Публикация Ванды Ермаковой. Вступительная заметка Александра Кабанова
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2007
Скоропостижно скончавшийся Михаил Евгеньевич Ермаков (23.02.1947—17.12.2005) был одним из лучших специалистов по простонародному китайскому буддизму и традиционной китайской культуре. Почти тридцать лет его насыщенной научной деятельности нашли воплощение в нескольких монографиях, десятках научных статей и докладов.
По окончании восточного факультета ЛГУ в 1974 г. М. Е. Ермаков был принят на работу в ленинградское отделение Института востоковедения АН. Вначале он занимался инвентаризацией китайских фондов, и это позволило ему “вживе” ознакомиться с десятками тысяч китайских и европейских работ — книг и рукописей по синологии. Изучение китайского буддизма, начатое еще в студенческие годы, оставалось его самой большой страстью. Параллельно с библиотечной работой он продолжал писать статьи и переводить раннесредневековое сочинение Хуэй-цзяо “Гао сэн чжуань” (“Жизнеописания достойных монахов”) — своего рода биобиблиографическую энциклопедию китайского буддизма. Комментированный перевод первого тома (“Переводчики”) был опубликован в 1991 г. Следующий том (“Толкователи”) вышел в свет только через четырнадцать лет. Третий том остался раскрытым на столе М. Е. Ермакова в ночь его смерти, и перевод его, к несчастью, не был закончен.
Однако сфера интересов М. Ермакова никоим образом не ограничивалась этим памятником. В ней оказались, например, и китайские буддийские сочинения первых веков нашей эры, такие, как “Предания об услышанных мольбах” (“Гань ин”), “Вести из потустороннего мира” (“Мин сян цзи”), “Достопамятные происшествия” (“Цзин и цзи”), “Загробное воздаяние” (“Мин бао цзи”), которые были опубликованы в переводе, со вступительной статьей и с комментариями М. Ермакова в 1998 г. Также его интересовали традиционные китайские науки. В том же 1998 г. вышла книга “Китайская геомантия”, представляющая собой комментированные переводы отрывков из англоязычных работ по Китаю, в первую очередь разделов, связанных с учением фэн-шуй. Эта книга, а также научно-популярная работа М. Ермакова “Магия Китая” (СПб., 2003) выгодно отличаются от многочисленных дилетантских работ на модную тему.
Ермакова больше интересовали не сухие, мудреные истины почтенных буддийских схоластов и проповедников, а тот сочный и красочный мир китайского буддизма, который предстает в буддийских хрониках и в светских сочинениях, мир со своими симпатиями и предрассудками, естественными человеческими страстями и сверхъестественными способностями. Простонародный буддизм был ему гораздо интереснее, чем схоластический, и не случайно в своей новаторской книге “Мир китайского буддизма” (СПб., 1994) он отводит целую главу Хуэй-юаню (334—416), этому “даосу в буддизме”, как назвал его крупнейший российский синолог Ю. К. Щуцкий. Результатом многолетних изысканий в этой области стала докторская диссертация М. Ермакова “Мировоззренческий комплекс в структуре простонародного китайского буддизма”, блестящая защита которой состоялась в 2003 г.
Ермаков был непременным и активным участником различных буддийских антологий, в которых издавались и переиздавались его переводы самых разных текстов: от чудесных историй про бодхисатву Гуаньинь до житий буддийских подвижников, от описания монастырей Лояна до буддийских историй в сочинениях Лу Синя. Результаты его буддологических исследований, сведенные в один том под названием “Синобуддология. Китайский буддизм первой половины I тысячелетия н. э.” (Lewiston-Queenston-Lampter: The Edwin Mellen Press, 2001), дают великолепное представление о глубине изысканий М. Ермакова.
