Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2008
Равиль Бухараев (род. в 1951 г.) — математик, поэт, прозаик, драматург и переводчик, автор более 20 книг стихов и прозы. Лауреат Государственной премии Республики Татарстан им. Габдуллы Тукая за поэтическое творчество. Живет в Москве и Лондоне.
ї Равиль Бухараев, 2008
РАВИЛЬ БУХАРАЕВ
ОБ ИСЛАМЕ И НАСИЛИИ
1. Ислам — “религия воинов”?
Не удивлюсь, если заглавие этой статьи будет прочитано как “О насилии в исламе”, хотя суть сказанного в ней — прямо противоположна. Хотим мы этого или не хотим, но среди людей, которые черпают свои знания исключительно из сообщений СМИ, уже сложился некий консенсус, суть которого сводится к тому, что “ислам — это религия насилия”. Что же, одним из трудноодолимых соблазнов в великом деле взаимопонимания между людьми является соблазн упрощения и сведения сложнейших проблем к “простой” черно-белой картине мира. Одной из таких злободневных проблем и стало в наше время многообразное насилие, которое якобы оправдывается и даже поощряется исламом как религией.
Говорить с людьми, которые всё для себя уже решили, трудно. Но можно и даже необходимо — потому что в атмосфере подобного “понимания проблемы” гораздо легче действовать не только властолюбцам от религии, которые и создали эту проблему в своей жажде мирской власти, но и радикальным фанатикам, которых используют в своих корыстных целях все те же самые властолюбцы. Но дело, к сожалению, не только в этом.
Дело в том, что в силу отсутствия в течение долгих лет достоверных источников по исламу самые любознательные и непредубежденные люди мало знают даже вполне документированную историю ислама, не говоря уже об исламском богословии. Почему-то считается резонным называть ислам “религией воинов”, хотя история свидетельствует, что это на самом деле далеко от истины.
Ислам зародился как религия и обрел свои главные очертания как социальный феномен не среди кочевников-воинов аравийской пустыни, как принято считать, но в крупных торговых городах Аравии, Мекке и Медине (Ятрибе). Ислам, стало быть, — религия оседлых людей и религия мирных городских профессий: кочевые бедуины часто и сегодня исповедуют лишь самую поверхностную, малограмотную форму ислама. Святой Пророк ислама Мухаммад Мустафа (мир и благословения Аллаха да пребывают с ним)
не был воином. Он был купцом и общественным деятелем. Первые тринадцать лет своей пророческой миссии он провел в Мекке, выдерживая жестокие преследования и гонения “власть и силу имущих” и возглавляя не армию, но слабую и социально беспомощную группу первых верующих, большинство которых составляли бесправные рабы, бедняки, женщины и дети. Когда мекканцы, защищая свое древнее язычество и связанную с ним идеологию, стали угрожать самой жизни Пророка, он эмигрировал в Медину — за ним последовали и остальные верующие. Но и там мекканцы не оставили первых мусульман в покое, послав на их истребление свою профессиональную армию. Мусульмане были вынуждены защищаться силами чрезвычайно малочисленного добровольческого ополчения.
Действительно, с возмужанием ислама как формы социального устройства у мусульман появилась и настоящая армия, которая впоследствии дошла до Франции и до границ Китая. Однако называть на этом основании ислам “религией воинов” — то же самое, что называть христианство религией кровавых крестовых походов.
Ислам и христианство берут начало в одном истоке и как Богоявленные религии никак не поощряют беззаконного, тем паче бессмысленного насилия. Иисус является в исламе почитаемым пророком — так же почитаются и его учения: ислам нигде не отменял учения о любви к ближнему! Однако толкователи религий не раз и не два извращали свою веру ради сиюминутной идеологической целесообразности. Одним из последних таких идеологов от религии был, например, идеолог “перманентной исламской революции” пакистанский богослов Маулана Маудуди, который в своих трактатах применял, по сути, марксистские подходы, отличающиеся крайней религиозной нетерпимостью. Сегодня мы пожинаем плоды именно такого “богословия торопыг”, — но об этом чуть ниже.
Итак, чтобы понять проблему, мы призваны увидеть ее во всей ее исторической сложности и, более того, “заглянуть в корень” этой проблемы, иначе этот корень, оставаясь незримым, будет и впредь давать свои отравленные ростки. Это потребует от нас и времени, и подлинного желания разобраться в проблеме. Между тем “глядеть в корень” для нас — это значит понять причины того, почему религия, само название которой означает “мир”, стала со временем использоваться в целях разрушения — и в первую очередь разрушения единства самого исламского мира.
Междоусобица в Ираке — самый наглядный пример того, что некоторые течения ислама, присвоившие себе единоличное право судить, кто является истинно верующим, а кто нет, готовы убивать без разбора мусульман других школ и течений, чтобы в хаосе гражданской войны достичь своих корыстных политических целей. Радикалов и фанатиков, которые взрывают мусульман в мечетях и на базарах, называют в самом Ираке приверженцами “Такфира”, то есть теми, кто обличает всех остальных людей в ереси и неверии в Аллаха.
Именно в этом — в присвоении, а на деле — узурпировании единоличного права толковать ислам и Священный Коран — главное зло сегодняшней исламской действительности. Именно оно порождает и терроризм, и так называемый “джихадизм”, но главное — порождает религиозную и культурную нетерпимость внутри великой мусульманской религии, во все века, помимо двадцатого, столь несвойственную исламу.
Слышу шквал громогласных возражений, вызванных последними словами. Но вместо того чтобы тотчас вступать в полемику, быть может, стоит прислушаться и к этим возражениям? Люди ведь судят по тому, что они видят и слышат, вернее, по тому, что им говорят и показывают. Те, кто с предубеждением относится к исламу и мусульманам, полагают, что все зло уже изначально содержится в исламском своде законов — шариате, а все остальное — только следствия. Что же, начнем тогда с шариата.
2. Шариат нельзя навязать
В последней четверти двадцатого века, когда об исламе стали писать самые далекие от религиозных вопросов газеты и журналы, само слово “шариат” и идея введения в той или иной стране законов шариата стали восприниматься как некая религиозная система наказаний. С подачи неразборчивой и поверхностной журналистики огромное большинство людей узнало о шариате разве то, что этот свод законов разрешает многоженство и назначает самые суровые наказания за воровство и прелюбодеяние. При этом совершенно упускалось и упускается из виду одно основополагающее обстоятельство, без учета которого говорить о шариате бессмысленно.
Дело в том, что шариат как Закон Божий имеет дело прежде всего с нравственным состоянием человека и общества. Шариат нельзя навязать кому угодно. Суду шариата подлежат только мусульмане, а не люди других вероисповеданий или атеисты. Это происходит потому, что каждый мусульманин добровольно берет на себя обязанность подчиняться этим нравственным, общественным и экономическим законам.
Более того, поскольку Бог в системе исламских верований изначально и абсолютно справедлив, то и шариат должен отражать на земле и в обществе эту Божью справедливость, то есть учитывать все привходящие, косвенные, смягчающие и отягчающие обстоятельства не в меньшей мере, чем любой другой свод законов, действующих сегодня на нашей планете. В этом смысле шариат безусловно признает такие правовые категории, как презумпция невиновности и толкование сомнения в пользу подсудимого.
Иными словами, первое, что должны учитывать современные мусульманские правоведы, — это нравственное и экономическое состояние общества, общественные представления о справедливости и готовность общества к восприятию идеала шариата как нравственного закона. Ведь нравственный закон тем и отличается от мирского, что отражает вечные права и обязанности человека и не должен служить сиюминутным политическим и экономическим целям, тем более — произволу “власть имущих”.
Первое, что устанавливает в обществе шариат, — это религиозные, общественные и экономические права человека. Только после упрочения этих прав можно говорить об обязанностях и возможных наказаниях за нарушение этих обязанностей в шариате.
Например, справедливость исламского экономического устройства предполагает, что каждый гражданин должен иметь право на прожиточный минимум и крышу над головой, с тем чтобы у него не было необходимости нищенствовать или воровать ради продолжения существования. Такой прожиточный минимум обеспечивается в идеальном исламском государстве “закаатом” — религиозным налогообложением; и часть собранных налогов прямо направляется на нужды малоимущих. Таким образом, для каждого гражданина создаются условия, при которых он не должен страдать от голода и отсутствия жилья и может самостоятельно стремиться к улучшению условий своей жизни, не прибегая к попрошайничеству и воровству. Если же человек в таких обстоятельствах не желает трудиться, а предпочитает жить за счет других, воруя и обманывая, закон обязан защитить от него других граждан.
Таким образом, согласно шариату как закону справедливости, любое государство, обеспечивающее людям экономический минимум, может считаться — в какой-то мере — исламским. Точно так же в исламском обществе правовым образом создаются нравственные условия, при наличии которых прелюбодеяние становится из ряда вон выходящим явлением. Семья как основная ячейка общества является в исламе священной, и общество (или государство) обязано создать такие условия, при которых каждый человек, независимо от достатка, имел бы возможность завести семью. Если семья не складывается, то шариат позволяет развод. В этих условиях прелюбодеяние является не шалостью, но предательством близкого человека и всей общественной системы. Однако даже в этих обстоятельствах наложить наказание за прелюбодеяние в шариате чрезвычайно затруднительно, поскольку для этого требуются четыре независимых свидетеля — очевидцы самого акта прелюбодеяния.
