Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2007
4 марта 1938 года вышло Постановление Совнаркома за № 2561, по которому Пушкинский Дом АН СССР становился единственным в нашей стране хранителем автографов Пушкина. Там должны были сосредоточиться все рукописи поэта, где бы они до сих пор ни находились. Начался сбор материалов, но Великая Отечественная война помешала закончить эту работу. Часть рукописей оставалась в Москве, на хранении в Литературном музее. Среди них находились черновые и беловые автографы поэта, его рабочие тетради, дневник, письма к разным лицам, рисунки.2
Привезти их в Ленинград Борис Викторович Томашевский поручил мне.
Шел 1948 год. Такси еще не работали или их было очень мало. Поезд из Москвы в Ленинград отходил ночью. Литературный музей предоставил мне машину к шести часам вечера. Что мне было делать? Не сдавать же автографы Пушкина в камеру хранения?! Это были два больших пакета, весом около пуда, завернутые в толстую бумагу. Я приняла их по описи, не имея времени подробно просмотреть каждый документ. И вот, в обход всем инструкциям и правилам, я решила до отхода поезда отвезти свой клад просто на квартиру своей сестры, которая тогда жила у Зубовского бульвара, в Долгом переулке (ныне улица Бурденко). Все семейство сестры, состоящее из родителей, тети и шестерых детей, было взбудоражено. Пакеты поставили на буфет, и дети ходили кругом, взволнованные, и по очереди влезали на стул, чтобы дотронуться до этих священных реликвий. Такого в их квартире никогда не было и не будет!
Ранее, заказывая в Академии наук обратный билет в Ленинград, я спросила, кто с этим поездом еще едет, надеясь найти знакомого попутчика. Попутчик нашелся. Им оказался Сергей Васильевич Обручев, сын академика, по профессии геолог, большой любитель литературы и знаток Пушкина. Обручеву принадлежит статья “К расшифровке десятой главы └Евгения Онегина” (Пушкин, Временник, № 4—5, 1939, с. 497—509). Вот его я и выбрала своим негласным помощником, чтобы в случае внезапной болезни или чего-нибудь непредвиденного открыть ему тайну своего багажа.
Накануне Татьяна Григорьевна Цявловская, которая пришла в ужас от этой эпопеи, внушала мне, что все должно быть окружено строгой тайной. Она говорила, что злоумышленники уже следят, могут вырезать дно багажного ящика вагона, бросить мне в лицо сонный порошок и т. д. Эти разговоры не прибавили мне смелости.
К моменту отъезда на вокзал стал накрапывать дождь; до метро — “Парк культуры” — путь довольно длинный. Пришлось обернуть рукописи клеенкой, и два моих племянника бодро и весело понесли пакеты, а я бежала за ними, не спуская с них глаз. Наконец приехали на вокзал, вошли в вагон и водворили рукописи в багажный ящик. Я села на него; потом легла и до утра не покидала своего поста, время от времени проверяя целость багажа. Сергей Васильевич Обручев вежливо выразил удовлетворение от “неожиданной” встречи. Мы беседовали на различные темы, не касаясь рукописей Пушкина. Конечно, я не спала всю ночь!
Подъезжаем к Ленинграду. Меня должен был встречать наш завхоз, милейший Степан Гаврилович Бобров. Я прошу Обручева задержаться и говорю, что везу бесценный груз и, пока не придет встречающий — пусть он меня не покидает… “Что же это за груз? — спрашивает Сергей Васильевич. — Урановая руда?” — “Гораздо ценнее — рукописи Пушкина!” — отвечаю я и откидываю полку. Вижу, как лицо моего спутника постепенно бледнеет… “И вы одна их везете?” — “Нет, не одна — с вами!” И я рассказала Обручеву, как брала билет в надежде на его помощь. Тем временем пришел Степан Гаврилович, и я рассталась с потрясенным геологом.
Степан Гаврилович приехал на грузовике (легковая машина была занята, поэтому он и задержался). Он предложил мне сесть рядом с шофером, но я не могла расстаться с рукописями и полезла в кузов машины, куда положили пакеты.
Весь Рукописный отдел во главе с Борисом Викторовичем Томашевским встретил нас на пороге института. Когда я внесла пакеты и положила их к ногам Бориса Викторовича, раздались аплодисменты! Потом в его кабинете состоялся банкет. Открывая его, Томашевский поднял бокал в память Льва Борисовича Модзалевского, который так долго ждал этого дня, так много сделал для воссоединения пушкинского рукописного наследия и не дожил до него…
Меня просили подробно рассказать, как я везла рукописи. Рассказала я и о роли Обручева. Оказывается, Татьяна Григорьевна уже звонила и пыталась напугать Бориса Викторовича. Не знаю, что он ей ответил, но, когда я его спросила, как он не побоялся доверить мне рукописи, он ответил: “Я знал, кому доверяю!” Эти слова мне были лучшей наградой. А потом Борис Викторович напомнил, как еще в 1928 году, когда я и моя подруга Зинаида Дмитриевна Дамперова, будучи студентами Института истории искусств, проходили практику в Пушкинском Доме, он поручил нам составить список хранящихся в Рукописном отделе рукописей поэта. “И долго еще эта, уже потрепанная тетрадь служила единственным справочником к автографам Пушкина. Она у нас так и называлась: └Список Дамперовой и Мясоедовой””, — добавил Борис Викторович.
Я забыла об этом, а он помнил. Он все помнил. Известно, что Борис Викторович окончил физико-математический факультет в Льеже (Бельгия). В 1934 году он подарил мне книгу стихотворений Дельвига, в подготовке которой я принимала небольшое участие; вспомнив, что когда-то я работала сверловщицей на заводе “Электрик”, Борис Викторович сделал на книге следующую надпись: “Электрику от электрика в память союза в области филологии”.