Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2008
Дмитрий Яковлевич Травин (род. в 1961 г.) — кандидат экономических наук, зам. главного редактора еженедельника “Дело”. Автор книг: “Пути реформ” (СПб., 1995), “Российские банки на исходе золотого века” (в соавторстве с М. Дмитриевым. СПб., 1996), “Пенсионная реформа в России: причины, содержание, перспективы” (под ред. М. Дмитриева и Д. Травина. СПб., 1998), “Железный Винни-Пух и все, все, все…” (СПб., 2004), “Европейская модернизация” (в соавторстве с О. Маргания. М., СПб., 2004), “Путинская Россия: от расцвета до отката” (СПб., 2008). Лауреат премии журнала “Звезда” за 1998 г. и гран-при журналистской премии “Золотое перо” за 2003 г. Живет в С.-Петербурге.
ї Дмитрий Травин, 2008
Дмитрий ТРАВИН
Не надо сражаться на чужом поле
Давайте, дорогой Саша, мысленно вернемся на минутку в тот прежний мир, когда Вы готовы были восхищаться человеком, который смог бы бросить бомбу в ЗИЛ тов. Романова на Екатерининском канале. Могу представить, насколько тяжела была для Александра Мелихова советская жизнь, если уж он мысленно поощрял подобные действия.
А теперь давайте представим себе человека, искренне верящего в коммунистические идеалы и не замечающего очевидного расхождения между словами и делами представителей правящего режима. Тяжело ли было ему существовать в СССР? Полагаю, не очень. Он как надо голосовал на партсобраниях, полной грудью вдыхал свежий весенний ветерок на первомайских шествиях и радостно демонстрировал свое неизменное “одобрям-с”. Иными словами, его личные образы, личные представления о должном и правильном были абсолютно приспособлены к окружающему.
Именно о таких вещах, как мне кажется, и пишет процитированный мной и Вами Эрик Берн. Не хочу сейчас выставлять моральных оценок людям, адаптированным и неадаптированным к жизни в условиях тоталитаризма. Таких оценок за последние двадцать лет появилось предостаточно. Цель наших диалогов в ином. С моей точки зрения, человек, не способный адаптироваться к идейным, социальным, экономическим, техническим и прочим условиям современного ему мира, оказывается в той или иной степени несчастлив. Если, конечно, не создает посредством гипертрофированного культивирования своей любимой грезы некий параллельный мир, в котором сумеет комфортно существовать, не обращая внимания на реалии. Такой параллельный мир может быть, скажем, миром книг, куда с головой погружается читатель, а может — миром борьбы, куда уходит революционер. И, пожалуй, бомбист бывает счастлив даже в момент своей гибели, поскольку полагает, что умирает за правое дело. Его реальные действия оказываются полностью адекватны тому вымышленному миру, в котором он живет. Но ведь этот вымышленный мир для него более реален, чем самый что ни на есть реальный. Иначе говоря, революционер тоже адаптируется, только делает это весьма своеобразным способом.
Для кого-то адаптация — растительное существование. Для кого-то — дерзновение и прорыв. “Предъявлять миру завышенные требования, а затем постепенно снижать их, нащупывая максимально возможное” (это Ваша фраза) — оптимальный, на мой взгляд, способ адаптации к миру для по-настоящему творческого человека. Здесь, мне кажется, Саша, у нас с Вами расхождений нет. Разве что — терминологические. Принципиально важный спор идет о другом.
Политтехнологии “Грезообработки”
“Мне кажется, — отмечаете Вы, — либеральная элита <…> не имеет возможности уклониться от ответственности за все происходящее в мире. <…> Невозможно отстаивать даже индивидуальную свободу, не превратив ее в глобальный проект. Если либеральная элита стоит за мир, основанный на свободной конкуренции, то будет странно, если она сама попытается уклониться от этой конкуренции, отказываясь навязывать и подчинять, тогда как ее противники навязывают и подчиняют с превеликой охотой <…>”.
На первый взгляд и здесь у нас нет расхождений. Конечно же, либералы не уклоняются от свободной конкуренции. В политике они борются за электорат, в интеллектуальной сфере предлагают свои взгляды читателям, зрителям, слушателям, собеседникам. Мне, например, всегда приятно, когда удается помочь кому-нибудь разобраться в том или ином вопросе на основе либерального подхода.
