Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2008
в “Звезде”, “Неве” и “Новом журнале” (СПб.). Лауреат премии журнала “Звезда” за 2006 год. Живет в С.-Петербурге.
ї Александр Вергелис, 2008
* * *
Кто жизни не жалел и битвы жар любил,
Тот в памяти людей навек остаться вправе.
Блажен, блажен, кто пал, как юноша Ахилл.
О подвигах его, о доблестях, о славе
Поговорим, хотя и нежность и печаль
Он знал не хуже нас. Как мстил он за Патрокла!
Но Гектора, пойми, мне все же больше жаль
И детская душа моя насквозь промокла
От слез, когда читал… О, как я горевал,
И тело рисовал пронзенное в тетрадке,
И каждый раз другой придумывал финал
Там, у троянских стен произошедшей схватки.
И вот, читаю вновь — как будто в первый раз,
В надежде, что в живых остался сын Приама…
Пусть смерть к нему придет — простая, без прикрас,
Без бранных погремух, без ужаса и срама,
Без подвигов чужих, когда-нибудь потом,
И внуки чтоб вокруг его одра стояли,
Прося, чтоб рассказал (в который раз!) о том,
Как с греками дрались. Как Трою отстояли.
* * *
Какое счастье: ливень летний
пережидаю в подворотне,
и так еще немного лет мне,
и жизнь пока что смотрит в рот мне.
И едут мимо иномарки,
битком набитые маршрутки;
какое счастье — из-под арки
смотреть на это в промежутке,
на стыке прошлого с грядущим
в громокипящем настоящем,
весь мир застав, под теплым душем
со мной в смущении стоящим.
Всего-то два шага до дома,
но ведь никак нельзя иначе.
И кто меня дождя и грома
почетным пленником назначил?
И если бы не этих линий
косая занавесь, не гром бы —
когда б еще фасад старинный
я изучил бы так подробно?
Со мною бабочка-бедняжка,
до нитки вымокшая кошка.
С коротким рукавом рубашка
задета брызгами немножко.
И приникает к медной коже
прохлада нежная сквозная,
и если я не счастлив — кто же
тогда счастливец, я не знаю…
ФОТОГРАФИЯ В АЛЬБОМЕ
Как было легко
в этом дне, что забыт, полустерт,
бутылке “Клико”
разбиваться о клепаный борт!
Линкора? Эсминца?
Не важно, не важно, не ва…
Недвижные лица,
застывшие птицы, Нева…
Безвестный фотограф,
открывший на миг объектив,
потомка растрогав,
волшебным движеньем схватив
в единой охапке
и солнцем налившийся март,
и дамские шляпки,
и блеск адмиральских кокард,
кресты, аксельбанты
и всю оркестровую медь —
неужто не знал ты,
не видел, всевидящий, ведь
напрасно все это!
И пышность речей, и салют,
и “Многая лета”,
что ангелы в небе поют
всему, чего сам
я не знаю, но странно люблю:
и сим мертвецам,
и плывущему в смерть кораблю…
* * *
Парикмахерши-ударницы
обслужили целый взвод.
И курсантик улыбается,
как ребенок: Новый год.
Он для всех, как неизбежная
радость, молодость и грусть.
У комендатуры нежные
мысли лезут… Ну и пусть
прут себе гурьбой нахрапистой —
не в строю, не на плацу.
Видно, в этой парикмахерской
как гражданскому лицу
мне не светит стрижка с кантиком.
Как не светит никогда
обернуться лейтенантиком,
под шумок пролезть туда,
в Новый год, и в медучилище
на весьма полезный бал —
чтобы барышне в ночи еще
в ушко что-нибудь шептал,
чтобы, жизнью не обиженный,
шел в казарму поутру,
чтобы мой затылок стриженый
холодило на ветру.
ОРАНИЕНБАУМ
В дивном краю, где печально голштинский кузнечик
смотрит на нас сквозь слепую листву померанца,
в строгом раю прирученной воды, этих речек,
льнущих к заливу, рискуешь навек потеряться.
Что горевать о балах да двуглавых наседках!
Выпьем вина, нам знаком аромат его — или
это не мы флиртовали в зеленых беседках
и поцелуи украдкой друг другу дарили?
Что ты так долго глазами усталыми ищешь?
Сумерки входят в пустые аллеи неспешно.
Тени смешались. Пора возвращаться. Но слышишь:
вязы вздыхают — они нас узнали, конечно.
* * *
По тому, что природа спорит с календарем,
и жасмин упрямо в пышном цвету стоит,
и сентябрьской ночью так же светло, как днем,
и лесок заречный свой не меняет вид;
по тому, что, когда, счастливый, выходишь в сад,
видишь Павла Сергеича, умершего уже
эдак лет пятнадцать-двадцать тому назад,
узнаешь, что в рай, который сулят душе,
ты уже попал… А может, не узнаешь
ничего, а просто радуешься судьбе
и, блаженный дачник, просто себе живешь
так, как прежде жил… Просто живешь себе…