К 85-летию со дня рождения писателя
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2008
Геннадий Философович Николаев (род. в 1932 г.) окончил Томский политехнический институт, работал на предприятиях в Новосибирске, Усть-Каменогорске, Ангарске, Иркутске. Член Союза писателей с 1971 г. Автор 12 книг прозы (“Плеть о двух концах”, “Лесная подстанция”, “Квартира”, “День милосердия”, “Город без названия”, “Зона для гениев” и др.). Работал редактором альманаха “Сибирь” (Иркутск), главным редактором журнала “Звезда” (Санкт-Петербург). С 1999 г. живет в Дортмунде (ФРГ), оставаясь гражданином Российской Федерации.
ї Геннадий Николаев, 2008
Геннадий Николаев
ПЕРЕЧИТЫВАЯ ТЕНДРЯКОВА В ХХI ВЕКЕ
К 85-летию со дня рождения писателя
Нравственность — совокупность правил поведения людей по отношению друг к другу и к обществу…
В. Ф. Тендряков. “Революция! Революция! Революция!”. Неизданное. М.: Художественная литература, 1995.
Нравственность — это критическое отношение к себе.
В. Ф. Тендряков. Ответ на вопрос студентов Московского педагогического института. 1982.
Свою статью “Тысяча первый раз о нравственности” Владимир Федорович Тендряков (1923—1984) предварил словами: “Данная работа является попыткой доказать, что именно сейчас мир дозрел до нравственных преобразований”. Сегодня это заявление может показаться вызывающе дерзким, более того —
не имеющим реальной основы под собой. Но вспомним, в какие годы создавалась эта статья — 1969—1984! До начала перестройки, за семь лет до крушения коммунистической системы и советской империи. В этот же период рухнула пресловутая Берлинская стена, бывшие страны “народной демократии”, вслед за Польшей, получили возможность строить “истинную” демократию, бывшие республики СССР тоже обрели самостоятельность (хотя до сих пор неясно, насколько продвинулись они в сторону прогресса и демократии). В новой России была отменена цензура! Холод привычной конфронтации с Западом стал сменяться теплом взаимопонимания и сотрудничества. Это ли не начало нравственных преобразований в мире, почувствованных и предсказанных Тендряковым? Он жил в своем времени и в мире идей иных, чем те, что будоражат воображение современных глобалистов-интеллектуалов, например, идеи Фрэнсиса Фукуямы, изложенные им в нашумевшей книге “Конец Истории”, или идеи Томаса Л. Фридмана, изложенные в его книге, тоже ставшей бестселлером, “Плоский мир. Краткая история ХХI века”. И “Конец Истории”, и “Плоский мир”, и талантливые фантазии других философов и журналистов на тему “прошлое — настоящее — будущее” любопытны прежде всего своей экстравагантностью, смелостью обращения с жизненным материалом, который далеко не всегда дает основания для столь радикальных предположений и выводов. Коренная жизнь народов — это не “плоский мир”, она гораздо более “шероховата”, обширна, разнообразна и — в то же время — убога, чем видится знаменитым сочинителям экстравагантных гипотез. Идей, касающихся именно коренной жизни народа, не так уж и много. Если иметь в виду Россию, то это солженицынская идея восстановления дореволюционных форм народной жизни — земства, общины, собрания типа вече, думы и т. д. Увы, это из разряда ушедших идей. Идея Тендрякова нацелена на будущее, ибо основывается на самом главном, коренном качестве, которое является универсальным средством построения общества любой формации, — на необходимости всеобщей нравствености.
Каждый новый век становится веком жесткой проверки “великих” идей предыдущих веков — проверки и сдачи их в мусорный бак Истории. Идей, которые вызывали великий энтузиазм масс и двигали эти массы не всегда к тем целям, которые провозглашались в начале пути. Войны, крестовые походы, костры инквизиции, массовые репрессии, геноциды, погромы, бунты, революции, все вместе взятые, ленинско-сталинское уничтожение собственного народа во имя “светлого будущего”, наконец, холокост — трагическая вершина нацистской “идеи” выведения “сверхчеловеков” путем выбраковки “неполноценных” с расистской точки зрения.
Что является толчком к началу и развитию до чудовищных размеров этих катаклизмов? Может быть, слишком тяжелые условия жизни? Экономика? Да, наверняка. Известны восстания рабов, крепостных крестьян, бесправных рабочих. Может быть, идея, которая овладевает массами: “Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…”? Тоже верно. От идеи покорения соседа-супостата, слишком хорошо живущего “за бугром”, через идею создания мировой империи во славу самого себя, великого, или Отечества, тоже великого, вплоть до идеи “исламо-ленинизма” (по Т. Фридману): сокрушить полмира во имя “единственно истинного” Бога или в состоянии клинического страха вооружиться так, чтобы не только врагам, но и самим стало страшно до умопомрачения? А может быть, влияние солнечной активности, вызывающей каждые одиннадцать лет всплески всемирных психозов, войны, революции, эпидемии и прочие напасти? Это доказано научно. (См. труды основоположника космической биологии А. Л. Чижевского: Космический пульс жизни. М.: Мысль, 1995.) А может быть, безнравственные отношения между людьми? Именно этой проблемой занимался писатель Тендряков.
