Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2008
Катя Бурнашова в “Звезде” публикуется впервые. Живет в С.-Петербурге.
ї Катя Бурнашова, 2008
Катя Бурнашова
ВСТРЕЧИ ОДНОЙ НЕМОЛОДОЙ ПАРЫ
НА КНИЖНОМ РЫНКЕ
Отправился как-то Георгий Геннадьевич со своей знакомой Ириной Тимофеевной на книжный рынок. То есть, конечно, он поехал туда сам по себе, и она — сама по себе, и там они встретились совершенно случайно. Они любезно раскланялись. Кажется, он даже спросил у нее: “Как поживаете?”, из вежливости, конечно.
На рынке они иногда сталкивались, и Ирина Тимофеевна показывала ему купленные книги. Георгий Геннадьевич хвалил и книги, и их дешевизну. Дама была польщена — она очень уважала его компетентное мнение.
Но в толпе они потеряли друг друга, и Ирина Тимофеевна решила подождать Георгия Геннадьевича в садике на скамейке и заодно покурить.
Георгий Геннадьевич в приподнятом настроении, удачно растратив все свои деньги, вышел из рынка и, увидев на скамейке курящую Ирину Тимофеевну, помрачнел: он надеялся, что больше ее не увидит. Но делать нечего, и он, как обычно сравнив ее с дымоходом, велел ей встать с подветренной стороны и показал пару альбомов — из своих рук, конечно, так, чтобы она лишь чуть-чуть оценила их качество и дешевизну.
Ирина Тимофеевна пожаловалась, что уже месяц болеет. “Почему вы рассказываете о вашем здоровье первому встречному?!” — обиделся Георгий Геннадьевич. Он захотел уйти и больше с ней никогда не встречаться, даже случайно.
Но она пошла следом и рассказала ему, что начала курить в юности от счастья книг и не нашла достойного повода, чтобы бросить. Счастье от книг Георгий Геннадьевич уважал и невольно подумал о даме с симпатией. Но от этого его отвлек продовольственный магазин, куда он и зашел. Ирина Тимофеевна ходить по продовольственным магазинам не любила и ждала Георгия Геннадьевича у выхода, покуривая дешевенькие сигареты из мундштучка. Когда Георгий Геннадьевич завернул в третий магазинчик, Ирина Тимофеевна решила, в свою очередь, заглянуть в книжный — и так потеряла из виду своего дорогого знакомого. Она очень расстроилась: боялась, что еще долго не увидит его. Ей нравилось бывать в его апартаментах, уставленных книгами и дорогими альбомами. В ее маленькой комнатке, тоже уставленной книгами, Георгий Геннадьевич никогда не бывал: он был очень щепетилен в этих вопросах. Когда-то он сам звонил ей с радостью по телефону, и она была от его звонков очень счастливой, но дальше этого дело не пошло. Вообще, он находил ее весьма милой дамой, но сам звонить перестал, и звонила ему теперь она, и очень редко, потому что не всегда Георгий Геннадьевич бывал в духе, и чем дальше развивались их отношения, тем трудней было ей найти повод для его беспокойства. Ирина Тимофеевна находила Георгия Геннадьевича чистосердечным, прекрасным и гениальным, и такую своеобразную дружбу с ним не променяла бы ни на какие другие отношения.
Итак, Ирина Тимофеевна очень расстроилась, потеряв из виду Георгия Геннадьевича, и решила подождать его у метро. Выкурила одну сигарету — нет Георгия Геннадьевича, выкурила другую — нет и нет. Делать нечего, спустилась она в метро и стала пропускать электрички. “Дождусь его — значит, все будет хорошо”, — загадала она. На третью электричку пришел Георгий Геннадьевич, он по дешевке купил пирожок, жевал его и нес в руке розочку — не иначе, как чтобы поставить ее перед портретом Дамы, которую он любил когда-то в юности. Об Ирине Тимофеевне он забыл и очень удивился, когда увидел ее в метро.
Они ехали рядом, в одном вагоне. Георгию Геннадьевичу было стыдно, что Ирина Тимофеевна увидела его с розочкой, а она, чтобы разрядить эту неловкую ситуацию, просила его принять в подарок нужную ему книгу. Но ему было стыдно брать книгу в подарок, он хотел заплатить за нее деньги, но деньги он все растратил на рынке, и пришлось им в который раз отложить передачу книги. Проехав вместе одну остановку, они раскланялись и расстались на неопределенное время.
Розочка, сорванная Георгием Геннадьевичем в честь его Дамы сердца, очень растрогала Ирину Тимофеевну, и она навзрыд плакала в филармонии, куда пошла с подругой, потому что Георгий Геннадьевич был не в настроении слушать Швейцарский камерный оркестр.
— Ты отлично выглядишь, не понимаю, что ему еще нужно, — сказала Ирине Тимофеевне подруга.
— Понимаешь, он теоретик, ему нужна отвлеченная модель, идеал, и этому не может соответствовать ни одна женщина. Он привык один, ему хорошо, а тут — я… Он и не против вроде, но все равно непривычно… Ничего, я что-нибудь придумаю. Научное. Я этого так не оставлю. Ну, хоть развеселю его.
— Ну, давай… — Подруга не одобряла ее в этом выборе, она считала, что Ирина Тимофеевна заслуживает лучшей участи.
