К выходу нового собрания сочинений
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2009
Арлен Викторович Блюм (род. в 1933 г.) — доктор филологических наук, профессор, автор работ по истории русской литературы и цензуры, в т. ч. книг “За кулисами └Министерства Правды”. Тайная история советской цензуры. 1917—1929” (СПб., 1994) и “Советская цензура в эпоху тотального террора 1929—53” (СПб., 2000). Лауреат премии журнала “Звезда” (1998) и премии “Северная Пальмира” (2001). Живет в С.-Петербурге.
ї Арлен Блюм, 2009
Арлен Блюм
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО:
Семь томов ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ
К выходу нового собрания сочинений
26 июля прошлого года исполнилось полвека со дня смерти Михаила Михайловича Зощенко. Печальная дата кончины затравленного, измученного писателя прошла бы практически не замеченной, если бы не одно издательское начинание, которое гораздо важнее десятков юбилейных статей. Именно к лету 2008 г. московское издательство “Время” как нельзя более вовремя (прошу прощения за невольный каламбур) закончило подготовку и выпуск в свет наиболее полного на сегодняшний день собрания художественной прозы писателя в семи томах. Необходимость такого издания давно уже назрела. После выхода августовского постановления ЦК ВКП(б) 1946 г. “О журналах └Звезда“ и └Ленинград“” и доклада Жданова, жертвами которых стали Зощенко и Ахматова, наступила многолетняя пора замалчивания и отлучения их от печатного станка. Чиновники различных идеологических и охранительных ведомств наперегонки норовили заявить о своей преданности, добивая провинившихся писателей. Через две недели после выхода постановления Главлит принял меры по своей линии, приказав изъять все три книги Зощенко, вышедшие в 1946 г. Приказ Главлита № 42/1629с от 27 августа 1946 г., предписывавший “…изъять книги Зощенко и Ахматовой из книготорговой сети и библиотек общественного пользования”, сопровождался любопытным примечанием: “Снята копия и отправлено в Главсевморпуть”. Это означало, видимо, что даже на судах, героически пробивающих себе путь сквозь льды северных морей, должны были предать огню эти книги (или, на радость белым медведям, выбросить за борт?). Такую же операцию, согласно полученной радиограмме, производили и зимовщики на подчинявшихся Главсевморпути полярных станциях, если книги Зощенко и Ахматовой оказались в их библиотечках. Последовавшее, по словам самого Зощенко, “азиатское наказание”, отменено было лишь спустя 12 лет, в годы “оттепели”, когда в 1956 г. были изданы “Избранные рассказы и повести. 1923—1956”, но и они были подвергнуты значительными цензурным купюрам.
“Лица, на заставах команду имеющие”, если вспомнить излюбленный щедринский эвфемизм, никогда, впрочем, не оставляли Зощенко своим пристальным вниманием. Нападки идеологических надсмотрщиков, цензоров и критиков, часто не отличимые друг от друга ни по содержанию, ни по стилистике, сопровождали весь творческий путь писателя, начиная буквально с первых публикаций его рассказов в начале 1920-х годов, в частности, рассказа “Старуха Врангель”. В эпоху нэпа, которую Анна Ахматова называла “относительно вегетарианской”, имя его в известных нам цензурных документах Главлита встречается довольно редко: считалось, что его сатира направлена на “мещан” и “нэпманов”, на пережитки “темного прошлого в сознании людей”, и несет в себе положительную, “санитарную” функцию. Но уже тогда рапповская критика, “опережавшая прогресс”, обвиняла Зощенко в “мещанстве”, “пошлости” и “бездуховности”, спекулятивно приравнивая автора к его персонажам, умышленно не замечая литературного приема и придуманной писателем комической маски. Этот критический штамп, который преследовал писателя всю жизнь и вошедший без изменений в постановление 1946 г., использован был еще автором статьи о Зощенко в “старой” “Литературной энциклопедии” П. С. Коганом. Вот как он ее заключает: “Высмеивая своих героев, З. как автор никогда не противопоставляет им себя и не подымается выше их кругозора. Анекдотическая легковесность комизма, отсутствие социальной перспективы отмечают творчество З. мелкобуржуазной и обывательской печатью” (М., 1930. Т. 2. С. 378).
