Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2008
Борис Иванович Дышленко (род. в 1941 г.) — прозаик. Публиковался в журналах и альманахах: “Грани”, “Родник”, “Нева”, “Черновик”, “Звезда”. Автор двух книг прозы. Лауреат премий Андрея Белого (1980) и журнала “Звезда” за 2006 г. Живет в С.-Петербурге.
ї Борис Дышленко, 2008
ЖЕРНОВ И СЕКСУАЛЬНЫЕ МЕНЬШИНСТВА
1
Что-то не увязывалось. Уже несколько недель по радио говорилось о бездуховности, недостаточном изобилии продовольствия на прилавках и необходимости плюрализма мнений. Однако, при всей повышенности в радиоточке сопутствующей всесторонней информации, как-то не просматривалось основного выраженного соответствующим лозунгом направления — усиление ни к чему не относилось. Была какая-то неудобная легкость, примерно как если бы забыл где-то портфель и нет чувства привычной тяжести в руке. Правда, на сегодняшний день подобное ощущение могло быть вызвано и обычным разочарованием от того, что, например, стакан оказался полностью пустым. Жернов допускал такую замену государственного личным. Встал, подошел к окну, закрыл его. Вернулся за стол, чтобы сократить бывшую “шестидневку” до пяти. Сидел, отрезал до прихода конторских лишний блокнотик от общей картонной подкладки. Шестые блокнотики отдавал уборщице. Она брала, хоть и не умела писать. Не знал этого.
Конторские, прежде чем появиться, как всегда, пустили впереди себя целое облако cвойственного запаха. Сегодня, правда, не более сильного, чем в ежедневные будни, и Жернов не стал указывать им на это — имели право. Просто закурил папиросу, как бы противопоставляя их запаху свой. Внимательно следил за тем, как рассаживаются в своих костюмах с пуговицами за плохо полированные столы. Понимал, что при всей их внешней успокоенности все-таки нельзя ослаблять бдительность, чтобы не пропустить момент возбуждения, когда настанет.
“Генеральная газета” призывала смело и открыто сообщать об “отдельных фактах вопиющей бездуховности в нашей жизни”. Обещала открыть специальную рубрику для опубликования особо значимой корреспонденции.
Как-то в электричке другой предложил Землероеву сыграть в бридж или в секу. Тот рассказал, что однажды прямо у него на глазах в таком же точно поезде вышло сразу пять сек подряд. Землероев не умел играть в секу, но по опыту знал, что для этого нужно везение, и надеялся выиграть крупную сумму. Ему не повезло.
Для публикации значимой корреспонденции “Генеральная газета” открывала новую рубрику, которая ввиду своей направленности называлась “Смело и открыто”.
После временного по особым обстоятельствам отсутствия пришел Кал. Смотрел требовательно, но как бы в свете еще не изданного постановления. Жернов не спрашивал.
— Был, как говорится, брошен на прорыв, — рассказывал про свою истекшую командировку Кал. — Контингент — все больше предвозрастное поколение, а задача, сами понимаете, не из простых. В этих условиях прежде всего что? — спрашивал Кал. — Правильно, выполоть, — отвечал Кал. — Что не успели выполоть — выросло. Вообще, старались выполоть всё.
Смотрел внимательно, ждал. Жернов не комментировал.
— Имеются определенные трудности, — признавал Кал, — но, как говорится, нет крепостей, которые… Что? Правильно, — сказал Кал, записал время.
Проводив управленца до дверей, Жернов повернулся и увидел, что конторские выжидательно смотрят на него глазами. Жернов почесал подбородок.
— Вы не возрастные, — успокоил их Жернов. Не из снисходительности, а просто чтоб не возбудились и не стали свободничать.
Вчера ничего не происходило. Весь день, как и предшествующий, провел дома, размышляя о временной приостановке событий и как может отразиться духовность на проценте сахаристости портвейна, не заменят ли вообще последний каким-нибудь вновь открытым видом. Духовность не была чем-то новым, но раньше она никогда не выдвигалась как объект для усиления и в целом не отражалась на производстве, просто учитывалась как дополнительный фактор: умение чувствовать чужую боль или сексуальная ориентация, что там еще… На этот раз тоже не воспринимал ее как объект, но именно поэтому не ощущал основного стержня, думал, что за этим стоит.
“Генеральная газета” пеняла работникам сельского хозяйства на низкую удойность коров и параллельный недостаток говядины в отдельных областях страны.
В принесенную Калом инструкцию для уточнения общей неопределенности были добавлены отдельные неучтенные до этого пункты. В частности, руководству при отсутствии обоюдного панибратства со стороны подчиненного разрешалось товарищеское обращение на “ты”.
Мог бы соотнести уточнение инструкции с духовностью, но пока не стал. Вместо этого закурил пересохшую с похмелья папиросу и стал ждать обеда.
Радиоточка знакомила слушателей с предстоящими погодными условиями. “Планируется облачность, местами усиленный ветер”, — настойчиво предупреждал радиодиктор, предположительно женского пола.
По пути в гастроном внезапно увидел по диагонали через улицу небольшую повешенную над наружным подъездом надпись:
ГЕЙ-КЛУБ
Не стал задерживаться, но отметил про себя, что, может быть, в результате следует ожидать нового этапа усиления позитивного градостроительства со всем вытекающим отсюда движением “невольных каменщиков”. Подумал, что это уже было и тогда послужило мощным фактором возбуждения конторских. Принял к сведению.
В гастрономе неожиданно испытал положительное чувство. Не думал, что в общедоступной продаже окажется исчезнувший когда-то, еще после “баобабов”, “Любительский” портвейн. Не встречал его с того самого времени, когда угощал американских маляров и подозревал, что, возможно, вышеупомянутый именно из-за “баобабов” был тогда снят с производства. Сейчас за время стояния в очереди мелькнула даже опасная мысль: не могло ли быть так, что и этот тоже на самом деле не “Любительский”, а какую-нибудь другую разновидность “выбросили” под перевыполненными этикетками? Так же как с оставшимся запасом “шестидневок”, например.
Когда возвращался назад, снова отметил у дверей клуба небольшую очередь патриотов, но не стал тратить на них свое послеобеденное время. Подумал, что сейчас — в силу вторичности движения — оно конторских, так же как и духовность, может не увлечь.
Вернувшись, протестировал стакан: точно ли это тот самый портвейн, который пил на контакте и не произошло ли за истекшее с того времени время повышение процента сахаристости. Однако второй налитый стакан пил уже с полным чувством, так что мог бы при желании даже не выдыхать оставшийся во рту воздух. Сидел, курил, пользуясь сэкономленными на патриотах свободными минутами времени. Все же боялся, что духовность духовностью, а на местах могут не так понять. Могли в этом случае опять заменить портвейн на “Старое вино”, а то и на что похуже. Такое бывало.
Радиодиктор, скорей всего действительно женщина, сообщал в прогнозе погоды, что надвигающийся циклон сулит кое-кому неприятности.
Конторские возвратились с обеда не слишком возбужденные — видимо, все еще не были уверены в отношении каких-нибудь надвигающихся событий. Жернов сам чувствовал некоторую неудовлетворенность, как бы чего-то недоставало; но был и свой заключавшийся плюс в том, что на данный момент, в силу всеобщей нерешенности вопроса, ждать слишком откровенных провокаций с их стороны не приходилось. Все же встал, прикрутил точку.
Сейчас вспомнил, что в первой половине, когда приходил Кал, он с ним, как и до поступившей инструкции, общался на “вы”, но, с другой стороны, они и не были друг другу подчиненными. Подумал: касается ли пункт всех уровней субординации или только отдельных подразделений и в какое время?
Конторские усиленным запахом привлекли к себе особое внимание. Жернов посмотрел на часы. Не заметил, как в подсознательной задумчивости прошла определенная часть дня. Отпустил конторских. Достал из портфеля неоконченную бутылку вина. С удовлетворением отметил, что в портфеле есть еще значительный энзэ, и не что-нибудь, а “Любительский” портвейн.
Уборщица что-то сегодня долго возилась с уборкой. Жернов не доверял актуальной медленности ее движений. В качестве намека она, как правило, просто по окончании работы занимала с руками под животом выжидательную позицию и так стояла. В данном случае, очевидно, вполне сознательно копалась. Не понимал этих ее текущих мыслей.
— Ну, что там? — спросил Жернов, не выдержав. — Давай заканчивай. Налью, так и быть.
— Да вот Дина, — оправдывалась уборщица. — Она ж племянница мне. Родня, как-никак.
— Ну что Дина? — сказал Жернов. Не терпел этой ее манеры прибедняться. — Придет — сходите еще.
Уборщице не терпелось поделиться с Жерновым вчерашней передачей, но она не могла сделать этого в силу отсутствия памяти. Жернов догадался, что у нее есть что-то свое на уме. Налил ей как раз к предполагаемому появлению Дины стакан. Ждал.
— Там гендерные с фикальными поссорились, какие лучше, — рассказывала потом уборщица. Пользовалась при этом поправками Дины, потому что сама не умела запомнить эти слова. — Те, которые фикальные, те переспорили. Так и разошлись. А потом женщина, та говорит: плюрализм, говорит, разные мнения. Эти кто такие? Может, не наши?
Жернов поглядел на Дину, кажется, она тоже не знала. В принципе не был против плюрализма, но опасался, что на конторских он может подействовать разлагающе. Уборщицу успокоил:
— Ты не бери в голову, это не для тебя.
Налил обеим по очереди по стакану. Потом, когда уборщица ушла и Дина своей плотной тяжестью пересела к нему на колени, сказал ей:
— Плюрализм — это не для нее. Что ж это, если на одного подчиненного будет два руководителя?
— А гендерные кто? — спросила Дина.
Жернов не знал.
В рубрике “Смело и открыто” “Генеральная газета” сетовала на недостаток продовольствия, вызванный цинизмом и бездуховностью нации.
2
Когда вошел, в темном еще помещении играл государственный марш. К сожалению, исполняемый не заглушал полностью запаха конторских. Жернов прикрутил радиоточку, подошел к окну, открыл внутреннюю, крашенную предшествующей весной, но уже частично облупившуюся до темного дерева раму, открыл наружные створки. Отошел от окна к деревянному столу. Медленно, с осторожностью открыл ящик, согласно кивнул шапкой под каракуль: стакан, полный и нетронутый, выехал вместе с ящиком изнутри. Закрыл ящик, чтобы предварительно снять пальто, а не испытывать наслаждение наспех подобно уличному ханурику или тому же бомжу. Раздевшись, в одном кашне, еще некоторый промежуток времени провел у окна, потом медленно, со вкусом, может быть, даже в шесть или восемь глотков выпил оставленный с вечера стакан — все-таки “Любительский” того стоил.
Тем не менее не связывал качество с повышением духовности — имел для этого достаточный опыт.
Конторские сегодня пришли не все сразу, а по частям, хотя, должен был отдать им должное, отдельные не опоздали. Что же касалось их специфического запаха, то на это мог только развести руками. Закурил.
Сейчас вспомнил виденный им вчерашний Гей-клуб. Был немного озабочен предстоящим в связи с этим напряжением. “Гей-славяне, — с сомнением подумал Жернов по поводу виденной когда-то демонстрации. — Наверное, это военно-патриотический клуб. └Исполать“ или что, а может быть, родинолюбы”, — но те, стоявшие и входившие туда, были не похожи на патриотов, скорей наоборот. Подумал, что теперь конторские, пожалуй, тоже накрасятся. Если патриотическое движение, то как запретишь? Подумал, что в следующий раз, проходя мимо клуба, надо будет не забыть обратить на это повышенное внимание.
