Взгляд когнитивной науки, нейрофизиологии и математических моделей мышления
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2008
Леонид Перловский (род. в 1948 г.) — физик-теоретик, занимается проблемами искусственного интеллекта. Лауреат премии журнала “Звезда” за 2000 год. Живет в Бостоне (США).
Дан Лавин (род. в 1947 г.) — профессор психологии Техасского университета. Живет в Арлингтоне (США).
ї Леонид Перловский, Дан Лавин, 2008
Существует ли инстинкт к знанию?
Математические теории интеллекта объясняют способность к пониманию мира врожденными моделями — представлениями о предметах и ситуациях в окружающей действительности. Для выживания человеку необходимо понимать, что происходит вокруг, поэтому человеку присущ инстинкт к знанию, врожденная потребность создавать в своем мышлении реалистические модели мира. Этот инстинкт входит в мощный инстинкт сохранения жизни: улучшает понимание окружающего мира. Он наполняет жизнь смыслом, идущим дальше, чем просто выживание, — любопытством, игрой, красотой, чувством возвышенного. Есть ли биологические данные об этом инстинкте?
У человека и приматов есть потребность в исследовании окружающей среды, любопытство к окружающему миру независимо от непосредственной пользы; даже наблюдая домашних животных, мы это заметим. В середине прошлого столетия психолог Харри Харлоу показал, что мартышки пытаются решать различные механические головоломки без всякой потребности или награды (кроме самой головоломки).
Вскоре Леон Фестинжер продемонстрировал, что люди стремятся уменьшить когнитивный (познавательный) диссонанс. Например, человек испытывает диссонанс, если его “ловят” на бессознательном обмане: говорил одно, а делал другое. Диссонанс ведет к физиологическим признакам раздражения, к изменению электропроводимости кожного покрова — на этом принципе построены “детекторы лжи”. Человек стремится к уменьшению диссонанса, и в психологических лабораторных экспериментах показано, какими способами можно уменьшить диссонанс. Для этого необходимо согласовать поведение с моралью. Этого можно достичь, изменив поведение или изменив понятие о том, что морально в данной ситуации, либо соединить то и другое на более высоком уровне понимания, приведя противоречие в сознание и извлекая пользу из ситуации. Например, студенту предлагается написать сочинение против того, во что он верит, — он может изменить убеждения или считать, что на экзамене это о’кей, либо решить, что он улучшает свои знания, исследуя противоположную точку зрения. Последний способ уменьшить дискомфорт оказывается наиболее эффективным: если человек включил в сознание причину дискомфорта, то при последующих повторениях подобных ситуаций диссонанса не будет. И наличие диссонанса и устранение его знанием подтверждают гипотезу инстинкта к знанию.
Тем не менее люди не всегда мыслят и действуют в соответствии с полным знанием ситуации, часто игнорируя доступную информацию. Человек использует быстрые решения “вприглядку”, заученные правила “как надо” — минимизирует, экономит мыслительные усилия. Правила используют накопленные знания, опыт и если не всю, то важную часть информации; если принятое решение и не самое лучшее, то оно часто адекватно, минимизирует усилия и время. Так, забегая в продуктовую лавку, мы не всегда тщательно читаем сведенья о составе на каждом продукте…
Инстинкт к знанию и мышление по готовым правилам — это два противоположных способа мышления, изучаемых в психологии. Пытаться все понять или подчинить все формулам — что больше способствует сохранению рода, и есть ли здесь противоречие?
Правила и экономия усилий
Гипотеза об инстинкте к знанию, однако, противоречит установленному биологическому принципу экономии усилий. Рассмотрим баланс этих противонаправленных принципов, или инстинктов, — оба они входят в мощный инстинкт сохранения жизни.