Хорошо известна поистине всенародная слава Зощенко — особенно в 1920—1930-е гг. Рассказывают, что на Невском встречали провинциального мужичка, который растерянно спрашивал у прохожих: “Граждане, а где тут у вас улица Зощенко Росси?” (вариант, на мой взгляд, еще более выразительный: “…улица Зощенко России”). И он действительно был “писателем России”: на почве любви к нему чуть не был преодолен “многовековой разрыв между народом и интеллигенцией” и наблюдалось давно чаемое их “слияние”. Зощенко в равной мере (хотя и по-разному) был “любезен” как персонажам его рассказов из питерских коммуналок, так и рафинированным интеллигентам. Имя писателя давно уже стало нарицательным1, причем не столько для обозначения ситуации, сколько для характеристики неподражаемого зощенковского языка. Мы говорим: “Ну, это чистый Зощенко!” Такая фраза невольно вспыла в сознании автора этих строк, наблюдавшего в давние годы склоку в ленинградском трамвае: дама, поссорившаяся с одним из пассажиров, исчерпав, по-видимому, все другие доводы, крикнула вслед ему: “Чем в шляпе, тем нахальней!”
Несмотря на выпуск в годы оттепели и застоя ряда однотомников, сколько-нибудь полное наследие писателя оставалось недоступным читателю. Все они неизменно повторяли и перепечатывали утвержденный свыше хрестоматийный корпус текстов. Корней Чуковский в 1965 г. с горечью писал, что Зощенко — “забытый писатель — совершенно неизвестный читателям”, добавив: “В последнее время стали появляться такие сборники его повестей и рассказов, словно их составители поставили себе коварную цель — убедить новое поколение читателей, что Зощенко слабый и неумелый писатель. И они достигли своей цели: всякий, кто прочтет новый сборник, составленный из его наименее удачных вещей, непременно утратит интерес к его творчеству”.1
* * *
Достойно удивления (и даже восхищения!) то, что подготовлено рецензируемое издание — начиная с обстоятельной вступительной статьи (собственно, небольшой монографии, занимающей в первом томе около сотни страниц), поиска, отбора, составления и подготовки текстов, заканчивая обширными комментариями, — одним человеком, известным петербургским филологом Игорем Николаевичем Сухих. Разумеется, фундаментальное издание не могло быть осуществлено без предшествующих многолетних изысканий, прежде всего такого энтузиаста “зощенковедения”, как Ю. В. Томашевский, и, конечно же, группы сотрудников ИРЛИ (Пушкинского Дома) Академии наук, выпустивших в трех книгах (1997, 2001 и 2002 гг.) бесценные, основанные на архивах сборники “Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии”.
Произведения в новом собрании сочинений распределены по томам в строгой, как правило, хронологической последовательности — по датам написания или первой публикации. Иногда составитель отступает от этого принципа, объединяя произведения по жанрам (например, в томе, включившем “Сентиментальные повести”), или относя их в самый конец первого тома, в раздел “Ранняя проза”. В нем представлена, как несколько загадочно пишет И. Н. Сухих, “нулевая поэтика” Зощенко: под ней он понимает пробы пера, никогда не печатавшиеся при жизни писателя.
Вполне понятны трудности, возникшие перед составителем. Самая главная из них — вечная, наиболее сложная, “проклятая” текстологическая проблема — проблема выбора так называемого “аутентичного” текста, то есть редакции, максимально соответствующей творческой воле автора. Между текстологами нет единого мнения по этому вопросу: одни предпочитают ориентироваться на первое прижизненное издание произведения, другие — на последнее, третьи на автографированую рукопись, ежели таковая сохранилась. Составитель справедливо полагает, что единого, “генерализующего” принципа здесь быть не может: “Целесообразнее исходить из конкретных обстоятельств творческой истории и публикации произведения” (Т. 1. С. 760).