Из парикмахерской сообщили, что наряду с йодосодержащими морскими растениями, которыми в целях оздоровления зубов будут заменены отдельные виды наземных продуктов, для дальнейшего расширения ассортимента будут введены также новые разновидности гигиенических средств, в частности недавно открытая учеными зубная паста “МЭН”. Жернов подозревал, что это как-то связано с возрастающим недостатком всего, но пока не мог вывести общего правила. Вообще отнесся к сообщению меланхолически.
Пришедший Кал, как обычно, зарегистрировал время. Философски выдержанно провел инструктаж. Конторские с деланным энтузиазмом расписывались в графе, но на самом деле они уже остыли к означенной теме. Собрав необходимые подписи, Кал спрятал журнал в “дипломат” и стал задавать Жернову насущные вопросы.
— Потому что что? — строго спрашивал Кал и сам на свой непростой вопрос отвечал: — Правильно, посмотрим фактам в глаза. Конечно, в этом пункте мы помогаемся управлением, но тем не менее… — подсказывал Кал.
Жернов не комментировал. Понимал, что усиление простаивает из-за отсутствия конкретного предмета, однако предпочитал не нарываться
— Нужно поднимать и воспитывать что? — настаивал Кал. Вопросительно смотрел на Жернова. — Ду-ух… что? — подсказывал Кал. Ласково отвечал. — Ду-хо-овность.
Посмотрел на часы, записал время в органайзер.
— Ну, я пойду, — сказал на прощанье Кал, — а то надо будет еще зайти в “НИИ по Данным Вопросам”. Но пасаран.
Жернов в принципе не отрицал духовности, но, во-первых, она уже была, а во-вторых, не знал, как на данном этапе развития применить ее к конторским. Подумал, что пожарный щит укомплектован с прошлого раза, да и не в нем в общем-то дело. Вернулся за свой стол. Конторские тихо зашелестели.
Диктор участливым женским голосом выражал сожаление, что вчерашний прогноз погоды, к счастью, не оправдался.
По пути из гастронома, где сегодня по-прежнему продолжали давать портвейн “Любительский”, обратил запланированное внимание на Гей-клуб. Перед дверью была небольшая очередь, в половом отношении вроде бы и мужская, но мужчины, стоявшие там, выглядели неоднозначно. У некоторых, например, были накрашены губы, другие также с прическами от парикмахера и подведенными тушью глазами. У отдельных в руках были сумочки и иные предметы. Жернов опять отметил, что эти не похожи на каменщиков, вольных или невольных.
Вернувшись, открыл при определенном резерве времени сначала окно для выветривания накопившегося запаха, а уже затем с удовольствием выпил, можно даже сказать, выцедил первый стакан “Любительского”. Закурил, подумал, что все идет подозрительно гладко. Это настораживало. Усилил тихое звучание радиоточки до средней громкости. Мелодичным женским голосом диктор сообщал о намеченной либерализации:
“В целях борьбы с бюрократией и формализмом шире внедрять в деловой документации жаргонные, фольклорные и просторечные выражения, а также слова, которые до настоящего времени входили в категорию ненормативных. Список этих слов и выражений будет напечатан для служебного пользования”.
Жернов попытался расшифровать сообщение, но в переносном смысле плюнул. Подумал, что по радио обычно дают только общие положения и следует полагать, что, возможно, ожидающийся на завтра из Управления Кал принесет вместе с собой упомянутый список. Пока направление не определялось, соотнес это с уже спущенной инструкцией по субординации.
“Генеральная газета” призывала граждан присылать в рубрику “Смело и открыто” предложения по борьбе с бездуховностью и недостаточным изобилием продуктов. Гарантировала анонимность.
— Там вчера на углу математик стоял, — рассказывала вчера уборщица, — цветные микроскопы давал. Недорого и со скидкой. Теперь, говорят, можно, если сам сделал.
— Это бизнесом называется, — снисходительно поправила Дина, — и вообще, никакой не математик. Так, один Землероев.
— Кто такой? — спрашивал Жернов. Он уже не первый раз слышал эту фамилию.
— Да так, один, — уклонялась Дина. — То то, то другое.
Жернов подумал, что правда непонятно, что в какую сторону идет: с одной стороны, прополка и гей-славяне, с другой — просторечные выражения и бизнес. Ему показалось, что там, наверху, из общего и, наверное, немалого перечня направлений для усиления не могут подобрать подходящую инициативу.
Сходил в туалет, вымыл руки. Не мог понять повышенной на сегодня беготни конторских. “Может, наелись где-нибудь этих морских растений? — подумал он. — Может, они так действуют?” В ответ подумал, что парикмахерская все-таки тоже не частная лавочка, не будут же рекомендовать всякую отраву. Вместо этого заметил следы зубной пасты в раковине возле слива. Опять подумал, зачем это конторские среди дня чистят зубы. Решил, что вычитали в “Генгазете” какой-нибудь новый гигиенический рецепт. Эта мысль до конца дня оставалась для него загадкой.
Радиоточка бескомпромиссным мужским тоном сообщала, что метеостанция, давшая неправильный прогноз погоды, приносит свои искренние извинения.
Когда пришла уборщица, обратил ее пристальное внимание на состояние раковины в туалете. Не ждал от нее объяснения этому явлению, знал, что, как всегда, понесет какую-нибудь ерунду. Однако, когда закончила уборку и он опять в порядке любезности налил ей стакан, она сама затронула эту скользкую тему.
— Это от педерастов, — сказала уборщица. — Это они от педерастов зубы чистят. Чтоб не было.
Жернов махнул рукой. Привык к ее глупостям.
Уже возвращаясь домой, постоял на углу полуовальной площади напротив позитивно построенного и потому голубоватого от количества стекол дома, чтобы обдумать светящийся над последним этажом лозунг. Лозунг гласил:
ДУХОВНОСТЬ МАСС — ЗАЛОГ БЛАГОСОСТОЯНИЯ В КВАРТАЛЕ
3
С утра опять нашел в столе вымытый до чистого блеска стакан. Стоял, опершись вымытой рукой о стол и держась правой ладонью за сердце. Все-таки вчера ввиду продленной с женщинами неформальной встречи по неосторожности перебрал. Сейчас не помогала и холодноватая сырость из окна, и не мог понять уборщицу, так как в ее свободе не угадывалось какой-нибудь очевидной системы. Не было даже такой очередности, чтобы строго, например, через день или, скажем, наоборот. Решил, что пора наконец пресечь эту ее непредсказуемость. Опять взялся ладонью за сердце. Сидел при открытом окне, с мыслью, что теперь будет страдать от аритмии и ничем не перебиваемого запаха конторских до самого обеда.
Диктор в радиоточке сообщал о прибытии в город большой партии лаврового листа. “В ближайшие дни прилавки наших продовольственных магазинов украсятся изящными упаковками благовонного продукта”, — говорил он хорошо подобранным женским голосом.
Пришли конторские и правда принесли с собой свой с чувством протеста ожидаемый запах, хотя еще и вчерашний не вполне окончательно довыветрился. Жернов подумал, что, может, и в самом деле, пусть чистят зубы. Может, от этого отчасти запах уменьшится. Пока был.
В целях отвлечения от сердечных перебоев насильно заставил себя подумать, что конторские, вероятно, вычитали про морские растения в “Генеральной газете”, но на данный момент не хватало моральных сил увязать последние с зубной пастой. Паста называлась “МЭН”.
“Во избежание ведомственной фамильярности, — указывалось в другом пункте позавчерашней инструкции, — по отношению к начальникам от непосредственного и выше рекомендуется обращение на └вы“”.
“Тогда при чем здесь лозунг? — подумал Жернов, преодолевая нежелательную дурноту от установившегося запаха. — Духовность, например?” Подумал в связи с этим, что чем на лозунги тратиться, лучше бы подняли зарплату, но потом решил, что не влияет, потому что зарплата одно, а продукты совсем другое. А художнику дай бутылку — он тебе любой лозунг придумает. Не Эмиль Нольде, конечно, но какой-нибудь по наглядной агитации — запросто. Знал, что в Управлении в подобных случаях выписывали спирт.
Опять для отвлечения от сердца вспомнил про тех патриотов и про Гей- клуб. “А может быть, это Гой-клуб?” — равнодушно подумал он. Подумал, что тогда, может быть, гой-славяне. Но вспомнил, что там, на улице, было отчетливо повешено, что Гей-клуб. Махнул рукой — было не до этого.
Встал из-за стола, ознакомил конторских с принесенными Калом с собой уточнениями об обращениях. На их вопросительный взгляд мог только через силу пожать плечами. Лично он под обращение на “ты” не подпадал, сам же для себя пока положил не переходить с конторскими на “ты”, хоть бы и в одностороннем порядке. “Буду я им еще └ты“ говорить, — презрительно подумал Жернов. — Что они мне, родня, что ли?” Тем более что обращался к ним всегда вместе взятым.
Конторские в ответ принялись старательно шелестеть, но в данном случае Жернов был на их стороне.
“Генеральная газета” напечатала статью о духовной пользе вегетарианства. Приводила в пример известных уникальной легендарностью индийских йогов. Настоятельно рекомендовала переходить на морские растения.
Из парикмахерской прислали плакат, требовали повесить на стенку. Конторские тоже были за, но Жернов, ознакомившись с содержанием, отказал. Сам предпочитал пользоваться зубным порошком “Мятный” — он лучше отбивал запах портвейна. Отпустил конторских на обед немного раньше, чтобы успокоились насчет плаката и не настаивали. Сейчас не было сил противостоять им.
Догадка Жернова оказалась верной. По пути в гастроном, оглядевшись по сторонам, чтобы случайно не заметил кто-нибудь из конторских, подошел к газетному щиту. Сразу в глаза бросилась большая передовица о целебных свойствах водорослей. Подумал, что на этот раз уборщица оказалась не так уж и не права.
“Любительский” портвейн, как, правда, Жернов и предполагал, заменили в обратном порядке “Старым вином”. Могло быть и хуже. Жернов удивился, как быстро среагировали те, на местах. “Впрочем, — засомневался он, — не успели бы, хоть и наверняка неправильно поняли про духовность”. Подумал, что скорей всего просто разобрали в магазине завоз.
На обратном пути встретил одного Землероева. Жернов не знал его, а то связал бы с отдельными рассказами Дины и Налбандяна. Землероев тоже обратил внимание на Жернова, про которого вспомнил, что тот когда-то ему отказал. Он почувствовал горечь от непонимания.
Вернувшись на рабочее место, Жернов последовательно открыл обе рамы и с осторожностью стал дегустировать “Старое вино”. Оно оказалось не таким утонченным, как раньше, и теперь по проценту сахаристости не выдерживало сравнения с “Любительским” портвейном, но уж хотя бы можно было удовлетвориться тем, что не вермут. Выдохнул излишки приторности все вместе и в ожидании действия задумался по поводу виденного плаката.
“Может быть, есть какое-нибудь другое значение? — думал он про плакат. — Тогда, может быть, и поллюция бывает разная?” Читал однажды одну инофамилию, такую, что только письменно можно отображать. Сейчас вспомнил разъяснение о расширении языка. Подумал, что, может быть, одно из расширенных слов.
Конторские, рассевшись за свои столы, принялись, изгибаясь по направлению друг к другу, шептать какие-то неизвестные сведения. Жернов критически посмотрел на конторских. “Может, и правда против ненормативных зубы чистят? — подумал Жернов. — Пусть чистят, — подумал он, — если верят, что помогает”. Правда, боялся, как бы снова не пришли с мягкими свертками.
Вечером, отпустив конторских и моя для надежности кисти рук, опять заглянул в раковину. Как и вчера, ее поверхность носила следы зубной пасты. Подумал, что опять придется обратить на это пристальное внимание уборщицы. Вернулся за стол, достал из портфеля полуполную бутылку, вздохнул по поводу того, что процент сахаристости снова приближается к градусам. Вспомнил, что в остальном народе такое соотношение называют “квадрат”.