В ГОСТЯХ У ГЕОРГИЯ ГЕННАДЬЕВИЧА
Когда Ирина Тимофеевна нашла для Георгия Геннадьевича эту научную книгу и сообщила ему об этом по телефону, Георгий Геннадьевич не смог сдержать крика радости — он весь город обегал в поисках драгоценного для него труда — и вот, пожалуйста, — о нем побеспокоились. В его хорошо поставленном обаятельном голосе послышались интонации невероятной нежности — к книге, разумеется, не к ней. Ирина Тимофеевна улыбнулась нюансу и тоном слегка укорила его за не вполне благодарное отношение к ней. Георгий Геннадьевич резко оборвал ее и вежливо велел ей привезти ему эту книгу как можно скорее. “Извините, я не могу сам выйти на улицу, я очень простужен”. По тону его ощущалось, что его сердце не выдержит, если он немедленно не приступит к владению книгой. Ирина Тимофеевна мгновенно выехала. Она летела, как на крыльях, голова кружилась от счастья. Наконец-то она увидит его!
Перед его подъездом она перевела дух, перекрестилась и поехала в лифте, как официальное лицо, выполняющее миссию необыкновенной важности.
Георгий Геннадьевич не сразу открыл дверь Ирине Тимофеевне — вероятно, считал несолидным обнаруживать перед ней юношеское нетерпение. После двухминутного ожидания и вопроса “Кто там?” — Георгий Геннадьевич очень боялся покушений на свою уникальную библиотеку — щелкнул дверным замоком и сразу же пошел прочь от двери. Он боялся сквозняков и, как иногда казалось Ирине Тимофеевне, волновался от возможной встречи с ней лицом к лицу.
— Входите и сразу же закройте дверь! — резко произнес он.
Ирина Тимофеевна, почувствовав волнующий ее запах квартиры Георгия Геннадьевича, спрятала глубоко внутрь нежные чувства и интонации голоса — Георгий Геннадьевич очень не любил этого у себя дома. Она робко вошла и достала из сумки драгоценную книгу. Георгий Геннадьевич на коммунальной кухне заваривал чай, и ей пришлось долго стоять в узком проходе между стеллажами в тяжелой искусственной шубе, с книгой в любезно протянутой руке. Ее набитая книгами сумка стояла у ног.
— Что же вы стоите, раздевайтесь, — Георгий Геннадьевич с чайником
в одной руке другой рукой мертвой хваткой взял у нее книгу. Она уступила ему дорогу к столу и расстегивала шубу, а Георгий Геннадьевич споткнулся об ее сумку, но был так рад книге, что почти не обратил на это внимания. Только привыкшее к неудовольствию, немолодое, породистое его лицо исказилось гримасой страдания. Ирина Тимофеевна быстро убрала сумку из-под его ног. Поставив чайник на стол, Георгий Геннадьевич придирчиво рассматривал книгу, хороша ли печать, нет ли дефектов на корешке, и наконец, довольный осмотром, отсчитал нужную сумму денег и протянул Ирине Тимофеевне.
— Пересчитайте, пожалуйста, — потребовал он, — а то начнете потом…
Ирина Тимофеевна давно не обижалась на эти намеки. Упреки эти, как она поняла, относились не к ней, а к каким-то давним его знакомым. Она догадывалась, что этими ужасно несправедливыми по отношению к ней упреками он жалуется на весь свой печальный жизненный опыт в этой сфере жизни. Они сели за стол пить чай.
— Ну, что же вы, вон — сахар, вон — ложки в стакане. Всегда вы медлите, это совершенно невыносимо, — с привычно глухим раздражением говорил он, углубившись в принесенную ею книгу, и счастливо улыбался.
Ирина Тимофеевна пила чай и смотрела на профиль Георгия Геннадьевича, фиксировала в своем уме следы его болезни — он всегда очень страдал от простуды. Но как он изменился за то время, что они не виделись!
Георгий Геннадьевич был так рад книге, что даже разговорился, поведал ей о статье своего коллеги, которую так и не напечатал ни один научный журнал. Он взорвался от возмущения и полез в дальний стеллаж, долго искал там эту статью, нашел и, потрясая ею, взывал к книге, только что принесенной Ириной Тимофеевной: там было что-то опубликовано на эту тему. Речь его постепенно перешла в междометия, лицо исказилось от скорби, и он умолк. Наступившая пауза была напряженной. Ирина Тимофеевна, чтобы разрядить паузу и отвлечь его от печальных проблем, спросила его о недавней конференции о времени и пространстве, проводившейся в Духовной академии. Лицо Георгия Геннадьевича изменило выражение — он уже улыбался иронически-ядовито и язвительно отозвался о тех “сочетаниях идей”, что там выслушал. Ей были интересны эти научные проблемы, и разговор стал оживленным. Она задавала вопросы, он отвечал с печальной иронией, и оба получали удовольствие от общения.
Был поздний час, Ирина Тимофеевна боялась, что закроется метро, и немножко хотела этого. Но Георгий Геннадьевич вдруг опомнился и, с досадой ударив кулаком о стеллаж, надел шубу на гостью.
— Ведь вам надо еще успеть пересесть на другую линию, — с заботой и легкой печальной нежностью в голосе проговорил он. И резко добавил: —Придержите замок, закройте дверь и потом отпустите щеколду, я не могу подойти к двери, сквозняк. И пожалуйста, купите еще три такие книги.
Визит был окончен. Ирина Тимофеевна радовалась тому, что, купив книги, она сможет нанести еще один визит Георгию Геннадьевичу, ее голова кружилась от счастья.
“Может быть, мы когда-нибудь сможем быть вместе и он полюбит меня”, — думала она по дороге домой и благодарила Бога за то, что заглянула в тот книжный киоск, где была та самая книга.
ПАРА В ФИЛАРМОНИИ
Еще когда они только познакомились, Георгий Геннадьевич пригласил Ирину Тимофеевну в филармонию. Точнее, сообщил ей, что будет на этом концерте. Да, Бетховен, Героическая и что-то еще. Дирижирует немец, она не запомнила кто — ей это имя ничего не сказало. Но, конечно, пришла, ей так хотелось видеть его. Она только боялась, что он может быть с дамой, и не знала, как ей тогда себя повести. Но он был с мужчиной, они говорили по-английски, потом подошли еще иностранцы, и какая-то американская дама всем раздала билеты. У нее уже был билет на хоры, и она не беспокоилась, но Георгий Геннадьевич предложил ей бесплатный в партер. Было много желающих стрельнуть “лишний”, и она решила кого-то из них осчастливить.