Сегодня личность, творчество, идеи Владимира Федоровича Тендрякова нужны России, да и всему миру, пожалуй, как никогда! И это — не метафора, которой украшают юбилейные статьи профессиональные критики. Строки эти всего лишь попытка подвести некий, естественно, условный итог, напомнить думающему читателю, что же “пекло” Тендрякова и как жил и развивался в его мире жесткого реализма набиравший все большую силу и глубину мир научно-прогнозируемого будущего.
Устремленность в будущее, попытка прорваться сквозь неведомое усилием интеллекта ради улучшения жизни людей, ради Человека, который (в это Тендряков страстно верил!) поднимется из нынешнего состояния наемного полураба до Личности, способной к осознанному и коллективному продвижению всей человеческой цивилизации, независимо от расовых, национальных, религиозных, политических и прочих особенностей, за ту заветную черту, где кончается средневековье и начинается эра “Человека, преодолевшего себя” (Гете: “Закон, связывающий все живое, не распространяется на человека, преодолевшего себя”, то бишь “свинцовые инстинкты”, по Толстому), — вот идеал Тендрякова. “…Ищи бессмертия не одного человека, а всего человечества…” — провозглашал он устами своего героя из фантастической повести “Путешествие длиной в век”.
Однако было бы неверно называть Тендрякова фантастом, фантазером, утопистом — он никогда не отрывался от нашей грешной земли, всю жизнь был на острие проблем, не приукрашивал, не витийствовал, не писал угодное властям, он в прямом смысле выполнял завет Пушкина — “глаголом жег сердца людей”. Тогда откуда этот парадокс: “деревенщик”, автор шести томов первоклассной прозы все явственнее проявляется в наши дни как писатель далеко не однозначный, многоплановый, сумевший поднять голову над гнетущими буднями и мужественно взяться за поиск ответов на самые трудные вопросы современности.
Интересно, в какой ряд, с “высоты” нового века, вписывается писатель Тендряков? Ряд этот определяется теми книгами, что были его настольными, и теми авторами, интересом к трудам которых была пронизана вся его творческая жизнь. Идеи этих авторов — прорыв коллективного гениального в пограничные сферы науки и нравственности, и здесь несомненно следует назвать П. Тейяра де Шардена, В. И. Вернадского, А. Швейцера, С. Цвейга, А. Камю, И. И. Мечникова,
С. Лема, Н. А. Козырева… Ряд этот, естественно, не полон, а идеи — лишь основа для понимания широты интересов писателя Тендрякова. Вот лишь краткая мозаика из основных идей этого ряда.
“Напрасно мы стремимся, не изменив наших привычек, урегулировать международные конфликты путем исправления границ или превратив в развлекательный └досуг“ высвободившуюся активность человечества, — писал Тейяр де Шарден. — Судя по ходу вещей, мы скоро сплющим друг друга, и что-то взорвется, если мы будем упорствовать в стремлении растворить в заботах о наших старых лачугах материальные и духовные силы, отныне скроенные соразмерно миру.
Новой области психической экспансии — вот чего нам не хватает и что как раз находится перед нами, если мы только поднимем глаза…” (Тейяр де Шарден. Феномен человека. М., 1987).
Книга Тейяра де Шардена, этого выдающегося ученого-палеоантрополога, соединила в себе два подхода — религиозный и научный. Его идеи о переходе биологического человечества из преджизни через жизнь и мысль в сверхжизнь надбиологических существ тоже могут вооружить человечество надеждой на Будущее.
В. И. Вернадский своим провидением “научная мысль как планетарное явление”, как “геологическая сила” предупреждает человечество о необходимости осторожного обращения с этой растущей силой. “Мой оптимизм основан на понятии ноосферы… — писал он в одной из своих статей в 1942 году, в разгар Второй мировой войны. — Немцы предприняли противоестественный ход в своих идейных построениях, а так как человеческая история не есть что-нибудь случайное и теснейшим образом связана с историей биосферы, их будущее (немцев. — Г. Н.) неизбежно приведет их к упадку, из которого им нелегко будет выкарабкаться!”
За свою глубоко гуманную философию “Благоговение перед жизнью” и деятельность в русле этой философии Альберт Швейцер был удостоин Нобелевской премии.
Убежденный антифашист, автор известной книги “Совесть против насилия” и многих других выдающихся произведений, Стефан Цвейг, не выдержав нравственных испытаний, от горечи, что ничем не может противостоять тем преступлениям, что творили гитлеровцы, покончил с собой в 1942 году.
Альбер Камю, “человек бунтующий”, противник всяких догм, веривший в творческие силы человечества, создавший целую философию “защиты человека и его достоинства”, призывал всем своим творчеством к созиданию универсального человеческого сознания, общества и культуры, основанных на самой высокой нравственности.
По определению И. И. Мечникова, научно-технический прогресс должен сопровождаться еще и “умственным прогрессом”. Или, как писал Лем в “Сумме технологии”: “Наилучшим средством против невежества служит новое знание, причем следует обратить внимание на изменения в привычном порядке вещей: в предыстории практика, естественно, опережала теорию, ныне же теория обязана провидеть пути практики, ибо за всякое невежество, проявленное сейчас, человечеству придется дорого платить потом”.
