Сегодняшние студенты-политологи глазами преподавателя
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2008
Алексей Львович Алюшин (род. в 1957 г.) — кандидат философских наук, автор научной монографии “Темпомиры: Скорость восприятия и шкалы времени” (М., 2008). Публиковался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Полис”, “Вопросы философии” и др. Живет в Москве.
ї Алексей Алюшин, 2008
Алексей Алюшин
Самобытность — это вАУ!
Сегодняшние студенты-политологи глазами преподавателя
Кто они?
С начала своего преподавания на политологическом отделении философского факультета МГУ им. Ломоносова в феврале 2003 г. я ввел практику давать своим студентам письменные задания актуального и творческого содержания для подготовки дома. Мне казалось, что вопрос, ответ на который надо добыть из собственной головы, а не из Интернета, позволит студентам раскрыть свои способности, а мне — лучше понять взгляды молодого поколения.
Дело еще и в том, что с самых первых недель я обратил внимание на странную политическую апатичность моих студентов — все-таки будущих политологов. Никаких горячих споров о чьей-либо правоте на семинарах, никакого пылкого отстаивания собственной гражданской позиции. Никаких кружков полемической направленности. Никаких расклеек со жгучими призывами на стенах, сопровождаемыми, как водится, профилем Че Гевары или, упаси бог, изображением какого-нибудь фашистского символа. Никаких пикетов у входа. В общем, ничего, в чем проявился бы критический и протестный дух студенческой среды, обычный для всех времен и народов.
Даже никаких матерных надписей, хотя новые лифты в первом гуманитарном корпусе, казалось бы, так и просились под игривое перо. Впрочем, матерных слов из уст обоих полов ныне беспрепятственно изливается более чем достаточно, и, может быть, поэтому в их написании на стенах уже нет ничего интригующего.
В Южной Корее, Франции, Америке студенты всегда были главными бунтовщиками, на Украине молодежь бунтует, в Киргизии бунтует, даже в Белоруссии немножко, а тут что же?.. Мы, выпускники юрфака 1979 г., и то обменивались запретными машинописными копиями, ожесточенно спорили до последнего метро за бутылкой-другой портвейна, смущали каверзными идеологическими вопросами преподавателей или уж хотя бы похвалялись заграничными джинсами.
При попытке ответить на вопрос, какая же у них теперь мода, приходишь к выводу: никакой. Никаких колец в ноздрях, никаких пиратских повязок на головах, брюки — ни клеш, ни галифе, юбки — ни длинны, ни коротки, очки — ни капля, ни бойница танка, никакой особой музыки, все стили перепробованы, волосы не разноцветные, а естественной окраски и длины. Очень простые, обыкновенные, невыпендрежные ребята. Приметны разве что оголенное пузцо у девушек и обилие поцелуйчиков при встрече и прощании.
Я обращался к своим студентам, рожденным в середине 1980-х: что вы за поколение, как вы сами себя охарактеризовали бы — молчаливое, смирное, смятенное? Вы — путинское поколение? Нет, отвечали, мы — ельцинское, так как сформировались к концу 1990-х. И потому страшнее Ельцина, с его “шоковой терапией” и дефолтом, для них зверя нет. А представление о советских временах, по-видимому, сложилось из кинокомедий вроде “Кавказской пленницы” и рассказов бабушек и дедушек о том, что “колбаска докторская тогда была вкуснющая”.
Я спрашивал: может быть, я чего-то не вижу, оно скрыто, проходит мимо моих глаз, а на самом деле ваши души бурлят от политических страстей? Да нет, говорили мне, это общая примета времени: все устали от политики, всем она надоела, надоела и нам. Все ушли в свои личные дела, всем некогда и неохота ходить митинговать, да и что эти митинги изменят, что от них и от нас зависит? Все равно все решается без нас. Вы не ошибаетесь: сейчас и в самом деле какое-то общее затишье, затянувшаяся пауза. Но мы общаемся в общежитии со студентами-первокурсниками, даже не политологами, а естественниками, — так вот у них интерес к политике снова пробуждается, они и газеты читают, и спорят на общей кухне.
Что ж, подождем — увидим, какой окажется молодежь, родившаяся в начале 1990-х и знакомая не с советской, не с ельцинской, а уже только с путинской реальностью.
Мое задание, ответы по которому легли в основу настоящей статьи, было сформулировано так:
Представьте, что вы руководитель России лет через пятнадцать (где-то 3—4 послепутинских электоральных президентских цикла). Гипотетически допустим, что к этому времени Россия получила приглашение вступить в Европейский Союз в качестве его полноправного члена. Допустим, опять-таки гипотетически, что ЕС к тому времени не развалился, а окреп, сплотился в подобие конфедерации и отдалился от США в качестве самостоятельной политической и военной силы. Решение зависело бы от вас. Выступили бы вы за или против вступления в ЕС? Какие факторы и аргументы вы бы при этом учитывали?
В частности, как предполагаемое вступление отразилось бы на внутреннем экономическом положении страны? К лучшему или к худшему, к большей или меньшей управляемости изменилась бы политическая система России? Ее федеративное устройство? Способность разрешения межэтнических военных конфликтов? Состояние образования и науки? Способствовало бы вступление подъему российской политической культуры и духовного самосознания или, наоборот, вызвало бы у народа отторжение, чувство потери самостоятельности и ущемленности со стороны более “продвинутых” участников? Чем вступление России обернулось бы для самого ЕС? Как и в чью пользу изменилась бы геополитическая расстановка сил в мире?
Помогло бы вступление России в ЕС сохранить ее территориальную целостность или привело бы к ее распаду? Защитило бы членство в ЕС Россию от назревающих притязаний Китая на некоторые “лакомые” территории и природные богатства России, не исключаящих прямого военного захвата? Или отдало бы их другим хозяевам — европейским концернам? Во всяком случае, какое из этих “двух зол” вы считаете бульшим?
Но, может быть, Россия и при членстве в ЕС смогла бы сохранить контроль над своими ресурсами и даже сделать его более эффективным, защитившись от разграбления отечественными баронами-хищниками, частными или государственными? Обозначаю проблему короче (что не отменяет необходимости ответа на основной поставленный выше вопрос): 1) тянуться ли России к европейским странам, 2) войти в когорту восточноазиатских драконов или 3) пытаться выживать в гордом одиночестве, представляя собой самостоятельный политический центр тяжести? Выбирать придеться что-то одно, все вместе не получится — на трех стульях не усидишь. Или усидишь? Как вы считаете?
Цитирование сторонних материалов не предполагается, требуется выразить именно собственные мысли. Предпочтение альтернативы “за” или “против” вступления на оценку никак не влияет, оцениваться будет прежде всего способность строить логичную, разветвленную и убедительную аргументацию в поддержку своей позиции.
Вопрос об отношении к гипотетическому вступлению России в ЕС, несмотря на формальную узость и кажущуюся нереальность самой его постановки, среди других придумываемых к каждому курсу вопросов нравился мне тем, что позволял вскрыть более глубокие слои политических убеждений студентов: степень их демократизма и либерализма, доверия или недоверия к Западу, сохранения в их сознании имперских и мессианских амбиций, понимания геополитических перспектив и угроз для страны.
Задание давалось разным группам в течение трех семестров. В осеннем семестре 2005 г. отвечали 20 студентов-политологов третьего курса, из которых против вступления высказались 15 человек, за — 5. В осеннем семестре 2006 г. ответы представили 32 человека из двух групп политологов третьего курса, против высказались 22 человека, за — 10. В весеннем семестре 2007 г. отвечали студенты сразу пяти групп общей численностью 84 человека. В группе из 25 политологов-четверокурсников против выступили 20 человек, за — 5, в двух группах политологов-третьекурсников против были 20, за — 3. Наконец, в двух группах второкурсников, обучающихся не по политологическим, а по философским специальностям, против были 31, за — 5.
Не уверен, что временной разброс всего в один год мог оказать столь существенное влияние, но, если судить по результатам, в 2007 г. количество противников вступления заметно выросло. Так, из 52 студентов, выразивших свое мнение в 2005 и 2006 гг., против высказались 37 человек, или 71%, за — 15, или 29%. В 2007 г. из 84 студентов против выступил 71 человек, или 84,5%, за — только 13 человек, или 15,5%. В среднем получилось несколько смягченное общее соотношение 79,5% “против” к 20,5% “за”.
