Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2008
Наталия Кирилловна Неуймина — филолог, критик, публицист. Автор книг “Природа и мы” (Л., 1982) и “Николай Сладков: писатель и человек” (Л., 1988) и многочисленных публикаций в журналах “Звезда”, “Аврора”, “Нева” и др. Заведующая отделом публицистики журнала “Звезда” (1977—2003). Живет в С.-Петербурге.
ї Наталия Неуймина, 2008
Наталия Неуймина
ДРЕВО КУЛЬНЕВЫХ
С годами у большинства начинают исчезать из памяти названия не только улиц, недавно прочитанных книг, но и фамилии и имена хорошо знакомых людей. Конечно, это временные и не страшные запинки. Страшнее то, что уходят из памяти сами когда-то хорошо знакомые люди.
“Помнишь, с нами в классе училась Ниночка? — спрашивает меня подруга. — Она сидела на первой парте и всегда прекрасно отвечала на уроках по химии”.
И я с ужасом понимаю, что не помню я эту Ниночку.
Прошло много лет, произошло столько событий… Не вспомнив Ниночку,
я с болью поняла, что многих помню, но смутно, “в общем” или в связи с каким-то сюжетом.
И тогда я начала лихорадочно просматривать свои дневники, перебирать альбомы с фотографиями. Тридцать человек в кадре, а помню хорошо двадцать—двадцать пять…
Кто-то из писателей сказал, что в прошлое надо входить постепенно, как
в океан. Тогда воскресают в памяти целые куски жизни. Одни из них вспоминаешь с радостью, другие — с мучительным чувством стыда. И тогда нестерпимо хочется увидеть и себя, тогдашнюю, и своих родных, и всю жизнь собственной семьи, узнать своих предков. А многое ли мы можем теперь о них узнать, чтобы увидеть их живыми? С этой нелегкой мысли началось мое погружение в Океан.
Принимаясь за кропотливое выстраивание нашей родословной по маминой линии, я решила, вопреки хронологии, начать с самой привлекательной, вернее сказать, с самой легендарной фигуры, о которой много слышала от домашних и чей портрет видела не только дома, но и в Галерее 1812 года в Эрмитаже —
с Якова Петровича Кульнева (1763—1812).
Читать о нем я начала с небольших воспоминаний Дениса Давыдова, провоевавшего с ним бок о бок Русско-шведскую (1808—1809) и Русско-турецкую (1809—1810) войны. Повидав Якова Петровича и в битвах, и на бивуаках, став его другом, Давыдов писал: “Смело можно сказать, что Кульнев был последним чисто русского свойства воином, как Брут — последним римлянином… Он был таким, как мы представляем себе россиян, когда все их клятвы скреплялись одним словом: “Да будет мне стыдно”, и соблюдались не от страха и упреков,
а от собственной совести”. Поначалу мне показалось, что он романтизирует образ Я. П., избрав слишком возвышенную форму рассказа о своем друге и однополчанине. Однако чем больше документальных работ о Кульневе я читала, тем достовернее оказывался тот удивительный образ, который был изображен Денисом Давыдовым.
В чем-то они были очень похожи, несмотря на большую разницу в возрасте, образе жизни, положении в обществе… Оба до безумства храбрые, обаятельные, любимцы женщин, надежные товарищи. И тот и другой любили и знали историю. Оба любили в компании импровизировать под гитару. Вот только таланты у них были разные: один “от Бога” воин, талантливый военачальник и любитель-поэт; другой — милостью Божией поэт, прозаик и воин-любитель, который не без влияния Кульнева возглавил партизанское движение в 1812 году. В 1808 и 1809 годах в Финляндии и в 1810-м в Турции они сблизились: “…Приязнь наша достигла истинной и так сказать задушевной дружбы, которая неослабно продолжалась до самой его блистательной и завидной смерти, — писал Давыдов. — В последних двух войнах, финской и турецкой, мы были неразлучны: жили всегда вместе, — то в одной горнице, то в одном балагане,
то у одного куреня под крышею неба; ели из одного котла, пили из одной фляжки”.
Многие поступки, черты характера и подвиги Кульнева остались в истории только потому, что их видел и оценил Денис Давыдов. Все остальные биографы пользовались лишь официальными документами.
Судьба не была благосклонна к Якову Петровичу: воевал он по-настоящему всего пять лет, а путь его к блистательным подвигам и славе был мучительно долгим.
Но прежде чем рассказывать об этом человеке и его военной судьбе, все же обращусь к его и нашим общим корням.
Кульневы — русский дворянский род (во всяком случае это утверждают в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, наше первое издание БСЭ и “Общий гербовник российских родов”), известный с конца ХVI века. Род Кульневых разделялся на три ветви — Смоленскую, Новгородскую и Калужскую. Первый известный родоначальник нашей ветви, Сафрон Кульнев, жил в ХVII веке и владел небольшим поместьем Болдырево Мещовского уезда. Сын его, Василий Сафронович (?—1754), служил в конной гвардии. Во всяком случае уже в то время Кульневы были служилыми дворянами, “военной косточкой” и в то же время мелкими помещиками. Жили они на военное жалованье, да еще постепенно продавая землю и крепостных. Словом, были бедными, — но вместе с тем гордыми, о чем свидетельствует их герб. В “Выписи из протоколов дел Выводовых Витебского Собрания Дворянского” указывается, что род Кульневых употребляет герб Любич: “В Голубом Поле подкова на щите шипами вниз на хребте которой и всередине оной Кавалерийский крест, на Шлеме три Страусовые перья. Сим гербом печатающийся Петр Кульнев (отец Якова Петровича. — Н. Н.) поступя в Военную Службу жалован был чинами и впоследствии награжден был чином Ротмистра” (сохранены орфография и пунктуация оригиналов). О Василии Сафроновиче больше мы пока ничего не знаем. А вот о его сыне, Петре Васильевиче Кульневе (1727—1795), знаем уже довольно много.
П. В. Кульнев известен как воин, с честью послуживший Отечеству. Начав военную службу в чине капрала, в 37 лет произведен в корнеты.
Умер Петр Васильевич в 1795 году, оставив жену, шесть сыновей и единственную дочь в крайне неустроенном положении. Все состояние семьи заключалось в жалованье отца и сильно оскудевшем родовом поместье Болдырево
с 25 душами крестьян.
Жизнь Петра Васильевича обнаруживает первую черту, которая потом станет традицией в нашем роде: все мои предки не стремились и не умели разбогатеть.
Вторая черта, которая тоже явно обнаружилась начиная, во всяком случае,
с Василия Сафроновича, — все мужчины, за редким исключением, из поколения в поколения служили в армии. Сыновья Петра Васильевича Яков и Иван дослужились до генерал-майоров (военную карьеру Якова Петровича оборвала его гибель на поле боя), Николай до полковника, Василий до поручика, а Михаил до ротмистра. Только один сын, Павел, стал аббатом, много болел и рано умер.
Когда Якову исполнилось 7 лет, его и младшего брата Ивана определили в Императорский Сухопутный Шляхетный корпус на казенный счет как детей заслуженного, но бедного офицера. Учились они 15 лет, и образование получили хорошее. Для многих ребят, в том числе и для Ивана, этот долгий срок был мучительным, но способный, любознательный Яков учился усердно и увлеченно. Кроме обязательных военных наук и французского и немецкого языка он основательно изучал историю, особенно русскую и римскую.
В 1886 году братья закончили учебу, оба — с большой серебряной медалью, и были произведены в офицеры.
