Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2008
Юрий Владимирович Зельдич (род. в 1928 г.) — автор ряда исторических эссе, публиковался в журналах “Звезда”, “Континент” и др. С 2001 г. живет в Сан-Франциско.
ї Юрий Зельдич, 2008
Юрий Зельдич
КАССИУС МАРЦЕЛЛУС КЛЕЙ —
ПОБОРНИК СВОБОДЫ, АБОЛИЦИОНИСТ,
ПОСланник В РОССИИ
Разум не может устоять перед натиском неукротимой души.
Мишель Монтень
Если провести разделительную линию посередине Соединенных Штатов с севера на юг, в центре восточной половины страны окажется штат Кентукки. Штат невелик по всем показателям: по площади, населению, производству. Это американская провинция; громкой славы, бешеных денег там не достигнешь — это приют, а не ристалище.
С трех сторон границами Кентукки служат естественныe рубежи: с запада и севера — реки Огайо и Миссисипи, Аппалачские горы — с востока. Кентукки — край мягких холмов, густых лесов, заливных лугов, множества рек и речушек. Издавна в лесах было много птиц, среди дубов, ясеней и вязов бродили лоси и олени, на пастбищах паслись стада бизонов, реки кишели рыбой, охота и рыбная ловля являлись главным средством пропитания местных индейских племен. Ранней весной равнины и возвышенности устилает плотный травяной ковер необыкновенного голубого оттенка — это мятлик, одна из примет штата.
Но в годы Гражданской войны, а исподволь и перед ней, этот райский уголок стал местом весьма драматических событий. Может быть, символично, что лидеры, возглавившие Север и Юг, — Авраам Линкольн и Джефферсон Дэвис, родились (с разницей чуть более полугода) в Кентукки, в ста милях друг от друга. Здесь же родился, прожил большую часть жизни и умер человек, о котором пойдет речь на этих страницах.
В 1613 г. капитан Джон Клей, англичанин, потомок рода, восходящего к XIII веку, привел к берегу Виргинии бриг “Treasurer” (Хранитель) с группой колонистов. После страшной зимы 1609—1610 гг., когда из ста пяти первопоселенцев в живых осталaсь едва ли половина, это был редкий отряд смельчаков. Капитан остался с ними. Но надежды на россыпи золота и серебра в этой части Вест-Индии после безрезультатных поисков истаяли, и Джон Клей сделал то, что до и после него делали разочарованные, но сметливые золотоискатели: он вложил деньги в землю. Капитан приобрел небольшой участок и засадил его истинно золотоносным растением Нового Света — табаком, который и стал приносить ему куда большие доходы, чем призрачный металл: к концу жизни в его руках оказалось 1200 акров плодородной земли. В 1619 г. голландский фрегат привез двадцать африканцев, захваченных на Черном континенте, их продали плантаторам, Джон Клей был одним из покупателей. В Cеверную Америку пришло рабство.
Сто пятьдесят лет ветвился род капитана Клея по Виргинии, пока восемнадцатилетний Грин Клей, в чьей американской крови уже возникла охота к перемене мест, не перешагнул ее границы. Пройдет немного времени, и Запад вскружит головы многим европейским эмигрантам, но переход юного потомка капитана Клея через Аппалачские горы в середине 1770-х, решение обосноваться в дикой местности, где только-только возникли малочисленные поселения, требующие постоянной защиты от индейцев, требовало немалой отваги. Грин Клей проложил дорогу, за ним пошли другие, и через двадцать лет на этих землях жило более семидесяти тысяч человек, развилась хозяйственная деятельность, и край, минуя статус территории, в 1792 г. стал пятнадцатым штатом молодого государства. Штат принял название Кентукки, что по некоторым утверждениям (впрочем, сомнительным) на языке ирокезов означало “Земля завтрашнего дня”.
Грин Клей обосновался вблизи реки Кентукки, в срединной ее части, участвовал в Войне за независимость, снова воевал с Англией в 1812—1814 гг., возглавляя полк кентуккийской милиции, получил чин генерала. Он стал весьма респектабельным и состоятельным человеком: двенадцать лет был членом легислатуры (законодательного собрания) штата и два года спикером местного сената. По кадастру 1809 г. в его владении находилось 340 акров земли, а к концу жизни он стал одним из самых богатых людей Кентукки — владельцем более 40000 акров в своем и нескольких других штатах. Он был предприимчивым плантатором: помимо табака разводил виноград, изготовлял вино, содержал таверны, ему принадлежали пристани, с которых его продукция отправлялась внутрь страны и на экспорт. Тридцати восьми лет он женился на девятнадцатилетней Салли Левис, у них родилось семеро детей. Величие Древнего Рима, видимо, влекло генерала: своим младшим сыновьям он дает звучные имена — Брутус Юниус и Кассиус Марцеллус.
Салли Левис Клей была воспитана в строгом протестантском духе и старалась передать детям свою приверженность к правде и справедливости. Кассиус слушался матери безоговорочно и до самой ее смерти — на 91-м году — сохранил восторженное отношение к ней.
Кирпичный дом Клеев — редкость в те времена, — украшенный “греческими” колонами и аттиком, стоял посреди изумрудной лужайки; кругом шумел нетронутый лес, вдали журчала река. Вокруг, сколько видел глаз, кроме близких и слуг не было ни души, природа дышала свободой, лица, обращенные к мальчику, светились добротой — казалось, ничто не могло омрачить сияющее счастьем детство. Казалось…
Мэри, хорошенькая восемнадцатилетняя мулатка, садовница в усадьбе, помогала Кэссу и его сестре Элизе выращивать маленький сад. Малыши были очень привязаны к веселой и приветливой девушке. Однажды ее послали по какому-то делу в дом надсмотрщика. Внезапно дети услышали пронзительный крик и увидели бегущую Мэри. Ее рука сжимала нож, платье было измазано кровью. Слуги окружили ее в страхе, крича, что она убила надсмотрщика. На суде девушка сумела доказать, что защищалась, что надсмотрщик хотел насильно овладеть ею; она была оправдана. Предположительно, надсмотрщиком был раб-вольноотпущенник: смерть белого, независимо от обстоятельств, вряд ли была бы ей прощена. И все же, подчиняясь “общественному мнению” соседей-плантаторов, Клей-отец отослал Мэри на дальний юг, то есть попросту продал ее. Этот страшный день запомнился маленькому Кэссу навсегда. Годы спустя Клей писал в своих мемуарах: “Cколько бы ни прошло лет, я никогда не смогу забыть, как Мэри, признанную невиновной, со связанными руками навсегда отправляли в изгнание, отрывая от дома, друзей, любимых мест. Никогда не забуду ее последний взгляд, брошенный мне, никогда не забуду лиц угнетателей и угнетенных”.
Четыре года он учился в местной школе, брал уроки латыни и французского у частных преподавателей, в 1828 г. поступил в колледж Трансильвания в Лексингтоне, тогда главном городе штата. В этом же году умер отец и восемнадцатилетний юноша получил наследство — 2200 акров земли и несколько десятков рабов.
Свое образование Кассиус завершил в Йельском колледже. Там он продолжил занятия философией и риторикой, оттачивая свои навыки в студенческих диспутах. Однажды он услышал Уильяма Гаррисона, видного аболициониста, выступавшего с радикальной критикой рабства. Доводы Гаррисона произвели на Кассиуса сильное впечатление. Гаррисон четко сформулировал то, что бродило, но еще не отстоялось в уме Клея. “Идеи Гаррисона стали для меня утолением жажды. Я чувствовал весь ужас рабства, но мои родители и все известные мне люди Кентукки имели рабов, и я сам владел ими. Я творил зло, рассматривая рабство как установление природы или Бога. После выступлений Гаррисона я возвращался к себе, полный смятения. Я решил, что, когда обрету силу, дам рабству смертный бой”.
В 1832 г. он вернулся в родной штат. Ему было двадцать два года. Высокого ростa, c копной густых темных волос, c правильными, твердой лепки чертaми лица. Широкие плечи, мощный торс, крепкие руки с могучими кулаками. Он легко приходил в возбуждение, и тогда его черные глаза загорались огнем и бешеной энергией. Он был готов к битвам, и скоро они начались. Но им предшествовал один драматический случай…
Незадолго до отъезда в Йель Кассиус, среди других молодых людей, был приглашен в дом Элиши Варфилда, известного лексингтонского врача. В тот вечер он впервые увидел дочь хозяина дома Мэри Джейн. Ей было шестнадцать лет, она не привлекалa красотой, но ее отличали живость характера и острый ум. Вернувшись из Йеля, Кассиус возобновил знакомство. Как выяснилось, у него был соперник — Джон Дэклэри, которому родители Мэри Джейн, особенно мать, отдавали явное предпочтение. Но Кассиус решительно атаковал, и победа осталась за ним. Легенда утверждает (о Клее впоследствии ходило такое множество легенд, что вылущить из них правду затруднительно), что некий родственник Клея, однажды встретив влюбленную пару, шепнул ему на ухо: “Не женись на Варфилд, худо будет!” Предчувствие не обмануло родственника: неприятности начались сразу, а сo временем превратились в беды и несчастья.
Тем временем отставленный Дэклэри пошел на подлость. Жениху, явившемуся просить руки нареченной, будущая теща молча протянула письмо, написанное невесте отвергнутым воздыхателем. Клей был представлен отъявленным негодяем, развратником, обольстившим не одну девушку, жившим в предосудительной связи с негритянкой и проч., и проч.
Кассиус бросился к обидчику за объяснениями. Тот в страхе молчал. Клей потребовал сатисфакции. Они сходились дважды, но оба раза, будто случайно, появлялись дружки Дэклэри и к дуэли нельзя было приступить. В третий раз секунданты Дэклэри назначают поединок на день свадьбы — теперь отказ можно будет свалить на Клея. Но Клей сказал, что готов. Ранним утром он прибывает на место, не находит соперника, возвращается и становится под венец.
Трусость и низость часто поселяются рядом: на следующий день Дэклэри взахлеб рассказывает друзьям и знакомым: “Клей сбежал! Клей — заячья душа! Я отстегаю его ремнем!” В ярости Клей ищет Дэклэри и находит его в гостинице за обедом. Несчастный поднимает глаза и натыкается на испепеляющий взгляд. Дэклэри был раздавлен, он обезумел от ужаса. Он поднялся в свою комнату и… перерезал себе вены.
Много лет спустя Кассиус говорил, что “письмо просто следовало бросить в огонь и никому не показывать”, но мать невесты знала, что делала: по кодексу чести южан клевета смывалась только кровью; г-жа Варфилд явно рассчитывала на другой исход. Она раз и навсегда невзлюбила своего зятя и, медленно, но неустанно вливая яд в сознание дочери, в конце концов отравила их жизнь, отвратила жену от мужа.