Начиная с работ математиков Дж. Бернулли и Т. Бэйеса, психология принятия решений основывалась на “рациональной оптимизации”. Психологи считали, что у каждого человека есть внутренняя, самосогласованная, субъективная “функция полезности”; пусть эта функция не всегда верная, не всегда согласуется с интересами общества, не вполне осознанная, но каждый человек понимает, что для него хорошо, а что плохо, и, выбирая между различными решениями, рационально оптимизирует эту функцию, то есть полезность для себя, как он это понимает. Этот научный взгляд на человека как рациональное существо коренным образом изменился благодаря исследованиям Д. Канемана и А. Тверского, начатым в середине прошлого века и увенчавшимся Нобелевской премией по экономике в 2003 г.
Тверский и Канеман обнаружили, что, выбирая между выигрышем и проигрышем, люди часто противоречат рациональной оптимизации; человек противоречит сам себе, и выбор “полезности” зависит от того, как сформулирован вопрос. Например, спрашивается, какую из двух программ выбрать для борьбы с новой болезнью, которой заболели 600 человек; в одном случае наверняка выживут 200 человек и погибнут 400, в другом вероятность 1/3 спасти всех 600 и 2/3, что все умрут. Оба выбора математически эквивалентны, но большинство людей выбирает первую программу.
Многолетние исследования показали, что, выбирая в выигрышной ситуации, большинство людей избегает риска, а в проигрышной ситуации готовы рисковать, даже если различие только в том, как сформулирован вопрос. Например: “Вы уже выиграли 2000 руб., вы оставляете себе 500 или играете дальше?” Тот же выбор, но иначе сформулирован: “Вы уже выиграли 2000 руб., вы потеряете из них 1500, если играете дальше”. Обе ситуации совершенно одинаковы, но большинство людей отказывается играть в первой ситуации и продолжает играть во второй.
Более того, человеку предлагают выбрать ящик с “1 выигрышным билетом из 10 билетов” либо ящик с “33 выигрышными из 1000”. Вероятность выиграть в первом случае в три раза больше, чем во втором, тем не менее большинство выбирает второй. Даже люди образованные утверждают: “Что бы мне ни говорила теория вероятности, а в жизни у меня больше шансов выиграть из 33, чем из 1”.
В сложной ситуации, когда известно множество факторов, влияющих на решение, люди “естественно” облегчают себе задачу и выбирают один или два фактора, кажущиеся важнейшими, а остальные игнорируют. И чем больше факторов, тем сильнее эта тенденция к выбору того, что кажется важнейшим и отбрасыванию остального. И человек зубами впивается в какое-нибудь правило и в страхе отказывается от принятия самостоятельных решений.
Психологи считают, что такие правила — результат эволюции, они помогают выживанию. Пусть иногда они приведут к ошибке, но решение принимается быстро, и часто это важнее. Анализ правил показал, что они направлены на экономию мыслительных усилий. Существуют сотни веских оснований, чтобы держаться подальше от царства опасных познаний. Когда следует упрощать, а когда стремиться к максимальному знанию? И насколько люди различаются в этом отношении? Взглянем на удивительную связь современных психологических экспериментов с библейской историей изгнания Адама из рая.
Адам и Ева: инстинкт к знанию и правила
Зарождение противоречия между инстинктом к знанию и готовыми правилами можно проследить на первых страницах Библии, в истории Адама и Евы. Величайшие философы и мыслители пытались понять, почему Бог дал Адаму разум, но изгнал его из рая, когда тот попытался увеличить свои знания, отведав от древа познания добра и зла?
В XII в. Моисей Маймонид в книге “Путеводитель для заблудшего” дает ответ на этот вопрос, связав его со стремлением к знанию и к мышлению по готовым правилам. Студент спросил Маймонида: “Почему Бог дал Адаму разум, чтобы он мыслил, но запретил ему есть от древа знания?” Перед тем как ответить на этот вопрос, Маймонид обрушивает на студента поток обвинений: ты между делом задаешь самый трудный вопрос, над которым ломали голову все великие мыслители с незапамятных времен. Готов ли ты услышать ответ?