Встал, включил радиоточку. Диктор, скорей всего мужчина, сообщал, что группа неизвестных устроила вчера акцию протеста перед зданием Гей-клуба. Отдельные лица читали провокационные стихи. В голосе диктора звучало как бы скрытое одобрение, но Жернов подумал, что он может и ошибаться.
Уборщица и племянница в этот вечер пришли одной парой. Это не совсем устраивало Жернова, который сегодня после сердечного почти приступа хотел с теткой по всей строгости поговорить. Сидел мрачный, пока женщины убирались, знал, что потом, после еще одного-двух стаканов, расслабится и будет не-способен на нелицеприятный разговор. Налил стакан. Выпил. Без особенного отвращения, но и без удовольствия, а так, по необходимости.
Дина была частично загадочная. Жернов понял, что сегодня у нее что-то есть на уме. Не стал при уборщице развивать эту тему. Сказал вместо этого, чтоб взяла у конторских временно освободившийся стул.
— Ты бы еще один стакан принесла, — посоветовал он уборщице, — а то пьете по очереди, как какие-нибудь “синюхи”.
По телевизору теперь тоже, видимо, передавали много добавленных слов, потому что уборщица время от времени для правильности оборачивалась на Дину.
— Совсем еды не стало, одни только водоросли, — жаловалась уборщица, — скоро людей будут есть, как в Верхнем Табу. — Спросила Дину: — Эти, про которых вчера рассказывали, как называются?
— Копрофаги, — сказала Дина. — Да это не с голоду.
— Кто такие? — строго спрашивал Жернов.
— Я б ни за какие деньги не стала, — возразила уборщица.
Жернов не понимал.
— А кто? — спросил он. Подумал, что, может, опять каменщики. Например, пирамиды там строят или саркофаги — мало ли чего.
— Что ты несешь! — возмутилась Дина. — Отдельные бомжи. Можно сказать, извращенцы.
Жернов уже наслушался про педерастов, пожал плечами.
Когда уборщица ушла, обнял Дину, стал ощупывать ее добротное со всех сторон туловище. Дина отбивалась, кокетничала. Втайне надеялась, что Жернов наконец сделает ей ценный подарок. Хихикала, говорила, что больше нельзя.
— Нам можно, — успокоил ее Жернов, — мы не педерасты.
“Генеральная газета” напечатала большую статью, в которой до сведения населения доводилось, что истинная духовность невозможна без терпимости и толерантности.
4
Жернов открыл тяжелую наружную дверь, вытащил застревающий в скважине ключ, принюхался. Не знал, за счет чего это отнести: то ли за счет плюрализма, несущего с собой определенную неопределенность усиления и как следствие пониженную возбудимость конторских, то ли действительно паста оказывала свое отчасти благотворное действие. Это ее качество, конечно, все равно не избавляло от необходимости проветривать помещение. Жернов повернул тумблер и под фырканье включающихся трубок прошел к окну. Открыл все четыре створки и, не раздеваясь, немного постоял у окна, чтобы оттянуть неизбежный момент разочарования. Вдохнул сыроватый воздух и вернулся к столу. Открыл ящик.
— Ну дает! — сказал Жернов, как будто ожидал чего-то другого. — Значит, опять приходила.
Почувствовал безнадежность этой ситуации. Выходило так, что он стоит в зависимости от уборщицы, от ее личной свободы. Захочет — оставит ему стакан, не захочет — оставит без стакана. Разозлился и на нее, и на себя. Подумал, что сегодня уж обязательно поставит ей на вид.
Снял подкаракулевую шапку, несколько раз ударил ею о левую руку, якобы чтобы отряхнуть от излишков сырости, а на самом деле от накопившейся злости. Хорошо, хоть сегодня похмелье было не таким сильным, как вчера. Однако все же присутствовало сердцебиение и пот на лице. Достал из кармана неглаженый носовой платок, вытер лоб. Тогда разделся, причесал расческой жесткие волосы над головой, сел и, закурив невкусную натощак папиросу, стал ждать конторских.
“Генеральная газета” советовала употреблять в пищу больше лаврового листа или кардамона.
Конторские пришли сегодня какие-то потные, как будто они всю ночь не спали, а вместо этого физически напрягались и бодрствовали. Не мог понять этого их состояния, особенно ввиду повышенного в последние дни интереса к личной гигиене. Подумал, что, может быть, это они неизвестные лица. Не видел причины, однако не стал поднимать эту тему. И всегда-то позволял себе разговаривать с ними только о производстве. Молча указал им на пространство, а сам принялся составлять отчет за истекаюший месяц.
Пришел Кал, смотрел задумчиво. Некоторое время молчал, не приступая к решению наболевших вопросов. Немножко наклонял голову к плечу. Тема разговора была довольно деликатная.
— Значит, толе… Что? — в ходе разговора спрашивал Кал.
Жернов не вполне понимал вопроса.
— То ли что? — переспросил Жернов.
— Не совсем, — поправил Кал. — Я имею в виду толе-рантность. Терпимость, — пояснил Кал. — Если, например, что-нибудь не нравится, но, с другой стороны… — сделал философскую паузу. — Правильно, закон не запре-щает — что? Правильно, мириться, — подтвердил Кал. — Это то-ле-рантность.
Жернов подумал, что Кал имеет в виду запах. Промолчал. И так ведь в основном терпел.
После ухода философа, вернувшись за свой стол, обнаружил, что конторские ведут себя относительно спокойно. В целом был доволен сложившейся ситуацией, хоть и понимал, что это не надолго, а только до решения вопроса.
Из парикмахерской прислали еще один плакат. Жернов забраковал. Этот, который сегодня принес, был особенно настырный. Впрочем, Жернову показалось, что уже где-то видел его, но он не мог вспомнить. На самом деле это был один Землероев. Он уже встречался с Жерновым, и от этого у него на душе остался горький осадок. Землероев похоронил чувство в себе, надеялся, что Жернов его на этот раз не узнает. Конторские опять были за. Они горячились, спорили, жестикулировали, доказывали друг другу, что, если плакат напечатали, значит, нормативный, были очень обижены.
— Ничего, — успокоил их Жернов, когда Землероев ушел. — Повешу, когда получу приказ из Управления.
Скатал плакат в трубку, спрятал в ящик стола.
Когда был в больнице, один рассказал ему про педерастов, что во время сидения в тюрьме все их очень там презирали. Одновременно рассказал, что пользовались ими взамен отсутствующих женщин. Жернов не поддержал разговора — тех, которые пользовались, он тоже без зазрения совести считал педерастами.
Конторские сидели тихо и не потели. Жернов понимал, что они рассчитывают на указание из Управления, но сам не очень-то верил в такую либерализацию. Сейчас подумал, что, может быть, Кал имел в виду не запах, а какую-нибудь другую терпимость. Не мог вспомнить, как тот еще называл. Всегда считал, что “педераст” нехорошее слово, вроде матерного, теперь не знал, что и думать.
“Спроси, например, ту девушку про педераста, — подумал Жернов, имея в виду библиотеку и свою неудачную однажды любознательность, — что будет?” Подумал, что ничего хорошего не будет, а только вторичный скандал. Он, конечно, и не собирался идти в библиотеку — идея была чисто теоретической. Просто подумал, что нельзя попустительствовать подобным словам, потому что такие, как конторские, например… Пора было отпускать их на обед.
В двойных дверях Гей-клуба были разбиты стекла, и очереди там не было, но по пути встретил нескольких заплаканных патриотов с дамскими сумочками и накрашенными губами. Мысленно плюнул себе под ноги, а так — ничего.
В гастрономе опять давали “Старое вино”. Жернов подумал, что его мнение о ложно понятой духовности, пожалуй, было ошибочным. “Конечно, просто кончился завоз, — подумал Жернов, — теперь другой завоз. Нужно ждать, пока этот кончится”. Но тут пришла в голову мысль, что после этого и вообще могут завезти какой-нибудь вермут. Покачал ложнокаракулевой шапкой на голове.
Вернувшись, как обычно, открыл настежь все имеющиеся створки — на улице сегодня не было особенно холодно. При данной температуре мог сидеть на рабочем месте без пальто и кашне, сохраняя только на голове шапку под ложный каракуль. “Старое вино” — какое бы ни было — все-таки содержащимися градусами производило свое необходимое действие.
Встал, включил радиоточку. Непонятной принадлежности диктор сообщал, что на улице Ветеринарной вконец распоясавшиеся молодчики напали вчера на очередь перед Гей-клубом. Возбуждено уголовное дело. “Может быть, масоны напали? — подумал Жернов. — Может, против духовности…” Не очень-то в это верил.
Конторские вопреки опасениям Жернова не надели никаких женских предметов и не накрасили губы. Сейчас он вспомнил, как они без воодушевления расписывались в графе: видимо, патриотическая идея их больше не занимала. “А может, боятся молодчиков, что и на них нападут”, — подумал Жернов. Во всяком случае был рад их пассивности, так как до этого опасался, как бы они опять не стали декламировать или петь.
Одному Землероеву в парикмахерской за распространение дали маленькую денежную купюру. Землероев хотел большую, но большую не дали. Дали маленькую. Но он готов был сотрудничать и за идею.
Сейчас вспомнил, что в гастрономе сегодня давали неизвестные доныне консервы. Там было сказано “Морская свинина”. Жернов подумал, что это из-за недостатка наземного какой-нибудь синтетический продукт — из водорослей, например, а свинина — так, для рекламы. “Не из морских же свинок делают консервы”, — подумал он, хотя слышал от уборщицы, что в имени Джузеппе Гарибальди один съел даже крысу. Не верил в это. Сам всегда ел что придется, но последнее время, в период бездуховности, чувствовал нездоровый рост аппетита.
Диктор неопределенным голосом сообщал об инициативной группе, подавшей в городскую администрацию заявку на проведение гей-парада. Администрация рассматривает невозможность проведения мероприятия, говорил радиодиктор.
“Значит, это тогда тоже был гей-парад, — подумал Жернов опять по поводу той демонстрации. — Это значит, против масонов и за Родину-мать”, — надеялся, что там было написано все-таки “Родина-мать”.
Конторские опять стали шептаться. Как и в прошлый раз, передавали неизвестные друг другу срочные сообщения. Жернов подумал, что и Кал и Дина тоже говорят много неизвестных слов. Даже уборщица говорила про копрофагов. Или копрофаги? Жернов почувствовал, что отстает от жизни. Почувствовал, что не хочет догонять.
Сказал конторским, чтобы шли по домам.
Сегодня вечером все-таки поставил уборщице на вид ее непредсказуемую свободу.
— Я же вам вчера хорошо наливал, — сказал ей Жернов, — зачем свободничаешь?
Уборщица топталась. Мямлила что-то неубедительное про педерастов.
— Ты это слово забудь, — рассердился Жернов. — Они вообще не пьют. При чем здесь они?
“Нашли тему, — подумал он, — теперь всё на них валить будут”.
Хотел провести с ней более конкретную беседу, чтобы выяснить, почему она так решила про конторских и чистку зубов, но тут пришла Дина, и Жернов оставил. Все же подумал, что, может быть, на месяц или два уборщице сделанного внушения хватит.
Когда уборщица ушла, спросил Дину после обоюдных отношений про ее вчерашний с уборщицей спор.
— Эти копрофаги, — спросил Жернов, — они в пирамидах, что ли?
Дина стала смеяться. Хохотала долго и надсадно, пока Жернов под своими оспенными следами окончательно не разозлился.
— Ну что ты ржешь? — разозлился Жернов. — Потому и спросил, что не знаю. А то, может, сама не знаешь? Кто такие или что?
— Это, мягко говоря, говноеды, — закончив свой смех, сказала Дина.
— А чего? — спросил Жернов, хотя внутренне ужаснулся такому древнему обычаю. — Дикари, что ли? — подумал, мало ли, может, тоже в каком-нибудь Табу. Не понимал, зачем такое показывают по телевизору.