Писатель-социолог В. Ф. Тендряков многие годы искал истоки нравственности. По мнению Тендрякова, она является определяющим звеном в сумме человеческих качеств, взявшись за которое, можно вытянуть всю цепь. В своем поиске он опирался на мощный фундамент. Библия с ее причудливой канвой, сотканной из легенд и поучений. Французские экономисты Пеккер и Франсуа Видаль, первые представители коллективизма в социалистическом движении. Маркс, Энгельс, Франц Меринг, Герберт Спенсер, Гегель, Толстой, Достоевский, Томас Манн, Эйнштейн… Однако его интересовала нравственность не как отвлеченная категория, основа гуманистического мировоззрения, а как этический императив для использования на практике с целью улучшения коренной жизни народа. Отсюда интерес к производительным товариществам или ассоциациям, предлагавшимся экономистами-утопистами Фурье и Оуэном; к более близким к реальности проектам создания рабочих объединений с правом самостоятельного ведения хозяйственной деятельности Луи Блана и Лассаля; к земледельческим и промышленным общинам Бюше, ученика Сен-Симона; к широким корпорациям из разрозненных товариществ по принципу самопомощи, предлагавшемуся Шульце-Деличем и существовавшему в Германии в середине XIX века; к теории “коллективного капитализма” американского экономиста
Г. Минса (начало 1960-х гг.), согласно которой противоречия развития капиталистического производства можно сгладить передачей управления собственностью от владельца в руки наемных менеджеров; и, конечно, к трудам американского экономиста Дж. Гэлбрейта о “новом индустриальном обществе”…
“…История киббуцев — это история типичной социальной утопии, которая, реализуясь, превращаясь в социальную практику, начинает деградировать. Первоначально все работали на равных, чередуя разные виды труда. Наемный труд не допускался. Быт был сведен к минимуму: завтракали, обедали и ужинали в столовой; дети практически росли и воспитывались вне семьи (ясли, детсад, школа), проводя с родителями только 2—3 часа в день (вспоминаются школы на Кубе! — Г. Н.); мизерные суммы выдавались на └карманные расходы“. Члены киббуца не могли иметь личный автомобиль. Киббуцный, коммунарский стиль жизни порождал и сохранял особую └породу“ людей — идейных сионистов, романтиков сионизма, открытых, честных, мужественных. Не случайно удельный вес выходцев из киббуцев в элитных воинских частях и на ключевых постах в государстве был заметно выше, чем в составе населения.
Однако сохранить принципы коммуны в └одном, отдельно взятом“ киббуце оказалось невозможно. Разъедало капиталистическое, рыночное окружение. Чтобы удержаться на плаву, киббуцы развивали промышленное производство с массовым применением наемных рабочих, включая арабов (в Дгании, например, почти полностью забросили сельское хозяйство и живут за счет завода, производящего оборудование для обработки алмазов). Во многих киббуцах отменили столовские трапезы, дети стали ночевать дома, разрешалось иметь машины, стало размываться равенство в труде и потреблении — основа киббуцного порядка. Возникло даже понятие: └некиббуцные киббуцы“” (Александр Бовин.
5 лет среди евреев и мидовцев, или Израиль из окна российского посольства (из дневника). М., 2000).
Тендряков, конечно, интересовался израильскими киббуцами, и положение в киббуцах было хорошо известно ему задолго до этой публикации. Да он и сам высказывался по поводу сельхозкоммун:
“Коммуны не могут служить ни подтверждением, ни отрицанием идеи массового участия в распределении дохода. Они интересны лишь тем, что попытка использовать эту идею существовала, люди о ней думали, пытались как-то воплотить в жизнь.
Но если б даже все эти коммуны имели наглядный успех и распределение дохода в них давало бы ощутимый результат, то все равно нельзя было бы сказать — вопрос решен, вопрос проверен практикой, опираясь на опыт коммун, нужно только внедрять его дальше.
Дальше все равно бы не получилось. Успех сельхозкоммун никак не мог быть механически использован в других отраслях хозяйства. При обращении взгляда к промышленным предприятиям возникали бы неожиданные пугающие трудности” (Личность и коммунизм. // Звезда, 1989, № 8).
Этим опытом Тендряков интересовался не умозрительно, не “из окна кабинета”, а весьма активно вторгаясь в реальную жизнь. Доказательство тому — его поездки (совместно с Д. А. Граниным) по Узбекистану, где проводились уникальные для того времени эксперименты с бригадным подрядом, публикация очерка “Новый час древнего Самарканда”, встречи в Самаркандском обкоме партии, в ЦК Узбекистана. Его постоянный интерес к делам строительной бригады П. Злобина, к новаторским начинаниям на Калужском заводе турбинных лопаток, поездка с А. Твардовским и Ю. Трифоновым в Калугу, переписка и контакты с публицистом А. Левиковым, написавшим книгу “Калужский вариант”. Наконец, поездки по стране, посещение (дважды) Иркутска, поездки
на Байкал, отнюдь не с развлекательными целями, интерес к строительству Нурекской и Саяно-Шушенской ГЭС . Это дружба, встречи, обсуждения проблем современности с такими выдающимися учеными и писателями, как
П. Л. Капица, В. И. Гольданский, А. Н. Леонтьев, Д. А. Гранин, В. П. Некрасов, А. Т. Твардовский, В. В. Овечкин, Ю. В. Трифонов, Ральф Шредер, Камил Икрамов, художник Орест Верейский, археолог Георгий Федоров…
Можно ли сегодня утверждать, что Тендрякову, с истинно научным упорством многие годы создававшему свою потаенную публицистику (а это целая книга!), которая увидела свет лишь после смерти автора, не повезло? Что публицистика его забыта, осталась невостребованной? Отнюдь нет!