Просто для сведения можно указать, что примерно половина всех студентов философского факультета МГУ учится на бюджетной, а половина — на платной основе и что около половины всех студентов — москвичи, а другая половина — иногородние.
Сначала я не ставил специальной цели собирать статистику, но, обобщив все накопившиеся данные, понял, что их было бы интересно опубликовать и проанализировать. Имен я не называю, никого конкретно не цитирую и потому чувствую себя вправе использовать накопленный материал для собственных оценок и выводов.
Каковы итоги проведенного социологического мини-исследования? Из 136 студентов, выразивших в письменных эссе свое мнение о желательности принятия Россией гипотетического предложения от ЕС о вступлении в перспективе примерно пятнадцати лет, 108 человек высказались отрицательно, и лишь 28 — положительно. Если считать эту базу достаточно представительной, то можно сделать вывод, что подавляющее большинство молодых людей, получающих гуманитарное образование в российском университете № 1, многие из которых со временем, возможно, вольются в политическую элиту России, хотели бы видеть ее не в составе Объединенной Европы, а идущей своим собственным путем или в союзе с восточными соседями, прежде всего с Китаем.
Если попытаться соотнести данные о московских студентах-гуманитариях как о более просвещенной и “продвинутой” части населения, отличающейся сравнительно большей готовностью принять западные ценности и образ жизни, со всей массой российских граждан, особенно с сельчанами и пожилыми людьми, то доля выступающих за “оевропеивание” России наверняка будет еще меньшей.
Примерно 8—10 человек из тех, кто “против”, и 4—5 человек из тех, кто “за”, выразили свое мнение в самой радикальной форме, лишенной каких-либо сомнений. Первых можно назвать ярыми русофилами и антизападниками. Для них вопроса для обсуждения вообще не существует. В их словах сквозит предубеждение, что России никогда не быть вместе с Европой, и доводы приводятся только в подтверждение изначально сформированной позиции. Вторых можно считать явными еврофилами, либералами и демократами (но не вообще западниками, поскольку наличие симпатий к Европе отнюдь не всегда сопровождается симпатией к США). Аргументация этих вторых строится на убеждении, что России не просто будет хуже или лучше в составе ЕС, а что вне Европы, предоставленная самой себе, Россия пропадет.
Представителей основного ядра умеренных, выступающих как “против”, так и “за”, отличает взвешенное и достаточно непредубежденное рассмотрение всей ситуации в целом, в результате чего их мнение, в зависимости от веса тех или иных доводов, склоняется к той или другой альтернативе. Возможно, и из них некоторые подверстывают свою аргументацию к заранее имеющемуся ответу, но, как бы то ни было, они стараются сделать ее объективной и сбалансированной.
Из общего числа несогласных со вступлением в ЕС выделяется преобладающая масса “самостийников”, стоящая за самостоятельное развитие России, и небольшая часть, в 5—6 человек, видящая перспективу страны в союзе с Китаем и другими развитыми азиатскими странами.
В данной статье я, во-первых, суммирую аргументы противников присоединения к Европе, поскольку именно они обладают явным перевесом и их сознание, по всей вероятности, определяющим образом скажется на политической позиции будущей элиты России. Произвести такое суммирование не слишком трудно, поскольку, как выяснилось, все те, кто “против”, пользуются довольно-таки схожим набором обоснований. Можно даже выделить некий общий синдром антизападничества и русофильства последних десяти—пятнадцати лет, что я и постараюсь сделать.
Во-вторых, я приведу для основных аргументов “против” противостоящие им аргументы “за”. В обеих линиях аргументации не добавлено ничего, что не было бы, так или иначе, выражено самими студентами, но я позволил себе довести противоположные позиции до их логической полноты и завершенности.
В-третьих, охарактеризую некоторые общие черты политического сознания “антиевропейского” большинства. В-четвертых, выскажу мое собственное мнение по разбираемому вопросу.
Аргументы против присоединения к Евросоюзу
Итак, каков набор типичных аргументов, представленных теми, кто высказался против присоединения России к ЕС? Для удобства сгруппируем их по сферам принадлежности (экономика, образование и наука, культура, национальное самосознание и т. д.).
Экономика
1. Начинать надо с рассмотрения вопроса: кому объединение России и Европы больше выгодно? В большей степени оно выгодно Европе, поскольку путем присоединения Европа завладеет главным достоянием России — ее природными ресурсами. Россия в любом случае не получит взамен ничего столь же существенного.
2. Отдав свои природные ресурсы в общеевропейский котел, Россия вынуждена будет продавать энергоносители странам-союзникам по меньшей цене, чем сейчас и потеряет получаемую ныне сверхприбыль.
3. Население стран ЕС, как старых, так и вновь вступивших, жалуется на подорожание и общее снижение уровня жизни. То же самое в случае вступления в ЕС произойдет и с Россией.
4. Россия превратится в сырьевой придаток Европы, и предоставление промышленных инвестиций и технологических инноваций, в том числе в порядке содействия вновь вступающим странам, все равно кардинальным образом не изменит этого разделения функций.
5. В Россию хлынет поток беспошлинных европейских товаров, которые вытеснят отечественные товары и разорят отечественных производителей. Российская банковская система окажется не в состоянии конкурировать с иностранными банками.
6. Произойдет большая утечка рабочей силы из России, на российских предприятиях будет некому работать.
7. В силу внутриевропейского разделения труда окончательно зачахнет российское сельское хозяйство, неспособное конкурировать с продукцией стран, расположенных в более плодородном климате.
Образование, наука, визовый режим
8. Введение болонской системы, предполагающей разделение обучения на четыре года бакалавриата и два года магистратуры, подорвет и ослабит хорошо зарекомендовавшую себя традиционную пятилетнюю российскую систему. Процесс обучения искусственно усложнится, в результате чего снизится уровень и уменьшится доступность образования; кроме того, бакалавры окажутся выпускниками второго сорта, точнее, не пользующимся спросом у работодателей “полуфабрикатом”. Хотя надо признать и положительный момент нивелирования: российские дипломы будут признаваться в других странах.
9. Еще большей станет утечка мозгов из России, сохранившиеся российские научные центры будут ослабевать и закрываться, не выдерживая соревнования с лучше оснащенными и лучше финансируемыми европейскими центрами.
10. Единственный неоспоримо положительный сдвиг — отмена виз и свободное перемещение россиян по Европе. Впрочем, кто хочет и располагает деньгами и временем, достаточно свободно ездит в Европу уже сейчас.
Культура, национальное самосознание, религия
11. “Отдавшись” Европе, Россия утратит свою исторически сложившуюся культурную идентичность, ее собственная богатая культура будет раздавлена и стерта агрессивной массовой культурой американского образца, перед которой Европа неспособна устоять.
12. Русский народ привык считать себя великим народом, наделенным историей особыми силами и задачами. Даже равное положение с другими, обычными народами уже унизит его, а тем более — та второстепенная роль “юнги”, которая уготована вновь вступающим восточноевропейским странам. Пример Польши показывает, что амбициозным нациям неприятно чувствовать себя в Евросоюзе “младшими”, на которых “старшие” смотрят свысока. Лучше быть великим среди своих, чем мелким среди чужих. России суждено и в будущем оставаться империей, доминирующей на евразийских просторах. Надо постепенно воссоздать связи со странами СНГ, сплотить их вокруг себя. Россия представима только как доминирующая в своем регионе страна или непредставима вообще. Именно из этого исторического предназначения ей следует исходить при поиске своего места и перспектив в новом мире.
13. Православие — особая религия, насквозь пронизывающая русское национальное сознание, не уживающаяся с западными католицизмом и протестантизмом и с уготовленной русскому народу ролью “послушника в чужом монастыре”.
Внутренняя политика, право, федерализм
14. Встраивание чиновников из Брюсселя в систему государственного управления внесет еще больше беспорядочности, снизит степень управляемости страной. Первой стадией внедрения Брюсселя будет неразбериха, хаотизация и взаимное непонимание чиновников совершенно разных политических культур, второй стадией — втягивание иностранцев в наши правила игры, коррумпирование некоторых или многих, в результате чего система придет хотя и в несколько иное, но столь же косное, иерархизированное и отнюдь не демократическое состояние.