— Только рассказывали, — сказала Дина. — Да это уборщица все перепутала. Это один на спор съел. Такой… фикальный. — Дина презрительно поджала губы.
Жернов испугался.
“Что, если конторские между собой заспорят? — испугался он. — И так воняют. Да нет, — успокоил он себя. — Они, наоборот, зубы чистят. Пусть чистят”, — подумал он.
Закусил вино купленным в гастрономе хоть и черствым, но все-таки наземным пирожком.
Не доходя до своего дома, там, где однажды висело про Эмиля Нольде, Жернов увидел натянутый через улицу между трехэтажными зданиями лозунг:
ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ТРИ ДНЯ ПРОЖИТЬ БЕЗ ПИЩИ,
НО НИ ДНЯ — БЕЗ ПОЭЗИИ
Ш. Бодлер
5
Сегодня пришел без всяких в отношении чего-либо сомнений. Знал, что от уборщицы в ближайшее время никаких сюрпризов не ожидается. Было даже немного обидно, что на сегодняшний день и похмелья-то особенного нет, потому что был твердо уверен, что найдет в ящике полностью полный стакан. Жалко только, что на этот раз не “Любительского”, а “Старого вина”. Вздохнул.
Демонстративно не заглядывая в стол, распахнул все четыре створки окна и только тогда принюхался. Запах, конечно, был, но, как и всю эту нерешительную неделю, неуверенный и неопределенный. Подумал, что, может быть, временная приостановка усиления все-таки положительно влияет на конторских. Не знал, что ответить.
Когда повернулся, чтобы идти к столу, то увидел на стене под привычным лозунгом о знании рабочего места повешенный вверх ногами отвергнутый им плакат. Подумал было, что это свободничает кто-нибудь из конторских, но сразу отринул эту мысль по двум причинам: во-первых, ни у кого из них не было от помещения личного ключа, а во-вторых, с чего бы это конторские стали вешать востребованную ими информацию вверх ногами. Понял, что уборщица все-таки сделала сюрприз, но было непонятно, почему она повесила плакат вниз головой. Подумал, что, может быть, в отместку за неналитый вчера стакан.
Выдвинул ящик. Предварительная уверенность его не обманула: натянутая вровень с краями тусклая пленка вина покрылась поверхностной рябью при медленном выдвижении ящика. Однако прежде чем опорожнить стакан, он обошел стол и отковырял ногтями четыре кнопки, которыми был приколот к стенке “сюрприз”.
“Еще, может быть, придется повесить, — подумал он, — если будет указание из Управления”. Сомневался в этом в свете терпимости — не мог вспомнить, как последняя еще называется. Пока не изменил своего мнения о самом факте, просто понял, что это идет к расширению языка.
Снял пальто, шапку, кашне, повесил одно на другое на гвоздь, вернувшись к столу, взял стакан и всосал в себя содержимое. Выдохнул, втянул ноздрями внешний воздух, поморщился. Не чувствовал морального удовлетворения, даже, скорей, какую-то неловкость. Нахмурился. Взял со стола плакат, свернул его в трубочку, спрятал. Тогда сел и, закурив папиросу, стал ждать конторских.
Радиоточка передавала дополнительные подробности про нападение молодчиков на недавно открывшийся Гей-клуб. Говорила об использовании распоясавшимися в качестве оружия строительной арматуры.
“Может, и правда масоны? — подумал Жернов. — Они ведь тоже каменщики. Набрали на стройке арматуры — и вперед”.
Не одобрял избиения кого бы то ни было, считая, что людей нужно по закону сажать в тюрьму, а не хулиганским способом избивать.
Конторские пришли и стали вертеться, но это уже после того, как расселись за свои столы. Теперь он больше не сомневался, почему они все время бегают в туалет. Жернов подумал, что никогда и не принимал конторских за расширенных — могли бы и не чистить специально зубы. “Впрочем, пусть чистят, — подумал он, — может быть, все-таки меньше запаха будет?” На самом деле он не совсем понимал скрытые пружины их активности. На самом деле они таким способом доказывали друг другу свою крепкую мужскую солидарность. Жернов приглушил рукой хаотические движения конторских и занялся документами.
Сейчас вспомнил вчерашний лозунг про еду. Не совсем был согласен с Бодлером, хотя в обычные дни ел мало. Считал, что хотя ему лично излишек еды и мешает при усваивании портвейна, но по-человечески все-таки есть необходимо. Из поэзии знал только Пушкина и Лермонтова, однако сама мысль напомнила ему Налбандяна, как тот читал стихи. Налбандяна знал лично, уважал.
Пришел Кал, мыслил адекватно, записывал время в органайзер. С усилением пока ничего не было установлено.
— Потому что что? — развивал свою вчерашнюю мысль Кал. — Правильно: кто.
Жернов не возражал. Спросил только, нужно ли вешать плакат. Надеялся, что Кал будет против.
— Потому что кто? — в ответ спрашивал Кал. — Правильно, сексуальные меньшинства.
— Вы слышали? — сказал Жернов конторским, после того как Кал, записав время, ушел. — Неправильное слово.
Конторские в ответ протестующе зашелестели. Жернов пожал плечами в пиджаке, вернулся за стол.
— Терпимость, — сказал Жернов. — Законом не запрещено.
Про себя подумал, что парикмахерская все-таки относится к другому ведомству, а то пришлось бы вешать плакат.
Теперь до самого обеда конторские мстительно потели. В свете терпимости Жернов тоже не мог им запретить, выставил, как мог, защиту из табачного дыма. Подумал, что терпимость тоже палка о двух концах. Сидел, терпел.
В гастрономе сегодня опять вернулись к “Любительскому” портвейну. Жернов понял, что не стоит связывать его на днях исчезновение с духовностью или плюрализмом, а действительно, видимо, просто кончился завоз и теперь, наверное, новый. Обратил внимание, что очередь за вином различных полов и отсутствуют накрашенные мужчины. Впрочем, сзади не было видно, какие они спереди. На двух впереди человек произошло столкновение. Одного Землероева без очереди не пускали.
— Дама, не пихайтесь, — обидчиво возражал Землероев.
Жернов посмотрел на него через головы сверху, не одобрял таких, хоть и не знал, что Землероев. Вспомнил, что, кажется, этот приносил из парикмахерской нежелательный плакат и вроде бы где-то видел его раньше. Не стал забивать себе этим голову.
По пути из гастронома только мимоходом взглянул на Гей-клуб. Подумал, какие иногда странные формы принимает патриотическое движение. Подумал, что все-таки лучше, чем декламация.
На рабочем месте при открытом окне с удовольствием пил портвейн, пытался совместить духовность с гей-славянами. Подумал, что прямой связи, может быть, и нет, но и то и другое связано с недостаточным изобилием продовольствия в магазинах и переходом на вегетарианство. Несмотря на качество портвейна без усиления было как-то не по себе. Подумал, что, наверное, на усиление не хватает продуктов и поэтому толерантность к гей-славянам. Подумал, что в таком случае неизвестно, чего ждать от конторских.
Вчера Дина обратила внимание Жернова на не замеченный им до этого безразмерный перстень.
Жернов из вежливости одобрил.
— Так, один Землероев подарил, — как бы небрежно сказала Дина. — Возьми, говорит, дамская вещь. И правда, зачем ему? — Дина посмотрела якобы в сторону. Якобы просто так. — Очень эксклюзивная реликвия, — сказала Дина, — не какой-нибудь там сувенир. Настоящий, с драгоценным камнем.
Жернов смотрел подозрительно, не верил, что настоящий.
— Что, правда драгоценный? — не верил Жернов. — Ну-ка, покажи поближе.
— Ну, не совсем драгоценный, — замялась Дина, — так, драгоценноватый.
Жернов не разбирался в камнях. Этот был большой, примерно как ноготь, а по цвету больше похожий на “Рубиновый” портвейн. “Может, и правда рубин?” — подумал Жернов. Сомневался в этом: знал, что рубин очень дорогая вещь, такая, что можно машину купить. Откуда у этого такие деньги?
На самом деле Дина, конечно, понимала, что к чему, и одному Землероеву не на что было рассчитывать. Просто манерничала, намекая, что Жернов ей все еще ничего не подарил.
Жернов понял, но как бы немного растерялся. Понимал, что неудобно будет, если он просто предложит Дине денежные средства, с другой стороны, не разбирался в женских предметах.
Закрыл окно, потому что с обеда вместе со своим запахом ввалились конторские. Конторские были, очевидно, недовольны решением Управления, выглядели вызывающе. Жернов понимал, что в состоянии неопределенности конторские могли быть больше подвержены наружным влияниям, таким, скажем, как “Генеральная газета” или парикмахерская, да и просто какой-нибудь посторонний пущенный слух. Не исключал даже возможности случайного влияния Кала, не имевшего достаточного опыта общения с конторскими. Вспомнил на эту тему случай с движением “каменщиков”, когда они возбудились вплоть до состояния декламации.
Сейчас Жернов задумался о копрофагах, не стало ли это распространенным явлением. Слышал о подобных сумасшествиях и раньше, но считал, что это отдельные извращения. Не верил, чтобы человек добровольно имел такие вкусы, но если существует специальный термин… Подумал, для чего они показывают подобные вещи по телевизору, — боялся, как бы уборщица не сошла с ума.
Конторские понимали, что Кал не мог приказывать им непосредственно, так же как и Жернову. Он был как бы представителем Управления, но не начальником. Все же подтверждение Калом решения Жернова лишало их возможности обжалования. Желая компенсировать себе отсутствие на стенке плаката, они теперь под специально усиленное шелестение и надеясь на взаимность, называли друг друга мэнами и усиленно потели. Жернов, тоже в порядке компенсации, терпел до конца дня. Потом вспомнил слово “толерантность” и отпустил конторских.
Радиодиктор строгим мужским голосом сообщал, что по рассмотрении заявки инициативной группы на проведение гей-парада администрация города нашла такое мероприятие нецелесообразным.
Дина пришла элегантная, в пальто под кожу — все-таки вчера взяла у Жернова предложенные ей денежные средства. Жернов одобрил: в этой одежде она даже показалась ему чем-то похожей на даму.
Уборщица, закончив работу по мытью пола, отнесла инструменты в туалет и, сложив предварительно вымытые руки под животом, стала через стол от Жернова. Вопросительно смотрела.
— Чего? — спросил Жернов. Понял, что речь идет о плакате, но хотел, чтоб она сама во всем призналась.
— Я тут календарь повесила, — сказала уборщица. — У тебя нашла. Твои сняли, что ли? — повела глазами в сторону конторских столов.
— Этот? — спросил Жернов. Удивился, что уборщица называет плакат календарем. Вынул из ящика стола трубочку, развернул. Еще раз прочитал про себя неприличное для чтения вслух стихотворение:
Замечательная паста!
Выявляет педераста,
Потому что педерасты
Не выносят нашей пасты.
Антисептическая паста МЭН
— Ну! — сказала уборщица. — Ты снял? Я думала, надо. Дай, думаю, приколю.
— Свободничаешь, — сказал Жернов. — Надо было бы, сам приколол. Хватит, что в рабочее время зубы чистят.
— А я думала, надо, — сказала уборщица. Она и в самом деле хотела Жернову угодить.
Дину очень смешило напечатанное через типографию слово “педераст”. Она тоже думала, что это неприличное слово. Однако Жернова не смешило.
— К тому же вверх ногами, — выговаривал Жернов. Продолжал не верить в добрые намерения уборщицы.
— Вверх нога-ами! — удивлялась уборщица. — А я и не заметила. Старая стала, — прибеднялась уборщица. — Без очков ничего не вижу, — топталась, ежилась, стеснялась, что не умеет читать.
Жернов промолчал. Все-таки поверил, что в поступке уборщицы не было злого умысла.
— Ладно, — сказал он, — забудь. Это не надо вешать. Тем более вверх ногами.
