Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2008
в С.-Петербурге.
ї Алексей Машевский, 2008
Алексей Машевский
Ты лишь на стройке чернорабочий,
Бог — архитектор и инженер.
Тащи тележку свою — а прочей
Не знай заботы, страшись химер!
Пускай ни срок, ни объем не ясен
Работ и не охватить умом
Всех свай бесчисленных, всех балясин,
Но вот же, строится как-то Дом.
Всего и делов-то: лопатой гравий
Насыпать. Эй-эй, погоди! Хорош!
Но ты, очевидно, считаешь вправе
Себя знать замысел и чертеж,
И все суешься с идеей новой,
И каждый свой обсуждаешь шаг,
И, честно сказать, из тебя хреновый
Работник, которому все не так.
А там, куда сходятся наши взоры,
Где мир идей прозревал Платон,
Боятся, что не устоят опоры,
Поскольку некачественный бетон.
* * *
Ну, конечно, когда-то взорвут. Разрастется гриб
Над одной из столиц паладинов свобод и права.
Вот и все. С миллионами вместе Рембрандт погиб,
Где стоял музей — радиация, пыль, отрава.
Гарью пахнет век наступающий. Тишины,
Тишины так хочется. Ну же, смотри скорее, —
Пока кариатиды еще не обожжены
Эрехтейона, чайка белеет, над морем рея!
Всю историю только и делали, что в костер
Человеков швыряли, а также полотна, книги.
Ветер западный тучи над городом распростер,
Необъятны зори и сумерки многолики.
Остается лишь дожидаться: когда и как…
Остается смотреть на звезды, что плачут, тая.
Собирая остатки воли своей в кулак,
Замирая в предчувствии страшном. — Судьба такая.
* * *
Жизнь, по крайней мере до сорока,
Необъятной казалась, все думал: еще успею.
Простиралась земля обильная, а над нею
Плыли по небу крутобедрые облака.
Все давалось в руки, и ноги могли дойти
До любого пункта на километровке-карте.
И шептало будущее: ты на старте,
Ты в начале неведомого пути.
И действительно, мир мне открылся весь:
Города и страны, сокровища Лувра, Прадо,
А еще любовь, но о ней говорить не надо,
Не сейчас, во всяком случае, и не здесь.
Вот… А дальше случился какой-то сбой,
Расшатались скрепы, порвались живые узы,
Неман неосмотрительно перешли французы,
Разминулся в густом тумане с самим собой.
Оказалось внезапно, что главное — позади,
Что грядущее прочно соединили в звенья,
И уже ощущаешь не радостное биенье,
А какое-то трепыхание там, в груди.
* * *
Ну вот он и пришел, последний —
Последний день… последний раз.
Что этой фразы безответней
И безнадежнее для нас?
Не в ней ли пыльное томленье
Задернутых на окнах штор,
Не в ней ли сада запустенье,
В обиде глохнущий мотор,
И волн скудеющего света
Застывший в воздухе портал?
Я где-то уже видел это
И этот зябкий страх глотал.
Прости, но больше невозможно…
Да, да — ты знаешь? — за тобой…
Теперь легонько, осторожно, —
Ведь это делает любой…
* * *
Все, что помнишь, — то и твое, тем и жить в раю.
Хорошо, — говорю, — да вот ведь беда: склероз.
Никогда никакому не выдержать бытию
Задыханий наших, болезней, бессильных слез.
Потому-то все теодицеи и ворожат,
Что никак эту истину горькую не принять.
Наша жизнь, наша жизнь — те самые рай и ад,
Ибо страсти не выжечь и совести не унять.
Я готических храмов наивный люблю порыв
К синеве небес, что давно уже превзойден
Небоскребными башнями. Вижу, глаза закрыв,
Только сгусток кровавый солнца и свежий дерн.
Лишь одно меня как-то еще примиряет с той
Неизбежной участью, той, что одна на всех,
Что расплачиваться придется самим собой,
Никого не вводя в искушение или грех.