— Деньги — девушке! — строго скомандовал Георгий Геннадьевич, и какая-то дама протянула ей тридцать рублей.
Когда она завела с ним речь о русских религиозных философах, умные серые глаза Георгия Геннадьевича стали злыми.
— Русская религиозная философия не дала человечеству ни одной научной идеи! Кто о них знает на Западе?! Тут вообще не о чем говорить! — Презрительно отвергая эту, не свойственную его уму “чепуху”, он жестом предложил ей войти вместе с ним в филармонию. Они вошли, и он тут же оставил ее, невразумительно сказав:
— Вот, идите теперь, где хотите, садитесь, а я пошел.
Она раскрыла от удивления рот, а он, поправляя рукав видавшей виды джинсовой куртки и тряхнув точно такой же сумкой, бодро поднялся на хоры. Она пошла вслед за ним, нашла на хорах удобное место, села и стала за ним наблюдать. Глядя, как он одиноко и неподвижно стоит с противоположной стороны хоров, как он, видимо решив изменить угол зрения, переместился и встал за кресла напротив сцены, она поняла, что он часто приходил сюда на концерты, один, и ему невозможно теперь не одному слушать музыку — любой новый знакомый, а тем более женщина, будет выводить его из себя, он будет чувствовать дискомфорт, несвободу. Печаль и нежность зазвучали в ее сердце созвучно с музыкой Бетховена.
“А я ведь тоже часто бывала здесь и почти всегда одна. Может быть, я его видела? Или он меня?”
Но поняла, что нет, что они ходили на разные концерты, их зоны не пересекались. Вместе на одном концерте они впервые. Она была уверена в этом, хотя ей трудно было объяснить себе почему. У каждого свой круг, а они с Георгием Геннадьевичем люди совсем разных сфер… Да, интересы общие, но ко всему относятся по-разному. Он скрупулезен во всем, она небрежна, вся в своих думах.
Она разглядывала его неподвижную фигуру немолодого мужчины среднего роста, вечно одинокого в мире, потому что он все время ищет новую мысль, любой человек будет его обременять…
“А я ведь тоже все время ищу новую мысль, чувство, точку видения, хотя и по-женски. Мы очень похожи…”
Она поняла, что ей придется долго приучать его к своей особе и что еще немало таких концертов и вечеров ей придется вынести. А какой она должна стать, чтобы он захотел быть с ней рядом, как держаться, что и как говорить?..
Она очнулась от своих мыслей, потому что начался антракт. Она увидела его говорящим с какой-то супружеской парой на очень элитарные темы, как ей показалось.
“Как бы и мне научиться так говорить?”
Она пошла в вестибюль, курила, думала.
Во втором отделении он стоял над оркестром, беседуя с каким-то мужчиной. Она бы дорого дала, чтобы послушать их разговор. Она вспомнила французский фильм, который видела в детстве, фильм о том, как жена встречает своего мужа, пропавшего во время войны, и он ее не узнает, потому что потерял память в концлагере, и жена старается к нему приблизиться.
Концерт закончился. Она захотела подойти к нему, и попрощаться, и, может быть, дойти вместе с ним до метро, но Георгий Геннадьевич, вдруг увидев ее, разволновался, опрометью пронесся по противоположной стороне хоров к лестнице и исчез. Она шла в своем обычном темпе. На лестнице, в вестибюле, на улице его не было. Новые туфли, надетые ею по случаю концерта, жали, она с трудом дошла до метро, но ощущала себя очень счастливой: ей казалось, что
с раннего детства, всю свою одинокую жизнь она готовилась к этому человеку.
У БУКИНИСТОВ
Три экземпляра книги для Георгия Геннадьевича ей привез друг из Москвы. Недорого. Ирина Тимофеевна рада была сообщить это Георгию Геннадьевичу по телефону. Простуда его прошла, и он мог теперь выйти на улицу, но она хотела привезти эти книги ему домой — ей хотелось бродить среди его многочисленных стеллажей, заполненных уникальными книгами, представлявшими все стороны человеческого знания.
Она привезла ему эти книги и стала бродить среди стеллажей. Хозяин переодевался за дальним шкафом. Потом вышел в костюме и пригласил ее на прогулку. С доверием она было оперлась на его руку, но он быстро отстранился от нее, потом в раздражении произнес:
— Вот это не надо, идите сами, куда хотите, я иду в букинистический магазин.
Они пошли каждый сам по себе, параллельно, она — в белой шубе и шапке, он — во всем темном. Давно привыкнув к странностям Георгия Геннадьевича, она не сердилась, поняла, что его бегство объясняется какими-то органическими причинами, а невроз это или еще что, она решила обдумать потом. По дороге они зашли в магазин, и он показал ей часы, на которые никак не может накопить денег. Раньше таких не было и в помине, а теперь, когда у ученых нет ни на что денег, — пожалуйста.
У букинистов он уткнулся с головой в книги и исчез из мира почти зрительно. Ей не было скучно: она смотрела на корешки книг, на Георгия Геннадьевича, привычно скрупулезно выискивающего нужную ему информацию, иногда спрашивала его о том или ином авторе. Потом углубилась в книги и она, а Георгий Геннадьевич беседовал о чем-то с букинистом. Наконец она обнаружила, что в магазине остались только трое — она, Георгий Геннадьевич и этот букинист, выясняющий с ним какие-то нюансы, — и сразу же возникла какая-то светлая духовно-умственная атмосфера. Двери открывались, пытались зайти какие-то люди, но тотчас столбенели и уходили в благоговении. Купив по две-три книги, они втроем вышли на улицу. Георгий Геннадьевич продолжал разговор с букинистом, и тот, кажется, спросил его что-то о ней, потому что Георгий Геннадьевич, указав на нее, произнес: “Это — фея”.