Молодожены поселелись в старом доме Клеев; теперь Клермонт (так называлась усадьба) принадлежал им целиком: мать Кассиуса вышла замуж и перебралась к новому мужу, братья и сестры тоже разъехались. Молодой хозяин поначалу занялся своим поместьем, но интерес к политике скоро вышел на первый план.
* * *
Что бы ни обсуждали южане 30-х гг. XIX века — аспекты экономического развития, таможенные тарифы, проблемы путей сообщения или религиозной практики, — любая дискуссия неизбежно упиралась в рабовладение, на всё ложилась тень рабства.
Избавившись от британских пут, Север стремительно бросился в капитализм со всеми достоинствами и недостатками его “хищнической” стадии. Бурно развивалась промышленность, возникали новые отрасли, расширялась и совершенствовалась финансовая система, росли города. Но перемены почти не коснулись Юга, американская революция принесла ему лишь политическую свободу. Его хозяйственный уклад не изменился, он застыл в формах, в которых только и могло сохраняться рабовладение. За исключением крупных портов, города были малонаселенны, они служили придатком, выполнявшим второстепенные функции, власть и влияние сосредоточились в поместьях. Плантационное земледелие, узкоспециализированное, с превалированием монокультуры — сначала табака, потом хлопка — образовало круг, из которого было невозможно вырваться. Посредник, продававший хлопок в Ливерпуле, снабжал владельца белого золота всем, “чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный”, от дамских безделушек до мебели и карет; связь с Англией становилась нерасторжимой. Лишь труд рабов, не стоивший почти ничего, мог поддерживать этот товарооборот; отказаться от рабовладения значило отказаться и от образа жизни, без которого не мыслили себя эти “аристократы”, — игр в рыцарство, утонченной роскоши, презрения к “мошенникам-янки”.
Споры вокруг рабства шли с первых лет существования молодого государства. “Отцы-основатели” Соединенных Штатов, при том, что почти половина из них владела рабами, прекрасно понимали опасность рабовладения для нравственного здоровья нации. Великий американец Томас Джефферсон мучительно искал способы лечения этой болезни. Благодаря его усилиям рабство не проникло на Север; он содействовал запрету на ввоз в страну новых рабов с 1808 г. Но появление каждого нового штата в составе страны накаляло страсти. Kаким он будет, свободным или рабовладельческим? Иногда напряжение
удавалось ослабить одним-двумя законодательными компромиссами, но постепенно противоречия между “Cеверным материком” и “островом Юг” становились все острее.
С началом “второй войны за независимость”, войны с Англией 1812—1814 гг., aнглийские товары исчезли с американского рынка. Вакуум заполнили американские, и, однажды захватив пространство, промышленники Севера не желали отступать. Aмериканская продукция еще не могла выдержать cвободной конкуренции — ее качество уступало английской, а цена, напротив, часто была выше. И американцы поступили так, как в то время поступали все, кто стремился защитить слабую, нарождающуюся промышленность: в 1824 г. Конгресс установил высокие таможенные тарифы — до 37% стоимости товара. Выступая в защиту этого закона, один из его авторов, Генри Клей1 (двоюродный брат отца Кассиуса), взывал к патриотизму южан, убеждая их во имя процветания страны в целом поступиться эгоистическими интересами. Увы, этот призыв не был услышан, наоборот, один из экономистов Юга представил вздорожание экспортных изделий как изъятие в пользу северных мануфактурщиков 37-ми тюков южного хлопка из каждых ста, и столь доходчивая интерпретация стала очень популярной.
В 1831 г. в Виргинии произошло незначительное по численности участников, но весьма кровавое восстание рабов, столь же безжалостно подавленное. Законодательные ассамблеи южных штатов резко ужесточили условия содержания черных. Усилилась ненависть к аболиционистам: когда один из них, Джеймс Вирли, объявил, что намерен издавать газету, у здания типографии собралась вооруженная толпа, и редактор был вынужден бежать под покровом ночи.
На таком фоне и вступил в политические джунгли Кассиус Клей. Сам еще оставаясь рабовладельцем, он сперва попытался примирительными предложениями сблизить крайности и лишь со временем понял, что это безнадежно. Гражданская война вызревала задолго до первых вооруженных столкновений. Линии раздела проходили внутри семейств, партии раскалывались по географическому признаку — например, южные демократы, или виги, не желали иметь ничего общего с северными однопартийцами. Пока еще умеренно настроенный Кассиус считает, что жестко навязывать аболиционистские убеждения нерационально — ответом становится лишь ненависть; он решает избрать другой путь. Свои публичные выступления он начинает с пропаганды “внутренних улучшений”. В частности, подразумевалось совершенствование путей сообщения и связи — дорог, каналов, почты, а также расширение банковских операций. Но ортодоксы-плантаторы не хотели даже этого. “Для транспортировки хлопка естественных водных артерий достаточно! На деньги Юга янки расширяют пути проникновения своих товаров! Денежные ссуды нам ни к чему, ничем иным, кроме разведения хлопка, мы заниматься не собираемся, а наши потребности вполне обеспечиваются лондонскими посредниками!” Впрочем, не все отличались подобной косностью, и, ускорив строительство шоссе Лексингтон—Ричмонд вложением средств, Кассиус получает поддержку ряда избирателей. В 1835 г. он получает место в Законодательном собрании Кентукки. Вступив в деловые отношения с одним из банков Севера, становится его комиссионером в своем штате. Но уж сотрудничества с северянами ему не простили, и следующие выборы в легислатуру Клей проиграл. Отсутствовал он там, правда, только один срок и в дальнейшем был переизбран. Успешно шли и его коммерческие дела: он разводил скот, расширял виноградники, выгодно вкладывал деньги в сельскохозяйственные компании и, к удовольствию Мэри Джейн, приобрел новый дом в Лексингтоне.
Положение Клея стало довольно прочным, и в кругах рабовладельцев почувствовали опасность: им уже было известно, как он относится к рабству. В его речах постоянно фигурировали утверждения, что рабство, подавляя человеческое достоинство, есть опухоль, поразившая общество, что в конце концов рабовладение ведет к катастрофе. Защищая “американскую систему”, он подводил слушателей к выводу, что она требует свободного труда. Словом, постепенно стало ясно, что Кассиус Клей — враг своего класса.
В избирательном марафоне 1840 г. против Клея был выставлен Роберт Уиклиф. За ним стоял клан богатых и влиятельных плантаторов, шумно поддерживаемый довольно многочисленной, а главное, агрессивной толпой.
Поначалу пакости ограничивались тем, что, когда выступал Уиклиф, его бурно приветствовали, а когда на трибуну поднимался Клей, раздавались крики: “Разорвите его, убейте его!” Однако многие выражали Кассиусу симпатии, и Уиклиф перешел в наступление. Ничего лучше оскорблений он придумать не мог, но Клей не обращал на них внимания, пока Уиклиф не вздумал задеть Мэри Джейн. Тут Кассиус вскипел, последовал вызов. Противники стрелялись с десяти шагов, оба промахнулись.Свидетели утверждали, что Клей требовал продолжения, на что не согласились секунданты Уиклифа.
Выяснение отношений “на поле чести” получило в Новом Свете широкое распространение. Смывали кровью не только личные оскорбления, причиной смертельных схваток часто становились идеологические разногласия. Александр Гамильтон, один из “отцов-основателей” США, погиб, сражаясь со своим политическим врагом на том самом месте, где тремя годами раньше был убит его сын. За Эндрю Джексоном, героем англо-американской войны 1812 г. и президентом Соединенных Штатов в 1829—1837 гг., числилось более двух десятков дуэлей; утверждали, что на его совести двенадцать убитых. Губернаторы, конгрессмены, сенаторы, генералы бросали или принимали вызов, многие неоднократно. Дуэли запрещались, но общественное мнение их оправдывало. Генри Клея, раненного на дуэли, его сторонники превозносили как героя, который “дрался и пролил кровь за политику протекционизма, впервые выступив в ее защиту”.
На другой день после поединка с Уиклифом Кассиус получил письмо от матери. “Мой дорогой любимый сын, — читал он, — ты не представляшь того ужаса, который я испытала, услышав, что в прошлую ночь ты был на пороге смерти. Узнав, что ты дрался на дуэли, я не могла поверить в это. Но, зная твой нрав и твои понятия о чести, я постоянно опасаюсь. Как может разумный человек ослушаться закона Всевышнего — не убий? Как может человек лишать жизни другого? Мой сын, подумай о краткости жизни и тщетности земной славы; мать призывает тебя быть осмотрительным. Ты бесконечно дорог моему сердцу, нет более тесных земных связей, чем любовь матери и сына. Я верю, что Бог защитит тебя; прощай”.
Сорок лет спустя Клей подписал под этими строчками: “Это письмо написано той, кого я любил больше всех на свете, оно побудило меня больше не ввязываться в дуэли”.
Действительно, с тех пор он никогда не становился зачинщиком классической дуэли со всеми ее атрибутами: предварительными договоренностями, обсуждением условий и пр. Но, если на него нападали и ему приходилось защищать свою жизнь, он не отступал, а, напротив, переходил в атаку.
В ходе дебатов 1843 г. некто Браун, нанятый Уиклифом, вместе с несколькими сообщниками стал неотступно преследовать Клея, стараясь протолкнуться к нему, задеть, спровоцировать стычку. 1 августа в Лексингтоне собрался избирательный митинг графства Файетт. Едва Кассиус начал свою речь, вся банда Брауна заорала, а сам главарь принялся с силой колоть его зонтиком. Когда же Клей схватил его за руку, тот приставил к груди Клея пистолет и спустил курок.
Кассиуса спасла счастливая случайность. Незадолго до этого он обзавелся большим охотничьм ножом. Оружие было спрятано под жилетом в стальных ножнах, в которые и попала пуля. Но в первое мгновение, увидев пистолет у груди и ощутив удар, он решил, что смертельно ранен, что у него осталась лишь минута, чтобы отомстить врагу. Выхватив нож, он бросился на Брауна, не давая ему выстрелить еще раз… Друзья Клея кинулись к нему. Они слышали выстрел, видели друга в крови и не успели понять, что это кровь Брауна; они были уверены, что Кассиуса держит на ногах только неистовство. Его подхватили, отнесли в ближайший дом, сняли камзол, расстегнули рубашку и — нашли сплющенную пулю. Под ножнами на коже выступало красное пятно.
Дело получило огласку, команда Уиклифа привлекла Клея к суду. Защищать его вызвался Генри Клей, славившийся ораторским искусством, которое немало способствовало его карьере. “Кассиус Клей, — заключил он свое выступление, — борясь за правду, всегда готов к самопожертвованию и может обнажить оружие только против тех, кто его поднимает. И если бы он не сделал того, что сделал, он был бы недостоин славного имени, которое носит!” Кассиус был оправдан.
