Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2008
Владимир Витальевич Носков (род. в 1953 г.) — доктор исторических наук, профессор, заведующий Отделом всеобщей истории Санкт-Петербургского института истории РАН. Автор более ста пятидесяти научных и научно-популярных работ по истории международных отношений и истории США. Публиковался в журнале “Нева” и академических изданиях. Живет в С.-Петербурге.
ї Владимир Носков, 2008
Владимир Носков
ЦЕЛЬ — ПРЕЗИДЕНТ США
В истории США был очень интересный во всех отношениях период, получивший название “позолоченный век”. Хронологически это последняя треть XIX века, то есть примерно три десятилетия между Гражданской войной и так называемой Прогрессивной эрой. Истоки этого периода — в эпохе великого противостояния между Севером и Югом. Пока одни американцы сражались за свои идеалы с оружием в руках, другие занимались более привычным для них делом — бизнесом, совершенно не стесняясь в выборе средств для достижения коммерческого успеха. Годы борьбы за освобождение негров, как их традиционно изображает официальная историография, были в то же время годами бесстыдных афер и спекуляций, для которых война предоставила широчайшие возможности. “Последняя американская война создала самую бесчестную денежную аристократию, какая только есть на земле”, — заявил в 1869 г. один из лидеров американского рабочего движения. “Позолоченный век” стал временем расцвета дикого капитализма, массовой коррупции и невероятных авантюр. Именно тогда специфическая “бизнес-цивилизация” Севера в результате военной победы над аристократическим Югом приобрела общеамериканский размах и стала определять характер дальнейшего развития всей страны.
Одной из отличительных примет “позолоченного века” стала череда убийств президентов, ознаменовавших его начало, расцвет и завершение. По этому показателю США превзошли тогда все “цивилизованные” страны мира. Это тем более удивительно, если учесть, что Соединенные Штаты пользовались репутацией самой свободной и демократической страны на планете. Как сказал
А. Линкольн, их правительство было “правительством народа, посредством народа, для народа”. Тем не менее представители народа с пугающей регулярностью отстреливали своих народных лидеров, причем первой жертвой пал сам автор этого знаменитого выражения.
Тема политического насилия в истории США, конечно, не исчерпывается теми исключительными случаями, когда смерть настигала избранников нации. В последние годы в американском обществе развернулись бурные споры вокруг понятия “gun culture”, под которым подразумевается одна из наиболее характерных для Америки черт. Поскольку слово “gun” обозначает в английском языке практически все виды огнестрельного оружия, точный перевод понятия “gun culture” на русский язык довольно затруднителен. Наиболее близким по смыслу, очевидно, будет выражение “оружейная культура”, хотя по-русски оно все равно звучит не совсем так, как по-английски. Это определение ввел в оборот один из крупнейших американских историков второй половины ХХ века Р. Хофстедтер в своей статье “America as a Gun Culture”, опубликованной в 1970 г. В последующие годы появилась обширная литература на эту тему, ставшая предметом сначала чисто академических, а затем и бурных общественных дискуссий. Актуальность темы постоянно поддерживалась упорными дебатами по вопросу о запрете свободной продажи оружия, которые ведутся в американском обществе на протяжении многих десятилетий. В последние годы дополнительную остроту полемике придала волна насилия, прокатившаяся по школам и университетам страны. Устрашающие показатели смертности от вооруженного насилия в Америке, отмечал один из участников дискуссии, “сильно отличают нас от остального цивилизованного мира”.
Оставляя в стороне подробности этих дебатов, отметим только одно обстоятельство, относительно которого сложилось некое подобие консенсуса между сторонниками и противниками концепции “gun culture”. Практически общепризнано, что даже если в Америке и сложилась особая “оружейная культура”, она не была определяющей чертой национального характера с самого начала его формирования и является порождением гораздо более поздних времен — периода становления национальной литературы, с одной стороны, и начала массового производства револьверов “Кольт” — с другой. Писатели 1830—1840 гг. — в большинстве своем горожане с Восточного побережья — создали миф о том, что главной фигурой в освоении американского Запада был отважный пионер, не выпускавший из рук оружия, и что продвижение на Запад было прежде всего вооруженным предприятием. Эти устойчивые стереотипы до сих пор поддерживаются бесчисленными вестернами и прочей продукцией массовой культуры. Другим творцом “оружейной культуры” считается всем известный Сэмюэл Кольт, сумевший убедить множество американцев в том, что его револьвер является столь же обязательной принадлежностью любого хозяйства, как, например, кастрюля или сковорода. Поворотным моментом стала война с Мексикой в 1846—1848 гг., когда изобретенное им оружие доказало свою высокую эффективность. Поточное производство револьверов позволило снизить их цену до такого уровня, что впервые в истории огнестрельное оружие стало доступно самым широким слоям населения. Этот поворот закрепила Гражданская война, к началу которой формирование основ “оружейной культуры” в целом уже завершилось.
Главная ее особенность заключалась в том, что в США было милитаризировано не государство, а общество. Например, в этом обществе считалось вполне нормальным послать военному министру уведомление такого содержания: “Фермеры решили, что поскольку Конгресс отказался дать им право преимущественной покупки по минимальной цене, то они получат это право силой оружия”. Во всем мире Америку знали не только по ее достижениям в области демократии, но и по названиям “кольт”, “винчестер”, “максим”, которые были известны во всех уголках планеты и стали нарицательными. Не случайно и большое количество генералов, начиная с Дж. Вашингтона, которые избирались президентами США или назначались на другие ответственные должности в системе управления.
Необходимо также учитывать последствия крушения монархических традиций в заокеанской республике. Особа верховного правителя не считалась священной в обществе, насквозь пропитанном эгалитарным духом. Герой одного из литературных произведений, появившихся после убийства президента Гарфилда, рассуждал так: если бы вы задумали убить короля, величие королевской власти заставило бы вас отказаться от этого намерения. Ну а президент — обыкновенный человек, так “почему бы не застрелить президента?”. Можно сказать, что на определенном этапе развития американская политическая практика и формировавшаяся в тесной связи с ней “оружейная культура” закономерно породили феномен убийства президентов. Первая попытка такого рода была предпринята еще в 1835 г., когда безработный маляр попытался застрелить президента Э. Джексона у стен Капитолия. Оба его пистолета дали осечку, а сам он впоследствии был объявлен невменяемым.
Итак, “оружейная культура” создала важнейшие общие предпосылки, которые делали возможным убийство президента, а Гражданская война породила те конкретные обстоятельства и тот контекст, в которых такое убийство могло произойти.
История этой войны не так проста, как пишут в учебниках, а президент Линкольн не был столь однозначной фигурой, какой его в них изображают. Вооруженные конфликты разного рода — от стычек с индейцами до классовых столкновений — заполняли всю историю США с момента их появления. Но Гражданская война стала крупнейшим из них. В 1861 г. сбылось пророчество известного борца против рабства, прозвучавшее за два года до того: “Я, Джон Браун, теперь вполне убедился, что только кровь смоет великое преступление этой греховной страны”.
С самого начала война приобрела крайне ожесточенный характер и привела к невиданному ранее обесцениванию человеческой жизни. Для достижения победы администрация Линкольна предпринимала очень жесткие и порой спорные меры. В ответ на массовое дезертирство проводились показательные расстрелы беглых солдат. В марте 1863 г. на Севере была введена воинская повинность, но закон позволял откупаться от призыва. За 300 долларов любой состоятельный рекрут мог приобрести право найти себе замену. Выступления протеста против несправедливых условий призыва были подавленны с применением военной силы. В ходе этих событий погибло более ста человек, в том числе много негров, павших жертвами судов Линча. Наибольшего размаха беспорядки достигли в Нью-Йорке, где были убиты десятки полицейских, происходили массовые погромы и поджоги. Негритянское население бежало из города. Повстанцы выступали под лозунгами “Долой 300-долларовый выкуп!” и “К черту мобилизацию и войну!”. В их обращении к населению Нью-Йорка говорилось: “Бог не хочет нашей победы в этой войне. Иначе Он не поставил бы во главе страны Линкольна”. Президента даже называли “царь Линкольн”.
Ошеломляющее впечатление на всю страну произвел знаменитый марш армии Шермана по территории южных штатов. В обоснование своего плана командующий писал: “Мы должны дать им такую войну, чтобы в течение нескольких поколений им больше не хотелось браться за оружие. <…> если придется, <мы> лишим жизни всех, отберем всю землю до последнего акра, все имущество, все, что мы сочтем нужным отобрать, и не остановимся до тех пор, пока не достигнем цели”. Президент санкционировал этот замысел. По приказу Шермана столица Джорджии Атланта была предана огню. “60-тысячная армия стала свидетелем разрушения Атланты, во время которого наши оркестры исполняли военные марши и отрывки из опер. Это была ночь, забыть которую невозможно”, — писал один из солдат, очевидец событий. Моральное воздействие похода через Джорджию как на друзей, так и на врагов было колоссальным. Но задача оставалась незавершенной, пока и обе Каролины — Северная и Южная — “не почувствовали грубого прикосновения войны”.
По сторонам от главного маршрута колонны, “начиная от Атланты, на тридцать миль вправо и влево, лежала опустошенная земля”. По ходу дела мародеры “грабили страну, творили всякие бесчинства и превратили цветущую местность в мрачный пустырь”.
Гражданская война сопровождалась невиданным в американской истории кровопролитием. В ней полегло почти столько же американцев, сколько потом в двух мировых войнах.