Но “навязывать и подчинять”, внедрять в сознание “либеральную грезу”? У экономистов такая конкуренция именуется не свободной, а монополистической. Я — противник вторжения либералов на тот рынок, где идет подобная игра. Причем вовсе не из-за чистоплюйства, а по той важной причине, которую Вы, Саша, вероятно, недооцениваете.
В политике для навязывания и подчинения существует две “типовые” грезы. Одна из них основана на делении общества по социальному признаку, другая — по национальному. Иначе говоря, каждому человеку, внутренне готовому подвергнуть себя соответствующей “грезообработке”, хочется видеть мир, состоящим из двух больших групп: “мы” и “они”. Каждому хочется в той или иной степени идентифицироваться с “мы” и в той или иной степени списать на “они” все волнующие его проблемы. Каждому хочется чувствовать плечо соратника и четко знать, где находится враг.
Партии, делящие людей по социальному признаку, называются социалистическими, социал-демократическими, лейбористскими, коммунистическими или просто левыми. В экзотических случаях они принимают названия типа “Справедливая Россия”. “Мы” для них — это трудящиеся, а “они” — это капиталисты. Если у капиталистов тем или иным способом что-то отобрать, трудящимся станет жить легче. Это уже само по себе привлекательно. А кроме того, идея осуществления справедливого переустройства сплачивает “борцов”, сакрализируя их деятельность, что является дополнительным фактором политического успеха.
Партии, делящие людей по национальному признаку, называются консервативными, народными, христианско-демократическими, республиканскими или просто правыми. В экзотических случаях получается что-нибудь вроде “Единой России”. “Мы” для них — это единый народ, объединенный любовью к родине, вере и президенту (так сказать, “самодержавие, православие, народность”). “Они” — это относительно враждебное окружение, оценки которого варьируются в интервале от “угроза национальной безопасности” до “понаехали тут”. Наличие внешних “опасностей”, соответственно, стимулирует поиски социального мира и сакрализирует праведный патриотизм. На выходе опять-таки образуется политический успех.
Естественно, в приведенной выше схеме я предельно упростил ситуацию и отвлекся от “частностей”, которые на практике порой бывают важнее самих основ. Естественно, находя нечто общее между британскими лейбористами и корейскими коммунистами, а с другой стороны — между немецкими демохристианами и всякими кошмарными праворадикалами, я подставил себя под уничижительную критику тех, кто захочет придраться к слову, игнорируя суть. Но если мы сейчас ведем речь не об искусстве политического манипулирования в конкретной ситуации, а о грезах, то, думается, для нас будет важен именно этот аспект.
И у левых и у правых есть на вооружении “боевая” греза. У либералов ее нет и быть не может. Если кто-то захочет таковую изобрести, начинать придется с нуля, работая в той плоскости, конфигурацию которой мне даже трудно себе представить. Либерал не может поделить общество на “мы” и “они”, не может указать толпе врага. Точнее, на деле он, конечно, иногда на это идет, но в таком случае склоняется либо к правым, либо к левым, поскольку, кроме деления общества по социальному или национальному признаку, все равно ничего не придумать. Либерал может использовать не “боевую”, а только объединяющую людей грезу. Например, “рыночная экономика — это выигрыш для всех”, “демократия — оптимальная форма согласования интересов”, “толерантность — путь к предотвращению конфликтов” и, наконец, самое простое “ребята, давайте жить дружно”.
Можно ли с такими идеями победить в политической борьбе? Ни в коей мере. Нигде и никогда либералы на выборах не побеждают. А если побеждают, то на поверку оказываются не совсем либералами. Удел тех, кто принципиально не хочет скатываться ни вправо ни влево, — пять-десять процентов. Возможно, чуть больше в тех странах, которые дальше других продвинулись по пути вычленения из толпы личностей, способных отказаться от поиска врагов и от деления общества на “мы — они”, сохранив при этом душевный комфорт и не впав в депрессию.