После подобной встречи со смертью многие останавливаются, отказываются от борьбы. Но наш герой, наоборот, усиливает напор. Он порывает связь со своим классом демонстративным жестом: отпускает на свободу всех рабов, которые пришлись на его наследственную долю. Готовит серию статей, с нарастающим пафосом изобличающих рабство. Когда после первых пробных публикаций лексингтонская газета “Обозреватель и репортер” отказалась их печатать, Клей объявил, что будет издавать собственную газету. 3 июня 1845 г. еженедельник “Истинный американец” (под лозунгом “Бог и Свобода”) выходит в свет. Позиция газеты прямо заявлена: рабство аморально, оно гибельно не только для черных, но является причиной низкой оплаты труда белых рабочих и подрывает доход фермеров; оно сковывает развитие экономики и выгодно только рабовладельцам.
Редактор-издатель немедленно получает письмо красными чернилами с подписью “Мстители”:
“К. М. Клею. Ты подлее, чем хозяин ада. Ты думаешь, что можешь напугать народ Кентукки своими бесчестными действиями. Ты узнаешь — и это будет последний день твоей жизни, — что люди не трусы! Вечная ненависть к тебе заключена в груди храбрецов, можешь быть уверен. Веревка для твоей шеи готова. Ты не дождешься пощады! Мы жаждем твоей крови — и мы получим ее”.
Это был вызов плебса, богатые рабовладельцы выражались изящнее, но угроза легко прочитывалась и в статье, в те же дни опубликованной в “Обозревателе и репортере”: “Мистер Клей избрал плохое время, чтобы вести агитацию вокруг сложных и деликатных вопросов, — время, когда северные аболиционисты начали фанатичный поход против рабства. <…> Мы говорим это не для того, чтобы попытаться остановить мистера Клея, мы знаем его пылкий, энтузиастический темперамент, знаем, что он никогда не посчитается с препятствиями на своем пути, мы просто предупреждаем его, что он пускается в безнадежное предприятие”.
Кассиус понимал, что эти люди не шутят. Дом, снятый под редакцию и типографию, надо подготовить к осаде. Окна укрепляют железными ставнями, двери снабжают цепочками, не позволяющими их распахнуть, в комнатах расставляют пики и ружья, а в коридоре у входа устанавливают две небольшие пушки (!).
Увидев, что Клей твердо намерен защищаться, что для разгрома типографии потребуется настоящий штурм и еще не известно, удастся ли он, а крови будет много, “оппоненты” не рискнули напасть. В течение июля—августа 1845 г. они устраивали сходки, посылали коллективные письма и наконец добились судебного постановления, запрещающего использование здания под типографию. Решение городского судьи было абсолютно незаконным, и издатель “Истинного американца” нашел бы способ его тут же опротестовать, если бы не лежал в постели едва ли не при смерти — сказалось огромное напряжение нескольких месяцев, и Кассиуса свалил брюшной тиф. Тысячная толпа отправилась к издательству и потребовала от находившихся там сотрудников освободить помещения и отдать ключи. Типографское оборудование было вывезено на станцию и отправлено в Цинциннати (соседний штат Огайо). Могучий организм Клея выстоял, он выздоровел. Выстоял и перед угрозами и возобновил выпуск “Истинного американца” в Цинциннати. Он руководил газетой еще год, а с лета 1846 г. передал ее одному из своих друзей — его захватило другое горячее дело.
История “Истинного американца” наделала много шума. В кругу плантаторов за Кассиусом навсегда закрепилась репутация смутьяна, предателя традиций, морали и обычаев Юга. Уильям Таунсенд, выступая в 1953 г. в Чикаго перед участниками круглого стола “Гражданская война”, рассказывал, что мальчиком, живя недалеко от Клея, к тому времени уже старика, слышал о его делах от старых конфедератов (других в окружении Таунсенда не было). В их устах он был “проклятый жулик”, “вор”, “худший из всех республиканцев”. Но среди людей, не питавших симпатии к олигархам и плантаторам, а их в Кентукки было все-таки не так уж мало, имя Клея стало синонимом бесстрашия и твердости в отстаивании принципов свободы. Его известность перешагнула границы штата, о нем писали нью-йоркские газеты, его знали столпы аболиционизма Хорас Грили и Уильям Гаррисон. В 1848 г. нью-йоркское издательство “Харпер” выпустило сборник его речей.
* * *
Стремительный рост молодой страны требует простора, и территориальная экспансия не останавливается, пока не встретит неодолимого препятствия — в форме военной силы или естественной преграды. Таковa историческая практика, весьма неприятная для гуманистического мировоззрения.
Создав свое государство, американцы оглянулись вокруг и увидели огромные малозаселенные пространства на севере, западе и юге. На севере лежали английские колонии, но спорить с Англией было трудно. Запад был не совсем пуст, там жили индейцы, и хотя они не могли оказать серьезного сопротивления, дорога на запад шла через французские и испанские владения. Когда французскую Луизиану удалось купить, площадь тогдашних Штатов удвоилась, однако дальнейшее продвижение упиралось в территории, принадлежащие Мексике, прежде всего в Техас. В начале 1820-х мексиканские власти опрометчиво разрешили американцам там селиться. Через десять лет “гости” провозгласили независимость Техаса, а еще через десять — вознамерились соединиться с братьями по крови. Конгресс Соединенных Штатов объявил Техас 28-м штатом США, и война с Мексикой стала неизбежной. Общественное мнение США разделилось, но все же президентские выборы 1844 г. выиграл Джеймс Полк, сторонник аннексии Техаса. Формально война началась нападением мексиканского отряда, но всем было понятно, кто ее спровоцировал.
Против включения Техаса в состав США выступали некоторые либералы, в принципе отвергающие агрессию, и аболиционисты. Техас и по разграничительной линиимежду Севером и Югом, и по существу — 27% его населения составляли черные рабы — оказался штатом, в котором уже царило рабовладение. Равенство числа свободных и рабовладельческих штатов еще раньше было нарушено приемом в Союз в начале 1845 г. без “противовеса” рабовладельческой Флориды, а с появлением Техаса дисбаланс усугублялся: тринадцати свободным штатам теперь противостояли пятнадцать рабовладельческих. Хрупкий паритет в Конгрессе подвергался серьезной угрозе: в Сенате, а возможно, и
в Палате представителей сторонники рабства могли стать большинством.
Партия вигов во главе со своим лидером Генри Клеем выступала против обострения отношений с Мексикой и готовящейся войны. Кассиус Клей шел за старшим родственником. Начиная с 1843 г. в многочисленных статьях и речах он утверждал, что в войне с Мексикой заинтересованы лишь рабовладельцы. Еще 11 мая 1846 г. “Истинный американец” с сочувствием описывал выступления вигских ораторов на “митинге войны” в Лексингтоне; они называли вторжение американских войск на территорию Мексики по приказу президента “войной Полка”, выражая протест “против отвратительной узурпации Полком функций Конгресса!” (объявление войны — прерогатива Конгресса). Но через два дня Конгресс санкционировал войну, и на новом митинге Кассиус поднялся на трибуну с неожиданным заявлением:
“Граждане Файетта! Вам известно, что не было человека, более твердо и беспощадно осуждающего войну, чем я. Но Конгресс принял постановление, и, хотя в глубине души моя оппозиция остается бескомпромиссной, неумолимая необходимость не оставляет мне альтернативы. Истинные друзья страны — те, кто предостерегает ее от заблуждений и ошибок, кто последователен в предупреждении зла, но сегодня моя страна нуждается во мне, и, права ли она или нет, я становлюсь под ее знамя. Я отправляюсь на войну добровольцем, с моим одеялом и походной сумкой”.
Крутая перемена фронта не была политическим ходом, Клей был человеком безоглядно искренним во всем, не исключая политики, и никогда не боялся противостоять чужому мнению, каким бы большинством оно ни поддерживалось. Скорее тут сказалась другая сторона его натуры — импульсивность, повышенная эмоциональность, жажда боя.
Кассиус собирался вступить в полк генерала Клея, своего отца, на одну из офицерских должностей, но, стараниями политических врагов его туда не приняли. Стиснув зубы, он вступил рядовым в лексингтонский отряд, которым командовал один из его друзей, Джеймс Джексон. Выстроив отряд перед зданием мэрии, Джексон объявил, что передает командование Кассиусу Клею и останется лейтенантом.
Лексингтонцы за полгода не имели ни одного боевого столкновения и лишь в январе 1847 г. в первый раз встретились с противником. В составе небольшого сводного подразделения, возглавляемого двумя бесшабашными майорами, их послали на рекогносцировку. Никого не встретив, майоры распорядились стать на ночлег в придорожной гасиенде, даже не выставив караулы. Все проснулись от шума и криков и обнаружили, что окружены. Поначалу Клей велел своим людям забаррикадироваться и защищаться, но тут же понял, что это бесполезно. Пришлось сдаваться. Лишь один из американских офицеров вскочил на лошадь и скрылся. Обозленные мексиканцы вскинули ружья, целя в пленных, и Клей бросился вперед, крича: “Стреляйте в офицеров, не трогайте солдат!” Рассказывали, что командир мексиканцев приставил пистолет к груди Клея, но тот продолжал повторять: “Не трогайте солдат!”
Словно в насмешку, как раз после пленения Клея начались основные сражения и успехи американских войск. К июлю 1847 г. в их руках оказалась вся Калифорния, в августе — Санта Фе, столица будущего штата Нью-Мексико, в начале сентября армия генерала Скотта подошла к мексиканской столице. 14 сентября Мексика капитулировала и лексингтонцы получили свободу. Но они не забыли, что их капитан рисковал ради них жизнью.
Когда в 1846 г. в Союз был принят северный штат Айова, а в 1848 г. — Висконсин, число свободных и рабовладельческих штатов вновь уравнялось, но на очереди стояли западные земли, в том числе Калифорния, население которой хотело, чтобы штат был свободным, хотя его территория простиралась на юг от демаркационной линии. Начались споры, вновь обострившие противостояние. Чтобы укрепить позиции эмансипаторов, Клей помогает им на выборах в Законодательное собрание Кентукки. Он выступает с речами, вызывает слушателей на обсуждение и спор, выдвигает свои аргументы в живой дискуссии и мастерски вербует избирателей. Однажды ему пришлось идти к трибуне сквозь угрюмо молчащую толпу, она смыкалась все теснее, и он был вынужден остановиться. Но тут двое ветеранов мексиканской войны закричали, что капитан Клей — друг солдат, что человек, который сражался за страну, имеет право слова. Люди расступились, и Клей поднялся на возвышение. Однако двумя месяцами позднее сходная ситуация завершилась гораздо хуже.