“Кажется, я начинаю получать заслуженное признание”, — думала она.
Она разговорилась с Георгием Геннадьевичем о книгах, и букинист смутился, решив, что они — муж и жена. Он скомкал разговор и отстал, потрясенный их счастьем. Она звала его идти с ними, но букинист отстал категорически — не хотел вторгаться в их разговоры, как во что-то священное.
Георгий Геннадьевич уже настроился на другой лад и предложил ей зайти в продовольственный магазин — у него нет ничего к ужину. Он долго и придирчиво выбирал индюшачью ногу, а она говорила о чем-то с кошкой, гревшейся в магазине на батарее. Георгий Геннадьевич прислушивался к модуляциям ее голоса, и видно было, что ему он приятен. Выйдя из магазина, он тут же перешел на другую сторону улицы. Понимая, что он может исчезнуть совсем и она его не догонит, Ирина Тимофеевна, бросилась за ним, плюнув на женскую осторожность.
— Вот ваш троллейбус, бегите, — резко сказал Георгий Геннадьевич.
— Зачем, я пойду на метро и по пути провожу вас до дома.
По дороге она говорила ему о своем отношении к Штейнеру, он слушал рассеянно, ему ближе была Блаватская. Потом она переключилась на православие. Он считал, что все наши мудрые старцы не дали человечеству ни одной законченной научной идеи.
— Но это же другое. Это — сокровенное знание о Господе.
— Вот этим и занимайтесь. Вот. Мой подъезд. Я пришел. До свиданья.
— Может… я могла бы помочь вам приготовить ужин?
Георгий Геннадьевич вздрогнул.
— Нет. Я сам прекрасно готовлю. Извините, я после болезни и не могу долго с вами стоять.
Они простились, он пошел в свой подъезд, она — в метро. По пути оглянулась на его удаляющуюся спину.
“Оглянется он или нет? Нет. Не оглянулся. Ушел в свои мысли. Не любит, — печально констатировала она. — Но все равно, какой интересный вечер”.
Мягко падали белые снежинки, она курила сигарету у входа в метро.
“Ведь объективно у него нет повода быть мною недовольным… Но любовь — субъективное чувство. Что же мне придумать для этого? Многие женщины гениальны в этих вопросах. Во мне тоже, наверное, что-то для этого есть. Я просто не замечаю. Я ведь не хочу просто его обольстить! После первой же попытки он дал бы мне понять, что у меня не тот класс по этой части. Но почему он всегда вздрагивает, когда я допускаю нежный жест или слово? Еще не все потеряно. В общем-то, все интересно и как-то движется”.
СНОВА НА КНИЖНОМ РЫНКЕ
В то время ей еще хватало денег на книги, и Ирина Тимофеевна любила бывать на книжном рынке, бродить по двору среди лотков, интересоваться, листать драгоценные тома. После каждой получки по выходным она погружалась в этот магический мир с головой и бродила там, позабыв обо всем. В тот день она искала на рынке подарок подруге и, купив его, вдруг увидела перед собой Георгия Геннадьевича — он тоже решил прогуляться по рынку. Она очень обрадовалась ему, и они пошли по рынку вдвоем.
— Обратите внимание на эту книгу, впервые издана у нас, и так недорого.
Или:
— Извините, это мне очень нужно, — и он мертвой хваткой брал книгу
с прилавка и с головой погружался в нее.
Ей было весело бродить с ним. Был погожий день ранней осени, ярко светило солнце. Кругом царило оживление. Они бродили по рынку, улыбаясь друг другу, и, не спеша, знакомились с содержимым прилавков.
— Извините, Георгий Геннадьевич, мне непременно надо купить эту книгу.
— Но это так дорого, — строго возражал Георгий Геннадьевич.
— Боюсь, что дешевле я не найду. Придется купить по этой цене.
— Как хотите, деньги ваши.
Она наблюдала, в какой манере он интересуется той или иной книгой. Он был сегодня галантен с нею и отрывал от нее полный внимания взгляд только для того, чтобы углубиться в очередной том. Нужную ему книгу он подсекал боковым зрением, немедленно хватал ее в своей манере и начинал с ней знакомиться.
Мимо лотков с эротической литературой она старалась пройти побыстрее, он не возражал, но одна яркая обложка почему-то остановила ее взгляд. “Вдова, которая не скучает”, — назывался этот образчик популярного жанра не слишком хорошего тона. Ее удивила гримаса женщины на обложке — звериное сладострастие. Она отнеслась с неуважением к этому чину выражения чувств. Взгляд Георгия Геннадьевича выражал компетентное понимание. Ирина Тимофеевна на это с сомнением пожала плечами: она искренне жалела эту распущенную женщину, обманутую в самом сокровенном. Георгий Геннадьевич кинул быстрый и острый взгляд на нее. Она поняла, что он в этом компетентней ее, но продолжала не соглашаться с гримасой женщины на обложке. Они оба решили избегнуть разговора на эту тему и пошли дальше.
