Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2007
ї Ксения Дьяконова, 2007
* * *
Смерть разрушает нас — но мысль о смерти
единственная может нас спасти.
И Бог в своем жестоком милосердьи
не ставит указателей в пути.
О, если бы мы вдруг узнали точно,
что миру через год придет конец!
Как многое мы бросились бы срочно
доделывать: туда, где мать, отец
живут — мы б устремились непременно,
чтоб ревностно заботиться о них;
друзей освободили бы из плена —
увы — обид злопамятных своих,
деревья посадили бы на даче,
рискнули б даже книгу написать…
Но так как жизнь устроена иначе,
мы тратим время попусту, под стать
в Париж всего на день прибывшей даме,
чтоб провести его и просвистать
над украшеньями и веерами.
* * *
Ты — как лилии, что не трудятся и не прядут,
но судьба о тебе заботится неизменно.
Тебе выпало оказаться сегодня тут,
чтобы встретить меня, вернувшуюся из плена
впечатлений за океаном, где ветер лют.
Я бродила по ослепительной галерее
небоскребов, чьи окна — звезды и светлячки,
и с галерки смотрела мюзиклы на Бродвее,
влажной нежностью застилавшие мне очки.
Я читала стихи секвойям в густой аллее.
Путешествия, может, только и для того
существуют, чтоб ярче вспыхнуло слово “дома”,
чтоб в постели своей нам стало теплей всего,
чтобы вновь полюбилось то, что давно знакомо,
обретая первоначальное волшебство.
Иногда ты писал мне письма из чувства долга,
но к рассказу и оживлению моему
ты прислушиваешься пристально потому,
что и вправду успел соскучиться. Ненадолго —
только в этом мы не признаемся никому.
* * *
Кто не любил Марчелло Мастрояни?
Мои соученицы на филфаке
взволнованно учили итальянский,
чтоб только с ним однажды поболтать.
Обожествив его на расстояньи,
ему строчили письма в полумраке
убогих комнат, где ни разу ласки
мужской не довелось им испытать.
Наверное, онегинской Татьяне
такое и не снилось: в коммуналке
под чью-то брань и склочный звон посуды,
сокурсницы мои писали так:
“Простите мне, синьоре Мастрояни,
что беспокою Вас. Я знаю, жалки
слова поклонниц. Только вера в чудо
сильнее, чем смущения столбняк.
Я ради Ваших слов, души и тела
готова бросить университет,
семью и снежный город”. Но Марчелло
был холоден и не прислал ответ.
* * *
Мы ревности боимся как огня —
еще сильней, чем собственно измены,
и оба говорим, что откровенны:
ты этот страх скрываешь от меня,
а я тайком готова лезть на стены.
В отместку мы пускаемся на блеф,
друг другу ставим вздорные условья.
Но кто бы мог подумать, что любовью
зовут такое: беспричинный гнев
и подозренья, вырванные с кровью?
Как раз об этом в песнях не поют,
не пишут на доске скрипящим мелом.
Кто мог предвидеть, что душе над телом
нельзя подняться, что сизифов труд —
их примирять обманом неумелым?
Но главное — и что странней всего, —
что самые злопамятные муки
нам не мешают тосковать в разлуке
и встречу отмечать, как Рождество,
о чашку чая согревая руки.