Что касается наказания, заключающегося, согласно Корану, в ста ударах плетью (джалда), то применение этого наказания являет прекрасный пример того, как должно на деле восприниматься и отправляться исламское правосудие.
Шариат, как уже было сказано, предполагает справедливость, а юридически справедливость заключается в том, что люди равны перед законом и перед лицом наказания. Поскольку в исламе существует несколько школ права, то возможно расхождение между юристами о виде и степени наказания за одно и то же преступление. Отсюда следует, что принцип равной справедливости для всех должен непременно отдавать предпочтение наиболее легкому виду наказания из всех возможных. В идеале это исключает произвол в вынесении наиболее тяжких и жестоких с современной точки зрения наказаний. Никакой однозначности трактовки преступления и наказания, которая, как пытаются уверить наиболее радикальные и консервативные круги ислама, проистекает из Корана, в Коране нет: любое законодательное положение Корана адресовано “людям разумеющим”, то есть должно быть осмыслено с многих сторон, прежде чем его можно будет применить в реальности.
Не случайно, что, говоря о наказании за прелюбодеяние, которое почти невозможно применить, Священный Коран не определяет ни вида плети, ни силы удара. Лингвистические, этимологические и исторические исследования показывают, что во времена Пророка “джалда” (так она называется в тексте Священного Корана) — это небольшая плеть из мягкой кожи, которой невозможно нанести серьезных ран и увечий, тем более нельзя причинить смерть. Необходимо здесь учесть и то, что, по мнению множества исламских юристов, во время удара нельзя поднимать руку выше локтя, то есть эти удары не должны наноситься со всей силы и наотмашь.
Что касается “побития камнями”, которое до сих пор, увы, встречается среди наиболее невежественных исламских (и других) общин мира, то это наказание нигде не встречается в Коране, являющемся вместе с Сунной как образом действия Святого Пророка (мир и благословения Аллаха да пребыва-ют с ним) основными источниками мусульманского права.
Надо помнить, что мусульманское право во времена Пророка вводилось не сразу, но постепенно, по мере пришествия коранического Откровения, в течение 23 лет. “Побитие камнями” является библейским наказанием из Ветхого Завета, которое применялось в иудейских общинах Аравии. Известно, что Пророк, став верховным судьей для арабских и иудейских племен Медины, оставлял за иноверным подсудимым право быть судимым по тому закону, который он сам для себя изберет. В такой ситуации “побитие камнями” имело место, однако оно перестало быть законным наказанием в исламе после того, как были явлены айяты о мусульманском наказании за прелюбодеяние. В отдельных странах, особенно в сельских районах Африки (в Нигерии), мусульмане продолжают настаивать на побитии камнями, однако это говорит лишь о том, насколько неверно, бездумно и догматически понимается в этих местах ислам.
Все это пишется не для того, чтобы “оправдать” отдельные законы шариата. Цель шариата — не в наказании, а в создании общественных условий, при которых нарушение нравственно-экономических законов становится исключением. В этом смысле видимая суровость коранического наказания, освященная божественным авторитетом, говорит лишь о тяжести самого преступления в глазах общества и тем самым служит в первую очередь утверждению в обществе идеала нравственной жизни. Как и в любом другом кодексе законов, тяжесть наказания соответствует в шариате тяжести преступления, и тяжким наказаниям подлежат только самые закоренелые и неисправимые преступники — разбойники, убийцы, похитители людей ради выкупа и им подобные.
Как бы ни относиться к шариату, но исторические и современные сравнения показывают, что случаи воровства и прелюбодеяния встречаются в странах ислама гораздо реже, чем в других. Только после экономического упадка мусульманского мира в последние два века и исчезновения приоритета нравственности из общественной жизни мир ислама стал подвержен ранее непредставимым — во всяком случае, в таких масштабах — преступлениям.
Конечно, как это бывает со всякими законами в не-идеальном человеческом обществе, бывали в истории шариата и случаи произвола, и случаи вынесения приговоров на основе узкодогматических суждений. То, что мы иногда видим в так называемом исламском мире сейчас, повторяет именно эту злополучную традицию догматического буквализма, еще и отягченную средневековым запретом на самостоятельное суждение (ижтихад). Не случайно начиная с девятнадцатого века все больше мусульманских юристов и богословов заводят разговор об отмене этого средневекового запрета, создавшего в исламе неприкасаемую Догму. Они ратуют за возвращение к глубоко исламской по своей сути идее самостоятельного суждения, без которой уже давно невозможно найти истинно мусульманский подход к вопросам, выдвинутым развитием цивилизации. Применение законов шариата в их средневековом понимании сегодня, особенно в таких странах, где для этого не созрели нравственные и экономические условия, может лишь опорочить идею шариатской справедливости, что мы и видели, к сожалению, на примерах Афганистана или Нигерии.
Подытоживая, хочется привести ответ одного из ведущих знатоков и практиков ислама на вопрос нигерийской телекомпании, который мог бы задать и наш собеседник: “Что же делать с шариатом в тех условиях, когда государство не в состоянии обеспечить жизненного минимума в условиях массовой безработицы?”
“В этом случае государство не имеет права применять законы шариата в своей стране. Если уж говорить об исламских видах наказания за преступления, мы должны сначала указать, что коранические указания на этот счет не были явлены первыми по порядку. Сначала раннеисламское общество постигло благодать, права и преимущества законов ислама, и только гораздо позднее были явлены коранические наставления о наказаниях. На ранней стадии своего пришествия в мир ислам открыл людям свои учения о милосердии и правах человека в исламском государстве. Только после того, как Пророком (мир да пребывает с ним) было создано общество, члены которого были, как правило, законопослушными, богобоязненными и праведными; общество, в котором нравственные стандарты были подняты чрезвычайно высоко, были явлены и введены в действие законы об исламских наказаниях.
Поэтому я не согласен с так называемым “мусульманским духовенством” стран исламского мира, которое пытается самолично выступать от имени ислама. Эти клерикалы не предпринимают никаких усилий по совершенствованию нравственного состояния своего общества, по установлению в нем высоких общественных стандартов нравственности. Между тем именно этот труд был свершен в предельном для человека объеме Пророком ислама (мир и благословения Аллаха да пребывают с ним). Несмотря на то, что вначале он испытал жесточайшие притеснения со стороны жителей Мекки, он сначала приложил все свои силы, чтобы действительно улучшить нравственное состояние тех людей, к которым обращался, и лишь впоследствии ввел в действие коранические законы о наказаниях.
Недопустимо представлять дело так, что он сначала ввел в действие карательные меры, а затем попытался создать совершенное общество путем применения этих мер. Вы не найдете подтверждения этому ни в житии Пророка ислама, ни в житии любого другого пророка. Почему тогда так называемые └защитники ислама“, уже упомянутые └мусульманские клерикалы“ Пакистана и других мусульманских стран не стараются подражать Пророку? Прежде всего, они должны были бы поднять до самых высоких стандартов нравственные основы, и лишь потом имели бы законное право говорить о наказаниях. Однако они, похоже, думают, что исламский шариат существует исключительно ради наказаний!
Правда состоит в том, что исламский шариат настолько полон милосердия и благодеяния, что Коран называет Пророка ислама (мир и благословения Аллаха да пребывают с ним) └милостью для всего человечества“. Люди, подобные упомянутым клерикалам, забывают об этой стороне исламского шариата, настаивая исключительно на карательных мерах. Они говорят только о системе наказаний, тогда как система социальной защиты человека, система нравственности и вся красота ислама остается в полном небрежении, поскольку внедрение этих, главнейших, сторон шариата требует больших усилий и тяжких духовно-нравственных трудов.
Иными словами, я не согласен с выборочным применением законов шариата до того, как проведена предварительная работа, совершенно необходимая для внедрения этих законов. Вначале трудитесь, как это делал святой пророк ислама, терпеливо и подвижнически убеждайте людей; поднимайте нравственные стандарты общества, дайте людям их права, обеспечьте их средствами для жизни и минимальными социальными гарантиями. Только после этого государство имеет право говорить о наказании — и не раньше ”.1
Наиболее важной составной частью исламского закона является часть, относящаяся собственно к религии, а не к проистекающему из общественных стандартов нравственности уголовному праву. В свете шариата действия, совершаемые мусульманами, подразделяются на обязательные, запрещенные, рекомендуемые, нежелательные и допустимые. Если в смысле обязательных и запрещенных действий все более или менее понятно, то остальные категории, охватывающие огромную часть общественной и частной жизни человека и изменяющие свое содержание в зависимости от степени развития общества и цивилизации, уже не являются, да и никогда не являлись очевидными.