День был удачным, оба были удовлетворены прогулкой, книгами, как купленными, так и виденными, и собрались уходить. Молодая модная дама, пройдя мимо них, свысока небрежно поклонилась Георгию Геннадьевичу, и он с некоторым унижением протянул ей руку, сжимающую перчатку. Ирина Тимофеевна с интересом наблюдала за этой немой выразительной сценой и сочувствовала Георгию Геннадьевичу. Было понятно, что основной претензией этой дамы к Георгию Геннадьевичу является его солидный возраст и что сам Георгий Геннадьевич считает претензию этой дамы справедливой. Ирина Тимофеевна с этим не согласилась: она считала, что эротические претензии выказывать неэтично, тем более, если виной этому возраст. Она обиделась за Георгия Геннадьевича, но он этого не заметил, он сокрушенно ушел в воспоминания. Потом с нежностью и заботой поправил куртку на ее плече, и они ушли
с рынка.
В вагоне метро он пригласил ее занять свободное место, собираясь встать рядом. Но она, увидев еще свободное место напротив, жестом предложила это место ему и вытянула от усталости ноги. Он сел и сразу погрузился в сложные финансовые расчеты, и тоже вытянул ноги, так что носки их туфель соприкасались. Она заметила это и сидела, не убирая ног, кротко, как ангел, глядя на Георгия Геннадьевича. Он, заметив это, сразу же тактично убрал ноги, и она лицом выразила сожаление. Потом встала — была ее остановка — простилась с ним и вышла из вагона.
НА КЛАДБИЩЕ
Они познакомились июньским днем на кладбище, на другой день после похорон одного замечательного ученого, к которому оба испытывали глубочайшее уважение и любовь. В ночь после похорон была гроза, и оба очень волновались о том, как в такую жуткую ночь умершему лежится в земле. И оба пришли на кладбище на следующий день, непонятно зачем. Ирина Тимофеевна задумчиво бродила вокруг могилы, печалилась. Руки ее тянуло к земле. Георгий Геннадьевич рассказывал подошедшим к могиле дамам подробности болезни ученого. Ирина Тимофеевна подошла послушать и разговорилась с Георгием Геннадьевичем о научных идеях ученого, его незаурядной жизни. Георгий Геннадьевич показался ей симпатичным и умным, и от каких-то “иголочек” в глубине его проницательных глаз в сердце ее возник вопрос: “Неужели?” Она не слишком верила в неотразимость своей внешности, знала, что нравится только очень умным мужчинам, и этот показался ей из их числа.
С давно забытым приятным чувством она ощутила, что симпатична ему и что
в личном плане он свободен. Разговор становился интересным и оживленным, она видела, что ему приятна ее манера излагать свои мысли. А он был вдумчив, глубоко эрудирован и внимателен.
— …Так вот, ваши ученые не хотят признавать его из гордыни. Вы извините, я верующий человек, и поэтому пользуюсь этим термином, гордыня…
“Боже мой, физик — и верующий!” — она почувствовала себя счастливой от этого почти невозможного сочетания. Хотя почему невозможного? Ведь неисповедимы пути…
Она чувствовала, что Георгий Геннадьевич верует во Христа очень индивидуально и нетрадиционно. Да и все его западничество ему, конечно, шло, но сейчас ей хотелось чего-нибудь русского.
Они вместе ушли с могилы, долго и безуспешно ждали ее трамвая, потом оба спустились в метро и еще говорили на пересадочной станции, где должны были разойтись их пути, говорили до позднего вечера. Им было не расцепиться.
“Может, пригласить его домой выпить чаю? Но только, если он захочет меня проводить. Напрашиваться не стану, такие сами любят проявлять инициативу”.
Георгий Геннадьевич тоже был рад поговорить с такой невздорной и милой женщиной. Он уже начал слегка подшучивать над ней, “покусывать”, но она вдруг выдохнула в порыве неожиданной откровенности:
— А я всю жизнь мечтала постичь дао.
— Это очень глубоко, — с уважением отозвался на реплику Георгий Геннадьевич, — так, пожалуйста, приходите на наши семинары.
Она записала его телефон. Он ее не отпускал: “Понимаете, мне, в общем-то, некуда торопиться”. Но она, чувствуя, что нормальное течение разговора исчерпано и сейчас начнутся острые шуточки и намеки, простилась с ним. Она была очень рада знакомству и только жалела, что он не пошел ее провожать. Ее горе по поводу смерти ученого сменилось светлой печалью.
“Почему он не пошел меня провожать? Я никуда не гожусь или он просто не рискует? Ничего, я прочту те книги, о которых он мне рассказал, и позвоню ему”.
Но книги достать она не смогла, на сидение в библиотеке времени у нее не было. Она иногда вспоминала о нем, но чувствовала, что еще не готова с ним говорить, и все откладывала разговор на потом. Она позвонила Георгию Геннадьевичу только через полгода. Новые печальные похороны послужили этому поводом. Его не было дома, и она попросила соседку передать ему, что ему звонит дама, с которой он познакомился на могиле ученого.
Георгий Геннадьевич среагировал сразу же — позвонил ей в полвосьмого утра, и она, во сне услышав телефонный звонок, сразу же с огромнейшим счастьем догадалась, что это звонит он.
ПЕРЕЕЗД ГЕОРГИЯ ГЕННАДЬЕВИЧА
Они стали часто звонить друг другу, и как-то Георгий Геннадьевич сказал ей, что переезжает на другую квартиру и что помощников у него почти нет. Ирина Тимофеевна была счастлива предложить ему свою помощь, и он очень благодарил. Утром в назначенный день она приехала, и он открыл дверь. Он был в рабочей одежде, уставший, и показался ей гораздо старше, чем при знакомстве. Она поняла, что пятьдесят ему уже есть. Она вошла, он помог ей раздеться. Пройдя по коридору, они вошли в его комнату, и она обомлела: столько книг у одного человек она не видела никогда. Просто океан книг. Огромная комната коммунальной квартиры вся, от пола до высоченного потолка, была забита книгами, стояли еще стеллажи поперек комнаты — и они тоже были заполнены книгами. Часть книг была аккуратно запакована в пачки. В благоговении она бродила по комнате, смотрела, что у него есть, и пришла к выводу, что у него есть все на свете достойные внимания книги. Огромное уважение к хозяину комнаты и восторг заполонили ее. Она знала, чего это стоит — собрать столько книг. Хозяин был доволен эффектом. Вместе с тремя его помощниками они перетаскали книги в УАЗ и поехали. Везти было недалеко — другой конец той же улицы. Потом мужчины таскали книги наверх, а она охраняла открытую машину, героически не подпуская к ней проходимцев, которых эти пачки книг просто притягивали. Георгий Геннадьевич со смехом наблюдал сцену героической обороны машины и потом с нежностью благодарил такого стойкого часового. Последние книги она поднимала наверх сама, лифт не работал. И, когда увидела, что в новых апартаментах книг уже не меньше, чем в старых, обомлела.
