Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2008
Елена Станиславовна Новикова работает в рекламном агентстве. Неоднократно публиковалась в журнале “Нева”. В “Звезде” публикуется впервые. Живет в С.-Петербурге.
ї Елена Новикова, 2008
Елена Новикова
Голубой квадратик неба
Вставь в уши музыку и иди. Встань и иди. Чтобы идти, нужно встать, оторвать некую часть тела от офисного кресла или отодвинуться от сковородки, где скворчат котлеты, переговариваясь по-птичьи. От Интернета, в котором кроме музыки — тысяча литераторов. Нет — десять тысяч, сто!
Раз-два-три-сто — продано!
Итак, сто тысяч литераторов, любящих словесность как сорок тысяч братьев (соотношение 10:4, это уже мистика чисел — каждый любит словесность, как 0,25 брата, а остальные 0,75 брата любят ее, словесность, как жену, и тщательно следят, чтобы она не…). И ведь кому-то она любовница, тетка, племянница, бабушка…
Музыка тоже из Интернета. Есть такие добрые люди — пираты, они выкладывают в пещерах на далеких островах рядом с жемчугами и золотыми слитками — длинные цепочки цифр. Берешь цепочку, вставляешь в ухо — а это Cafй del Mar, или Buddha Bar или, скажем, Бранденбургский концерт № 3 Иоганна Себастьяна Баха.
С концертом в ухе иди на Невский и смотри на мир через Баха, такой видеоклип. Сам себе режиссер, актеры — вот эта сотня людей, шагающих в такт, они сегодня все подчиняются Баху, т. е. тебе: это ты назначил Баха своим главнокомандующим.
* * *
Почему-то все уходят за горизонт, а это неправильно. Куда интереснее завернуть за угол и притаиться. Понаблюдать: а как у них там, у оставшихся? Помахать кепкой, поддразнивая.
Кепка — раритет, ее продают с аукционов. Ленин в кепке, портрет маслом, октябрята оптом. Кепка Лужкова, отдельно от головы. У всех остальных не кепки — бейсболки, их раздают специально обученные юноши и девушки в супермаркетах, на каждой — автограф. Автографы на бейсболках, не на девушках, девушки состоят из длинных ног и промо-речей, их вставляют в голову как батарейки всем, вышедшим из пионерского возраста, — вместо речовок.
Раз-два — три-четыре!
Три-четыре — раз-два!
Кто шагает дружно в ряд?
— Пионерский наш отряд!
Вот и ресторанчик появился — “Будь готов!”, официанты в красных галстуках. Вместо столов парты, глобусы, таблица умножения. Под потолком плакат: “Народ и партия едят!”. Это у них — креатив.
Раз-два-три — продано!
* * *
Я вчера видела двух литераторов. У одного золотые башмаки, а второй тяжело переживает фрагментарность мира. Она, фрагментарность, мучает литератора, как зубная боль. Притворяясь саморефлексией, она требует определенного дробления смыслов и приводит к разрушению эстетической иллюзии.
Некий принц (в белом плаще с кровавым подбоем) идет по миру с золотыми башмаками, ищет свою Золушку.
Золушки с усами.
Добрая мачеха пытается подсунуть своих дочерей, классика премиального жанра.
Премии разнообразны: за особую ядовитость, за искус(ствен)ное оплодотворение, за баб-с!
* * *
Глядя на литераторов из-за угла, я видела луч пурпурного заката (на берегах Невы). Мне рассказали про ее рождение.
В четвертичный период развил активную деятельность ледник. Он шел с севера этаким номинантом, уверенный в себе, и таял, и озеро Нево, накопив воды выше водораздела рек Мги и Тосны, хлынуло, смывая стада и поселения, устраивая себе русло…
Почему-то никто не умеет устроить себе русло, не смыв хотя бы пару поселений. А если оно уже есть, представляется логичным спихнуть кого-нибудь в воду с пресловутого парохода современности.
А ведь плавать умеют не все! И если вода пенится на порогах, то и умение плавать не спасет, сгинешь ни за грош.
* * *
Много звонков и писем из прошлого. Они выныривают, как рыбки из океана, блестят чешуей, куда-то зовут.
Если идти по огромной рыбине, чешуйки можно принять за мостовую. Скользко, как в гололед.
С одной такой рыбкой я пила чай из пиалы, душистый зеленый чай с травами. Рыбка яркая, заморская, такие плавают у коралловых рифов, а мы, набрав в легкие воздуха, пытаемся заглянуть им в глаза.
Иногда выныривают угри. Эти черные и тоже скользкие (такая уж у них, у рыб, суть-судьба). Они извиваются, желая понравиться, а руки хотят поймать суть и остаются ни с чем.
А руки всегда должны быть пустыми, иначе чем ухватиться за соломинку?
* * *
Дочка будит с утра, протягивает свирель. Буду, мама, учить тебя играть. 1, 2, 3 — закрываем дырочки пальцами, дуем тихонько.
Мама тихонько не умеет: только дунет — свист соловья-разбойника, затыкай уши. Но дочка терпелива, подсовывает ноты. Баркарола.
