Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2007
Все повторялось много раз.
Смешно, чтоб вечность оставляла
еще хоть что-то после нас,
в свои закутав покрывала.
И что мне вечность? Воробей
трещит без умолку, без толку,
скворец не просится на полку.
Исчезла вечность — слава ей.
Но по ночам, когда бегут
по корешкам щербатым пальцы
и тени вечных тут как тут,
я вновь распят на те же пяльцы —
что я искал в заботах дня?
Я просто ткань, полоска глины,
пергамент, лист — деталь машины,
а вечность создает меня.
Одиночество
Сбежав из города, в котором нет тепла,
мы встретились на пляжике осеннем.
Нет смысла спрашивать — слова или игла
свели нас вместе там, когда от ремесла
и сам я стал пожухнувшим растеньем:
безумцем, чей рассудок — мотылек.
Я подошел к нему и молча сел у ног.
Он не прогнал меня. Все шелестел прибой,
как будто перелистывал страницы.
Я знал, что он далек и что с самим собой
спокойнее ему… Услужливой рабой
заглядывал я под его ресницы,
и ждал, и ждал, пока он в полусне
глаза не приоткрыл, не улыбнулся мне.
Я прикурил ему, он так же молча взял
и, к подбородку подогнув колени,
тянул, смотря на мир, как на музейный зал:
набитый рухлядью покинутый вокзал —
спектакль теней, пропущенный по вене.
Затем он встал, чтобы уйти совсем,
а я остался там, среди картин и тем.
Умалишенный
По странным лугам, по страшным лугам
он ходит ночами и рвет цветы,
такой красоты, что ни я, ни ты
не видывали, и там
встречается с теми, кто дорог нам.
Он целую ночь разговор ведет
с тенями прошлых людей,
и так — уже тысячи лет напролет
и миллион ночей.
Глазницы — впадины, а скулы — холмы,
язык — из глины, из глины — рот,
он Богом зовется, а где живет,
забыли ангелы и народ
и знаем теперь лишь мы.
* * *
Юным телам идут поцелуи смерти.
Чту на вершинах духа или в земной круговерти
их красоту покоробит, найдет в ней изъян?
О Гиацинт, Антиной и Святой Себастьян!
Нам, беглецам, лишь изнанка досталась — слово,
краски и камни, чужой красоты полова,
падаль прекрасная, сладкой мечты дурман.
Им же, разлитым в эфире и на листе осеннем
жилками красными вытканным, нашим пеньем,
видимо, лестно заглаживать свой обман.