* * *
Еще в середине войны Линкольн предсказывал: “Как бы она ни кончилась, я чувствую, что ненадолго ее переживу”. А незадолго до своей гибели он писал: “Мне пришлось решать вопросы жизни и смерти больше, чем всем другим президентам, вместе взятым”. Неудивительно, что у него было и больше врагов, чем у любого другого президента в американской истории, а повторное избрание Линкольна на президентский пост еще сильнее разъярило их. К концу войны в его столе, в специальном конверте с надписью “Убийство”, лежало около восьмидесяти письменных угроз.
Линкольн любил театр, особенно “Гамлета”. Он, в частности, наизусть знал монолог Клавдия (“Удушлив смрад злодейства моего, на мне печать древнейшего проклятья…”) и читал его с большим чувством. Именно в театре и разыгралась трагедия под названием “Смерть Линкольна”.
Его убийцей стал известный в Вашингтоне актер Джон Уилкс Бут. Он часто играл в шекспировских пьесах (хотя всегда пребывал в тени своего брата, более популярного актера Эдвина Бута), был отменным стрелком, фехтовальщиком и наездником. Живя на Севере, Дж. Бут, уроженец Мэриленда, оставался сторонником Конфедерации. Линкольн стал в его глазах виновником всех бедствий Юга и воплощением всего того, что Бут ненавидел.
Сначала он организовал заговор с целью похищения президента, чтобы увезти его на Юг и добиться освобождения пленных конфедератов. Группа заговорщиков включала восемь человек, в том числе одну женщину. 4 марта 1865 г. Бут присутствовал на второй инаугурации Линкольна и очень гордился тем, что мог, при желании, убить его в такой торжественный день. Две недели спустя Бут собрал команду похитителей в надежде осуществить свой замысел, но планы президента в тот день изменились и затея с похищением провалилась. Вскоре после этого Конфедерация капитулировала. Север торжествовал победу. Не желая верить в крушение Юга, Бут полагал, что для его спасения “нужно сделать нечто решительное и великое”. 11 апреля он оказался в числе слушателей речи Линкольна, в которой тот поддержал идею предоставления избирательных прав чернокожим. Это выступление настолько взбесило пылкого южанина, что он окончательно решил убить президента, заявив: “Это последняя речь, которую он произносит”.
Бут со своими сообщниками намеревался уничтожить все высшее руководство страны — президента, вице-президента, госсекретаря, командующего федеральной армией генерала Гранта. По замыслу, это должно было породить хаос, который даст Конфедерации шанс на возрождение.
Благоприятная возможность представилась в Страстную пятницу, 14 апреля 1865 г., в годовщину взятия южанами форта Самтер, с нападения на который началась Гражданская война. Вашингтон пребывал в праздничном настроении. Пресса оповестила, что Линкольн и Грант со своими женами будут присутствовать в театре Форда на представлении пьесы “Наш американский кузен”. Хорошо зная внутреннее устройство театра и содержание пьесы, Бут до мелочей продумал свое предприятие и подготовился со всей тщательностью. Его сообщники должны были одновременно совершить другие намеченные убийства. Однако с самого начала события начали разворачиваться не совсем так, как предполагалось. В последний момент Гранты отказались от похода в театр, а их места в президентской ложе заняли дочь сенатора А. Харриса Клара и ее жених майор Г. Р. Рэтбоун.
В день убийства Линкольн сказал: “Я убежден, что есть люди, которые хотят лишить меня жизни, и я не сомневаюсь, что они это сделают”. Касаясь необходимости идти на довольно посредственную пьесу, он добавил: “Газеты разрекламировали, что я там буду, и мне жаль обмануть ожидания публики. Иначе я не пошел бы: я не хочу туда идти”. Президент задержался в Белом доме, чтобы утвердить прошение о помиловании человека, приговоренного к смерти за шпионаж в пользу Юга (это был его последний официальный акт), и Линкольны появились в театре с небольшим опозданием. Вслед за ними в театр через служебный вход проник Бут. Свою лошадь он предусмотрительно оставил у дверей на попечение одного из служителей. Единственный охранник президента, офицер городской полиции Дж. Ф. Паркер, по непонятным причинам покинул свой пост, поэтому Бут беспрепятственно вошел в коридор, ведущий к президентской ложе, и подпер дверь изнутри. Теперь ничто не могло ему помешать. Он был вооружен однозарядным крупнокалиберным пистолетом и охотничьим ножом. Выждав подходящий момент, когда публика хохотала над очередной шуткой актера, Бут спокойно прицелился в затылок Линкольна и хладнокровно спустил курок.
Президент сник в своем кресле. Он был тяжело ранен, но еще жив. Рэтбоун попытался задержать Бута и получил два удара ножом. Бут хотел эффектно спрыгнуть на сцену, но зацепился шпорой за флаг, украшавший ложу, и неуклюже свалился вниз, сломав левую ногу. Поднявшись, он проковылял через сцену, вышел из театра и по единственной неохраняемой дороге сумел выбраться из Вашингтона.
Тем временем три врача, присутствовавшие на представлении, пытались оказать Линкольну первую помощь, но их старания были напрасны. Пуля вошла в голову позади левого уха и застряла в черепе. Президент не выдержал бы даже переезда в больницу, поэтому было решено перенести его в дом напротив театра, где располагались меблированные комнаты У. Петерсена. Последнее ложе Линкольна оказалось коротким для него, поэтому президента положили на кровать по диагонали. У постели умирающего собрались жена и сын Линкольна, морской и военный министры. Военный министр Э. М. Стэнтон фактически взял на себя руководство текущими делами правительства, включая расследование дела о покушении и организацию преследования убийцы. Собравшимся оставалось только ждать неизбежного исхода, который наступил утром 15 апреля, в 7 часов 22 минуты.
В остальном планы заговорщиков сорвались. Двое сообщников Бута направились к дому госсекретаря У. Г. Сьюарда. Д. Герольд остался ждать на улице, а Л. Пауэлл проник в дом, избил сына Сьюарда, бросившегося защищать отца, и ворвался в спальню своей жертвы. Госсекретарь в это время был прикован к постели после дорожного инцидента, в котором он сломал челюсть и руку. Револьвер Пауэлла отказал, поэтому он нанес несколько ударов ножом, метя в горло. Посчитав дело сделанным, Пауэлл, разметав домочадцев Сьюарда, покинул дом и скрылся. Между тем металлическая конструкция, фиксировавшая челюсть госсекретаря, спасла его от неминуемой смерти. Другой сообщник Бута Дж. Атцеродт, которому было поручено убийство вице-президента Э. Джонсона, снял номер в отеле прямо напротив аппартаментов Джонсона, но не решился на злодеяние. Он отправился в бар, напился и лег спать.
Смерть президента вызвала взрыв негодования. “Ясно как день, что исходным пунктом этого ужасного акта является дьявольски злобная кампания, развязанная мятежной прессой Севера и Юга, — писала нью-йоркская “Геральд”. — Именно пресса самым отвратительным образом подстрекала к совершению этого убийства”. Враждебные Линкольну газеты утверждали, что именно он являлся зачинщиком войны, отмечалось в еженедельнике “Харперс”, и “нашлись люди, поверившие этому”, и решившие, что “раз есть тирания, то не может считаться большим преступлением убить тирана”. Особое возмущение убийство Линкольна вызвало в армии. В ее рядах раздавались требования немедленно предать казни арестованных лидеров Конфедерации. Армия Шермана, на этот момент дислоцировавшаяся в Северной Каролине, всерьез намеревалась сжечь столицу штата город Роли. Пришлось предпринять самые решительные меры, чтобы удержать солдат от самосуда.
Довольно неожиданной оказалась реакция генералитета побежденной армии южан. Ее главнокомандующий Роберт Ли заявил, что он принял решение о капитуляции, “имея в виду доброту президента Линкольна, и сдался в такой же мере добросердечию последнего, сколь и артиллерии Гранта”. Другой южный генерал высказал убеждение, что смерть Линкольна представляет собой “самое страшное бедствие для Юга”. Конфедераты имели в виду позицию Линкольна относительно Реконструкции Юга, которую он выразил словами: “Снисхождение и примирение, а не наказание и расплата должны определять послевоенную фазу”. Без Линкольна в Вашингтоне верх одержали радикалы, под давлением которых Реконструкция приобрела совсем иной характер.
Вместе с тем убийство породило и другие настроения. Для многих американцев Бут стал и долго оставался героем. Не только на Юге, но и на Севере наблюдались публичные проявления радости по поводу смерти президента. Ответом стали уличные расправы над врагами Линкольна. Были арестованы актеры из числа знакомых Бута, его брат ушел со сцены.
Линкольн имел обыкновение избавляться от неудобных ему политиков, назначая их на дипломатические посты. Так в Санкт-Петербурге в начале
Гражданской войны оказался сперва республиканский активист из Кентукки К. М. Клей, отличавшийся диким и необузданным нравом, а затем бывший военный министр С. Камерон, уличенный во взяточничестве. Камерон вскоре вернулся на родину, и с 1863-го по 1869 г. интересы США в российской столице снова представлял Клей, который предпочел петербургских балерин превратностям военно-политической карьеры. После убийства Линкольна он докладывал в Вашингтон: “негодование и скорбь охватили всю Россию”, эти чувства “в равной мере разделяются и князем, и крестьянином”. По случаю нашей потери, добавлял посланник, множество “русских выразило свою скорбь лично или через прессу”. Консул США в Петербурге У. Фелпс писал в апреле 1865 г.: “Российское правительство и русский народ, по причине заинтересованности в благополучии Соединенных Штатов, которую они всегда проявляли, в любом случае выразили бы нам глубокое сочувствие в связи с такой тяжелой национальной утратой, но особенно это ощущается сейчас”. Российская пресса посвятила Линкольну несколько некрологов. В частности, обозреватель “Русского слова” писал: “Линкольн не был ни гением, ни великим человеком, нет, он был просто добросовестным исполнителем желаний своего народа, честным гражданином между своими согражданами”.