* * *
Котлеты, скворчащие на сковородке, непременно сгорят, если выйдешь на минутку по огромной рыбине в мир иллюзий (конечно же, эстетических). Иллюзия как квадратик неба.
Обреченность котлетам куда трагичнее переживаний литератором А. фрагментарности мира, но он с этим вряд ли согласится. Котлета как явление концептуальное рождает множество дискурсов. Литератор А. в дискурсах словно рыба. Наука умеет много гитик.
Это принц в белом плаще с кровавым подбоем раскладывает карты.
У этого принца всегда сходятся концы с концами — танцует Золушка, крепко привязав туфельки шнурками.
* * *
Я люблю смотреть на литератора А., как он любуется ногтем мизинца, произнося на выдохе пароль — Деррида.
Литератор А. — ледник, идущий с севера, мертвый язык. Я верю, что вода хлынет, как Нева четыре тысячи лет назад, смывая литературные поселения. Смывая крепости и выпуская на свободу крепостных. Пусть учатся плавать…
Смотрю с парохода, как летят спасательные круги — Allegro moderato, Adagio, Allegro…
Музыка — саморефлексия мира.
* * *
В ресторанчике “Будь готов!” сидит учительница. Ее пригласили выпускники из прошлого, налили водочки. Ученикам когда-то с ней повезло, сочинения писали задом наперед, рифмовали, печатали на машинке журнал.
Учительница-сказочница контрабандой проносила в рукавах мимо недремлющего ока Павки Корчагина россыпи иллюзий. Махнет левым рукавом — померкнут знаки зодиака, махнет правым — синие гусары пройдут…
Бывшие ученики потолстели, облысели, головы блестят, как яблоки.
Учительница лишь немножко изменила цвет, будто законсервировалась. Она хоть и из прошлого, но живая. И, глядя на тоги успеха, все вспоминает любимого ученика, пьяницу и графомана, — он помог ей несколько лет назад похоронить мать.
* * *
Про синее детское небо врали многие, как красиво улетают воздушные шарики. Как возвращаются. Лгать удобно.
И только глаза ребенка, провожающие шарик в никуда, — не врут.
Да, конечно, мы купим другой, вот завтра и купим, но все шарики, как нарочно, пропали. Они спрятались за углом и помахивают оттуда кепками.
* * *
Что мне до литератора А.? Наложение снимков. Точно такое же лицо было у морячка-курсанта, он специально сломал ногу, чтобы разгадывать со мной на кухне кроссворды. Морячок просил книг и песен, а хотел любви. И за это возненавидел книги и песни.
Литератор А. — это месть морячка, все время оказываться перед глазами.
* * *
Концепция котлеты требует гарнира. Иду на рынок, где среди развалов морковок, луковок и свекол поджидает свою судьбу “Огонекъ” 1913 года издания. Он взглядом выхватывает меня из толпы домохозяек, называет цену (она почему-то смешная), и вот уже усыновлен.
Обложка — “Зала Фауста” съ инкунабулами на ц─пях. К столетию Императорской публичной библиотеки. Фауст и тайна книгопечатания, вот за что отдал Доктор душу дьяволу, а вовсе не за условную молодость.
Что за дело до молодости прорвавшей ледник реке, которой четыре тысячи лет? Для нее и Христос юн.
* * *
Марина Ивановна Цветаева писала, что можно жарить рыбу и думать, а вот чувствовать нельзя.
А мы вот жарим котлеты и чувствуем: еще чуть-чуть — и взорвемся.
* * *
1913 год — ловушка, потерянный рай. Еще не убит в Сараеве наследник Австро-Венгерского престола эрцгерцог Фердинанд, еще Адольф Шикльгрубер живет в Вене в надежде стать великим художником, а Иосиф Джугашвили проводит время в туруханской ссылке.
В. И. Ульянов-Ленин пишет “Критические заметки по национальному вопросу” и думает об Инессе Арманд, а моя бабушка, болтая левой ногой, смотрит, как ее мать укладывает в мешок только что слепленные пельмени и вывешивает их за окно — на зимнее хранение.
Бабушкин отец, мой прадед, укладывает в телегу сыры — везти на рынок в Томск. А оттуда в деревню соль, спички, сахарные головы.
Я настолько стара, что помню авоськи за форточкой, в них хозяйки вывешивали цыплят к Новому году (а то потом не достанешь!), помню “кыш-кыш”, которое кричит соседка подбирающимся поближе воронам. Помню первые цветные телевизоры, про которые рассказывали, как они взрываются прямо в квартирах.
* * *
Потерянный рай обещает наилучшее слабительное — Пилюли д’AЛЬСЪ и 10 способов разбогатеть.
Цирк Чинизелли — Большая элегантная программа.
1-ый въ Россiи теплый Л─дяной Катокъ.
Цирк Модернъ — Медв─ди-спортсмены и Челов─к-муха.
Съ первыхъ дней своего выпуска духи и цвточный о-де-колон “Орхидоръ” своимъ благороднымъ ароматомъ очаровали вс─хъ.