Как это ни удивительно, оба брата — особенно Яков, — оторванные от семьи в том возрасте, когда так важна домашняя обстановка, душевное тепло близких, были привязаны к дому и скучали по родным. Казенная обстановка не лишила их душевной теплоты и самобытности, самостоятельности в отношениях с жизнью.
Когда Якова определили в Петербургский драгунский полк, Иван, который был очень привязан к брату, перевелся к нему из своего полка. Темпераменты и характеры у братьев были разные. Военизированное воспитание в корпусе на Иване никак не сказалось. Яков же, чьим кумиром с детства был Суворов, жаждал как можно скорее проявить себя на поле брани и активно готовил себя к военной жизни. Однако судьба, словно перепутав Якова с Иваном, долгие годы испытывала терпение старшего брата.
Яков быстро сошелся с офицерами полка. В дружном офицерском кругу и среди прекрасных дам (которых он весьма любил) Яков готов был веселиться, слагая стихи друзьям, пить и петь под гитару на бивуаках всю ночь. Но в повседневном быту он жил крайне сдержанно и экономно: ментик гусарского полка и доломан, а тем более шинель (даже став генералом) шил из солдатского сукна. Но, когда долг службы требовал, являлся “весь в серебре”. Друзья подшучивали над тем, что он питается исключительно щами, кашей с куском говядины и спит на соломе, а он отвечал: “Убожество было первою добродетелью Римлян, победивших всю вселенную, но которых наконец богатство, попавшее им в руки, развратило”. (2, с. 66).
В питейном деле он тоже бывал весьма скромен: утром — стакан чая с молоком, вечером — с ромом, чарка водки перед завтраком, чарка перед обедом, для лакомства — рюмка наливки, а при жажде — квас и вода. Закуску (маринованные грибы, рыбу и пр.) заготавливал сам. Потчуя гостей, приговаривал: “Живу по-донкишотски”.
Поступками его руководила отнюдь не скаредность, а любовь и привязанность к близким. Все, что он экономил, он отправлял родным. Особенно с тех пор, как умер его отец. Любимой матушке он выделял ежемесячно треть своего жалованья. Вообще отличительной его чертой было бескорыстие. Как писали первые его биографы, Яков Кульнев “почитал корыстолюбие самою постыдною страстию, источником многих зол. Все поступающие в полк суммы, не мешкая, раздавал по назначению. Особенно если это касалось солдат”.
Солдат он гонял и муштровал нещадно, готовя их к будущим сражениям, но в то же время трогательно заботился о них и во всех сложных ситуациях был для них другом и защитником. И солдаты любили его. В сущности дисциплина в его полку держалась на этой любви и преданности, которой он очень дорожил. Суворовские уроки оказали ему неоценимую помощь в его службе. И в самом тяжелом бою Кульнев знал, что его солдаты мчатся за ним с полной уверенностью в успехе, и это было главнейшим основанием его побед.
Боевое крещение он получил через год после начала службы: в составе драгунского полка Яков Кульнев участвовал в Русско-турецкой войне 1787—1791 гг. При взятии Бендер проявил безудержную храбрость (он впервые вырвался на поле боя, о чем мечтал столько лет) и был замечен начальством.
В 1794 году ему выпало счастье воевать под началом Суворова в военной кампании в Польше.
Суворов обратил внимание на способность Кульнева определить слабое место противника и мгновенно принять решение. К тому же его покорила отчаянная смелость этого драгунского офицера. И когда в трудную минуту необходимо было срочно отвлечь внимание противника и остановить его, Суворов поручил это Кульневу. Яков Петрович блестяще провел эту операцию, за что был произведен в ротмистры, а через два месяца — в майоры.
Казалось, перед ним открывается блестящая военная карьера, но… неизвестно по какой причине она притормозилась. Не год, не два, а целых десять лет
он прозябал майором и тянул гарнизонную лямку! При его-то жажде сражаться за Отечество и проявить себя на поле брани. За это время Ивана в 1795 г. перевели в Смоленский полк подполковником, а в 1799-м произвели в генерал-майоры. Трудно себе представить, что творилось тогда в душе у Якова Петровича.
Мама, Луиза Ивановна, уговаривала его демобилизоваться. В какой-то момент, судя по письмам, он даже заколебался, но… нет. Он дал клятву служить Государю и Отечеству. Сжав зубы он ждал…
К сожалению, все, что было написано о Кульневе впоследствии, кроме небольших воспоминаний Дениса Давыдова, не могло помочь мне понять душевное состояние Якова. А как писать о человеке, если нет с ним внутреннего диалога?
И вдруг!.. Среди записок, документов и писем отца я случайно обнаружила пожелтевшую от времени почтовую открытку, адресованную моей бабушке, Марии Константиновне Кульневой. Открытка была послана бабушке в блокадном Ленинграде 7 октября 1941 года. Вот, что было в ней написано:
“Директор Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина выражает Вам свою благодарность за переданную в Библиотеку в дар книгу (рукопись) “Жизнь Якова Петровича Кульнева”.
Подпись:
Зав. Отделом комплектования Д. И Трейвас,
входящий № 902”.
Какая рукопись? Я никогда о ней не слышала. Как она попала в Публичную библиотеку? Да еще в то время, когда блокадный город вымирал от бомбежек, обстрелов и голода?
Потом обнаружилось то, что не сразу бросилось в глаза: адрес на открытке не кульневский, а отцовский — огородниковский. Это означало, что в квартиру Кульневых в то время уже попала бомба (об этом мы узнали гораздо позже) и чудом уцелевшая бабушка, отказавшаяся с нами уехать от родных могил, перебралась с Фонтанки в Столярный переулок, в опустевшее наше жилье (папа, Кирилл Федорович Огородников, профессор ЛГУ, ушел в ополчение, а мама и мы с братом были эвакуированы в Саратов). Какой же драгоценной реликвией для нее была эта книга-рукопись, если она отыскала ее в обломках своего дома и добралась с ней до Публички, чтобы отдать в надежные руки!
В эту ночь я долго не могла заснуть, и утром помчалась в Публичку, но…
к моему изумлению, встретили меня весьма прохладно. “Что вы, — равнодушным голосом сказала деловитая дама средних лет, — из того, что попало к нам в годы блокады, далеко не все еще разобрано, и найти ваш экземпляр практически невозможно”.
Обычно я умею в “казенном доме” сдерживать свои эмоции, но тут не выдержала. Не помню слов, которые у меня вырвались. Помню свой бесспорный аргумент: на открытке сохранились инвентарный номер и подпись ответственного лица.
…Через несколько дней меня пригласили в читальный зал редких изданий, и я дрожащими руками перелистывала книгу. Она была действительно похожа на рукопись, но все же — книга, напечатанная в типографии Департамента внешней торговли Санкт-Петербурга в 1815 году, через три года после гибели Якова Петровича.
Само название выдавало время ее издания (привожу его со всеми ятями):
“Жизнь
Характеръ и военныя дянiя
Храбраго генералъ маiора Якова
Петровича Кульнева
Въ Польш, Германiи, Швецiи,
Турцiи и въ достопамятную
Отечественную войну 1812 года
въ Россiи.
Окончившаго славную жизнь свою въ сра-
женiи, ознаменовавшемъ защиту Отече-
ства и спасенiе Санктпетербурга.
Писанная А. Н. Н…мъ”.
Книга много пережила, претерпела — местами страницы подмокали, некоторые уголки страниц утрачены, но весь текст сохранился. Как она попала
к Кульневым?
Одно мне теперь ясно: моя бабушка не могла допустить, чтобы книга
о предке ее мужа пропала, и заставила себя преодолеть всю Садовую улицу, подняться по высоким ступеням… Видимо, Сергей Яковлевич, мой дедушка, очень дорожил этой книгой о нашем предке, и бабушка считала своим долгом сохранить ниточку, связывающую нас с прошлым.