15. Россия либо пока не готова к демократии, либо вообще для нее не создана, о чем говорит весь российский историко-политический опыт. Поэтому следует исходить из традиций страны, а не пытаться искусственно насаждать в ней образцы западного общественного устройства. Ничего хорошего из этого не получается. Даже конституционная монархия с опорой на имперскую идеологию и православие (по мнению наиболее радикальных стороннников такого взгляда) больше подходит для современной России, чем западная демократия и либеральная идеология.
16. У нас иное правосознание, чем на Западе. Можно назвать его неразвитым, но, как бы то ни было, в России не укоренено столь же трепетное отношение к формальному соблюдению норм закона, как в западных странах. Применение закона опосредуется и смягчается буфером клиентелистских связей и просто подходом “по-человечески”. Поэтому России будет трудно в слишком жестких юридических рамках Европы, как и Европе в этом отношении будет трудно с Россией.
17. Даже если признать демократию не только европейской, но и универсальной ценностью и всеобщей преспективой, то идти этим путем нам все равно следует самостоятельно, а не поступая к кому-то в обучение. Только взращенные самостоятельными усилиями ростки демократии и либерализма будут иметь настоящую ценность и жизнеспособность, а их поспешное привитие извне, наоборот, приглушит внутренние силы роста.
18. Решение межэтнических и внутригосударственных военных конфликтов затруднится, поскольку слишком высокие требования Евросоюза по соблюдению прав человека свяжут руки Москве, парализуют ее действия.
19. При вступлении в ЕС государственная граница России размягчится и станет ближе к административной, что в перспективе может привести к “оттяпыванию” странами-союзниками, такими как, например, Польша и Финляндия, тех российских территорий, на которые они имеют исторические претензии. При появлении нового центра политической гравитации — Брюсселя нынешняя ориентация субъектов Российской Федерации на Москву ослабеет, столица потеряет свое положение безусловно единого и скрепляющего федерального центра, что разрыхлит федерацию, может превратить ее в конфедерацию и в итоге расколоть страну.
Внешний суверенитет, геополитика, военные и стратегические перспективы
20. При вступлении в ЕС Россия утратит весь или значительную долю своего пока безраздельного государственного суверенитета. Ей на законном основании начнуть диктовать правила и требования извне и свысока. Она фактически перестанет быть самостоятельной страной. Такого допустить нельзя, поскольку исторически Россия всегда дорожила территориальной целостностью и самостоятельностью, отвоевывала их в многочисленных войнах, наиболее крупные из которых были начаты Францией и Германией — коренными странами ЕС, которым ее теперь “сватают”. Они не замедлят реализовать свои давние реваншистские амбиции, да еще таким легким путем, когда воевать не надо.
21. Россия по своему геополитическому положению самодостаточна, при правильном и умелом хозяйствовании ей на самом деле ничего не нужно от других стран для выживания и благоденствия, тогда как другим странам многое было и остается нужно от России.
22. Территория России слишком огромна, чтобы втиснуть ее в Евросоюз. Две ее трети находится в Азии. Что это будет за странное образование, простирающееся от Португалии до Камчатки? Россия — самая большая страна мира, способная охватить три Европы. Скорее уж тогда нужно говорить о вхождении Европы в Российскую Федерацию.
23. Россия не страна, а целая цивилизация, по рангу сопоставимая с европейской цивилизацией. Задача включить одну цивилизацию в состав другой нереальна, вредна и просто логически противоречива. Россия по своей географии, исторической традиции и национальному духу принадлежит и Западу и Востоку. Она — мост, связующий элемент, посредник между Европой и Азией, центральное скрепляющее звено евразийского континента.
24. Сейчас Евросоюз несколько анемичен, но если он когда-то в будущем окрепнет, обретет твердую структуру и черты федерации, при вступлении России он снова затрещит по швам. С точки зрения принципов системной организации попытка втиснуть Россию в ЕС нанесет вред не только ей самой, но и Евросоюзу, ослабит обоих, поэтому объединение им противопоказано.
25. Против вступления России особенно сильно будут возражать те страны — близкие соседи, — которые издавна боятся России, имеют на нее зуб и дуются за давние обиды. В особенности это Польша и страны Прибалтики. А постоянные коммунальные ссоры никому не нужны.
26. Некоторые весьма благополучные европейские страны, например, такие, как Норвегия и Швейцария, спокойно живут и без членства в ЕС. Англия и Дания воздержались от введения евро. Поэтому и Россия вполне может укреплять добрососедские и партнерские отношения с Объединенной Европой, формально не вступая в Союз. Таким образом она получит большинство выгод от сотрудничества, но избежит трудностей, формальных требований и обязательств, связанных с членством.
27. Вступление России в ЕС будет препятствовать заключению ею напрямую отдельных договоров с другими, в том числе восточными, государствами. Переключение на Европу приведет к росту напряженности в отношениях со странами Востока и в целом разбалансирует и сузит ареал традиционно многосторонней внешней политики России, подчинит ее целям Евросоюза.
28. Вступление России в ЕС заставит ее влить свой военный потенциал в военный потенциал Европы, фактически лишит ее самостоятельного управления собственной армией, перекроит устройство вооруженных сил под требования новых союзников, лишит самостоятельности в производстве и продаже вооружения, составляющих существенную часть российского экспорта.
29. Вступление в ЕС, как показывает практика, предполагает и членство в НАТО. Но членство России в НАТО — организации, созданной в первую очередь для военного сдерживания советской России и ее прежних сателлитов, — выглядит совсем уж чудну. От кого она будет обороняться в составе НАТО — от себя самой?
30. Против вступления России будут скрыто или явно выступать США, поскольку это будет означать уменьшение их собственного влияния в ЕС и усиление общеевразийской мощи.
31. Если и видеть в Китае реальную угрозу для России когда-то в будущем, то Европа вряд ли с энтузиазмом встанет на защиту наших восточных рубежей. Что, англичане или немцы бросятся оборонять Хабаровск? Защищать Сибирь все равно придется самостоятельно, хотя и с несколько большей политической и моральной поддержкой союзников.
32. На сцене явно обозначаются две будущие противостоящие силы: США и Китай. Европа между ними выглядит слабой и нерешительной. Когда основные европейские страны — Англия, Франция, Испания — были колониальными державами, они враждовали между собой и не думали объединяться. Объединились они, только потеряв свои колонии, сбились вместе от слабости, а не от силы. Так зачем же связываться с неудачниками? Россия, при всех ее провалах, до сих пор ходит в удачливых, поскольку в целом сохраняет свою территорию, составленную путем имперской колонизации смежных земель. Если эта территория все-таки когда-то распадется по Уральскому хребту на европейскую (в основном неколониальную), и азиатскую (исторически колониальную) части, только тогда и можно начинать думать о вынужденном вступлении в клуб проигравших — в дряхлую Европу. США — тоже имперская неоколониальная держава, но и она подает признаки грядущего упадка и вряд ли выстоит в борьбе на два фронта — с исламскими странами и Китаем. Да и слишком США высокомерны и навязчивы со своей “демократией” и “правами человека”.
Так не разумней ли, дистанцировавшись от Запада, сблизиться с главным фаворитом истории — многотысячелетним и непотопляемым Китаем? Китай ничего не требует и не навязывает, отношения с ним основаны на взаимоуважении и взаимопонимании, как у равного с равным, имеется тысячекилометровая полностью урегулированная граница. Стопроцентная самостоятельность — это хорошо, но союз с самой могучей силой земного шара — не лучше ли? Если России стать Китаю своей, то он и не нападет на своего. Две союзные империи, держащие центр земли, весь евразийский континент, — разве это не блестящая перспектива?
Должен признаться, что, воссоздав всю эту систему аргументации, я сам, не будучи державником и этатистом, подивился ее стройности и оказался почти что убежден ее логикой. Ни один приведенный довод не кажется лишенным оснований. Ни в одном нет полной завиральности.
Но дам слово противоположной стороне, которая, хотя и пребывая в меньшинстве, заочно парирует почти все эти аргументы. Буду следовать тому же порядку, иногда расширяя и проясняя высказанные студентами доводы моим собственным переложением.