— Да ей все равно, — вмешалась Дина, — она не разбирает. Она же читать не умеет. Деревня! — Дина презрительно поджала губы.
— А тебя никто не спрашивает, — оборвал ее Жернов. (Он уже сам это понял, но ему не понравился Динин презрительный тон.) — Ты лучше сходи возьми дополнительно портвейна. — Дал ей некоторую сумму денег, чтобы ушла.
Потом налил уборщице стакан, сказал примирительно:
— Все сам сделаю, если что надо. Ты не знаешь, а они только и ждут. Зачем свободничаешь?
Подумал, что правильно запретили гей-парад: а то накрасятся и пойдут по улицам с лозунгами — стыд и срам. А потом еще начнут декламировать под окнами. Это уже не толерантность, а черт знает что. Пусть уж лучше масоны — их хоть не видно. “А может, и вообще нет”, — подумал он.
Когда вернулась Дина, сразу положил одну бутылку “Любительского” в портфель, чтобы завтра с утра никуда не ходить. Подошел к окну, где вдалеке над крышей позитивно построенного дома мерцал газосветный духовного содержания лозунг. Подумал, что, наверное, Налбандян не поверил бы в это содержание.
ЖЕРНОВ И ПЕНИЗАЦИЯ
1
В качестве неординарного решения продовольственной проблемы “Генеральная газета” предлагала сократить в государстве количество едоков.
Дули новые ветры. На ходу, а скорей на полубегу, отворачивая рябое лицо, Жернов подумал, что они в том числе и буквальные, так что всю дорогу приходится держаться за шляпу. В шутку подумал, что, если не держать, вместе со шляпой может унести и собственную голову. От юмора ему не стало смешно. Кое-как, преодолевая задувающий, диагональный в проходе воздушный поток, добрался до своего флигеля и дал этому буквальному ветру захлопнуть сзади наружную дверь. Когда отсчитал тринадцать ступенек до площадки, остановился там для необходимой кратковременной передышки. Критически оценил изодранный многолетним употреблением дерматин. Подумал, что уже, наверное, пора напомнить руководству о поданной две недели назад заявке на переобивку двери современными материалами.
Войдя в помещение, повернул выключатель и по привычке начал ждать сопровождающих включение звуков, хотя внутри в связи с весенним временем года можно было обходиться и без “дневного освещения”. Здесь, в помещении, было тихо, оставались только переносные ветры, но те только начинались. На основании жизненного опыта Жернов ничего положительного от них не ожидал. Хорошо, хоть стакан, оказавшийся при выдвигании ящика наполненным, давал какое-то время на моральную подготовку к противостоянию. Жернов открыл окно.
Ночью во сне увидел сон. Ему приснилось, что все вокруг якобы горело. С ревом примчалась по булыжнику ярко-красная машина, но эта уже не первая, а почти что третья или по крайней мере вторая, а по бокам, на лавочках, освещаемые игрой огня сидели отрешенные лица с инвентарем. Они были как древние римляне или греки, такое впечатление, наверное, происходило от штампованных гребней на сверкающих медных касках. Из них на передний план с достоинством вышагнул Кал. Был, как остальные, в типа древнеримского шлеме, но с гидрантом в правой руке и оливковой ветвью в другой.
— Лучший способ обороны — нападение, — начал свою лекцию Кал. — На левом фланге поджигаем, на правом заливаем, угоревшим искусственное дыхание. Земля крестьянам, фабрики рабочим, мир праху его. Командовать пожаром буду я.
Сон оставил странное впечатление: казалось, что Кал чего-то недоговаривает.
Сейчас, в шесть привычных глотков опорожнив стакан, Жернов закурил и стал ждать, когда тепло поднимется от желудка к голове и наполнит одержимый с утра рассудок плавно текущей мыслью.
В ходе развития плюрализма мнений и учитывая пожелания трудовых коллективов, “Генеральная газета” учреждала оппозиционную колонку.
Теперь, после удачно выпитого на похмелье стакана вина, Жернов задумался о сегодняшнем случайно увиденном во сне факте. Имея высшее образование, конечно, понимал, что вещих снов не бывает, но опыт говорил ему, что сновидение возникает не само по себе, а по какой-то забытой в прошлом причине. Вспомнил, что однажды Кал проверял у него укомплектованность пожарного щита. Не то чтобы не доверял философу, но имел к нему осторожное отношение. Подумал, что виденный сон, вероятно, отражает его подсознательную о нем задумчивость.
— Элита, — объяснял в тот раз Жернову Кал, — это народная аристократия. Они не отличаются от всех остальных, только питаются и живут особо.
Теперь было противоположное направление, непосредственно на пенизацию. Жернов справедливо опасался, что конторские сильно возбудятся.
Стабильность разрушалась, Жернова это беспокоило. Он сомневался: выйдет ли ему уклониться? В отличие от конторских он понимал, что никакой льготы не будет, зато под этим предлогом могут поднять цены на портвейн. Понимал, что не одни только конторские в этом виноваты. Заметил, что Дина, например, тоже последнее время употребляет много иностранных слов. “Умничает”, — успокаивал себя Жернов.
“Генеральная газета” с удовлетворением отмечала повышение обсуждаемости отдельных индивидуальных проектов. Жернов не до конца понимал суть явления, хоть и чувствовал, что на этот раз речь идет не о домах.
Конторские пришли и принесли с собой свой тяжелый запах, как будто кто-то приоткрыл дверь в спортивную раздевалку. Сейчас по их внешнему виду было трудно предсказать, как они будут вести себя в продолжение дальнейшего рабочего дня. Никаких новых распоряжений из Управления не поступало, видимо, там пока тоже пребывали в относительной неуверенности относительно предстоящего развития событий. Жернов кивнул конторским на отведенное пространство и занялся текущими делами.
Пришел Кал. Как всегда, держался достойно, но разговаривал как бы несколько двойственно. В целом обращался к Жернову, но левой щекой своего лица как будто апеллировал к конторским.
— С одной стороны, пенизатор… Что? — спрашивал Кал и отвечал. — Правильно, инструмент.
Жернов слушал. Уже знал, что такие вопросы не требуют ответа.
— С другой стороны, пенизатор… Что? — рассуждал Кал. — Правильно, кто.
Жернов не перебивал.
— Значит, пенизатор… Кто? — спрашивал Кал. — Правильно, лицо.
Жернов ждал.
— Пенизатор — лицо, которое при помощи инструмента… Это с другой стороны, — настаивал Кал.
Жернов не переставал удивляться богатству философских приемов.
После ухода Кала Жернов вернулся на свое рабочее место и некоторое время думал. Потом включил радиоточку и отпустил конторских на перерыв.
Землероева постоянно мучила мысль, что у него мало денежных средств и он не может позволить себе читать престижные книжки в глянцевых обложках. Землероев хотел жить внутренней жизнью, но у него не получалось.
На обратном из гастронома пути Жернов увидел некоторое количество людей у двери Гей-клуба. Основные топтались и жеманились, стеснялись своего открытого на сегодняшний день положения, отдельным было плюс к тому еще и физически неудобно от завышенных каблуков. Другие были накрашены. Жернов уже знал, что “гей” — это не славянское слово. Обошел это явление стороной.
В соответствии с сообщением радиоточки, ветер, имевший место в первой половине дня, утих, и отдельный луч солнца из-за частично разошедшихся туч высветил слово “знай” на рабочем плакате. Жернов некоторое время рассматривал на свет мутноватый портвейн в стакане. Самокритично подумал, что не всегда ценит такие маленькие удачи, как наличие, например, “Любительского” на прилавках гастронома или солнечный свет. Подсознательно кивнул неизвестному, но как бы подразумеваемому в мыслях собеседнику, выпил. Сидел, наслаждаясь одиночеством и тихим отсутствием конторских, курил.
По радиоточке мужской диктор с хорошо поставленным голосом вел активную дискуссию между телеведущими и телеведомыми. В общем получалось так на так.
Конторские не знали, как себя вести. С одной стороны, пенизация как будто открывала перед ними широкие возможности, с другой стороны, было опасение, что она потребует упорной работы и немалого напряжения умственных сил. Не знали, с какой стороны к ней подойти. Пока в глубокой задумчивости расселись на свои рабочие места, забыв даже имитировать кипучую деятельность.
— Телевизор говорил: обсуждаемость повысилась, — сказала на днях уборщица.
— Что обсуждают? — спросил Жернов.
— Вообще, — сказала уборщица.
Она сама не знала продолжения беседы, просто надеялась, что Жернов нальет ей для разговора стакан.
В ответ ему все-таки показалось, что проекты были не домов, потому что позитивное строительство в тот раз принималось без обсуждения.
Принюхался, подумал, что, возможно, конторские специфическим запахом сообщают друг другу необходимые подробности. Отверг эту мысль как антинаучную. “Что они, собаки что ли?” — подумал он.
Подумал, что пора отпускать их по домам.
Сидел при невключенном свете в одиночестве, не спеша пил “Любительский” портвейн. Невысокая сахаристость вина не отвлекала от складывающихся в правильном направлении мыслей, пока не пришла уборщица. Впрочем, последняя сегодня также не особенно мешала. Выполнив свои обязанности, сложила рабочий инструмент в туалет и ушла.
После уборщицы пришла Дина. Элегантная в своем черном под кожу пальто, разговаривала в какой-то новой, усвоенной манере. Жернов даже не знал, одобрять или не одобрять эту ее возрастающую независимость. “В конце концов, не женщина Востока, чего ее раскрепощать?” — подумал он. Подумал, что, с другой стороны, она и не была ему женой.
— В кафе с одним элитным познакомилась, — небрежно сказала Дина. — Очень крутой. Вместе какао пили.
Жернов хотел поморщиться, но не поморщился. “Мало ли что? — подумал он. — Может, там же и раззнакомились. А может, и вообще врет, так, цену себе набивает”, — хмыкнул про себя, но не поддался на провокацию.
— Он божественный, — сказала Дина. — В церковь ходит.
Жернов пожал плечами.
— Главное, чтоб на работе не знали, — сказал он, — а так чего… пусть ходит.
Подумал, что, может, если новые ветры, то и на работе… Испугался, что, если конторские начнут посреди дня хором молиться? “Им бы только посвободничать”, — подумал он.
“Генеральная газета” сообщала о начале проведения всеобщей, полной и независимой пенизации. “Для удобства и облегчения процесса во всех районах города будут открыты пункты безоговорочной добровольной явки”, — сообщала “Генеральная газета”.
Когда шел домой, сделал небольшой крюк, чтобы посмотреть на современном доме новый, по всей видимости относящийся к пенизации, лозунг. Там неоновыми, тускло светящимися из-за светлого времени года буквами было составлено нечто, требующее для непосвященных дополнительного разъяснения:
ДЕРЖИ БАБУ НА ПОЛУНДРЕ
2
Жернов недолюбливал весну. Во-первых, из-за нестабильности воздушных фронтов и соответственно меняющихся погодных условий, во-вторых, из-за психологической нестабильности конторских, возбуждаемость которых особенно в ранний период квартала так же непредсказуемо повышалась. Ставил две эти нестабильности в обратную связь. Принюхался: в это время года и выделяемые ими запахи были труднее определимы. Подумал, что, может быть, не стоит включать электричество, но решил, что для конторских это будет только лишний повод посвободничать. Включил. Подождал, пока к естественному освещению прибавится “дневное”, и тогда подошел к окну. Там, в противоположном флигеле, еще не включали. Открыл окно. Снял с себя плащ, кашне и шляпу, все в такой же последовательности повесил на гвоздь. Подошел к столу.
С удовлетворением отметил нетронутость оставленного с вечера стакана. Подумал, что за вчерашней бессловесностью уборщицы, видимо, крылся какой-нибудь домашний праздник. Вздохнул. Отодвинул стул, сел на свое рабочее место, задумчиво смотрел на глядящий на него из ящика полный стакан. Подумал, что сегодня нет особого похмелья и мог бы оставить стакан в столе. Подумал: какой в этом смысл?
