Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2008
Олег Андершанович Лекманов (род. в 1967 г.) — доктор филологических наук, профессор МГУ и РГГУ, автор более 250 опубликованных работ, в том числе монографий “Книга об акмеизме и другие работы” (Томск, 2000), “Жизнь Осипа Мандельштама” (СПб., 2003) и др. Живет в Москве.
ї Олег Лекманов, 2008
Олег Лекманов
“ПЕРЕМЕНА ФАМИЛИИ” Н. ОЛЕЙНИКОВА В ГАЗЕТНОМ КОНТЕКСТЕ
<I>
Пойду я в контору “Известий”,
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.
<II>
Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу!
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
<III>
Быть может, с фамилией новой
Судьба моя станет иной
И жизнь потечет по-иному,
Когда я вернуся домой.
<IV>
Собака при виде меня не залает,
А только замашет хвостом,
И в жакте меня обласкает
Сердитый подлец управдом.
……………………………………….
<V>
Свершилось! Уже не Козлов я!
Меня называть Александром нельзя.
Меня поздравляют, желают здоровья
Родные мои и друзья.
<VI>
Но что это значит? Откуда
На мне этот синий пиджак?
Зачем на подносе чужая посуда?
В бутылке зачем вместо водки коньяк?
<VIа>
Я в зеркало глянул стенное,
И в нем отразилось чужое лицо.
<VII>
Я видел лицо негодяя,
Волос напомаженный ряд,
Печальные тусклые очи,
Холодный уверенный взгляд.
<VIII>
Тогда я ощупал себя, свои руки,
Я зубы свои сосчитал,
Потрогал суконные брюки —
И сам я себя не узнал.
<IX>
Я крикнуть хотел — и не крикнул.
Заплакать хотел — и не смог.
“Привыкну, — сказал я, — привыкну”.
Однако привыкнуть не мог.
<X>
Меня окружали привычные вещи,
И все их значения были зловещи.
Тоска мое сердце сжимала,
И мне же моя же нога угрожала.
<ХI>
Я шутки шутил! Оказалось,
Нельзя было этим шутить.
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.
<ХII>
Я черного яду купил в магазине,
В карман положил пузырек.
Я вышел оттуда шатаясь,
Ко лбу прижимая платок.
<ХIII>
С последним коротким сигналом
Пробьет мой двенадцатый час.
Орлова не стало. Козлова не стало.
Друзья, помолитесь за нас!
Это стихотворение — одна из визитных карточек Николая Макаровича Олейникова. Софья Полякова числила его в ряду “наиболее интересных” олейниковских вещей. Лазарь Флейшман отметил, что в нем “отчетливо обнаруживается связь с мифологическими представлениями о тождестве имени и денотата”. Удостоилась олейниковская “Перемена фамилии” и краткой, но содержательной интерпретации в статье Лидии Гинзбург, посвященной творчеству поэта. “Стихотворение до конца сохраняет пародийную оболочку, — пишет Гинзбург. — Но очевидно смысл его не в том, чтобы пародировать уже малоактуальный балладный жанр, но чтобы сказать о страхе человека перед ускользающей от него, двоящейся личностью, — старая тема двойника, воплощения затаившегося в личности зла”.
Задача нижеследующей заметки — выявить не столько “старые”, сколько “новые” смысловые оттенки стихотворения “Перемена фамилии”, уловить которые невозможно без его соотнесения с газетным контекстом советской эпохи. “Н. Олейников с современностью не связан ни тематически, ни каким-либо другим образом”, — утверждал Анатолий Тарасенков, автор единственной и, увы, хулительной, статьи о взрослых стихах поэта, появившейся в печати при его жизни.1 Мы постараемся показать, что это утверждение отразило действительное положение вещей с точностью до наоборот.
В дореволюционной России процедура смены фамилии была весьма затруднена. Поэтому как несомненное достижение диктатуры пролетариата было воспринято многими опубликование 4 марта 1918 года декрета “О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища”, выработанного комиссией Совнаркома, утвержденного советским правительством и подписанного В. И. Лениным.