Аргументы за присоединение и
критическая оценка аргументов “против”
1, 2. Каждый добровольно вступающий в экономический и политический союз ищет своей выгоды. Нелепо ждать какой-то односторонней благотворительности. Действительно, на сегодня (и вряд ли ситуация существенно изменится в ближайшие годы) главное, что Россия может внести в общий материальный фонд ЕС, — это территории и природные ресурсы. Но, во-первых, они и остаются российскими. Никто их не экспроприирует, просто несколько меняются правила распоряжения ими. При вступлении можно оговорить все эти правила, максимально предусмотрев собственные интересы. Во-вторых, Россия способна охранять, выкачивать и распродавать свои ресурсы, но она не в состоянии в одиночку освоить и окультурить те огромные пространства, где они покоятся. У Европы много инвестиционных денег, технологий, научно-практических разработок, но мало земли. У России мало инвестиционных денег, технологий, разработок, но земли — много. Позиция собаки на сене, злой и лающей на всех и вся вокруг, вряд ли продуктивна. Вопрос не в том, чтобы ни за что никому не дать, а чтобы и дать и взять в правильной пропорции, а это вполне реально.
3. Не хотели бы сами страны — не вступали бы в Союз. Ведь всегда можно и выйти из него. Однако, по-видимому, повышение цен не настолько сильно расстроило европейцев. По личным впечатлениям автора, в Германии цена всякой пищевой и галантерейной мелочевки — того же мороженого, как-то тихо переползла с бывшей “айне марк” на нынешнее “айне ойро”, то есть скакнула в полтора-два раза. Но вот, попав из Германии с ее евро в Данию с оставшейся в ней кроной, автор за весь вечер так и не решился зайти в пивную: немецкая кружка пива дороже московской в два раза, а датская дороже немецкой еще вдвое. Но ведь не все измеряется ценой на пиво или даже на хлеб и колбасу. Польша два столетия буквально изнывала от желания оторваться от Востока и наконец-то почувствовать себя европейской страной — так не стоит ли удовлетворение векового желания каких-то лишних грoшей? Если бы я был поляком, то сказал бы, что, конечно, стоит.
4—10. А сейчас Россия — не сырьевой придаток? Разве она не затоплена почти исключительно иностранным электронно-бытовым ширпотребом? Разве из нее не продолжают утекать мозги, только не в Европу, а в основном в США? Разве европейские концерны не предоставляют работу российским рабочим на российской территории, даже ценой падения производства в собственных странах, где рабочие требуют намного более высокой оплаты труда? И разве большая часть овощей, фруктов и мясо-молочной продукции не поставляется нам из плодородных стран, по крайней мере зимой? В мире происходит интенсивный круговорот интеллекта и товаров, и, поскольку “запереться” все равно невозможно (а если возможно, то чревато еще большим отставанием), лучше включаться в него в безвизовом и беспошлинном режиме.
Кстати, в составе Евросоюза при своих природных ландшафтах и просторах Россия может превратиться в туристический рай для Европы.
11. Важным правилом и задачей Евросоюза является как раз сохранение культурной самобытности входящих в него стран. Если страна не в силах сопротивляться агрессивной культурной экспансии, то она растворится и вне всяких союзов, достаточно радио и телевидения. Германия, с точки зрения языковой и масскультурной, к сожалению, встала на этот путь из-за длительной американской опеки после краха нацизма. А если страна в силах, она прекрасно выживет и предохранит свою культуру от коррозии даже на бытовом уровне, как это делают, например, Франция и Голландия.
И где вообще эта легендарная самобытность России, если без всякого вступления в западный союз наша молодежь стала говорить “вау!” вместо родного “ух ты!”, если радиоэфир примерно на семьдесят процентов заполонили песни на английском языке, примерно на тридцать — столь же пошлые на русском, а на остальные ноль с запятой — на всех оставшихся языках мира? Не в ослабленности ли собственного культурного иммунитета дело?
12, 13. О каком таком национальном величии и “особых задачах” речь, если при слове “евроремонт” потребитель уважительно кивнет, при словах “ремонт под евро” — скривит рот, а услышав про “ремонт по-российски”, засмеется. У России давний и явно выраженный шизофренический комплекс “высокомерия — подобострастия” по отношению ко всему заграничному и особенно западноевропейскому. Что ж, не у нее одной. И у Германии был комплекс, правда, не подобострастия, а незаслуженой исторической приниженности. У Франции до сих пор сохраняется комплекс “второго места” после Англии, сумевшей оплодотворить своей культурой и языком североамериканский континент. Патопсихологические симптомы, как личные, так и общенациональные, надо преодолевать, излечивать. Жить с ними чем дальше, тем тяжелее, даже если упрямо выдавать их за своеобразие.
Да, Россия “грязненькая”. Но зачем же делать вывод, что ей так и ходить в “грязненьких”, что, дескать, таких в Европу все равно не пустят, а потому и нечего соваться? Почему не очиститься, не содрать застарелую коросту? Откуда столь пессимистический фатализм относительно своей неспособности к изменениям, из которого следует юродствующий вывод: такими и пребудем во веки веков! Это все равно что рассуждать: зубы у меня от рождения слабые и крошатся, так и нечего мне ходить к зубному врачу.
России надо долго лечиться и от периодических приступов маниакальной эйфории, и от наркотической тяги к славе, и от неизбежного следующего за ними депрессивного похмелья — от всего этого порочного цикла. Лечиться, а не пытаться снова на том же алкогольном взводе вместе с трезвенниками скоренько въехать в будущее.
Россия ценит и в последнее время старается подчеркнуть свою причастность христианству. Тогда нелишне впомнить о грехе гордыни и постараться от него избавиться. Почему на гордыню и похвальбу одного человека смотрят осуждающе, а на такие же проявления со стороны многомиллионной общности людей следует смотреть с восторгом и пониманием? Что в этом христианского? Ну, не хотите отвечать за грехи и провалы отечественного прошлого — не надо. В конце концов, все государства чем-нибудь себя запятнали, все когда-то вели себя захватнически, так допустим, рука руку моет и все в расчете. В принципе, никто не обязан каяться в грехах, совершенных не им, а его предшественниками… Но гордыня-то продолжает изводить россиян и сейчас, да еще в уродливой смеси с завистью и преклонением. Они и плюнут в сторону Запада и предпочтут написать “Российско-американская стоматологическая клиника”, явно рассчитывая, что так будет убедительнее и привлекательнее.
Пора принять христианское правило — все люди равны, никто не выше и не “богосносней” других, независимо от разделения по нациям и условным клеткам государственных границ.
Западные и восточные черты сочетаются в России не по закону сложения и взаимоусиления, а по закону вычитания и взаимоослабления. Россия — не “то и другое”, а ни то ни другое. Она не мост между Западом и Востоком, а провал между ними.
Считается, что Восток делает Востоком географическая принадлежность страны к Азии. Это совсем не так. Востоком ее делает ментальность народа, главное в которой — почитание старших и правителя как одного из старших. Но еще и почитание природы, признание себя частью этого целого и безусловное смирение перед ним. Такого почитания мало на Западе — там природу скорее используют, однако при истощении берегут. Но еще меньше его в России.
Как выразилась одна студентка — причем не с иронией, а с гордостью и одобрением, — “после недолгого медового месяца с США при Перестройке Россия покинула орбиту Запада и отправилась в свободный полет”.
14—17. Да, политическая система России, политическое и правовое сознание жителей страны иные, чем в европейских странах. Но они иные не в том смысле, что обладают какой-то неустранимой, чисто российской спецификой, а просто неразвиты, отстают от современного уровня. Поэтому надо глядеть не назад, бесконечно воспевая нашу традицию, в которой хорошего мало, а вперед, стараясь вырваться из нее и подтянуться к Европе. Не живя в демократии, не научишься демократии.
Надстраивание над нашей системой государственного управления европейских структур поможет обуздать отечественную коррупцию хотя бы потому, что создаст дополнительную независимую инстанцию контроля. Но при этом Россия не будет управляться из Брюсселя — она сама собой будет управлять через Брюссель, а заодно, имея решающий голос внутри ЕС, управлять и самим Брюсселем.
18. Европейская инстанция контроля будет арбитром в разрешении межэнических конфликтов и будет способствовать снижению их накала. Те же чеченцы охотнее имели бы у себя общеевропейских миротворцев, чем российских солдат.