“Генеральная газета” писала, что для успешного проведения пенизации, возможно, понадобится новая объединенная конституция, над которой работает авторитетная комиссия. При выработке новой конституции будут использованы новейшие современные технологии.
Вспомнил о виденном вчера лозунге. Знал, что каждый лозунг вроде намека и в переносном смысле, как, например, ветры, но в данном случае не мог расшифровать актуальной символики. Очевидно это нельзя было отнести к невольным каменщикам, так же как и к вольным. Правда, может быть, речь шла о том, чтобы не спешить? Тогда можно.
Конторские по-прежнему не знали, как себя вести. Хоть и надеялись на пенизацию, от которой ожидали для себя известных перспектив, пока не знали, в чем конкретно она выразится и каким способом они смогут к ней подключиться. В силу незнакомства с новейшими современными технологиями не имели достаточного повода для усиленных размышлений и в связи с этим не очень потели. Жернов отметил этот факт как положительный, а что касается конституции, то он подумал, что они и старую-то не знали, так что насчет новой он некоторое время мог быть относительно спокоен.
По вечерам Землероев вспоминал, как однажды он боролся против масонов. Последнее время ему казалось, что что-то будет. Он снова держал руку на пульсе и внимательно следил за дискуссиями телеведущих с телеведомыми. Он хотел участвовать в общественных процессах, но все не мог уловить основное направление. Приходилось ждать соответствующего момента.
В проходе под часами остановился Кал, записал время, покачал головой. Было мнение, что возрастной контингент в силу врожденной инфантильности не совсем подготовлен к выполнению спущенных указаний. Сейчас крепко полагался на помощь руководства на местах.
— Пе-ни-за… что? — спрашивал Кал в продолжение вчерашнего разговора.
— …тор? — предположил Жернов.
— Нет. — Кал покачал твердым пальцем. — А что? Правильно, ция. То есть пе-ни-за-ция. — Кал не то приглядывался, не то принюхивался.
Жернов на всякий случай немного отстранился.
— Правильно, процесс, где, — развивал свою мысль Кал, — при помощи пенизатора, что? — спросил Кал. — Правильно, участвует пенизатор, кто-о? — радостно ответил Кал. — Улавливаете суть? При посредстве пенизатора-инструмента пенизатор… Кто? Пра-а-авильно, лицо-о-о, — ласково сказал Кал, — но при этом процесс… Что? Пра-а-авильно, позитивный.
— Как строительство? — спросил Жернов, хоть и не верил, что масоны.
— Но опять-таки, — продолжал настаивать Кал, — пенизация… Что? Правильно, и сама инструмент, при помощи которого… И так далее, — завершил свое логическое построение Кал.
Записал в органайзер время.
Конторских поражала глубина философской мысли, они кивали друг другу, поднимали большие пальцы.
Сейчас Жернов вспомнил сообщение на днях уборщицы.
— Они полумудрые, — озабоченно сказала она, вернувшись из туалета после унесения туда швабры и ведра.
— Кто такие? — спросил Жернов.
— Которые обсуждают. Телезрители говорят, все с высшим образованием и по нескольку человек. Раньше по одному было.
— Раньше нечего было обсуждать, — сказал Жернов, — все и так было ясно.
Подумал, что нужно было правда делать поправку на усиление.
“Генеральная газета” опубликовала постановление о повышении активности телезрителей в нерабочее время. В частности, разъяснялось, что каждый телезритель сможет получит официальное разрешение на пенизацию. Конторские зашевелились. Жернов наливался желчью. Раньше как-то не приходило в голову рассматривать конторских как телезрителей. Сейчас отпустил их на обед.
По пути встретил одного, который однажды принес из парикмахерской плакат. Сегодня этот был прилично одет и даже в пятицветном галстуке, видимом из-под раздвинутого кашне. Жернов по-прежнему не знал, что тот Землероев. Последний был полон решимости.
В гастрономе, видимо, по инерции продолжали давать “Любительский” портвейн, хотя по логике вещей политика в этом отношении должна была бы уже измениться. Жернов мрачно усмехнулся, понимая, что это еще впереди.
Вернувшись, открыл окно, обе рамы. Обогреваемый солнцем, сидел за следующим стаканом (первый он выпил залпом), думая о том, что конторские вот-вот должны пробудиться. Пока еще не продумал линию дальнейшего в этом случае поведения.
— Вчера на пункте синтетические пенизаторы давали, — сказала вчера Дина. — Я думала, взять не взять, потом подумала: дорого, давай, думаю, подожду, может, подешевеют.
Дина бросала на Жернова косвенные взгляды, якобы не намекая, а как будто она просто так говорит о пенизаторах, как будто для себя. Жернов понял ее игру.
— Зачем тебе синтетический? — возразил Жернов. — Вообще, зачем он тебе? Чего не хватает?
— Да нет, — оправдывалась Дина, — просто все берут. Время такое, пенизация.
— Глупости, — сказал Жернов, — пройдет, как и все остальное. И масоны были, и баобабы. Этот твой тоже, престидижитатор. Еще посвист молодецкий покупали. На каждый чих не наздравствуешься.
Налил ей стакан.
Конторские пришли с обеда воодушевленные. Жернов сразу почувствовал, что что-то неладно. Несмотря на выпитые два стакана портвейна весь внутренне собрался. “Значит, почуяли, — сказал он про себя, — поняли, где что плохо лежит. Теперь только и жди какой-нибудь провокации. То ли это философ им растолковал. Неужели действительно поняли?” — встревожился Жернов. Ушел за свой стол. Уже оттуда показал им на пространство. Ничего не говорили, только загадочно улыбались. Пока сели. Похоже, что в самом деле поняли про что и кто.
Конторские снова зашелестели, из-под столов показывали друг другу газету, знаками спрашивали один другого, что он об этом думает, другие неприличными знаками отвечали. Жернов резко встал и прекратил безобразие.
“Оппозиционная колонка” не исключала возможности открытия районных публичных центров для удовлетворения естественных потребностей всех слоев населения. Конторские пытались подсунуть Жернову газету, но не успели в связи с окончанием рабочего дня.
Уборщица сегодня пришла, видимо, с похмелья, видимо, после вчерашнего семейного праздника, который, видимо, был. Жернов, чтоб у нее не дрожали кисти рук, предварительно налил ей стакан. Иронически смотрел, как она, пересиливая себя, возила мокрой тряпкой по линолеуму, пока не пришла племянница.
— Дай я сама, — сказала Дина.
Вырвала у уборщицы швабру, остервенело взад-вперед гоняла тряпку, отшвыривала в стороны стулья, видно было, что ее что-то сильно расстроило.
Жернов ждал, про себя интересовался, что вывело ее из себя.
— И это называется пенизация! — прорвало наконец Дину. — Нелли среди бела дня изнасиловалась. В машину затащили… Здоровенные быки. — Дина долго качала головой, тяжело дышала. — Правда, потом баксов дали, — посокрушавшись, сказала Дина, — так что вроде бы баш на баш.
Жернов вспомнил, что Дина уже как-то рассказывала про девушку, но не мог вспомнить что. Просто налил ей для успокоения стакан.
— Кто такая? — спросил ее потом в качестве личного сочувствия.
– Так, одна бойфрендочка, — отнекивалась Дина. — Я ж говорила.
Жернов не стал переспрашивать, тем более что уборщица в подтверждение рассказала один еще более беспрецедентный случай.
Жернов подумал, что и правда пенизация пенизацией, а жизнь в городе с каждым днем становится все менее безопасной. Того и гляди укокошат.
— Ну, я-то тебя не насиловал, — сказал Жернов Дине потом, после того как уборщица ушла и с Диной уже все было, — всё полюбовно.
В “Генеральной газете” поместили статью прогрессивного американского политолога “Нужна ли пенизация в развивающихся странах?”.
3
Жернов подумал, почему до сих пор против бандитов не принимают никакого закона. Пора уже им всем давно по тюрьмам сидеть, думал он. Кал объяснял это явление сложностью политических обстоятельств, а “Генеральная газета” вообще обходила вопрос молчанием.
Помнил, что в детстве отмечалась сильная преступность, потому что было после войны. Самому никогда и в голову не приходило кого-нибудь по-человечески убивать, но понимал, что если где-нибудь приучить человека, то тот сможет и для себя. Подумал, что уже думал об этом, когда ограниченно стали отправлять в точки. “Теперь, этих, обученных, много будет, — думал в тот раз Жернов, — очень вырастет”. Сейчас вздохнул.
Сейчас возвращался на трамвае из Управления, куда вызывали по поводу пенизации. Понял, что теперь уже полностью уклониться не удастся, поскольку такую задачу поставили, но основная работа все-таки была по управленческой части, в его обязанности входило только обеспечить необходимый контингент.
“Чего обеспечивать, — подумал Жернов, — они сами обеспечатся — только намекни”. Подумал, что вчерашний лозунг они наверняка поймут не хуже, чем он сам, а то, может, и лучше.
На мосту какие-то рабочие копали яму: видимо, искали канализацию. Жернов даже не поморщился — ему уже поперек горла стоял этот идиотизм.
Жена писала, что очень скучает и страдает от одиночества, писала также, что у них в стране хороший портвейн, приглашала приехать, обещала оплатить проезд.
Приближалось время обеда, и Жернов по пути зашел в гастроном. Еще не войдя, а только по лицам выходящих оттуда мужчин Жернов понял, что в лучшем случае дают “Старое вино”, но даже этого не было, а давали красный, в кавычках, вермут.
“Ну вот оно, началось”, — подумал Жернов.
Пошел в “Три ступеньки”.
На обратном пути, на углу Александра Македонского, возле пункта в очереди увидел конторских. Подумал, что сам виноват: надо было сначала зайти, отпустить их, а уже потом идти в магазин. Издали посмотрел, что там такое происходит.
Там, возле пункта, человек, манерами напоминающий Кала, упорядочивал скопление людей. Минимальными группами граждан из очереди запускали внутрь, соответствующие группы оттуда через дверь выходили. Невысокая черноволосая женщина всех успокаивала, распоряжалась, а правой рукой с пенизатором как бы дирижировала.
— Граждан, прошедших пенизацию, прошу построиться, — высоким голосом объявляла женщина.
Пенизированные конторские бодро строились в ряды, радостно улыбались.
Жернов пожал плечами, понадеялся, что, может быть, они пока еще только репетируют.
Когда пришел, дверь не была заперта. Подумал, что сам виноват. Открыл окно. Подумал, что, занятые пенизацией, конторские, возможно, несколько опоздают. Все же не стал на это рассчитывать. Снял плащ, шляпу, повесил то и другое на вбитый в стенку шкафа гвоздь. Налил взятого в “Трех ступеньках” “Старого вина” и в три основных глотка выпил. Отмахнул от лица липкий воздух, закурил. Помнил, что до прихода конторских ему нужно выпить еще один стакан.
Встал, подошел к висящей на стене точке, повернул круглую ручку до нужной громкости, чтобы слышать.
“Явка превысила количество собравшихся”, — сообщалось обаятельным дамским тоном.
“Это, наверное, вместе с конторскими”, — подумал Жернов. Подумал, что, по всей вероятности, диктор рассказывает о пунктах.
Вспомнил тот более беспрецедентный случай, который вчера рассказала уборщица.
— Особо опасные, это которые со структурами связаны, — рассказывала уборщица, — те самые опасные. Деятеля недавно убили. Деятель неправильный был, — говорила уборщица, — очень неуправляемый. Так и не узнали.
— Что ж, так по телевизору и показали? — не верил Жернов. Сомневался, чтобы народу официально сообщали о нераскрытых убийствах.
— Так и показали, — истово подтвердила уборщица, — весь в крови.