Безплатно для взрослыхъ — 20 книгъ пикантнаго содержанiя. Масса рисунковъ!
Всякая дама можетъ им─ть идеальный бюстъ совершенно даромъ.
Важное сообщенie каждому утратившему физическую энергiю…
Изл─чима ли гонорея?
Каким образом мн─ удалось въ течение м─сяца увеличить свой бюст на шесть дюймов.
Великiя тайны жизни и смерти. Какъ будут поражены Ваши знакомые, когда вдруг по Вашему приказанiю перед ними явится т─нь Великаго Императора Наполеона, Суворова, Толстого или того, кого Вы пожелаете.
А что тут такого? Вот Бах, безо всякого спиритизма, принимает Невский парад. Люди текут, потоки расходятся, перемешиваются. У каждого за спиной рюкзачок с рыбками прошлого, а в ушах музыка. Бах, кажется, доволен…
* * *
Заседание Государственного Совета 27-го ноября 1913 года посвящено новому законопроекту о реформе городового управления в губерниях Царства Польского. Вопрос о польском языке в делопроизводстве и в заседаниях городской думы.
Большинством голосов (94 против 74) Государственный Совет отверг польский язык.
Перепишем: Государственный Совет отверг… язык…
* * *
Дома спектакль — “Девочка-бабочка”. Полуопера-полубалет. Перед началом просят отключить мобильные телефоны и зачитывают либретто.
В одном селе жила девочка. По ночам она иногда превращалась в мотылька. И она полночи летала, а полночи спала. И если бы мама к ней заглянула, пока она мотылек, она бы увидела, что в комнате никого нет…
Ария мотылька: я добрый оборотень…
* * *
Братья и сестры!
Вас — сорок тысяч! Вы — как звездочки на небосклоне Невского проспекта. Я люблю вас давно, еще с тех незапамятных времен, когда Плутон был планетой, а Нева не нашла русла.
Я была тогда сосенкой на берегу озера Нево, янтарным боком отражала солнышко.
Мимо плыли рыбари за рыбками из прошлого, бросали невод. Вытащат рыбку, рассмотрят внимательно и отпускают — не та…
Золотую хотят, что ли? Так Пушкин ее еще не придумал, он только снится этой земле.
* * *
Гадалка была мне подарена М. (“Она недавно в Петербурге и совершенно одна, может быть, сможешь общаться”.)
Тощая, смуглая, нелепая, талантливая. Темные глаза как чернослив, вязаные полосатые гольфы и сотня серебряных перстней на пальцах (цитата). Она приехала откуда-то с юга, “потому что там нечем было дышать”. Пишет стихи.
Художница, она смешивает в мисочке гуашь с яичным желтком, а потом рисует миры, в которых голые человечки скачут на кентаврах, — опять цитата, теперь из М.
Я сразу влюбилась в ее одиночество и мигрень и, пробираясь перед Новым годом с елочными шариками, так и не решилась разорвать тишину звонком в дверь. Подарок передала соседка.
Пирог-курник, гадания на кофейной гуще. Девочка-которая-снималась-в-кино рассказывает про поклонников. Мать актрисы с загипсованной рукой все обещает устроить королевский ужин для М.
Смоленское кладбище, часовня.
Звонки вечерами: — Ты как? (Читай — не видела ли М.?) Это потом я поняла, что в Петербург она приехала за ним.
Зачем дружбе иллюзия страсти? Зачем страсти иллюзия дружбы?
Троянский ослик.
* * *
“Въ значительномъ большинств─ польскихъ городовъ разговорный языкъ будет всегда польскимъ” — Николай Алексеевич Зиновьев.
“И правительство должно будетъ назначить городскимъ головою такое лицо, которое обязано знать польскiй языкъ въ совершенств─” — граф Сергей Юльевич Витте.
Глава правительства защищал законопроект в редакции Государственной думы.
Некоторые министры отсутствовали и не поддержали голосами своего председателя.
Судьба законопроекта неизвестна.
* * *
Скоро елки, подарки от Деда Мороза. Обошедшему магазин по экватору — приз.
Покупаем домики трех поросят с шоколадными конфетами — шесть ящиков, упакованы по четыре — на целый класс.
Дочка пишет письмо Деду Морозу — подари, дедушка, сноу-скейт и набор цветных блестящих ручек!
Я бы просила снега — кругом вода. Но дочка практичнее — принесет Дедушка мешок снега, и что с ним делать?
* * *
Под предлогом хозяйственных закупок пробираюсь к свекло-морковкам, там же книжный развал… Улов — “Сборникъ русской и иностранной литературы”, август 1915 г.
Кайзер Вильгельм ездил в бледно-голубом поезде. Но потом умные немцы догадались поезд перекрашивать, и правильно: светло-голубой похожий состав недалеко от Франкфурта разбомбили союзнические летчики…
Санитар Адольф Шикльгрубер скоро станет связным и будет ранен на передовой.
В. И. Ульянов-Ленин арестован австрийскими властями по подозрению в шпионаже в пользу России и заключен в тюрьму в городе Новый Тарг.
Иосиф Джугашвили все еще в ссылке.