Приведем здесь первые четыре пункта этого декрета: “1. Каждому гражданину Российской Советской Федеративной Республики по достижении им восемнадцатилетнего возраста предоставляется право изменить фамильное или родовое прозвище свободно, по его желанию, поскольку этим не затрагиваются права третьих лиц, обеспеченные специальными узаконениями. 2. Лица, желающие изменить свое фамильное или родовое прозвище, обращаются по месту своего жительства к заведывающему отделом записи браков и рождений и лично представляют ему о том письменное заявление с приложением документов, удостоверяющих их личность, или копий этих документов, засвидетельствованных установленным порядком. 3. О сделанном заявлении заведующий отделом составляет протокол, опубликовывает его за счет просителя в местной правительственной газете в двухнедельный срок и одновременно пересылает для опубликования в правительственную газету центральной власти, а также извещает учреждение, ведущее списки об уголовной судимости. 4. По прошествии двухмесячного срока со времени опубликования в правительственной газете центральной власти лицо, изменившее свою фамилию или прозвище, имеет право требовать внесения этого имени во все акты гражданского состояния”.
Соответственно, на последней странице центральной правительственной газеты “Известия” регулярно печатались списки граждан, решивших изменить “фамильное или родовое прозвище”.
Позволим себе высказать осторожное предположение, что в семье Олейниковых, как и во многих других интеллигентных семьях того времени, вычитывание из столбцов на последней странице “Известий” смешных фамилий могло входить в своеобразный ритуал ознакомления с этой газетой по утрам или вечерам. Во всяком случае, в комментарии к разбираемому стихотворению Олейникова2, сообщается: импульсом для его создания “явилось обнаруженное женой автора Л. А. Олейниковой объявление в газете о том, что └Иван Петрович Гнида меняет имя на Владимир“”.
Нам удалось найти точный текст этого объявления в номере “Известий” от 14 ноября 1934 года, причем на самом деле оно выглядит еще более забавно, хотя и менее абсурдно, чем это запомнилось жене поэта: некоторый Кирилл Васильевич Гнида действительно меняет, но не имя на Владимир, а фамилию на Райский (далее во всех примерах будет указываться не число, а номер газеты; цитируемое объявление напечатано в № 265).
Желание изменить неблагозвучную фамилию на (более или менее) красиво звучащую — это, пожалуй, самая частая причина, толкавшая советских граждан навсегда прощаться с прежними фамилиями и именами. Вспомнив для начала знаменитое “Наконец-то! Какашкин меняет свою фамилию на Любимов” из записной книжки Ильи Ильфа 1936—1937 годов, остальные примеры приведем из “Известий” за 1934 год, пожертвовав ради соблюдения благопристойности наиболее колоритными случаями: Жеребилов на Барсов (№ 45); Хренов на Лондонский (№ 119); Негодяев на Виноградов (№ 119); Живолуп на Днепров (№ 119); Дрищук на Полонский (№ 139); Сопляков на Сибиряков (№ 139); Синепупов на Зорин (№ 149); Тупорылов на Туппор (№ 167); Новодранов на Новодаров (№ 229).
Весьма часто встречаются примеры замены неблагозвучной фамилии именно на Орлов: Голоштанов на Орлов (№ 74); Бздюлёв на Орлов (№ 119); Нюнин на Орлов (№ 135); Жуликов на Орлов (№ 167); Ширинкин на Орлов
(№ 175); Рохлин на Орлов (№ 178). Реже, но попадаются замены не слишком благозвучной фамилии с корнем “козёл” или “козл” на благозвучную: Козлов на Фондаренко (№ 265) и Козёл на Грушницкий (№ 175). Заметим в скобках, что замена своей фамилии на фамилию литературного персонажа (необязательно однозначно положительного) — случай достаточно частый. Приведем здесь еще три примера: Асанбаев на Печорин (№ 45); Пердунов на Дубровский
(№ 45); Попов на Онегин (№ 149).