— Сколько же таких поездок нужно, чтобы все это перевезти!
Георгий Геннадьевич предложил своим помощникам пообедать, но все торопились, и обедала Ирина Тимофеевна вдвоем с хозяином. Она хвалила его суп из пакетиков, рассматривала портрет красивой благородной дамы над кроватью. Видно было, что женщины это жилище не посещают, что хозяин одинок и живет среди книг и научных проблем. У него не было ни телевизора, ни холодильника. Даже чайника для заварки у него не было, и он заваривал чай прямо в кружке. Уважение Ирины Тимофеевны к хозяину все возрастало. Георгия Геннадьевича шатало от усталости, и он попросил позволения полежать, чтобы прийти в себя. Ирина Тимофеевна села на край кровати, в ногах у него, и рассматривала комнату, задавала вопросы лежащему Георгию Геннадьевичу, размышляла. Она была счастлива. Георгий Геннадьевич лежал почти в бреду и вдруг требовательно положил ноги на ее бедра, и от него пошли волны желания. Она почувствовала себя странно: она не была готова вступать с ним в интимные отношения, резко же отвергнуть его домогания тоже не могла — ей это показалось жестоким, и она сидела, не двигаясь, мягко и спокойно, ощущая волны мужского желания. Ей показалось, что прошла вечность, что они давно женаты и она давно привыкла и к книгам, и к его нежности. Георгий Геннадьевич спал, она сидела. Потом, устав сидеть в этой позе, она захотела пойти в коридор покурить.
— На вашем месте я не ходил бы сейчас курить, — глухо сказал он, открыв глаза.
— Я пойду, — мягко сказала она.
Она считала, что недостаточно с ним знакома для физической близости. “Если он будет настаивать, я уговорю его не делать этого”.
В прихожей стояло кресло для курящих жильцов и гостей, она курила
с комфортом, потом вышла соседка — интересная дама ее возраста, они беседовали о Волошине, и она даже прочла соседке наизусть большой отрывок поэмы. Атмосфера этой уютной прихожей навеяла в ней лирическое настроение. Когда она вернулась в комнату, Георгий Геннадьевич уже встал и предложил ей выпить чаю, сказав, что болен и не может паковать книги. Они пили чай, и вдруг он произнес:
— Вы как замедленная съемка. Как медленно вы пьете чай!
Она смутилась, стала глотать чай быстрее и обожгла горло.
— Да вы пейте как можете! — Он странно засмеялся, она почувствовала себя смущенной, но смущаться не хотела и рассердилась на него за это.
— Вы куда-то торопились, почему же вы не уходите?
— Сейчас, допью чай и пойду.
— Зачем вы вообще уходите?
Еще по телефонному разговору она поняла, что ему свойственно задавать взаимоисключающие вопросы.
— Мне надо идти, я пойду, когда вам понадобится моя помощь по переезду, я счастлива буду помочь вам.
Он проводил ее до дверей, и она ушла.
Два дня она ждала его звонка и не дождалась. Позвонила сама. Он сказал ей, что она медленно пьет чай и в помощники ему не подходит.
— Да, но я так хотела вас видеть!
— Я не картина.
Она рыдала весь день, день своего рождения. Когда к ней пришли гости, она встретила их с лицом, вспухшим от слез. Она объяснила гостям причину. Молодая ее племянница очень смеялась. Они решили, что его претензия к ней — это эротический намек. Но что же ей делать? И она решила пойти к Георгию Геннадьевичу на семинар.
Семинары ГЕОРГИЯ ГЕННАДЬЕВИЧА
Отрыдавшись на своем дне рождения, — ей исполнилось сорок три, — побродив по двору своего института среди расцветающей мать-и-мачехи, она почувствовала, что и душа ее расцветает. По ночам она бредила Георгием Геннадьевичем, его одиночеством, книгами, переездом и волнами его мужского желания. Стоя как-то в очереди в магазин, она наткнулась на надпись, нацарапанную
на стене: “Я тебя люблю”. Застыла, долго смотрела на эту надпись, и поняла, что с ней случилось. Она полюбила. Перед ней все время стояло лицо Георгия Геннадьевича, и она поняла, что теперь ей будет трудно с ним видеться. Она позвонила ему — узнать адрес его института, чтобы прийти на семинар, куда он ее приглашал. Он сорвался и накричал на нее. И ей пришлось после этого разговора класть лед на лицо. “Я должна держаться там безупречно”.