Исторически шариат имеет четыре правовых источника: Священный Коран, Сунну, то есть образ действий Пророка, консенсус и суждение по аналогии, изучение которых показывает, что справедливое рассмотрение любого дела по мусульманским законам требует не только глубокого знания прецедента, но и самостоятельности суждения в зависимости от условий и обстоятельств дела. Простая ссылка на образ действия Пророка и особенно его сотоварищей и продолжателей его дела без учета исторических обстоятельств и аравийских традиций той эпохи работает только в самых очевидных случаях, а также в тех случаях, когда имеются общепризнанные исторические свидетельства о том, каким именно образом Пророк толковал и применял коранические указания. Говоря о мусульманском праве, великий мусульманский историк, отец социологии ибн Хальдун сообщает:
“Первые мусульмане разрабатывали законы на основании этих исторических свидетельств, хотя неизбежно расходились во мнениях относительно их интерпретации. Исторические свидетельства в основном извлекаются из текстов, написанных на арабском языке. Во многих случаях, и особенно в отношении правовых норм, существуют общеизвестные разногласия относительно того, как толковать смысл, заключенный в словах. Более того, традиции (Сунны) широко разнятся по степени надежности цепи передатчиков этих традиций. Их правовое содержание, как правило, противоречиво. Таким образом, необходимость решения на основе этих традиций влечет за собой разницу во мнениях. Далее, свидетельства, которых нет в текстах, также являются причиной разногласий во мнениях. Наконец, возникают новые дела, которые не покрываются историческими текстами. Их разбирают по аналогии с теми делами, которые покрываются текстами. Все это создает неизбежные разногласия, и именно поэтому появлялись расхождения во мнениях среди первых мусульман и более поздних религиозных лидеров.
Далее, не все люди вокруг Мухаммада были достаточно знающими, чтобы выражать правовые мнения. Не все из них могли служить образцами религиозной практики. Этот круг ограничивался теми, кто знал Коран и был знаком с отменяющими и отмененными, ясными и неясными айятами и всеми остальными свидетельствами, извлекаемыми из Корана, в силу того, что получил свое знание непосредственно от Пророка или от своих высокочтимых коллег, получивших знание непосредственно от Пророка. Таких людей называли └читающими“, ибо они умели читать Коран. Поскольку арабы были неграмотным народом, умеющие читать Коран назывались └читающими“ и их умение читать было весьма редким качеством в те дни.
Так обстояли дела в начале ислама. Затем выросли исламские города, и неграмотность среди арабов исчезла благодаря их постоянному обращению к Корану. С этого времени исламское право начало развиваться и совершенствоваться, и стало ремеслом и наукой. Читатели Корана уже не назывались └читающими“, но их стали называть юристами и религиозными учеными.
Юристы разработали два подхода к юриспруденции. Один подход зижделся на мнении (размышлении) и аналогии. Этот подход представляли ученые Ирака. Другим подходом было обращение к традициям. Этот подход был свойствен жителям Хиджаза (Аравии).
Как мы уже отмечали ранее, среди жителей Ирака традиции (хадисы) не были широко распространены. Поэтому они широко применяли принцип суждения по аналогии и стали чрезвычайно искусны в этом. Главой, вокруг которого и последователей которого сосредоточивалась эта школа права, был Абу Ханифа. Главой юристов Хиджаза был Малик бин Анас, а после него
ас-Шафи’и.
Позднее группа религиозных ученых отвергла суждение по аналогии и его применение. Это были захириты. Они ограничили источники права до текстов и общего консенсуса ”.2
Продолжателями дела захиритов стали ханбалиты, сторонники правоведа Ахмада ибн Ханбала, которые также ограничивали собственное суждение до абсолютного минимума, полагаясь на провозглашенную им универсальность коранических текстов и Сунны во все времена и для всех народов. Такое сужение области применения рационального разума имело свои причины, но уже из сказанного выше очевидно, что основы мусульманского права со времени Пророка разрабатывались путем перехода от разницы во мнениях к общему консенсусу относительно тех или иных правовых норм и их приложений к реальной жизни. Поскольку ислам приходил в существующие уже общественные образования, а не на пустое место, целый ряд местных законодательных традиций (▒урф, адат), не противоречащих шариату, стал естественной частью шариата. Не случайно, что основатель первой и наиболее широко распространенной школы исламского права Абу Ханифа (699—767) по необходимости определил место адата в системе мусульманского права. Другим высочайшим достижением Абу Ханифы стало то, что с него началась письменная традиция мусульманского права и богословия в целом, поскольку до него предания и законы ислама просто заучивались наизусть, что чрезвычайно способствовало развитию памяти у арабов.
Интересно, однако, что, будучи для своего времени наиболее сведущим и подготовленным мусульманским юристом, величайшим знатоком Корана и хадисов, основателем школы, дошедшей в силу своей практичности и мировоззренческой широты до самых северных пределов исламской ойкумены, Абу Ханифа наотрез отказался применять свои знания на деле и предпочел смерть самой возможности совершить на практике юридическую ошибку. Это произошло, когда аббасидский халиф ал-Мансур (754—775) предложил ему место кади в новой тогда столице Халифата, Багдаде. Абу Ханифа отказался и был заключен в тюрьму, где вскоре и умер. Все причины и обстоятельства заключения Абу Ханифы неизвестны, однако, по всей видимости, его отношение к религиозному праву было столь богобоязненным, что сама возможность ошибиться в фактическом отправлении правосудия виделась ему смертным грехом, не имеющим оправдания перед Аллахом, тем более что он, по-видимому, опасался и давления властей в принятии юридических решений. И это при том, что Абу Ханифа был совершенно независим в финансовом отношении, поскольку являлся крупным и очень удачливым купцом, притом предельно честным. По рассказам, люди просто оставляли у его порога свой вклад в его дело с приложенной запиской, а затем точно так же получали свою прибыль, не встречаясь с Абу Ханифой и не заключая с ним никаких письменных договоров. И такой человек отказался судить других, хотя, казалось бы, имел на это право! Хороший урок для нынешних “знатоков шариата”, которые запросто, по политическим причинам судят людей, раздают фетвы и приговоры со ссылкой на Абу Ханифу и его ближайших учеников.
Исламское право, о котором мы говорим еще до того, как заняться практическими законами общественной и экономической жизни, отдает главенствующую роль коренным основам исламского понимания веры. Исходя из суннитского понимания вероисповедания, ал-Газали в своем знаменитом трактате “Эликсир счастья (Кимийа-йи са▒адат)”, обращаясь к мусульманам, говорит об утвержденности шариата на четырех столпах, а именно:
“Первый из них — в том, чтобы ты содержал себя украшенным религиозными отправлениями (▒ибадат), это — столп религиозных отправлений.
Второй — в том, чтобы ты удерживал свою жизнь и поступки согласно этике (адаб), это — столп поведения.
Третий — в том, чтобы ты сохранял свое сердце очищенным от непристойных черт натуры, являющихся губящими (мухлакат), это — содержание сердца в чистоте.
Четвертый — в том, чтобы ты украсил свое сердце пристойными качествами, это — столп воздвижения сердца (мунджийят)”.3
Таким образом, столп религиозных отправлений является в шариате первым и основополагающим. Без утверждения этого столпа никакие остальные законы и правила шариата не являются действенными, поскольку общество, не постигшее важности религиозных отправлений, не обладает нравственными качествами, позволяющими утвердить эти законы и правила. В первом и главном столпе шариата ал-Газали выделяет десять необходимых основ, постижение которых необходимо для каждого мусульманина и мусульманки:
“Основа первая: в налаживании убеждений;
основа вторая: в занятии поиском знания;
основа третья: в ритуальном очищении (тахарат);
основа четвертая: в отправлении намаза;
основа пятая: в отчислении в общину (закаат);
основа шестая: в соблюдении поста;
основа седьмая: в совершении паломничества;
основа восьмая: в чтении Корана;
основа девятая: в богопоминании и боговосславлении;
основа десятая: в соблюдении порядка вирдов4 и времени поклонения (▒ибадат)”.5
Как мы видим, поиск знания является второй основой религиозных отправлений — сразу после налаживания правильных убеждений о существе исламской веры.
И где же среди этих перечисленных основ ислама как религии Откровения — призыв к насилию во имя веры?! Откуда — через века — в исламе взялась Догма, для защиты которой насилие оказалось необходимым?
Ал-Газали, как и его великие предшественники, знал, что уже в самом символе веры, утверждающем единственность и единство Аллаха и пророческую стезю Посланника, содержится океан смыслов для людей разумеющих. Люди должны размышлять над своим нравственным выбором самостоятельно. Но во всяком поиске смыслов есть опасность уклонения от истины. Этот вопрос так и не был решен в исламе средних веков, да и сегодня его решение неочевидно.6 Ибн Хальдун в конце четырнадцатого века, рассказывая о формировании четырех главных школ исламского права (фикх), писал так:
“Именно эти четыре авторитета (то есть Абу Ханифа, Малик бин Анас, Ас-Шафи’и и Ахмад ибн Ханбал) признаны традицией в мусульманских городах. Связанные традицией люди предали забвению все остальные школы права, и ученые более не признают никаких разногласий в правовых мнениях. Специальная терминология различных наук чрезвычайно разрослась и усложнилась, и таким образом созданы препятствия, не позволяющие людям достичь уровня, на котором допустимо самостоятельное суждение (ижтихад). Существуют также опасения, что наличие разницы во мнениях может сказаться на недостаточно знающих людях, чье самостоятельное суждение и вера недостойны доверия. И ученые пришли к тому, чтобы объявить о своей неспособности применять самостоятельное суждение и постепенно заставить людей признать традицию вышеупомянутых четырех авторитетов и законоведов каждой из этих школ. Они запретили людям изменять что-либо в признанной ими традиции, поскольку это означало бы фривольность с их стороны. После того как основные учебники были правильным образом написаны и непрерывность их принадлежности к одной из школ была установлена, оставалось только передавать из поколения в поколение соответствующие законоведческие традиции, чтобы принадлежащие к одной из школ законоведы действовали в соответствии с традицией собственной школы. Сегодня законоведение означает только это и ничего больше”.7
Таким образом, следование традиции было сочтено более безопасным, чем порывы даже подготовленного разума к объяснению мира и места религии в мире. Так, постепенно, в историческом исламе была закрыта дорога к самостоятельности суждений. Все более слепое следование традиции без учета исторического и часто политического контекста и создало в ходе столетий Догму, в тисках которой живое Откровение ислама, ставшее достоянием относительно небольшого числа мусульман, заменялось внешней обрядностью и набором готовых ответов на все случаи жизни.
