Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2008
ї С. Гедройц, 2008
Хуан Рамон Хименес. Испанцы трех миров: Избранная проза. Стихотворения / Сост., предисл. и коммент. Н. Малиновской, пер. с исп. А. Гелескула. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2008.
Был бы я настоящий критик. Бескомпромиссный, безапелляционный товаровед. Играющий судья. С чувством права на правоту. Не лез бы не в свое дело, не хватался бы за что попало и плохо лежит на полу вокруг моего дивана.
Имея хоть миллиграмм самоуважения и желая его сохранить, — не стал бы я, короче, трогать эту книжку. Спросил бы себя: а кто ты, собственно, такой, чтобы издавать какие бы то ни было даже междометия о предмете подобного рода.
А у нас, у развязных дилетантов, есть своя прерогатива: заключающаяся именно в том, что нам нет препон. Ни в море ни на суше.
И если не развязный дилетант, то кто же — и если не теперь, то когда — осмелится или соизволит вслух заметить: а культуре-то еще как будто не конец. Тикает, оказывается, как под грудой мусора — часы.
В провинциальной, третьего мира державе. Где национальный герой — Дима Билан, копеечная пуп-звезда. В городе руин и рэкета. Здесь и сейчас.
Кто-то все еще делает бумажные зеркала для этих самых, по Набокову, других форм бытия, где “искусство (т. е. любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма”.
Не важно, что именно эта книга лично мне, быть может, не по уму.
Она лежит передо мной, как прозрачный кирпич для новой Вавилон-ской башни. В которую проникал и я — но не дальше галереи, опоясывающей первый ярус. А вот есть же люди, работающие на огромной высоте.
Я восхищаюсь. Изо всех сил швыряю в воздух шляпу. Точней, кепку, единственную, отчасти даже любимую — канареечного такого цвета. Она мгновенно погибает под ногами толпы, несущейся приветствовать Диму Билана. Ну и пусть.
Даже совестно, что в прошлом году я не то поленился, не то постеснялся, не то просто кепки пожалел вот так же восславить такой же увесистый томик в “Литпамятниках”: Антонио Мачадо. Полное собрание стихотворений. Тоже великий, все говорят, автор. И много классных переводов, и солидные примечания (В. Н. Андреева), и в приложении серьезная-пресерьезная (А. Ю. Миролюбовой) статья.
По мне, так даже чересчур серьезная. Практически не оставляющая неучу вроде меня ни малейшей надежды. “Мысль нуждается в Ничто, чтобы мыслить о сущем, ибо на самом деле мыслит о нем так, будто его и нет…” Не спорю. Очень может быть. Но, положа руку на сердце, сам бы я ни о чем таком не догадался. Надо же, какие тезисы эту лирику бороздят.
Хименес вроде попрозрачней. Возможно, оттого, что статья Н. Малиновской написана ярче. Прочитайте, не пожалеете, а пересказывать не буду. А также не стану судить выше сапога: что за тексты да как переведены. Судя по всему, должно быть — первый сорт. Кстати, этот Хуан Рамон Хименес — ровесник Александра Блока. За два года до смерти, в 1956-м, получил Нобелевскую премию.
Александр Волков, Александр Привалов. Скелет наступающего. Источник и две составные части бюрократического капитализма в России. — СПб.: Питер, 2008.
А тут мы, стало быть, с небес поэзии бросаемся в капитализм. Про который и подавно не понимаем ничего. И надеемся так и прожить — не понимая.
Но, как и в случае с Мачадо и Хименесом, обойти молчанием эту книгу было бы некрасиво. Раз уж попалась на глаза. Слишком толковая. Слишком трезвая. Жестокая. С холодным таким блеском.
Составлена из статей, напечатанных в журнале “Эксперт” — издании внушительном, влиятельном, читаемом, полагаю, даже и на самом верху.
По-видимому, и там имеются люди, озабоченные реальностью. Как бы, значит, ее переменить к лучшему, — но потихоньку, помаленьку, полегоньку, чтобы обязательно уцелеть самим и сохранить места.
То есть речь не о свободах, не о правах — оставим глупости соседям, — а как бы не допустить, чтобы государство украло себя у себя же.
По крайней мере мне так представляется: что авторов беспокоит именно эта перспектива. Так-то они совсем не против нынешнего начальства и от идеализма весьма далеки. Видят жизнь как она есть. Но поверите ли: этот их конструктивно-прагматичный взгляд гораздо безотрадней, чем наш прекраснодушный.
Они полагают, что сектор свободного рынка в стране “исчезающее мал”, поскольку фактически весь бизнес принадлежит чиновникам.