Бут и Герольд скрывались на территории Мэриленда и Виргинии до
26 апреля, когда их настиг отряд федеральных войск. Герольд сразу сдался, Бут пытался оказать сопротивление. Солдаты подожгли амбар, в котором он прятался, а затем один из них, подобравшись сзади, ранил убийцу президента в шею. Бут отказался от предложенной ему медицинской помощи и вскоре умер.
К концу месяца все подозреваемые в заговоре, за исключением одного, вина которого так и не была доказана, были арестованы и вскоре предстали перед военным трибуналом. Процесс завершился 5 июля 1865 г. оглашением вердикта, согласно которому четверо обвиняемых приговаривались к повешению, а четверо других — к различным срокам тюремного заключения. К смерти были приговорены Дж. Атцеродт, Л. Пауэлл, Д. Герольд и Мэри Саррет, хозяйка гостиницы, в которой собирались заговорщики. Доктор С. Мадд, лечивший Бута после покушения, С. Арнольд и М. О’Лафлин получили пожизненные сроки, а Э. Шпанглер, вся вина которого заключалась в том, что он держал лошадь Бута наготове у выхода из театра, получил шесть лет. Четверо приговоренных к смерти были повешены через два дня. Мэри Саррет стала первой женщиной, казненной по приговору федерального суда. О’Лафлин умер в тюрьме, остальные заключенные были помилованы в 1869 г. новым президентом Э. Джонсоном.
Череда смертей, связанных с убийством Линкольна, не завершилась казнями и гибелью одного из осужденных. Майор Рэтбоун женился на Кларе Харрис, но много лет спустя в припадке безумия забил ее до смерти. Остаток жизни он провел в лечебнице для душевнобольных преступников. Интересна и судьба зданий, ставших местом трагедии. Обструкция публики не позволила Дж. Форду возобновить представления в своем театре. Вскоре правительство выкупило его и приспособило под административное учреждение, но в 1893 г. внутренние перекрытия рухнули, похоронив под обломками около двадцати служащих. Три года спустя правительство купило также дом Петерсена, который стал первым мемориальным зданием, приобретенным федеральными властями. Позднее театр Форда был реконструирован, и в наше время оба здания представляют собой единый мемориальный комплекс.
* * *
Линкольн — личность легендарная и хорошо известная. Гораздо меньше знаком российскому читателю Джеймс Абрам Гарфилд, хотя покушение на него имело особый резонанс в России, поскольку произошло вскоре после убийства Александра II.
Гарфилд не был той “темной лошадкой”, какой его обычно рисуют. Во многих отношениях это была яркая и даже неординарная личность, представлявшая собой заметное исключение в ряду президентов “позолоченного века”. Он наглядно воплощал американский идеал “self-made man”. Прямой потомок одного из пассажиров корабля “Mayflower”, доставившего “отцов-пилигримов” в Новую Англию в 1621 г., он родился в 1831 г. в Огайо, в два года лишился отца и рано начал работать на ферме, имея возможность посещать школу только зимой. Его начальное образование отличалось религиозным уклоном. В 1856 г. Гарфилд блестяще окончил колледж и для начала опробовал свои силы в качестве проповедника в одной из протестантских сект — Церкви последователей Христа. Затем в течение года преподавал классические языки в том же колледже, где до этого учился сам, а с 1857-го по 1860 г. возглавлял его. Его феноменальные способности к языкам и другим наукам, а также умение одинаково свободно пользоваться обеими руками вошли в легенду, которая гласит, что Гарфилд мог одновременно вести разговор по-английски, одной рукой писать на латыни, а другой — на древнегреческом. Однажды, уже будучи конгрессменом, он на досуге нашел новое доказательство теоремы Пифагора.
В 1859 г. Гарфилд, ставший республиканцем, вступил в политическую жизнь, выиграв выборы в сенат штата Огайо. Год спустя, самостоятельно изучив право, был допущен к юридической практике. Когда началась Гражданская война, он вступил в федеральную армию и был назначен командиром пехотного полка, сформированного из добровольцев Огайо, а в конце 1861 г. уже командовал бригадой, которая успешно сражалась с конфедератами в Кентукки. В январе 1862 г. за победу у Мидл-Крик, ставшую одним из первых значительных успехов северян и позволившую освободить Кентукки от конфедератов, Гарфилд получил чин бригадного генерала. В 1863 г. его по рекомендации А. Линкольна избрали в Палату представителей Конгресса США, а вскоре после выборов он был произведен в генерал-майоры за доблесть, проявленную в сражении у Чикамога. Гарфилд оставался конгрессменом вплоть до избрания на президентский пост, превратившись в одного из наиболее влиятельных республиканских парламентских деятелей. В 1876 г. он стал официальным лидером республиканской фракции Палаты представителей. В этом качестве Гарфилд входил в состав специальной комиссии, созданной для подведения итогов спорных президентских выборов 1876 г., в ходе которых столкнулись демократ С. Дж. Тилден и республиканец Р. Б. Хэйс. Комиссия присудила спорные голоса республиканскому кандидату в соответствии с закулисным соглашением, по условиям которого Хэйс обещал вывести федеральные войска из южных штатов. Сделка Тилдена—Хэйса означала окончание Реконструкции Юга.
В 1880 г. законодательное собрание Огайо единогласно избрало Гарфилда в Сенат США, но на состоявшемся вскоре партийном съезде в его судьбе произошел еще более крутой поворот. Голоса делегатов разделились между фаворитами — У. С. Грантом, Дж. Г. Блэйном и Дж. Шерманом. Гарфилд руководил избирательной кампанией своего земляка Шермана (брата прославленного генерала), но после тридцати пяти туров бесплодного голосования неожиданно сам оказался кандидатом в президенты от республиканской партии. В патовой ситуации большинство делегатов из разных фракций предпочло проголосовать за компромиссную фигуру. Гарфилд стал единственным в истории США президентом, вступившим в Белый дом прямиком из Капитолия, будучи при этом уже избранным в Сенат. Шерман занял сенаторское кресло, предназначавшееся Гарфилду, а Блэйн стал госсекретарем. Вице-президентом был избран Ч. А. Артур, представлявший фракцию “стойких” республиканцев, которая в ходе предвыборной борьбы противостояла этой троице. Пост военного министра занял сын А. Линкольна.
В своей инаугурационной речи Гарфилд провозгласил, что наступило время “обрести новые надежды”. В его первом обращении к нации прозвучал такой мотив: “Если в других странах намерение убить короля рассматривается как государственная измена, у нас должна считаться не меньшим преступлением всякая попытка задушить нашу суверенную власть и заглушить ее голос”. Поэтому “следует со всей определенностью сказать, что штаты и государство в целом не будут знать покоя и благополучия, пока в пределах своих полномочий и с помощью строгих правовых санкций не обеспечат и не будут сохранять выборы свободными и безупречными”. Президент особо подчеркнул “опасность, исходящую от невежества избирателя”. “Это такая опасность, которая остается незамеченной и таится в истоках и структурах власти в каждом государстве. У нас нет никакой мерки, чтобы измерить бедствие, которое может обрушиться на нас по причине невежества и пороков граждан, когда они соединяются с коррупцией и мошенничеством при голосовании”, — говорил он.
Важное место в выступлении Гарфилда заняли вопросы гражданского воспитания и образования. “Если это поколение вступит в права наследства, ослепленное невежеством и пораженное пороками, республика будет обречена на верную и неотвратимую гибель”. Поэтому “конституционные полномочия государства, штатов, все добровольные усилия народа должны быть направлены на то, чтобы справиться с этой угрозой с помощью облагораживающего влияния всеобщего образования. <…> Высокая честь и священный долг ныне живущих — дать своим преемникам образование, подготовить их в интеллектуальном и нравственном отношении к ожидающему их наследию”.
К исполнению президентских обязанностей он приступил 4 марта 1881 г. и за чрезвычайно короткий срок, отведенный ему судьбой, успел добиться немаловажного результата. Стремясь сплотить республиканскую партию, Гарфилд составил сбалансированный кабинет из представителей разных фракций. При этом он не побоялся вступить в конфликт с могущественным партийным боссом из Нью-Йорка сенатором Р. Конклингом, без согласия которого прежде не производилось ни одно существенное назначение представителей этого штата на правительственные посты. Конклинг начал форменную войну с президентской администрацией. Проиграв по вопросу о выборе кандидатуры на важнейший пост сборщика таможенных пошлин в порту Нью-Йорка, он и второй представитель штата в Сенате Т. Платт подали в отставку в надежде поднять волну возмущения, которая заставит считаться с их мнением. Но эти расчеты не оправдались, и Гарфилд одержал решительную победу, тем самым укрепив институт президентства в соперничестве с заправилами Сената.