Свой метод он иллюстрирует, в частности, на примере публикации очерковой книги “История одной перековки”, впервые и единственный раз напечатанной под таким названием в известном громадном томе “Беломорско-Балтийский канал им. Сталина. История строительства”, вышедшем под редакцией М. Горького, Л. Авербаха и С. Фирина в 1934 г. В дальнейшем книга Зощенко не раз печаталась под названием “История одной жизни”, первые переиздания попадали потом в спецхраны — главным образом за неоднократные упоминания в ней зам. начальника ГУЛАГа, начальника строительства Беломорканала С. Г. Фирина, расстрелянного в годы Большого террора (его имя не раз встречается в художественном исследовании А. И. Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ” в главе “Архипелаг дает метастазы”). Естественно, имя Фирина удалялось из всех изданий, предпринятых после 1937 г. Учитывая метаморфозы, которые претерпел текст книги Зощенко в последующие годы, составитель, в отличие от других исследователей, предпочел включить книгу под первым ее названием и напечатать по тексту первой публикации в упомянутом сборнике. С таким подходом можно согласиться. Как известно, Зощенко участвовал в организованном М. Горьким путешествии группы писателей по Беломорканалу, и рассказ навеян встречей с одним из заключенных. Зощенко, в отличие от прочих участников этого коллективного труда, плохо выполнил социальный заказ. Добавим, что некоторые из тех, кто выполнил его хорошо, не избежали через три года печальной участи и были уничтожены — например, Бруно Ясенский, принявший участие в цикле статей под общим устрашающим названием “Добить классового врага”. Зощенко героем очерка, во первых, избрал чрезвычайно колоритную и “нетипичную” личность международного афериста, а главное — он все же почувствовал, в отличие от других “инженеров человеческих душ”, что-то неладное и сомнительное в показном массовом энтузиазме и поголовном стремлении заключенных “перековаться”. Вот что он пишет в предисловии к повести: “Мне пришлось также увидеть в некоторых заключенных излишнюю суету перед начальством, подхалимаж и лишние восторженные слова и восклицания перед силой власти, которая └как в сказке“ переделывает людей и природу. За всем этим стояло лишь желание равнодушных, в сущности, людей выдвинуться, желание быть замеченным, желание сделать карьеру”.
Вполне корректно опубликована в последнем (как можно понять) томе прозы Зощенко книга, имевшая самую злополучную судьбу, — своего рода автобиографический роман “Перед восходом солнца”. Как известно, первые шесть его глав напечатаны в 1943 г. в трех номерах журнала “Октябрь”. Затем публикация была насильственно прервана по решению ЦК, а сам Зощенко подвергся заушательской критике (именно с этого года начинается целенаправленная травля писателя, а не с 1946-го, как полагают некоторые авторы; тогда она приобрела уже чудовищные размеры). Известно также, что “Звезда” в самый разгар застоя, в 1972 г. (№ 3), каким-то чудом напечатала вторую, заключительную часть книги. Сотрудникам журнала удалось обмануть цензуру: второй части было дано редакционное заглавие “Повесть о разуме” — как будто речь идет об отдельном произведении, — и ни словом ни обмолвились о “крамольном” романе “Перед восходом солнца”. Составитель, не раз сообщая в развернутом комментарии о том, что Зощенко первоначально хотел напечатать роман под названием “Ключи счастья”, должен был, я думаю, пояснить, что так назывался очень популярный роман Анастасии Вербицкой, изданный в начале XX в. и несправедливо обвинявшийся тогдашней критикой в “бульварщине”. Вероятно, вспомнив об этом, Зощенко и переменил заглавие, которое, в свою очередь, перекликается с названием также очень модной в те же годы пьесы Герхардта Гауптмана “Перед заходом солнца”.