Что, тем не менее, отдельные куски то и дело переходят из рук в руки, для чего в действующих законах проделаны специальные дыры.
И что ах как недурно было бы их заштуковать. А то приемы, используемые для недружественных поглощений, а также рейдерских захватов, чересчур уж просты и процедуры неприлично дешевы. Иногда затраты сводятся просто к почтовым расходам. Украсть компанию или завод — стит, вообразите, всего-навсего 640 руб. (примерная схема операции прилагается).
Однако же в таких акциях практически всегда содержатся явные признаки преступлений. И, значит, они не стали бы нормой жизни (по некоторым данным, 60—70 тысяч рейдерских атак в год), если бы в них не участвовала вся, снизу доверху, т. н. правоохранительная система. По смелой догадке авторов, главную роль играют какие-то большие чины в региональных управлениях ФСБ.
Чем и объясняется (а не только продажностью) пособничество т. н. правосудия.
Поскольку контора обладает, знаете ли, мощной базой КМ — компрометирующих материалов.
Впрочем, насчет базы — это уже из другой главы. Из диалогов о неотвратимом будущем. Государственник или Силовик разъясняет Либералу или просто Вопрошателю — стратегию. Как они, Г. и С., твердой рукой опираясь на эту самую базу КМ, будут постепенно кое-кого от нее отсекать. И вообще — стричь газон. А когда-нибудь впоследствии разведут гражданский цветник. Покончив — осторожно, безболезненно и частично — с собой. Хотя вообще-то контора — скелет государства, тогда как население — мясо, и как бы от запаха цветов не поднялась опять у мяса температура. Л. и В. кое в чем сомневаются и возражают — но как-то грустно, без огонька. И не верят они в такую перспективу, и, видать, не особенно она им нравится, хотя согласны между собой, что бывает и хуже, и все равно выбора нет.
Тяжело это читать. Противно. Скелет этот торжествующий. Искусственный. Возомнивший себя мозгом. Спинным, что ли? Поучает, поучает. Поучайте лучше ваших паучат.
Но разговоры-то списаны, поди, с натуры, близко к тексту. И одним отвращением да страхом, совсем не понимая, что происходит, навряд ли получится прожить. И не дадут. Про что и книжка.
Так что если кому взаправду интересно, как именно собираются поступить с РФ, — спешите приобрести. Тираж 3500 экз., авось достанете.
Юн Чжан. Дикие лебеди: Три дочери Китая / Пер. с англ. Р. Шапиро. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2008.
Папа у нее был партработник. Пострадал, как говорится, в годы культурной революции. От побоев даже сошел было с ума, но партия приказала его вылечить и выдала ему впо-следствии справку, что он ничем себя не запятнал.
А мама — из бывших: дочь наложницы полицейского генерала, — тоже идейная активистка, но не без масла в голове. Тюрьма, похоже, только ожесточила ее. Окончательно просветила: что в народном Китае к чему. И, превозмогая запреты блатом, мама пристроила Юн Чжан в университет. А потом исхитрилась выбить ей первую же стипендию для обучения в Англии. Где дочурка и осталась. Заключив брак, насколько я понимаю. Конечно, по любви. Принеся в приданое м-ру Джону Холлидею самое дорогое, что нее было, — свою биографию.
В конце концов они вдвоем разработали этот актив. Опять же при помощи мамы, которая в 1988 году навестила их в Лондоне и наговорила на магнитофон шестьдесят мемуарных часов.
Теперь у Юн Чжан были на руках бабушкина и мамина истории, а ее супруг, будучи, если не ошибаюсь, ученым китаистом, взялся обеспечить фон.
И к 1991 году книга была готова. Удостоена премии, переведена на тридцать два языка и прочее.
В самом деле интересная, хотя талантливой, к сожалению, не назовешь.
Причем интересней всего — там, где этот небольшой изъян наиболее очевиден: где написано не с маминых слов. Про собственное, личное участие юной Юн Чжан в этой знаменитой культурной революции. Как она была хунвэйбинкой.
Разумеется — хорошей хунвэйбинкой, чувствительной. Сострадательной свидетельницей публичных избиений.
“Однажды хунвэйбины из нашего класса позвали меня на митинг. В жаркий летний полдень меня била дрожь: на спортплощадке, на помосте я увидела десяток учителей со склоненными головами и в позе └реактивный самолет“. (Не представляю. А вы? — С. Г.) Потом одних пнули под колени и приказали на них встать, других, включая моего пожилого учителя английского языка с манерами джентльмена, поставили на длинные узкие скамьи. Он не удержался, покачнулся, упал и расшиб об острый край лоб. Стоявший рядом хунвэйбин машинально нагнулся и протянул ему руки, но тут же выпрямился, принял преувеличенно суровый вид и закричал: └Быстро на скамью!“…”
Перевод, вероятно, передает древесную фактуру оригинала. Но и что-то еще. Какую-то бедность зрения.