Невысоко ценя политиков той эпохи, знаменитый американский историк Генри Адамс отмечал: рядом с ними были “другие люди”, “умные и интересные, — тот же Гарфилд”. Известный американский политик “позолоченного века” Дж. Хэй считал, что Гарфилд был наилучшим образом подготовлен к деятельности на высшем посту государства и обладал наибольшими интеллектуальными способностями по сравнению с любым другим президентом за полвека до него (показательно, что эти слова принадлежат секретарю и биографу А. Линкольна). Двадцатый президент США находился при исполнении своих обязанностей менее четырех месяцев. Это второй по краткости срок пребывания у власти после девятого президента, У. Г. Гаррисона, который был хозяином Белого дома лишь один месяц в 1841 г. и умер от пневмонии.
На своей инаугурации Гарфилд затронул вопрос о государственной службе в связи с “трудностями, причиняемыми непомерными притязаниями на место”. Он обещал, что “администрация будет стремиться поддерживать авторитет государства всюду в пределах своей юрисдикции, обеспечивать соблюдение всех законов Союза в интересах народа, добиваться строгой экономии по всем статьям правительственных расходов, требовать от каждого должностного лица честного и добросовестного выполнения своих обязанностей, имея в виду, что посты были созданы не для блага должностных лиц или тех, кто их поддерживает, а для службы на пользу общества”. Здесь президент коснулся чрезвычайно острой для того времени проблемы, в нерешенности которой крылась угроза не только для системы управления США в целом, но и — как выяснилось — для него самого. 2 июля 1881 г. один из таких претендентов на правительственные должности, отличавшийся “непомерными притязаниями”, стрелял в Гарфилда.
Его звали Чарлз Гито. Без видимых успехов попытав счастья на разных поприщах, Гито в какой-то момент вообразил себя политическим деятелем.
В ходе предвыборной кампании 1880 г. он сочинил речь в поддержку Гранта, в которой после решения партийного съезда заменил его имя на имя Гарфилда. Гито распространил несколько сотен экземпляров своего творения и, полагая, что внес весомый вклад в победу нового президента, в награду рассчитывал получить какое-нибудь дипломатическое назначение. Два месяца он осаждал Белый дом, госдепартамент и другие ведомства. Ему даже удалось лично встретиться с Гарфилдом и вручить ему экземпляр своей речи, но все было напрасно. В конце концов Гито выставили из приемной Белого дома, а госсекретарь Блэйн выгнал его с требованием больше никогда не досаждать такими просьбами.
Тогда незадачливый искатель должностей внушил себе, что не кто-нибудь, а сам Господь поручил ему убить неблагодарного президента. Взяв в долг пятнадцать долларов, он оправился покупать оружие. Его выбор остановился на револьвере “бульдог” 44-го калибра с рукояткой, отделанной слоновой костью. По его мнению, он должен был хорошо смотреться в музейной витрине (эта надежда не сбылась, поскольку тщательно подобранное оружие затерялось в суматохе, поднявшейся после покушения). Несколько недель Гито практиковался в стрельбе и выслеживал свою жертву. Он отправил последнее предупреждение с требованием уволить Блэйна, пригрозив, что в противном случае с “Вами и республиканской партией произойдет беда”. В письме, адресованном главнокомандующему американской армией У. Т. Шерману, Гито заранее просил защитить его от толпы, которая могла расправиться с ним после покушения на президента. В других письмах, отосланных различным политическим деятелям, он обосновывал свои намерения необходимостью преодолеть раскол в рядах республиканцев. Все это не было принято всерьез.
Весь июнь 1881 г. Гито следовал по пятам за президентом в ожидании удобного случая. Однажды он настиг Гарфилда на железнодорожной станции, но тот сопровождал больную жену, и Гито отложил исполнение своего замысла. 2 июля Гарфилд собирался отбыть в отпуск со станции железной дороги Балтимор—Потомак. Гито заранее приехал на вокзал, до блеска начистил ботинки, договорился с извозчиком, чтобы тот позднее отвез его в тюрьму, и стал прогуливаться в ожидании президента. Гарфилд появился вместе с госсекретарем Блэйном и двумя своими сыновьями, Джеймсом и Гарри. На вокзале его встречал военный министр Р. Т. Линкольн. Никакой охраны после окончания Гражданской войны для президента не предусматривалось. Гито подошел вплотную и в упор выстрелил в спину Гарфилду. Тот успел вскрикнуть: “Бог мой, что это!” Раздался второй выстрел, и президент рухнул на пол. Одна пуля застряла в позвоночнике на уровне поясницы, другая задела руку. Гито засунул револьвер в карман и повернулся, чтобы уйти, но был схвачен полицейским П. Кирни. Мгновенно собравшаяся толпа требовала немедленной расправы над преступником, но Кирни отвел его в полицейский участок. Почувствовав себя под защитой властей, Гито начал кричать: “Я └стойкий” из └стойких”! Теперь Артур президент!”
После первого консилиума, проведенного на вокзале, Гарфилда перевезли в Белый дом. Президент оставался в сознании, но врачи были уверены, что он не переживет ночь. Однако агония затянулась на два с лишним месяца, в течение которых состояние раненого неоднократно менялось от обнадеживающего до крайне тяжелого. Все это время Соединенные Штаты жили без президента. Гарфилд был недееспособен, но предложение Блэйна объявить Ч. Артура исполняющим обязанности было отвергнуто, в первую очередь самим вице-президентом, который опасался подозрений в причастности к убийству.
Чтобы облегчить страдания раненого в раскаленном от жары Вашингтоне, инженеры военно-морского флота соорудили первый в мире кондиционер. Доктора неоднократно пытались найти пулю, застрявшую в позвоночнике, исследуя рану нестерилизованными инструментами или просто пальцами, — но безуспешно. Знаменитый изобретатель А. Г. Белл специально для поиска этой пули сконструировал металлодетектор, но он оказался бесполезным, — никто не догадался, что металлический каркас кровати глушил сигнал.
Несоблюдение правил гигиены в процессе лечения привело к инфекционному заражению, которое, в свою очередь, вызвало сердечную недостаточность. На протяжении многих недель Гарфилд постоянно страдал от воспаления и сильной боли. Итогом стало заражение крови, сопровождавшееся галлюцинациями. Раненый потерял почти треть своего веса. 6 сентября Гарфилда перевезли на побережье Нью-Джерси в надежде, что свежий океанский воздух ему поможет, но в результате к недугам, от которых страдал президент, добавилась ангина, а затем — бронхиальная пневмония. 19 сентября 1881 г. в 22 часа 35 минут Гарфилд скончался, не дожив двух месяцев до своего пятидесятилетия. Большинство современных историков и медицинских экспертов убеждены, что он мог бы выжить, если бы врачи действовали более профессионально.
Покушение на Гарфилда произошло всего через три месяца после смерти Александра II, поэтому в России оно произвело особое впечатление, усиленное свежими воспоминаниями о тесном сотрудничестве с США в недавнем прошлом. Генеральный консул США в С.-Петербурге Э. Стэнтон докладывал
23 июня/4 июля 1881 г.: “Во всех кругах общества преобладает величайшее негодование по поводу столь трусливого акта, вызванного такими презренными побуждениями”. После получения известий о кончине президента Стэнтон писал: “…как от официальных лиц, так и от своих личных знакомых я слышу бесконечные выражения скорби и сожаления, и в то же время такой же сочувственный тон господствует во всей русской прессе”. В 1883 г. в России вышла книга, посвященная президенту Дж. А. Гарфилду.
Во время судебного процесса Гито превратился в главного героя новостей. Интерес прессы подогревался эксцентричным поведением обвиняемого, который постоянно перебивал собственных защитников и давал показания в форме поэм, которые с большим чувством читал публике. Столь же торжественно он исполнял перед судом гимн аболиционистов “Тело Джона Брауна”. Для “Нью-Йорк Геральд” Гито надиктовал подробную автобиографию. Свою невиновность он поначалу пытался обосновать ссылками на волю Бога, который велел покарать президента и избрал его своим орудием. Затем он попытался свалить вину на врачей: “Это доктора убили Гарфилда, я только стрелял в него”. Процесс Гито стал одним из первых в судебной практике США, на котором всерьез обсуждался вопрос о психическом состоянии подсудимого. До самого конца он был убежден, что его оправдают, строил планы лекционного турне по стране и даже собирался выставить свою кандидатуру на следующих президентских выборах. Когда Гито был приговорен к смерти, приговор поверг его в ужас. Апелляция была отклонена, и 30 июня 1882 г. убийца завершил свой жизненный путь на висилице.
К своему последнему дню он написал поэму “Я отправляюсь к Господу” и заказал оркестр для более эффектного исполнения, но в музыкальном сопровождении ему было отказано, и пришлось удовольствоваться декламацией
с эшафота. Позднее Гито сам стал героем нескольких музыкальных произведений, наиболее известные из которых вошли в альбом “Америка — 200-летний салют в рассказах и песнях” и в “Антологию американской народной музыки”. Часть мозга Гито выставлена в медицинском музее в Филадельфии, остальная его часть и кости, вместе с позвоночником и ребрами Гарфилда, хранятся в Национальном музее здоровья и медицины в Вашингтоне.