Чем глубже человек изучает ислам, тем яснее становится, что все сегодняшние проблемы этой великой религии проистекают именно из его подчиненности этой созданной людьми и политическими обстоятельствами Догме, а вовсе не из догматов ислама или законов шариата. Особенно ясно это становится, если мы обратим внимание на такое сущностное понятие ислама, как джихад, которое сегодня известно едва ли не всем и о котором практически никто не знает правды. Так что же это такое?
3. Джихад и “джихадизм”
Отметим, что даже в полном варианте “Большого фикха” Абу Ханифы, то есть свода законов, где перечисляются истинные верования и обязанности мусульман-суннитов ханафитского толка, к которым принадлежит подавляющее большинство мусульман России, нет ни слова о джихаде. Более того,
в книге ученика Абу Ханифы и одного из главных авторитетов в области ханафитского права Абу Йусуфа “Китаб ал-Харадж”, освещающей практически все вопросы, связанные с мусульманским правом, слово “джихад” встречается только трижды и всегда в связи с другими правовыми положениями и определениями.
Между тем радикалы от ислама провозглашают, что джихад, понимаемый ими как кровавая и беспредельная война против всякого, с их точки зрения, инакомыслия, является главной обязанностью мусульманина. Это, конечно, подтасовка понятий, достойная карточных шулеров, но благодаря ей категория джихада приобрела совершенно несвойственные ей черты агрессивности и применяется к любым военным действиям, которые ведут мусульмане даже меж собой! Для радикальных кругов политического ислама такой джихад стал едва ли не главным столпом веры, оправдывающим любые, самые низменные цели “во имя и от имени ислама”. Думается, однако, что люди, преследующие эти цели и проливающие ради этого реки крови, даже и не задумываются о том, что такое истинный джихад. Да и есть ли им время задумываться — думать самостоятельно их как раз никто не учил.
Слово “джихад” действительно неоднократно возникает в Священном Коране — но всегда в значении “усердствовать на пути Аллаха”. Нигде в Священном Коране джихад не может быть истолкован как “война вообще” или “война во имя распространения веры”:
“И усердствуйте об Аллахе (достойным Его) усердием. Он избрал вас и не возложил на вас в религии никакого затруднения. Следуйте вере отца вашего Авраама” (22:79).8
“А те, которые усердствуют о Нас, — непременно, Мы наставим их на путях Наших. И, воистину, Аллах, несомненно, с благодетельными” (29:70).
Очевидно, что понятие “усердствовать об Аллахе” не могло быть однозначно связано с вооруженной борьбой уже хотя бы потому, что разрешение обороняться с помощью оружия от язычников Мекки было дано Пророку кораническим откровением лишь после эмиграции в Медину, то есть через тринадцать лет после первых призывов “усердствовать об Аллахе”. Даже тогда, когда малочисленная мусульманская община Медины была вынуждена обороняться от военного наступления мекканцев, Коран самым четким образом ограничивал круг разрешенного насилия исключительно оборонительными действиями и при этом объяснял, почему дается такое разрешение:
“<Разрешено сражаться> тем, которые были изгнаны из домов <своих> без права, только за то, что они говорили: └Владыка наш — Аллах“. И если бы не защита Аллаха одних людей посредством других, то, несомненно, разрушены были бы монастыри, и церкви, и синагоги, и мечети, в которых много поминается имя Аллаха” (22:41).
И далее, продолжает Священный Коран словами Аллаха, позволение сражаться дано
“Тем, которые, — если упрочиваем Мы их на земле, — выстаивают Молитву, и платят закаат,9 и приказывают одобряемое, и запрещают порицаемое. И Аллаху принадлежит исход всех дел” (22:42).
В Коране можно различить два вида джихада, первый и главный из которых состоит в духовной борьбе против собственных несовершенств и низменных желаний, а также в распространении ислама посредством пера и устной проповеди, и называется “Великий джихад”, или Джихад Акбар.
Второй вид джихада, Джихад Асгар, это “малый джихад”, состоит в оборонительных действиях против тех, кто стремится уничтожить твою веру. Противник в Коране часто именуется словом “неверные”, но коранический контекст всегда имеет в виду мекканских язычников, целью которых было уничтожить мусульман и ислам. Это понятие, как и множество других, нельзя распространять на любого противника, с которым приходилось сталкиваться мусульманам в истории, хотя искушение, конечно, велико.
Исторически политика всегда использовала религию, создавая вместо чистой и подлинной веры — религиозную идеологию. Разница между ними очевидна — идеология всегда преследует мирские цели. Насилие именем религии — это всегда следствие идеологии, а не веры. Для примера — никто ведь не называет христианство религией насилия из-за следующих слов Иисуса: “Не мир принес Я, но меч”. Конечно, религию и религиозную идеологию смешивать легче всего, но это как раз та простота “черно-белого”, которая хуже воровства. Приложение умственных усилий в постижении ислама — это деяние не желательное, но совершенно необходимое. Посему продолжим.
В кораническом контексте слово “фитна”, переводимое как “смута”, означает “религиозное принуждение или религиозные гонения”. Коран в нескольких местах указывает, как следует вести эту священную оборонительную войну, в которой недопустимо уничтожение мирных жителей и их собственности:
“И сражайтесь с ними, пока не будет больше смуты, и <пока> религия не будет <только> ради Аллаха, а если они прекратят, то нет притеснения, кроме как притеснителям” (2:194).
“И боритесь с ними, пока не будет больше смуты <принуждения>, и религия не будет полностью посвящена Аллаху. Но, если они прекратят преследования, истинно, Аллах бдителен к делам их. И если они воздержатся, то, воистину, Аллах — Видящий то, что они делают” (8:40—41).
Отсюда следует, что мусульмане должны сразу прекратить свою оборонительную войну, как только противник прекращает религиозные преследования, — такова правда ислама как веры. Очевидно, что в ходе войны сделать это трудно, поскольку всегда остаются сомнения в намерениях противника. Именно поэтому Коран и замечает, что Аллах видит все и является наилучшим Защитником, и, прекращая оборонительную войну, мусульмане должны полностью положиться на защиту Аллаха.
Таким образом, “малый джихад”, который мусульмане вынуждены вести в случае религиозных гонений, должен всегда и всюду пониматься не в смысле политической целесообразности, но исключительно в контексте искренней и живой веры, когда Бог является не умозрительным или метафорическим, но самым активным участником действия. Вне этого сознания, то есть при трансформации “борьбы за выживание веры” в политическую борьбу, категория джихада попросту перестает быть уместной.
Сам Святой Пророк ислама абсолютно точно различал категории “малого” и “большого” джихада. Мусульмане бывают вынуждены вести “малый джихад”, даже если “сражение им ненавистно” (2:217), но главный джихад
в жизни мусульманина — это “Великий джихад” с помощью Корана:
“Так не повинуйся же неверным и борись с ними посредством этого <Священного Корана> великим джихадом <великой борьбой>” (25:53).
Из собраний хадисов также следует, что сам Пророк глубоко понимал и проповедовал именно “Великий джихад”, считая его своим главным приоритетом по сравнению с “малым джихадом”:
“Рассказывают, что однажды, возвращась с битвы, Святой Пророк сказал: └Слава Аллаху, что вы вернулись невредимы из малого джихада в Великий джихад <в борьбу против собственных несовершенств и недостойных желаний>“”.
История мусульманства как практического воплощения исламских установлений в реальной жизни, конечно, не является историей идеального религиозного сообщества. Как мы уже видели, ряд установлений ислама с течением лет и веков преломлялся через призму фактических политических событий и происшествий, пока дело не дошло до того, что даже война между Ираном и Ираком стала трактоваться как джихад. Тем не менее в раннем исламе мусульмане были крайне осторожны с применением этого термина даже во времена великих завоеваний. В борьбе с двумя сверхдержавами той эпохи, Византией и Персией, логика военных действий действительно привела мусульман на берега Каспия, а также Индийского и Атлантического океанов, однако неверным было бы представлять начало этих войн как результат агрессивных намерений мусульман.
