Вступительная заметка Меган Диксон
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2008
Перевод Михаил Еремин
ї Михаил Еремин (перевод), 2008
ї Меган Диксон (вступительная заметка), 2008
Харт Крейн
Харт Крейн (Hart Crane) родился в 1899 году в маленьком городке Шагрин-Фаллс (“Водопад разочарования”; штат Огайо). В 1932 году он бросился в море с борта парохода “Оризаба”.
Харт Крейн — поэт почти не известный в России. Самоубийца, проживший немногим более тридцати лет (биографическое совпадение с несколькими российскими стихотворцами), был одним из немногих американских лириков своего времени, чьи поиски созвучны опытам русской поэзии первой четверти ХХ века. Его первым учителем был Т. С. Элиот, и под его же влиянием Крейн пришел к Вебстеру, Марлоу и Донну. Отсюда сочетание в его поэтическом языке модернизма с реминисценциями из елизаветинской и даже доелизаветинской эпох.
Крейн остается единственным истинным наследником восторженной мощи таких предшественников, как Уолт Уитмен и Эмили Дикинсон. Было ли более трудное задание для поэта в то время, которое Оруэлл однажды уподобил “яме, наполненной смрадной жижей и отбросами войн”? В ответ на “Пустошь” Элиота (которая для Крейна означала “тупик”) он добивался звучания, жизнеутверждающего и в то же время современного.
Критики постоянно упоминают о его многочисленных романах — и с женщинами и с мужчинами. “Странствия”, написанные в 1925 году, посвящены его возлюбленному, моряку Эмилю Оппферу.
Перевод стихов Крейна, близкого по духу и отношению к слову русским поэтам Серебряного века, интересен и сложен. Опыты Михаила Еремина дают русскоязычному читателю возможность почувствовать это увлечение автора самим языком.
При переводе “Странствий” возникает и трудность иного рода. Дело в том, что поэт обращается к морю с восхищением, обидой и страстью, а море в этих стихах женского рода. Но это обычный в то время прием, восходящий к Уитмену, — замена мужского рода женским.
“Странствия” — преклонение поэта перед великим чувством любви, перед тем преображением окружающего мира и человеческого “я”, которое рождает влюбленность.
Меган Диксон,
Университет штата Орегон
Странствия
I
Гоняют мальчуганы, и швыряются песком
Друг в друга, и высвобождают раковины
Из пересохшей тины — беззаботны,
Неугомонны, в блестках брызг.
А солнце, вторя крикам детворы,
Пускает стрелы в пену гребней, но буруны
Отбрасывают их, ворча, на берег. Будь услышан,
Я мог бы их предостеречь: “Эй, малышня,
Играйте с мокрым псом, отыскивайте
Окатыши, отбеленные вечными стихиями,
Но есть предел, за коим лону вод
И ласковым наперсным водорослям
Не вздумайте доверить ваши гибкие тела —
Коварна и безжалостна морская бездна”.
II
Безбрежных вод, подвластных всем ветрам;
Раскинута парча золотных волн,
А гибкие подлунные ундины
Хохочут, потешаясь над любовью.
Зловещи завывания Стихии
Над белопенными волютами,
Терзая слух, вселяют ужас в души;
Смешение добра и зла подобно
Коварной нежности любовных уз.
Звонят колокола Сан-Сальвадора
Над зыбью отмелей, расцвеченных
Шафрановою россыпью созвездий.
О, Ваша Щедрость! Темных сил Стихия! —
Бездушная пучина древних чар.
По мановению ее плеча
Прилив с ладони берега стекает.
Успей прочесть посланье волн, пока
Не сгинут в бездне грезы, страхи, страсть,
Как тот цветок, что унесен Стихией.
Не посягай, о, Просвещенный век,
На души. О, мелодии Карибов!
На суше да помянут отошедших
В подводный мир — в его глубинах тайных
Морские твари прозревают рай.
III
С тобой, которая исходит светом
Нисшедшей, величаемой бурунами,
Небесной плоти в лоно вод, а волны
Как тропы странствий разбегаются
Передо мною по безбрежному простору.
Враждебной к чужаку тесниной,
Где зыбки капители вихревых колонн
И где по воле волн звезда ласкает
Звезду и мечутся лучи, пройдя,
Почувствовать твое предштормовое
Дыханье!
Но под гребнями бурунов —
Не гибель, а пучина одиночества,
Над бездною звучат не погребальные,
А перевоплощенные распевы.
Позволь мне плыть, любовь, к тебе в тебе…
IV
Нигде мне как ни в окоеме океана,
Когда над бездною вращали бездну крылья,
И мне ль не знать, что замкнут круг (над пальмами
Лагуны неизменный альбатрос), но суетные
Водовороты преодолевая, вечное
Течение любви, я верю, вынесет к тебе.
А если бы навязчивые ароматы
И неизбывное влечение однажды,
Как обещали и глаза и губы, въяве
Свели нас вновь в обетованной гавани
Того заветного июньского расцвета, —
Смогли б вернуть мы к новой жизни стебли
Соцветий и свирелей после роковых,
Столь гибельных приливов и отливов?
В словесной зашифрованности истинного
Единокровные отроги рифа из миражей
Моих предчувствий выступают, полночью
Объята грудь залива и открыта
Для недосказанного и хранимого
Моею памятью все годы одиночества
Среди безбрежной зоркой синевы —
В том изречении заключена разгадка,
Что есть ладья любви и вёсел лепестки.
V
Смиренная под леденящей белизной,
Обманчивая, словно лезвие, —
Оттенена тяжелым небом бухта.
— А кажется такою безобидною!
Бегучая оснастка наших сновидений
Пестрит лоскутными воспоминаниями
Бесстрастных звезд… Опутаны мы светом
Луны, глухой к словам. Ни слезы, ни угрозы
Не одолеют силу притяжения — подвластны
Луне приливы, и отливы, и любовь,
И разочарование…
Ты говоришь мне:
“Управы на нее в подлунном мире нет!”
Но оба знаем, что не стоит уповать
И на могущество небес, которые
Песчинкам быстротечных жизней счет ведут.
“А в остальном несведущие!” Нет ничего
На всех твоих блистательных покровах
Напоминающего дерзкое пиратство.
Смирись и ты отныне с одиночеством.
Не знаю, что за призраки тебя тревожат,
Какие неизбывные виденья, но
Смирись, оставив снам желанный путь домой.
VI
Встает в тумане перед мореходом
И проявляют неуемный нрав
Течения под чуждым небосводом,
Навязчивый, как раковины зов,
Прибой, выплескиваясь вал за валом
На мыс из трюма огненной зари,
Дробится, растекается по скалам,
Буруны, что вздымались к небесам,
До зыби утихают в бухте — темный
Покинутый командою корабль
Глаза мне застит — странник Твой бездомный
И безымянный, вправе ль я роптать
На то, что бездна поглощает имя
Пророка, но разносится помин
Царю волнами пенными Твоими? —
Сирокко, дань собрав, сникает, день
На убыль поворачивает вскоре;
Нависший клиф, обвисший кливер — здесь
Свои законы всем диктует море, —
А в штиль и красным словом не увлечь
Богиню, но, хотя уста безмолвны,
Загадочной улыбкою она
Не даст забыть про штормовые волны, —
Выдерживая курс на Бэлла-Айл,
Пройти под радугою с верой в чудо,
И откликом на “Весла враз суши!”
Возникнет белый остров ниоткуда.
Не вещее ли Слово дарит жизнь
Растениям в расселинах утесов? —
Оно же, как непонятый ответ,
И порождает череду вопросов.
Перевод с английского Михаила Еремина