Долго я не могла перебороть охвативший меня трепет и начать перелистывать эти страницы, вчитываться в них. К счастью, дежурная зала заметила мое волнение и принесла еще один уцелевший экземпляр…
Авторы этой работы скрылись под псевдонимом “А. Н. Н…мъ”. Если всмотреться — получается “аноним”. По некоторым сведениям — это брат Якова Петровича, Иван Петрович Кульнев, и внучатый племянник, Илья Яковлевич. В несколько возвышенном стиле того времени (да еще преисполненные гордостью за своего родственника) они подробно, с любовью рассказали биографию Я. П. — так, как никто другой рассказать бы не смог. А вскоре я получила
в библиотеке и вторую книгу этого автора.
“Духъ генерала Кульнева, или Черты и анекдоты, изображающiе великiя свойства его и достопамятныя произшествiя какъ изъ частной, такъ и изъ военной его жизни <…>”. Она вышла через два года, в 1817 году.
Эти бесценные книги подробно рассказали о том, каким был Я. П.
Автор книги “Дух Генерала Кульнева” писал, что в Кульневе “..как будто сконцентрировались все добрые свойства российского дворянина, порядочного человека и образцового офицера на все века”. Все авторы позднейших работ, опираясь на эти первые книги, не уставали говорить о том, что Кульнев воевал не за славу свою, а из любви к Отечеству и из чувства долга перед ним. В письме к Ивану — которое они цитируют — из Пруссии в ноябре 1805 года Я. П. писал: “Для чести и славы Отечества, равно и подпоры несчастной фамилии нашей, я не буду щадить живота своего”. А в другом письме, в 1806 году, пишет, что его Отечеству нет подобного во всей Вселенной.
Теперь я поняла, что армия действительно была его домом, а солдаты — не только подчиненными, но и дорогими ему людьми. Чтобы пробудить в них мужество, он часами рассказывал им о героях прошедших времен, благо историю знал прекрасно. В письме Ивану, когда тот заколебался, оставаться ли ему в армии (Яков почувствовал, что Ивану не хватает мужества), он написал: “Герой, служащий Отечеству, никогда не умирает и оживает в потомстве” (и в своей судьбе оказался прав!). Это было его кредо. Как и подобает истинному аристократу, он с уважением относился к людям, независимо от того, солдат это или генерал. Добрый, готовый делиться последним, отчаянно храбрый, великодушный по отношению к побежденному врагу, но беспощадный к трусам и мародерам, он был тем самым командиром и воином, в котором так нуждалась Россия! Как могло случиться, что он, чья храбрость и военное мастерство уже были замечены, не был востребован в итальянском и швейцарском походах Суворова (который его знал и ценил) в 1799 году, в сражении с французами под Аустерлицем и целых 10 лет прозябал в гарнизоне в чине майора? Этого не мог объяснить даже автор этих книг.
Только в 1807 году сбылась его мечта: на 22-м году военной службы, в свои 44 года, он был произведен в подполковники и, возглавив Гродненский гусарский полк, отправился на войну, которую Россия и Пруссия вели против Франции.
“Признаюсь тебе, любезный брат, — писал он Ивану, — что для меня сия война остается последним карьером, после которого ничего не останется, как удалиться в нашу Болдыревскую деревню…” (3, с. 607).
Но оказалось, тягостные годы вдали от главного дела не прошли даром. Переняв от Суворова увлечение римской историей, в годы нищеты и прозябания Я. П. писал брату: “Чтение Квинта, Курция есть беспрестанное мое упражнение” (как восхищался впоследствии Денис Давыдов этими глубокими познаниями, которые в необходимую минуту выручали в безнадежной ситуации!).
Боготворивший Суворова и хорошо изучивший его методы военных действий, Я. П. и солдат не только приучил к спартанской жизни, но и обучил быстро ориентироваться в обстановке, не отставать от командира, действовать смело, сумел вызвать в них доверие к себе и к Государю. И это была главная его победа.
Я. П. знал о том, что Суворов, благоволивший генералу Милорадовичу, подарил тому свой миниатюрный портрет, который генерал вставил в перстень и на четырех сторонах начертал тактику своего наставника: “Быстрота, штыки, победа, ура!”. Суворов же, увидя эти слова, сказал, что между “штыками” и “победой” надо еще вставить “натиск”.
Эти постулаты стали и тактикой Кульнева.
Дождавшись звездного часа, подполковник Кульнев во главе своего гусарского полка ринулся воевать с французами с таким задором, искусством и изобретательностью, что сразу стал заметным военачальником.
25 мая 1807 года в составе авангарда нашей Главной армии, руководимого генерал-лейтенантом князем Багратионом, отличился в сражении под Гутштадтом. На следующий же день воодушевленный первыми успехами Кульнев с двумя эскадронами гусар-гродненцев атакует и преследует французов, вытесненных Багратионом из Аккендорфа. Противник, оставив свою последнюю позицию при реке Пассарге, спешно отступает под прикрытием множества стрелков. Но лавина гродненцев почти полностью разгромила убегающих французов, захватив в плен более 100 человек. Достигнув спасительной, как считали отступавшие, Пассарги, Кульнев обнаружил на другом берегу многочисленный неприятельский обоз.
Противник считал себя уже в безопасности, так как переправы не было. Но Кульнев на виду у неприятеля бросился со своими гусарами вплавь, отбил мортиру и 40 фур с порохом и гранатами, часть конвоирующего отряда истребил, а часть взял в плен. Потом приказал разжечь костры под всеми фурами,
а между ними насыпать дорожки из пороха и их поджечь. На подмогу французам уже подоспели большие силы и стали окружать русские эскадроны. Кульневцы успели проскочить за линию фур в тот момент, когда подоспели французы. И тут один за другим раздались взрывы.
После того как развеялся дым, русские были уже на своем берегу.
Когда Кульнев подскакал с рапортом к Беннигсену, тот крепко пожал ему руку и ответил стихами:
Le bruit de vos exploits
Est parvenu jusqu`б moi.
(Грохот ваших взрывов
докатился даже до меня.)
За этот блестящий бой Кульнев получил свою первую награду — орден Св. Владимира 4-й степени с бантом.
Вот текст рескрипта государя императора Александра I о награждении подполковника Якова Петровича Кульнева:
“Нашему подполковнику Кульневу.
Господин подполковник Кульнев!
В воздаяние отличной храбрости, оказанной Вами в сражении против Французских войск, где Вы 24 прошедшего Майя, с отличным мужеством атаковали с полком неприятельский арьергард, а 25 с двумя эскадронами преследовали знатную часть его кавалерии более мили, за реку Пассаргу, взяли довольно большой обоз и снаряды, которые и сожгли в виду своего авангарда, — жалую Вас Кавалером Ордена Св. Равноапостольного князя Владимира четвертой степени, коего знаки при сем препровождая, повелеваем возложить на себя и носить установленным порядком в петлице с бантом. Уверен будучи, что сие послужит Вам поощрением к вящему продолжению ревностной службы вашей, пребываю Вам благосклонный
Александр
Санктпетербург
20 Майя 1808 г.”.