Вот что писал в предисловии к статье Тендрякова “Метаморфозы собственности” (Звезда, 1990, № 3—4) известный немецкий критик и философ Ральф Шредер (1927—2001): “Первые части этой книги Тендряков читал мне летом 1973 года. Юрий Трифонов, который привез меня на дачу Тендрякова в Красную Пахру, уже подготовил меня к тому, что я встречусь на этот раз с совершенно другим Тендряковым, услышу настоящую большую литературу, столь своеобразную потому, что написана она без оглядки на └внутреннего цензора“ и рассчитана не на то, что будет напечатана при нашей жизни, — нет,
ее беспощадный реализм адресован грядущему веку…” А вот что писал он
о романе “Покушение на миражи”: “Тендрякову-художнику, как Фаусту, подвластны метаморфозы, свободные переходы во времени, перемещения из прошлого в будущее. Как историк, он воссоздает прошедшие эпохи, как реформатор, готовит будущее”.
Другой литератор, участник движения в защиту прав человека в СССР, вынужденный в 1972 году эмигрировать в Германию и с тех пор живущий в Мюнхене, Вадим Белоцерковский, автор книг “В почтовом вагоне”, “СССР — демократические альтернативы”, “Свобода, власть и собственность”, “Самоуправление”, “Россия перед выбором. Самоуправление или тоталитаризм” и других работ, сопроводил свою статью следующими словами: “Эту статью я решил направить вам после того, как прочел в вашем журнале работу Тендрякова └Метаморфозы собственности“. Моя статья развивает и продолжает эту тему” (Вадим Белоцерковский. Да здравстует частная собственность! // Звезда, 1991, № 4).
“Метаморфозы собственности”, труд, ставший, по словам самого Тендрякова, самым важным, “до чего смог добраться в своей жизни”, есть синтез целой суммы знаний — истории, экономики, психологии. Сам он называл направление, которым занимался, “практической психологией”. Само собой напрашивается более современный термин: “социальная психология”. Однако то, о чем размышлял в своих работах Тендряков, сводить только к узкому разделу науки психологии было бы несправедливо. Тендряковская “практическая психология” была куда шире самой психологии как науки, ибо опиралась не только и не столько на научные методы и терминологию, но, что значительно важнее, на исторический опыт и художественный анализ жизни общества, с учетом психологии масс, якобы творящих историю. “Нравственный призыв столь же важен, как и преобразование общественного устройства. Ни о каком преобразовании не может быть и речи, если люди не проникнутся страстным желанием его.
А желание, да еще страстное, не возникнет у того, кто пребывает в анабиозе. Кто-то должен будить людей!” (В. Ф. Тендряков. Письмо к Г. А. Медынскому). Споря и опровергая оппонентов — прошлых и будущих, Тендряков своей упорной мыслью пробивался сквозь плотные пласты прошлого и настоящего, вызывавшего в нем чувство активного отторжения, к тому будущему, ради которого он и работал. И которое пытался предсказать, увидеть, приблизить.
Здесь уместно пояснить, почему столь широко и в то же время пристально изучал Тендряков проблему нравственности. Да потому, что нравственность не определяется только “уровнем” культуры личности, народа, цивилизации. Известно немало примеров в истории, когда развитые цивилизации гибли именно потому, что нравственность народа и властей были на весьма низком уровне. Культура — обязательное, но не единственное условие нравственного поведения людей. Почему, к примеру, на эпоху Возрождения приходится “расцвет” чудовищных злодеяний инквизиции, боровшейся за “чистоту” веры и отправившей на мучения и костры тысячи людей лишь за то, что те думали иначе, чем предписывалось догматами католической церкви? Примерно то же самое наблюдалось и в нацистской Германии, и в “стране победившего социализма”, и в Китае, строящем “социализм с китайской спецификой”.
И об экономической стороне проблемы задумывался Тендряков. Хотя бы на примерах своего времени: нэп, коллективизация, индустриализация, создание мощного военно-промышленного комплекса и т. п. экономические “достижения” в СССР. “Цена прогресса” при этом — миллионы умерших от голода после сталинской коллективизации, десятки миллионов погибших в ГУЛаге! Примерно такую же цену заплатили немцы за свой экономический “рывок” — реки крови, горы трупов. И всемирный страх, пробиравший до озноба побежденных, победителей и их союзников. Нет, нравственность и насилие — несовместимы! Насилие разрушает нравственность, даже если насилие совершается
якобы “во благо”. Экономика ради экономики, прибыль ради прибыли — безнравственны! А “экономика должна быть экономной” — бред, вышедший из недр ЦК КПСС. А что происходит с экономикой?