История свидетельствует, что в 9 году Хиджры (631 год от Рождества Христова) Византия собиралась напасть на Медину с территории Сирии в союзе с пограничными арабскими племенами Салих, Гассан, Джазам и другими, задолго до пришествия ислама принявшими христианство. С развитием ислама в Медине эти сирийские племена стали рассматривать новую веру как опасную христианскую ересь и несколько раз нападали на мусульманских послов, грабя и убивая их. Это привело к битве при Мутахе в 8 году Хиджры, в которой участвовал сам Пророк. В 9 году Хиджры Пророк выступил с армией, чтобы предупредить готовящееся нападение на Медину (эта битва не состоялась), а в 11 году, перед своей кончиной, отправил сирийскую экспедицию во главе с Усамой бин Зайдом с целью предотвратить неминуемое нападение арабских христианских племен на мусульман. Словом, к моменту избрания Абу Бекра первым халифом ислама проблема выживания мусульманской общины перед лицом могущественнейших врагов уже стояла ребром.
Однако даже в этой ситуации, когда превентивный удар по противнику, намеревающемуся уничтожить именно веру и религиозную систему ислама, мог бы считаться джихадом, Абу Бекр напутствовал посылаемые в Сирию войска таким образом:
“Кто бы из вас ни был убит, он будет считаться мучеником веры, а тот, кто вернется невредимым, будет удостоен почестей в качестве защитника веры”.10
Если бы этот превентивный поход был, в понимании Абу Бакра и других мусульман, подлинным джихадом, халифу не пришлось бы говорить, что мусульмане отправляются “как бы в джихад”. Напротив, он сказал, что, хотя эта военная экспедиция и не является в прямом смысле джихадом, она равноценна джихаду по своей важности в деле защиты веры. Напутствие “сражайтесь отважно и самозабвенно, как если бы вы сражались в джихаде” вовсе не означает, что даже эта необходимая военная мера была джихадом в понимании первых мусульман, во времена которых якобы так стремятся возвратиться апологеты нынешнего политического “джихадизма”.
Возвращаясь к временам Абу Ханифы и его учеников, мы видим, что даже Абу Йусуф, известный в истории своим потаканием власть имущим, то есть реальной политике государства, не часто употребляет понятие “джихад” в своем трактате “Китаб ал-Харадж”, написанном по повелению халифа Харуна ал-Рашида. Аббасидское государство к тому времени набрало уже такую мощь, что с ним почтительно считалась не только Византия, но и вновь образованная на западе Священная Римская империя во главе с Карлом Великим. Таким образом, проблема защиты веры от гонений и преследований стояла перед мусульманами уже не так остро, как в первые годы ислама. Конечно, в сражениях с Византией, когда последней удавалось отвоевывать утраченные в прошлом владения или занимать мусульманские земли, вопрос гонений на мусульман неизбежно возникал вновь, и тогда отвоевывать эти территории приходилось иногда и под лозунгом джихада. Впоследствии, когда понятие “сражаться самоотверженно, как при джихаде” слилось в умах мусульманских владык и полководцев с понятием “вести джихад”, категория джихада начала девальвироваться, как и многие другие положения ислама, но в трудах Абу Йусуфа и, надо полагать, самого Абу Ханифы джихад все еще имеет подобающий этой исламской обязанности религиозный смысл.
Первое упоминание джихада в книге Абу Йусуфа — это упоминание в связи с тем, что, по собственным словам Пророка (мир и благословение Аллаха да пребывают с ним), поминание Аллаха является для мусульманина обязанностью высшей, чем джихад. “Так он сказал трижды, — замечает, обращаясь к Харуну ал-Рашиду, Абу Йусуф, — а между тем, о, повелитель правоверных, благостное значение джихада поистине велико и награда за него обильна”.11
Второе упоминание джихада связано в книге Абу Йусуфа с введенным вторым праведным халифом Омаром законом, по которому завоеванные земли остаются в совокупном пользовании всех мусульман, а не разделяются между отдельными людьми. Это совокупное пользование обеспечивается налогом “харадж”, главным государственным налогом, юридическим тонкостям которого и посвящена книга Абу Йусуфа. Подтверждая с легальной точки зрения правоту Омара и говоря, что “иначе нельзя было бы назначать людям жалованье и пайки, так что ас-Сугур (владения на границе с Византией) не был бы населен, а армия не была бы сильна для походов джихада”, Абу Йусуф далее объясняет, что в данном случае он имеет в виду под джихадом: “И чем же защититься от возвращения неверных в свои пределы, если не будет там тех, кто может сражаться, и тех, кто получает воинское довольствие?”12
И, наконец, третье упоминание о джихаде в этом трактате, отражающем в общем и целом всю систему ханафитского мировоззрения, восходящую к самому Абу Ханифе, также говорит о значении джихада как “подвижничества” на благо мусульман, которое понимается гораздо шире, чем защита ислама военными средствами. Суть этого упоминания содержится в эпизоде, когда один из сподвижников Пророка, назначенный на сбор налогов, обратился к халифу Омару с просьбой отправить его в джихад, на что Омар ответил вопросом: “А разве ты не находишься уже в джихаде?”13 Омар не отпустил этого человека, Суфьяна бин Малика, с его трудной должности, поскольку в его глазах правильный и справедливый сбор налогов был одним из видов джихада как “усердствования об Аллахе”.
4. Мусульмане против мусульман
Само Божественное Откровение, содержащееся в Коране, гораздо более соответствует современной картине функционирования вселенной, чем закосневшие убеждения, на которых зиждется понимание ислама среди большинства мусульман. Как же сами верующие мусульмане объясняют историческое оскудение своей цивилизации, которая в течение многих предшествовавших столетий не имела себе равных в мире? Где бы, в какой бы мусульманской стране ни был бы задан этот вопрос — скорее всего будет получен один и тот же ответ, а именно: “Мусульмане потерпели ущерб потому, что отошли от правильной веры, перестали жить по требованиям шариата, прилепились душой к нововведениям и утратили нравственные ориентиры, а с ними и чувство исламской общности, после чего Западный мир, не имеющий никаких принципов, кроме жажды наживы, победил и закабалил их”. В этом ответе, каким бы наивным он ни показался, есть, как мы уже видели, изрядное зерно истины. Однако поспешные исторические выводы, которые делают некоторые мусульмане из вышесказанного, достаточно противоречивы. “Нужно вернуться к шариату времен Пророка, — говорят они, — нужно всячески проповедовать идею джихада как священной войны против Запада, чтобы собственным мученичеством ускорить ход мусульманской истории и установить └божественный порядок вещей“, венцом которого является обещанное в Коране историческое торжество ислама над всеми остальными земными идеологиями”.
Нужно, однако, знать, что стремление к мученичеству, ставшее за последние десятилетия целой фабрикой террористических самоубийств, движется не только силой отчаяния палестинцев, вынужденных на протяжении поколений ютиться в нечеловеческих условиях лагерей для беженцев, но и околоисламской идеологией, ярким теоретиком и представителем которой являлся уже упомянутый в начале статьи Маулана Маудуди, пакистанский богослов и создатель движения “Джамаати Ислами”, убеждения которого легли впоследствии в том числе и в основу мировоззрения афганских талибов. Однако понять эту идеологию и всю ее историческую гибельность невозможно, если не обратиться к пониманию таких ее догматических “столпов”, как “отступничество от ислама”, которое, по мнению Маудуди и едва ли не большинства нынешних мусульманских богословов, якобы должно караться смертью.
Ниже попробуем показать, насколько такое понятие об исламе не соответствует духу самого ислама как Божественного Откровения. Но нельзя не упомянуть о том, что подобное догматическое богословие, круто замешанное на политических амбициях его теоретиков, предлагается вниманию российских мусульман уже с конца восьмидесятых годов прошлого века, и мало кто понимает, какую разрушительную силу несет в себе этот религиозный “политпросвет”, который противоречит сам себе на каждом шагу.
Вот, например, лежащая, по Маудуди, в основе “идеального исламского государства” идея “смерти за отступничество”, которой якобы подлежит всякий человек, отказавшийся от ислама как религии. Сразу встает вопрос, что значит — “отступить от ислама”? С точки зрения теоретиков типа Маудуди, это не только перестать верить в Аллаха и пророческую стезю Святого
Пророка, но и нарушать установленный догматический образ мыслей и прибегать к иным, чем положено, толкованиям Корана и Сунны. Но где образец “правильного” толкования, если сегодня в мире ислам, как и предвидел Святой Пророк ислама, разделился на 73 различных толкования, которые во многом не согласны друг с другом? Каждый из них достаточно легко называет людей, не согласных с его религиозными концепциями, “еретиками” и “неверными”, утверждая, что своими верованиями они “отступили от ислама”. Можно себе представить, какую резню затеяли бы сторонники “казни за отступничество”, получи они неограниченную политическую власть, к которой так стремятся!
Не приходится забывать, что в мире, хотя бы и на севере Пакистана, еще много старорежимных медресе, в которых учат не столько думать, любить и сострадать, сколько слепо следовать указаниям. Казалось бы, достаточно задуматься, и само нравственное чувство подскажет человеку, что религия существует ради любви и сострадания к ближнему, а не ради псевдорелигиозной муштры, противной и сердцу и разуму. Однако “смерть за отступничество” — это лишь самая крайняя форма другого распространенного явления в современном исламском мире, а именно, чувства превосходства многочисленных сект и школ, каждая из которых считает себя “единственно правильным мусульманством”, а всех других, соответственно, полагает отступниками в той или иной форме. Эта приверженность лишь собственным представлениям об исламе, порою расходящимся с остальными лишь в малых деталях, и служит, наряду со слепым национализмом, главной причиной сегодняшнего раскола в мире ислама.