После сего, находясь в авангарде (а Кульневу всегда доверяли авангард или арьергард, в зависимости от того, где предвиделась наибольшая опасность для русских войск), гусары Кульнева ежедневно отражали атаки неприятеля. 29 мая они проявили свое боевое искусство в сражении при Гейльсберге, а 2 июня уже участвовали в кровопролитнейшей битве под Фридландом. Как и полагал Я. П., это был последний бой в этой войне, но чего он стоил! В разгар четырнадцатичасового сражения полк Кульнева был окружен французской кавалерией. В такой ситуации есть только одна альтернатива — плен или смерть. Но, вовлекая своих гусар в дерзкий прорыв, Кульнев бросается лавиной на многочисленного неприятеля и, воспользовавшись его коротким замешательством, а также подоспевшей к Кульневу поддержкой, прорывается к своим…
За эти два боя Кульнев был награжден орденом Св. Анны 2-й степени.
Поразительна судьба Я. П.: за один год вчерашний скромный неудачник, замшелый заштатный майор стал героем, которого узнала вся армия. Отныне, услышав о почти неправдоподобных эскападах Кульнева и его гусар, враг нередко бежал, даже если силы его превосходили кульневские эскадроны.
Слава его распространялась быстро, он превратился в народного героя:
лубочные картинки, изображавшие какие-то сюжеты из его военной жизни, появились на стенах изб и кабаков; народ наш склонен персонифицировать грандиозные события, и портреты человека с шапкой волос, густыми бакенбардами и усами стали появляться на фарфоровых чашечках и на страницах модных альбомов.
Думаю, что в популярности Кульнева сыграла роль и широко разлетевшаяся молва о том, что он оберегал пленных от побоев и обид. Страшный и беспощадный в битве, он был милостив к врагу, просившему пощады. Если же обнаруживал мародерство и жестокость по отношению к местному населению, приходил в ярость и казнил бандитов на месте.
В 1808 году началась война со Швецией.
Когда 9 февраля русские войска под командованием генерала от инфантерии графа Буксгевдена перешли границу, Я. П. Кульнев, как обычно, был в авангарде — командовал особым отрядом, состоявшим из конницы и пехоты.
На большой территории их ожидали скалы, перемежающиеся дремучим лесом, огромные озера, соединяющиеся друг с другом, трясина, сотканная из полузамерзшей ледяной гущи, словом — места, которые казались совершенно непроходимыми, особенно для кавалерии…
Однако именно здесь, где за каждым деревом среди валунов таилась угроза, Кульнев проявил качества замечательного начальника. Он без устали атаковал противника, нанося ему поражение за поражением.
Кульнев дважды был контужен, но ни разу не оставил поле боя. Как вспоминает Денис Давыдов, он почти не спал — все разоблачение его на ночной сон состояло в том, что он снимал с себя саблю и клал ее в изголовье. “Я не сплю и не отдыхаю для того, чтобы армия спала и отдыхала”.
За семнадцать первых дней в сильную стужу, по бездорожью, тесня врага, втрое превосходившего его по силам, Кульнев с пехотой и конницей продвинулся на пятьсот верст.
Положение осложнялось тем, что финны развязали активную партизанскую войну. Но ничто не могло остановить атаку кавалеристов с ротой егерей. Кульневское “Вперед!” опрокидывало шеренги сопротивляющихся. За взятие г. Якобштадта Кульнев получил в награду золотую саблю “За храбрость”. В бою при Иппери его отряд захватил в плен начальника шведского авангарда генерала Левеньгельма, за что Я. П. удостоился чина полковника. Вот как описал это событие Денис Давыдов: “Мы успели только насладиться зрелищем блистательного действия казаков и гусар и погоней за неприятелем <…> по гладкой снежной пустыне Ботнического залива. Много было поколото драгун (шведов), много взято в плен, но посреди этой сумятицы нам бросилась в глаза группа всадников, около которой толпились нападавшие казаки. Мы направились во весь скач в эту сторону и услышали: “Koulneff, Koulneff, sauvez nous la vie” (“Кульнев, Кульнев, спасите нам жизнь”. — Н. Н.). Это был генерал Левенгельм, королевский адъютант. Кульнев остановил направленные на них пики и кинулся обнимать пленных. (Незадолго перед тем Кульнев познакомился с Левенгельмом, так как тогда было принято воевать только во время боя. — Н. Н.)
Левенгельм был ранен, ему оказали помощь и с адъютантом и под конвоем отправили к генералу Раевскому.
С наступлением марта путь, по которому продвигались русские войска с непрерывными боями, сделался непроходимым: бездорожье, разлив рек, постоянные вооруженные наскоки партизан, которые жгли мосты, портили плотины, подстерегали русские отряды, чтобы сбрасывать на них громадные камни. Кульневу приходилось буквально все время быть начеку. При первом известии с передовой цепи он мчался туда с ординарцем, чтобы оценить обстановку и решить, нужно ли поднимать авангард или часть его, стоит ли тревога того, чтобы будить весь корпус. Ночью каждый начальник разъезда, возвратившись, обязан был будить Я. П. и докладывать обстановку. Иногда это случалось по семь-восемь раз за ночь. Давыдов, который спал с ним в одном балагане, жаловался, что разъездные, не зная, кто из них в каком углу спит, по ошибке нередко будили его, всю ночь не давая спать.
Настигая врага с той стороны, с которой он менее всего этого ожидал, Кульнев заставлял бежать даже более многочисленного противника.
На каждом шагу поражая неприятеля, в конце концов Кульнев стал противнику так страшен, что иной раз целые полки обращались в бегство при одном его имени. Автор книги “Жизнь генерала Кульнева…” пишет, что шведские начальники, зная это, нередко скрывали от солдат, что они имеют дело с отрядом Кульнева. “Имя его для шведской армии стало синонимом беззаветной храбрости. Нередко его видели впереди, гарцевавшим на коне, в красной, далеко заметной, благодаря своему цвету, фуражке. Сохранилось предание, что это была не фуражка, а табачный вязаный кисет, который подарил ему Денис Давыдов”.
“О, эта красная шапка!” — восклицали шведы, завидев ее.
За доблестные действия в сражениях при Лаппо, Куортане и Орравайсе он заслужил чин генерал-майора и орден Св. Георгия 3-й степени при именном рескрипте Александра I.
В ноябре 1808 года со шведами было заключено перемирие, а в октябре Кульнев пишет брату Ивану: “Во всех бывших сражениях я участвовал, а в некоторых сам начальствовал и командовал все время авангардом в корпусе графа Каменского, коим много доволен и представлен от него к награждению. Вот, любезный брат, как сия война мне посчастливилась, наградила за все прошедшее и труды понесенные”.
Меня поразило это письмо. Ни слова жалобы о фактически пропавших десяти годах, — а ведь это были годы его расцвета, — ни слова о тяжелейших боях и лишениях… Все отошло на задний план.
За один этот год заштатный майор Кульнев дослужился до генерал-майора, был обласкан императором, награжден орденами и золотою саблей с именными рескриптами, которые дорогого стоят, стал известен всей армии и большей части России, а пишет без тени горделивого самодовольства! Он счастлив, мечта его сбылась.
И только одно его гложет: неустроенность брата Ивана. По какой-то причине Иван навлек на себя монаршее неудовольствие и переведен из Санкт-Петербургского гренадерского полка в Ревель шефом гарнизонного полка, что его никак не устраивало.
Я. П. уже не в первый раз приходит ему на помощь. Зная, как и каким образом надо действовать в подобных ситуациях, он всячески уговаривает Ивана не дергаться, ибо он, Яков, делает все возможное, чтобы перевести его в армию. Как правило, это “все возможное” означало, что Яков Петрович просит заменить какую-то свою награду за военные успехи помощью для брата Ивана.