Очень часто советские люди в 1920—1930-е годы меняли фамилию с “религиозными” обертонами на “нейтральную”. Примеры: Всехсвятский на Лилин (№ 74); Богородские на Горские (№ 119); Богоявленский на Рудин (№ 149); Архангелов на Харьков (№ 160); Дьячков на Дунаев (№ 229); Чудотворцевы на Чернышевы (№ 244); Боголюбов на Липовский (№ 186). В этом отношении наш первый пример (Гнида на Райский) нетипичен.
Иногда граждане меняли неблагозвучную или политически “неблагонадежную” фамилию на “нейтральную” или актуально “советскую”, а также — “нейтральную” на актуально “советскую”: Клячкин на Леваневский (№ 167) —
в честь спасения “Челюскина”; Чупеткин на Маяковский (№ 175); Жандармов на Октябрь (№ 244). Похожая ситуация когда-то была описана в фельетоне Михаила Булгакова “Игра природы”, в финале которого пролетарий Петр Николаевич Врангель обращается к властям со следующим слезным заявлением: “Ввиду того, что никакого мне проходу нету в жизни, просю мою роковую фамилию сменить на многоуважаемую фамилию по матери — Иванов”.
Обнаруживается немало объявлений, в которых еврейские имена, фамилии и отчества меняются на русские: Хусид Абрам Ильич на Медведь Алексей
(№ 74); Исаак на Вадим (№ 159); Ицхак на Александр (№ 124); Сарра
на Александра (№ 135); Давид Маркович Гринберг на Валентин Вольский
(№ 135); Хаим на Сергей (№ 139); Абрам на Адольф (№ 145); Калкштейн на Поэма (№ 167) и многие другие сходные примеры.
В свою очередь, “слишком” русские имена граждане страны советов стремились сменить на “нейтральные” (и никогда — наоборот): Пантелеймон на Валентин (№ 119); Фёкла на Валентина (№ 124); Никанор на Михаил (№ 124);
Тит на Евгений (№ 124); Парфён на Геннадий (№ 139); Трофим на Леонид
(№ 149); Лука на Дмитрий (№ 227); Никанор на Николай (№ 178); Прасковья (в полном, хотя и непреднамеренном соответствии с хрестоматийными строками из “Евгения Онегина”) на Полина (№ 178).
Во избежание недоразумений особо оговорим, что речь в этой заметке не идет о тех, самых многочисленных случаях перемены фамилии, когда жена брала фамилию мужа (Лидия Суок на Багрицкая в № 119, уже после смерти автора “Птицелова” и “Контрабандистов”).
Микроанализ причин, руководствуясь которыми “уважаемые граждане” СССР меняли свои имена и фамилии, позволяет в очередной раз подметить характерно советское противоречие: декрет “О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища” был выработан специально для того, чтобы люди новой формации могли во всей полноте проявлять собственную индивидуальность и свободу воли. Однако реальная жизнь подталкивала граждан, меняя фамилии и имена, стремиться как раз к размыванию личности и, в частности, к утрате отчетливо выраженных через имя или фамилию национальности и памяти о своем происхождении (например, из духовенства). Случаи, когда из чистого эстетического удовольствия советский гражданин в 1934 году менял “некрасивые” фамилию, имя и отчество на “красивые” (как Белокопытов Борис Константинович на Туман Май в № 74), можно пересчитать по пальцам.
И вот теперь самое время обратить внимание на то, что герой стихотворения Олейникова “Перемена фамилии” оказывается типично советским человеком не до конца, а ровно наполовину. Неблагозвучную фамилию Козлов он на красивую Орлов меняет, но одновременно из неброского Александра превращается в отнюдь не обычного по советским меркам Никандра: это имя в качестве обретенного взамен утраченного в 1934 году не выбрал ни один человек.