Она держалась нормально, рассматривала их академических дам как возможных соперниц и чувствовала, что может выиграть у них. Семинары были интересными, среда ученых была для нее привычной, но здесь были свои нюансы. Георгий Геннадьевич был с ней любезен на первых двух семинарах, потом начал отпускать колкости в ее адрес. Были приливы и отливы их дружеских отношений: то его доверие, то замкнутость по отношению к ней. Она решила выдержать всё. Поняла, что его никогда не любила ни одна женщина, что любил он и что-то произошло такое, отчего он теперь не уважает женщин вообще. И ей хотелось опровергнуть его в этом неуважении и дать ему ощутить ее любовь. Понаблюдав за ним, она заметила, что его добрые порывы к ней бывают в минуты слабости или в свободное время. Но свободного времени у него почти не было и слабость он проявлял очень редко — он был человек сильный духом, так что их беседы случались не слишком часто. Еще она заметила, что в нем, несмотря на солидный возраст, — много мальчишеского и что он упрям, хотя и не всегда прав. А любезность его простирается в основном на людей по рангу ему равных, пусть даже не всегда он их уважает. А ее он ощущает начинающей девушкой… Конечно, ей далеко до него, но все равно, она достаточно знает, у нее обширные интересы, и она даже помогла как-то Георгию Геннадьевичу устроить один семинар. Несмотря на то, что при их знакомстве на кладбище он назвался верующим христианином, теперь свою веру в Христа он категорически отрицал. Ирина Тимофеевна, зная, что дома у него на столе стоит небольшая иконка Спасителя, говорила ему: “Хорошо, это ваши тайны”. Он улыбался этому немного язвительно и говорил, что тайны из этого не делает, он — неверующий человек. Но она не поверила этому — решила, что у него сложное отношение к христианству и что он как ученый ищет факты, подтверждающие христианские чудеса.
Ирина Тимофеевна хотела нравиться ему как женщина, она чувствовала, что приятна ему и что он ощущает в ней друга. Но что-то, что он ожидал от нее, она не делала. И это “что-то” его сердило, а она не понимала, что его сердит. Постепенно его характер портился, шпильки в ее адрес становились все более ядовитыми, она с трудом парировала их. Она не любила “кусаться”, не умела и не желала уметь. Все же пришлось научиться. Если она слишком увлекалась докладом, он ревновал, это приносило ей некоторое удовлетворение, но иногда просто бесило. Злить ее он любил, и чувствовалось, что он хочет, чтобы она сорвалась до безобразной сцены. Она уходила от этого, отвлекалась, молилась, — она не желала срываться. Ей приходилось использовать женское оружие — красить глаза, пудрить лицо и надевать бледно-розовое платье, чтобы хоть как-то осадить его. Это сперва действовало. Но все же иногда он доставал ее так, что она мысленно убивала, пытала его — и после была в ужасе от того, что способна на такое.
“Может быть, в этом что-то и есть — кровь разогнать, но я больше этого не желаю”.
Она десятки раз принимала решение порвать с ним отношения, уходила мысленно от него навсегда, читала, работала, потом у нее всплывала какая-то новая идея насчет него, и она звонила опять. Ее “уход навсегда” длился не больше недели, потом — семинар, конференция, книжный рынок, передача каких-нибудь книг — и отношения продолжались. Она решила написать ему в письме о своих чувствах, чтобы он хотя бы не оскорблял ее, она понимала, что у него от одиночества невроз, и в очень приличной форме предложила в письме интимные отношения. Она по-прежнему любила и уважала его, он замечал это — и веселел. Письмо она отдала ему при очередном визите и попросила прочесть потом, но он вскрыл конверт при ней. Она молча стояла и смотрела в сторону, пока он читал.
— Спасибо, — сказал Георгий Геннадьевич, прочтя письмо, и поклонился ей. — Вот вы пишете “интересен”, да я сам себе неинтересен, блуждая здесь средь этого бедлама. И потом, для того, о чем вы пишете, необходимы ухаживания, знаки внимания, а я ничего этого не могу. Дела в институте ужасны, сам институт не сегодня-завтра разгонят, я не могу ничего вам предложить. Спасибо, да я и раньше все понял.
— Конечно, все было совсем прозрачно, — она чувствовала счастье от такого порядочного ответа и собралась уходить.
— Вы будете продолжать ходить на наши семинары? — забеспокоился он.
— Да, приду.
НА НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
Оскорбленная очередной шпилькой Георгия Геннадьевича и, в который раз, в мыслях покинув его навсегда, Ирина Тимофеевна пошла на научную конференцию. Георгий Геннадьевич должен был выступать там с докладом, но она пошла на конференцию не из-за этого: ей надо было прослушать пару других докладов. Ей неприятно было видеть его лицо. Оно ей показалось вздорным и самовлюбленным, а эти черты его характера она ненавидела. Она едва поздоровалась с ним, он попросил занять ему место, но она сочла нужным его не расслышать. Он сел где-то впереди, раздражая ее своим затылком. Зная, что он чувствует ее взгляд, она сместилась так, чтобы закрыть от себя “этот мерзкий затылок”, и сидела поэтому, почти не видя докладчиков.
“Плевать, — решила она. — Я должна выдержать эту конференцию”.
Конференция шла своим чередом, доклады следовали один за другим. Георгий Геннадьевич спорил с докладчиками, уточнял какие-то вопросы, она не реагировала на это. Когда выступал Георгий Геннадьевич, она назло ему стала тихо, но оживленно беседовать с соседкой, жестом показывая, что “этот лысый” говорит какую-то ерунду. Тон Георгия Геннадьевича изменился, она почувствовала, что он оскорблен до глубины души, и злорадствовала по этому поводу.
Она выдержала в этом ключе обе части конференции, и эффект от этого был. Куря в вестибюле, она видела, что Георгий Геннадьевич почти в истерике: начал вдруг приставать с научной беседой к пошловатой немолодой даме с претензией — Ирина Тимофеевна реагировала на это с холодным презрением. Георгия Геннадьевича понесло: он приставал уже к другой даме, крича ей, что она как физик должна обратить внимание на такой-то вопрос. Ирина Тимофеевна, не дослушав этот пассаж, надменно вышла, покуривая, вся ушедшая в размышления об ушаковской школе иконописи.