19—21. Ни одна из стран, вступающих в Евросоюз, не теряет своей государственности, государственного суверенитета и государственных границ. Никакого межгосударственного перераспределения территорий между ними не происходит. Более того, поводы для территориальных претензий, если они были, практически отпадают, поскольку взаимный доступ визитеров, рабочей силы, товаров, капитала между странами-союзниками делается предельно легок. Никак не меняется федеративное (как, например, в Германии) и административное устройство. Поэтому и России не следует опасаться какого-либо насильственного перекраивания, если только она сама не решит упростить свое нынешнее слишком дробное федеративное устройство.
22, 23. Действительно, необъятность российских просторов и преобладание в них азиатской составляющей на первый взгляд вроде бы препятствует вхождению такой махины в “маленькую” Европу. Но не надо поддаваться устарелым механистическим представлениям о стране только как о части земной поверхности и школьной привычке делить народы по их принадлежности к географическим материкам. Если Европа и кончается на гребне Уральского хребта, то это лишь условное обозначение, введенное географами для решения их собственных задач, например для проведения водоразделов. Стоит ли переносить представления об этой границе в социальное пространство?
Один базовый фрагмент социального пространства кончается там, где кончается одна цивилизация и начинается другая, и прежде всего там, где разделяются ареалы религий. Турцию пока что не очень берут в Евросоюз отнюдь не потому, что она — Азия, а потому, что в ней неевропейским и недемократическим образом нарушаются права человека, а в невысказанном подтексте — еще и потому, что она принадлежит исламской цивилизации, тогда как вся Европа, вместе с Россией, есть цивилизация христианская. Территориально выделенные ареалы ислама в России все же не делают ее страной исламской цивилизации, подобно тому как территориально не выделенные исламские составляющие не делают таковыми Францию, Германию или Англию.
Православие в Греции отнюдь не препятствует ее включению в западноевропейскую, по преимуществу католико-протестантскую цивилизацию, не будет препятствовать данный фактор и включению России. Более того, исторически католицизм и протестантизм были гораздо более враждебны друг к другу, чем к православию, хотя сейчас спокойно уживаются в той же Германии, тогда как православие всегда стояло особняком и не ввязывалось в терзавшие Европу релизиозные войны.
За определяющую мерку в современных условиях следует принимать не географические, а социальные параметры. Среди них выделяются религиозные, информационные, политические, культурные, технологические, ресурсные, финансовые, военные и др. Все они отражают различные слои социального бытия, накладываемые поодиночке или вместе на голую контурную карту географических материков. Не все параметры имеют строгое количественное выражение. Из тех, что имеют, для определения относительного “веса” страны наиболее удобны численность населения и объем ВВП.
Если взять численность населения и приблизительно, в проекции на будущее, принять население стран ЕС за 500 млн человек, а России — за 150 млн человек, то кажущаяся огромность России сразу схлопнется до вполне сопоставимого с ЕС соотношения в одну треть. ВВП России, особенно если отделить от него природно-ресурсную ренту, составит еще меньшую часть от ВВП ЕС. Россия — в общем-то пустая, не заполненная жителями и промышленностью территория, и не надо маскировать эту незаполненность огромностью. По закону сообщающихся сосудов Россия как раз очень логично дополнила бы перенаселенную Европу. И пусть такое образование назовется “Евразийским союзом” — дело не в названии.
Что же касается якобы возлагаемой на нас функции “моста” и роли “посредника” между Западом и Востоком, то здесь опять-таки доминирует иллюзорная аналогия с географической картой. Да, слева от России располагается Европа, справа — Азия, между ними тянется железнодорожное полотно и пролегает воздушная линия. Но это ли реальные связующие нити? Германия и Япония, создав, например, концерн “Фуджицу—Сименс”, прекрасно сотрудничают без всякого посредничества России, и таких примеров более чем достаточно. Страны разделены географически, но связаны в информационном и технологическом измерениях. Россия кичится своей посреднической миссией, о которой ее никто в Европе или Азии особенно не просит. Она сама воображает себя необходимой, как будто ей все еще навязчиво снится картинка из позапрошлого века: сибирский почтовый тракт и удалые ямщики, развозящие туда-сюда долгожданные послания.
24—28. Прогноз о том, что Евросоюз и Россия взаимно ослабят друг друга при их объединении, отнюдь не бесспорен. С гораздо большей вероятностью обе стороны только выиграют, симбиотически дополнят и усилят друг друга в военном и экономическом отношении, став доминирующей силой мира.
Помимо экономической объединение европейских стран в союз имело еще и духовную, этическую, пацифистскую составляющую, которую часто не замечают и недооценивают. Присоединение страны к союзу означало отказ от прежней заносчивости и воинственности, примирение с соседями, с которыми прежде велись ожесточенные войны, — как бы сбрасывание анахроничных средневековых воинских доспехов и предстояние перед союзниками без привычных защитных шипов.
В краткосрочной перспективе сожительство в союзе исторически обиженных друг на друга стран действительно способно внести некоторую дополнительную напряженность. Однако в долгосрочной перспективе только таким образом и можно преодолеть давние обиды. Россия по старинке все еще пыжится, бряцает воинскими доспехами, тем более когда думает, что ей есть что защищать — свои природные ресурсы, чем действительно пугает и отталкивает европейские страны. Она — как ежик, у которого на все случаи внешнего воздействия одна реакция: свернуться клубком и выставить иголки. Но в интересах самих же европейцев не бесконечно отталкивать, а наконец успокоить Россию, как когда-то успокоились они сами, ранее ничуть не менее воинственные. И обретение такого спокойствия пойдет России на благо.
Жить в бесконечном невротическом страхе по поводу того, что все вокруг только и зарятся на твои богатства — значит уподобляться наркодилеру, хранящему дома огромную партию наркотиков, которую страждущие, не замкнись ты на семь запоров, тут же растащат, а тебя самого прикончат. Аналогия с наркотиками не совсем произвольна, поскольку столь интенсивное потребление нефти обусловлено не просто поддержанием благоденствия, а подстегиванием индустриальной и военной гонки. Тон в ней задают США, но все больше подключается и Китай, что ставит Россию в опасное положение между двух противоборствующих сторон.
29, 30. НАТО — явный анахронизм и “не жилец” даже в среднесрочной перспективе. Эта организация реально нужна лишь для того чтобы привязывать через нее Европу к США. Но вступать в Евросоюз с целью обеспечить через него свое военное доминирование для США было бы непродуктивно. Соединение России с Евросоюзом создаст самую сильную группировку стран в мире, если учесть не только экономический и военный, но и геополитический потенциал Евразии. Вступление России почти автоматически приведет к постепенному оттеснению США от рычагов влияния в Евросоюзе.
А уж останется ли Россия в роли второстепенного участника и вечного ученика, зависит от нее самой. Если брать курс на вступление, то готовиться по всем параметрам надо уже сейчас. Парадокс в том, что в слабом и дезориентированном состоянии, подобном нынешнему, тактически вступать невыгодно, поскольку мы не сможем поставить себя на равных, да к тому же нас действительно “не возьмут на поруки”. А если страна станет сильной, то тогда вступать вроде бы и не потребуется. В любом случае, если вступать, то только сильными. Тогда у России, при ее потенциале населения, территории, ресурсов и вооружений, есть шанс вместе с Германией стать лидером Евросоюза. Германия с Россией займут роль лидеров и вытеснят с этого места США, а Франция при некоторой перестановке сохранит нынешнее третье место.
Вот это реальная и амбициозная цель! Мы не мыслим себя без лидерства? Ну так пожалуйста! Надо только освободиться от застарелых комплексов и преодолеть национальный собственнический инстинкт. Парадокс ведь еще и в том, что в российской традиции на личном уровне собственническая психология укоренена слабо, а на уровне общенациональном, наоборот, гипертрофирована. Другому человеку — последний кусок хлеба отдам, но другой стране — ни пяди родной земли!
У России дела пойдут на лад, когда она поймет, что надо не отгораживаться и отстраняться, а объединить свой ресурсный капитал с денежным, промышленным и технологическим капиталом Европы и что от этого она не растеряет последнее заветное, а вдвойне выиграет — будет иметь и то и другое. Конечно, русскому народу было бы трудно смириться с унизительной ролью пасынка и обузы в европейской семье. Но если бы, например, он сумел ощутить себя помощником и спасителем стагнирующей и ослабевающей без него Европы — разве это не поднимет национальный дух? Вот где обнаружится искомая историческая миссия! И она соответствует вполне реальной геостратегической перспективе, надо только сбросить шоры и смотреть вперед смелее.