Про пережитки феодализма и как обходила их бабушка. Про идейные разногласия папы с мамой. Про внешнюю и внутреннюю политику Мао. Про его злую мадам. Про все эти скучные, свирепые глупости. Про реальность, где все до боли понятно, кроме одного: зачем?
“…Мадам Мао расчистила место для └образцовых пьес“, в сочинении которых принимала участие, и кроме них ничего ставить не дозволялось. Одного режиссера заклеймили, потому что грим, придуманный им для пытаемого героя одной из опер, мадам Мао сочла чрезмерным. Его бросили в тюрьму за └преувеличение тягот революционной борьбы“…”
Одно утешение — приятно, что партия признала некоторые свои ошибки, уточнила курс и теперь ВВП в КНР растет как на дрожжах.
В. В. Лапин. Петербург. Запахи и звуки. — СПб.: Европейский Дом, 2007.
А такие книги сами себя пишут. И никогда, между прочим, не кончаются, только растут. Вот увидите, следующее издание будет расшир. и доп. Надеюсь, что и нарядное: нынешнее выглядит так, словно напечатано за счет сиротского приюта.
Но какая замечательная затея! Какая увлекательная забава — воображать, чем пахнет время, какие шумы его наполняют.
Полагаю, В. В. Лапину первому пришло в голову, какое зловоние царило на великосветских балах в XIX столетии: советский троллейбус отдыхает. Это надо себе представить состав парфюма, тип водоснабжения, технологию свечного производства. А современники почти ничего не чувствовали: привычка.
Полагаю, В. В. Лапин первый вывел тоску русской литературы по тишине — из православия, самодержавия и народности. Шучу: как человек ученый, он таких легковесных суждений себе не позволяет. А просто раздумывает: колокольный звон плюс барабанный бой плюс конский топ плюс тележный скрип плюс на всю улицу кипит и животрепещет метко сказанное русское слово… Это что же за ад рвался летом в комнату из окна!
А зимой? Как пропах печным дымом темный морозный воздух. И навоз под ногами круглый год.
Вполне научное, имейте в виду, сочинение. На документальном материале. Добрая тысяча ссылок на источники: мемуары, газеты, специальная литература.
Роль городских мостовых в формировании атмосферы. Устройство канализации. Проблемы городского транспорта. Санитарные нормы на рынках и кладбищах. Зафиксированное несоблюдение норм.
“Вероятно, такое мелкое захоронение вкупе с последствиями наводнений и стало одной из основ мифа о том, что город построен на костях…”
Конюшни. Бойни. Помойки. Кошки на лестницах.
“…Запах перегара лез в ноздри от соседа по конке, мог обдать на лестнице, в узком переулке…”
Парады — войсковые, потом пионерские. Салюты.
Музыка революции — Февральской:
“Ураганная стрельба, нередко вспыхивавшая без всякой видимой причины, была отчасти проявлением массового психоза, характерного для той поры, отчасти ответом на угрозу со стороны неких темных сил, реально не существовавших. <…> Была огромная машина подавления, с действием которой многим приходилось сталкиваться в той или иной степени. Несколько поколений борцов за свободу пылко призывали народ биться за его же, народное, счастье против сил зла. Но в февральские дни этих-то темных сил в воплощенном виде фактически и не оказалось, если не считать нескольких городовых, стрелявших с крыш по демонстрантам. Вооруженные и возбужденные люди расстреливали свой собственный страх перед огромной репрессивной машиной, разом превратившейся в ничто”.
Ольфакторный (слыхали такое слово? теперь будете знать) фон Великой Социалистической:
“Если ранее малоприятные запахи были в основном уделом трущоб, то в городе победившего социализма они все решительнее наступали на его центральную, бывшую парадную часть. Объяснялось это уже упоминавшимися из-менениями в составе населения, в котором становилось все больше тех, кто привык поутру мочиться с крыльца”.
Восхитительно обстоятельный труд. Наполняющий живой реальностью этот наш призрачный, несчастный, ужасный, прекрасный Город.
Кто ни прочитает — припомнит что-нибудь свое. Автор по радио проговорился про запах обледенелого чугуна: от перил на мосту. Через Литейный мост давным-давно его водили на уроки музыки. А я знаю одну женщину, которую до сих пор дразнят тем, что однажды, когда в дом принесли цветы, — а ей было лет шесть, — она сказала неодобрительно: гвоздики пахнут Мальцевским рынком!
С. Гедройц