Однако не так все просто обстоит дело с эдиционными и текстологическими принципами, положенными в основу публикации “Голубой книги” — лучшего, на мой взгляд, произведения Зощенко (сам он считал таковым роман “Перед восходом солнца”). Издательская судьба ее крайне сложна и запутанна. С одной стороны, значительная часть рассказов, вошедших в нее, была прежде напечатана в периодике 1920-х гг. С другой — Зощенко, переработав их и объединив в циклы “Деньги”, “Любовь”, “Коварство” и т. д., начал печатать “Голубую книгу” в журнале “Красная новь” в 1934—1935 гг. В комментариях неплохо было бы указать на факты цензурных преследований журнальной публикации, что самым непосредственным образом сказалось на тексте отдельного издания, выпущенного в Ленинграде издательством “Советский писатель” (“Сдана в набор 17. VII. 1935 г. Подписана к печати 3. XII. 1935 г.”). Начальник Главлита 9 августа 1935 г. направил в Ленинград — непосредственно Жданову — такое письмо: “Главлитом задержан № 8 журнала └Красная новь“, в котором напечатана 5-я часть └Голубой книги“ М. Зощенко. └Голубая книга“, являющаяся сама по себе крайне бессодержательной болтовней развязного мещанина, в своей последней (5-й) части кроме того содержит в себе ряд политически вредных рассуждений и заметок. Вся книга состоит из мелких, не связанных между собой случайных хроникальных заметок из истории и литературы и не печатавшихся ранее мелких рассказцев Зощенко. В 5-й части Зощенко, как на подбор, приводит факты героизма террористов: Балмашева, Каляева, Мирского, Желябова, Лизогуба и др. В длинных рассуждениях Зощенко проповедует христианское непротивление злу, по-обывательски призывает к мирной жизни, к прекращению борьбы с инакомыслящими. В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: └17 апреля 1917 г. в Петербург приехал Ленин и 25 октября 1917 г., с буржуазной революцией было покончено, началась социалистическая революция“. Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. 5-я часть └Голубой книги“ будет разрешена к печати после коренной переработки”.1
Перебрав, по-видимому, различные варианты, составитель остановился на изводе отдельного ее издания 1935 г. (“с поправками по авторскому экземпляру из библиотеки М. М. Зощенко”). Между тем составителю хорошо известна содержательная работа С. Печерского — “Цензорская правка └Голубой книги“”.2 На основании имеющейся в его распоряжении верстки автор выявил 58 расхождений между ней и отдельным изданием 1935 г., а также ряд значительных купюр. Составитель полагает, что “значительная часть правки имеет локальный характер”, а кроме того “Зощенко, как правило, предлагает новый вариант”, а “поэтому просто восстановить текст верстки невозможно”. Думаю, что все же это не совсем так: в ряде случаев даже небольшая вычеркнутая ремарка меняет тональность рассказа. Такая, например, выделенная нами курсивом: “Нет, если говорить о чистоте нравов, то у нас перемена в наилучшую сторону. С этим можно поздравить население. Поздравляем! Пламенный привет, друзья! (Бурные аплодисменты. Все встают)”. Здесь иронически обыгрывается наступившие к тому времени всеобщее единомыслие и казарменный энтузиазм. Еще более существенны “вычерки” из отдельного издания “Голубой книги” больших фрагментов, занимающих иногда по 2—3 страницы текста. Так, в частности, неожиданно, на первый взгляд, удалены или свернуты до одного-двух предложений сюжеты, посвященные народовольцам. Писатель не мог, очевидно, предполагать, что как раз в это время, после убийства Кирова, будет дано указание кардинально пересмотреть официальный взгляд на историю народовольческого движения. Выступая на заседании Бюро Ленинградского городского комитета партии 25 февраля 1935 г., Жданов заявил, что Сталин в беседе с ним предупредил авторов учебников по истории: “…если мы на народовольцах будем учить наших людей, то воспитаем террористов…”3
По указке свыше начался пересмотр истории народовольчества, сказавшийся особенно на характеристике (или замалчивании) деятелей террористического его крыла, прежде возносимых на пьедестал в качестве “героев └Народной воли“: стрелять в любых начальников нехорошо, даже прежних, поскольку в глазах партийных идеологов это может служить дурным примером для подражания. Новая установка отразилась и в процитированном выше цензурном отзыве о журнальной публикации “Голубой книги”, что и привело к изъятию из отдельного издания фрагментов такого рода.