После взятия русскими войсками знаменитой крепости Свеаборг шведы отчаянно боролись за сохранение Перхо. В связи с этим Кульнев получил задание войти в Перхо (что он и сделал) и, заняв деревню Сарвику, поставить свои посты на противоположном берегу реки. Шведы успели разрушить мост и пытались защитить это место. Но ни упорство, ни огонь батарей не удержали русских, и “неприятель опомнился не ближе как за три версты по ту сторону деревни, когда русские перестали их преследовать” (1, с. 53).
Кульнев пишет брату: “За победу над шведами при Киркэ Перхо, командуя авангардом, я никакого воздаяния для себя не жду, ибо слишком много награжден, но просил за тебя графа Буксгевдена, <…> а буде Бог дарует мне одержать славную победу <…> через зиму, тогда, в замену награждения моего, решусь просить за тебя его Сиятельство Графа А. А. Аракчеева, от которого более всего зависит твоя участь”.
В то же время Я. П. при всякой оказии пишет любимой матушке, что уже послал или в ближайшее время вышлет ей сто или двести рублей на расходы,
а как только вернется, заплатит долги кредиторам.
Война со Швецией затянулась, а вместе с тем нарастала угроза новой войны с Францией, и Александр I издал высочайший приказ войну со шведами возобновить. Из письма Александра I новому главнокомандующему Кноррингу (замененившему графа Буксгевдена) видно, что император понимал, какую трудную задачу он ставил перед нашими войсками: занять Аландские острова (зимой!), пройти по льду Ботнического залива, преодолеть пролив Кваркен, выйти на шведский берег к городу Унео и обойти с суши Ботнический залив в северном направлении.
26 февраля, когда начались военные действия, Кульнев командовал экспедицией, предпринятой для овладения Аландскими островами.
Трудно вообразить более страшную погоду. Пурга слепила глаза. Лед замерзшего Балтийского моря трескался, образуя огромные полыньи. Ночевали прямо в сугробах. В этом ледяном аду Кульнев был всегда вместе с солдатами.
Когда шведы внезапно обнаружили неприятеля со стороны моря и так быстро, они в панике отступили вместе с пушками и подводами. Часть казаков ринулась им наперерез. В этот момент Кульнев заметил еще одно каре, показавшееся от берега, и бросился туда. Оставшиеся казаки молнией понеслись за любимым начальником и принудили шведов сдать оружие. Совершив восьмидневный переход, воины Кульнева захватили 3000 пленных, 30 пушек, 5 военных судов и богатые трофеи.
5 марта, как пишет автор книги “Жизнь генерала Кульнева”, “благодаря храбрости и умелым действиям начальников и воинов, почти без всякой с нашей стороны потери”, были заняты Аландские острова.
Следующее задание Кульневу: он получил приказ преследовать шведов, перейти Ботнический залив и выяснить расстановку шведских сил на суше.
6 марта Кульнев издает исторический приказ:
“Бог с нами. Я перед вами, а князь Багратион за нами. <…> Иметь при себе по две чарки водки на человека, по куску мяса и хлеба. Лошадям по два гарнца овса. Море нестрашно. Отдыхайте, мои товарищи!”
Поход был совершен за ночь, невзирая на трещины во льду, пургу и торосы (многие современники сравнивали этот переход с переходом Суворова через Альпы), и утром в жестоком бою Кульнев занял Грисгельгам, угрожая Стокгольму. Шведы впали в панику, и 6 сентября был подписан мир. К Российской империи были присоединены Великое княжество Финляндское и Аландские острова.
Этот поход был вершиной воинской биографии Я. П. Кульнева. С этого времени эпитеты “храбрый” и “доблестный” стали неотъемлемы от его имени.
Успешное окончание войны принесло Кульневу орден Св. Анны I-й степени с рескриптом:
“Господин Генерал-Майор Кульнев, переход Ботнического залива с отрядом, Вам вверенным, и вступление ваше на берега Швеции <…> есть новое доказательство отличного мужества Вашего и усердия к Отечеству, которые одушевляли Вас во всю нынешнюю кампанию. Воздавая должную справедливость таковому подвигу, жалую Вас кавалером Ордена Св. Анны I класса, знаки коего при сем препровождаю, повелеваю возложить на себя и носить по установлению. Уверен будучи, что сие послужит для Вас вящим поощрением
к продолжению ревностной службы; <…> пребываю благосклонным
Александр.
В Гельсингфорсе марта 18 дни, 1809 года”.
Вручая рескрипт в присутствии всех генералов и свиты, император обратился к нему со словами: “Благодарю тебя, Кульнев, благодарю не только за службу, но и за поведение твое с жителями. Я знаю все, что ты для них сделал”.
Денис Давыдов, бывший с Кульневым неразлучным, рассказывает, что все офицеры, финские и шведские, оказавшись в плену, питали к нему чувство благодарности за рыцарские поступки. Он вспоминает о случае, который его потряс. В Або был устроен Багратионом торжественный бал, и, когда Кульнев вошел в зал, “все сидевшие в зале абовские жители, узнав, что то был Кульнев, встали со своих мест, танцевавшие бросили танцы и все до одного подошли к Я. П. со словами благодарности за спокойствие, которое он обеспечил населению и всем, кто попал в плен”.
Почти невероятный факт: народный поэт Финляндии Йохан Рунеберг посвятил Кульневу, военному противнику, строки в поэме “Рассказы Фендрика Столя”: “Своим носившим смерть клинком / Он нас глубоко уязвил, / Но также любим доблесть в нем, / Как будто наш <…> / “Ура” тому и вновь “ура”, / Кто знамя чести и добра / Не выпускал из рук, / Будь недруг или друг”.
Популярность Я. П. в то время настолько распространилась, что А. С. Пушкин в повести “Дубровский” вложил в уста помещицы Глобовой рассказ о некоем проезжем генерале: “Вдруг въезжает ко мне человек лет 35, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнева” (16, с. 269).
После громких своих успехов Кульнев решил, что пришла самая пора жениться. Он смолоду был жизнелюбив и пользовался у женщин большим успехом. Однако даму сердца, достойную стать его женой, он встретил только в 1810 году в Гродно, на пути в Молдавию. Имя красавицы (а в его глазах, судя по письмам, она была действительно красавицей) осталось неизвестным. Однако известно, что он сделал ей предложение, получил согласие и попросил брата Ивана купить обручальное кольцо. И сразу же стал через брата подыскивать себе именьице. Вскоре нашел — Пильцыны; по всеобщему согласию семьи родительский дом в Люцине оставался Ивану Петровичу с его большой семьей.
Однако вскоре вспыхнула новая русско-турецкая война, и Кульнев, естественно, стал готовиться к походу. Невеста же неожиданно заявила, что согласится на брак только при условии, что он выйдет в отставку. “Я с радостью соглашаюсь стать вашей женой, — сказала она, — но удел вдовы меня не прельщает”.
“Сударыня, — ответил Я. П., — сколь ни сильна страсть моя к вам, но привязанность к Отечеству и клятва, которую я дал сам себе — служить моему Государю до последней капли крови, восторжествует над всеми чувствованиями, которые я питаю к вам…”
Так закончился пламенный и, как скоро выяснилось, единственный роман
в жизни Я. П.
В 1810—1811 годах во главе Белорусского гусарского полка Кульнев участвует в очередной русско-турецкой войне и вновь прославляет свое имя. За отвагу, проявленную в штыковом бою под Шумлою, он был награжден арендой на 12 лет по тысяче рублей (которую подарил в приданое осиротевшей дочери брата Ивана после смерти его жены). В жестоком Батинском сражении Кульнев по собственной инициативе применил партизанский прием (который у него впоследствии так успешно перенял Денис Давыдов). Хорошо изучив местность и позиции противника, он предпочел не следовать полученному приказу наступать в три линии, а зайти к противнику в тыл обходным маневром. Обнаружив его появление, турки выслали большой отряд янычар, но тщетно: теснимые с фронта и тыла, они бежали к Рущуку. Кульнев еще долго их преследовал. За Батинское сражение наградой ему была золотая сабля с алмазами.