“Собственность теряет своего хозяина! Пожалуй, по значению это явление можно сравнить лишь с одним — с возникновением собственности…
Обезличенность собственности ставит общество в угрожающе тяжелое положение. Нет таких, кто был бы заинтересован в эксплуатации ничейных средств производства… Жизнедеятельность общества теряет стимул…” (“Метаморфозы собственности”).
Сегодня можно уточнить: да, собственность теряет своего хозяина, но и обретает новых хозяев в лице государства и его так называемой “правящей элиты”. Иными словами, госкапитализм с “размытым лицом” или в маске…
И, наконец, нравственность. В обществе идет сложный процесс изменения нравственности — как у отдельных индивидуумов, так и у всего сообщества. Бывали периоды мирные, когда нравственность накапливалась, но следом мощные исторические волны агрессивности смывали нравственные накопления, и все начиналось сначала. Нравственность — не как абстрактное понятие, а как некая реальность, присущая роду человеческому, — развивается, изменяется вместе с человечеством. В какую сторону меняется и в какие периоды — вопрос не простой и требует специального глубокого исследования. Это один из ключевых вопросов, которыми занимался Тендряков.
Работы Тендрякова “Личность и коммунизм”, “Нравственность и религия”, “Социальное колесо будущего”, “Метаморфозы собственности”, “Тысяча первый раз о нравственности” и художественные произведения с серьезным социологическим наполнением (“Покушение на миражи”, документальные рассказы под общим названием “Классовые гримасы, или Картинки истории”) составили целый философско-нравственный цикл. Произведения эти, по условиям советской цензуры, автор так и не увидел опубликованными при жизни.
Наверное, нет надобности перечислять все, что написал за свои неполные шестьдесят один год Владимир Федорович. Но главное, думаю, следует напомнить, хотя уверен, большинство читающей публики помнит нашумевшие в шестидесятые-семидесятые годы повести и романы Тендрякова, такие как “Ухабы”, “Суд”, “Находка”, “Поденка — век короткий”, “Тугой узел”, “Свидание с Нефертити”, “Кончина”, “Апостольская командировка”, “Три мешка сорной пшеницы”, “Весенние перевертыши”, “Ночь после выпуска”… Многие вещи были экранизированы, многие ставились на сцене; имя писателя Тендрякова было на слуху, его знали, уважали за высокую художественность, правду, неподкупность и мужество оставаться самим собой в условиях политического давления вообще на творческую интеллигенцию тогдашнего Советского Союза и, в частности, на В. Ф. Тендрякова как на одного из неподдающихся партийному влиянию. Вот конкретный пример практического проявления этого “влияния”. Когда в иркутском, провинциальном альманахе “Сибирь” (1971, № 6), редактором которого я в те годы был, вышла остросатирическая пьеса Тендрякова “Молилась ли ты на ночь, Дездемона?”, из ЦК КПСС раздался (как мне рассказывали в отделе культуры Иркутского обкома) гневный окрик: мы этого Тендрякова закрыли, а вы печатаете! И — решение Иркутского обкома: вопрос о главном редакторе альманаха поставить на Бюро обкома, дескать, пора кончать с этим распустившимся альманахом! Бюро не проводилось из-за ожидавшегося визита на Байкал президента Никсона. Но это — отдельная история, которая имела продолжение при попытке напечатать пьесу Вампилова “Прошлым летом в Чулимске”…
“Партийное влияние” — “как много в этом звуке”… Поймут ли нынешние, что сие означает?! Затертые, забытые слова, не более. Однако, как известно, история склонна делать странные зигзаги, петли и даже повороты на 180є. Так что знание “старой” риторики еще, увы, может пригодиться — не дай-то бог! Перечитайте крамольный в свое время очерк Тендрякова “На блаженном острове коммунизма” или еще более крамольные работы — “Революция! Революция! Революция!” и “Метаморфозы собственности”. Впрочем, хотя эпитет “крамольные” и точен, но более подходящ, на мой взгляд, как это ни печально признавать, “невостребованные”!
Невостребованные системой — политиками, вечно занятыми своими, сугубо внутрибюрократическими “разборками”; экономистами, оттторгнутыми, если они честны, от политики; учеными, утонувшими в хаосе перестройки; критиками, сетовавшими, что реалист, зачинатель “деревенской” прозы Тендряков “стал уже не тот, ушел куда-то в сторону”. Так считалось когда-то: четверть века назад. Но — востребованные читателями!
Какими словами предварить повесть “Охота”? Думается, разумнее всего привести несколько высказываний самого Владимира Тендрякова из его литературного эссе “Культура и доверие”, опубликованного в журнале “Огонек” в 1970 году:
“Люди моего поколения хорошо помнят то время, когда восторженная любовь ко всему русскому доходила до курьезности. В одном из изданий пушкинской └Сказки о царе Салтане“ вместо слов └за морем житье не худо“ стояли точки, даже в этой весьма безобидной фразе усматривали нечто умаляющее наше национальное достоинство. И с апломбом прославлялись высокие качества русского мужика, и считалось едва ли не преступным говорить о незавидном положении, в каком находился этот русский мужик в те годы…
Нужно ли доказывать, какой вред нации приносит проявление такой любви. Она порождает враждебность к какому бы то ни было осмыслению жизни. Национальное развитие, его противоречия, осложнения, наболевшие проблемы — под запретом. Слепое поклонение лишает нацию самого важного — разумного подхода.