Убийство Гарфилда дало сильный импульс движению за преобразование правительственного аппарата США. Уже в августе 1881 г. была создана Национальная ассоциация за реформу гражданской службы, а в январе 1883 г. принят соответствующий закон, положивший начало формированию профессиональной бюрократии. Современники воспринимали этот акт как дань памяти президенту, павшему на своем посту. Железнодорожная станция в Вашингтоне, на которой произошла трагедия, позднее была ликвидирована, а на ее месте построено здание для Национальной галереи искусств. В курортном городке, где Гарфилд закончил свои дни, местные жители построили чайную из рельсов, проложенных в свое время специально для того, чтобы поезд с умирающим президентом мог туда доехать. Для упокоения тела на кладбище в Кливленде (штат Огайо) был построен специальный мавзолей, а в столице США в 1887 г. — воздвигнут памятник Гарфилду.
У погибшего президента было семеро детей — пять сыновей и две дочери. Оба старших сына, присутствовавших при покушении на отца, впоследствии стали известными политическими деятелями Прогрессивной эры. Джеймс
Р. Гарфилд был членом Комиссии по гражданской службе, шефом бюро корпораций Министерства торговли и труда, а завершил свою карьеру на посту министра внутренних дел во второй администрации Т. Рузвельта. Гарри О. Гарфилд возглавлял Топливную администрацию США в годы Первой мировой войны.
* * *
Следующей жертвой стал 25-й американский президент Уильям МакКинли. В годы своего правления МакКинли был довольно популярной личностью, но впоследствии оказался в тени своего преемника Теодора Рузвельта, который считается первым великим президентом ХХ столетия. В современном историческом сознании американцев МакКинли стоит в ряду безвестных президентов, которых было немало, однако исследования последнего времени показывают, что он все-таки выбивался из этого ряда и заслуживает звания “почти великого президента”.
Как и Гарфилд, МакКинли родился в Огайо в многодетной семье, добровольцем участвовал в Гражданской войне, закончил ее майором. После окончания школы права успешно занимался юридической практикой и активно участвовал в политической жизни штата. В 1877 г. МакКинли был впервые избран в Палату представителей и оставался конгрессменом (с небольшим перерывом) на протяжении двенадцати лет. Он был близко знаком с Гарфилдом и в 1880 г. занял его место в бюджетном комитете нижней палаты, а десять лет спустя в качестве председателя этого комитета представил протекционистский тарифный закон, вошедший в историю под его именем и принесший ему общенациональную известность. Не менее успешно развивалась и партийная карьера МакКинли. На республиканских съездах 1884-го и 1888 гг. он возглавлял программные комитеты, а на съезде 1892 г. был выбран председателем. В 1892—1896 гг. МакКинли занимал пост губернатора Огайо. Он добился введения в своем штате умеренного налогообложения корпораций и принятия мер, направленных на защиту интересов рабочих.
В 1896 г. успешный губернатор был выдвинут кандидатом в президенты от республиканской партии и одержал убедительную победу над демократом У. Дж. Брайаном, выдвинув лозунг “возрождения бизнеса” после тяжелейшего в истории США экономического кризиса 1893 г. и последовавшей за ним депрессии. Своей манерой поведения солидного государственного деятеля республиканский претендент выгодно отличался от соперника-демагога. Он умел доступно объяснять любой аудитории самые сложные экономические проблемы. Его программа гласила: “…устойчивые деньги и высокие тарифы означают высокую заработную плату и сытный обед”. МакКинли стал последним ветераном Гражданской войны и последним представителем “позолоченного века”, избранным на президентский пост; при этом предвыборная кампания впервые проводилась с использованием новых рекламных технологий, которые революционизировали избирательную практику и заложили основу современных приемов борьбы за электорат. Обращение МакКинли ко всем классам общества стало новым словом в американской политике. Республиканского кандидата поддержали не только бизнесмены, но и широкие массы трудящихся.
Во многом президент оправдал надежды избирателей. Под его руководством страна вступила в период экономического подъема, плоды которого вкусили представители самых разных социальных слоев. Но все-таки благополучие распространялось не на всех. Одной из главных проблем Америки становилась растущая пролетаризация общества и вызванный этим подъем радикальных настроений, носителями которых являлись в первую очередь недавние иммигранты из Европы. Конец XIX века ознаменовался для Америки серией жестких классовых конфликтов, сопровождавшихся человеческими жертвами.
МакКинли часто изображают марионеткой в руках крупного бизнеса, прежде всего партийного босса и менеджера его избирательных кампаний Марка Ханны. Однако Дж. Хэй, хорошо знавший политическую кухню “позолоченного века”, сравнивал МакКинли с изощренными итальянскими политиками эпохи Возрождения и называл тех, кто верил, что Ханна руководит им, идиотами. Один из самых тонких интеллектуалов той эпохи, историк Г. Адамс, считал МакКинли “необычайно опасным политиком”, намного превосходившим других в искусстве манипулирования людьми. Его “суждение о людях отличалось не в пример большей проницательностью, чем это было свойственно другим американским президентам. <…> Сам отменный руководитель, МакКинли подобрал себе в помощь несколько человек, обладавших не меньшим организаторским даром”. Примечательно, что в состав его кабинета входили бывший посланник США в Санкт-Петербурге Ч. Э. Смит и первый американский посол при российском императорском дворе Э. А. Хичкок. Смит эффективно руководил почтовой службой США, а Хичкок стал одним из самых успешных министров внутренних дел в истории страны. Своей политикой МакКинли во многом способствовал вступлению США в ХХ век. Зримым символом перемен стали кадры кинохроники, в которой впервые снялся американский президент, и телефонная связь, вошедшая в повседневный обиход Белого дома.
В 1900 г. МакКинли еще более уверенно переиграл Брайана и вторично вступил на президентский пост. Должность вице-президента в его новой администрации занял молодой амбициозный политик из Нью-Йорка Теодор Рузвельт. Марк Ханна, который терпеть его не мог, однажды в сердцах воскликнул: “Только одна жизнь отделяет этого сумасшедшего от президентства!” Эти слова оказались пророческими. В своей второй инаугурационной речи (и первой, прозвучавшей в ХХ веке) МакКинли мог с гордостью констатировать: “Сейчас деятельность кипит во всех отраслях, занятость высока, а американские товары находят спрос как внутри страны, так и за границей”. Очень характерными были его взгляды на проблемы американской внешней политики, которая в этот период резко активизировалась и приобрела глобальный размах. “Наши установления не станут хуже, если мы распространим их, а наше чувство справедливости не ослабеет под тропическим солнцем в далеких морях. Как прежде, так и в дальнейшем нация продемонстрирует свою способность управлять любым новым владением, которое обстоятельства вверят ей”. В данном случае имелись в виду Филиппины, где с 1899-го по 1902 г. шла непопулярная в обществе колониальная война. Президент заявил: “Мы не ведем войну против жителей Филиппин. Это некоторые из них ведут войну против Соединенных Штатов”. С тех пор такого рода риторика прочно вошла в американский политический лексикон.
Еще на своей первой инаугурации МакКинли выразил беспокойство по поводу растущей иммиграции: “Серьезной опасностью для республики могут стать слишком невежественные из приезжающих, чтобы понимать, или слишком порочные, чтобы оценить великую ценность и доброту наших законов и институтов”. Но вряд ли он мог предположить, что один из этих “невежественных приезжающих” станет “серьезной опасностью” для него лично.
На этот раз убийство президента США продолжило череду подобных преступлений, в конце XIX века произошедших в различных странах Старого Света. Особый резонанс вызвала гибель короля Италии Умберто I в 1900 г., павшего от рук итальянского иммигранта, вернувшегося на родину из США. Города, которые облюбовали для поселения рабочие-иммигранты, стали объектом пристального внимания американских властей. К этому времени волна анархистского террора докатилась до Соединенных Штатов. Американцы начали опасаться, что МакКинли последует за Линкольном и Гарфилдом. Когда в 1900 г. был убит новоизбранный губернатор Кентукки, в стране получило известность анонимное стихотворение с призывом отправить МакКинли вслед за ним.
Местом преступления стала Панамериканская выставка в г. Буффало (штат Нью-Йорк), посвященная пропаганде идей континентального единства и успехов в развитии стран Западного полушария. Ее отличительной чертой стала демонстрация разнообразных возможностей электричества. Устроители старались внушить посетителям уверенность, что электричество поможет разом перешагнуть через все преграды на пути в “светлое будущее”. Более того, выставка воспринималась как взгляд в будущее всего мира. Обозреватель журнала “Космополитен” не преувеличивал, когда писал, что она займет почетное место в ряду великих Всемирных выставок. К моменту ее закрытия через входные турникеты прошло около одиннадцати миллионов человек.
Одним из них был молодой безработный Леон Франц Чолгош. В отличие от многих других, он ощущал себя чужим на этом празднике жизни. Великолепие обстановки лишь усиливало в нем чувство собственного ничтожества. Роскошные экспонаты как бы говорили, что они предназначены не для таких неудачников, как он. В его душе крепло намерение совершить что-то неординарное, изменить существующий порядок вещей и помочь подобным ему бедным и обездоленным. Чолгош родился в Детройте, в многодетной семье иммигранта из прусской Польши. Одно время он работал на проволочной фабрике и был там на хорошем счету. В эти годы Чолгош пристрастился к чтению газет радикального направления и нередко посещал собрания социалистов. Его превращению в тираноборца способствовало знакомство с анархистским учением, под влиянием которого он пришел к убеждению, что любая власть враждебна рабочему классу. Соответственно, убить представителя власти — не преступление, а благое дело.
