Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2007
Начну с письма, полученного осенью 1964 года заведующим отделом прозы журнала “Звезда” А. С. Смоляном:
“Москва, 10 сентября 1964
Уважаемый товарищ Смолян,
я благодарен Вам за Ваше предложение. Я действительно читал русский перевод книги Маши Рольникайте и рекомендовал его издательству французской компартии.
Я очень загружен работой, но я соглашусь написать статью для Вашего журнала, которая сопровождала бы текст М. Рольникайте, так как считаю ее книгу ценным антифашистским документом, полезным для воспитания нашей молодежи. Однако я возьмусь за эту статью, только получив от редакции └Звезды” подтверждение о том, что напечатание дневника М. Рольникайте и моей статьи дело решенное.
Прошу Вас также указать крайний срок получения моей статьи. Размер ее не будет превышать половины печатного листа.
С уважением
И. Эренбург”.1
В письме речь шла о дневнике бывшей узницы Вильнюсского гетто и затем двух фашистских концлагерей Маши (таково полное имя) Рольникайте, изданном к тому времени на литовском языке. Тогда его автор был уже знаком с Эренбургом, который прочитал рукопись (в переводе), “не отрываясь, нашел ее интересной” и надеялся, “что она будет напечатана”. И эти высказывания и согласие Эренбурга написать предисловие для “Звезды” воодушевили М. Рольникайте. Однако следующее письмо (от 12 октября) было не столь оптимистичным. “Дорогая Маша, — писал Эренбург, — непредвиденные обстоятельства не дают мне возможности написать предисловие для Вашего дневника. Я очень об этом сожалею”. Правда, далее Эренбург подтвердил, что статью к французскому изданию напишет.
Что же произошло в течение месяца, разделившего два письма? Об этом М. Рольникайте узнала от самого Эренбурга, будучи в декабре в Москве. Эренбург объяснил, что отношение властей к нему и особенно к его мемуарам остается крайне негативным. В этих условиях поддержка может скорее осложнить судьбу книги… “Звезда” уже подготовила тогда рукопись к набору и по совету автора обратилась к известному литовскому поэту Эдуардасу Межелайтису. Он статью о Машином дневнике прислал. Замена все-таки оказалась неравноценной. У Эренбурга был личный счет к фашизму и большой опыт работы с подобным “материалом”. Вместе с В. Гроссманом он подготовил “Черную книгу” — о фашистских зверствах на территории СССР. Книга в 1946 году не вышла, но Эренбург понимал, что каждый прорыв с публикацией таких материалов может ускорить и выход “Черной книги” (в России она вышла лишь после перестройки).
Что же до предисловия И. Эренбурга — оно остается лучшим из всего, что сказано до сих пор о дневнике М. Рольникайте. “Его достоинства, — писал по-французски И. Эренбург, — не в силе воображения автора, а в правдивом рассказе о подробностях жизни в гетто и обо всем том, что пришлось пережить четырнадцатилетней девочке, которую жизнь преждевременно вынудила размышлять, наблюдать и молчать… Мы имеем дело с неопровержимым свидетельством очевидца”.
Эренбург знал, сколь сложен был путь этих записей к печати. Ведь лишь в самом начале Маша могла делать записи в тетрадке (она прятала ее, это была “улика”), а затем на обрывках мешков из-под… цемента. То, что не удавалось записать, она по совету матери запоминала, повторяя по нескольку раз… Для Эренбурга было важно, что автору во всем тексте удалось сохранить детскую интонацию.
Под названием “Я должна рассказать” дневник М. Рольникайте был напечатан во втором и третьем номерах журнала “Звезда” за 1965 год, в том же году вышло в Москве отдельное издание книги, затем в 1966-м дневник — с упомянутым предисловием И. Эренбурга — напечатали во Франции. В 1960—1970-е дневник перевели во многих европейских странах, появились отклики. Его сопоставляли с “Дневником Анны Франк”, еврейской девочки из Голландии, которая пряталась в убежище, пока ее не схватили. У Анны Франк не говорилось ни о гетто, ни о лагерях смерти, о чем писала М. Рольникайте, но эта вроде бы “единичная трагедия” пронзила читательские сердца. Трагические свидетельства, пришедшие из Голландии и Литвы, и сегодня обличают высокопоставленных политиков, отрицающих сам факт Холокоста.