Мне кажется, что Вы, Саша, предлагаете либералам сражаться на чужом поле и чужим оружием. Не стоит этого делать. Лучше обратить внимание на то, что в практической политике как правые, так и левые постоянно вынуждены отходить от принципов конфронтации и брать на вооружение либеральные ценности. Тем самым они в значительной степени, конечно, подрывают свои “боевые” грезы, но зато обеспечивают успешное развитие экономики. Иначе говоря, правые и левые отходят от апеллирования к иррациональным составляющим человеческого поведения и делают упор на удовлетворение рациональных потребностей. На протяжении ХХ века этот тренд выявился со всей очевидностью. В экономической политике европейских стран сегодня подчас трудно обнаружить различие между действиями правых и левых, хотя по мере приближения выборов роль демагогического фактора возрастает. Но даже на пике политической борьбы поиск социальных и национальных врагов уже не является столь интенсивным, как в прошлом.
Каким же образом либералам удается “распродавать” свои идеи направо и налево? С одной стороны, конечно, этому способствует их участие в политике в качестве малых партий. Либералы входят в коалиции то с правыми, то с левыми. Бывает, что либералы даже вообще не имеют собственных партий, формируя лишь фракции внутри более “боеспособных” политических структур. Но, с другой стороны, следует заметить, что влияние либералов вообще значительно шире, нежели их реальное участие в политической деятельности. И вот здесь мы, Саша, подходим к принципиальному, на мой взгляд, моменту.
Либералы добиваются успеха не потому, что борются, а потому, что самореализуются. Именно здесь люди, превыше всего ценящие как свободу вообще, так и свободу творчества в частности, имеют сравнительные преимущества.
Я не хочу сказать, что они умнее, талантливее или работоспособнее других. Вряд ли между способностями и мировоззрением есть определенная связь. Но мне представляется, что, если человек стремится самореализоваться, не покушаясь на чужую свободу и не “отвлекаясь” на то, чтобы формулировать всякие боевые грезы, он имеет хорошие шансы преуспеть в своем самом главном деле.
Сколько талантливых людей погибло для науки, для искусства, для бизнеса, для мирной созидательной политики потому, что в молодости прониклось мыслью: “Жизнь — это борьба”! Сколько людей растратило себя, стремясь переустроить мир, так толком и не разобравшись в реалистичности подобного плана! Сколько людей деградировало, решив, что сначала, мол, мы добьемся счастья для всех, а затем уж эти “все” расцветут талантами, творя непреходящие ценности и непрестанно благодаря нас за свою счастливую жизнь!
Не надо спасать всех. Дай Бог самих себя спасти. Не надо бороться за наши ценности. Надо их сначала найти и сформулировать, что сложнее всего остального, а затем уж они сами за себя поборются.
Возвращаясь к героям нашего первого диалога, замечу, что Пушкин всегда пробьется, а вот Киркоров, чтобы удержаться на плаву, должен, даже при наличии таланта, из артиста все больше превращаться в менеджера. Для Пушкина, как мне представляется, главным было стать Пушкиным, сформировать свою личность, сформировать то, что позволило ему творить. Хотя “старик Державин” еще в лицейские годы поэта его и “заметил”, принципиальное значение имело все же дальнейшее каждодневное развитие. Поэт стал личностью. А с пиаром потом как-то само все образовалось. Поскольку Александр Сергеевич создал “уникальный продукт”. Тот, который ни Пупкин, ни Пышкин, ни Пашкин создать не смогли.
Здесь, правда, необходимы еще две оговорки.
Во-первых, мой оптимизм в отношении живучести и востребованности плодов истинной самореализации свободного человека отнюдь не означает оптимизма в отношении судьбы самого этого человека. Порой слава приходит посмертно, а порой благодарное человечество приносит венки к могиле неизвестного героя. Это грустно, но, подчеркиваю, мы сейчас обсуждаем не стратегию личного успеха, а то, как пробиваются в обществе по-настоящему важные идеи.
Во-вторых, все вышесказанное не отрицает важности маркетинга, пиара и активной политической борьбы. Но не надо мобилизовывать всех либералов на этот фронт. Здесь достаточно тех, кто чувствует призвание именно к такому делу.