Императрица Александра Федоровна цитирует в записных книжках Григория Распутина: “Молитесь о писателе, о заблудшем, пускай Бог просветит его ум и найдет талант”.
Откуда спускаются сумерки?
* * *
“Городское населенiе края состоит изъ элементовъ, которые до сихъ поръ не влад─ютъ русскимъ языкомъ” — Владимир Николаевич Коковцов.
“Намеки на отложенiе русской Польши отъ русскаго государства — неум─стны!” — М. А. Шебеко.
История как лабиринт зеркал.
* * *
Пройдя много шагов по земле, я встретила Девочку-которая-снималась-в-кино. Поговорили о Гадалке. Какого-то бря все ее знакомые получили — письма.
“Предательство! — писала она мне, ей, ее сестре etc. — Я так верила… но истина мне открылась…”
Она познакомилась с бывшей Учительницей, у той ни работы, ни жилья, а у Гадалки — квартира! Духовная связь возникла как гром средь ясного неба.
Так начался спиритизм.
* * *
Гадалка позвонила сама, после лет молчания. Нужно, говорит, встретиться, поговорить. Приезжай на Невский.
Приезжаю — стоят обе. Гадалка с Учительницей. В руках картонная папка с тесемкой. В ней, говорят, — “истина”, что должна вытащить меня из болота бездуховности и привести к свету. Конспекты спиритических сеансов.
— Плутон, Плутон, мы на связи! (Женщины держатся за руки и дрожат.) Ты можешь выйти на канал? Ты нас слышишь?
— Да, я слышу вас, я так вам рад! Вы единственная моя связь с вашей планетой!
— О, это большая честь для нас! Мы постараемся соответствовать!
— Но это очень сложно! Готовы ли вы потерять энергию?
— Готовы, готовы!
— Тогда задавайте вопрос! Помните — за сеанс только один вопрос!
— Скажи нам, что есть главное космическое зло?
— Вы сами знаете ответ… Это М.!
Плутон еще был планетой, молодость настоящей, а любви слишком мало, чтобы назвать это Болезнью и броситься Спасать.
Впрочем, спиритизм ремесло доходное.
* * *
Мои любимые улыбаются котлетному бунту. Говорят, вари кашу — будем есть три раза в день.
Каша варится, гречка, пахнет гречкой, и на вкус тоже — она.
* * *
В ресторанчике “Будь готов!” за столиком двое. Молодой Роберт де Ниро в черном фраке, блестящих ботинках, и Жерар Депардье, лет этак пятидесяти. Этот одет как ковбой, даже шляпа лежит на столе, вполне кинематографичная.
На белой скатерти закуска — картошка с укропчиком, селедочка с лучком. Маринованные грибочки. Студень. Водка в граненых стаканах. Клюквенный морс в графинчике. Моченая брусника.
Певичка в пионерском галстуке поет под синтезатор: “Это было в Краснодоне”.
— А знаете, в чем мания величия русских? — это Роберт де Ниро, поднося ко рту кусочек селедки.
— В чем? — пробубнил Депардье, пережевывая.
— Они воображают… — де Ниро автоматическим жестом откинул со лба челку, — что живут в самой поганой стране…
Депардье мрачно жевал, уставившись на певичку.
— Им невдомек, что Рим, — продолжал между тем де Ниро, — что Рим (к примеру), которому они приезжают кланяться… Пережил Дуче… И что та сицилийская мафия, которой русские пугали своих детей, беспрепятственно пропустила войска союзников в 1943-м… Мафия против фашизма — каково, а? Я уж не говорю о немцах, эти расхлебывают до сих пор — полнации заражено бациллой коммунизма…
— Ну насчет мафии против фашизма ты, пожалуй, загнул — заплатили им ваши хорошо, наверное!
— Я бы тоже хотел так устроиться — делать что хочу, и чтобы за это платили!
— На мой взгляд, у тебя неплохая профессия, — ухмыльнулся Депардье и потянулся за горчицей.
Официантка принесла блюдо тушеной капусты и баранью ногу. Депардье отвлекся от певички, заинтересовавшись угощеньем.
— А вы, французы? Чем гордиться вам, изобретением гильотины? — Де Ниро поднял стакан.
— А что скажете, как говорят в Одессе, за Хиросиму? Но вот парадокс — любой американец скажет, что его страна — лучшая!
— Ну, лучшая, положим, Финляндия, это теперь всем известно…
— Тогда за Финляндию, да?
Чокнулись. Депардье, слегка покачиваясь, двинулся к певичке. Белая лапка молниеносно проглотила банкноту.
— Мадемуазель, “Марсельезу”!
* * *
М. сегодня в оранжевом колпаке, настоящий гном. Так и живут в подземной пещере, добывая алмазы: он, Женщина-научившаяся-дышать-жабрами и пушистый зверек, которого там, наверху, называют кошкой.
— А чем ей еще дышать, если легкие отрезали? — справедливо замечает М.
Женщина-научившаяся-дышать-жабрами принесла чай, ложечка поблескивает в варенье. В пещере ничего лишнего, только картины и книги. Сюда хорошо приходить, когда начинаешь забывать собственный голос. М. берет трубочку-дудочку, вставляет мне в уши и прочищает внутренний слух.