31, 32. Россия будет воспринимать заводы по производству “мерседесов” в далеком Штутгарте и других немецких городах своими — до состояния и энергоснабжения которых ей есть дело, — но и Германия будет ощущать своими сибирские просторы (смирись, атавистический инстинкт!), и тогда она еще как будет их защищать!
Впрочем, на прямое военное столкновение с силой в мире номер один — Евразийским союзом Китай (сила номер два) не пойдет, достаточно будет фактора сдерживания. Отстанет от Европы и сила номер три — США, сосредоточившись на тихоокеанском соревновании с Китаем. Такой трехполюсный мир, дополнительно стабилизированный нейтральными странами вроде Индии и Бразилии, будет вполне устойчив. Трудно сказать, что станет с исламским Югом, но вряд ли он будет особенно враждебен Евразийскому союзу, который сам, наверное, уже на четверть или на треть заполнится мусульманским населением.
Портрет поколения
Чтение работ студентов помогло мне лучше понять, что за “племя младое, незнакомое” передо мною. Я не ограничился подведением статистических итогов только для себя, но вынес их на обсуждение в каждой из групп. Я показал студентам их обобщенный “портрет”, чтобы выяснить, насколько он верен. Устное обсуждение вполне подтвердило мои выводы.
Попробую представить основные черты политического сознания большинства участников этого опроса. В целом проевропейская ориентация коррелирует с ориентацией на либеральные и демократические ценности, а отсутствие первой коррелирует с отстутствием второй. Как указывалось в начале статьи, против преимущественной ориентации на Европу высказались примерно четверо из каждых пяти. Но предложенный в моем задании жесткий выбор “за” или “против” не позволил учесть в статистике все конкретное многообразие высказанных взглядов и наличие сглаженных, переходных позиций. Поэтому сказанное ниже следует относить к несколько меньшей части — не к четырем пятым, а, допустим, к двум третям опрошенных.
Первое. Современные студенты не боятся прямо и определенно высказывать собственное мнение. Даже зная, что я склоняюсь к “еврофилам”, они не стеснялись обосновывать противоположную точку зрения, и в случае хорошей аргументированности и действительного стремления найти оптимальное решение я охотно ставил им “пять”.
Мне, проведшему в атмосфере принудительного марксистского цитирования лет пятнадцать своей сознательной жизни — со старших классов школы в начале 1970-х до защиты в 1988 г. кандидатской диссертации, еще содержавшей отсылку к какому-то там Пленуму ЦК КПСС, очень симпатична раскованность нынешней молодежи. Даже если в ответах присутствует некритичная по отношению к власти позиция, это скорее всего не сознательное стремление угодить и написать “как надо”, а действительное согласие.
Второе. Студенты любят Россию и хотят гордиться ею. Они отвергают всякое навязывание им чувства национальной ущербности и вины. Они ощущают эту страну своей страной. Они не хотят бежать из нее, “как крысы с тонущего корабля”, а надеются сохранить корабль на плаву, сделать его крепким, устойчивым и способным стать флагманом флотилии евразийских государств. Вполне естественно, что призывы пойти поучиться у Европы, пристроиться к ней в фарватер оскорбляют их национальную гордость.
Мне вспоминается, что от нас в молодости требовалось любить не столько Россию, сколько СССР вкупе с марксизмом-ленинизмом, а если мы и “любили отчизну”, то именно “странною любовью” — любовью, основательно подпорченной чувством досады и неловкости перед всем миром за дряхлого несменяемого руководителя, трухлявую лживую идеологию, запрет рок-музыки и неспособность произвести хотя бы приличные отечественные штаны.
Третье. Не то чтобы современные студенты “иваны беспамятные” — они как бы избирательно беспамятны. Они склонны гордиться своей страной, а то, что в ее истории достойно не гордости, а сожаления, просто не допускается в сознание. И уж тем более их не терзает раскаяние за содеянное предками, как это происходило с немцами в посленацистский период. Там, где хорошее, — это для студентов история их страны, где плохое — ничего не знаем, пробел, навязываемое Западом чувство неполноценности. Весь большевистский и сталинский период остался для них как бы вне истории.
Студенты хотят смотреть только вперед, считая ненужным и вредным без конца разбираться с прежними грехами и бередить старые раны. Признак это тревожный, поскольку бациллы прошлого, не подвергнутые жесткому рентгеновскому облучению критическим анализом, сохраняются в сознании и переползают в будущее.
Четвертое. Студенты ощущают яркую самобытность своей страны и хотят сохранить эту самобытность. Им интересно и приятно жить в такой стране, они не желают попасть под действие чьих-то сторонних формально-юридических правил, не хотят нивелирования своей культуры по чуждым образцам, не хотят утраты политической и любой другой независимости. Поэтому они и против искусственного навязывания своей стране западных ценностей.
Мы же, в отсутствие доступа к западной культуре, наоборот, рвались к ней, дорожили ее атрибутами, выше всего ценили возможность вырваться из отечественной клетки за границу.
Слово “самобытность” — одно из самых употребляемых в прочитанных мной работах. Это один из главных козырей “еврофобов”. Однако буквально ни в одной из работ я так и не нашел комментариев на предмет того, в чем же конкретно российская самобытность заключается. Похоже, что все чувствуют ее “душой”, но не в состоянии объяснить рационально.
Пятое. “Демократия” для современных студентов-политологов почти что бранное слово. Не удивляешься, когда встречаешь его с прибавлениями “пресловутая”, “придуманная Западом”, “являющая средством американского давления” — как будто слышишь матерого телевизионного пропагандиста-международника эпохи застоя.
Кстати, сомнения в работоспособности демократии и вообще в реальности ее существования сейчас возникают во всем развитом мире. И вот, вместе со своей родиной, толком не усвоив уроков демократии, молодое поколение сразу перекинулось на сторону тех, кто в ней разочарован. Если демократия не дает всего того, что обещает, — то зачем она вообще? Зачем тужиться над ее обустройством, если на Западе она уже в стадии разрушения? Демократия, для молодого российского поколения политологов, — не только не идеальная, но даже не утилитарная ценность. Дескать, от нее больше не пользы, а вреда — неуправляемости, нестабильности. Впрочем, не то чтобы демократическая модель в их представлении совсем уж никуда не годилась — просто студенты считают, что для России она сейчас не актуальна.
В отличие от демократии, авторитаризм в их восприятии не является отталкивающим и чужеродным явлением. Политический идеал большинства опрошенных — не сам по себе светский авторитаризм или православный монархизм, а вообще элитизм. О современной правящей элите они не особенно высокого мнения, так что подобострастия здесь не наблюдается. Наблюдается сожаление, что в советский период исчезла подлинная, ответственная перед страной духовная аристократия. Отсюда мечта возродить ее, как-то нарастить настоящую (а не скороспелую и самозваную) элитную прослойку, способную твердо и решительно вести страну вперед.
Студенты согласны с тезисом нынешней власти: превыше всего — сохранить территориальную целостность. Раз территория и природные запасы на этой территории огромны, то главной задачей делается их сохранение, и решить ее якобы в состоянии только авторитарная власть. Демократия же — троянский конь, с помощью которого отечественные плутократы, за которыми стояли западные державы и корпорации, охмуряли и обирали доверчивых русских людей. Вновь допустить “демократический разгул” нельзя, иначе русские, как дети, беспечно раздадут свои игрушки, и только строгий воспитатель-опекун убережет их от подобной глупости.
Трудность в том, что в стране давно нет династической монархической элиты, которая имеется, например, в такой нефтедобывающей арабской стране, как Саудовская Аравия. Нет и богатых феодально-семейных кланов, которые возглавили промышленную модернизацию в Южной Корее. Какие еще группы в состоянии держать страну в руках, уберечь ее от раздела и разграбления? Военные, как в Латинской Америке? Нет. Интеллигенты? Как вспомнишь, так вздрогнешь. “Крупный бизнес”? Хватит, эти уже нахапали свое. Невольно напрашивается вывод, к которому и приходит некоторая часть студентов: остается каста сотрудников госбезопасности. Только группировка силовиков — какой бы неумелой и неуклюжей в правлении она ни была — способна стоять на страже целостности страны.