— Ну тебя, — сказал Жернов. — И охота смотреть…
Но уборщица, увидев, что Жернов не собирается больше ей наливать, и сама собралась. Сейчас подумал, относится ли это все к пенизации или могло быть само по себе.
Пришли конторские. Выглядели какими-то одухотворенными, как будто все вместе испытали первую любовь. Тихо расселись по местам и почти не шелестели, только со значением переглядывались и иногда мечтательно прикрывали глаза. Жернов удивился такому сильному и мгновенному действию на них пенизации, правда, сомневался, надолго ли этого хватит. Пока — ничего. Еще раз посмотрел на них и стал разбирать бумаги.
Землероев праздновал как будто новый день своего рождения. Еще вчера его мучила зависть и чувство несправедливости. По всей стране победным маршем шла пенизация, и только у них на работе ничего, кроме лязга и грохота, нечего было пенизировать. Теперь пенизация из квартир, с предприятий и учреждений наконец-то выплеснулась на улицы, и Землероев был впереди.
Сейчас Жернов попытался вспомнить, как там Дина говорила про Нелли. Не вспомнил. “Наверное, вроде проститутки, — подумал Жернов, — раньше шансонетками называли, и то обижались. Небось хвостом вертела, вот и затащили в машину”, — все равно не понимал таких, как эти.
Конторские вели себя тихо, потели умеренно. Ну, работали, не работали — это другой разговор, но уж хотя бы не шелестели и запах на данный момент был в пределах допустимой терпимости. Жернова это, с одной стороны, устраивало, но с другой, настораживало так, как если бы такое положение было затишьем перед грозой. “А чего от них ждать? — подумал Жернов. — Наверняка какую-нибудь гадость замышляют”. Подумал, что совсем не верит в их добрую волю. Хмуро отпустил все еще одухотворенных конторских, чтобы шли себе по домам.
Сидел под музыку из радиоточки, не то чтоб слушал, тем более что не понимал, про что играют, но так, немножко покачивался, когда попадало время от времени в такт, ожидая действия от двух стаканов выпитого без особенного удовольствия “Старого вина”. Ждал также прихода уборщицы и, может быть, Дины. Первой пришла уборщица, послал ее за вином.
Пока уборщица ходила, пришла Дина. Вылил ей из бутылки остатки “Старого вина”, получился почти полный стакан.
Дина села на его колени, прищурилась, заманчиво смотрела на него одним из глаз.
— Ты погоди, — сказал Жернов, — сейчас уборщица придет. Неудобно, все-таки тетка тебе. Ты пей лучше вино, даром, что ли, налил?
Дина пересела на стул, сделала презрительную гримасу на лице.
— “Тетка!” Что она, не знает, что ли?
— Мало ли кто чего знает? — вспомнил, как четверо, если с собачкой, стали справлять физическую потребность возле решетки у скверика. Собачка — понятно, а остальные… Качнул головой. — Мало ли кто что знает?
Дина отпивала из стакана глотки вина, делала вид, что независимо смакует.
Уборщица принесла две бутылки “Деликатесного” портвейна. Жернов еще такого не пробовал.
— Только завезли, — хвасталась уборщица, — еще разгружали. Градусов, говорят, много, больше восемнадцати.
Жернов взял бутылку, искал на этикетке процент сахаристости, вроде был небольшой. За более длинный язычок сорвал крышечку из покрашенной фольги. Когда попробовал портвейн, согласно кивнул. Не помнил точно вкус американского портвейна, но сейчас ему показалось, что этот напоминает: чувствовался какой-то медицинский привкус, как будто добавили специальный порошок или капли, но процент сахаристости был точно не больше указанного.
— Можно пить, — сказал он. Выпил.
— Ягоду со вкусом натуральной вишни давали, — сказала уборщица. — Денег не было, а то я бы взяла.
— Портвейн лучше всего шоколадкой закусывать, — сказал Жернов. — Давай прибирайся.
Невзирая на уборщицу и Дину задумался о процессах.
— По телевизору говорят, что пенизация и всё делить будут, — сказала уборщица, прибравшись. — Наверное, денег прибавят, а?
— Правильно, делиться надо, — сказала Дина. — Один Землероев тоже говорит: мало. Давай, говорит, делиться.
Жернов усмехнулся. Понимал, что делить будут не с ним, да и не знал, что бы он стал делать с такими деньгами.
— Пусть конторские делят, — сказал Жернов, — мне и моей зарплаты хватит.
Правда, понимал, что, хоть конторские и вдохновятся поначалу этой новой идеей, им все равно ничего не обломится: посвободничают, а потом будут завидовать и ругаться.
“Оппозиционная колонка” упрекала граждан в черствости и равнодушии и призывала к покаянию тех, кто еще не покаялся.
4
В “Генеральной газете” была какая-то путаница. Для Жернова и так все было путаницей. Относительно усиления никаких указаний не поступало, но их и раньше не поступало, однако на этот раз не было даже сколько-то понятных умолчаний.
С утра, как всегда в обычные дни, пришел Кал, он был сдержан, но настойчив. Интересовался, читал ли Жернов статью прогрессивного американского политолога.
Жернов задумался над вопросом.
Кал подчеркнул глубину военно-философской мысли отдельных позиций.
— Вы понимаете глубинную сущность? — вопрошал Кал.
Жернов не понимал, но подозревал, что за вопросом Кала что-то кроется. Чтобы не впутываться в непродуктивный разговор, ответил, что понимает. На самом деле вспомнил свое символическое сновидение про Кала и что Кал в римской форме. В связи с этим опять задумался, что он имел в виду в своем подсознании.
Конторские сильно потели.
Сейчас вспомнил тот, над зданием, секретного содержания лозунг и попробовал его расшифровать. Видел в таком сообщении некоторое как бы умолчание, своего рода скрытый намек. Подумал, что, может быть, и нет никакого намека, может быть, дело не в том, какого содержания лозунги, а именно в том, что ни к чему не относится. Это о многом говорило.
— Тот деятель неправильный был, — сказала тогда уборщица про убитого на днях, — очень непредсказуемый. Говорят, был против Родины. Телезрители говорят, что не за это, а много денег было.
“Конечно, — думал Жернов. — Раньше можно было человека по закону в тюрьму посадить, и то по радиоприемникам шум поднимался. Теперь в связи с пенизацией — другое дело. По закону вроде бы неудобно, потому что теперь как бы другие законы, что все можно. А так какие-то структуры, и неизвестно за что. И спросить не с кого, и все боятся. Конечно, населению от них много неудобств, но если свою охрану иметь, тогда можно”.
Конторские зашевелились. Они тоже прочли статью прогрессивного ученого и надеялись, что их куда-нибудь пустят. Называли себя передовым отрядом и пенизаторами. Краем уха слышал, что они шепчутся о вице-матери. Подумал, что, может быть, и тогда была не Родина, а вице-мать, но тогда при чем же там “исполать” и “гой еси”? Вообще пенизация поднимала много новых, ранее закрытых для широкой публики тем. Не стал ломать себе над этим голову. Сейчас еле дождался обеда, чтобы, отпустив конторских, пойти в гастроном.
Уже собравшись и запирая дверь, вспомнил, что не спросил вчера уборщицу, где она брала “Деликатесный” портвейн. На минуту задумался в нерешительности, но потом вспомнил про вишню из натуральной ягоды и решил, что это, должно быть, в “Восемьдесят три”.
В “Восемьдесят три” и правда давали “Деликатесный” портвейн вчерашнего завоза. Подумал, что знающая публика, наверное, еще не успела оценить вкусовые качества нового напитка, и уборщица в силу своей неопытности оказалась впереди. Без колебаний взял две.
Когда возвращался через Нерушимый переулок, поскольку сегодня ходил не как всегда, то, не достигая Александра Македонского, возле церковной из вертикальных железных прутьев ограды увидел кучку народу, в том числе и суетящихся там конторских. Совместно они создавали усиливавшийся по мере приближения к ним общий протестующий шум, слагавшийся из разнообразных криков, ударов чем-то по прутьям и топота их обувью. Жернов, не доходя, на противоположном тротуаре остановился, смотрел, что они там вытворяют. Из народа другие, и в том числе конторские, полезли на церковную ограду, якобы перелезая через нее, имитировали исторический штурм, плевались и героически кричали. Жернов диагонально со своего места минуты две наблюдал эту пародию. Конторские дразнились, кривлялись, корчили внутренним пугающие тех гримасы, выкрикивали антирелигиозные лозунги, размахивали искусственными пенизаторами. Конторским было трудно удержать их в руке, так как пенизаторы сильно пружинили и выскакивали из рук, но они были упорны и лезли. Жернов хотел вмешаться, но подумал, что так он может нарушить какие-нибудь их конституционные права. Не стал этого делать, подумал только, что, если опоздают, отнесется к ним по всей строгости КЗОТа.
Вернувшись, как обычно, открыл окно, стоял на фоне. Задумался. Ему казалось, что “новые ветры” вроде бы не включают в себя научного атеизма. Подумал, что надо будет уточнить эту тему у Кала.
Сидел, дегустируя открытую уборщицей новую разновидность портвейна. В целом не возражал против такого соотношения градусов и сахаристости. Отпугивал только медицинский привкус, но, подумав, решил, что к этому можно привыкнуть. Подумал, что все равно не будут держать марку, так же как и со “Старым вином”. Закурил и стал ждать, придут ли конторские вовремя.
“Генеральная газета” напечатала поздравления официальных лиц и одобрение нового курса культурными и религиозными деятелями стран Востока и Запада. Особенно подчеркивалось одобрение новой политики правительства правительствами развивающихся стран.
Как Жернов и ожидал, конторские с обеда беспардонно и значительно опоздали. Возможно, они сдавали куда-нибудь свои пенизаторы, хотя последние при их небольших размерах могли поместиться и под пиджаком, если, например, за пояс заткнуть. Жернов не мог проверить наличие или отсутствие предметов — не заставлять же конторских расстегивать уже застегнутые пуговицы. Только показал им сделанную им в журнале запись об их коллективном без уважительных причин опоздании. Более сильной меры воздействия он по закону не мог к ним применить. Конторские сильно негодовали, видимо, их гражданские чувства были оскорблены. Что-то совместно, одновременно и возмущенно загалдели, но без предварительной репетиции никакого стройного хора у них не получилось. Из всего их общего гама Жернов разобрал только одно слово: “Пенизация”.
— Если вы и телезрители, то только в нерабочее время, — сказал Жернов, — нечего свободничать.
Указал им на размещенный Калом плакат:
ЗНАЙ СВОЕ РАБОЧЕЕ МЕСТО
Про себя порадовался, что благодаря коллективному опозданию ему сегодня их недолго осталось терпеть.
Когда наконец ушли, распахнул рамы окна, все четыре створки, потому что сегодня от них после их нерабочей активности опять невозможно было ничем в помещении дышать. Сидел, пробуя незначительными глотками “Деликатесный” и постепенно привыкая к его необычному, а пожалуй что и на любителя вкусу, думал, результат ли это пенизации или так просто совпало.
Пришла Дина, плюхнулась ему сразу на колени, обнимала, целовала в различные части его рябого лица. Жернов отворачивался.
— Ты хоть пальто сними, — сказал он ей. — Вообще, что это сегодня с тобой? Чего радуешься?
Почувствовал, что от Дины пахнет каким-то неизвестным ему слабоалкогольным напитком.
“Опять, наверное, свой коктейль пила”, — подумал он.
Уборщица тоже пришла сегодня в приподнятом настроении; Жернов вспомнил, что, как и вчера, обнаружил утром абсолютно нетронутый стакан. Сейчас, глядя, как она с повышенной бодростью прибирается вокруг него, насторожился, что их обоих так возбудило.
— Телевизор говорит, все нас признали, — радовалась уборщица. — Особенно недоразвитые, те лучше всех.