Национальное, как правило, представляет общечеловеческую ценность, национализм вреден даже для той нации, в недрах которой он родился. Выражение национального — объединяющая мир сила. Проявление национализма препятствует объединению, порождает недоверчивость и вражду. Только тот писатель, который несет свою национальную культуру другим народам, способствует возвышению нации, заставляя признать за нею высокое право быть просветителем человечества.
Еще раз напомню: отдающий свои духовные богатства не оскудевает, наоборот, сам приобретает многое”.
Эти высказывания Тендрякова весьма актуальны и сегодня, когда махровый национализм под флагом патриотизма выходит на марши по всей России. Когда в конце семидесятых запахло национализмом, особенно в московском журнале “Наш современник”, он, будучи членом редколлегии этого журнала, резко порывает с ним и выходит из состава редколлегии. Для журнала это была большая потеря, для Тендрякова — сохранение своего достоинства, поступок Личности.
Еще в 1971 году в письме ко мне он с грустью признавался: “…а в общем, время от времени охватывает препакостное настроение: └Уж не жду от жизни ничего я…“”. Убежден, столкновение его страстной, нетерпеливой натуры, наверняка романтика в душе, с тусклой безнадежностью брежневско-андроповского периода ускорило трагическую развязку: Владимир Федорович умер
3 августа 1984 года.
Ральф Шредер назвал идеи Тендрякова “Коперниковым открытием”. Суть открытия, если сжато, в следующем.
Все люди, еще с пещерных времен, оказывались встроенными в ту или иную систему отношений. И, как правило, именно эти системы, обстоятельства вынуждали их поступать не так, как велят им их совесть, мировоззрение, душевные качества, а так, как требуют того обстоятельства. “Истоки нравственности не внутри нас, а вне нас, — утверждает Тендряков. — Упорядочивание нашей жизни должно начинаться с того, чем жив человек, — с труда… Агрессивность, как результат антагонизма между людьми, может быть преодолена участием труженика в распределении дохода от результатов коллективного труда. В этом основа взаимодоверия, снятия конфликтных ситуаций, смягчения нравов, независимо от социального устройства. То есть нравственности. Не борьба, но сотрудничество, не вера, но знание; труд и нравственность — вот путь в Будущее…” Не очередная ли это утопия? Да нет, Тендряков не предлагал проектов устройства государств, не рисовал “красивых” картинок, наподобие “Утопии” Томаса Мора, “Города Солнца” Кампанеллы или “Новой Атлантиды” Фрэнсиса Бэкона, он лишь искал истоки нравственности, анализировал; и в его анализе, достойном самого пристального изучения, отбрасывались, как непригодные, и революции как способ улучшения мира, и наш колхоз, и киббуц, и коллективный подряд, и “узлы” крупных корпораций. Тендряков искал не форму государственного устройства — капиталистическую, социалистическую, а наиболее оптимальную форму отношений между людьми в процессе труда. И это совсем не то, что принято называть “конвергенцией” Гэлбрейта—Сахарова. Через низовое управление доходом — к взаимному доверию, снятию агрессивности, путь к всеобщей нравственности. Он понимал, что высказать идею — это еще не все, важно предложить эффективный механизм для ее реализации. При огромном разнообразии форм собственности и предприятий сделать это не так-то просто. Единого механизма на все случаи жизни просто не могло существовать. В каждом реальном случае надо было подбирать свой, наиболее эффективный для этого случая вариант внедрения идеи в жизнь. Это могло быть осуществлено только в процессе практического применения идеи.
В одном он был твердо уверен: “…как ни косны и нравственно ущербны современные представители власти, но бурно развивающееся обезличивание собственности поставит их вместе со страной в столь кризисное положение, что они тоже придут со временем к необходимости предоставить труженику такие условия, где он смог бы почувствовать себя хозяином…
Самоуправление должно начинаться с малых, простейших производственных ячеек, в малых по численности коллективах. Ограниченное число членов в самоуправляющемся коллективе дает возможность каждому быть на виду у всех, всем относиться с посильным вниманием к каждому. Личность не тонет в массах, остается самостоятельной величиной… И тогда хозяйство станет восприниматься всеми как свое, обезличивание собственности исчезнет. Сам же труд не замкнется на рабочих процессах, а вместит в себя интеллектуальные функции — организации, расчета, прогнозирования и пр.
Цеха в большинстве нынешних крупных заводах — крупные производства, вмещающие в себя часто тысячи рабочих. Такие на самоуправление не поставишь — сложны, многочисленны, личность будет утопать в массе. Разукрупнять?.. Да, придется. Иначе получится дискредитация принципа самоуправления… И самое неприемлемое тут — ломка, разрушение старого… Прежде чем разрушать, надо подумать, что можно сберечь, как использовать, а для этого следует заранее рассчитать будущее сооружение…” (“Метаморфозы собственности”).
Возможно, А. Б. Чубайс вышел на этот путь — разукрупнение госмонополии РАО “ЕЭС” на отдельные самостоятельные предприятия акционерного типа.