Ермаков был в Поднебесной дважды, но подолгу: первый раз, в 1987 г., его пребывание продолжалось полгода и было посвящено ученым штудиям, позднее, в 2003-м и 2004 гг., он работал в Пекине констультантом на радиостанции “Синьхуа”. Результатом его пребывания в Китае явилась публицистическая книга под условным названием “Китайский синдром”. Это яркий, острый и внимательный к мельчайшим деталям рассказ человека, после десятилетий вынужденного воздержания прикоснувшегося к священной для него культуре, постижению которой он посвятил всю свою жизнь.
Главу из этой книги “Звезда” предлагает вниманию читателей.
Александр Кабанов
Культ предков восходит к истокам религиозных представлений любого народа мира, но только в Китае и в среде его традиционного влияния он остается сердцевиной духовной жизни по настоящее время. Английский бытописатель Срединной империи начала XX века так определяет роль культа предков в жизни китайцев:
“Если бы кто-нибудь спросил нас, какой обычай одинаково распространен во всех классах китайского общества и одинаково строго выполняется всеми, ответ может быть только один. Таким обычаем является поклонение предкам, имеющее все черты религиозного культа. Китаец может поклоняться и не поклоняться идолам, может верить в богов или открыто проявлять неверие, и никто не обращает на это никакого внимания. Но стоит только кому-нибудь проявить небрежность в поклонении предкам, и все, начиная от родственников и соседей, обрушиваются на него с негодованием. Один из наибольших упреков китайцев своим соотечественникам, принявшим христианство, заключается в том, что они в своей новой вере пренебрегают предками”.
Бурный двадцатый век, конечно же, изменил древний китайский культ, в значительной мере лишив его религиозных аспектов. Но прежде чем обратиться к современному состоянию китайского культа предков, вернемся к его историческим истокам.
***
Культ предков, известный многим народам мира, восходит к архаическому культу мертвых. Еще протокитайцы эпохи неолитических культур Яншао и Луншань верили в загробный мир, где душа умершего пребывает после смерти. Вероятно, уже в первобытную эпоху у далеких предков китайцев сложились зачатки представлений о том, что души умерших, обитающие в ином мире, способны оказывать влияние на судьбы живущих в этом мире.
В эпоху Шан-Инь (XVI—XI вв. до н. э.), пришедшей на смену первобытности, культ мертвых приобретает главенствующее (если не сказать гипертрофированное) значение. Содержимое богатых усыпальниц иньских правителей свидетельствует о значительном социальном расслоении в период зарождения китайской государственности. Оружие, боевые колесницы с лошадьми, утварь, драгоценности служат их непременным атрибутом. Множество людей из близкого окружения усопшего правителя — жены, наложницы, слуги — были погребены вместе с ним: правитель нуждался в их услугах и в загробном мире. Социальные различия привели и к глубоким сущностным изменениям в самом содержании культа предков, отныне ставшем сердцевиной религиозной жизни китайцев. В эпоху Шан-Инь покойный правитель-ван не только сохранял, но и значительно повышал свой прижизненный статус, приобретая власть над мирами людей и духов.
Именно на покойного правителя-вана уповали иньцы, принося обильные жертвы (довольно часто — людские) и испрашивая совета при гадании на лопаточных костях животных и панцирях черепах. На вершине иерархической лестницы покойных правителей пребывала фигура Шанди — “Верховного божества” и первопредка иньцев. Легендарный первопредок иньцев стал первым и высшим божеством, осуществляющим абсолютную власть в мире богов и духов. Только ему были подвластны дожди, бури, потопы, а значит, и судьба иньцев; только он мог обеспечить удачный исход военного предприятия, болезни, охоты, родов и т. д.
Победившие Шан-Инь чжоусцы передали функции всеобщего универсального верховного божества от Шанди к некоей надмировой абстрактной силе — Небу, лишенному родственных связей и предпочтений. Если прежние правители считались потомками Шанди, то чжоуские государи носили священный титул Сына Неба, обязывающий их отправлять все обряды, предписанные культом Неба.