А если нет, говорит Маймонид, то отложи книгу и не читай дальше. Бог, объясняет далее Маймонид, дал Адаму разум и свободу воли (мы называем это инстинктом к знанию), чтобы тот сам выбирал, что хорошо и что плохо. Однако делать выбор самому — тяжелейшая большая работа; Адам поддался на соблазн и съел от древа знания. Он получил готовые знания, правила. В заключение Маймонид объясняет, что высшая божественная заповедь — мыслить самостоятельно, то есть использовать инстинкт к знанию. Но люди не вполне к этому способны, особенно когда размышляют о высших ценностях. История Адама — предначертанное человеческое состояние. Тут отражена работа мышления: борьба между инстинктом к знанию и готовыми правилами. Правила дают уверенность, основанную на тысячелетнем культурном опыте, хотя могут не вполне соответствовать вашей индивидуальной ситуации. Инстинкт к знанию сопровождается сомнениями и неуверенностью, но может приводить к высшему удовлетворению, потому собственные выборы и мотивации приводятся в сознание.
Эта библейская история — как в интерпретации Маймонида, так и в нашей математической теории — подчеркивает важность выбора между самостоятельным мышлением и готовыми правилами. Сильнейший инстинкт наталкивает человека на то самое правило, от которого другой нас удерживает. Математически можно сформулировать функцию полезности так, чтобы инстинкт к знанию и правила сблизились. Такая мера “полезности” учтет значение быстрых решений для выживания, а также ограниченность любого личного опыта, неопределенность в наблюдениях и данных, необходимость ограничить возможность наихудших исходов (предотвращение смерти) в сравнении с максимизацией “выгоды в среднем”. Функция полезности может даже учесть тот факт, что будущее неизвестно, поэтому личный опыт необходимо соединять со знанием, накопленным в культуре. Если студент на экзамене, решая задачу, учтет не все факторы функции полезности, он может получить четверку или тройку вместо пятерки. Однако это не повод для изгнания всего человечества из рая. Маймонид указывает на нечто другое, более фундаментальное, чем правильный выбор функции полезности, — использование или неиспользование способности к познанию и к сознательным решениям определяет фундаментальную неидеальность человека, “первородный грех”.
Соотнесем библейский рассказ об изгнании из рая с нейронными механизмами правил и инстинкта к знанию и перевернем эту тысячелетнюю историю на научный лад.
Механизмы мышления
Основные механизмы мышления, составляющие инстинкт к знанию, описаны в многочисленных публикациях по психологии и когнитивной науке. Мышление организовано в приблизительную иерархию нейронных сигналов из многих уровней. На нижних уровнях воспринимаются простые объекты. Выше — понимание общих и абстрактных концепций, объединяющих знания нижних уровней, на верху иерархии — концепции, объединяющие все наше знание; как будет показано ниже — это концепции смысла жизни и цели существования.
На каждом уровне механизмы восприятия и познания вовлекают взаимодействие сигналов, идущих “снизу вверх” и “сверху вниз”. Сигналы, идущие сверху, генерируются мыслительными моделями, хранящимися в памяти на верхних уровнях; а идущие снизу — моделями распознанными на нижних уровнях; на самом нижнем уровне сигналы порождаются сенсорными органами. Между сетчаткой глаза и областью коры мозга, распознающей объекты, — много уровней, но для краткости будем говорить об одном уровне, как если бы наши глаза воспринимали объекты благодаря уже существующим моделям. Когда модель совпадает с изображением на сетчатке, мы воспринимаем объект. Однако модели, хранящиеся в памяти, никогда не совпадают в точности с сенсорными данными, потому что “тот же самый стул” никогда не бывает “точно тем же”: угол зрения, освещение, окружающее всегда отличаются от прошлых восприятий. Поэтому модели в памяти всегда требуют изменений, подгонки, чтобы они совпали с сенсорными сигналами. Механизм “подгонки” направляется инстинктом к знанию. Этот инстинкт, следовательно, необходим для каждого восприятия. Когда в 1950-е годы появились компьютеры, математики думали, что вскоре искусственный интеллект намного обгонит человеческий. Этого не произошло. Почему? Первоначально предполагалось, что для восприятия и познания достаточно будет взять похожую модель из памяти. Но оказалось, что модели не подходили к данным на сетчатке, которые непрерывно меняются.