Но где же тогда “правильный” ислам? Существует ли он вообще?
Когда в исламе возникают такие болезненные вопросы, наилучшим средством исцеления от мучительных поисков и сомнений является пример того одного-единственного “правильного” мусульманина, которого считают таковым даже те, кто не соглашается с остальными ни в чем больше. Это, конечно же, сам Святой Пророк ислама Мухаммад Мустафа (да пребывают с ним мир и благословения Аллаха). Кого же он считал “правильными” мусульманами?
Предельная верность духу Корана, величайшая духовная проницательность и гениальные свойства руководителя, которыми обладал Пророк, видны и в этой сфере его деятельности. Для него мусульманами были все те, кто искренне исповедовал единство Аллаха, соблюдал пять главных заповедей ислама и всеми силами стремился к праведности, — и только. Все те измысленные в последующие века ислама условия, якобы определяющие понятие “мусульманин”, были чужды Святому Пророку, который выше всего ставил искреннюю жертвенность и выражающую в конкретных деяниях праведность человека. Он, как и все пророки, знал, что праведность и исходящая от нее благость не нуждаются в удостоверении со стороны жрецов: ее всегда видят и чувствуют люди. Что касается определения, то известно, что он однажды сказал: “Составьте для меня список тех, кто считает себя мусульманами”. Именно “считает себя”, а не “кого считают”!
В этом смысле мусульманин — этот тот, который может со всей искренностью произнести единственный в исламе символ веры (шахада): “Ля Иллаха Иль Аллахи Мухаммад Ар-Расуль Уллахи”, то есть “Никто и ничто не достойны поклонения, кроме Аллаха, и Мухаммад — Посланник Его”.
Нельзя, однако, не признаться, что, несмотря на этот освященный авторитетом Пророка критерий, история всемирного мусульманства свидетельствует о бесчисленных гонениях, которые обрушивали сами мусульмане на других мусульман из-за расхождений в вопросах толкования веры. Будучи весьма терпимы к любым другим вероисповеданиям, мусульмане уже к середине девятого века погрязли в спорах о “кодексе истинно верующего”.
Кого же терзали за мнимое отступничество и неортодоксальность так называемые “правильные” мусульмане той или иной эпохи? Список этот просто потрясает — потому что сегодня эти люди, сами имена которых являют собой историческую славу ислама, считаются образцами истинных мусульман. Помимо длинного списка мусульман древности, ставших жертвами и мучениками своих убеждений, история ислама в России хранит имена и более близких нам по времени людей, чудом избежавших казни за свою любовь к истине. Наиболее ярким примером среди них является Габденасыр Курсави, блестящий знаток мусульманского богословия и отважный борец против наносной догматики, которого суд ортодоксальных мулл во главе с эмиром Бухары приговорил к смерти за утверждения, по сути сводящиеся к тому, что всякий ответственный мусульманин вправе самостоятельно размышлять над глубинами своей веры. Судьба Курсави, так же как судьбы других мусульманских реформаторов и просветителей, неизбежно приводит на ум давнее высказывание Святого Пророка ислама, которое, кстати, приводит Ибн Хальдун в конце первого тома своего “Введения в историю”, говоря о учителях веры и муфтиях:
“Вероучители и муфтии должны обладать в самих себе сдерживающим влиянием, которое подсказывало бы им не касаться предметов, в которых они не слишком хорошо разбираются, чтобы не вводить в заблуждение тех, кто спрашивает об истинном пути, и не заставлять спотыкаться тех, кто просит у них руководства. Предание гласит: └Те из вас, кто смелее всех раздает фетвы, прямее всех направляются в ад“”.14
Между тем одним-единственным преданием, на котором основывается идея “смерти за отступничество”, является хадис, гласящий, что Пророк однажды якобы сказал: “Казни любого, кто отрекается от своей религии”. Мало того, что этот хадис противоречит всему, что говорит о переходе из одной веры в другую Священный Коран, который полностью утверждает в этом смысле свободу совести. Но в указанном предании говорится даже не об исламе, но о всякой вообще религии, то есть переход из любой другой, даже языческой религии в ислам должен также караться смертью?! Всякие ссылки на историю ислама в этом смысле неубедительны, поскольку случаи наказания за отступничество в этой истории вообще чрезвычайно редки и практически всякий раз представляли собой либо самодурство того или иного властителя, либо уголовное наказание за сопутствующее нерелигиозное преступление. В любом случае религиозное насилие в истории ислама если и встречалось, то в гораздо меньших масштабах, чем религиозное же насилие католической или кальвинистской инквизиции. “Уложение 1649 года” царя Алексея Михайловича Тишайшего, будучи сводом законов для Российского государства и в XVIII веке, не только оправдывает религиозные казни, но и начинается с главы “О богохулниках и церковных мятежниках”:
“Буде кто иноверцы, какие ни буди веры, или и русской человек, возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождьшую Его Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или на честный крест, или на Святых Его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сышется про то допряма, и того богохулника обличив, казнити, зжечь”.
Что же касается прямого отступничества, то и здесь “Уложение” в главе 22, статье 24, говорит как о свободе совести, так и о свободе проповеди веры:
“А будет кого бусурман какими нибудь мерами насильством или обманом русскаго человека к своей бусурманской вере принудит, и по своей бусурманской вере обрежет, а сышется про то допряма, и того бусурмана по сыску казнить, зжечь огнем безо всякого милосердия. А кого он русского человека обусурманит, и того русскаго человека отослать к патриарху, или к иной власти, и велети ему учинити указ по правилам Святых Апостол и Святых Отец”.
Для тех, кто полагает, что церковное милосердие, к которому отсылается в данном случае переменивший веру, было более милостиво, чрезвычайно полезным чтением были бы писания Иосифа Волоцкого, где он, ссылаясь на практику светских властей и на святоотеческие книги, прямо обрушивается на еретиков и отступников своего времени, то есть рубежа пятнадцатого-шестнадцатого веков:
“В священных правилах, относящихся к гражданским законам, о неверных и еретиках говорится так: те, кто сподобились святого крещения, но отступили от православной веры и стали еретиками или совершали жертвы эллинским богам, подлежат смертной казни. Если еврей дерзнет развратить христианскую веру, подлежит отсечению головы. Если же манихеи или иные еретики, ставшие христианами, начнут потом поступать и рассуждать по-еретически, да будут усечены мечом; а кто знает об этом и не предает их казни, тоже подлежит смертной казни… Зачем же утверждать, что не подобает осуждать ни еретика, ни отступника? Ведь из сказанного понятно, что подобает не только осуждать, но и предавать лютым казням, и притом не только еретиков и отступников: и сами православные, узнавшие о еретиках или отступниках, но не предавшие их судьям, подлежат смертной казни”.
Мы не станем заглядывать глубже в трагическую историю религиозной нетерпимости христианского мира, поскольку предметом нашего обсуждения является ислам. Единственное, что хотелось бы добавить в этой связи: историю борьбы с отступничеством и ересью в любой религии следует рассматривать в координатах политической истории. Ни одна религия не являлась нетерпимой в своих истоках. Поэтому и споры об отношении к инакомыслящим продолжались и продолжаются как в древние времена, так и сегодня.
Сам Пророк, долгом которого было, согласно Корану, “только передать послание”, никого и никогда не казнил за отступничество, которое было вполне распространенным явлением, поскольку люди и в дни Пророка принимали ислам не только по внутреннему убеждению, но и из сиюминутной выгоды: люди есть люди. Такая казнь не только противоречит духу ислама с его знаменитой формулой “в вере нет принуждения”, но и прямо узурпирует вышеуказанное исключительное право Аллаха на наказание неверующего. Образ действия Пророка и четырех праведных халифов был законом для мусульман, даже если этот закон и нарушался в отдельных случаях по причинам не религиозного, но вполне человеческого свойства. И, однако, легенда о казни за отступничество кочует не только по страницам книг представителей политического богословия вроде Маудуди, но и как нечто само собой разумеющееся появляется в ученых трудах российских и западных знатоков ислама.
Здесь и сейчас автор только хочет повторить, что само по себе исламское Откровение в том кораническом виде, как его понимал сам Пророк и близкие к нему люди, в том числе и первые халифы, совершенно отвергает всякое насилие и принуждение в делах веры.
Парадоксальность ситуации состоит в том, что мусульмане России, которых так стремятся “просветить” последователи Абдул Ваххаба и Маудуди, являются, согласно доминирующему представлению об отступничестве, самыми настоящими отступниками, коль скоро в течение семидесяти пяти лет безропотно принимали атеистическую идеологию и все связанные с этой идеологией последствия, не изжитые многими и сегодня. Однако фактический запрет на религиозные отправления, существовавший в СССР, не помешал мусульманским народам, в какой-то мере соблюдая нравственно-культурные заветы ислама в отношении семьи, уважения к старшим и так далее, познавать мир в его единстве в научно-образовательном смысле, что, с точки зрения коранического Откровения, является долгом всякого мусульманина. Уровень образованности среднего человека, достигнутый в СССР за годы “отступничества”, сегодня позволяет ему понимать ислам гораздо глубже и эффективнее, чем уровень мировоззренческих представлений тех мусульман, которые пытаются всячески заставить “российского собрата” вновь поверить в средневековое схоластическое богословие как якобы “правильно соответствующее понятиям ислама”. Для того чтобы принять это богословие, однако, российскому мусульманину нужно под страхом “отлучения и отступничества” не только отказаться от задавания неудобных вопросов, но и забыть все, чему его учили в школе или университете, в частности законы физики, астрономии и элементарной логики. Такое “религиозное просвещение” на деле оборачивается простым обозначением “запретных зон”, наличие которых убивает сущностную логику Откровения, направленную на самое широкое познание человеком мира и своего места в этом мире по отношению
к Богу и другим людям — таким же творениям Бога, как он сам.