Культ Шанди, оттесненный культом Неба на второй план, постепенно трансформировался в универсальный культ предков, с легкой руки Конфуция ставший основой религиозной жизни всех слоев китайского общества. Конфуций и его последователи повсеместно внедрили и строжайше регламентировали культ предков, в продолжение многих веков после этого существовавший в почти неизменном виде.
Культ предков, доведенный до предельных значений и всеобъемлющих масштабов, предоставил возможность осуществить социальный идеал, провозглашенный Конфуцием. Средоточием культа становится принцип “сыновней почтительности” — сяо. Его суть заключена в максиме, обладающей свойством императива:
“Служить родителям согласно установлениям ли, похоронить их, соблюдая установления ли, и приносить им жертвы, придерживаясь установлений ли”.
Тем самым культ предков приобретает всеобъемлющее социальное значение: добродетельный сын — от простолюдина до императора — посвящает свою жизнь служению родителям при их жизни и после смерти. Устойчивость такой вертикали является залогом должного устройства и социального порядка в государстве, объединяющем отдельные семьи в единую огромную семью. Преданный сын — верный подданный есть основа такой конструкции. Так конфуцианство преобразовало религиозный культ в социальную доктрину, придав ей универсальное значение и государственный статус.
Почтение к родителям затмило все иные отношения в китайском обществе. Китайское письменное наследие — от мифов, легенд, поэм и драм до династических историй и официальных документов — переполнено назидательными сюжетами, воспевающими сыновнюю почтительность. Некоторые из этих образцов способны эпатировать нашего читателя, но отнюдь не китайца, воспитанного в сыновнем послушании и служении родителям. Так, один бедняк не мог прокормить одновременно и престарелую мать и малолетнего сына. Посоветовавшись с женой — мол, сына они могут иметь другого, а матери другой не будет, — он продал сына. Потом бедняк копал яму и выкопал сосуд с золотом и надписью, гласящей, что Небо награждает его за сыновнюю почтительность.
Столь экстремальные ситуации не так уж часты в китайских назидательных сюжетах, но все же очевидно, что сыновняя почтительность есть постоянная доминанта китайской этики и этнопсихологии. Она неизменно проявляет себя в повседневной жизни, начиная с семейного уклада (без окончательного вердикта семейного старейшины в семье ничего не предпринимается) и заканчивая высоким государственным служением (достижения на этом поприще посвящены живым или покойным предкам).
***
Священная обязанность почтительного сына — должным образом упокоить бренное тело родителя. Похоронные обряды и церемонии подробнейшим образом изложены в канонической “Книге установлений” и неукоснительно исполнялись в традиционном китайском обществе.
Приготовления к похоронам начинались задолго до смерти главы семьи, клана и (тем более) государства. Ныне раскапываемая богатейшая усыпальница первого циньского императора Цинь Шихуанди строилась за многие годы до смерти ее августейшего обитателя. В северо-западных окрестностях Пекина находится величественный погребальный комплекс императоров династии Мин, правившей вплоть до середины XVII века.
Впрочем, подобные примеры не уникальны и вряд ли вызовут удивление у нашего читателя: усыпальницы правящих знатных родов издревле существуют в различных цивилизациях мира. Куда более удивителен обычай, который был повсеместно распространен в простых китайских семьях. По вступлении главы дома в преклонный возраст ему подносили в дар гроб — его посмертное обиталище. Гроб становился главным предметом гордости главы дома: его ставили в одной из комнат и поддерживали в сохранности — внутри и снаружи покрывали дополнительными слоями особого состава из смолы, фарфорового порошка и лака для придания полной герметичности. Счастливый обладатель собственного гроба был спокоен за посмертное существование — тело останется в сохранности и после погребения.