Сам М. давно глух: это Те отключили ему слух внешний, чтобы не отвлекался.
* * *
У. рассказывала: ее любовник жил в соседнем со школой доме. Окна выходили на кабинет математики.
Однажды она прогуливала контрольную и сквозь лепет страсти смотрела, как бледные одноклассники, высунув от старания языки, выводят в тетрадках формулу жизни.
— Долой математику! — кричала У. — Формула жизни выводится юными телами, не умеющими лгать!
— Толь-ко го-ло-сом! — отвечала капель, роняя очередное звонкое тельце с крыши.
* * *
Иоганн Себастьян Бах у маркграфа Бранденбургского Христиана Людвига. Солирует — на скрипке — князь Леопольд.
Придворный капельмейстер Бах — аккомпанирует.
Отдав дань восторгов князю Леопольду, маркграф подошел к Баху:
— Маэстро, ваша музыка прекрасна! Нельзя ли написать еще — для моего двора?
Бах почтительно склонил голову.
Через два года он подарит маркграфу шесть концертов.
Маркграф Бранденбургский, Бранденбургский концерт — что привычнее слуху?
* * *
Жерар Депардье недоверчиво смотрит на баранью ногу:
— Вы хотите сказать, это — советское?!
Роберт де Ниро в ответ удивленно вскидывет брови.
— Я знал советских людей, они рассказывали о жирных макаронах и шницеле в сухарях. А кофе разводили в большом баке и разливали поварешками… — возразил Депардье.
— Ну и насмешили вы меня, коллега! — Роберт де Ниро уселся поудобнее, на жестком школьном стуле не так-то просто. — Знаете анекдот?
Депардье благосклонно кивнул:
— Рассказывайте.
— Один русский командированный устал жить в Японии и просто до зарезу захотел борща. Ему посоветовали ресторанчик русской кухни, куда он и отправился. И вот приносят ему борщ — ну очень похожий на борщ, только картошка в него положена целая и капуста — листьями! Наш гурман спрашивает у хозяина (а ресторанчик маленький, хозяин сам и подавал): в чем, мол, дело? А тот отвечает: у него замечательный повар, он пять лет жил в России. Русский вошел в азарт, решил непременно разобраться, в чем дело. Отправился к повару. Оказалось, тот провел пять лет в России в лагере для военнопленных!
— История поучительная, где вы только такие берете?
— Ну, конечно же, в Интернете!
* * *
Синева кругом, хоть лети. А под ногами, под снежным одеялом, спит Финский залив.
Все ходят по морю пешком, кто вдоль берега, кто к горизонту.
Л. учит летать Воздушного Змея, в каждой руке по веревочке. Змей повьется-повьется, а потом со всего размаха крыл мордой в снег. Трудное это дело.
У дочки Змей конструкцией попроще. Натянул веревочку и растет на этом стебле, как цветок. Полетает и вернется — не шарик.
* * *
Вдоль моря прогуливается литератор А. Ему нравится, чтобы море слева, а земля с криворукими соснами и стеклянными пирамидами прибрежных ресторанчиков — справа, тогда он воспринимает себя в Контексте.
Можно долго так идти, сойдя с электрички: от Солнечного до Зеленогорска. А проходя Комарово, раскланяться с другими литераторами или, даже лучше, тенями. Для этого у литератора А. — шляпа.
* * *
Говорят, если тебя нет в Интернете, то тебя вообще нет. А если ты есть в Интернете, а тебя уже нет, то ты вроде как есть.
Есть даже такие сообщества в Живом Журнале — дневники умерших людей. Их можно комментировать, и где-то там, в виртуальных мирах, они получают письма.
* * *
Крестьяне бабушкиного села скинулись и купили сенокосилку. Этих машин в 1910 году на всю Сибирь было около 45 000, если верить статистике.
Жили широко: рыжики бочками, клюква мешками. К сыроваренному делу был приставлен настоящий швейцарец. Когда бабушка рассказывала, как зреет сыр, она молодела лет на тридцать.
На вечеринках в 20-е бабушка и ее подружки “сервировали” два блюда — вареную морковь и вареную свеклу.
* * *
Морячок снял гипс и уехал обратно в училище, учится выполнять приказы.
Квартира Капитана-дальнего-плавания, по стенам морские звезды, африканские маски из дерева. Под звездами спит черная догиня — Венера. Иногда она проходит, цокая по паркету, словно лошадь, заглядывает ко мне. Я —
с пишущей машинкой, стучу буковками по бумаге, может, и достучусь.
Хозяин квартиры умер в одночасье полгода назад, а хозяйка еще не научилась жить и работать, плачет вечерами, рассказывает. Вот и урок: сняла жилье с чужими тенями — психотерапевтствуй!
С морячком тоже нужно говорить, ему не с кем — никто не читал книг. Книги читает старательно, как первоклассник.
Морячок думает о жизни в двоичной системе: духовное-материальное.
— Если тебе прикажут стрелять в меня — выстрелишь?