Но, как показывает опыт, акционирование не решает проблемы: владеют ли труженики достаточным количеством акций, у кого главный пакет, кто истинный хозяин, могут ли трудящиеся участвовать в распределении дохода такого предприятия, как это осуществить? Но первый шаг сделан, и дай бог, чтобы власти не поломали того, что начато, по принципу “Весь мир насилья мы разрушим до основанья”…
Ставя точку на марксизме-ленинизме-сталинизме, Тендряков писал:
“Раб и господин сотрудничают, создавая материальные ценности, поддерживающие их существование. Раб и господин при этом └ведут непрерывную, то скрытую, то явную борьбу“. Марксизм видит только борьбу, но сотрудничества, как оно ни очевидно, замечать не хочет… Бросающаяся в глаза противоречивость классовой борьбы помешала разглядеть скрытое основное, определящее человеческое развитие противоречие между классовым сотрудничеством и классовой борьбой…
Все усилия классического марксизма направлены на — уничтожить, отобрать!.. А как превратить отобранную частную собственность в общественную, всем принадлежащую, обходится стороной. Подразумевается, что она, злосчастная собственность, сама собой станет общей, когда останется без хозяина…” (там же).
“Ленин был, как никто, образованным марксистом… Всегда неистово защищавший Маркса, кипуче ненавидевший тех, кто проявлял самые невинные сомнения в его правоте, даже легкий ревизионизм расценивавший как прямое предательство, он, Ленин, вдруг предает Маркса в основном, в том, что определяло отношение Маркса к прошлому, существующему и будущему! Забыв про революционный девиз: └Уничтожение системы наемного труда“, Ленин снова предлагает обратиться к этой ниспровергнутой системе, тем самым вернуть старый капиталистический способ производства, старые капиталистические отношения…” (там же).
“…Вы (Тендряков обращается к Ленину. — Г. Н.) недовольны старой нравственностью, а потому сочли возможным сделать следующее заявление: └Нравственно то, что полезно для революции“… В то время, когда Вы произносили эти слова, революция уже переросла в государство. Уже тогда было можно перефразировать: └Нравственно то, что полезно государству“. Практически смысл нисколько не менялся. Все, что ни делалось во имя революции, делалось для укрепления нового государства, во славу его. И, конечно же, наиболее деятельным тут был Ленин, основоположник и глава возрожденного революцией государства” (“Революция! Революция! Революция!”).
“…насилие творят насильники — стало аксиомой, не требующей доказательств. А не может ли быть наоборот — вызванное обстоятельствами насилие порождает насильников?
Не Сталин создал механизм жестокого насилия, а механизм служащих по найму, где низший действует под диктаторством высшего, выдвинул соответствующего себе верховного насильника. Более лояльные и демократичные личности не могли встать у пульта такого механизма. Не умри Ленин вовремя, созданный им механизм отверг бы его…” (“Метаморфозы собственности”).
“Сталин и Мао войдут в историю человечества не как защитники интересов общества, а как грандиозные монументы чудовищного индивидуализма!” (“Личность и коммунизм”).
“Наша же система служащих по найму держится исключительно на безоговорочном повиновении младшего старшему, старшего наистаршему и т. д., звено за звеном, инстанция за инстанцией, по ступенькам вверх. Если труженик хоть изредка станет не выполнять приказания, то вся возвышающаяся над ним система (“вертикаль” Путина?! — Г. Н.) утратит надежность…” (“Метаморфозы собственности”).
Впрочем, не будем ностальгически вздыхать по марксизму. Идеи рождаются и умирают. Вспомним, что писал по этому поводу Евгений Замятин:
“…история учит нас, что идеи — так же, как и люди, — смертны. Сперва юность — героическая, мятежная, прекрасная, полная исканий и борьбы за новое. Затем старость: идея победила, все найдено, все решено, все твердо, и с каждым днем костенеет все больше; живая идея все больше отливается в непогрешимую, не терпящую никаких сомнений — догму. И наконец, полное окостенение: смерть. Чем ближе к смерти идея, чем больше она стареет — тем с большей жадностью цепляется за жизнь, тем с большей нетерпимостью подавляет она свободу человеческой мысли, тем с большей жестокостью преследует еретиков — носителей новых, юных идей. Но идеям юным — хотя бы и целью великих жертв — всегда суждено победить, так же, как идеям состарившимся — суждено умереть, какою бы жестокостью, какими бы насилиями они ни пытались удержать свою прежнюю власть над умами. И в этой вечной смене идей, в этой вечной борьбе против догмы, в не истребимом никакими казнями еретичестве — залог бесконечного прогресса человеческой мысли… └Если не умрешь, то не воскреснешь“ — слова из Евангелия” (Евгений Замятин. “Огни Св. Доминика”).
Зная, что при жизни его “потаенная публицистика”, созданная им за двадцать лет (1964—1984), не сможет увидеть свет, Тендряков обращался к будуще-му читателю, то есть к нам с вами: “Слушай, будущий читатель: ты вместе со своим временем должен быть умнее и прозорливее меня, заранее жду твоих сомнений, огорчительно, если не смогу их услышать. Не пророк здесь вещал — пытался вдумываться всего-навсего человек, кому не чуждо самое распространенное человеческое — способность ошибаться”. Он с оптимизмом смотрел в будущее: “Со времени появления первого раба начался трудный и мрачный период истории. Надеемся и верим, он кончается сейчас, в наши дни! И только по слепоте и недомыслию можно вещать о зловещем будущем, о близком конце. Никогда еще род людской не был столь энергичен и деятелен, никогда еще разум не проявлял себя столь мощно. Мы на умирающих не похожи!” (“Тысяча первый раз о нравственности”).