Митинг проходил недалеко от усадьбы Клея, в родных местах он чувствовал себя уверенно. Закончив речь и, казалось бы, расположив к себе публику, Кассиус спрыгнул со стола, служившего трибуной, и тут на него бросился сын кандидата в легислатуру Кирус Турнер со своими приятелями. Тяжелыми дубинками они принялись бить Клея по груди, по спине, по голове. В ярости, уже теряя сознание, он все-таки успел достать нож и вонзил его в Турнера.
Кассиуса внесли в дом почти бездыханным. Правое легкое отбито, грудь рассечена, травмирован позвоночник; ушиб почек оставил след на всю жизнь. Он поправлялся медленно и тяжело. Смерть Турнера принесла еще и психологическую травму — многие виги, вместо того чтобы поддержать Клея, отвернулись от него: они сочли, что он превысил допустимую меру самообороны.
Вообще стоит отметить, что виги постоянно шли на компромиссы и уступки, что в конце концов и привело их к политическому краху. В 1852 г. умер Генри Клей, что, конечно, ослабило партию, но хуже было другое: незадолго до его смерти, в 1850 г., в Конгрессе было проведено очередное “умиротворяющее” решение: рабство запрещалось в Калифорнии, но разрешалось в Нью-Мексико; в столичном округе Колумбия прекращалась работорговля, но ужесточался закон о беглых рабах на территории всех штатов. Соглашение разочаровало тех аболиционистов, кто возлагал надежды на вигов. И, хотя “компромисс 1850 г.” не дал преимущества ни Северу ни Югу, он ожесточил обе стороны.
На митингах в северных городах в преддверии выборов в Конгресс многочисленные ораторы, в очередной раз обвинив вигов в предательстве, сходились в том, что нужно создать новую партию, и предлагали назвать ее республиканской. Выдвинув девиз “Труд — главная ценность общества”, партия привлeкла множество рабочих, фермеров, мелких и средних независимых предпринимателей. Америка обладает великим преимуществом перед старыми нациями, утверждали республиканцы, в ней отсутствуют социальные перегородки и кастовость, это дает всем равную возможность усердным трудом и предприимчивостью добиться успеха. Первый шаг — собственное дело, работа на самого себя, а для этого нужно позволить каждому приобрести за номинальную плату участок земли на свободных западных территориях. К этим тезисам добавлялась антирабовладельческая агитация.
Возникновение республиканской партии Клей воспринял с воодушевлением, сразу став ее деятельным членом. В феврале 1856 г. он участвовал в заседаниях съезда республиканцев и вошел в национальный комитет партии; там он был одним из самых решительных сторонников отмены рабства. Он продолжал активно выступать и совершил турне по северным штатам. В Спрингфилде, столице Иллинойса, Кассиус говорил два с половиной часа. Среди множества людей, расположившихся на открытом воздухе, Клея слушал спрингфилдский адвокат Авраам Линкольн. Наверное, он поубавил бы горячности, но в целом речь ему понравилась.
Кассиус не ограничивается выступлениями, политической борьбой и даже попыткой баллотироваться в губернаторы Кентукки. В это же время проповедник Джон Фи, рьяный аболиционист, решил организовать школу для детей любого сословия, пола и цвета кожи, где помимо общего образования им преподавались бы твердые правила протестантской нравственности и принципы свободы. Невдалеке от Клермонта Клею принадлежал участок земли, он отвел для школы десять акров и построил большой деревянный дом. Школа, названная “Вирея колледж”2, открылась в 1855 г. Фи предложил девиз, который колледж, еще в XIX веке ставший университетом, сохраняет до сих пор: “Бог дал одну и ту же кровь всем людям Земли”.
В первые годы Клей взял большую часть расходов по содержанию колледжа на себя. Между тем его финансовое положение уже было подорвано банкротством банка, организованного им в Цинциннати; возвращение депозитов требовало денег, а их не было: большие суммы были одолжены племянникам жены, но они отказывались их вернуть. Клермонт со всей обстановкой пошел с молотка, а тесть с тещей, чьим внукам одалживал деньги Кассиус, и не подумали ему помочь. Это была катастрофа.
Спасение пришло от матери и брата. Мать упросила своего мужа Джефа Дадли, отчим проявил благородство, и вместе с Брутусом они купили на аукционе все: 2200 акров земли, дом и обстановку. Затем они составили нотариальный документ, предоставивший Кассиусу право жить в Клермонте и пользоваться землей по собственному усмотрению. Клей был бесконечно благодарен своей семье, но вся эта история глубоко его унизила. До конца жизни он оставался достаточно состоятельным человеком, но сохранять прежние привычки было нелегко: с 1858 г. он стал сдавать участки земли в аренду, а находясь на государственной службе, был весьма чувствителен к размеру жалованья.
* * *
Тем временем политическая деятельность шла своим чередом и Клей вошел в число наиболее известных республиканцев. В нью-йоркском еженедельнике “Харперс Уикли” появился коллаж: вожди партии Сьюард, Линкольн, Чейз и другие, в том числе Клей, были изображены на фоне Белого дома. Подразумевалось, что любой из них может стать кандидатом на предстоящих президентских выборах 1860 г. И хотя с 1858 г., после великолепно проведенной (правда, все же проигранной) борьбы за кресло сенатора, Линкольн опережал других республиканских лидеров, его преимущество не было абсолютным.
До стремительного броска Линкольна наибольшей популярностью в партии пользовался Уильям Сьюард. С 1849 г. он представлял штат Нью-Йорк в Сенате, был тесно связан с промышленными и финансовыми кругами, за ним стояла мощная партийная команда штата Нью-Йорк. Но Клей понял, что именно Линкольн должен стать президентом, и повел агитацию за него. В избирательный штаб Линкольна вошли очень напористые люди. Когда на cъездe в Чикаго в мае 1860 г. представитель Иллинойса предложил выдвинуть “кандидатом в президенты Соединенных Штатов Америки Авраама Линкольна”, пять тысяч человек, заранее подготовленных, как пишет один из биографов, “подняли такой восторженный рев, что в сравнении с ним все предыдущие вопли казались смиренной церковной вечерней”. Основная часть “предыдущих воплей” как раз и досталась Сьюарду, первое голосование принесло победу ему: из 465 голосов он получил 174, а Линкольн — только 102. Штаб Линкольна проявил максимум изворотливости, чтобы ко второму туру заполучить голоса, отданные за двух других претендентов, Чейзa и Камеронa. Они были получены под обещание Чейзу и Камерону должностей в будущем правительстве.
Клей рассчитывал на пост вице-президента, но его соперника (Т. Хэмлина) поддерживала многочисленная делегация “своих”, северных штатов, а делегатов от южных штатов было мало. И все-таки Клей получил 101 голос — оппонент выиграл только после перебаллотировки. Нью-йоркские газеты “Ивнинг пост” и “Уорлд” советовали Линкольну назначить Клея военным министром, но кресло уже было обещано Камерону. Разочарованный неудачами, Кассиус уехал в Кентукки. Начались президентские выборы, затем последовала сецессия (отделение) южных штатов, внимание Линкольна было отвлечено, и о Клее не вспоминали до апреля 1861 г.
В первые дни апреля, когда южане — уже объявив о создании отдельного государства — потребовали эвакуировать федеральный форт Самтер в Южной Каролине, Линкольн был поставлен перед трудным выбором: уступить — значит сдаться без боя, признать Конфедерацию де-факто, позволить мятежникам одержать психологическую победу; оставить гарнизон на месте — значит взять ответственность за начало гражданской войны. В эти драматические дни в Вашингтоне снова появился Клей. Отношение европейских держав к разгорающемуся конфликту — чрезвычайно важный фактор, и Кассиус решил, что быть посланником в Англии или Франции — вполне подходящее для него дело.
По его собственным воспоминаниям, он нашел президента в библиотеке Белого дома. С первых же слов становится известно: послы в Лондон, в Париж и даже в Мадрид уже назначены. Конечно же, это друзья Сьюарда, нового государственного секретаря. (Надо сказать, что первоначально неплохие отношения со Сьюардом сменились неприязнью в период Чикагского съезда: в разговоре с ним Кассиус понял, что отмена рабствa стоит для Сьюарда далеко не на первом месте. Соответственно, и Сьюард не особенно сочувствовал радикализму своего собеседника.) “Что ж, лучше я уеду в Кентукки, — сказал Клей Линкольну, — у вас достаточный выбор и без меня”. Президент был явно смущен. Он положил руку на плечо Клея: “Я не хочу, чтобы вы уезжали. Какое место вы согласились бы занять?” — “Предоставьте мне пост посланника в России”. Линкольн крепко пожал его руку. “Благодарю вас, вы вывели меня из большого затруднения”.
Понимая, что время против них, войну начали конфедераты — атаковав форт Самтер 12 апреля 1861 г. Ожидать возвращения Юга в Союз больше не приходилось, и 15 апреля президент объявил штаты Конфедерации в состоянии мятежа.
В считанные дни Вашингтон опустел. Значительная часть политиков, а офицеры и генералы — в большинстве, были южанами; они отправились
к “своим”. Путь был недолгим — через реку Потомак. На другом берегу — Виргиния со своей столицей Ричмондом, теперь столицей Конфедеративных Штатов Америки (КША). А главное, опустел не только город, но и арсеналы; огромное количество оружия из федеральных запасов заблаговременно переправили на Юг. Войск в Вашингтоне было недостаточно, а нападения конфедератов можно было ожидать каждую минуту. Клей является к военному министру Камерону. “Как офицер, я могу набрать полк и организовать защиту нашего берега”. “Я был поражен, — вспоминал потом Камерон. — Человек, назначенный на крупный дипломатический пост, предлагает себя в волонтеры!” Клей получил необходимые полномочия и собрал батальон солдат. Полторы недели, до подхода Массачусетского и Нью-Йоркского полков, отряд Клея вместе с городским гарнизоном обеспечивал хотя бы минимальную защиту резиденции президента страны. Специальным приказом Линкольн наградил Клея именным револьвером и обещал в дальнейшем присвоить ему звание генерал-майора. Кассиус был чрезвычайно польщен и попросил передать, что готов служить своей стране с оружием в руках; если это понадобится, пусть президент отзовет его из России.
1 мая 1861 г. Кассиус с женой и пятью детьми — младшей дочери Энн исполнилось два года — отплыл из Бостона в Ливерпуль. Клей решил на некоторое время задержаться в Лондоне и Париже, чтобы лучше сориентироваться в мировой политике и намерениях европейских держав.
13 мая, как раз в тот день, когда Кассиус ступил на английскую землю, британское правительство выпустило королевскую прокламацию, которая объявляла Север и Юг воюющими сторонами. Это был крайне недружественный акт по отношению к Союзу, фактическое признание Конфедерации.
Клей постарался разобраться в английской политической жизни, провел довольно много времени на заседаниях парламента, следил за обсуждением резолюции в поддержку Союза, инициированной группой деловых людей, заинтересованных в торговле с Севером (резолюция была отвергнута). Он завтракал с людьми, заметными в обществе, был представлен Пальмерстону, которому пылко изложил суть американского противостояния — премьер-министр вежливо выслушал его, но своего мнения не сообщил.