Шестьдесят лет исследований показали, что концепции-модели в памяти не четкие, а расплывчатые. Если вы, закрыв глаза, представите стул, то он будет напоминать о многих стульях, которые вы видели — воображение вызывает модели в вашей памяти. Если вы смотрите с открытыми глазами, то происходит “подгонка” воображаемого объекта к изображению на сетчатке; инстинкт к знанию направляет процесс подгонки моделей; в этом процессе “стул” становится четче, яснее и более похож на конкретный стул. Математически инстинкт к знанию максимизирует меру схожести между моделями и сигналами; этот процесс описывается динамической логикой, превращающей расплывчатые модели в четкие и конкретные, совпадающие с поступающими сигналами. Нашему сознанию недоступны ни расплывчатые модели, ни процесс подгонки, если мы смотрим на окружающие предметы. Сознательно нами воспринимается лишь конечный результат: четкие модели, совпадающие с сенсорными сигналами. Потребовалось много лет изучения и математического моделирования нейрофизиологии зрения, чтобы узнать, что воображаемый предмет создается теми же моделями, которые участвуют в восприятии. Инстинкт к знанию изменяет расплывчатые и менее доступные сознанию модели, превращая их в более четкие модели, которые лучше совпадают с объектами в сенсорных сигналах.
На верхних уровнях иерархии мышления, где происходит осознание сложных понятий, повторяется процесс подгонки. Как наши глаза видят объекты с помощью моделей, так и абстрактные модели “видят” абстрактные понятия среди сигналов, идущих снизу, как внутренние глаза мышления. Этот процесс поразительно напоминает наивную идею “гомункула”, часто обсуждавшуюся в донаучной литературе о мышлении. Гомункул понимался, как маленький мозг внутри нашего мозга, который воспринимал наши восприятия и сообщал их нашему мозгу. Если гомункул воспринимает “стол и стулья”, то кто же воспринимает “столовую комнату”? — следующий гомункул, и так до бесконечности. Но в мозгу “нет места” для бесконечной цепи гомункулов. Теперь у нас есть научное объяснение, которое не требует бесконечной цепи. Вместо нее — иерархия моделей мышления, все более и более расплывчатых, и на высшем уровне — расплывчатые и недоступные сознанию важнейшие модели мышления.
Эстетические эмоции
Каждый процесс восприятия и познания происходит таким образом, чтобы удовлетворить потребность-инстинкт к знанию. Удовлетворение инстинктов мы ощущаем эмоционально. С. Гроссберг и Д. Лавин (1987) разработали нейронную модель, в которой удовлетворение или неудовлетворение инстинктов ощущаются как положительные или отрицательные эмоции. Эмоции — это нейронные сигналы, соединяющие инстинктивные области мозга с принимающими решения. Эмоции сообщают инстинктивным механизмам о возможности удовлетворения инстинктивных потребностей. Например, модель “объекта-еды” посылает положительный эмоциональный сигнал в “район инстинкта еды” в мозгу голодного человека; и “объект-еда” будет быстрее распознан.
Как мы ощущаем эмоции удовлетворения инстинкта к знанию? При восприятии обычных объектов, эти эмоции ниже порога сознательного ощущения. Однако, если окружающие объекты не соответствуют моделям в мышлении, мы немедленно ощущаем сильную дисгармонию (между реальностью и нашими ожиданиями). Фильмы ужасов построены на этом механизме восприятия: они показывают объекты и ситуации, не соответствующие нашим моделям-ожиданиям, что вызывает сильные отрицательные эмоции. Подобным образом мы не воспринимаем сознательно работу механизмов переваривания пищи, но остро воспринимаем нарушение этих процессов. Однако, если мы решим сложную проблему, занимавшую наше мышление в течение нескольких дней, то ощущаем положительные эмоции. Таким образом, на высоких уровнях
понимания и положительные и отрицательные эмоции, связанные с инстинктом к знанию, ощущаются сознательно.