Между тем кровавое облако войны, скопившееся на западе Европы, двинулось на север: собрав со всей Европы более полумиллиона воинов, Наполеон без объявления войны пересек границу России и вторгся на нашу территорию.
Наполеоновский маршал Удино со значительными силами должен был двигаться по Псковскому тракту к Петербургу, а маршал Макдональд — по Курляндской дороге.
Им противостоял корпус графа П. Х. Витгенштейна, в состав которого входил пятитысячный кавалерийский полк Я. П. Кульнева.
Главные силы Наполеона в июле уже подошли к Витебску. Русские же отступали от Дриссы к Смоленску. Корпус Витгенштейна с несколькими резервными полками до поры оставался на правом берегу Двины при Дриссе, преграждая врагу путь к Петербургу.
Кульневскому полку, как обычно, поручалась самая сложная и опасная задача: ловко маневрировать, оказываясь то в авангарде, то в арьергарде передовых частей наступающего, гораздо более сильного противника. Постоянно тревожить его, создавая иллюзию, что он имеет дело с большим войском. Первыми атаковать при стычках и последними отходить. Главное — наблюдать за передвижением французских войск.
Кульнев не ограничивался разведкой. За одну ночь он построил мост через Двину недалеко от местечка Друи, молниеносным ударом атаковал восемь французских эскадронов и, положив 800 французов, возвратился со 144 пленными, в числе которых был бригадный генерал Сен-Женье. Как первый крупный трофей генерал был тотчас отправлен в Москву.
Все это произошло так неожиданно для французов, что их полки не успели подойти на помощь своим. Наполеон приказал своим войскам атаковать и отрезать русский авангард. Однако, несмотря на численное преимущество французов, все попытки выполнить приказ Наполеона оказались тщетными.
Между тем Удино, оставленный Наполеоном в Полоцке, обходным маневром, по малонаселенной местности, сплошь заросшей ельником, соснами и густым кустарником, двинулся на север. Он решил обойти Витгенштейна справа, предоставив Макдональду совершить такой же маневр слева, и таким образом окружить и разбить корпус русских.
Однако Витгенштейн с помощью кульневской разведки разгадал замысел Удино и двинулся ему наперерез. Авангард Кульнева с Гродненским гусарским полком, двумя полками егерей и конной артиллерией прокладывал ему дорогу.
Кульнев пришел к месту встречи войск — Клястицам — почти одновременно с солдатами Удино.
Клястицкое поле сражений — это всего 80 десятин песчаной почвы в виде треугольника. Вокруг него болота и леса. Но именно на этом треугольнике происходили главные события 18—19—20 июля 1812 года.
У селения Якубово Кульнев с ходу атаковал врага. Жестокий бой длился до вечера. Утром к Кульневу подошла подмога из резервных полков Витгенштейна и кровопролитный бой возобновился. Кульнев разгромил авангард маршала Удино, захватив 900 пленных и большой обоз противника. Наутро 20-го, обнаружив, что враги отовсюду попятились, Кульнев переправился через Дриссу, вновь атаковал и опрокинул французов. Увлекшись преследованием противника и полагая, что имеет дело с авангардом, он не заметил, что за спинами отступавших уже стоят подошедшие главные силы Удино. Витгенштейн все еще находился в пути, и значит, у Кульнева еще не было крепкого тыла. Французы навалились на гусар всей мощью корпуса. При этом Удино стал окружать героически сражавшийся полк Кульнева, обрушив на него сильный артиллерийский огонь.
Кульнев, не потерпевший до сих пор ни одного поражения, понял, что это конец. Отчаянным усилием, вырываясь из окружения, прорываясь со своими гусарами назад, Яков Петрович пересек Дриссу, замыкая отступление отряда. Он слез с коня и подошел к брошенной мортире, намереваясь стрелять по преследовавшим.
“Поспешим”, — торопил его адъютант Нарышкин. “Нет уж, — ответил Яков Петрович, — со своими гусарами в авангарде я первый, а в арьергарде —последний”.
И в этот момент его настигло вражеское ядро. Ему оторвало обе ноги выше колена.
Чувствуя, что силы его покидают, Кульнев сорвал с шеи Георгиевский крест и сказал: “Увезите этот крест, чтобы неприятель не узнал, что ему удалось убить русского генерала”.
Последние слова Кульнева: “Друзья, спасайте Отечество! Не уступайте врагу ни шага земли. Победа вас ожидает…”
Он умер, как и жил, думая не о себе, а о чести русского оружия.
Авангард Удино был разгромлен подоспевшим Витгенштейном. С яростью сражались гусары, потеряшие любимого командира. Удино в сумерках отступил к Полоцку. Дорога на Петербург была ему перекрыта.
Соратники Кульнева предали земле прах его у деревни Сивошино на небольшом песчаном возвышении на берегу Дриссы. По роковому стечению обстоятельств он погиб именно там, где мать родила его в пути. Несколько елей оттеняют камень, на котором начертано:
“На семъ мст палъ, увнчанъ побдою,
Храбрый Кульневъ, какъ врный сынъ
За любимое Отечество сражаясь.
Славный конецъ его подобенъ славной жизни:
Оттоманъ, сармакъ, галлъ, германецъ, шведъ
Зрли его мужество и неустрашимость на поле чести.
Стой! прохожiй, кто бы ты ни былъ,
Гражданинъ или воинъ,
И почти память его слезою!”
Однако прах Кульнева покоится не под тем камнем у Дриссы. Братья Кульневы, Михаил Петрович и Николай Петрович, понимая, в каком трудном положении оказался Иван Петрович, обремененный большой семьей и лишившийся постоянной помощи брата Якова Петровича, отказались в пользу Ивана от родового сельца Болдырево. Получив особое разрешение императора, они перезахоронили Якова Кульнева в имении Михаила Петровича Ильзенберг Витебской губернии (ныне деревня Брезгале в Латвии), в четырех верстах от небольшого имения Пильцыны, которое Яков Петрович купил себе незадолго до смерти. А на месте гибели Кульнева был поставлен скромный гранитный
памятник, обнесенный чугунной решеткой. На лицевой его стороне после “Генералъ-маiоръ Кульневъ — 20-го июля 1812 г.” выгравирован фрагмент из стихотворения В. А. Жуковского “Певец во стане русских воинов”.
“Где Кульнев наш, рушитель сил,
Свирепый пламень брани?
Он пал — главу на щит склонил
И стиснул меч во длани.
Где жизнь судьба ему дала,
Там брань его сразила;
Где колыбель его была,
Там днесь его могила”.
В Ильзенберге Михаил Петрович в 1833 году начал строить над могилой церковь — единственную православную церковь в Режицком уезде. В 1880-х годах она была достроена.
К тому времени здесь уже поселились несколькими дворами жители, сюда приехало Волостное управление и образовалась деревня Кульнево с Кульневским храмом (теперь, правда, она называется по-латышски Ильзескалне).
Церковь четырехугольной формы сложена из гранитных камней. Колокольня ее так мала, что колокола пришлось повесить на деревянных столбах рядом с церковью.