* * *
Небожители — встречаются. Я видела лишь одного за жизнь, но это очень много. Успела.
Поэт-шаман, широкие скулы. В полумраке кафе “Бродячая собака” презентация его книги. К нему подходили, жали руки, здоровались, поздравляли — земные жители. Он улыбался, и между ним и миром пробегал чуть заметный ветер, словно воздух вздрагивал, предчувствуя начало речи.
И речь приходила из тех глубин, где огненная магма пытается приобрести форму. Праязык.
* * *
М. — житель пещерный, его вектор похода — в над-язык, туда, где по натянутой струне голоса танцует фокусник-эквилибрист, жонглируя атомами смыслов.
Из пещеры иногда выходит гулять — в живые леса, разговаривать с елками.
О М. пишут многие, вот и литератор А. написал, назначил своим Державиным.
Женщины реже примеряют на себя пушкинские бакенбарды, за это М. их и любит.
* * *
Человек и его окна. Вот окна М. выходят на стройку — достроят дом до конца, и неба не останется.
Окна Гадалки — на районный морг. Находка для спиритизма.
Мои окна — в парк, где время от времени падают подгнившие тополя. Их аккуратно режут, как торт, и куда-то увозят грузовиками.
Художник В. знаменит окнами, выходящими на купол Исаакиевского собора. Трудно жить при таком свидетеле.
* * *
Чем не угодила литератору А. фрагментарность мира?
Сорок тысяч братьев выпустили воздушные шарики и смотрят с недоумением — куда?
* * *
Пришла за дочкой, а тут — полдник!
Платон целится в Колю кексом.
Катя выкладывает из крошек зайчика.
Настя с Дашей меняются под столом туфлями.
У Олега с Мишей дуэль на чайных ложках.
Полина смотрит укоризненно — как не стыдно, дети!
Боря сделал из салфетки кораблик и пускает в чашке с чаем.
Ущипнуть себя, что ли? Да нет, вполне правдоподобно. Только будильник почему-то звенит. Пора в школу!
* * *
Морячок подарил колечко. Колечко старинное, латунное, звенит лунным светом.
Обманулся морячок: за старательность хвалят, не любят. Дальше ноты из шлягера: девочки, вино, фарцовка. Двоичный код — в единичный. Хорошо адаптированный клавир.
Колечко давно в Финском заливе, а морячок переселился в литератора А., такая прижизненная реинкарнация — как им только удается? Приращения смысла.
* * *
Польша пришла в виде книги — “Пепел и алмаз”. Охраняя в те дни кожевенный завод, я сутками вдыхала дубильный запах и читала.
Говорят, рабочие выносили кожи, обмотав вокруг туловища, а потом отмачивали их дома в ваннах, красили и шили робы на продажу.
Начальник караула — поляк, журналист, само обаяние. Устроился по-царски — с кабинетом. Там можно спать, и дамы туда заходят — поговорить, и прессу туда доставляют — на польском языке, не одобренном Государственным Советом в 1913 году.
Назначив на должность контролера-стрелка, мне не дали ружья. Нам, стрелкам, ночью можно было спать по очереди в подвале, на панцирных кроватях, стоящих по колено в воде.
* * *
После смерти маркграфа Бранденбургского библиотеку распродавали. По легенде, единственный экземпляр нот, начертанный рукой Баха, ушел по шесть грошей за концерт.
Раз-два-три — продано!
* * *
Бабушке десять лет, ночь. Мама будит ее, поднося палец к губам: не разбуди младших.
Ноги в валенки, на плечи зипун, и на двор.
В хлеву дверь приоткрыта, там отец. Уже год не видел любимицу, приехал из города повидаться. Лошадей оставил за несколько поворотов, чтоб не узнали.
Отец скрылся, когда односельчане расстреляли на опушке деда. За сыр, за спички, за сахарные головы.
У зависти нет партитуры, только нота “Дай!”.
* * *
Начальник караула рассказывает о блокаде. Голодный ребенок идет по линии острова, а из окна — запах борща! Каждому по вере.
А их с сестрой выкормила мать. Выносила с хлебного завода две буханки: одну часовому, а вторую — кидала через забор. Там уже ждали дети.
* * *
У Гадалки там, на фруктовом юге, остались сын и внук. И белокурая невестка, письма которой к сыну свекровь тайком читала. Технология кражи: конверт греется над паром, письмо учится наизусть, а потом конверт снова аккуратно заклеивается.
“Я хочу понять, что общего у этой дурочки с моим сыном…”
Я боюсь слова “духовность”.
* * *
Хорошо идти после дежурства на кожевенном заводе! Я ночью не сплю, боюсь свалиться с панцирной кровати в воду, так начальник караула отпускает пораньше — в шесть утра вместо восьми.
Первые трамваи, первые дворники, тополиный пух. Пожарная каланча как полезная архитектура.
Стрелки — народ неприкаянный. Историк, изгнанный из вуза, еще есть непризнанный рок-музыкант. Этот по совместительству подметает место захоронения декабристов.
Из какого окна пахнет борщом?