Эмоции, связанные с инстинктом к знанию, относятся к мышлению и не связаны с телесными потребностями, как еда или секс. Духовные эмоции со времени Канта называются эстетическими. Эти эмоции не ограничены художественными занятиями, они присущи каждому восприятию и познанию. Чем выше в иерархии, тем расплывчатей модели, тем труднее воспринять их сознанием — следовательно, требуется больше мыслительных усилий, чтобы адаптировать эти модели к жизни, сделать их более сознательными. Когда нам это удается, мы ощущаем сильные эстетические эмоции.
Если высшие модели цели и смысла существования адаптируются и становятся более доступны сознанию, то мы ощущаем присутствие красоты. В окружающем мире нельзя непосредственно увидеть смысл и цель жизни, случайные ежедневные обстоятельства часто убеждают в обратном, в бессмысленности жизни. Тем не менее, чтобы концентрировать волю, делать жизнь удовлетворительной, мы должны верить, что смысл существует. Когда в результате адаптации к жизненному опыту модель смысла и цели улучшается, когда мы сознательно ощущаем, что смысл существует, тогда инстинкт к знанию удовлетворяется на высшем уровне иерархии. И ощущается мимолетная, столь драгоценная эмоция прекрасного. Человек получает крупицу высшего влечения.
Эмоция прекрасного, красоты связана с моделями познания на высших уровнях иерархии мышления, а похожая на нее эмоция духовно-возвышенного —
с высшими моделями поведения. Поведение в значительной мере похоже на понимание: оно также управляется механизмом моделей. Мы действуем, сопоставляя модели поведения с обстоятельствами. Для каждого поступка необходима модель-основание. Бессмысленное и бесцельное существование не выживает в эволюции, поэтому необходимы высшие модели поведения, реализующие смысл. Эти модели поведения расплывчаты и неосознанны, как и модели понимания смысла. Человек не может знать ни своего предназначения, ни того, какие поступки наполнят его жизнь смыслом, ни тем более того, возможно ли такое поведение. Однако жизнь без такой веры обесценивается. Поэтому когда улучшается модель человеческих действий или хотя бы вера, мы чувствуем эмоцию духовно-возвышенного.
Существует и противоположная точка зрения, вера в то, что человек может понять и выбрать своей волей самый лучший возвышенный способ жизни, реализуя свое предназначение. Однако в идее человеческого предназначения содержится противоречие, осознанное в начале нашей эры. Принципиальным моментом этого осознания, по-видимому, является спор между Августином и Пелагием, происходивший в V в. Августин утверждал, что человек, унаследовав Адамов грех, не в силах спасти себя иначе, как только получив Божественную благодать. Пелагий, напротив, считал, что человек по своей воле выбирает грешить ему или избегать греха. Учение Пелагия было отвергнуто церковью и признано ересью, а учение Августина определило основы христианской этики. Противоречие человеческой природы христианство признает фундаментальным фактом нашего существования.
Есть математическая причина, почему выбор прекрасного и возвышенного не может быть четким, ясным и полностью сознательным. Для такого выбора потребовалось бы рассмотреть и оценить бесконечные множества. Восприятие простого объекта, как обсуждалось, требует подгонки модели к подмножеству сигналов (скажем на сетчатке глаза), пришедших от объекта. Каждый глаз воспринимает около 10000 сигналов 10 раз в секунду. Восприятие, следовательно, требует сравнения тысяч и миллионов сигналов с моделями тысяч объектов. Но забудем на секунду об этих больших числах, и рассмотрим выбор, скажем,
100 моделей, которые следует сравнить с подмножествами только из 100 сигналов. Количество таких подмножеств 100100. Это число больше, чем число всех взаимодействий между всеми элементарными частицами во Вселенной за все время ее существования. Поэтому выбор прекрасного и возвышенного требует оценки “физически бесконечного” числа подмножеств — следовательно, требует бесконечной информации и невозможен.