В 1898 г. по состоянию здоровья он ушел с фабрики и поселился на семейной ферме, купленной в складчину неподалеку от Кливленда. Почти все свободное время проводил за чтением газет, которые все больше заменяли ему реальность. С детства нелюдимый, он все глубже погружался в иллюзорный мир политической пропаганды. Чолгош постоянно носил с собой газету с сообщением об убийстве итальянского короля Умберто, не расставаясь с ней даже в постели. С весны 1901 г. он стал ездить в Кливленд, где надеялся найти единомышленников. В мае он присутствовал на выступлении одной из крупнейших деятельниц анархистского движения Эммы Голдман, эмигрировавшей в США из России. Позднее он совершил паломничество к ее дому в Чикаго и даже сумел перекинуться с ней несколькими словами, когда она вышла на улицу. Однако все его попытки примкнуть к анархистскому движению не увенчались успехом. Местные анархисты считали, что он задает глупые вопросы, и подозревали его в связях с полицией. В это же время Чолгош добивался от родственников возврата денег, вложенных им в покупку фермы, и в июле получил первый платеж. Теперь у него было больше возможностей. С 31 августа он обосновался в Буффало и стал постоянным посетителем выставки. Из газет уже было известно, что ожидается приезд президента. Чолгош купил короткоствольный револьвер 32-го калибра.
МакКинли с женой прибыли в Буффало 5 сентября. На его выступление собралось около пятидесяти тысяч человек. Президент говорил о развитии мировой торговли, о выходе США на широкую международную арену и наступившем в стране процветании. И его речь, и каждый его шаг сопровождались бурными овациями. На следующий день он ездил в Ниагара-Фоллс, а затем вернулся на выставку, где планировался публичный прием. Секретарь президента Дж. Б. Кортело считал подобные мероприятия рискованными и предлагал отменить прием, но МакКинли искренне удивился, заявив: “Не существует никого, кто хотел бы причинить мне зло”. В половине четвертого он в сопровождении Кортело и президента выставки Дж. Милберна направился к павильону “Храм музыки”.
Охрану президента должны были обеспечивать три агента Секретной службы США и местные детективы. Незадолго до начала мероприятия у одиного из организаторов вырвалась странная шутка, что Рузвельту очень повезет, если сейчас кто-нибудь застрелит МакКинли. После этих слов было решено усилить охрану отделением солдат-артиллеристов в парадной форме, в задачу которых входило наблюдение за толпой. Однако действия охранников были организованы с нарушением элементарных правил полицейской безопасности. Перед президентом не оставалось свободного пространства — каждый подходивший к нему загораживал следующего, а то место рядом с МакКинли, с которого было удобнее всего контролировать ситуацию, занял Милберн, вынудив секретного агента встать дальше, чем следовало. В четыре часа пополудни двери “Храма музыки” открылись и к МакКинли выстроилась очередь из желающих пожать ему руку.
5 сентября Чолгош присутствовал на его выступлении. Слова МакКинли о “почти потрясающем” процветании окончательно вывели его из душевного равновесия, после чего последние сомнения были отброшены. О своей безопасности он не думал, решив принести себя в жертву рабочему делу. Явившись задолго до приема, Чолгош оказался в числе тех немногих, кто был допущен в зал, чтобы обменяться рукопожатием с президентом. Свою руку, сжимавшую револьвер, он обмотал белой повязкой. День был жарким, многие держали в руках носовые платки, и злоумышленник не бросался в глаза на общем фоне. Очередь неспешно продвигалась под негромкие звуки шумановских “Грез”, исполняемых на органе. Приблизившись к президенту в 4 часа 7 минут, Чолгош оттолкнул протянутую ему руку и дважды нажал на спусковой крючок.
Чернокожий официант Дж. Паркер, стоявший в очереди вслед за ним, сбил Чолгоша с ног, секретный агент Дж. Фостер прижал его к полу, а один из солдат охраны подобрал револьвер. Чолгошу основательно досталось во время свалки, а потом его потащили из зала, продолжая осыпать ударами. Президента усадили в кресло. Увидев, что делает охрана, МакКинли сказал: “Пусть они оставят его в покое”. Прибывшая через одиннадцать минут санитарная карета отвезла раненого в медицинский пункт, устроенный на территории выставки. Первая пуля прошла вдоль ребер, нанеся легкое поверхностное ранение. Вторая рана была гораздо серьезнее. Пуля попала в брюшную полость, прошила желудок, затронула почку, повредила поджелудочную железу и застряла в мышцах спины.
Президента наскоро прооперировали и перенесли в дом Милберна. На следующий день его состояние настолько улучшилось, что появилась надежда на выздоровление. Больше всего МакКинли интересовался, понравилась ли публике его последняя речь и как на нее реагировали за границей. К 10 сентября он чувствовал себя настолько сносно, что вице-президент Рузвельт, вызванный сразу после покушения, смог вернуться к своим делам. Казалось, кризис миновал. Вся страна с надеждой следила за медицинскими бюллетенями. Это был тот редкий момент, когда нация ощущала себя единой перед лицом общей беды.
Однако, как и в случае с Гарфилдом, врачи не смогли найти пулю, застрявшую в теле президента. Они не сочли возможным использовать ни тот рентгеновский аппарат, который имелся на выставке, ни второй, специально присланный позднее Т. Эдисоном. 12 сентября МакКинли впервые смог съесть что-то существенное, помимо бульона, но к вечеру его состояние стало резко ухудшаться: проявились последствия ранения — инфекция и начавшееся омертвение тканей. На следующий день он сказал врачам, пытавшимся помочь ему: “Это бесполезно, господа. Думаю, надо пригласить исповедника”. В ночь на 14 сентября, в 2 часа 15 минут, МакКинли скончался.
Особое потрясение от этой смерти испытал Дж. Хэй, который был близко знаком со всеми убитыми президентами. Он начинал карьеру личным секретарем Линкольна, в момент прихода Гарфилда к власти занимал пост заместителя госсекретаря, а при МакКинли возглавил госдепартамент. На Уолл-стрит поднялась паника. Да и простые американцы спрашивали себя, не наступит ли конец благоденствию и чего им ждать от нового президента.
Чолгош не отрицал своей вины и подробно рассказал о подготовке покушения, заявив: “Я убил президента МакКинли, поскольку это было моим долгом. <…> МакКинли разъезжал по стране, громогласно объявляя о процветании, когда никакого процветания для бедного человека не было”. Уже 23 сентября он был предан суду. Адвокат не смог найти ни одного свидетеля в его пользу и строил аргументацию на тезисе, что подсудимый был не в своем уме. Сам Чолгош вообще отказался от сотрудничества со своими защитниками. Через три дня после начала процесса он был приговорен к смертной казни. В ожидании конца убийца выразил раскаяние в содеянном. 29 октября он закончил свои дни на электрическом стуле. В могиле тело Чолгоша было залито серной кислотой, чтобы от него не осталось и следа.
По всей Америке поднялась волна антианархистских настроений. Граждане Канзаса по собственной инициативе разогнали анархистский митинг. В Вайоминге человека, выразившего симпатии к Чолгошу, предали традиционному американскому наказанию: вымазали дегтем, вываляли в перьях и вынесли из города на шесте. В Чикаго по обвинению в заговоре с целью убийства президента было арестовано девять известных анархистов, сотни подозреваемых подверглись допросам. Главной мишенью борцов с анархизмом стала Эмма Голдман, поскольку Чолгош на следствии признался, что его воодушевляла ее майская речь в Кливленде. Анархистка подверглась двухнедельному аресту, а ее отца отлучили от синагоги. В написанной Эммой Голдман статье “Трагедия в Буффало” МакКинли был назван “президентом денежных королей и корпоративных магнатов”, а Чолгош сравнивался с Брутом. Голдман писала: “Я чувствую, он имел ранимую душу, душу, которая не могла найти никакого убежища в нашем жестоком мире; душу └непрактичную”, лишенную обыденного знания и предусмотрительности”. Однако другие лидеры анархистов не поддержали ее попыток найти оправдание убийце, считая, что он дискредитировал их движение. В конце концов версия об анархистском заговоре не получила подтверждения.
После убийства МакКинли Секретной службе США было отдано негласное распоряжение взять под охрану нового президента, а в 1906 г. Конгресс официально возложил на нее эту обязанность. Еще одним следствием драмы стало усиление общественного недовольства возрастающим наплывом иммигрантов. Коренные американцы видели в иммиграции источник радикальных идей, которые начинали все больше будоражить общество. В 1903 г. иммиграционное законодательство США дополнила норма, согласно которой запрещался въезд на территорию страны любого лица, “которое не доверяет или противостоит всем формам организованного правительства, или является членом, или связано с какой-либо организацией, поддерживающей или проповедующей такое безверие или оппозицию всем правительственным властям”.
Убийство МакКинли имело и другие, более масштабные последствия. Его уход с исторической арены ускорил вступление США в новый период, получивший название “Прогрессивной эры”. Сам МакКинли, конечно, не был первым “прогрессистом”, как его иногда пытаются представить, но успел сделать немало для того, чтобы подготовить перемены. Т. Рузвельт со своими реформами во многом опирался на наследие предшественника.
* * *
Все покушения на президентов “позолоченного века” имели разные причины. Но имеется и некоторое сходство за счет общности условий одной и той же, очень специфической эпохи. Совпадения можно обнаружить и в биографиях убитых президентов. Все трое были коренными американцами классического типа — WASP (White, Anglo-Saxon, Protestant), все трое — выходцы со Старого Запада (Индиана и Огайо), все трое убиты вскоре после избрания, двое — после повторного.