Как бы то ни было, логика Откровения не слишком много значит для людей, стремящихся, подобно Маулане Маудуди, “исправить мир” под исламскими лозунгами, но исправить, увы, не религиозными, а политическими средствами. Принципиальная разница между религией и политикой заключается в том, что в политике нравственность и понятие праведности по необходимости отступают на второй и третий план, тогда как в религии единственным понятием, дающим право на руководство, является степень праведности человека. Мусульмане, которые считают религиозное насилие допустимым, не отдают себе отчета в том, что использованная Мауланой Маудуди марксистско-ленинская идея “ускорения истории” и постулат “цель оправдывает средства” принципиально чужды исламу — еще и потому, что ислам категорически запрещает как самоубийство, так и любую агрессию по отношению к остальному человечеству.
В этом смысле чрезвычайно важным становится вопрос о религиозной терпимости ко всякому инаковерию, некогда бывшей отличительной чертой ислама, но сегодня, благодаря трудноразличимости религии и политики, превращающейся в исламе в свою противоположность не только по отношению к христианам и индусам, но и по отношению к инакомыслящим в собственной среде. Справедливости ради следует отметить, что эта нетерпимость, далеко не главенствующая, но все же существующая в догматической и экстремистской части общемусульманского спектра, всячески раздувается наиболее громогласными средствами массовой информации мира, еще более ожесточая отношение мусульман к Западу и навязывая ту мысль, что терпимость как культурно-религиозный феномен изначально присуща только западному либеральному, по определению “христианскому” мировоззрению.
Ведь не секрет, что в политическом угаре, спровоцированном постулатом о неизбежности “последнего столкновения цивилизаций”, ислам в умах едва ли не большинства людей планеты сделался самой что ни на есть нетерпимой религией, тогда как нынешняя цивилизация Запада, которую, надо думать, только простец назовет христианской, выставлена как идеал религиозной терпимости. После дела Салмана Рушди, практики самоубийственных взрывов в Палестине и в особенности после разрушительного теракта в Нью- Йорке 11 сентября 2001 года кажется немыслимым, что религиозная терпимость стала свойственна западной цивилизации совсем недавно. Все утверждения о терпимости ислама, проистекающей из его религиозного откровения, отметаются не-мусульманами как пристрастные, но вот цитата из созданного в 1930-е годы труда британского историка-философа Арнольда Тойнби (1889—1975) “Изучение Истории”15:
“Истинной мотивацией религиозной терпимости является признание того, что все религии представляют собой различные пути к общей для всех духовной цели, и, хотя некоторые из этих путей могут оказаться более развитыми и правильными, любое преследование └неправильной религии“ со стороны так называемой └правильной“ религии противоречит самой природе этой же самой религии, коль скоро, открыв гонения, └правильная“ религия становится неправильной и начинает отрицать свои же собственные основы.
По крайней мере в одном примечательном историческом случае именно такой терпимости учил своих последователей сам Пророк. Мухаммад предписал религиозную терпимость в отношении иудеев и христиан, которые подчинились светской власти ислама, и предписал исключительно на том основании, что эти две не-мусульманские общины принадлежали, как и мусульмане, к └Людям Писания“. Чрезвычайно много говорит о религиозном духе, оживлявшем ранний ислам, и то, что и без особенного указания Пророка такая же религиозная терпимость проявилась на практике по отношению к зороастрийцам, которые подпали под власть мусульман.
Религиозная терпимость, к которой стало приходить западное христианство во второй половине семнадцатого века, проистекает из гораздо более циничных настроений. Эту терпимость можно назвать └религиозной“ только в том смысле, что это была терпимость к самому существованию религий, и, если мы взглянем на ее мотивы, ее можно скорее назвать └нерелигиозной“ терпимостью”.
Можно привести массу исторических примеров, показывающих, что откровение ислама никогда не проповедовало физического и духовного насилия в делах веры, и это понимание было несомненным законом шариата даже тогда, когда законотворчество ислама было еще в самом своем зачатке. Однако на исторические примеры, как советовал еще Ибн Хальдун, следует смотреть в свете тех условий и понятий, которые существовали тогда в мире и в той стране, где разворачиваются эти события. Судить то или иное явление с точки зрения современного человека — лукавый прием, хотя им пользуются сплошь и рядом, едва разговор заходит об исламе.
Однако мы имеем и подлинное историческое свидетельство. Договор Пророка с христианами — это подлинный исторический документ, хранящийся в Стамбуле и заверенный отпечатком руки Пророка. Древнюю копию этого указа о веротерпимости автор имел счастье видеть в средневековом монастыре Святой Екатерины на Синае и приводит его ниже полностью
в собственном переводе:
“Это указ, написанный по повелению Мухаммада сына Абдуллы, Пророка Аллаха, Предостерегающего и Носителя Благой Вести, с тем, чтобы идущие вослед не искали себе оправданий.
Я повелел записать сей документ для христиан Востока и Запада, для тех, кто обитает вблизи, и для жителей дальних земель, для христиан ныне живущих и тех, кто придет после них, для христиан нам лично известных и тех, кого мы не знаем.
Любой мусульманин, будь он монархом или простолюдином, преступающий и нарушающий сей указ, будет сочтен преступившим Божий Завет и согрешит против Божьего Обетованья и таковыми деяньями навлечет на себя гнев Аллаха.
Я сим обещаю всякому монаху и страннику, взыскующему нашей помощи в лесах, пустынях или местах населенных, или в местах поклонения Богу, что враги его будут отбиты мной, моими друзьями и помощниками, моею родней и каждым из тех, кто исповедуется в том, что следует мне, и мы всюду обещаем им нашу защиту, ибо они суть участники моего Завета с Аллахом.
И я охраню сих завещанных мне от всяких гонений, увечий и преследований со стороны их врагов в ответ на подушный налог, который они согласились платить. Если же они предпочтут защищать себя и свои владения сами, они обладают сим правом, и в отношении этого права никто не принудит их ни к каким неудобствам.
Ни единый епископ не будет изгнан из своей епархии, ни единый монах из своей обители, ни единый священник из храма и ни единый паломник не встретит препятствий на пути поклоненья. Ни одна из церквей и других христианских храмов не подвергнется разоренью или уничтоженью. Ни единый камень из церковных строений не пойдет на строительство домов и мечетей, и любой мусульманин, преступивший этот запрет, сочтется отступившим от Бога и Пророка Его. Епископы и монахи не подлежат обложенью налогами, живут ли они в лесах и на реках, на Западе или Востоке, на Севере или Юге. В сем я даю им свое слово чести. Отныне они живут под охраной моего обещания и завета и пользуются совершенной защитой от всяких мирских неудобств. Всякая помощь будет предложена им в деле починки церквей. Они сим освобождаются от военного дела. Они отныне живут под защитой мусульман.
Никто да не преступит указаний сего документа до самого Судного дня.
Мухаммад, Вестник Аллаха”.
5. “Примиряйте между собой братьев ваших”
Умение делать из радужной картины мира “черно-белую” ныне широко распространилось как в исламском мире, так и вне его. Если у неисламского мира задача состоит в том, чтобы сделать из ислама пугало для человечества, но внутри самого мира ислама политиканы и радикалы от ислама видят ее в первую очередь в том, чтобы держать народ в состоянии религиозной безграмотности, не допуская самостоятельности даже нравственных суждений. Таким образом и промываются мозги людей, и без того обозленных социальной несправедливостью в своих странах.
В общем-то, для того чтобы любую религию представить религией зла, нужно просто подтасовать религиозные понятия, догматически и буквалистски вырвав их из контекста реальной жизни. Первые века ислама показывают, что ислам и его юриспруденция, шариат, всегда учитывали как общественные перемены в прошлом и настоящем, так и “адат” — местное традиционное право. Более того, ислам добился самых высоких своих свершений тогда, когда каждый мусульманин обладал полной свободой веры и не был стесен никакими тисками Догмы. И тогда и ныне главным стержнем и главной ценностью ислама была и остается добровольность вероисповедания:
“В религии нет принуждения. Воистину, ясно отличилось наставление от заблуждения. Тот, кто отвергает сатану и верует в Аллаха, воистину, держится он за крепкую рукоять, которая не сломается. И Аллах — Всеслышащий, Всезнающий!” (2:257)
О добровольности веры здесь говорит словами Священного Корана Сам Всевышний. Спрашивается — какое право имеют иные “знатоки ислама” толковать ислам как религию, которая дает право не только на религиозное принуждение, но и на убийство во имя такого принуждения невинных людей, в том числе мусульман?! Эту человеконенавистническую идеологию, презирающую саму суть человека как венца творения и воплощения свободы совести, они называют исламом и настаивают на том, чтобы люди принимали эту ненависть под личиной религии безо всяких вопросов и самостоятельных нравственных оценок?!