На второй день конференции Георгий Геннадьевич был шелковый. Он любезно и трогательно говорил о чем-то интересном для Ирины Тимофеевны, она реагировала на это весело-равнодушно, во время докладов смотрела на его компетентный профиль с иронией и в оживленных спорах в конце конференции поддержала его оппонента. Сокрушенный Георгий Геннадьевич выступил с бурной речью и растрогал всех дам, кроме нее, — она железно была на стороне его оппонента. Из принципа. Его протесты она поняла, но не сочла нужным с ними считаться в данной ситуации.
После конференции она долго изучала какое-то объявление, Георгий Геннадьевич стоял, окруженный сочувствующими ему научными дамами.
“Вот пусть с ними и идет. А я подожду его оппонентов, молодых математиков, и скажу им что-нибудь любезное”. Но Георгий Геннадьевич окликнул ее:
— Ну что, вы идете? Пойдемте вместе, мне тоже на метро.
Они вышли вдвоем, и он начал с доверием говорить ей о своем недовольстве некоторыми докладами и незрелостью молодых ученых. Он долго, все более входя в раж, излагал ей свои претензии и, как обычно, поскольку был очень взволнован, сбился на междометия. Ирина Тимофеевна была тронута его волнением. Они дошли до метро рука об руку, спустились, ехали, и он все ей что-то доказывал — не хотел, чтобы она ошибалась в этих вопросах. Она его понимала, и он, реагируя на ее понимание с облегчением, вышел на своей остановке и пошел — выпотрошенный, но успокоенный. Она улыбалась, глядя, как он идет, и отдыхала душой в первый раз за этот месяц раздоров, и ощущала умиротворение.
УЖИН У ГЕОРГИЯ ГЕННАДЬЕВИЧА
Он попросил приехать ее неожиданно. Под каким-то предлогом. Ирина Тимофеевна приехала, Георгий Геннадьевич опять был простужен и попросил ее сходить за хлебом. В детстве она жила в этом районе и знала, где булочная. Когда шла мимо дома, в котором жила в детстве, ее охватили воспоминания. Рассеянно купив свежего хлеба и, как в детстве, зажав в кулаке сдачу, пошла обратно. Она принесла хлеб, разделась и застыла в комнате среди ставших для нее привычными недостроенных стеллажей. Георгий Геннадьевич нес к столу чашки с бульоном и был при этом очень трогателен.
— Что ж вы стоите? Садитесь к столу.
С ликующей радостью она прошла перед ним, несшим чашки с бульоном. Позади нее неожиданно послышался его возмущенный голос:
— Вы путаетесь у меня под ногами! Из-за вас я обварился бульоном! Вы сбили меня с ритма!
И он долго-долго что-то ей выговаривал на повышенных тонах. Она молчала, стоя перед столом. Потом с мягкой укоризной произнесла:
— Ну, как можно так ругаться. Неужели так больно?
Ему стало стыдно. Она пошла надевать шубу.
— Сейчас же вернитесь и допейте бульон.
Она вернулась к столу. Бульон пили молча. Потом она решила прервать молчание и спросила его что-то о книгах. Он начал говорить, на ее взгляд, какую-то ерунду, смеялся, жестикулировал. Она обратила внимание, что у него новый свитер. Он продолжал бессмысленно говорить, а она рассматривала корешки книг и висевшую на стене картину, на которой была изображена счастливая женщина с ребенком на руках. Она долго смотрела на женщину, потом перевела взгляд на Георгия Геннадьевича и увидела его прямой, устремленный на нее взгляд, полный злого, ликующего торжества.
“Ты хотела быть мне подругой? Но эти вещи смешны для меня, мои интересы выше, а ты получай это”, — казалось, говорил этот взгляд.
Она стойко выдержала его.
— Ну, я могу еще с вами побеседовать, а могу пойти заниматься своими делами. Как вы захотите.
— Идите, занимайтесь своими делами.
— Вы можете здесь побыть, почитать, посмотреть книги.
— Зачем? Я лучше пойду домой.
Он встал, уязвленный. Наверное, он этого не ожидал от нее. Она надела пальто и направилась к выходу. Он ее не удерживал.
Она курила у входа в метро, вспоминая этот взгляд, полный ненависти, злого торжества, и понимала, что все ее надежды потерпели крах и что ей вообще не на что было рассчитывать, поскольку он сводит с ней какие-то счеты.
“Но его ли это взгляд? Или кто-то другой, посторонний, злой человек смотрел сквозь него? Подождем”, — решила она.
И они продолжали встречаться. Как-то он сказал ей: “Вы что, пришли ко мне для того, чтобы доказать мне, что я всю жизнь жил не так?”
И еще, в другой раз: “Вы пришли слишком поздно”.
Она стала часто ходить в церковь. Сказала ему об этом. Он взорвался:
— Вы что, хотите постричься в монахини?
— Я не знаю.
— Уходите в монастырь! Свершайте ваши подвиги в монастыре!
— Не раньше, чем Господь призовет.
Теперь она звонила ему редко, только когда очень скучала, и ей хотелось чего-то остренького. Ей теперь нравилось с ним “кусаться”. Он даже жаловался иногда, что она его “уела”. Он пытался предвидеть ее поведение, вычислял ее по своей какой-то очень хитрой системе, но ошибался и говорил ей, что она невозможна.
“Что ж, одним неудачным браком на свете меньше, — иногда утешала себя она. — Но ведь сперва столько было солнца…”
Иногда на расстоянии она ощущала его невероятную нежность к себе. Но отношения были погублены, дела не поправлялись, ученый люд становился все беднее, одежда ветшала и когда-то вспыхнувшие надежды на счастье всё убывали.