Наблюдения Клея отлились в отчетливую форму: “Они хотят нашей гибели. Они завидуют нашей мощи. Их не заботит ни Юг, ни Север. Они ненавидят и тот и другой”. Его возмущение политикой британского кабинета требовало выхода. Вопреки дипломатическим правилам, он посылает письмо в “Таймс”, обращаясь к английскому народу. “Помощь мятежникам, — пишет он, — явится поддержкой рабству, которое вы так ненавидите. Свободный Союз является естественным созником Великобритании, справедливо гордящейся своей свободой”. В начале июня 1861 г. он наконец прибыл в Петербург.
* * *
На протяжении третьей четверти XIX века русско-американские отношения постоянно прогрессировали. Само существование Русской Америки
(в будущем — Аляски) и длинной полосы вдоль Тихоокеанского побережья, почти до Сан-Франциско, в известной мере сближало две державы. Кроме того, проникновение России на Кавказ, ее возрастающее давление на Персию и Турцию вызывали настороженность, а затем и противодействие Англии. Естественным образом взоры России обращались к антагонисту Англии — Соединенным Штатам. В 1832 г. был заключен договор о торговле и мореплавании, во время Крымской войны США придерживались благожелательного России нейтралитета, а в 1867 г. американский консул на Гавайских островах сообщил русским морякам о вероятной угрозе английских кораблей.
Так что от нового посланника не требовалось грандиозных свершений, ему поручалось “подтвердить и укрепить” дружеские связи. B свете общей враждебности Англии американцы рассчитывали на сочувствие России, однако опасались, что русское правительство постарается избежать определенности, не в силу государственных интересов, а под влиянием сословного инстинкта. Недаром Клей отмечал: “монархические круги Еврoпы настроены против нас”, —
и Россия не была исключением. Как раз в этот период российский посланник в Вашингтоне барон Стекль писал канцлеру Горчакову: “Революционеры и демагоги старого континента всегда находили в американской демократии моральную поддержку и материальную помощь. С крушением демократической системы в США они теряют ныне одну из главных опор” (в распаде Союза Стекль видел слабость республиканских учреждений).
Верительные грамоты Клей вручил императору Александру II 2/14 июля 1861 г. в Петергофском дворце. Один из членов американского посольства сохранил запись о церемонии.
На станции железной дороги посланника и трех его секретарей, облаченных в военные мундиры, встречал церемониймейстер Двора. Великолепная карета доставила их в Петергоф, там они пересели в царские экипажи с ливрейными лакеями на запятках. Кортеж прибыл к главному подъезду дворца, когда император еще не вернулся с военного парада, и американцев попросили подождать. Наконец явился шталмейстер: “Его императорское величество ждет вас”. Миссия прошла несколько залов, к ним присоединился человек огромного роста в шляпе со страусовыми перьями — придворный скороход (“опереточный индивид” — по определению рассказчика, позволяющего себе некоторую иронию). Затем скороход отстал, процессию возглавил гофмаршал. В аванзале все остановились. У дверей стояли арапы в восточных костюмах с тюрбанами на голове. “Из всех черных, которых я когда-либо видел, — изумился американец, — это были самые черные. Черный уголь казался белым по сравнению с ними”.
В аудиенц-зал вошел только посланник. Клей вручил императору верительные грамоты и произнес соответствующую случаю речь. Царь отвечал, упомянув о многолетних добрых взаимоотношениях и выразив надежду, что новый представитель дружественной державы их продолжит. Затем, в сопровождении Горчакова и Клея, император вышел в аванзал, к выстроенным по рангу чинам миссии; Клей называл имена, государь поочередно пожимал американцам руку и говорил каждому несколько приветливых слов по-английски. Наш рассказчик отмечает, что “Александр был царем в каждом дюйме”.
Хозяин дворца пригласил посланника к завтраку. За столом речь зашла о грандиозных, в чем-то схожих переменах в обеих странах. Клей заверил императора “в глубокой симпатии, с которой президент и американский народ следят за великими российскими реформами”, с присущим ему пафосом сопоставил отмену крепостничества с движением за отмену рабства, обрисовал мятеж, угрожающий существованию Союза, на секунду задумался и грустно заметил: “Север с сожалением сражается против Юга, слишком тесное родство связывает нас, слишком много общего в нашей истории”. Царь почувствовал расположение к американцу и заговорил о преобразованиях, которые должны последовать за освобождением крестьян; он и Горчаков поделились с Клеем своим видением европейских и мировых дел, и в донесении Сьюарду воодушевленный столь теплым приемом Клей писал, что “из всех правительств русские лучше всех осведомлены об истинном положении дел в других империях”.
К этому времени Россия уже дала понять, что поддерживает законное правительство Соединенных Штатов. 3/15 июня Горчаков объявил, что русские корабли не будут салютовать флагу южан. 28 июня/10 июля канцлер направил Стеклю депешу — одну из тех, которые, обозначая вехи русской политики, приобретали широкий общественный резонанс. “В течение более восьмидесяти лет своего существования, — писал князь, — Американский Союз обязан своей независимостью, своим развитием и своим прогрессом согласию между его членами, укрепленному учреждениями, которым удалось примирить единение со свободой. Это единение <…> дало миру зрелище беспримерного в анналах истории процветания. Было бы прискорбно, если бы после столь убедительного опыта конфедеративные штаты были бы увлечены до того, что разрушили торжественный договор, составляющий их могущество. <…> Государь не может допустить возможности столь прискорбных перспектив. Его Величество продолжает полагаться на практический здравый смысл граждан Союза, всегда рассудительно оценивающих свои интересы. Этот Союз в наших глазах является не только существенным элементом мирового политического равновесия, но он, кроме того, представляет нацию, к которой наш Государь и вся Россия питают самый дружественный интерес”.
Если прокламация королевы Виктории вызвала у северян взрыв негодования, то депеша Горчакова была принята с восторгом. “Это заставит Англию дважды и трижды подумать, — писала └Нью-Йорк Таймс“, — прежде чем признать южных повстанцев”.
Клей считал, что подчеркнуто дружественный тон депеши — отчасти его заслуга: он встречался с канцлером примерно за неделю до ее отправки, и то, что позднее говорилось императору, уже было, с еще большей горячностью, изложено Горчакову.
Посланник воспламеняется грандиозным проектом — заключением союзa между Россией и США, о чем незамедлительно сообщает госсекретарю в официальном письме и президенту — в частном. “Шаг по освобождению крестьян — это начало новой эры и новой силы”. Россия осваивает бассейн Амура, следовательно, грезит Клей, в скором времени русские и американцы, соединив свои силы в Тихом океане, вытеснят Англию из Индии и ненавистная империя падет. Сьюард скептически умеряет пыл темпераментного кентуккийца и рекомендует ему уделять больше времени текущим делам.
Вероятно, Клей отплывал в Россию, находясь во власти недавнего возбуждения. Mысль, что лишь несколько дней назад ему выпала честь защищать столицу страны, еще не покидалa его. Первые впечатления от Лондона, Парижа и Петербурга отвлекли и даже захватили Кассиуса, но скоро это прошло, а рутинная дипломатическая работа никак не оправдывала его ожиданий. И вот уже ранней осенью 1861 г. он пишет Сьюарду, что мечтает вернуться и вступить в действующую армию. Госсекретарь вежливо отвечает, что “предложение вступить в военную службу представлено президенту”, заверяющему Клея в высокой оценке его “верности и патриотизма”, однако довольно долго ничего не происходило.
Наконец 13/25 июня 1862 г. Александру II представлен новый посланник С. Камерон. Император, канцлер и отбывающий Клей произносят много трогательных слов о взаимной привязанности России и Америки, а также сожалеют о расставании друг с другом и даже обмениваются семейными фотографиями.
Но, оказавшись в Вашингтоне, уже через несколько дней Клей заявляет Линкольну, что хочет вернуться в Петербург. Скрывая досаду, президент отвечает, что против возобновления прежнего назначения нет возражений, но Камерон не может быть отозван без его согласия.
13 августа, выступая на митинге в Вашингтоне, Кассиус восторженно отзывается о России, освобождении крестьян, импeраторе Александре: “Поверьте ему, станьте с ним, и он станет с вами!” Может быть, в аффективном восхищении Россией проявилась реакция на то, что он увидел в Америке? Рабство до сих пор не отменено, война ведется вяло, генералы бездеятельны и некомпетентны. Недавно оставленный Петербург издали вновь начал представляться ареной для масштабной деятельности.
Между тем Линкольн подготовил “Прокламацию об эмансипации”, которая должна была объявить всех рабов на территории Конфедерации свободными, но сомневался, можно ли распространить ее действие на пограничные штаты.3 Опасаясь за их неустойчивый нейтралитет, президент просит Клея отправиться в Кентукки, выяснить настроения и доложить.
Возложив на плечи эполеты генерал-майора (Линкольн исполнил свое обещание), Клей 23 августа появляется в Лексингтоне, где узнает, что южане уже вторглись в штат, чтобы захватить его; отсюда можно начать стратегическое наступление, разрезая Союз на две половины. Корпус конфедедратов приближается к родным местам Кассиуса, и генерал Уоллес, командующий северян, просит генерал-майора Клея, прекрасно знающего местность, укрепить оборону на одном из ключевых направлений. Клей соглашается и весь следующий день руководит строительством укреплений, но назавтра генерал Нельсон (вдруг сменивший Уоллеса) отстраняет его от командования. Чем это было вызвано, нам не известно. Ни в письме Мэри Джейн 2 сентября, ни
в написанных спустя двадцать два года воспоминаниях Кассиус не дает никаких объяснений. Он едет в столицу штата, Франкфорт, выступает в легислатурe и пишет Линкольну, что лояльные элементы Кентукки поддерживают эмансипацию с условием защиты их собственности (то есть требуют денежной компенсации).
В начале сентября Клей снова в Вашингтоне. Он все еще надеется на полномочия, соответствующие званию генерал-майора, но командующий войсками Союза генерал Галлек выписывает ему намеренно ничтожное назначение. Клей бросается к президенту; приказ, конечно, отменяют, но всего этого уже достаточно. Как раз в этот момент пришло прошение Камеронa об отставке — Кассиус получает желанное согласие на возвращение в Петербург и… восемь месяцев никуда не едет.