* * *
Прадед подрабатывал в Томске извозом, подкопил денег, снял квартиру. Решил перевезти в город семью.
Уезжали на телеге рано утром, пока односельчане спали. Солнце еще не встало, но в небе уже обещание. Сонные дети закутаны в платки.
Бросили лошадей, недодоенных коров, бочки с рыжиками и мешки с клюквой. Грабли, лопаты, дрова. Сыры в погребе. Дом.
Лет пятнадцать отвоевал прадед у Родины. До тридцать седьмого.
* * *
Л. строит дом. Прежние хозяева замахнулись и бросили, не достроив. Стоит палаццо с окнами на елки, одна стена наклонилась, в трещину ветер воет. На северных землях дом без печки не дом, и крыша почти плоская, тонны снега спят над головой.
Л. любит такие приключения: привязал себя веревкой, привинчивает к крыше трубу. Вот и печка, хитрая, дышит тлением, сияя угольками ночь напролет через стеклянную дверцу.
Дочка просит ходули, как у Эмиля из Леннеберги. До Финляндии рукой подать, вот и их персонажи живут по соседству, а там, глядишь, на паром — и в Швецию. Домечтать бы.
* * *
У историй иногда сходятся концы с концами, вот и начальника караула встретила через горбачевскую оттепель. Из щегла, поющего в клетке, он превратился в этакого оружейника Просперо, уже снявшего кандалы и пожившего с недельку в санатории где-нибудь на берегу Финского залива.
— Есть и должность, и работа в газете. В Польше, да, бываю. Вот только ноги очень болят. Все, что я написал о польской Солидарности, — опубликовано. А жизнь у меня украли.
* * *
За окном сугробы — в школе праздник осени.
Дочке быть дождиком. Шить прозрачный плащик, крепить капельки из фольги.
— Мама, я буду замерзшим дождиком…
* * *
Летом сушь, словно кто-то пьет через трубочку соки земли. В колодцах жидкая глина вместо воды, над лесами — дымы пожаров. Три черно-рыжих столба у горизонта.
По ночам дым опускается и в зеркале не видно себя.
На дороге гонец — весть о новом пожаре. Он, пожар, подошел совсем близко: еще двести метров, и наши дома.
Звонки в МЧС. Дежурная интересуется: а есть ли удобный подъезд к пожару? Заасфальтированный… Нет? Ну, тогда это не к нам. Заявку в лесхоз…
Под ногами горит земля. Огонь лижет стволы, наступает метр за метром по сухому мху. Торф проводит вражеские колонны под землей, пламя выныривает посреди зеленого черничника, глотает синие ягоды.
До домов уже сто пятьдесят метров, в домах дети.
На опушке собираются бабки с лейками, старики с лопатами. Идут по кромке пожара, капают водой — остановить бег беды. От пожара до ближайшей воды — километр.
К вечеру появляются горожане — пятница. Роем траншеи.
* * *
Лесхоз обещает через сутки цистерну с водой. Разливать — самим, ведрами, шланг везде не дотянется. За сутки огонь продвинулся на пятьдесят метров, ждать еще?
Л. снимает крышу с “козла”, четыре железных бака в кузов — и в пруд. Там, по колено в воде, односельчане с ведрами — восемьсот литров воды за раз едет на пожар. На “козле” Л. подъехал к самому огню. Старик с лейкой заплакал.
Девчонки-подростки Катя и Юля раздают воду из баков, смеются. Ведро, еще. Струйки воды текут по голым коленкам. Пока ехали с баками на “козле”, заодно и выкупались, такой бонус.
* * *
Кромка вроде не дымит, да и темнеет уже. Без солнца и пожар дремлет, а утром продолжим бой.
Уставшая гвардия расходится по домам. Иду по улице и не верю глазам: там жарят шашлыки, а через три дома женщины собирают смородину, смеются… Курорт.
Окно с борщом.
* * *
Иоганн Себастьян Бах очень устал. Болезнь вымотала. Но самое страшное — зрение покидало буквально на глазах. Операции не добавили ничего, кроме страданий. Мир погрузился во мглу, в которой звуки властвуют безраздельно.
Можно ли звуками рассказать свет? — Все иллюзии рукотворны.
За десять дней до смерти Бах неожиданно прозрел. Увидел жену и дочь.
Он не увидел, что жена умрет в доме призрения. Не увидел нищеты младшей дочери, которой на хлеб подаст… Бетховен.
Но он снова видит свет! Маэстро просит отдернуть шторы. Плывет июль.
В окне, словно знамя будущей армии, — голубой квадратик неба.
* * *
Зажигаю свечу и ставлю дочке Баха. Третий Бранденбургский концерт.
Начинают скрипки.
Их речь мудра и спокойна. В этом ритме падает снег (фонарь и белые хлопья).
Или волны набегают на берег, когда думает море.
Ветер трогает листья деревьев так аккуратно, что они только шепчут во сне.
Но тревога уже родилась. Тень проплыла — отпустила. Снова синее небо.
Небо — знает.
* * *
Из ресторанчика “Будь готов!” уходят последние посетители. За окнами светает.
Певичка зевает. И есть хочется.