Остается проблема времени: достаточно ли у человечества времени для самосовершенствования? Не сбудутся ли мрачные пророчества о “конце света”? И на этот вопрос есть оптимистический ответ:
“…Если предположить, что запасы энергии находятся внутри звезд, то со временем они истощатся и вселенную ожидает смерть… Не будет смерти.
В звездах вообще нет никакого источника энергии. Они просто живут, излучая тепло и свет не за счет своих запасов, а за счет прихода энергии извне. Энергия эта — время. А оно вечно… Нет, коллапсар вовсе не бездна, где все пропадает безвозвратно. Вселенная устроена сложнее, чем мы думаем. И она заранее запрограммировала себе вечную жизнь. Вот и └черные дыры“ — своеобразный регулятор, механизм, с помощью которого время передает энергию в пространство, а энергия через время возвращает материю в общий круговорот. Так происходит постоянное обновление вселенной…” (Н. А. Козырев. Избранные труды. Изд-во Ленинградского университета, 1991).
“Нет, не пророк здесь вещал… Критическое отношение к себе…” Тендряков был строго требователен к себе во всем — в работе, в отношениях с близкими, в оценках событий как внутри страны, так и в мире. Получив от П. Л. Капицы книгу “Жизнь для науки” (М., 1965), Тендряков откликнулся коротким, но очень характерным для него письмом:
“Москва, 6 февраля 1965 г.
Дорогой Петр Леонидович!
Сейчас закрыл Вашу маленькую книгу. Нужно ли говорить, что сам подарок меня тронул. Но поблагодарить мне хочется не только за подарок, но и за то, что познакомили меня с прекрасными людьми (очерки П. Л. Капицы о Ломоносове, Франклине, Резерфорде и Ланжевене. — Г. Н.). Читал о них, и мне становилось немного стыдно за себя — видел изъяны своего характера, ловил себя, что еще недостаточно чуток к другим, что часто суетен и мелочен. Зависть не к их великому уму — что есть, то есть, через себя не перескочишь, — зависть к их великой человечности.
Спасибо!
С признательностью Ваш В. Тендряков”.
Он предчувствовал нравственные перемены, “вычислил” их как ученый-социолог и как писатель-исследователь. Судя по его трудам, он понимал возможность нового обвала нравственности в стране — то, что и произошло и происходит последние восемь лет. Ленинский нэп коварно позволил людям работать, получать прибыль и свободно ею распоряжаться, а позднее, при Сталине все эти накопления были по-бандитски отобраны, “нэпманы”, новые богатеи раскулачены и уничтожены “как класс”, так и нынче: установившийся олигархический режим создает “ловушки” для наиболее предприимчивых, с тем чтобы накопленные богатства изъять якобы в пользу государства. История повторяется! Однако старый сценарий, сыгранный на новый лад, может привести к тому, что Тендряков считал безумием: в наше время чудовищных средств уничтожения, которыми могут управлять и направлять в любую точку страны и планеты обобранные, обманутые, полунищие дети и внуки нищих пенсионеров, которых в стране подавляющее большинство, — может привести не просто к бунту или революции, а ко всеобщему уничтожению! Так что оптимизм Тендрякова надо рассматривать в контексте всех его трудов.
В предисловии к одной из книг Тендрякова (Вологда, 1988) Д. А. Гранин писал:
“Произведения Владимира Тендрякова всегда шли по самому краю дозволенного, отодвигая эту границу по мере сил… В последние годы, когда отменена цензура, когда произведения, задержанные десятилетиями, стали публиковаться, выяснилось, что литературное наследство В. Ф. Тендрякова хранит рассказы, повести, которые снова оказываются на самом переднем крае нашего сегодняшнего самосознания… Публикуемые вещи открыли замечательную особенность таланта Тендрякова — он умел уходить далеко вперед, и время, бурное наше время, которое мы называем перестройкой, новым мышлением, идет как бы вслед за ним… С какой радостью и удивлением было читать новые публикации В. Тендрякова и убеждаться, что все это никак не └литературное наследство“, не └из архивов“, а ответ на жгучие проблемы современности, что это самая что ни на есть живая, действующая литература, слово яростного борца с защитниками сталинизма, с противниками нового курса нашей жизни.
Надо было иметь немалое мужество, чтобы так писать в те годы, но еще большее мужество надо было иметь, чтобы так мыслить…”
В. Ф. Тендряков был наднациональным, надрелигиозным, надпартийным, надгрупповым — он был Гуманистом ХХ века, шагнувшим в наш ХХI век! Его нравственные поиски, идеи несомненно, рано или поздно, будут востребованы и помогут людям преодолевать стихийные волны агрессивности, с тем чтобы выбраться из бесконечно повторяющихся деспотических режимов, основанных на ненависти и насилии.