Почему же его пребывание в Америке в августе—сентябре 1862 г. сложилось так неудачно? В чем разгадка безумных метаний? Характер Клея, как и раньше, вызывал у многих раздражение и неприязнь, но если прежде все это, как правило, исходило от врагов, то теперь Кассиус с недоумением и ужасом обнаруживает, что былые соратники питают к нему едва ли не те же чувства…
И, наконец, семейный разлад. Отчуждение исподволь копилось много лет, но именно в этот период стало явным. Еще в конце предыдущего, 1861 г. Мэри Джейн, ссылаясь на невыносимый климат, вместе с детьми покинула Россию и уехала домой, в Клермонт (“вопреки моему желанию и не обращая внимания на мой протест”, — подчеркивал Клей в мемуарах). Снова ехать в Петербург она отказалась, а так как теперь отъезд мог оказаться долгим, это означало полный разрыв. Задерживаясь в Кентукки и вместе с женой занимаясь перестройкой Клермонта, Кассиус надеялся уговорить ее отправиться с ним и восстановить отношения, но все усилия были тщетны.
* * *
Клей появился в Петербурге в конце апреля 1863 г., был приветливо принят и вскоре приглашен в Кронштадт на торжество по случаю отправления в плавание Балтийской эскадры. Для публики это был один из регулярных заграничных походов, но его маршрут держали в тайне — о нем не были осведомлены даже корабельные офицеры.
Агрессивность Англии и Франции осенью 1862 г. в отношении США, а весной 1863 г. — в отношении России нуждалась в противодействии. Это еще больше сблизило две географически отдаленные страны. И тут контр-адмирал Попов, командир русской эскадры на Тихом океане, предложил перебазировать ее из устья Амура, где она могла оказаться внезапно запертой англичанами,
в американские порты. Там кораблям будет обеспечена свобода маневра, и можно рассчитывать, что американцы не позволят нападать на русских в своей акватории. Генерал-адмирал великий князь Константин и управляющий морским министерством Краббе развили эту мысль: следует не только отправить в Сан-Франциско Тихоокеанскую эскадру, но и снарядить корабли Балтийского флота в Атлантику. Император одобряет, правительство США соглашается, и дело получает быстрый ход.
В сентябре—октябре 1863 г., почти одновременно, три фрегата, два корвета и один клиппер под командованием контр-адмирала Лесовского пришвартовались в гавани Нью-Йорка, а три корвета и два клиппера контр-адмирала Попова бросили якоря в заливе Сан-Франциско.
Появление русских военных эскадр в Америке стало сенсацией. Вызов “царице морей” и ее сподвижникам был столь явным, что политики и газетчики не скупились на комментарии. “Это свидетельствует о секретном военном союзе — в случае нападения Англии и Франции корабли поступят в распоряжение Линкольна”; “это предупреждение морским державам — Россия твердо стоит на стороне северян”; “Россия послала свои эскадры, чтобы прервать пути английской и французской торговли” — и много было других, самых разных предположений в те дни. Допуская, что слухи о военном союзе России и Америки распространились из дипкорпуса Петербурга, Сьюард, всегда готовый придраться к Клею, обвинял его в превышении полномочий; дескать, посланник толкает обе страны к формальному союзу, нежелательному для них, поскольку он порождает трудновыполнимые обязательства.
То, что несколько российских кораблей несравнимо слабее соединенного англо-французского флота, все, разумеется, понимали, но смелая бравада будоражила воображение. Весь мир воспринял этот визит как символ единства США и России перед лицом возможной интервенции. Как официальные лица, так и жители Нью-Йорка и Сан-Франциско были искренне гоcтеприимны. Морской министр Уэллес предоставил бруклинскую военную гавань в распоряжение Лесовского; одна за другой появлялись депутации ближайших штатов, начались постоянные балы и приемы в честь русских офицеров. В начале декабря флагманский фрегат “Ослябя” вошел в Чезапикскую бухту и поднялся по Потомаку до Вашингтона. Адмирал и офицеры встречались со Сьюардом и Уэллесом, были приняты на Капитолии. В журналистском стиле XIX века нью-йоркская “Геральд” писала: “Орлы Америки и России распростерли свои крылья над всеми океанами; их когти будут поддерживать меч защиты над американским материком”.
Посетив Бостон, в июле 1864 г. контр-адмирал Лесовский повел свои корабли обратно. Ушла и Тихоокеанская эскадра. Русские моряки пробыли в Америке восемь месяцев.4
В августе по возвращении эскадры в Кронштадт Лесовский вместе с капитанами кораблей посетил Клея, поблагодарив американское правительство и народ Соединенных Штатов за дружеский прием. На следующий день Клей прибыл на фрегат “Ослябя”, где был встречен американским гимном и пушечным салютом.
После того как 19 апреля 1866 г. на Александра II было совершено покушение, Соединенные Штаты, в отличие от других государств, не ограничились официальными поздравлениями российскому императору, счастливо избежавшему каракозовской пули. Конгресс США принял прочувственное постановление и направил в Россию делегацию во главе с заместителем морского министра капитаном Фоксом. 23 июля/4 августа 1866 г. монитор “Миантономо”5 и фрегат “Огаста” подошли к Кронштадту, где их встречало множество катеров и шлюпок. На другой день делегация в сопровождении Клея была принята в Петергофском дворце. Капитан Фокс вручил Александру адрес, в котором среди прочего выражалась радость, что “Провидение, отвратив угрожающую Его Величеству опасность, предохранило русский народ от удара, который недавно постиг американский народ” (подразумевалось убийство президента Линкольна 14 апреля 1865 г.). Празднества в честь американцев продолжались шесть недель без перерыва. Моряки осматривали Петербург, их принимали всевозможные общества, клубы, дворянское и купеческое собрания, один за другим следовали банкеты с бесконечными
возлияниями, тостами и криками “ура”. Апогеем стал парадный обед в Большом Петергофском дворце. Присутствовалa царская фамилия, высшие чины империи, Клей, Фокс и старшие офицеры американских кораблей.
Вообще 1866-й и отчасти 1867 гг. стали апогеем русско-американской дружбы за всю историю взаимоотношений двух держав. В январе 1866 г. московское купечество устроило в честь генерала Клея необычайно торжественный прием, которого ни до, ни после этого не удостаивался ни один иностранный дипломат. Посланнику преподносили хлеб-соль, речи сливались в один восторженный хор, впервые в России звучала американская музыка, исполненная студентами Московской консерватории под руководством Николая Рубинштейна. В августе 1867 г. группа американцев, путешествуя по Черному морю, причалила в Крыму и была приглашена в Ливадию, где в это время находился император. Приветствие составил один из путешественников — не кто иной, как Марк Твен, которого никак нельзя заподозрить в роялистских предпочтениях. В частности, было сказано: “Слова, которые мы произносим, отражают чувства всех наших соотечественников. Америка многим обязана России, прежде всего неколебимой дружбой, когда мы в ней особенно нуждались. Она останется с нами и в будущем”. Если бы реализовалась даже половина пожеланий и заверений, прозвучавших в то время в обеих странах по поводу “неколебимой дружбы”, этого хватило бы на многие годы.
Кстати, отчет о приеме делегации Конгресса в России был послан Сьюарду телеграммой. Это была первая телеграмма, отправленная из Петербурга в Америку через Европу и далее по атлантическому кабелю, который наконец удалось проложить после десяти лет неудач.
Но прежние попытки опустить кабель на дно океанa срывались с таким постоянством, что еще в 1861 г. у американцев возникла мысль “войти” в Европу с другой стороны — через Русскую Америку, Чукотку и Сибирь. Коммерческий агент США в Николаевске-на-Амуре Коллинз проехал через всю Сибирь, тщательно изучил предполагаемый маршрут, осенью 1862 г. добрался до Петербурга и сумел заручиться поддержкой недавнего генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева-Амурского и министра путей сообщения Мельникова. По составленному ими плану императорское правительство предоставляло американским предпринимателям привилегию на проведение телеграфной линии от американской границы до Николаевска и на ее эксплуатацию. Но до возвращения Клея в Россию в 1863 г. все ограничивалось благими намерениями. Клей воодушевился этим замыслом и вдохнул в него жизнь. Он провел переговоры с начальником Азиатского департамента Министерства иностранных дел Игнатьевым, и на стол императора легла записка с “технико-экономическим обоснованием” проекта. Американцы брались протянуть линию до Николаевска за три года, за этот же срок туда должна прийти русская линия от Омска.
Наконец нашелся подрядчик — компания “Western Union”. Президент компании Хирам Сибли вместе с Коллинзом прибывают в Петербург, Клей представляет их Горчакову и императору, и дело доходит до подписания договора. От Сан-Франциско протянулись 850 миль телеграфа, два корабля с проволокой для суши и кабелем для Берингова пролива уже тронулись к Сибири —
и тут все обрушилось. Компания “Atlantic telegraph” добилась успеха, и “Western Union”, затратив три миллиона долларов, прекратила работы: “русская” линия, будучи в три раза длиннее атлантической, не выдержала бы с ней конкуренции. В российском Министерстве иностранных дел были ошеломлены и долго не хотели верить появившимся сообщениям — ведь у нас договор!
В своем письме в Петербург Сьюард сообщал, что приносит извинения и испытывает крайнюю неловкость, однако лично объясняться с российским правительством пришлось Клею.
* * *
Американские инженеры и геодезисты, прокладывая маршрут телеграфа по Аляске, составили ее описание. Вскоре оно очень пригодилось политикам, которые считали необходимым приобретение Аляски для США.
Выдвигалось два аргумента: во-первых, Аляска — часть американского континента и как таковая должна принадлежать американскому государству, а во-вторых, на Аляску явно зарится Англия, при дальних и необеспеченных коммуникациях России будет сложно ей противостоять, а усиление Англии категорически не устраивает Америку. Однако необжитая территория с приполярным климатом многим казалась совершенно ненужной — расходы на ее освоение никогда не окупятся (о золоте и нефти в ее недрах никто еще не знал). Любопытно, что практически по тем же причинам Россия и сама собиралась уступить Аляску Соединенным Штатам. До похода Тихоокеанской эскадры адмирал Попов уже побывал в США и хорошо понял менталитет американцев. Он писал великому князю Константину: “Американцы — это двадцать миллионов свободных людей, душой впитавших доктрину Монро и └Предопределение судьбы“.6 Это у них в крови, они этим дышат. Получив Калифорнию и Орегон, они рано или поздно обратятся к Аляске. Этому нельзя воспрепятствовать, и будет лучше уступить им эту территорию за достаточное вознаграждение”. В 1862 г. Морскоe министерство предложило продать Аляску, считая, что управляющая ею Российско-американская компания неэффективна, введение же государственного управления не окупится; доходы от Аляски невелики, а продажа укрепит союз с США. Барон Стекль, почти тридцать лет проживший в Америке, рассуждал так же. Осенью 1866 г., приехав в отпуск в Петербург, он убедительно изложил эту точку зрения канцлеру, к его авторитетному мнению прислушались, и совещание при императорe — великий князь Константин, канцлер Горчаков, министр финансов Рейтерн, управляющий Морским министерством Краббе — единодушно высказалoсь за продажу и определило цену: пять миллионов долларов.