Учительницу увезли домой на такси вместе с розами.
Два господина в галстуках долго прощались у автомобилей, хлопая друг друга по плечу, — ну, заходи! Одному в “Lexus”, другому в “Жигули”, а там уж куда кривая вывезет.
Последними вышли Роберт де Ниро и Жерар Депардье. Эти пошли пешком, напевая тихонько “пу-усть он вспуом-нит де-вьюш-ку пра-
сту-ю”.
— Давай погромче! — предложил Депардье, нахлобучивая поглубже шляпу.
— Да как-то неудобно, люди спят… — засомневался Роберт де Ниро.
— Эх, нет в тебе настоящей молодецкой удали! Сразу видно — американец…
Певичка сняла туфли и почти упала на стул. Кофе покрепче уже принесли, пар из чашечки. Ест, обмакивая булку прямо в яичницу, как в детстве.
Пионер в красном галстуке подметает зал.
* * *
Деревья валятся одно за другим, как подстреленные. Это корни уже прогорели под землей.
Иду с обходом — не занялась ли кромка пожара? Чуть дымок — лить воду. Баки с водой оставили прямо в лесу. Горожане уехали на работу, там мирная жизнь.
Слева по кромке женщина с лейкой. Аукаемся — все ли в порядке? Дальше — мужичок окапывает пень, один — воин.
Не так уж мало.
* * *
Через пару суток появилась машина с узбеками — из лесхоза. Машина одна, а пожаров в округе восемь…
Посмотрели — пожар остановлен. Надо же, говорят, еще есть в России мужики. Пролили из хобота по границе, поехали дальше — у соседей горит торф прямо под садоводством, вот-вот дома начнут вспыхивать, как бенгальские огни.
* * *
Дождь и декабрь, как писал М. Под дождем наряженные елки, теперь ставят искусственные, собирают, как конструктор. Настоящая, говорят, на Дворцовой площади, это к ней на мокрых оленях приедет настоящий Дед Мороз.
Улица, украшенная новогодними зонтиками.
* * *
Бах приветствует Невский парад. Ему подготовили трибуну, как советскому вождю, только из воздуха.
Демонстранты выходят из метро “Гостиный двор” и движутся в сторону Зимнего. Мирно. Ни милиционера окрест.
Роберт де Ниро и Жерар Депардье оживленно жестикулируют, смотрят по сторонам, как туристы. Вот знаменитый Дом Зингера, вот кондитерская Вольфа и Беранже.
Гадалка поседела, одета в черное. Движется медленно, мучительно вглядываясь во встречные лица, мечтает быть узнанной.
Литератор А. делает вид, что прогуливается сам по себе, нарочно выбивается из ритма. Это он старается выскочить из русла традиционных поэтик.
Певичка из ресторанчика “Будь готов!” идет, спотыкаясь: у нее сломался каблук, а платье залито сливовицей. Эти сумасшедшие иностранцы всю ночь заставляли петь революционные песни, а утром деньги превратились в лепестки лилий.
Учительница идет не одна, рядом с ней Математик, что учил У. выводить формулу жизни. Они ничуть не постарели, у обоих портфели с тетрадками и на всякий случай зонтики.
А вот и У., эта на роликовых коньках, с кожаным рюкзачком за спиной —
в нем сменная обувь.
Государственный Совет 1913 года идет в полном составе. Солидные, серьезные господа в галошах. В. Н. Коковцевъ, И. Я. Голубевъ, М. Г. Акимовъ, М. А. Шебеко, Н. А. Зиновьевъ, граф С. Ю. Витте и далее…
Моя бабушка едет на сенокосилке, размахивая цветастым платком.
Дама с огромным бюстом передвигается мелкими шажками. На ней шляпка с вуалью, а губы рыжие, как морковь. Даму поддерживают под руки два карлика-пажа. Бюст перетягивает, и дама вот-вот клюнет носом.
Начальник караула гарцует на белой лошади: гей-гоп! Ему подмигивают промо-барышни с обочин, машут бейсболками.
Вот и циркачи за ним пристроились, целая кавалькада, золотые булавы разлетаются во все стороны. Пирамида гимнастов в зеленых трико, на самом верху полуженщина-полуптица в оперении радуг.
Нет и не может быть в строю М., он тоже где-то в воздухе, наблюдает.
Л. на велосипеде с шипованными колесами, в каске. Садоводы его приветствуют, салютуя лейками.
Дочка на ходулях догоняет, ой, а с ней весь первый “В”! Вьетнамочки Таня и Аня на самокатах, Варя с аккордеоном, Карина на пони! Платон и Коля в боксерских перчатках, Сережа в рыцарских доспехах!
А вот голые человечки скачут на кентаврах, то руки вверху, то ноги. Желтые, розовые, голубые. Гадалка смотрит им вслед как на что-то до боли знакомое. Нет, так и не узнала…
Я стою на тротуаре с кистями и мольбертом. Берет на мне бархатный, пурпурный, как закат, на ногах полосатые гольфы. Ничего, что рисовать не умею, — задание простое. Голубой квадратик неба и шарик, который не улетит.