Представляется уместным сказать несколько слов о преемниках погибших президентов. Линкольну наследовал Э. Джонсон — “белый бедняк”, портной по первой профессии, затем — губернатор Теннесси, сенатор США, “военный демократ”, остававшийся единственным представителем Юга в федеральной администрации во время Гражданской войны. На президентском посту он пытался продолжать курс Линкольна на мягкую Реконструкцию и гордился тем, что, действуя вопреки воле Конгресса, “защитил права штатов и обеспечил господство белых”. В результате он стал первым в истории США президентом, подвергшимся импичменту, решение о котором не вступило в силу только потому, что не набрало квалифицированного большинства голосов в Сенате. Тем не менее Джонсон был фактически отстранен от дел и закончил свою карьеру бесславно.
Ч. А. Артур, преемник Гарфилда, представлял собой типичного партийного политика “позолоченного века”. Он сделал карьеру в Нью-Йорке, где правила самая коррумпированная в Америке “политическая машина”, и в 1871 г. получил одну из самых завидных должностей в стране — начальника Нью-Йоркской таможни, через которую шло три четверти импорта в США. В период борьбы за реформу государственной службы именно руководство Нью-Йоркской таможни подвергалось самой ожесточенной критике в качестве наиболее устрашающего примера партийно-бюрократической коррупции. Внезапно оказавшись на политическом олимпе, Артур разом порвал с прошлым и прекратил политику покровительства, хотя и не отказался от демонстративно роскошного образа жизни. Именно при нем была создана Федеральная комиссия по гражданской службе. Однако своей деятельностью Артур способствовал углублению противоречий в среде республиканцев и общему ослаблению партии, что в итоге привело к победе на выборах первого после Гражданской войны президента-демократа С. Г. Кливленда.
Наследником МакКинли стал первый президент Прогрессивной эры Теодор Рузвельт — крупнейший американский реформатор со времен Гражданской войны. Именно его можно считать духовным наследником Линкольна, а своего рода “личную связь” между двумя великими президентами обеспечил
Дж. Хэй. С приходом Т. Рузвельта к власти в Соединенных Штатах начался новый этап развития.
Серьезный повод для размышлений дает еще одно обстоятельство. Прекращение “большого террора” в США совпало с переходом страны к империализму, когда социальная агрессия была направлена за ее пределы.
Европейские аналоги
В ту эпоху европейской истории, которая совпадала с американским “позолоченным веком”, покушения на высокопоставленных особ перестали быть исключительным явлением. Неоднократным нападениям подвергались Наполеон III во Франции, Вильгельм I в Германии, Александр II в России. До поры до времени эти попытки оказывались неудачными, пока бомба народовольцев не сразила российского императора. А в конце XIX века Европу захлестнула мощная волна анархистского террора, одной из жертв которого стал президент Франции.
* * *
Третья республика переживала не лучшие времена, превратившись в арену нескончаемых политических скандалов. В 1887 г. зять президента Ж. Греви был изобличен в “торговле общественными должностями и знаками отличия”. Греви был вынужден покинуть президентский пост, а его место занял умеренный республиканец Сади Карно.
Мари-Франсуа-Сади Карно принадлежал к прославленной династии французских ученых и политиков. Его дед был крупным математиком и героем Великой французской революции, отец — довольно известным политическим деятелем, дядя — знаменитым физиком. Наследник славной фамилии получил инженерное образование, во время франко-германской войны 1870—1871 гг. был одним из организаторов сопротивления в Центральной Франции и делегатом Национальной ассамблеи, стоявшей у истоков Третьей республики.
В 1880-е он занимал посты министра общественных работ и министра финансов. Твердая приверженность республиканским принципам и безупречная репутация сделали Карно наиболее предпочтительным кандидатом на президентский пост в тот момент, когда политическая коррупция поставила под угрозу само существование республики. В самом начале своего президентства Карно столкнулся с так называемым “буланжистским кризисом”, который был вызван подъемом реваншистских настроений, направленных против Германии. Лидер движения генерал Буланже в 1889 г. с триумфом выиграл выборы в Палату депутатов. Массовая поддержка его требований о пересмотре конституции свидетельствовала о широком недовольстве режимом, и властям стоило большого труда справиться с “буланжизмом”. Благодаря своему авторитету новый президент сыграл не последнюю роль в сплочении республиканских сил перед угрозой монархической реставрации. Буланже обвинили в заговоре против республики, он бежал за границу, а два года спустя покончил жизнь самоубийством.
Всемирная Парижская выставка 1889 г., организованная в ознаменование столетия Великой французской революции, способствовала укреплению авторитета государства и на короткое время отвлекла внимание общества, но вскоре в стране разразился грандиозный скандал, вызванный банкротством компании Панамского канала. Компания, созданная строителем Суэцкого канала Ф. Лессепсом, за счет массовой продажи акций привлекла множество мелких вкладчиков. В 1888 г. она обанкротилась, разорив своих акционеров. Панамский крах обошелся им в 1,5 млрд франков. Скандал разразился в 1892 г., когда стало известно, что многолетний обман стал возможным благодаря подкупу политиков и журналистов, скрывавших от общества истинное положение дел. В получении взяток были заподозрены более ста депутатов и несколько министров, но большинство из них избежало наказания. В связи с этим лидер социалистов Ж. Жорес заявил: “Сегодня невозможно отличить честное от бесчестного, законно существующее предприятие от мошенничества. Внутри государства демократического возникло новое финансовое государство, обладающее собственным могуществом и ресурсами, своими органами и секретными фондами”. Название “Панама” с тех пор стало нарицательным. В панамской афере принимали участие финансисты-евреи, что спровоцировало подъем антисемитизма. В такой атмосфере в 1894 г. возникло знаменитое “дело Дрейфуса”, расколовшее французское общество надвое примерно так же, как позднее, на закате Третьей республики, оно раскололось на бойцов Сопротивления и коллаборационистов. Именно с этой “панамизированной” Францией Россия заключила судьбоносный союз, оформление которого завершилось как раз к началу 1894 г.
Президент Карно прошел все испытания, выпавшие на долю его страны, без ущерба для своей репутации. В то время, когда рушился авторитет всей правящей элиты и государства в целом, авторитет его главы оставался незыблемым. Никто не мог поставить под сомнение его честность и преданность общественному долгу. Однако и его ожидала печальная судьба. Череда скандалов способствовала нарастанию радикальных настроений, одним из следствий чего стал “анархистский кризис” начала 1890-х.
Анархизм явился ответом деклассированных слоев общества на окончательную победу буржуазной цивилизации, в которой социальная поляризация достигла невиданных прежде масштабов и приобрела крайне вызывающий характер. В последней трети XIX века по своему влиянию в пролетарской среде анархизм успешно соперничал с марксизмом. Особую популярность он приобрел в странах Южной Европы, испытывавших на себе все тяготы капитализма, но почти не вкусивших его благ. Анархисты исповедовали тактику “прямого действия” или “пропаганды действием”, основным аргументом которой стала самодельная бомба, грозившая взорваться в любом месте и в любой момент. Таким способом бомбисты пытались заставить общество задуматься о недостатках социального устройства. С 1892 г. Париж превратился в одну из главных арен анархистских действий, а в следующем году бомба взорвалась в зале заседаний Палаты депутатов. Ответом французских властей стали законы 1893 г., создавшие легальную основу для репрессий против всех недовольных, кто принадлежал или мог быть заподозрен в причастности к анархистскому движению. В свою очередь, анархисты получили повод для мести за своих товарищей.
Одним из таких мстителей стал двадцатилетний итальянец Санте Джеронимо Казерио, уроженец Ломбардии. Чтобы затмить подвиг своих предшественников, взорвавших депутатов, ему была нужна цель покрупнее. К несчастью для Франции, жертвой убийцы стал президент Карно, находившийся в тот момент в зените своей популярности. 24 июня 1894 г. он выступил со своей последней речью в Лионе, заверив общественность, что не будет добиваться переизбрания. Сразу после этого его настиг смертельный удар, и в ночь на 25 июня Карно скончался.
На суде Казерио рассказывал: “Я слышал Марсельезу и крики └Да здравствует Карно!”. Я видел, как появился кавалерийский эскорт. Я понял, что решительный момент наступил, и внутренне приготовился. Увидев карету президента, я вытащил кинжал и отбросил ножны. Затем, когда карета поравнялась со мной, я вскочил на подножку, оперся левой рукой о край кареты, а правой вонзил кинжал в грудь президента”. 16 августа убийца закончил свою жизнь на гильотине. Поднимаясь на эшафот, он крикнул: “Мужайтесь, товарищи! Да здравствует анархия!”.
Сади Карно упокоился в национальном Пантеоне, а его место занял
Ж. Казимир-Перье, чье имя и богатство, по выражению французских историков, “являлись символом господства буржуазии”. Разгоревшийся после его прихода к власти конфликт по поводу чрезвычайных законов, направленных уже не только против анархистов, довершил раскол в рядах республиканцев. 15 января 1895 г. Казимир-Перье неожиданно подал в отставку, а вскоре после этого Франция погрузилась в пучину нового кризиса.
* * *
Следующей жертвой анархистского террора стала супруга императора Австрии и короля Венгрии Франца-Иосифа I, баварская принцесса из королевского рода Виттельсбахов Елизавета-Амалия-Евгения, или Сиси, как ее называли близкие.