Анна Франк погибла. Маша Рольникайте сама готовила свой дневник к печати. Но автору такой книги нелегко было продолжить литературный путь. Что писать, как жить? — эти вопросы возникали неизбежно. Мы, ленинградцы, были свидетелями ее работы и гражданской деятельности, другие могли узнать о них много позже из повести М. Рольникайте “Это было потом” (2002). Тут и рассказ о литературном институте, о встречах с Эренбургом, о поездках в Польшу, Германию, о том, чем стал для нее тот мартовский день 1945-го, когда русские солдаты освободили чудом выживших узниц.
В 1970—1980-е в журналах и отдельными книгами вышло несколько повестей М. Рольникайте — “Три встречи”, “Привыкни к свету”, “Долгое молчание”. Все они о моральных проблемах, которые встают перед человеком в нечеловеческих условиях. Она писала о тех, кто сохранил живую душу, способность к сопротивлению, и о других, сломавшихся, готовых служить фашистам в надежде на спасение. Переход от документального материала к художественному обобщению давался непросто. Лучшие страницы повестей беспафосно убеждали читателя, что героини этих произведений не предадут, не оступятся. Эти повести заставили вспомнить такие вещи В. Семина, прошедшего через гитлеровский арбайтс-лагерь, как “Нагрудный знак └OST”” и “Плотина”, хотя этот круг Дантова ада был менее безысходным. Из гетто вышли единицы.
Маша Рольникайте выступала и выступает перед читателями российскими, польскими, немецкими (владеет этими языками), ее тревожат проявления ксенофобии, антисемитизма в стране, победившей фашизм. Ее радует и вместе с тем озадачивает вновь возросший интерес к ее дневнику в ряде европейских стран. Значит, он актуален и еще не стал историей?
В XXI веке новые издания вышли в Германии (2002, 2004), во Франции (2003, Премия Памяти Холокоста), Италии (Премия Adei Wizo, 2006). Последнее напечатано с тем же предисловием Эренбурга, и, я думаю, с пользой для себя молодые итальянцы, не знавшие войны и фашизма, прочитают и дневник и предуведомление к нему: “Пусть книга Маши, один из многочисленных документов, в которых отразились те годы помрачения рассудка и совести, те годы попрания человечности, напоминает о том, что, как сказал польский поэт Юлиан Тувим, └антисемитизм есть международный язык фашизма”. До тех пор пока не исчезнут симптомы расизма и фашизма, ни одна мать — еврейка она или арийка, белая или черная — не может спокойно смотреть на своих детей. Машина сестренка, маленькая Рая, спрашивала в ту последнюю минуту у своей матери: └Когда расстреливают — это больно?” Да не повторится это никогда больше!”
Маша Рольникайте не просто обращается к прошлому, но живет и пишет во имя будущего. Вот почему ее очерки, представленные в этом номере “Звезды”, повествуют о судьбах спасателей и спасенных — и тем возвращают нас к ее литературному дебюту.
Она пишет о Каме Гинкасе, без которого современный театр был бы обделен… Мальчик не понимает, почему он не может набросить на себя пальтишко и уйти из чужого дома вместе с отцом, но мы видим, на какой тонкой ниточке держится его маленькая жизнь.
Маша пишет и о другом еврейском мальчике, моем сокурснике по Ленинградскому университету, уроженце Каунаса Леве Левицком (Левинштейне). Его спасли сначала родители, отправив вместе с сестрами в неизвестность 23 июня 1941 года — с последним поездом перед приходом фашистов. Потом его спасали “чужие” люди, не давшие пропасть в незнакомой среде голодному, не знающему ни слова по-русски подростку. О том, как он освоил этот язык, говорят его статьи и книги…
А третья история — самой Маши и ее учителя Йонайтиса, сохранившего первую тетрадку ее дневника, прятавшего Машу и ее близких под угрозой собственной гибели… Я помню, как осенью 1991 года этот пожилой человек провожал нас с Машей из Вильнюса (мы приезжали на неделю налаживать связи с литовскими писателями). Я видел проявление поистине отцовского чувства к своей бывшей ученице… Вскоре его не стало.
Теперь в Израиле, возле музея Холокоста “Яд-ва-Шем” имя Йонайтиса, как праведника, выбито на отдельной плите.