Кто кого кормит
Что меня удивило, Саша, так это то, как настойчиво проводите Вы через свои размышления тему “жизни за чужой счет” — за счет народа, каждодневно вкалывающего; за счет ученых, которые не могли работать в эпоху реформ, когда мы оттачивали свои перья. Мне кажется, здесь есть противоречие с тезисами, изложенными Вами в письме “Требуется небосвод” (“Звезда, 2007, № 9).
В частности, Вами было отмечено, что великую испанскую живопись создали пять человек и что поколения испанцев в огромной степени кормятся их трудами благодаря непрекращающемуся потоку туристов. А ведь наверняка во времена Эль Греко, Веласкеса, Риберы, Сурбарана и Мурильо находились этакие “протомарксисты”, обращавшие внимание исключительно на непроизводительность денежных трат королевского двора, то есть на то, что вместо заказов полотен ресурсы стоило бы тратить на развитие ремесел или на помощь бедным.
Конечно, я не дерзну сравнить себя с вышеупомянутыми великими живописцами. Речь идет лишь о том, что вопрос, кто за чей счет живет, чрезвычайно сложен и не имеет однозначного ответа. В рыночном хозяйстве все взаимосвязано. Крестьянин “кормит” художника, а через несколько поколений экспозиции появившихся благодаря этому картин способствуют созданию рабочих мест для сотен потомков скромного деревенского трудяги. Можно долго рассуждать о том, кто кому чем обязан, но, мне представляется, это будут малоплодотворные рассуждения. Ничего они нам для понимания действительности не дадут.
Важнее другое. Есть три механизма, с помощью которых в современном обществе перераспределяются ресурсы без всяких страданий по поводу того, кому сколько досталось. Это рынок, благотворительность и демократия. Если художник продал свою картину на рынке, значит, живет он за свой счет, значит, он создал продукт, нужный обществу ничуть не меньше картошки. По сути дела, то же самое можно сказать, если художник получил грант от частного бизнеса или если государство посредством демократических процедур принимает решение о выделении на развитие искусства части бюджетных средств.
Здесь нет особых премудростей. Гораздо сложнее разобраться не в материальной составляющей творчества, а в духовной. Ведь ресурсы, получаемые нами от общества, можно использовать для того, чтобы просто обустроить свою жизнь с наибольшим комфортом, а можно — для самореализации, или, иначе говоря, для реализации того, к чему тебя предназначил Бог.
Либеральный подход к проблеме состоит в следующем. Ты стремишься к поистине свободному творчеству. Ты стремишься сделать именно то, к чему тянется душа, не комплексуя понапрасну и не задаваясь вопросом, имеешь ли ты право получить от кого-либо средства, в той или иной степени помогающие тебе достичь цели. Та “либеральная” вера в Бога, о которой мы говорили в наших предыдущих диалогах, подсказывает творческому человеку: если ты отдашься своей задаче самореализации всерьез, общество от этого в конечном счете только выиграет. И это значит, что ресурсы, казалось бы, предоставленные одному, на самом деле послужили всем.
Нелиберальный подход, напротив, пронизан разного рода беспокойствами. За чей счет мы живем и творим? Готов ли социум терпеть наше “бесполезное” для него существование? Как не рассердить консервативное большинство? Как минимизировать вероятность его нападения на нас? Как разработать и внедрить в сознание ту грезу, что примирит “простых людей” с действительностью, в которой творит интеллектуальное меньшинство?
Но в грезах-то как раз недостатка нет. В грезах и правого и левого толка. Причем желающих внедрять их в сознание масс — пруд пруди. Поскольку дело это высокодоходное, порой даже обещающее посты в кремлевской администрации. Бывают, конечно, и в этом деле срывы. Случаются незапланированные разрушительные грезы. Случается бунт (“бессмысленный и беспощадный”). Но если человек, чьим призванием не является политтехнология, попытается, напуганный возможностью бунта, исправить промахи специалистов, получится нелепо и смешно. Поскольку хорошо получается лишь тогда, когда мы служим Богу, а не той или иной конъюнктуре.
Бытовой либерализм
Должен признать, впрочем, что этот вывод дался мне в жизни нелегко. Хорошо помню странные ощущения, возникшие у меня в середине 1980-х, то есть в первые годы после окончания учебы.