Императрица не сумела завоевать признание в Вене и предпочитала проводить время за границей, непрерывно переезжая с места на место. Будучи красивой от природы и обладая хорошим вкусом, она всегда уделяла огромное внимание своей внешности. Благодаря строгой диете ее талия не превышала 50 см, но при этом Елизавета нередко оказывалась на грани истощения. Она увлекалась верховой ездой, хорошо знала древне- и новогреческий языки и писала стихи в подражание любимому Гейне, создавая свой иллюзорный поэтический мир, в котором искала убежища от тяготившей ее действительности.
Над австро-венгерской венценосной четой постоянно витал дух смерти. Родной брат императора эрцгерцог Максимилиан, поддавшись на уговоры Наполеона III, принял корону императора Мексики, захваченной французскими войсками, но после победы республиканцев в 1867 г. был расстрелян. Ближайший родственник императрицы король Баварии Людвиг II лишился разума и в
1886 г. утопился в озере. Три года спустя, застрелив свою любовницу, покончил жизнь самоубийством наследник престола кронпринц Рудольф. Гибель единственного сына явилась самым сильным потрясением для семьи. Императрицу стали все чаще посещать мысли о смерти. “Ад порой ждет человека уже на земле”, — говорила она. Ее склонность к беспрестанным и бессмысленным перемещениям особенно усилилась, и становилось все более очевидным, что Елизавета не вполне здорова психически. Черное, длинное, наглухо застегивающееся дорожное платье, зонтик из белой кожи и темный веер стали непременными атрибутами ее имиджа, превратившего романтичную императрицу в живую легенду. На своей яхте она перемещалась по всему Средиземноморью, нередко оказываясь там, где никогда не бывали другие европейские монархи; путешествия сделались смыслом ее жизни и одновременно — способом бежать от самой себя. Больше всего ей полюбились озеро Ишль в Австрии, остров Корфу, Французская Ривьера и Женевское озеро.
В июле 1898 г. состоялась последняя встреча супругов в Вене, а в сентябре Франц-Иосиф получил телеграмму о смерти своей жены.
Убийцей Елизаветы стал итальянский анархист Луиджи Лукени. Он был сыном итальянки, жившей в Париже, вырос, не зная родительской заботы, перебивался случайными заработками, три с лишним года прослужил в итальянской армии, а затем эмигрировал в Швейцарию, где познакомился с учением анархистов и уверовал в истинность “пропаганды действием”. Проникшись ненавистью к “высшим классам” и прочим угнетателям трудового народа, он решился на показательное убийство. “Как бы я хотел убить кого-нибудь, но это должна быть какая-нибудь важная персона, чтобы это попало в газеты”, — писал Лукени в своем дневнике. На свою беду, в поле его зрения попала императрица Елизавета, в это время приехавшая в Женеву.
10 сентября 1898 г. убийца настиг ее на женевской набережной. Белорусский историк Ярослав Шимов так описывает разыгравшуюся там сцену: “Императрица в сопровождении придворной дамы направлялась на пароход, который должен был доставить ее в Монтрё. На набережной к ней подбежал бедно одетый всклокоченный молодой человек, сильно ударил в грудь и тут же скрылся. Императрица упала, но быстро поднялась и, спросив фрейлину, чего же хотел └этот страшный человек”, в недоумении продолжила путь. Лишь пятнадцать минут спустя, уже на борту парохода, Елизавете стало плохо, она потеряла сознание и через некоторое время скончалась”. Она умерла со словами: “Что со мной случилось?” Только сняв тесный корсет, приближенные обнаружили на груди императрицы, около сердца, небольшую, почти не кровоточившую ранку. Как выяснилось, она была нанесена остро заточенной пилкой для ногтей. Лукени, арестованный через несколько минут после покушения, заявил на допросе, что хотел совершить “выдающийся поступок во имя освобождения человечества”. Швейцарский суд приговорил его к пожизненному заключению.
В 1910 г. он повесился в тюремной камере после того, как охрана изъяла его записки.
Биограф императрицы Бригитта Хаман отмечала: “Fin de sicle Дунайской монархии нашел свое воплощение в Елизавете, не желавшей жить как императрица”. Впоследствии судьба Елизаветы превратилась в сентиментальный миф, до сих пор вдохновляющий кинопродюсеров и театральных режиссеров многих стран. Ее образ воплощали на экране такие знаменитости, как Роми Шнайдер и Ава Гарднер. Посвященная Сиси кинотрилогия Э. Маришки каждое Рождество повторяется на австрийском и германском телевидении. Венгры, благодарные за неизменно доброе отношение императрицы к их стране, назвали ее именем один из красивейших мостов своей столицы.
* * *
Последней знаменитой жертвой итальянских анархистов стал их собственный король Умберто I, сын объединителя Италии Виктора-Эмануила II и австрийской эрцгерцогини Марии-Аделаиды. Наследным принцем он принимал участие в войнах Рисорджименто, но этим, пожалуй, и исчерпывались его заслуги перед родиной. Унаследовав престол в 1878 г., Умберто-Раньери-Карло-Эммануэль-Джованни-Мария-Фердинандо-Эуженио Савойский вошел в историю как “бледная копия своего отца”. Не прошло и года после его восшествия на трон, как во время парада в Неаполе новый король подвергся нападению анархиста Джованни Пассаннанте. Умберто отбил удар саблей, а позднее проявил милосердие, заменив смертный приговор Пассаннанте пожизненным заключением. Однако этим дело не ограничилось. В апреле 1897 г. король пережил второе покушение, попытку которого предпринял безработный кузнец Пьетро Умберто Аккьярито.
Правление Умберто I совпало с наиболее тяжелым периодом в становлении единого итальянского государства. Ускоренное развитие капитализма резко обострило все проблемы, унаследованные от эпохи Рисорджименто, и вызвало к жизни новые. Хронический аграрный кризис и длительная экономическая депрессия породили массовую нищету и безработицу, каких не знали другие европейские державы. Постоянно растущие цены и самые высокие в Европе налоги делали жизнь большей части населения невыносимой. Следствием такого положения стали массовая эмиграция за океан, с одной стороны, и резкая радикализация всех форм общественного протеста — с другой. В этих условиях анархизм с его призывом к “прямому действию” становится самой популярной политической идеологией.
1890-е гг., когда проводимая королевским правительством политика репрессий достигла апогея, вошли в историю Италии под названием “кровавого десятилетия”. Все организации трудящихся были запрещены, а любые публичные выступления безжалостно подавлялись. Ситуацию усугубил провал колониальной авантюры в Эфиопии, в ходе которой погибло больше итальянских солдат, чем за все годы борьбы за объединение страны. Никогда престиж монархии не падал так низко, как после катастрофического поражения под Адуа в 1896 г. На следующий год по всей стране начались голодные бунты, достигшие кульминации в миланском восстании в мае 1898 г. По приказу генерала Бава-Беккариса демонстрация голодных миланцев была расстреляна из пушек, при этом, только по официальным данным, погибло более восьмидесяти человек, тысячи людей получили ранения. Король не придумал ничего лучшего, чем поздравить генерала с победой, и наградил его орденом.
Среди погибших была сестра уроженца Тосканы Гаэтано Бреши, эмигрировавшего в Америку. Бреши работал на ткацкой фабрике в Патерсоне (Нью-Джерси), где образовалась многочисленная итальянская рабочая коммуна, а также активно участвовал в издании анархистской газеты “Социальный вопрос”, предназначавшейся для его соотечественников. Несмотря на то, что на его содержании находились жена и ребенок, он регулярно вносил деньги в кассу газеты и посвящал ей все свободное время. Уже упомянутая ранее Эмма Голдман писала, что “все члены его группы любили и уважали его за преданность делу”. Узнав о миланском расстреле, Бреши потребовал назад свой вклад на издание газеты и вернулся в Италию с намерением убить короля, которого он считал “символом репрессивного общества”. 29 июля 1900 г. в г. Монца (к северу от Милана) тремя выстрелами из револьвера он привел свой приговор в исполнение. Бреши был осужден к пожизненному заключению, но менее чем через год найден в своей камере мертвым. В анархиствующих кругах итальянский тираноборец до сих пор считается героем.
Убийство Умберто I имело для Италии самые серьезные последствия. В правление нового короля Виктора-Эммануила III (1900—1947) произошла резкая смена политического курса. К власти были призваны либералы во главе с Джованни Джолитти, и страна вступила в период общественных реформ (“эпоха Джолитти”). Итальянский либерализм отличался от своего классического прообраза именно социальной направленностью. “Единственный путь предотвращения угроз, нависших над страной в результате всеобщего неблагополучия, а также происков реакции, — это осуществление либеральной программы, ставящей себе целью устранить — в пределах возможного — причины недовольства посредством глубокого и радикального пересмотра как методов управления, так и существующего законодательства”, — полагал итальянский реформатор. По его мнению, рабочие организации “представляют законные интересы трудящихся” и “при разумном использовании их правительством могли бы стать весьма полезными посредниками между капиталом и трудом. <…> От нас, главным образом от отношения конституционных партий с народными классами, зависит, станет ли движение этих классов новой консервативной силой или разрушительным ураганом, угрожающим судьбам родины”.
Можно по-разному оценивать итоги реформаторской деятельности Джолитти, но одно представляется очевидным: с тех пор итальянские анархисты больше не убивали ни иностранных президентов, ни своих королей.