Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2008
ї Александр Кушнер, 2008
* * *
Тому, чья жизнь пришлась
На два тысячелетья,
Кивают, золотясь,
Созвездья и соцветья.
Он Августу под стать
В плаще его багровом
И он свой век назвать
Не вправе мотыльковым.
Одной ногою в том,
Другой ногою в этом,
Он звездами ведом
И нравится планетам.
И как бы жизнь его
При этом ни сложилась,
Он ей, как божество,
Оказывает милость.
Немного коньяка
Плеснув на дно бокала,
Он пьет за все века,
Присев к столу устало.
И бледный, как дымок,
Сумев к стеклу прибиться,
Взирает мотылек
С восторгом на счастливца.
* * *
Я свет на веранде зажгу,
И виден я издали буду,
Как ворон на голом суку,
Как в море маяк — отовсюду.
Тогда и узнаю, тогда
Постигну по полной программе,
Что чувствует ночью звезда,
Когда разгорится над нами.
Чуть-чуть жутковато в таком
Себя ощутить положенье.
Сказал, что звездой, маяком,
А втайне боюсь, что мишенью.
Вот ночь запустила уже
В меня золотым насекомым,
И я восхищаюсь в душе
Обличьем его незнакомым.
А птицы из леса глядят,
А с дальней дороги — прохожий,
А сердцем еще один взгляд
Я чувствую; разумом тоже.
БАРЕЛЬЕФ
Эти воины с лицами злыми…
Обойди стороной барельеф.
Есть опасность быть схваченным ими,
Увернуться от них не успев.
В лучшем случае, вдруг поменяться
Кто-то местом захочет с тобой —
И придется тебе притворяться
Столь же грозным, поставленным в строй.
Вот когда ты узнаешь, легко ли
Быть звеном в этой медной цепи,
Обрамляющей ратное поле.
Ты же любишь Элладу? Терпи.
Ты наказан судьбой для примера:
Не записывай даты в тетрадь.
Надо было пореже Гомера,
Мандельштама поменьше читать.
А беглец, обманув ротозея,
Сослуживцам своим подмигнув,
Посетителем станет музея
И присядет на маленький пуф.
ВСТРЕЧА
Для встречи им в фойе театра
Минут пятнадцать отвела
Судьба. Как будто к карте карта
В игре азартной подошла
И жизнь обоим подыграла.
Так в черном небе две звезды
Друг другу рады — о, Ла Скала,
Каких свела провидцев ты!
Каких всемирных двух героев,
Земной печали знатоков,
На четверть часа их пристроив
Среди банкеток и цветов!
О чем успели, о Россини
Поговорить и о любви,
Наполеоне и России,
Сверяя знания свои?
За их спиною при желанье
Могли б мы скалы разглядеть
Иль шхуны вольной очертанья,
Иль расчехленных пушек медь,
А может быть, в гостиной — свечи,
На женской шее — медальон?
Стендаль сказал, что этой встречей
Он был, как солнцем, ослеплен.
И Байрон был взволнован тоже
Своей беседой краткой с ним.
Зачем же лезем вон из кожи,
Сойдясь, часами говорим,
Скажи, откуда столько пыла,
Уж не поддельного ль огня?
И трех минут вполне б хватило!
Все остальное — болтовня.
* * *
О бегстве в Египет ни слова
Ни Марк не сказал, ни Лука.
И речь Иоанна сурова,
От красочных сцен далека.
Когда б не Матфей, со страницы
Евангельской этот сюжет
Не взяли бы ни живописцы
На радость очам, ни поэт.
На ослика не насмотреться,
На дальней дороги наклон…
И про избиенье младенцев
Не знали бы, если б не он.
Про страшную эту затею,
Бессмысленный Иродов грех
И ужас… Спасибо Матфею,
Его я люблю больше всех.
* * *
Федор Абрамов, прозаик такой
Был, да и будет, куда ему деться?
У деревенской и у городской
Прозы в те годы и ум был и сердце,
Федор Абрамов, с которым знаком
Шапочно был я, уж очень колючий
И своенравный, сказал мне, зрачком
Острым сверкая, что он — подкаблучник.
— Не удивляйтесь, — добавил, — и все
Мы подкаблучники, если мужчина
Стоит чего-то, он женской грозе
Лучше уступит, и только дубина,
Только паршивец своей головы
Не преклонит и поступит как хочет. —
И посмотрел на меня: Вот и вы
Тоже уступчивы. Или не очень?
* * *
Мы за музыкой в очередь встали.
Пусть любуется нами Верлен.
Нас волнует игра на рояле,
Робких мнений взаимообмен.
Только, чур, эту радость не путать
С революцией или войной
И всем тем, что способно окутать
Эту жизнь непроглядною тьмой.
Музыканта рука жестоковата,
Я в антракте ее пожимал.
Мы как будто на сестрах женаты —
Он прекрасно меня понимал.
Не бесчинствуйте, музы, не плачьте!
Много мужества надо и сил,
И себя я привязывал к мачте,
И писал, и с ума не сходил.
* * *
Недаром диким это слово
Назвал.
А книга — тот предмет,
В котором он молчит сурово
И послабления себе
Не хочет делать, куст сирени
Стрижет и чувствует в толпе
Себя чужим, подобно тени.
Перемещается в стихи
Жизнь постепенно,
только прядка
На лбу, да жалкие грехи,
Да желчность в качестве остатка
При нем остались, да пенсне,
Нет, и пенсне в стихи попало.
Не подходи и ты ко мне:
И от меня осталось мало.
* * *
Был Джотто у меня на полке, да пропал.
Понадобился мне вчера — и нет альбома.
А помнится, в окно там ангел пролетал,
Просовывался — и оказывался дома.
Как делал это он — еще раз посмотреть!
Ведь узкое окно, а он такой крылатый,
Что, кажется, пролезть не больше чем на треть
Он мог бы, иль проем был скользкий и покатый?
Я в спешке перебрал на полках горы книг,
Я слишком пылко вел себя и неуклюже.
Наверное, будь я Святою Анной — вмиг
И ангела б узрел, и книгу обнаружил.