Университет задавал ритм жизнедеятельности. Я исправно ходил на лекции, а минуты отдыха воспринимал как справедливое вознаграждение со стороны общества за тот труд, который я по его воле осуществляю. Мой образ жизни полностью определялся официально предписанными мне обязанностями. Я никогда не выбирал, пойти ли на лекцию или в пивной бар “Медведь”, куда регулярно наведывались мои более самостоятельные однокурсники (помню надпись, вырезанную на одном из столов в большой аудитории факультета: “Мы ушли в └Медведь“, будем ко второй паре”).
И вот обучение кончилось. Теперь я сам преподавал, и это в какой-то мере тоже задавало ритм жизни. Но все равно у меня оставалось днем (как у всякого преподавателя) свободное время, ничем и никем не регламентированное. Бесспорно, умом я понимал уже тогда, что это как раз и есть главное в жизни. Это время — для чтения книг, для размышлений, для развития. Никогда я не хотел променять мою свободу на, скажем, восьмичасовой рабочий день в каком-нибудь чиновничьем “присутствии”. И тем не менее где-нибудь в середине дня, заходя в столовую или в магазин, я то и дело чувствовал себя чертовски неловко. Казалось, будто продавцы и кассиры смотрят в мою сторону: вот, мол, бездельник, у всех у нас восьмичасовой рабочий день, а он — просто так шляется.
Иногда мне в голову даже приходила совсем странная мысль: хорошо бы иметь какую-то простую, неквалифицированную работу часа на четыре в день. Выполнив ее, я мог бы психологически раскрепоститься и в оставшееся время не испытывать перед обществом чувства вины. Тогда я не сопоставлял это свое намерение с известным намерением Толстого косить траву, но сейчас думаю, что Льва Николаевича могло тревожить примерно то же, что и меня.
Как можно с позиций моих сегодняшних взглядов интерпретировать тогдашние чувства? Полагаю, что в стремлении вести себя как все есть много общего с надеждой уверовать как все. Или, точнее, найти какой-то общий для всех смысл жизни (о чем я говорил в нашем втором диалоге). Видимо, в тот период, о котором я сейчас упоминал, мне еще не удавалось ощутить себя самостоятельным индивидом, вынужденным в той или иной мере противостоять обществу. Я не мог отказаться от своей личности и в то же время боялся признать ее требования правомерными, мучаясь от возникавшего во мне острого противоречия.
Сегодня я уже не стремлюсь подлаживаться под коллектив. Наоборот, всюду, где только можно, стараюсь вести себя в соответствии с особенностями моей личной природы, поскольку она создана Богом, а Он для меня важнее общества. Это, наверное, что-то вроде практического “бытового либерализма”.
Я сам не хочу подлаживаться под общество и не стремлюсь подладить его под себя. Не стремлюсь воспитать окружающий мир, не стремлюсь наделить его грезами. По вопросу формирования грезы некоего г-на Иванова между мной и г-ном Ивановым никаких личных отношений не сложится. Возможно, конечно, что он, по причине отсутствия в его сознании мирных, созидательных грез, в одно прекрасное утро придет ко мне с погромом. В конечном счете это, как показывает история, будет плохо и для меня и для него. Такого развития событий следует избегать. А во избежание негативных последствий социальных катаклизмов нужна разумная комплексная политика. В экономическом плане она включает создание оптимально работающего рыночного механизма. В социальном — перераспределение ВВП, обеспечивающее стабильность, но не подрывающее стимулов. В политическом — построение демократического механизма, формирующего конструктивное сотрудничество элит. В идеологическом — создание и донесение до “потребителя” соответствующих грез.
Каждый из этих моментов чрезвычайно важен. Я бы не выделил особо ни один, хотя сам занимаюсь первым и с большим интересом слежу за Вашими, Саша, разработками по последнему. Пожалуй, я даже готов обратить внимание на проблему грез как на самую сложную для либерала. Ведь рынок или демократия — это “дар” свободного человека свободным же людям. Но греза — “дар” манипулятора манипулируемым. И хотя во всемирном пазле, бесспорно, есть уголок, в котором человечеству “навевают сон золотой”, готов ли истинный либерал признаться самому себе, что именно в этом состоит его призвание?..