Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2008
АЛЕКСАНДР ГОРОДНИЦКИЙ
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЙ 2007 ГОДА
Когда заоконная слякоть
Над тучей загасит свечу
И скрипка, как женщина, с плачем
К мужскому прижмется плечу
В холодной осенней квартире,
Где в окна стучатся ветра,
Такое услышишь в мотиве,
Чего и не слышал вчера.
Дороги, седые от пыли,
Крутая волна под винтом.
Мы в юности трубы любили,
Гитару любили потом.
На выцветших снимках остались
Черты молодого лица.
А скрипка приходит под старость
И будет с тобой до конца.
Мне жить бы хотелось иначе,
Веселый вернуть себе вид,
Но скрипка все плачет и плачет,
А сердце болит и болит.
ПОЭТЫ
Короток срок, что отпущен для жизни поэтам.
Есть среди них исключения, дело не в этом.
Дело в других, что не прожили и половины:
Пуля, наркотики или иные причины.
Короток срок, что отпущен поэтам при жизни.
Нет им признания в неблагодарной отчизне.
Нету ни славы при жизни у них, ни богатства —
Тонкой свечой загорелась она и погасла.
Короток срок, что поэтам для жизни отпущен.
Не ожидают за гробом их райские кущи.
Ждут их щипцы, смоляные котлы и жаровни,
Ибо, как правило, были поэты греховны.
Но чем короче дневное горенье поэта,
Тем долговечней, подобием звездного света,
Длится ночное, посмертное это горенье,
А остальное навряд ли имеет значенье.
* * *
Это небо в холодном дыму.
Где ни странствуй и что ты ни делай,
Ты обратно вернешься к нему.
На гранитные эти колонны
На последнем своем рубеже
Будешь снова смотреть удивленно
Из окна на шестом этаже,
В старом доме над мутною Мойкой,
Память юную в сердце храня,
И ступать на асфальт этот мокрый
В ожидании нового дня.
Под пронзительно-алым закатом,
Уводя в голубые моря,
Жизнь мелькала стремительным кадром,
Многоцветье палитры даря.
Жизнь была обещанием чуда,
Продолжением детской игры.
Никогда уже, видно, не буду
Я стремиться в цветные миры.
Куполов зажигаются свечи
Над чугунною лепкой скульптур.
Постигается только под вечер
Черно-белая четкость гравюр.
Я смотрю в неподвижные воды.
На душе и светло и темно.
Будто вновь в довоенные годы
Черно-белое смотришь кино.
Не трясись над дряхлеющим телом,
О минувших годах не грусти —
Мир становится черным и белым,
Возвращая к началу пути.
Из поэмы “В ПОИСКАХ ИДИША”
1. Шклов
Поляны, луга, перелески.
От осени первая весть.
Заброшенных кладбищ еврейских
В земле белорусской не счесть.
Не высятся здесь обелиски.
От сгинувших нет и следа.
Из бывших знакомых и близких
Никто не приходит сюда.
Уносит нас быстрая речка
От лет позабывшихся тех,
Когда в опустевших местечках
Их песни звенели и смех.
В земле растворенные лица
Уже не вернутся назад.
И длится бессрочно, и длится
Усопших последний шабат.
Над общим узилищем тесным,
Что дало им братский приют,
На идише тихие песни
Окрестные ветры поют.
2. Минск
Нету с ним сладу в последнее время, хоть плачь.
Дети и женщины сходят в расстрельную яму.
Самым последним спускается в яму скрипач.
Короток путь их, ступени смертельные круты.
К скрипке прижавшись худым угловатым плечом,
Будет играть он до самой последней минуты,
Прежде чем пуля его остановит смычок.
В дальних пределах я жизнь свою прожил иначе,
Стоя на сцене, по трапу сходя на причал.
Путь этот горький и мною давно уже начат —
Просто вначале я этого не замечал.
Но по ночам, отрывая раздумья упрямо
От неудач моих мелочных или удач,
Будет мне сниться бездонная минская яма.
Будет мне сниться в нее уходящий скрипач.
Лишь перед смертью родство свое кровное ценим.
Живший годами от предков своих вдалеке,
Следом за ним я спускаюсь по тем же ступеням,
Хрупкую скрипку сжимая в горячей руке.
Поздно сейчас после драки махать кулаками.
В местную землю впиталась еврейская кровь.
Предки мои эту землю любили веками,
Да без взаимности, видимо, эта любовь.
В близкое море текут равнодушные реки.
Крик журавлиный — подобье скрипичной игры.
Эту страну мы теперь покидаем навеки —
Будьте здоровы, мои дорогие сябры.
Срок мой кончается. Год истекает за годом.
Вместе с другими из края озер и болот
Я ухожу за моим бесприютным народом,
Грустною песней его завершая исход.
3. Народ и язык (песня)
Судьба моих предков, как пепел, черна и горька.
Не дай моим внукам, Всевышний, ее повторить.
Я с раннего детства родного не знал языка,
И нету надежды, что буду на нем говорить.
С чего начинается горестный этот подсчет —
С расстрельного рва или груды пылающих книг?
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.
Дождливый ноябрь к снеговому идет рубежу.
В покинутом доме входная распахнута дверь.
С неясной тоской одиноким туристом брожу
В еврейских кварталах, где нету евреев теперь.
Зачем я живу, позабывший и племя и род,
Убогий изгой, что от дедовских песен отвык?
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.
Пылится на полке никем не читаемый стих.
Веселые песни навеки умолкли вдали.
Услышь же, Израиль, детей неразумных твоих,
Что в черную яму с собою язык унесли.
Не может обратно Земля совершить поворот.
Рекою не станет засохший однажды родник.
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.
И все же, дружок, понапрасну над ними не плачь.
Меж жизнью и смертью еще не кончается спор,
Покуда на крыше печальный играет скрипач
И детский поет, заглушая стенания, хор.
Покуда в огне отыскать мы пытаемся брод
И старый учебник с надеждой берет ученик.
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.