А мы все же спросим: почему местническое, мекканское учение Ибн Ханбала, которое до его идеологической разработки Ибн Ваххабом (ваххабизм) оставалось местническим даже во времена высшей славы ислама в восемнадцатом—девятнадцатом веках, теперь навязывается всему миру силой оружия? Не потому ли, что такие течения могут подкупать или запугивать своей материальной мощью людей, которые готовы потом — из страха или политической корысти — промывать мозги социально обездоленной и обозленной “двойными стандартами Запада” молодежи? Эта материальная мощь подкупа не желает допустить никакого широкого и гласного обсуждения внутренних исламских проблем — потому-то и не идет в мире самая необходимая богословская дискуссия об истинной сути джихада и “отступничества”, потому только и не осуждается во всеуслышание искажение этой сути! Считается даже, что такое обсуждение якобы кощунственно, — и это при том, что в мире существуют 73 различные исламские школы, не согласные между собой в деталях вероучения, но уверенные в своей исключительной правоте.
Как мы видели, понятие “джихада” предельно искажено в сегодняшнем мире. Национально-освободительная, любая другая политическая война не является и не может являться джихадом, но сегодня все военные действия, праведные и неправедные, называют именно джихадом. На этом и основан “джихадизм”, который является не религиозной, но сугубо политической идеологией, которая, вопреки терпимости и милосердию ислама, проповедует исключительность одного миропонимания над всеми другими.
Для тех, кто не счел нужным прочитать все вышесказанное, приведем лишь выборку коранических цитат. То, что террорист-самоубийца убивает и самого себя, не только не оправдывает его действий, но и прямо посылает его в ад — так говорит Священный Коран.
“И не убивайте самих себя. Воистину, Аллах милосерден к вам” (4:30).
“И расходуйте на пути Аллаха, и не ввергайте <себя> своими руками в погибель, и благодетельствуйте — воистину, Аллах любит благодетельных!” (2:196).
“Нет притеснения, кроме как притеснителям” (2:194).
Уже из этих трех аятов видно, что ислам настрого запрещает взрывать самолеты — убивать людей посредством самоубийственных терактов.
В заключение отметим, что истинный джихад, согласно Священному Корану, ведется в защиту не одного ислама, но всех вероучений мира:
“<Разрешено сражаться> тем, которые были изгнаны из домов <своих> без права, только за то, что они говорили: └Владыка наш — Аллах“. И если бы не защита Аллаха одних людей посредством других, то, несомненно, разрушены бы были монастыри, и церкви, и синагоги, и мечети, в которых много поминается имя Аллаха. И, несомненно, Аллах поможет тому, кто помогает Ему. Воистину, Аллах, несомненно, — Всесильный, Всемогущий” (22:41).
Сегодня в мире нет никаких условий для подлинного джихада, потому что при всех спорах и всей неприязни к мусульманам никто и нигде не запрещает им отправлять свои религиозные потребности. Если кто и запрещает, то это сами “джихадисты” от ислама, готовые убить любого, кто с ними не согласен и не желает превращать свою веру милосердия в религию убийства.
Более того, подлинный джихад может, согласно исламской традиции, объявить только Халиф, но Халифата в исламе сегодня нет нигде, кроме Всемирного Ахмадийского Мусульманского Движения в исламе,16 которое понимает джихад только как борьбу человека со злом в самом себе и выступает против любого физического и духовного насилия в делах религии. Поэтому в мире нет никаких необходимых по исламскому закону условий, чтобы объявлять джихад.
Действительно, джихад не имеет права объявлять всякий, кому только захочется. Тем самым совершается грех против Аллаха, Который ясно указал, что имеет право называться джихадом, а что нет; и Кто обладает исключительным правом объявлять джихад. Более того, даже в ходе подлинного “малого джихада” Святой Пророк ислама (мир и благословение Аллаха да пребывает с ним) настрого запретил чинить насилие не только по отношению к мирным жителям, но и по отношению к их собственности. Он говорил: “Вы встретите тех, кто поминает Бога в своих храмах. Не спорьте с ними ни о чем и не причиняйте им зла. Во вражеской стране не убивайте ни женщин, ни детей, ни слепых (в том числе духовно слепых), ни стариков. Не трогайте их жилищ, не вырубайте их садов”.
Таким образом, согласно исламу и Святому Пророку, подлинный джихад должен защищать всех невинных, независимо от их веры и национальности. Никакой человек не имеет права глумиться над верой другого человека — это самая суть ислама как религии терпимости и уважения к людям:
“О люди! Мы создали вас из мужчины и женщины, и сделали вас народами и племенами, чтобы вы познавали друг друга. Воистину, наиболее почитаемый из вас у Аллаха — наиболее богобоязненный из вас. Воистину, Аллах — Всезнающий, Всеведущий” (49:14).
Для опровержения “джихадизма” с его ненавистью против всех “неверных” и желанием “помочь Аллаху путем убийства и самоубийства” достаточно было бы, наверное, и такого айята из Священного Корана, который оставляет всем людям на земле право верить, как они хотят:
“И если бы пожелал Аллах, не придавали бы они Ему сотоварищей. И не делали Мы тебя над ними хранителем, и ты над ними не блюститель. И не поносите тех, к кому взывают они, помимо Аллаха, иначе станут они поносить Аллаха из вражды, без всякого знания. Так приукрасили Мы для каждого народа дела их. Потом ко Владыке их будет их возвращение. Тогда сообщит Он им то, что они делали” (6:108—109).
Не нужно слишком уж глубоко разбираться в вероучении ислама, чтобы нравственным чувством понять — так называемые “джихадисты” и приверженцы Такфира действуют как против учений Корана, так и против ясных и однозначных указаний Святого Пророка ислама (мир и благословения Аллаха да пребывают с ним). Объяснению этого и должны были бы отдать все свои силы сегодняшние ортодоксальные богословы, прекратив свои распри, которые они считают настолько значимыми, что отдают их защите все силы и все знания.
Хотелось бы завершить эту статью тем, что сегодняшнее состояние дел требует объединения всех здоровых сил внутри самого ислама для разъяснения трагической ошибочности “джихадизма” и “такфиризма” во всех их проявлениях. Ислам и насилие навсегда перестанут сопрягаться в сознании людей тогда, когда религиозный мир установится в лоне самого ислама. Всякий мусульманин, тем более богослов, который оставляет в своих убеждениях лазейку для понимания и оправдания исключительности одного религиозного мировоззрения над другим, лукавит или лицемерит против ислама в своих собственных интересах. Не должен обладать религиозным авторитетом человек, чьи мирские интересы и боязнь осуждения со стороны не дают ему согласиться с очевидной коранической истиной:
“Воистину, верующие — братья. Поэтому примиряйте между собой двух братьев ваших, и бойтесь Аллаха, чтобы были вы помилованы” (49:11).
Ради этой религиозной истины необходимо переступить через личные, общинные интересы и через привнесенную в ислам, агонизирующую на наших глазах Догму — другого пути к Единству нет и никогда не будет.
1 Хазрат Мирза Тахир Ахмад. // Review of Religions. July 2002. Vol. 97. Issue 07. Islamic Publications, UK.
2 Ibn Khaldun. The Muqaddima, An Introduction to History. London: Routledge and Kegan Paul, 1967. V. 3. P. 3—4. Перевод с английского Р. Бухараева.
3 Абу Хамид Мухаммад ал-Газали ат-Туси. Кимийа-йи са’адат (Эликсир счастья). / Перевод А. Хисматулина. СПб., 2002. С. 106.
4 Разделение суток на времена богослужения.
5 Абу Хамид Мухаммад ал-Газали ат-Туси. Указ. соч. С. 107.
6 Вопрос взаимоотношения и взаимозависимости ислама и науки рассматривается автором в его новой, готовящейся к печати книге “Параллели, которые могут сойтись; ислам и наука”.
7 Ibn Khaldun. Op. cit. V. 3. P. 8—9.
8 Священный Коран цитируется по изданию: Священный Коран. Арабский текст с русским переводом. / Перевод Халида Ахмада, Равиля Бухараева и Рустама Хаматвалеева. М., 2007.
9 Мусульманский религиозный налог.
10 Аллама Шибли Нугмани. Великий Омар, второй халиф ислама. Изд. Ш. Мухаммад Ашраф, Лахор, Пакистан, 1961. С. 102.
11 Китаб ал-Харадж. Там же. С. 8.
12 Там же. С. 47.
13 Там же. С. 145.
14 Ibn Khaldun. Op. cit. V. 1. P. 452.
15 Arnold J. Toynbee. A Study of History. Abridgement of volumes I—VI by D. C. Somervell, Geoffrey Cumberlege Oxford University Press, 1951. P. 300—301.
16 27 мая 2008 года эта Община Возрождения ислама, насчитывающая десятки миллионов членов по всему миру, отметила столетие своего Халифата, во главе которого сегодня стоит Пятый Халиф Обетованного Мессии Мирза Масрур Ахмад.