Слушая вернувшегося в Америку Стекля, Сьюард едва сдерживал возбуждение. Приобретая Аляску, CШA помимо обширной территории получали западный форпост против британских владений (будущей Канады), а это могло иметь очень важные последствия. Обсуждение договора продвигалось так быстро, что Стекль понял: можно просить больше. В итоге остановились на сумме в семь миллионов двести тысяч.7 Переговоры, доклады в Петербург и Вашингтон, согласование текста заняли предельно короткий срок — кажется, ни один международный документ такого уровня не был подготовлен за одну неделю. Стекль торопился зафиксировать увеличенную цену, Сьюард спешил внести договор в Сенат до обсуждения импичмета президенту Джонсону, так как с возможной переменой власти все зависало. 18/30 марта 1867 г. договор был подписан.
Его опубликование вызвало бурные дискуссии в обществе. Дальновидные американцы, особенно в западных штатах, выражали одобрение, но, разумеется, нашлись и противники покупки. Газетчики называли Аляску “ледником Сьюарда” и “зоопарком белых медведей”. Даже Конгресс поначалу пришлось убеждать в разумности негоциации, но затем ратификация последовала достаточно быстро. Потомки оценили расторопность госсекретаря: ныне благодарный штат Аляска в последний понедельник марта отмечает “день Сьюарда”. 27 октября/8 ноября в Ситхе (Ново-Архангельске) прошла церемония спуска российского флага и подъема американского. Лондонская “Таймс” с раздражением писала, что “уступка Аляски укрепляет таинственную симпатию, существующую между Россией и США”.
В “купле-продаже Аляски” Клею досталacь роль статиста, но сам он был уверен, что это не так, что Сьюард украл его заслуги. Обида сохранилась до конца жизни — oн завещал, чтобы на его могильном камне, помимо имени, было бы высечено только одно слово: ALASKA. Однако ему не следовало искать чужих лавров, его главную заслугу — созданиe атмосферы доверия между США и Россией — никто не мог отрицать.
Впрочем, это доверие подтачивалось одной претензией, донимавшей Клея все восемь лет его дипломатической деятельности. В 1855 г., во время Крымской войны, бостонский торговeц Перкинс взялся поставить русской армии 150 тысяч тонн пороха и военное снаряжение. Но прежде, чем что-то было сделано, война окончилась и императорское правительство отказалось от поставок. Перкинс потребовал возмещения убытков и подал иск в нью-йоркский суд. Дело он сокрушительно проиграл и еще заплатил 200 долларов судебных издержек. Тогда он обратился в Госдепартамент, и в 1860 г. предшественник Клея Эплтон направил претензию в русское Министерство иностранных дел. Результата не последовало, ибо Стекль на запрос начальства отвечал, что никакого письменного контракта не существует. Потом началась Гражданская война, возникла необходимость укрепления межгосударственных отношений, и дело Перкинса завяло, но когда победа Севера определилась, теперь уже Сьюард извлек дело из-под сукна, утверждая, что по американским нормам устноe соглашениe имеет ту же силу, что и письменный контракт. Клей осторожно обсуждал проблему с Горчаковым, и ему снова было сказано, что императорское правительство совершенно разобралось в деле и притязания Перкинса отклоняет. Посланник писал Сьюарду: “Признаюсь, я сам не убежден в справедливости иска; во всяком случае я считаю это дело безнадежным, пока мистер Стекль не порекомендует что-нибудь уплатить, но он, кажется, не собирается этого делать. Россия очень чувствительна, и я не могу настаивать <…>. Я чувствую, что преследование этой цели принесет существенный ущерб моим возможностям, находясь при этом Дворе, приносить пользу моей стране”.
Во второй половине 1860-х гг., особенно после выборов 1868 г., большинство в Конгрессе принадлежало “радикальным республиканцам”, быстро вошедшим во вкус прямого вмешательства в прерогативы исполнительной власти и лично президента Джонсона. И вот в 1869 г. Конгресс принимает резолюцию, требующую от России возместить убытки Перкинса в сумме 685 тысяч долларов, угрожая в случае отказа приостановить платежи за Аляску (по оценке Клея, ущерб, даже если на нем настаивать, мог составлять не более 130 тысяч). Госдепартамент дал посланнику жесткие инструкции, но тот отвечал, что больше к этому вопросу возвращаться не может ввиду резкой реакции России. На одном дипломатическом обеде Горчаков даже сказал Клею, что резолюция Конгресса нейтрализовала все предыдущие дипломатические достижения. (Вот тут бы и выдвинуть встречный иск против компании “Western Union” за нарушение договора по установке телеграфной линии, но российским министрам, не привыкшим сутяжничать на международном уровне, это даже не пришло в голову.)
В этой последней стадии тяжбы по делу Перкинса Клей принимал участие, находясь как бы “в полуотставке”.
Сьюарда бесконечно раздражало все исходившее от Клея: панегирики императору и России, не имевшие отношения к его прямым обязанностям рассуждения о направлении американской политики, советы, как вести войну, и т. п. Доводы против претензий Перкинса, сочувственное изложение резонов Горчакова и явное нежелание подчиненного держаться указанной линии, естествено, лишь усугубили недовольство госсекретаря. Линкольна, иногда вступавшегося за Кассиуса, уже не было в живых, а Джонсон, поглощенный борьбой с Конгрессом, ни во что не вмешивался.
В декабре 1867 г. в Петербург приходит шифрованная телеграмма, из которой ошеломленный посланник узнает, что президент готов принять его отставку. Как будто oтказываясь бороться с тем, “кто держит в своих руках исход битвы”, Клей просит лишь несколько месяцев отсрочки, но представляется, что это был хорошо продуманный ход: осведомленный о ситуации в Вашингтоне, он твердо рассчитывал задержаться. Он знал, что Конгресс готовит импичмент Джонсону, знал, что отстранение президента почти предопределено, но даже если оно чудом не состоится (для утверджения в Сенате не хватило всего лишь одного голоса) — был уверен, что Сьюарду, стоявшему поперек горла радикальным республиканцам, не удастся скомпрометировать его перед сенаторами и получить согласие на его отзыв. Он решил не возвращаться в Вашингтон, пока в Госдепартаменте сидит Сьюард.
И действительно, Клей провел в Петербургe еще почти два года и покинул свой пост только осенью 1869-го, на полгода “пересидев” Сьюарда, которого не взял в свое правительство новоизбранный президент Грант.
* * *
Клей возвращался на родину без радости. Война окончилась, но мир не наступил; пушки и ружья умолкли, но не исчезло противостояние, наоборот, оно в некотором смысле возросло.
Первые послевоенные выборы отдали местные органы власти на Юге в руки бывших сторонников сецессии, началась ревизия результатов войны. Поправку к конституции, провозглашающую равенство гражданских прав “всех лиц, родившихся или натурализованных в Соединенных Штатах”, отвергли десять из одиннадцати недавно мятежных штатов. Джонсон утверждал, что такова воля народа и федеральная власть не должна вмешивaться. Преодолев президентское вето, Конгресс лишил непокорные территории статуса штатов и разделил Юг на пять военных округов, предоставив всю полноту власти генералам-командующим. Видные деятели Конфедерации были отстранены от государственных должностей, лица, находившиеся на военной или гражданской службе в КША (40% белого электората), лишились права голоса, и число избирателей-черных, которые, разумеется, голосовали за республиканцев, превысило число избирателей-белых. Южные легислатуры, мэрии и суды заполнили пришельцы с Севера; среди них встречались энтузиасты, не желавшие ничего, кроме искоренения плантаторского уклада и духа рабовладения, но гораздо больше было тех, кто приехал, чтобы сделать карьеру и набить карман.
Первое президентство Гранта (1868—1872) сопровождалось беспрецедентным разгулом коррупции и мошeнничества — боевой генерал оказался плохим администратором. Внутри республиканской партии возникают оппозиционные группы, объединенные неприятием курса радикальных республиканцев и убежденностью в некомпетентности Гранта. К ним и присоединился Кассиус Клей. На съезде “либеральных республиканцев” в мае 1872 г. он возглавлял делегацию Кентукки. Съезд выдвинул своего кандидата в президенты (Хораса Грили), но большинство избирателей вновь отдало голос за бравого генерала, героя Гражданской войны.
“Республиканец или демократ — я оставался поборником свободы”, — писал Клей в своих мемуарах. Он утверждал, что его принципы и политическая позиция не сдвинулись ни на йоту — но изменилась партийная идеология. В 1875 г. он переходит в демократическую партию, решив, что теперь она защищает не только интересы Юга, но и общенациональные ценности. Демократы “поручили” ему агитацию на губернаторских выборах в штате Миссисипи. В своих выступлениях Кассиус рисовал столь мрачные картины гибели плантаций, разорения семейств под бременем налогов, расхищения общественных средств, травли белых южан и общего падения нравов, что, может быть, провал радикального республиканца Адальберта Эмиса — и в самом деле его заслуга.
Однако в остальном результат перехода в стан бывших врагов был вполне предсказуем: старые товарищи его возненавидели, а новые — невзлюбили; он оказался в ловушке. После президентской кампании 1876 г. он навсегда отходит от политики.
* * *
К этому времени старый Клермонт исчез, — Мэри Джейн совершенно преобразила его и дала ему другое имя — Уайт Холл. Когда Клей впервые после долгого отсутствия подъехал к дому в январе 1870 г., перед ним предстал великолепный особняк в два этажа с мезонином, с портиками и верандами по сторонам. Кассиус выразил восхищение, Мэри Джейн сухо поздоровалась и отправила его ночевать наверх; ночью он проснулся от холода, борода была покрыта инеем — мезонин не отапливался.
Оба супруга понимали, что разрыв произошел давно, оба могли перечислить тысячи причин, но он искал примирения, а она — ссоры. И если Клей признавал, что он далеко не ангел и во многом был неправ, то у его жены, напротив, не было и тени сомнения в своей правоте. Самым тяжелым оказалось отчуждение детей — всех пятерых, доживших до этого времени, за исключением старшего, Грина, матери удалось отвратить их от отца, и они приняли его как чужого.
Но и раздельная жизнь в одном доме продолжалась недолго. Летом 1871 г. к Уайт Холлу подъехала карета. Из нее вышла женщина, за ней мальчик. Женщина подвела ребенка к Кассиусу и, сказав несколько слов, отбыла. Немного собравшись с мыслями и духом, Клей объявил, что мальчик — из России, его зовут Леонид Петров, он будет жить в Уайт Холле. Вне себя, Мэри Джейн решительными шагами поднялась в дом, и через час от Уайт Холла отъехала другая карета: она увозила жену Кассиуса и его детей.