Врожденные и приобретенные ценности-модели, модели прекрасного и возвышенного помогают нам делать выбор осмысленных и важных подмножеств воспринимаемых сигналов. Но эти модели не сводятся к четким правилам,
и математические аргументы показывают, почему высшие эстетические устремления нельзя полностью свести к четким формулам. Таким образом, современная наука подтверждает, что окончательный выбор прекрасного и возвышенного недоступен четкому сознательному человеческому решению и в этом совпадает с позицией многих религий: нет готовых правил для реализации высшего смысла. Понадобились столетия, чтобы проникновения Маймонида получили научное рациональное объяснение в теории инстинкта к знанию. Человек стремится к выбору прекрасного и возвышенного, но цель этого стремления построить окончательные модели прекрасного и возвышенного недостижима, особенно в сложных вопросах важнейших жизненных решений. Нам приходится “срезать углы” в поисках решений, пользоваться готовыми правилами, коллективной мудростью, накопленной тысячелетиями; удел человека — жить в этом противоречии.
Смысл и иерархия мышления
Однако в чем же первородный грех? Что греховного в том, что человек не может выполнить абсолютно невозможного? Почему ранняя христианская церковь объявила ересью вполне здравое учение Пелагия? Почему интерпретация Маймонида истории Адама и Евы вызывает споры? Почему ницшевская идея “супермена”, идеального человека, который сможет сам решать, что хорошо и что плохо, часто остается непонятой и презираемой?
Эти вопросы драматизируют постоянно существующее в человеческой культуре напряжение между стремлением к новому знанию и желанием сохранить то, что проверено веками. Напряжение между стремлением увеличить человеческие возможности и желанием ограничить новое для сохранения принятого и проверенного социального порядка. Вся культура, включая религии, создана мышлением, действующим в обществе, и можно попытаться понять источники этого напряжения и самого первородного греха из теорий о мышлении.
Д. Лавин и Л. Перловский создали теорию мышления и структур мозга, которая соединила механизмы инстинкта к знанию и экономии усилий, а также учла индивидуальные различия в этих механизмах. На каждом уровне иерархии мышления инстинкт к знанию улучшает существующие модели мышления и создает новые, которые лучше соответствуют сигналам, идущим из нижних уровней. Так создаются разнообразные, конкретные модели, увеличивается четкость и разнообразность знаний. Вслед за К.-Г. Юнгом, этот процесс мы называем дифференциацией.
Каждая часть тела или механизм мышления в живом организме возникли в результате длительной эволюции и, следовательно, — для определенной цели. Назначение, цель моделей — удовлетворять инстинкт к знанию. На каждом уровне иерархии модели удовлетворяют инстинкт к знанию тем, что находят соответствующие им образы в сигналах, идущих снизу. (Разумеется, у моделей есть и другие цели, связанные с удовлетворением телесных инстинктов: например, распознавание еды может удовлетворять инстинкт к еде, голод, но в этой статье мы ограничимся духовными нуждами, инстинктом к знанию.) Каждая концепция-модель, распознав соответствующий ей объект или ситуацию, посылает сигнал на следующий уровень иерархии мышления. Там он становится частью более общей абстрактной модели и этим удовлетворяет инстинкт к знанию на более высоком уровне. Иными словами, значение, смысл концепции-модели получают на следующих уровнях иерархии мышления. Инстинкт к знанию и эстетические эмоции на верхних уровнях воспринимаются более сознательно, чем на нижних уровнях.
Чистое эстетическое чувство гармонии между нашими знаниями и окружающим миром на нижних уровнях не воспринимается сознательно (как говорилось, мы не приходим в восторг, когда понимаем, что перед нами стол). Мы не ощущаем особого наслаждения от способности воспринимать окружающие объекты. Но мы наслаждаемся решением сложной задачи, потребовавшей много времени и сил. Эта эмоция, чувство гармонии, вызвано тем, что модель высокого уровня объединяет многие нижние модели — этим увеличивается смысл и целесообразность наших разнообразных знаний. Следуя Юнгу, этот процесс назовем синтезом. Юнг подчеркивал, что синтез необходим для психологического здоровья.