Шестое. Недемократический и элитистский идеал логично дополняется в сознании большинства студентов имперским идеалом. Как внутри страны нет и не может быть равных по величию духа и силе политической воли, так нет и не может быть равенства между странами. Одним странам суждено вести за собой, другим — быть ведомыми. Россия, безусловно, относится к числу первых. Отсюда и упорное неприятие присоединения к Европе даже на равных, не говоря уже о второстепенной роли.
Седьмое. Практически все студенты говорят о своем государстве “мы”, “наше государство”, “у нас”. Они не склонны обособлять себя от государства и действующей власти, противопоставлять себя им. Они, наоборот, идентифицируют себя с ними. В такой терминологии просвечивает этатистское и общинное, а не индивидуалистическое сознание.
Шестидесятники мечтали очистить ленинизм от сталинизма и опередить Запад на этом новом социалистическом дыхании. Семидесятники глухо роптали на всякий социализм вообще и относились к Западу с едва скрываемым восхищением. Восьмидесятники (сам я в первой половине своего становления — семидесятник, во второй — восьмидесятник), глотнули западного воздуха и надолго им опъянились. Поколению девяностых досталось похмелье после чужого пира.
Одно время мне было интересно: какие же ростки даст почва, удобренная столь сложной смесью идей? Какие ценности эта смесь подкормит, а какие выжжет? Очень хотелось верить, что овеянное свежим ветром из Европы интеллигентское свободолюбие возбладает, что “свобода нас встретит радостно у входа”, что “скорбный труд не пропадет” и т. п. Не тут-то было! Ответ оказался удручающим. В сознании молодого поколения махровым цветом расцвели государственничество и великодержавный шовинизм.
Восьмое. Суверенитет студенты понимают почти исключительно с его внешней стороны, как суверенитет государства по отношению к другим государствам на международной арене. О внутренней стороне суверенитета — о праве народа в лице каждого из граждан распоряжаться всеми государственными делами, подчиненности и подотчетности гражданам высших должностных лиц — почти никто не вспомил.
Недооценка внутреннего суверенитета и упор только на суверенитет государства также вполне логично продолжает общую недемократическую, элитистскую, имперскую, этатистскую и антииндивидуалистическую линию в политическом сознании большинства молодых политологов. Государство, в этатистском сознании, — задающая величина, человек — производное. Не государство должно подстраиваться под человека, а человек — под государство, каковым бы оно ни было. Если главная задача — сохранение территориальной целостности и независимости страны и это выполнимо только в условиях авторитарного режима, то нечего и мечтать о первенстве индивидуальных прав.
Девятое. Упор на внешний суверенитет государства и забвение суверенитета народа имеет прямое отношение к решению вопроса о субъекте распоряжения природными ресурсами страны, который, в свою очередь, напрямую связан с вопросом о присоединении или неприсоединении к ЕС. Никто, даже из тех, кто высказался за присоединение, почему-то не вспоминает, что ресурсы принадлежат не государству и тем более не правящей верхушке, а народу и что нелишне было бы подумать, как обеспечить полновластие граждан в распоряжении своей главной собственностью.
Здесь я вижу основной изъян политической позиции почти всех моих студентов и подводный камень для развития гражданского сознания в стране. Все страшно озабочены, как бы не дать жадной и корыстной Европе взломать внешний суверенитет России и не лишить страну свободы распоряжаться своими природными ресурсами. Вместе с тем принимается едва ли не как должное, что этими ресурсами де-факто распоряжается не их правомочный собственник — российский народ, а взломавшая суверенитет народа изнутри и прикрывающаяся его именем правящая верхушка. То-то она так рьяно стоит за “суверенную демократию”, понимая под нею свое собственное верховенство как во внешних, так и во внутренних делах и будучи, конечно, решительно не заинтересована допускать к своей кормушке кого бы то ни было извне или изнутри. И почему-то такое перекошенное состояние дел мало кого волнует.
Как написала одна студентка, “свое, пусть и пагубное, лучше, чем чужое, а почему — не знаю”. На устном обсуждении на мой недоуменный вопрос, почему студенты столь озабочены внешним суверенитетом и в то же время столь безразлично относятся к суверенитету внутреннему, я получил коллективный ответ, что сначала-де надо утвердить независимость страны (словно кто-то уже ее поработил!), защититься от всяческих посягательств, а потом, когда-нибудь, при более зрелом сознании, можно будет подумать обо всем остальном.
Очевидно, Россия вновь соскальзывает в свою многовековую колею: мы “в кольце врагов” и следует не добиваться личных свобод и участия в правлении, а сплотиться вокруг центральной власти.
Моя собственная позиция
Относительно большей части аргументов “против” моя оценка критична. Однако уверен, что мое мнение не диктуется предубеждением. Я вижу и многочисленные плюсы и многочисленные минусы обеих альтернатив, а лучше и полнее разглядеть их мне помогло как раз чтение работ студентов. Так что преподаватель тоже учится у своих учеников.
В итоге я пришел к выводу, что сталкивающиеся доводы по их количеству оказываются почти равновеликими и копать надо не здесь. Суть решения — в разной значимости факторов, влияющих на ситуацию. Необходимо разграничить факторы ключевые и неключевые, отдавая предпочтение аргументам, затрагивающим первые. Иными словами, в присутствии факторов и диктуемых ими аргументов более высокого ранга аргументы, относящиеся к факторам низкого ранга, даже при их правильности, бледнеют и отходят на второй план.
К ключевым факторам, которые определили мою собственную позицию, относятся два, и оба опять-таки связаны с природными ресурсами России. Первый и важнейший фактор — пока еще малозаметная, подобно далекой тучке на ясном горизонте, но, на мой взгляд, совершенно реальная в ближайшие десятилетия угроза захвата дальневосточных и сибирских областей Китаем. Второй фактор — проявившаяся неспособность российских граждан заявить и реализовать внутренний суверенитет в отношении формально принадлежащих только народу природных богатств, в силу чего ими прочно завладела своекорыстная чиновничья верхушка.
По моему мнению, будущее России определяет фактор китайской угрозы и диктуемая им задача поиска стратегического союзника в грядущем противостоянии. А такого союзника легче всего обрести в лице Объединенной Европы.
Говорят: вот Норвегия — не вошла в Евросоюз, и именно потому, что не хотела сдавать в общий котел свои природные богатства. Да, но у Норвегии ни с одной стороны ее территории нет столь мощного потенциального претендента на обладание этими богатствами. А у России — есть.
Якобы равноправный союз с Китаем — опасная иллюзия. До поры до времени будет “вечная дружба” и улыбки. Но потом США, которые сохранят свое влияние в Евросоюзе, если в нем не будет России, и Китай сойдутся в схватке за российские ресурсы. И тогда от России, со всей ее имперской и патриотической риторикой, останутся рожки да ножки.
Каким образом решение о вступлении в ЕС связано с вопросом о распоряжении ресурсами?
В последние пятнадцать лет произошло два крупных передела собственности, но оказался отложенным третий, который мог бы стать логическим завершением всех пертурбаций.
Первый передел состоял в переходе ресурсов из государственной собственности, контролируемой КПСС, в руки частных плутократов. Хотел бы упомянуть в этой связи, что распространившееся у нас обозначение очень богатых людей словом “олигархи” является не совсем точным. Миллиардеры, транслирующие свой денежный капитал в государственную власть, должны называться плутократами, от греческих “plutos” — богатство и “kratos” — власть. Плутократия есть политический строй, при котором власть принадлежит группе самых богатых людей. Олигархия — это просто власть немногих, от греческих “oligos” — немногие и “arche” — власть. Эти немногие не обязательно являются самыми знатными или богатыми, хотя через принадлежащую им государственную власть они могут наращивать свое богатство.
Второй передел, проходящий в последние 4—5 лет, представляет собой перевод природных ресурсов — всеми правдами и неправдами — обратно в государственную собственность. Впрочем, государственные предприятия, которым передается изъятое имущество плутократов, возглавляются узким кругом лиц, занимающих высокие государственные должности и связанных с силовыми органами. Таким образом, собственность на ресурсы переходит к тем, кого и следует называть олигархами. Формально ресурсы не принадлежат олигархам-силовикам, но контролируя их сбыт, олигархи таким образом крепят свою хватку за власть, преследуя узкогрупповые политические интересы. Часть доходов от продажи нефти и газа действительно откладывается в стабилизационный фонд — но скорее не на черный день страны, а на черный день режима.