Внутренняя ее отделка чрезвычайно изящна. В ней преобладает белый цвет, и отделана она золотом. Вход в храм — величественный и высокий. Справа от входа, в нише, погребен Я. П. Кульнев, слева — могила его невестки, жены Михаила (Н. Е. Кульневой, урожд. Паулин). Над могилами, скрытыми под полом храма, возвышаются белые памятники, облицованные деревом и напоминающие саркофаги. В правом углу храма похоронен и Михаил Петрович Кульнев.
Над памятником Я. П. Кульнева висит изображение апостола Иакова во весь рост. На лицевой стороне памятника золотыми буквами по черному фону видна надпись:
“Храброму генералу, мужу высоких добродетелей, Якову, сыну Петра Васильевича и Елуизы Ивановны, урожденной Гребенец, из Померании Прусской Кульневых. Противу нашествия галлов и всех почти европейских народов, командуя целым авангардом корпуса графа Витгенштейна, защищая путь к столице Российской св. Петра пал со славою на полях Клястицких после трехдневного непрерывного сражения, в 1812 году июля 20 дня. <…> Памятник сей воздвигнут 1832 года сентября 20 дня”.
На другой стороне: “Нынешнее же царствование императора Николая I, сему храброму и неустрашимому генералу, подвизавшемуся со славою на границах пространного царства Российского, воздвигнут в 1830 году, при Сивошине перевозе монумент. Кавалер Св. Анны 1 степени, св. Владимира 2 степени, св. Георгия 3 степени, золотой сабли с алмазами и прочими знаками отличия и высочайшими рескриптами. Родился в 1763 году июля 25 дня, помер 1812 г. июля 20 дня”.
На третьей стороне изображен герб рода Кульневых.
Под гербом — ордена генерала.
На верхней крышке памятника, имеющей форму стола, стоит небольшой медный (или бронзовый) треножник, и в нем помещается небольшое (весом в 7 фунтов) ядро — то самое, которым Кульнев был поражен (по свидетельству о. Щербинского, тогдашнего священника) под Сивошиным.
В Москве, неподалеку от Музея-панорамы Бородинского сражения одна из улиц носит имя генерала Кульнева. Имя его также записано на мемориальной доске на Бородинском мосту, на фронтоне музея Бородинской панорамы,
а после восстановления храма Христа Спасителя в Москве и на его внутренних стенах. В Санкт-Петербурге, в Эрмитаже в галерее 1812 года наряду с другими прославленными защитниками Отечества смотрит на нас и генерал Яков Петрович Кульнев. Сбылись его слова: “Герой, служащий Отечеству, не умирает и в потомстве воскресает”.
Кульнев был первым русским генералом, павшим в Отечественной войне 1812 года, и весть о Клястицкой победе облетела всю Россию вместе с горестным известием о смерти Кульнева. Благодарственные молебны во славу Витгенштейна служились одновременно с панихидами о Кульневе. В эти дни было особенно ясно, что он стал народным героем, его знали и любили.
Наполеон, узнав о смерти Кульнева, назвал его одним из лучших генералов русской кавалерии.
Император Александр I переименовал Гродненский полк в Клястицкий, увековечив страшный бой полка и геройскую смерть Кульнева, а в 1909 году высочайше было повелено 6-му Клястицкому полку навеки присоединить имя своего шефа Кульнева.
В те дни Москва облеклась в траур, знаменитая певица Елизавета Сандунова, выступая на оперной сцене, от слез не могла закончить арию и властно остановила оркестр. В белом хитоне античной богини, раскинув руки, Сандунова с болью, сердечно запела:
“Слава нашему генералу Кульневу, положившему живот за Отечество…”
Но, конечно, больнее всех гибель Якова Петровича ударила по родным Кульнева. И не только потому, что вся семья любила его, гордилась им, но и потому, что Яков был необыкновенно заботливым сыном и старшим братом. Даже родители к концу жизни (особенно мать Луиза Ивановна) видели в нем опору. Он изо всех сил старался помочь своим близким деньгами (они жили очень стесненно, и Яков Петрович посылал им все, что мог, из своего скромного жалованья) и советами, и хлопотами, и, главное, сердечными ободряющими словами, которыми полны были его письма.
Горько терять орлиные крылья, и все же пришло время произнести то, что терпеливый читатель давно уже понял. Наша гордость Яков Петрович не был нашим прямым предком, на которого все стремились быть похожими. Он так и не успел до смерти обзавестись женой. Прямым нашим предком был его любимый брат Иван.
Он не был такой яркой личностью, как Яков Петрович, поэтому у нас осталось гораздо меньше сведений о нем — главным образом официальные документы и сохранившиеся письма, которые ему писал старший брат. Но и из этих писем по крупицам складывается привлекательный портрет, в котором повторяются главные черты, характерные для всего рода.
Начать надо с поразительного и трогательного факта, что, когда семилетний Яков поступал по семейной традиции в кадетский корпус, Иван, в свои три года, ни за что не хотел с ним расставаться и вскоре из теплой, заботливой семьи пошел вслед за Яковом.
Окончив учебу и получив по серебряной медали, братья были направлены в разные корпусы, но Иван сумел перевестись в корпус, где служил Яков. И только позже их пути разошлись.
Но интересно, что при такой сердечной близости братьев, при том, что они все детство и юность были неразлучны, характеры у них сформировались не просто разными, но прямо противоположными. Яков, сильный, энергичный, неукротимый никакими силами, не смог повлиять на мягкого, тихого Ивана, чтобы как-то подготовить его к воинской специальности и образу жизни военного командира.
Никаких подробностей этой воспитательной работы мы, разумеется, не знаем. Но у нас есть портреты возмужавших генералов и есть факты их биографий.
У Якова Петровича вид и рост были богатырские, лицо с пышными усами, полуприкрытое столь же пушистыми бакенбардами, зачесанными вперед; из-под шапки волос, из-под густых бровей сверкают черные глаза, из которых рвутся наружу темперамент, буйная сила, яростное стремление показать себя в деле.
Иван Петрович на портрете, несмотря на генеральскую форму, кажется домашним, тихим, скромным. Небольшие глаза выглядывают из-под узких бровей застенчиво и неуверенно. Жидкая короткая шевелюра от макушки добирается только до края лба, что говорит о его болезненности. Сидит он в позе,
в которой нет и намека на уверенность в себе и жажду совершать подвиги.
Кажется: ну какой он воин?
А ведь он на 9 лет раньше Якова стал генерал-майором, командовал флангом в бою под Полоцком, был контужен и за отличия в сражениях награжден орденом Св. равноапостольного князя Владимира 3-й степени в 1812 году, а за осуществление блокады Данцига награжден орденом Св. Анны 2-й степени в 1813 году. За отвагу в том же году награжден золотой саблей с алмазами и надписью “За храбрость”. Подчеркиваю, что вся его воинская доблесть и храбрость проявились главным образом после гибели Якова. Я думаю, что эти подвиги Ивана после смерти Якова многое объясняют в характере Ивана и во всей его жизни.
Он был с детства нездоровым человеком. Когда братья были вместе, Яков ему помогал и поддерживал в трудных ситуациях. Из послужного списка Ивана Петровича видно, что по какой-то причине он не раз впадал в Высочайшую немилость, бывал понижен в должности и даже отправлен в отставку. И только постоянные хлопоты Якова, особенно с тех пор, как он встал на ноги и начал обращаться к начальству с просьбой не награждать его за очередные победы,
а вместо того вернуть Ивана в полк, вернуть звание, перевести для службы в другой климат (жару Иван не переносил). Зная нездоровье Ивана, Яков обращался за помощью даже к Аракчееву. Иван, правда, и сам пытался хлопотать за себя. Но что он был за фигура для крупных воинских начальников? Да и не умел он при своей скромности убедительно и по адресу хлопотать за себя. Часто его письма только мешали Якову вести переговоры, и тот сердился на брата.