Как же поступать текстологу в подобных случаях? Может быть, стоило пойти на некоторую контаминацию, все-таки восстановив такие купюры в основном тексте и отметив это в комментариях? Или, напротив, поместить их в комментарии? Как говорится, “возможны варианты”, но с этим что-то надо делать…
Зощенковский семитомник — первое подробно комментированное издание; в предшествующих собраниях сочинений примечания занимали весьма скромное место. Широкая филологическая подготовка позволила составителю расшифровать и атрибутировать массу скрытых литературных цитат, аллюзий и реминисценций. Так, например, он установил только в одной “Голубой книге” четырехкратное цитирование стихов Гумилева (разумеется, без упоминания имени расстрелянного в 1921 г. автора), что, во-первых, косвенно свидетельствует об интересе Зощенко к его поэзии, а во-вторых, смелости, проявленной писателем.
При знакомстве с комментариями у меня возникло лишь одно замечание, точнее — дополнение. Сообщая о телефонограмме Главлита, приказавшего в 1931 г. изъять из продажи тираж очень смешной книжки-альбома “Счастливые идеи” (Л., 1931), созданной Зощенко в сотрудничестве с художником Н. Э. Радловым, составитель пишет, что она привлекла “внимание цензуры по непонятным причинам”. Нет, здесь все более или менее понятно. В главке “Бессмертные гастроли Андрэ Госфикуса” Зощенко сообщает о том, что “академическая Филармония ходатайствует о предоставлении Госфикусу звания заслуженного артиста республики заместо уехавшего за границу Чехова”. Имя племянника писателя, гениального артиста и режиссера Михаила Александровича Чехова, уехавшего за границу в 1928 г. и ставшего невозвращенцем, к этому времени стало уже запретным и не подлежало даже упоминанию в печати. В комментариях к предшествующей совместной книжке Зощенко и Радлова “Веселые проекты” (Л., 1928) также следовало указать на факт ее запрещения: долгие годы она находилась в спецхране. На сей раз “крамола” был обнаружена в главке “Перпетуум гоголе”, в которой говорилось: “Принцип вечного движения близок к разрешению. Для этой благородной цели можно использовать вращение Гоголя в своей могиле по поводу постановки его └Ревизора“ нашим гениальным современником”. Понятно, что речь идет о вызвавшей большой шум постановке этой пьесы Всеволодом Мейерхольдом в 1926 г.; кроме того, на фронтоне театра, изображенного Радловым, отчетливо видна надпись: “Театр им. Мейерхольда”. Имя режиссера, арестованного по сфабрикованному “Делу об антисоветской троцкистской организации среди писателей и работников искусства” и расстрелянного 1 февраля 1940 г., до конца 1950-х гг. находилось под запретом.
Издательство “Время” оформило семитомник с большим вкусом (художник Валерий Калныньш). Многоцветье томов — переплеты каждого из них окрашены, хотя и с небольшими отступлениями, в один из цветов радуги (“Голубая книга”, естественно, в соответствующий) — настраивает читателя на праздничный, веселый лад. Смешанные, мягко говоря, чувства вызывает, однако, такая особенность издания: хотя на контртитулах каждого тома есть пометка “Собрание сочинений”, но не указано, в отличие от принятых правил, в скольких именно томах оно выходит. Более того: нигде — ни в примечаниях, ни в издательских аннотациях, ни на корешке переплета — не указан номер тома. Уловка издателей, в общем-то, понятна и объяснима. “Не желая вводить покупателя в излишние траты”, как писал сам Зощенко в предисловии к первому изданию “Сентиментальных повестей”, они решили придать каждому тому самостоятельный, “автономный” характер — с тем, чтобы покупатель по своему вкусу (или цвету?) мог бы выбрать и приобрести один из томов. Такой подход, между прочим, крайне затрудняет поиск конкретного произведения.
Заканчивая обзор нового собрания сочинений Зощенко, замечу, что по типу издания оно принадлежит пусть к очень серьезному, но все же массовому, хотя тираж его сугубо “академический” — всего 3 тысячи экземпляров. Его с полным основанием следует считать самым полным собранием художественной прозы писателя; естественно, в него не вошли ни эпистолярное наследие, ни драматургия, ни киносценарии, ни публицистика и т. д. До издания академического полного собрания сочинений писателя, которого он заслуживает в качестве классика русской литературы XX века, видимо, еще далеко. Но несомненно, что новое собрание в будущем положит основу для издания наконец “полного Зощенко”.