Синтез, чувство общего смысла и цельности знаний, связан с ощущением смысла и цели в жизни, которые мы воспринимаем на верхних уровнях иерархии мышления. На этих высших уровнях, как обсуждалось, концептуальное содержание моделей недифференцировано, расплывчато; также эмоциональное от концептуального отделяется нечетко. Смысл жизни мы чувствуем и как эмоцию и как концепцию (обычно неясную; иногда может казаться, что смысл жизни ясен и четко определен, но это ощущение проходит с опытом и при размышлении). Сильная эмоциональная окраска размышлений о смысле жизни придает могущество — смысл и цель — человеческому существованию. Эта эмоция смысла необходима для концентрации воли и крайне важна для эволюции и выживания. Если иерархия знаний не соответствует человеческим нуждам и не дает опоры чувству смысла, вся иерархия может обрушиться — что было важным механизмом (может быть, наиболее важным) при крушении древних цивилизаций. Инстинкт к знанию требует удовлетворения и на нижних уровнях понимания ежедневных объектов вокруг нас, и на высших уровнях иерархии мышления — понимания совокупности всего знания в единстве, что мы ощущаем как цель и смысл жизни. Таким образом, инстинкт к знанию парадоксально требует одновременно и дифференциации и синтеза — согласовать всю жизнь с требованиями инстинкта.
Как возникают в мышлении первоначальные расплывчатые модели-концепции? На нижних уровнях иерархии они создаются врожденными механизмами мозга. Их дифференциация обусловлена образами объектов в сенсорных сигналах. Эти механизмы объединяют нас с животными. А как возникают общие и абстрактные модели? Как можно понимать и искать там, где человек ничего не видит и не осязает? Ясно, что дети не рождаются с такими абстрактными моделями в мышлении, как “рациональность”, “законность”, “смысл”. Эти идеи не могут возникнуть и как полезные комбинации более простых идей. Мы обсуждали: существует слишком много комбинаций простых идей; перебрать, оценить их и выбрать полезные невозможно. Общие, абстрактные модели высокого уровня отбирались в культуре тысячелетиями — и достаются каждому через язык. В нашем мышлении — две параллельные взаимодействующие иерархии: язык и познание мира.
Способность к абстрактным концепциям — уникальная человеческая способность — тесно связана с языком. Наши ближайшие родственники в животном мире, приматы, обладая бoльшим размером мозга и интеллектом в сравнении с остальным животным миром, не владеют языком — и у них нет “основания” для абстрактных концепций. Единственное основание для абстрактных концепций — это понятия языка, которым каждый ребенок научается в детстве из окружающего языка и культуры на многих уровнях иерархии. Абстрактные модели познания на верхних уровнях “основаны” на моделях языка. К пяти годам каждый ребенок, без особого обучения, может говорить почти обо всем, существующем в окружающей культуре и знает концепции языка — понятия — четко и конкретно. Однако представления о мире — модели познания — остаются расплывчаты, и ребенок не может ориентироваться в реальном мире так, как взрослый. Модели познания адаптируются всю последующую жизнь, чтобы они стали такими же ясными, как понятия языка.
Понятия-модели языка мы воспринимаем “в готовом виде”, дифференцированными, без всяких усилий — это возможно, как объяснил Хомский, благодаря особой врожденной способности, которую Стив Пинкер назвал “инстинктом к языку”. Этот инстинкт соединяет врожденные понятия-модели языка со звучащим вокруг языком: ребенок запоминает множество слов, услышав их один или два раза. Но слова не соединяются автоматически с окружающей действительностью. Слова — это лишь отправная точка для концепций-моделей познания. В окружающем мире предметы, соответствующие словам, определяются под влиянием другого инстинкта — к знанию. От слов и предметов человек переходит к общим абстрактным понятиям, которые нельзя непосредственно увидеть, таким как “знакомый”, “пассажир”, “закон”… “А я чей знакомый?” “И я тоже пассажир?” — спрашивает ребенок и ищет эти соотношения.
Слова — это четкие модели языка, находящиеся в сознании; мыслящему словами человеку кажется, что он все понимает и сознательно контролирует свою жизнь. Язык принуждает человека двигаться по определенным путям. Так подросток думает, что он прекрасно ориентируется в жизни, но к тридцати годам соответствия языка и жизненного опыта меняются, и этот процесс улучшения соответствий продолжается, пока человек мыслит. В понимании языка и реальности происходят несовпадения, потому что модели языка четкие и сознательные, а представления о жизни остаются расплывчатыми — и человек живет в этом противоречии. Так пятилетний ребенок знает о “хороших и плохих дядях и тетях”, но кто в сорок или в семьдесят лет может утверждать, что безошибочно применяет это знание в жизни? Философы и теологи спорят о добре и зле тысячи лет, и эти споры не заканчиваются.