Очень гордилась.
Подумал, что и в самом деле пенизация, кажется, выходит за пределы отдельно взятой родины. Подумал, что, может быть, поэтому и нет достаточно ясного умолчания от вышестоящих инстанций.
Оставшись вдвоем, Дина вторично села Жернову на колени и сказала:
— На все свое время. Время собирать камни и время кидаться камнями.
Жернову показалось, что она слишком вольно трактует содержание лозунга.
— Ты про что? — настороженно спросил Жернов.
— Да это так, один Землероев на митинге озвучивал, — сказала Дина. — Другие послушались. Давай, говорят, будем кидаться — чего ждать. Твои тоже там были. Все с пенизаторами.
— Ну, а ты чего? — сказал Жернов. Знал, что от конторских ничего хорошего ждать не приходится. — Тебе-то чего кидаться?
— Да я нет. — Дина пожала плечами. — Просто так говорится. В кого, думаю, хочет кидаться.
— Вот и я думаю, — сказал Жернов. — Держись подальше.
Налил ей стакан “Деликатесного”.
Когда шел домой, то специально сделал крюк, чтобы посмотреть, не сменился ли лозунг на современном со стеклами здании. Стоял, думал, можно ли считать этот лозунг спущенным сверху умолчанием и можно ли это таким образом толковать.
5
Уборщица опять на похмелье оставила ему полный стакан, и в любое другое утро Жернова бы это только обрадовало, но сейчас, когда было время разбрасывать камни, вместе с тем и насторожило. “Неужели так далеко зашло? — думал Жернов. — Так далеко, что даже уборщица подключилась к процессу?” Он распахнул обе перекошенные от изменения погодных условий и потому плохо стыкующиеся одна с другой рамы и в задумчивости смотрел на противоположный с невымытыми стеклами флигель. Подумал, что уборщица могла бы взять у него справку туда — он бы дал. Подумал, что это его не касается, хотя вымыть пару окон, наверное, легче, чем прибираться у б….. . “Ну, может, там платят лучше”, — подумал Жернов. Подумал, что черт знает о чем думает.
Не выпитый уборщицей стакан в свете вышеуказанных размышлений не доставил сегодня полного удовлетворения, однако через несколько минут произвел ожидаемое физиологическое действие, во всяком случае папироса уже не казалась такой пересохшей и горькой на вкус.
Конторские возвестили о себе не только опережающим их запахом, но и громким топотом на лестнице, слышались также и их уверенные, рассуждающие голоса. Видимо, пенизация была той долго не спускаемой к ним идеей, которая снова их вдохновила. Жернов подумал, что такого не было со времен неудавшейся дружбы с народом Республики Гаити, а может быть, даже и баобабов. Внимательно приглядывался к фигурам в пиджаках, с собой ли у них пенизаторы, но они были застегнуты на пуговицы и вроде бы нигде не торчали. Жернов не знал, полагается ли сдавать пенизаторы после одноразового употребления на пункт. “Может быть, это табельные пенизаторы, — подумал Жернов, — если они записались”. Не стал забивать себе этим голову, занялся своими делами.
“Генеральная газета” писала об успешном развитии пенизации и охвате прогрессивным движением широких слоев общественных масс. “Имели место отдельные случаи нарушения общественного порядка” — справедливо отмечала “Оппозиционная колонка” “Генеральной газеты”. — Группой неопознанных гуляющих субъектов была устроена провокация вблизи культового сооружения”. “Колонка” подчеркивала, что при этом выступления лиц не ставили своей целью разжигание религиозной ненависти.
Жернов и не думал, что это так.
Сейчас он внимательно присмотрелся к лицам конторских, но обнаружил на них только решимость и отвагу. Возможно, они уже прочитали статью.
Пришел Кал, сегодня особо торжественный и просветленный. В продолжение предыдущих разъяснительных бесед поднимал указательный палец.
— Значит, пенизация что? Правильно, в свою очередь. О чем мы говорили? Правильно, инструмент.
— Пенизатор, — сказал Жернов.
Кал поднял пожелтевший от времени палец.
— В свою очередь, — сказал Кал. — Но также и пенизация. Это тоже в свою очередь.
— Я насчет научного атеизма, — сказал Жернов, имея в виду вчерашних конторских.
— Правильно, инструмент познания, — сказал Кал. — С одной стороны что? Правильно, атеизм. С другой стороны, весь спектр возможностей. В том числе Бог, — объяснил Кал.
Конторские поедали Кала глазами, шептались.
Когда философ ушел, Жернов вернулся на свое рабочее место. Подумал, что, наверное, в силу расширенного спектра теперь атеизм у конторских будет чередоваться с религиозностью, и наоборот. Подумал, что теперь ему с ними будет еще трудней сладить, потому что поди угадай, когда что.
Радиодиктор, обращаясь к многочисленным примерам, женским голосом рассказывал о распространении опыта пенизации на дружественные нам государства.
В обед не стал экспериментировать, знал по опыту, что любой завоз держится не больше двух дней, пошел, как обычно, в гастроном и понял, что грубо ошибся в расчетах: в гастрономе еще не кончился завоз так называемого красного вермута. “Ну вот, — подумал Жернов, — может быть, в └Восемьдесят три“ еще └Деликатесный“ не кончился”. Внутренне плюнул и пошел в “Три ступеньки”. Но там оказался тот же красный, в кавычках, вермут. Жернов постоял, подумал, что уже не успевает в “Восемьдесят три”, и, ругаясь про себя, взял две бутылки.
Вернувшись, открыл окно, открыл одну из бутылок и от злости выпил залпом один за другим, можно сказать, залудил два стакана этой фиолетовой гадости.
Сидел, отбивая противный привкус полусухой папиросой.
Подумал, что, может быть, жена в своем письме писала про “Деликатесный” портвейн, который на данный момент дошел уже и сюда. Вспомнил все ее письмо вплоть до приглашения приехать и обещания оплатить проезд.
“Буду я еще на инвалюту ездить, — подумал Жернов, — свои есть”.
Сходил в туалет, вымыл руки.
Один Землероев подготовил хорошую речь о бросании камнями, теперь он, ссылаясь на Библию, убеждал товарищей по ларьку принять участие в национально-патриотическом движении.
— В телевизоре говорили про очереди. Что очереди скоро отменят, — сказала вчера уборщица.
— Разгонять, что ли, будут? — спросил Жернов.
— Ой, правда! — испугалась уборщица. — А как тогда брать будем?
Не знал, что за слухи и кто мог такое придумать.
Конторские что-то долго не шли. Жернов посмотрел на часы, вспомнил Кала, как тот всегда записывает время. Подумал, что тот, наверное, все-таки подтасовывает. Подумал, вынул из портфеля бутылку и налил еще стакан. Этот пошел уже не с таким отвращением. Выдохнул воздух, помахал перед носом чистой кистью руки, закурил папиросу.
“Свободничают, — подумал Жернов про долго не идущих конторских. — Совсем распустились. С этой пенизацией хуже, чем со всем остальным”.
Открыл вторую бутылку. Подумал, что Дина с уборщицей, возможно, тоже сегодня не придут. Вермут несмотря на свой отвратительный вкус все-таки производил на организм необходимое действие. Жернов, упершись каблуками, вместе со стулом отодвинулся назад, предусмотрительно расстегнул верхнюю пуговицу клетчатой рубахи и закрыл глаза.
Про Налбандяна давно ничего не доходило, никаких слухов.
Пожара на этот раз не было, хотя вокруг происходила какая-то суета. Вообще Жернову приснилось, что он смотрит телевизор, а в телевизоре был Кал. Философ максимально приблизил призрачно-серое в очках лицо и строгим голосом сказал:
— Объявляю всеобщую панику.
И все разбежались.
Жернов резко проснулся, как будто бы он и не спал, но действительность при этом явилась ему во всей своей неожиданности, так что он даже не сразу понял, что он на работе и сидит на стуле за своим рабочим столом. Потряс головой. Встал, пошатываясь, подошел к выключателю, повернул кверху тумблер, и дневные лампы, зафыркав, залили помещение ярким, химическим светом. Не отпуская выключателя, Жернов постоял у крашеной стены, потом оттолкнулся и прошел в туалет, чтобы вымыть показавшиеся ему липкими руки.
Во включенном зеркале увидел напротив рябое лицо, серо-коричневые над ним и жесткие волосы, седоватую щетину на подбородке. Подумал, что давно уже надо было иметь в ящике стола бритвенный прибор, лезвия и, соответственно, помазок. Подумал, что уже не в первый раз подумал об этом.
Когда шел обратно на рабочее место, услышал в открытое окно снаружи посторонние крики и восклицания. Не понял, что там кричат, и не сразу понял, что вслед за этим произошло. Невидимый, в открытое окно влетел камень и, пролетев над столом, ударил в слово “место” на рабочем плакате. Жернов еще секунду постоял, прежде чем влетел второй камень и тоже ударился в стенку. Только тогда, сообразив, метнулся к столу и, схватив почти полную бутылку, стал с ней в простенке. Снаружи угрожали, требовали сдаваться. Камни влетали в окно, бились о стенку и со стуком падали на пол.
Стоял между окнами, недосягаемый для камней, держа зажатую в пальцах тяжелую за толстое горлышко бутылку. Подумал, не выключить ли освещение, но подумал, что это все равно и лучше не метаться, а постоять здесь, в укрытии, пока не приедут силы правопорядка или просто пройдет время кидаться камнями. Подумал, что, может быть, там, среди них, присутствует один Землероев, который озвучивал идею.
Один Землероев действительно там был. Он привел сюда старых товарищей по ларьку, потому что запомнил, как однажды Жернов не принял у него принесенный из парикмахерской плакат. Он считал, что Жернов за педерастов, и ревновал к нему Дину.
Сейчас Жернов некстати вспомнил свой недавний с уборщицей разговор, когда сказал ей, что она как в воду смотрела.
— Я ж тебе говорила, — сказала уборщица. — Мы с Диной ходили. Хорошо обслужились и недорого. И кино, и матросы…
— Да нет, — сказал ей Жернов, — те культурно-бытовые, а эти настоящие, как в капстранах. Похоже, теперь так будет.
Подумал, что теперь будет много чего нового, как в капстранах. Может, и будет что хорошего, но с таким народом, как конторские или те, из деревни…
— Мусору сколько! — мотала головой Дина, пришедшая полчаса спустя после того, как хулиганы перебросали все найденные под окнами флигеля камни и с песнями ушли. — Мусору — ну прямо каменный век.
— Кирпичи тоже были, — возразил Жернов, кивнув рябым лицом на красноватый один из осколков. — Не выбирали.
— Чего хотели? — спросила Дина. — Может, твои? Может, навредил кому?
— Не знаю, — сказал Жернов. — Дураков много. Может, этот твой Землероев.
— Землероев? Ну, я ему покажу, — рассердилась Дина. — Я ему такое устрою. Дядькам скажу, они ему зададут.
Жернов уже слышал про Дининых дядек. Знал, что они всегда могут напиться в самый ответственный момент, да и Землероев ему был ни к чему.
— Может, не Землероев, — сказал Жернов, — может, другой такой же. Какая разница? Дурной народ — с такими коммунизм не построишь.
— А мы теперь и не будем, — сказала Дина. — Мы теперь что хотим, то и будем делать. Полная пенизация.
Уборщица сегодня дома праздновала один из семейных праздников с остальной, кроме Дины, родней.
— Теперь, можно сказать, все можно, — сказала Дина. Пыталась целовать Жернова в лицо.
“Время обниматься и время уклоняться от объятий”, — вспомнил Жернов, как он где-то читал. И уклонился.
“Генеральная газета” сообщала о победном шествии пенизации по всему необъятному пространству нашей выдающейся Родины. “Пенизированные граждане будут отправляться в развивающиеся страны для дальнейшего развития”.