* * *
Можно, конечно, не верить в Бога,
В истину, в слово, в искусство — да,
Можно. Но, знаете, так убога,
Необязательна жизнь тогда.
Нет доказательств, никто на ухо
Нам откровения не шепнет,
Но неужели же силой духа
Не ускользнуть из земных тенет?
А согласиться на социальный
Этот клоповник — и только, ну! —
Чтобы налаживать быт сусальный,
Лгать, удовлетворять жену
И, ощущая себя не хуже
Прочих, однажды сойти на нет,
Кожей впитав пустоту снаружи,
Холод внутри, холод стольких лет?!
* * *
Я все знаю: кто ты. Поэтому телефон
Не возьму и номера набирать не стану.
Но об этом не ведает мой непутевый сон,
Он-то верит по-прежнему ласковому обману.
И в такие пускается разговоры, и так он рад,
Когда видит тебя, что мне не хватает духу
В той стране, где меж нами “нет никаких преград”,
Истину извлекать на свет, эту взбалмошную старуху.
И поэтому сон мой еще пребывает там,
Где объятья нежны, где предательства не страшатся,
Где бродить позволено нам по сказочным городам,
Наслаждаться иллюзией, поэзией утешаться.
Одинока жизнь, как ветер ночной, в окно
Все пытающийся вломиться, седой и дикий.
Почему сюда оттуда запрещено
Проносить свидетельства счастья, любви улики?
* * *
Слова, слова…
Не пишется, увы, зато так сладко спится:
Дождь, падающий дождь — такой Шалтай-Балтай.
Забыться… потому, что заново родиться
Не сможешь все равно, как душу ни пытай.
А мнилось (жизнь пока, как яркую обнову,
Ты примерял): тоску, смутившись, утолит
Угрюмый этот мир, внезапно внявший Слову,
Не равнодушный, нет, — лишь делающий вид.
И Слово, словно бы овеществляясь, жаркий
Дарило поцелуй, и верилось: для нас
Еще припасены нежданные подарки —
Дыханье свежих уст, испуг зеленых глаз.
И что-то даже там загустевало в зыби
Дней, набегающих, как волны на откос…
Но, милый мой, пойми: подвижной этой глыбе
Нет дела до твоих, моих стремлений, слез.
И нет такой цены, которой не давали,
И жертв таких — они принесены, прости.
Не сдвинуть, не пронять, не побороть печали,
И Слову из словес уже не прорасти.
* * *
Олейниковский таракан монументален.
А потому, что был товарищ Сталин,
Жить приходилось споро и всерьез:
Большие чистки, замыслы и стройки.
Наш таракан почти до землеройки
На коллективном пафосе дорос.
Империи цепной в овечьей шкуре
Свои уставы диктовать натуре
Хотелось, перекраивать, творить
Тот новый мир, что оказался старым.
А таракан-герой пропал задаром:
В штрафбат был послан или лес валить.
Он таракан — и есть ему замена…
Вот только жизнь в истоке сокровенна
Своем, ее никак не удержать,
Не подвести типаж, не втиснуть в схему.
Есть высший смысл: не разрешать проблему,
А просто сеять, строиться, рожать.
Без пафоса… Но, значит, и без смутной
Мечты, оставшись грезою минутной
Идущего вперед через века
Сурового, беспамятного мира.
Мобильник, комп, отдельная квартира…
Что ж, таракану нравится пока.
* * *
Нет, не надейся, что все по своим местам
Время расставит. Оно ведь в пространстве плохо
Ориентируется. И скользящая по устам
Переносит молва лишь то, что ей втюхивает эпоха
Наша или другая. Вот Брамера, например,
Так до сих пор знатоки и не оценили,
Но уж зато наплодили каких химер,
Благо музейщики свято их сохранили!
Перечислять утомительно. Знаешь сам,
Если, конечно, имеешь глаза и уши,
А не сверяешься невротически по часам
С временем полоумным, способным лишь бить баклуши.