Имя греческого происхождения Никандр нередко давали при рождении мальчикам в семьях православных священников, а в современной Олейникову и предшествующей отечественной литературе это имя, как правило, присваивалось персонажам из русских дворянских, поповских, чиновничьих и крестьянских семей. Будь это Никандр из “Российского Жилблаза” В. Нарежного, или приказчик Никандр Мухояров из пьесы А. Островского “Правда — хорошо,
а счастье лучше”, или Никандр Пташкин из “Мрачного штурмана” К. Станюковича, или Никандр Рассветов из “Страны негодяев” С. Есенина, или владыка Никандр из пьесы М. Горького “Егор Булычов и другие”, или дьякон Никандр из повести С. Сергеева-Ценского “Чудо”… Намеренно не включаем в этой заметке имя Никандр (как и фамилии Козлов и Орлов) в обэриутский контекст. Отметим только, что персонаж с таким именем (прототипом которого был приятель Хармса Никандр Тювелёв) появляется в маленькой пьесе в стихах Даниила Хармса “Вода и Хню” (1931), которая, согласно ремарке самого Хармса, “<п>ринадлеж<ала> Н. М. Олейникову”.
Выходит, проблема героя “Перемены фамилии” состоит не только в том, что он невольно разбудил в себе двойника, воплощающего затаившееся в личности зло, но и в том, что этот двойник не целен. Его также раздирают противоречия, как прежде они раздирали героя. Ни утонченный Орлов Александр, ни сермяжный Козлов Никандр, вероятно, не мучились бы так, как раздвоенный Орлов Никандр:
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.
Тут “сознанье” взято из словаря так и не обретшего плоти и крови Орлова Александра, а простонародное “не хотелося” — из лексикона Козлова Никандра. Орлов Александр, движимый механизмом культурной памяти, лучше всех описанным М. Л. Гаспаровым, нагрузил стихотворение “Перемена фамилии” семантическими ореолами, характерными в русской традиции для 3-стопного амфибрахия с рифмующимися окончаниями ЖМЖМ: стихотворение содержит множество бытовых подробностей, торжественная интонация чередуется в нем с романтической, а жанровой основой для “Перемены фамилии” послужили баллада и, в меньшей степени (в V строфе), — заздравная песня. Неумелый Козлов Никандр дважды разрушил продуманную Орловым Александром строфику стихотворения и последовательность рифмовки в нем: между VI и VII строфами в текст вклинивается двустишие (VIa.), а схема рифмующихся окончаний X строфы выглядит так: ЖЖЖЖ. Но и самый 3-стопный амфибрахий в IV, V, VI, VIa, VIII, X и XII строфах чередуется с 4-стопным. Орлов Александр обогатил стихотворение “Перемена фамилии” романтическими клише вроде: “Печальные тусклые очи, / Холодный уверенный взгляд”, “Тоска мое сердце сжимала”, а также “Друзья, помолитесь за нас!”. Козлов Никандр — просторечием “вернуся”, колоритной и опять же бытовой подробностью: “И в жакте меня обласкает сердитый подлец управдом” и неуклюжей строкой: “И мне же моя же нога угрожала”.
Остается напомнить, что двойную жизнь в 1920—1930-е годы вел и сам Николай Макарович Олейников, в чьем псевдониме Макар Свирепый отчетливо “русское” отчество поэта преобразилось в имя, заменив “нейтральное” Николай (в газетном примере из № 119 “Известий”, разумеется, наоборот: там Макар меняет имя на Николай). “Олейников в жизни и поэзии был одновременно Орловым и Козловым, имел кроме истинного лица множество фиктивных, скрывающих подлинное”, — лишь самую малость утрируя, писала Софья Полякова. Примыкавший к группе ленинградских молодых поэтов-авангардистов, Олейников в решительный момент объединить себя с ними отказался, ведь в зале присутствовали “его ребята из райкома”. Собственно, из страха перед “ребятами из райкома” Олейников так никогда официально и не присоединился к ОБЭРИУ.
Для контраста процитируем в заключение фрагмент из дневника Евгения Шварца, рассказывающий о смелом и последовательном поведении Даниила Хармса и затрагивающий важную для нас тему “перемены фамилии”: “Был Даниил Иванович храбр. В паспорте к фамилии Ювачёв приписал он своим корявым почерком псевдоним Хармс, и, когда различные учреждения, в том числе и отделение милиции, приходили от этого в ужас, он сохранял ледяное спокойствие”.