Клей вскоре официально усыновил “русского мaльчика”, записал, что он родился 22 марта 1866 г. и, переделав Леонида (Леню) в Лони, дал ему свою фамилию и обеспечил за ним седьмую часть наследства — то есть урaвнял его с законными детьми. О его матери Клей никому не рассказывал; позднее, вскользь упоминая о ней в мемуарах, он именует ее Петровой, но один из его биографов, Эдвард Ричардсон, на основании собственных разысканий утверждает, что это была Мария Сергеевна Суровщикова-Петипа, балеринa Мариинского театра, жена известного балетмейстера Мариуса Петипа.
В библиотеке Уайт Холла было повешено “таинственное” полотно — полуобнаженная красавица-нимфа со спины, вполоборота к зрителю, с цветочным венком на голове, — ставшее поводом для всевозможных фантазий и домыслов, а в фотоальбоме Клея имелись две фотографии Суровщиковой-Петипа в балетных костюмах. Местные “физиономисты” утверждали, что лица балерины и нимфы абсолютно схожи. Современный хранитель Уайт Холла Кевин Мак-Квин справедливо отмечает, что картина настолько стилизована, что ее можно отнести к любой европейской школе того времени, да и сходство между “портретом” и фотографиями в альбоме Клея — явная натяжка. Но следует признать наличие некоторых “косвенных улик”: на фотографиях отштамповано имя Суровщиковой-Петипа, на оборотах — надписи рукою Клея: “Подарена мне 11 марта 1865 г.” и “подарена мне 1 мая 1865 г.”. Но вот что осталось тайной для всех: наверняка имелась предварительная договоренность и появление “русского мальчика” не было неожиданным для Клея — иначе мать вряд ли отправила бы своего ребенка в другую страну.
Вероятно, черные слуги питали к Мэри Джейн большое уважение и отнеслись к появлению Лони крайне неодобрительно: из-за него хозяйка оставила Уайт Холл, на который она положила столько труда. Они плохо относились к мальчику: когда отец надолго уезжал из дома, по возвращении он узнавал, что Лони едва ли не морили голодом, поколачивали, а однажды вытолкнули из окна второго этажа — он чудом остался жив. В сентябрe 1877 г. Клей стал подозревать повара и его жену в намерении отравить сына — ребенка тошнило и Клею показался странным вкус молока, которое слуги ставили на стол. Он велел повару и его жене немедленно убираться из дома.
Черeз несколько дней он выехал с Лони на прогулку. Едва они углубились в лес, как боковым зрением Клей заметил шевеление за ближайшим деревом. Клей выхватил револьвер, с которым он теперь не расставался, и закричал: “Выходи!” Выскочил сын повара Перри Уайт c ружьем на изготовку. Но, хотя Кассиусу было уже шестьдесят семь, он оказался проворнее — две пули уложили несостоявшегося “мстителя” наповал.
Клей завел двух огромных псов, в доме стояли заряженные ружья, ночью под подушкой лежали револьвер и нож. Незнакомым людям не позволялось приближаться к дому. В округе стали говорить, что старый генерал страдает манией преследования. Эти слухи усердно подогревались родственниками жены, и Клей разрывает последнюю связь: в феврале 1878 г. он официально разводится с Мэри Джейн — после сорока пяти лет брака.
* * *
Шлo время, и Кассиус Марцеллус Клей начал превращаться в исторический реликт. Порой появлялись репортеры местных или центральных газет и брали интервью, расспрашивая его только о прошлом. В 1884 г. он решил писать мемуары и спустя два года опубликовал первый том под заглавием: “Жизнь Кассиуса Марцеллуса Клея. Мемуары, сочинения и речи, показывающие его роль в уничтожении рабства в Америке, в спасении Союза и восстановлении государства”. Книга распространялась по подписке; Варфилды скупили значительную часть тиража и устроили аутодафе, сделав издание раритетом. Второй том так и не вышел.
В том же году Лони поступил в университет и уехал в Ричмонд; домой он больше не возвращался. Следующие десять лет Клей прожил один, и одиночество, возможно, толкнуло его на совсем уж экстравагантный поступок: в 84 года он женился на 15-летней девочке, Доре Ричардсон, дочери своего издольщика. Разгорелся скандал, все в округе были уверены в безумии Кассиуса, священника пришлось искать в глухой деревушке. В Уайт Холл явился шериф с четырьмя волонтерами — спасать девушку, насильно влекомую под венец. Собралась толпа, Клей с двумя пистолетами вышел на балкон. “Вы видите в окне миссис Клей, спросите ее, хочет ли она уйти с вами. Но если она не захочет, то я буду настоятельно просить вас, джентльмены, во избежание пролития крови, удалиться”. Юная миссис Клей сказала, что хочет остаться, и толпа разошлась. Однако столь неестественный союз, по-видимому, не оказался счастливым — через два года Дора сбежала из дома и поселилась у брата; Клей дал ей развод, и она вышла замуж за некоего Рили Брока.
Все эти люди вращались в преступной среде — Клей не сразу это понял. Новый муж Доры решил ограбить Кассиуса. С двумя сообщниками он ночью влез в библиотеку Уайт Холла, но Клей не спал и увидел тени за занавеской… Когда на выстрелы сбежались слуги, они обнаружили своего хозяина, сидящего в кресле с пистолетами в руках, и два трупа: один у окна, другой — уже за дверью; видимо, смертельно раненный налетчик пытался бежать. Самому Броку повезло — он остался цел и скрылся. Чутье не подвело Кассиуса и на этот раз, а ведь ему уже было 89 лет!
Он умер 22 июля 1903 г., не дожив трех месяцев до 93-х. Поначалу за гробом шла немногочисленная процессия, но на всем пути от Уайт Холла до семейного склепа на кладбище к ней присоединялись “черные граждане, которые шли миля за милей, чтобы увидеть похороны знаменитого борца за свободу негров”, — писала газета “Нью-Йорк трибюн”. В другой нью-йоркской газете отмечалось: “Он был гигантом, но не умел управлять своей силой, львом, который превращал свою мощь в клочья бессильного гнева”. Местная пресса отзывалась теплее: “Одни любили его, другие ненавидели, многие боялись, но большинство уважало. Он мало считался с тем, что в бешеной скачке мог наступить на чей-нибудь палец. <…> Он оставил след в разных сферах: был издателем, политиком, писателем, государственным деятелем, дуэлянтом, во всем был оригинален, всему придавал необычный оттенок”. Даже не расположенная к Клею лексингтонская “Монинг геральд” отмечала его “благородство, героизм, верность и преданность своим идеалам на протяжении всей долгой, трудной, неистовой жизни. Кентукки не рождал сына, подобного ему, он уникален”.
У Кассиуса оказалось столько долгов, что наследство не досталось никому, земля и дом вновь, как полвека назад, были проданы c аукционa. Новый хозяин сдал усадьбу нескольким семьям фермеров, арендаторам зeмельных участков. Эти люди и их потомки прожили в Уайт Холле до середины 60-х гг. ХХ века и привели его в чудовищное состояние. Некоторое время дом пустовал, и окрестные подростки разгромили его окончательно.
Смерть Клея оборвала даже тот скандальный интерес, который газеты и публика питали к нему в последние годы его жизни. Только в 1935 г. вышла книга Дж. Р. Робертсона “Кентуккиец при дворе царя”, но ее практически не заметили. Пробудил интерес к Клею, как уже было сказано выше, Уильям Таунсенд, и в 1962 г. появилась подробная, с упором на аболиционистскую деятельность Клея, монография Дэвида Смили. Тогда стали вспоминать о своем земляке и кентуккийцы. В 1968 г. Варфилд Беннет-младший и его сестра Эстер (правнуки Кассиуса) передали Уайт Холл в дар штату Кентукки. Дом уже превращался в руины: в столовой провалился пол, обрушились некоторые внутренние стены, исчезли деревянные панели и металлическая обшивка… Но подогретое общественное внимание способствовало успеху реставрации: под эгидой губернатора образовались несколько фондов, был собран миллион долларов, и через три года Уайт Холл воссиял в прежнем блеске. Сейчас это исторический памятник, открытый для посетителей.
Из шести детей Клея, достигших зрелого возраста, пятеро дожили до весьма преклонных лет: от 85-ти до 94-х. Прямая мужская (законная) линия пресеклась со смертью его сына Брутуса в 1932 г. В следующем году умер Лони; его дети, сын и дочь, кровные внуки Клея, носившие его фамилию, дожили, соответственно, до 1975-го и 2000 г.; c ними род Кассиуса Марцеллуса Клея исчез окончательно.
Но люди старшего поколения помнят это имя. Оно принадлежало знаменитому американскому боксеру 1960-х (позднее, приняв ислам, он сменил его).
Предки боксера стали свободными по воле человека, у которого они были рабами. В его память и честь потомки освобожденных называли своих первенцев его именем.
1 Генри Клей (1777—1852) — государственный деятель, сенатор, госсекретарь (1825—1829), идеолог и организатор партии вигов, инициатор установления в 1820 г. демаркации между Севером и Югом по линии 37╟ 30′ с. ш. и принципа, согласно которому прием новых штатов должен был совершаться попарно — один свободный, один рабовладельческий. В 1957 г. Генри Клей был назван одним из пяти великих сенаторов в истории США.
2 Вирея — город в Македонии, упоминаемый в Деяниях апостолов; его жители восприняли проповедь апостола Павла и уверовали в Христа. “Вирея колледж” сохранял достоинство всесословного и мультирасового учебного заведения в самые трудные годы сегрегации.
3 Пограничные со свободными штатами рабовладельческие штаты Делавэр, Мэриленд, Западнaя Виргиния, Кентукки и Миссури. Они не присоединились к мятежу, но их жители, разделившись, поддерживали обе стороны.
4 Имел место и неприятный для императорского флота конфуз. Сначала, по прибытии, команды сходили на берег свободно. Но за октябрь Атлантическая эскадра недосчиталась 30 нижних чинов — они не вернулись на корабли. “Выкрестов — 5, чухон — 7, поляков — 9, русских — 9”. Вслед за другими европейцами свобода привлекла в Америку и этих первых российских “невозвращенцев”. Выпускать матросов с кораблей перестали.
5 Монитор — корабль береговой обороны с низким бортом, мощной броней и орудиями большого калибра. В то время это был совершенно новый тип военного судна. “Миантономо” достигал 80 м в длину и почти 17 м в ширину при высоте над водой 1,5 м, имел две двухорудийные башни с орудиями калибром 15 дюймов.
6 Доктрина прoвозглашена в послании президента Монро Конгрессу в 1823 г. Cводится к отрицанию права стран Старого Света вмешиваться в дела Американского континента. “Предопределение судьбы” — термин, предложенный журналистом O’Салливаном в 1845 г.: “Наше явное предопределение — заполнить весь континент, предназначенный Провидением для свободного развития ежегодно умножающихся миллионов нашего населения”.
7 7,2 млн долларов равнялись примерно 13 млн рублей.