Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2008
ї Елена Ушакова, 2008
Как пальма струится под ветром! Ни тополь, ни клен
Вести себя так не умеют, с достоинством редким.
Лишь пальцами перебирает, как будто вдогон
Приветствие шлет несклоняемым веером ветки.
Обидчик не должен узнать, как обидно, когда
Ответить нельзя — безответно и море, и небо.
Кто знает, что чувствует вечером этим звезда,
Мерцая в таинственной тьме лучезарно и слепо?
И в сумерках влажных я вижу: обиду сглотнув,
Трепещет победно растенье над гладью ребристой,
И горлинки вижу я тонкую шейку и клюв,
И чудный корабль, освещенный и встроенный в пристань.
Шныряет прожектор, и пляжа полоска пуста,
Дрожат отраженья, невольному трепету вторя,
Не та это местность, я вижу, и полночь не та!
Но те же и дрожь, и обида, и, может быть, горе.
* * *
Этот вежливый тренер-цыган, лошадей знаток,
Среди юных наездников истинного жокея
Распознал, все увидели: руку пожал! Ездок
От предчувствия счастья расцвел, на ходу краснея.
И когда он вышел с цыганским конем на старт,
То озноб восторга почувствовал в чудном соединенье
С благородным животным, безумный такой азарт,
Что не выиграть скачку было бы преступленье.
И победой последовавшей ни тот, ни другой удивлен
Не был, видели все в суете ипподрома и гаме,
Как они, победители, обменялись как будто сквозь сон
Заговорщицкой, тайной улыбкой одними глазами.
* * *
…И как случайно пущенное слово,
вонзившись в чью-то скудную судьбу,
способно искривить ее, готово
на небо вознести ее, рабу,
и новой траекторией победной,
ей кажется, летит она на свет,
как мотылек в мое окошко, бедный,
и как в овраг летит велосипед.
* * *
Я — это то, что я помню, и то, что я знаю.
А просыпаясь, отсутствую, нет меня утром.
Кресло, комод и картинка, висящая с краю,
Тщетно толкутся в сознании сонном и мутном.
В бедном сознанье беспамятном, незаселенном,
В миг пробужденья затерянном в сером тумане
Сна бестолкового… С шумным за шторами кленом,
С небом бездумно сливаюсь, с водою в стакане.
Мысль пробуждается позже, приходит последней.
Только с тобой повстречавшись блуждающим взглядом, —
Я — это я, а не сна непонятные бредни, —
Вдруг сознаю, — и не платье, висящее рядом.
Я — это я потому лишь, что здесь несомненно
Ты — это ты и незыблема ценностей скала.
Вот и прибилось ко мне по частям, постепенно
Все, что копила, и все, что когда-то искала.
* * *
Я желтый цвет люблю — медовый, не лимонный.
В нем солнце светится, в нем плещется призыв
Луча горячего, когда сквозь сумрак сонный
Он пробивается ко мне, жизнелюбив.
С ним сочетается так чудно темно-синий,
Но и в сиреневом его живая нить,
Подобно молнии, способна без усилий
Глазок внимания зажечь и оживить.
Ему сопутствует все лучшее на свете.
В нем Моцарт слышится — и скрипка, и рояль,
И стих лучащийся… Я вспомнила о Фете,
Его подсвеченную, в золоте, печаль.
И так прекрасен он в соседстве с красным кленом
Осенним вечером, а утром — на стене
Косой полоскою шафранной и зеленым,
Весенним отзвуком, трепещущим — во мне.
* * *
В скудном прошлом, смутном и туманном,
Насчитаю несколько минут,
Жарким остановленных и странным
Чувством неосознанным: я тут!
Я живу, жива и жизни рада!
Розоватый клевер, гравий, дуб,
Оплетенная вьюнком ограда,
Слово, ветром сорванное с губ…
Это мысль моя воспоминанье
Загодя готовит на потом,
Словно легкокрылое созданье
Прячет, проколов его, в альбом.
Знает, что понадобиться может
В будущем; чем позже, тем верней.
Если жизнь внезапно крылья сложит,
Холодом повеет от дверей.
Вспоминаю, как я вспоминала
Здесь под воробьиный слабый писк
Воды веницейского канала,
Остров мертвых, солнце, кипарис,
И толкаю под руку привычно
Душу зазевавшуюся — пусть
Ловит мельтешенье это птичье
И запоминает наизусть.
* * *
“Оставайтесь такой, как теперь”, — на прощанье
Было сказано мне, — и подспудный огонь
Еще теплился в ней как намек-обещанье.
Я ведь тоже, привычно вниманье даря
Городской суете, наслаждаюсь дорогой,
Где сиянье витрины, и блеск фонаря,
И страниц шелестение значат так много,
И я тоже чужим препоручена снам,
И спешу за вожатым, доверчивый Товий,
Избегая натужных трагедий и драм
И вверяясь лишь тайному шелесту крови.
Так что, может быть, что-то досталось и мне.
Нет, не личным знакомством и прикосновеньем,
Не таким же к ночному светилу — луне,
Неприязненным, как у нее, отношеньем,
И не сходством ума, о котором сказал
Ты сегодня за ужином с легкой заминкой, —
А Серебряный век, Царскосельский вокзал,
Ходасевича кроткое имя с горчинкой.
* * *
Пожалуй, музыка — одно из тех искусств,
Что, совершенствуясь, меняясь ненароком,
Не разбазарило благоговейных чувств
По отношению к своим первоистокам.
И как бы ни был стих сухой замысловат,
Куда б порой его ни вознесли печали,
Стремится памятью податливой назад,
В предгорья музыки, которой был вначале.
И как расчетливо ни выстроил бы ты
Разумный космос свой, включив в него помимо
Ненужной мистики и страхи, и мечты, —
Поглотит хаос их, — как сказано, родимый.