Третий передел должен стать переходом природных ресурсов в реальную собственность народа, как это и обозначено в Конституции. И тогда народ сможет решить — вероятно, путем референдума, — стоит ли входить с этим богатством в Евросоюз или в самом деле более целесообразно использовать его самостоятельно. Во всяком случае, до тех пор, пока ресурсами распоряжается силовая олихархия, она , естественно, не будет видеть никакого смысла в том, чтобы “делиться” с Европой, и разговор о присоединении к ЕС останется беспредметным.
Правда, в условиях слаборазвитого гражданского сознания установление такого “народного суверенитета” над ресурсами очень проблематично. Приходится констатировать, что ни в одной из стран третьего мира ничего подобного пока что не произошло и их богатствами пользуются либо иноземные, либо отечественые хищники, либо те и другие вместе.
Но, по-видимому, лишь после осуществления третьего передела возникнут реальные стимулы для серьезного рассмотрения вопроса о китайской угрозе, определяющий решение о присоединении к ЕС.
И если эта угроза будет сочтена вполне явной и определенной, то никакие иные соображения — политические, правовые, духовные и религиозные расхождения, вытеснение отечественных товаров и т. д. — не отменят и не перекроют значимости данного определяющего фактора. Тогда отказ от своевременного вступления в ЕС поставит Россию перед риском потерять все (или очень многое), и потом — уже обобранной и расчлененной — все равно проситься туда же. А вступить вовремя — значит поделиться с Европой лишь некоторой долей сверхприбыли.
* * *
Итак, я вижу следующую логику развития ситуации.
Ответ на вопрос, встанет ли в России в обозримом будущем на повестку дня вопрос о вступлении или невступлении в Евросоюз, прямо зависит от того, укоренятся ли у нас ценности демократии и станут ли граждане сознавать себя хозяевами своей страны. С одной стороны, если это произойдет, то есть какой-то шанс, что Россия — окрепнув всеми клетками своего организма — выживет и вне Евросоюза. Но, с другой стороны сделавшись реально демократической страной, она будет уже естественно, по доброй воле, а не под угрозой тянуться в союз европейских демократических стран.
Если же демократическое оздоровление не состоится, природной рентой будет по-прежнему распоряжаться чиновничья элита, из желания сохранить неподконтрольность своих доходов всячески препятствующая вхождению в ЕС. Тогда, оставаясь вне Евросоюза и в то же время не окрепнув изнутри на новых основаниях, при военном натиске Китая Россия неизбежно рухнет. США возьмут “под опеку” ее западную часть, Китай — восточную. Когда люди живут с мыслью: “Да ну их там, наверху, кто бы новый ни пришел, все равно наворует и обманет, нечего туда и соваться, только бы не слишком мешали и мозги не пудрили”, новой отечественной войны не получится.
Значит, все, так или иначе, упирается в развитие демократического сознания граждан России, главным образом молодого поколения. А вот с этим-то как раз плохо…
До того как я провел свое мини-исследование, я думал, что в выставлении массового сознания лояльным власти есть какая-то подтасовка и что уж по крайней мере молодежная среда признает либеральные ценности и смотрит на действительность критично. Теперь я так не думаю. Когда власть говорит, что за нею большинство, она не врет, за ней действительно большинство населения, в том числе и молодого. Как ни печально, но через двадцать лет после крушения коммунизма в России в каком-то смысле демократически — при поддержке масс и с их пассивного одобрения — установилась не-демократия и не-свобода.
Между тем демократия необходима России для выживания. Не нравится слово “демократия” — пользуйтесь словом “народовластие”. Допустим, какие-то страны в состоянии существовать без сплоченности. Но Россия — нет. Причем общинный тип сплоченности, в свое время позволивший ей выстоять в борьбе с нацистской Германией, в условиях частной собственности невосстановим. Поэтому в противодействии “нагрузкам на разрыв”, теперь начинающим исходить с Востока, эффективной может оказаться лишь сплоченность граждан-собственников.
Практическую пользу демократии можно обосновать даже логикой элитизма, столь дорогого современной молодежи. Доброкачественный элитизм требует селекции, отбора кем-то из числа кого-то. Отбирающий — это народ, отбираемые — наиболее достойные выдвиженцы из народа. Ладно, пусть правит не народ, а отобранные и избранные, но отбирать и избирать должен все-таки народ — с помощью прозрачных и честных процедур. К этому сводятся современные реалистичные трактовки демократии, признающие, что правление народа как таковое невозможно, но полноценное участие народа в поставлении правителей “на трон” и возможно и необходимо.
Недоброкачественный элитизм отличается тем, что лишает народ и этих полномочий. Элита вытаптывает кадровое поле вокруг себя с целью избежать периодической ротации. Она начинает выставлять себя как незаменимую, самой судьбой или высшей государственной необходимостью востребованную и поставленную. Шансы выдвижения добросовестного правителя становятся мизерными, корыстный интерес группового самосохранения, даже в ущерб интересам страны, преобладает.
* * *
Так привьются ли новому поколению демократические ценности? Неужели в России это совсем нереально? Думаю, словесным просвещением, расхваливанием либеральных принципов мало чего добьешься. Тягу к свободе будет взращивать, как ни странно, сам авторитаризм.
Помню, что когда-то я по наивности и незнанию настоящего положения вещей был вполне терпимо настроен к социализму. Но жизнь постепенно учила. Выборы — а почему в бюллетене один кандидат? Хочу прочесть книжку Ницше — а почему для этого нужно брать у руководства направление в спецхран? Почему глушат “Голос Америки”? Почему я, напоминая себе древнеегипетского раба, должен полдня, стоя в шеренге студентов, ожидать, когда по Ленинскому проспекту промчится ЗИЛ с высоким иностранным гостем? Почему, учась в аспирантуре, должен идти в свой выходной перебирать капусту на овощебазе или уезжать на целый месяц “на картошку”? Почему, чтобы отксерокопировать один листок, должен подписывать в секретном отделе заявку? Почему, чтобы отправиться в туристическую поездку, должен писать на себя характеристику и проходить какие-то идеологические комиссии? Сонм таких копящихся “почему”, ущемленное человеческое достоинство, накапливающийся внутренний протест против унижений со стороны власти — вот что учит ценить свободу.
Поневоле приходится пожелать современной молодежи, чтобы их любимый авторитаризм хорошенько по ним ударил. Отняли улицу — они спрятались в Интернет. Там, гляядишь, зажмут и Интеренет (признаки уже видны). Будут заставлять ради карьерного роста вступать в правящую партию. За необдуманные, “политически вредные” высказывания на семинарах будут приглашать на профилактические беседы, с предложениями, в порядке искупления, сотрудничать. Еще и еще… И, может быть, лет через пять — семь? десять? — начнет закипать “разум возмущенный”.
Разговоры о человеческом достоинстве… Не слишком ли я далеко ушел в область психологии? Да нет, ведь человеческая психология и есть нутро политики.
Человек, к которому слишком тесно притиснулись в метро, естественным образом, в силу самих законов человеческой природы, стремится отодвинуться и сохранить дистанцию. Человек, на которого напал насильник, таким же естественным образом отбивается, защищая свою честь и телесную неприкосновенность. Столь же естественным должно быть отторжение, если государство предлагает тебе подозрительно тесные объятия, призывает слиться с ним в одном порыве, а на деле просто хочет тебя поиметь.
Из принудительного нарушения дистанции, посягательства на человеческое достоинство рождается желание непритесненнности. Из желания иметь личное поле свободы — понимание необходимости коллективно защищать от власти свои права, что возможно только в условиях контроля над властью, осуществляемого гражданами, то есть в условиях демократии.
Неужели русские охотнее дают себя притиснуть в метро, чем американцы или немцы, или меньше сопротивляются половому насилию?.. Обществ много, исторические традиции разные, но человеческая природа все же одна. И она рано или поздно должна проявить себя, на что и остается надежда при оценке перспектив развития нашей страны.