Четкие и ясные понятия языка дают готовые правила поведения (“К плохому дяде не подходи”). А чтобы думать самому (что хорошо, что плохо), необходимо создавать познавательные модели, приспособленные к собственному жизненному опыту (в идеале, используя все культурное наследство) — для этого в эволюции возник инстинкт к знанию. В несовпадении понятий языка и представлений о жизни, инстинктов к языку и к знанию — противоречие: между стремлением к знанию и к экономии мыслительных усилий, между разумом и соблазном древнего змея, “древом познания” готовых правил.
Подарок Змея
Нейрофизиология изучает функциональные участки мозга, ответственные за различные механизмы мышления — где инстинкт к знанию и где готовые правила. Изображения мозга, полученные методом функционального магнитного резонанса, обнаружили принципиальные различия между группами людей — принимающих решения при помощи правил и теми, кто стремится понять ситуацию. Участники эксперимента делали выбор: принять риск или отказаться от риска, однако формулировка различалась: “выигрышная” формулировка — оставить себе 20 долларов из 50, которые им вначале дали, или “проигрышная” формулировка — потерять 30 из начальных 50. Ситуации совершенно одинаковые, однако решения большинства зависели от формулировок. Как мы уже знаем, большинство выбирали риск при проигрышной формулировке и отказ от риска при выигрышной. Однако меньшинство не поддавалось на формулировки, нарушая “правила”. Изображения мозга показали, что у “нарушителей правил” сильнее работает кора мозга, а у “следующих правилам” — амигдала. Кора мозга ответственна за мышление, человек отличается развитой корой от животных, у низших животных нет коры мозга. Амигдала — это древняя часть мозга, ответственная за примитивные эмоциональные реакции, как у человека, так и у высших и низших животных. “Подарок” змея отвлекал человека от самостоятельного мышления, предлагая путь назад.
Пользуясь плодом с “древа познания”, человек живет в иллюзии идеальности своего поведения. Казалось бы, есть все условия для внутренней гармонии. “Вся душа” человека вложена в малое число концепций-правил, что создает синтез в душе. Человек чувствует смысл каждой концепции, это дает уверенность в своих силах, волю. Вместе с тем в глубине человек ощущает неудовлетворенность, диссонанс, стремится выйти за пределы готовых правил; инстинкт к знанию требует удовлетворения и направляет силу и волю человека на создание новых знаний, дифференциацию. По мере увеличения знаний и роста числа концепций в каждую новую концепцию вкладывается меньше эмоций. Знания эмоционально обесцениваются; синтез разрушается, стремление к дифференциации и созданию новых концепций уменьшается. Таким образом, дифференциация и синтез находятся в сложном взаимодействии, одновременно в противоречии и в симбиозе. В этом еще один аспект противостояния между инстинктом к знанию и готовыми правилами — основа фундаментального противоречия человеческой природы, называемого иногда “первородным грехом”.
Библия говорит об этом принципиальном несовершенстве человека как о “падшем” состоянии, источнике мировых страданий. “Падшие” эмоции — использование языка и готовых формул вместо мышления — ведут к уверенности в собственной правоте, основанной на тысячелетней традиции. Такие эмоции необходимы человеку для выживания, но они принципиально отличны от эстетических эмоций, связанных с удовлетворением инстинкта к знанию, с созданием нового. Инстинкт к знанию требует индивидуальных усилий для увеличения знаний, эстетических эмоций; на высшем уровне иерархии мышления он вовлекает прекрасное и возвышенное, но при этом человек существует в диссонансе, в противоречии. Лучшие человеческие силы действуют во взаимном противоречии. Вслед за Маймонидом современные научные исследования повторяют: изгнание из рая — удел земного человеческого существования.