Но после гибели брата Ивана точно подменили. Он воевал с той же яростью, с той же отвагой и столь же успешно, что и его брат, преодолевая свои болезни или забывая о них. Мы видим, что свои награды (и какие!) он получил в первые же годы после смерти Якова. А в 1813 году без всяких просьб, только за свои победы, он был переведен в корпус Витгенштейна!
Только ли стремление отомстить за смерть Якова или горечь утраты так неистово вели его в бой? Или стремление доказать самому себе, что он в отчаянной ситуации способен храбро и умело воевать без опоры на брата? Или имя стало таким всенародным, что брат не имел права его уронить?
Наверное, во всем перечисленном есть правда. Только все это вместе помогло Ивану Петровичу преодолеть самого себя и на какое-то время своими воинскими успехами почти сравняться с великим братом. Однако надолго его все же не хватило. По-видимому, контузия усугубила его нездоровье. К тому же все складывалось так, что ему предстояло служить на берегу Каспийского моря, что было бы для него просто губительно.
Помимо других обстоятельств, на Ивана свалилась огромная ответственность за большую семью: осиротевшая дочка от первого брака (именно ей для будущего приданого Яков Петрович подарил ренту по тысяче на 12 лет, которую пожаловал ему император), от второй жены, Олимпиады Сергеевны Голенищевой-Кутузовой, росли сын Яков и две дочери, а небольшое хозяйство сильно одряхлело и требовало присутствия хозяина. Правда, братья Кульневы, Михаил и Николай, понимая, в каком трудном положении оказался обремененный большой семьей Иван Петрович, лишившийся постоянной помощи Якова Петровича, договорились о том, чтобы наследственное хозяйство осталось Ивану. К тому же Яков успел до смерти матери в 1811 году вложить некоторые средства в поддержание дома в Люцине, император же, зная, что Яков Петрович всячески просил заменять заслуженные им награды и чины денежной помощью для матери и семьи и, не зная о смерти матери, повелел обратить все получаемое Яковом Петровичем жалованье в пансион для семьи. Конечно, все это составляло скромную сумму и необходимо было разумно распоряжаться этим на месте.
С 1815 года, учитывая все эти обстоятельства, военное руководство поручило Ивану Петровичу выполнять отдельные поручения, постоянно живя в Пскове. Здоровье его не поправлялось особенно потому, что он по своей доброте все свои силы тратил на заботы о своем семействе. В 1834 году он был уволен из армии, а в начале 1840-х умер в Болдырево — оскудевшем имении Кульневых.
Об отце Якова, Ивана и других детей мы знаем немного, главным образом от автора книги “Дух генерала Кульнева” (СПб., 1817), который отзывается о нем как о воине, служившем “с отличною честию” Отечеству. Из родословного сборника Руммеля и указов Екатерины II, а также из одного сохранившегося письма А. В. Суворова овдовевшей Луизе Ивановне, известно о присвоении ему звания поручика и ротмистра. .
Как и его отец, Петр Васильевич воевал в Пруссии (1758—1761), где получил за заслуги медаль и был повышен в чине; в чине ротмистра участвовал в военных действиях в Польше (1769), где был тяжело ранен (ему раздробило левое плечо) и по указу Екатерины II в чине секунд-майора отпущен с военной службы.
Еще известно, что Петра Васильевича Кульнева связывали многолетние дружеские отношения с фельдмаршалом Суворовым, который состоял с ним и его женой в постоянной переписке.
После военной службы Петр Васильевич был назначен вначале комиссаром в Полоцкую губернию, а затем городничим в Люцин Мищевского уезда, где и умер в 1795 году, оставив жену и детей в очень скудном положении.
Вот, в сущности, и все скупые строчки документов. Но как много можно
в них увидеть, если прочесть их углубленно.
В аттестате, написанном фантастически суконным языком, все же подчеркивается, что он ни разу “лености своей ради больным не рапортовался” и по усердной его службе “к повышению чина показывался быть достойным”, что “при разбитии неприятеля был активен и бесстрашен, так что и лошадь под ним была ранена и сам был ранен в левую руку, пулею насквозь, так что кость вся разбита”.
А в указе Екатерины II повелевается “… нашего ротмистра Кульнева надлежащим образом признавать и почитать”.
За всеми этими казенными словами видится доблестный воин и порядочный человек. Но особенно сильное и даже неожиданное впечатление производит сохранившееся письмо Якова брату Михаилу (16 декабря 1807 г.):
“…Я, брат, славно воевал всю войну (со Швецией. — Н. Н.) без всякой фальши, в чем всегда последовал родителю нашему, который был всегда отличный воин, что слышал из уст великого Суворова, но был так же несчастен, как и я”.
Только несколько строк! А ведь совсем другими красками наполняется вся картина. Яков Петрович, прославившийся своей воинской доблестью на всю Россию, не просто любил своего уже постаревшего и больного отца — он гордился им. (И, собственно, преданность Суворову тоже пришла от отца.) Так же, конечно, как и его младший брат Иван, учился у отца.
Я опять возвращаюсь к мысли: как важно знать и понимать своих предков.
Яков и Иван так же, как и их братья, в бедном родительском доме, не осознавая этого, впитали прекрасные заповеди тогдашней русской интеллигенции: бедную честность, порядочность, взаимную заботу, взаимное уважение (детей и родителей), тягу к знаниям и огромную ответственность и друг за друга, и за свое Отечество.
Литература
1. Жизнь, характер и военные деяния храброго генерал-майора Якова Петровича Кульнева в Польше, Германии, Швеции, Турции и в достопамятную Отечественную войну1812 года в России, окончившего славную жизнь свою в сражении, ознаменовавшем защиту Отечества и спасение Санктпетербурга. Писанная А. Н….м. СПб., 1815.
2. Дух генерала Кульнева, или Черты и анекдоты, изображающие великие свойства его и достопамятные происшествия как из частной, так и из военной его жизни. Почерпнуто из собственных его писем, Высочайших Рескриптов, военных приказов, отданных им в Финляндии в 1808 и 1809 годах, и всех частных записок до кончины его, последовавшей в сражении при Клястицах 20 июля 1812 года. СПб., 1817.
3. К. К. Дятлов. На могилах Кульнева. Родословие Кульневых. Письма к брату. // Русская старина, 1887.
4. Денис Давыдов. Сочинения. М., 1962.
5. Ю. Л. Елец. Герой Отечественной войны — Кульнев. СПб., 1912.
6. Б. Костин. Для чести и славы Отечества. // Альманах “Прометей”. М., 1983, № 13.
7. Е. В. Тарле. “1812 год”. // Собр. соч. Т. VII. М., 1957.
8. В. А. Жуковский. Певец во стане русских воинов.
9. С. И. Ушаков. Деяния Российских полководцев и генералов, ознаменовавших себя
в достопамятную войну 1812, 1813, 1814 и 1815 гг. Ч. 4. СПб.,1822.
10. Валентин Пикуль. Жизнь генерала-рыцаря. // Собр. соч. Т. 9. М., 1991
11. Л. К. Розеншильд-Паулин. Любимец России, или Храбрый Кульнев. М., 2005.
12. Брокгауз и Ефрон. Кульневы.
13. Там же. Кульнев Яков Петрович.
14. БСЭ. Кульнев Яков Петрович.
15. А. С. Пушкин. Дубровский. Полн. собр. соч. Т. VI. М., 1979, с. 269.