Итак, настает роковой миг кончины главы дома. Первый важный обряд сразу после смерти — моления душе покойного: старший сын (или кто-то из старших родственников) в слезах призывает душу вернуться в тело. Только когда после троекратного повтора призыв остается неуслышанным, смерть удостоверяется окончательно. Далее следовал обряд “малого облачения”: тело обмывали, бинтовали, прокладывали шелковой ватой, обряжали, клали в рот семена особого растения, предотвращающего гниение. Не менее трех, но не более семи дней после этого осуществляли обряд “большого облачения” и положения во гроб. Вначале окончательно приводили в порядок внутреннюю и внешнюю поверхность гроба, затем покойного облачали в парадные похоронные одежды и совершали положение во гроб. Туда же клали его наиболее любимые вещи, включая драгоценности, книги и т. д. Наконец гроб закрывали крышкой и тщательно шпаклевали пазы.
Все это время семья пребывала в глубоком трауре. В первые три дня исключалось принятие пищи; женщины не убирали волосы, снимали обувь и украшения. Спать домочадцы должны были на полу близ гроба. У гроба выставляли обильные угощения, воскуривали благовония. По нескольку раз в день старший сын наполнял чашки вином и чаем, накладывал рис в блюдо и с поклоном подносил покойному отцу.
Следовала длинная череда визитов родственников, друзей, а если покойный был чиновником, то и сослуживцев и даже важных персон. Все они совершали обряд поклонения, в кратких речах превозносили заслуги и добродетели покойного.
Но и после оплакивания и череды прощальных визитов, нередко длившихся по нескольку недель, похороны наступали не сразу. Либо в ожидании благоприятного дня похорон, назначенного геомантом, отыскавшим место для захоронения, либо из необходимости разрешить материальные затруднения гроб или помещали во дворе под шатром, или передавали на хранение в буддийский монастырь. Кроме того, существовала практика “временного захоронения” — гроб закапывали где-нибудь в ожидании лучших времен для проведения настоящих похорон.
Когда все же наступал назначенный день похорон, домочадцы и родственники в определенном порядке выстраивались перед гробом, рыдая, причитая и глубоко кланяясь. Старший сын покойного, стоя на коленях, возжигал благовония, возливал жертвенное вино и обращался к покойному отцу с подробным отчетом обо всем, что происходило после его смерти — обо всех без исключения обстоятельствах, связанных с погребальным обрядом.
Затем гроб устанавливали на специальные носилки с балдахином и отправлялись к месту погребения. В похоронной процессии в определенном порядке шли самые близкие родственники покойного, его дальняя родня и друзья; в ней также участвовали специально нанятые плакальщики, шаман-экзорцист, изгоняющий злых духов, певцы, танцоры, музыканты. Исполнялась отнюдь не приличествующая для этого случая траурная музыка, а та, что способна доставить удовольствие душе покойного, что, впрочем, никак не воздействовало на общее траурное настроение процессии.
По прибытии к месту погребения носилки ставили на землю, а затем под нескончаемые скорбные рыдания и причитания опускали в могилу. На этом завершался последний путь усопшего, но не исчерпывались священные обязанности почтительного сына перед покойным отцом. Каноническая “Книга установлений” подробнейшим образом предписывает продолжительность и содержание траура в зависимости от степени родства с умершим. Конечно же, самый долгий и строгий траур — три года — полагается по отцу и матери. Дабы в точности исполнять сложнейшие предписания траурного ритуала, чиновник должен на три года уйти со службы (не лишаясь при этом ни должности, ни социального статуса). В продолжение траура почтительный сын и другие домочадцы всегда были облачены в белые траурные одежды.
Трехлетний срок траура делился на три периода: первый год — глубокий траур, в течение которого нельзя было пить вина, есть мяса, плодов и овощей; во второй год (средний траур) разрешалось употребление плодов и овощей; третий год (легкий траур) допускались мясо и вино. В продолжение всех трех лет траура возбранялись всяческие развлечения, исключались музыка и удовольствия. Почтительные дети давали обет спать на рогоже, претерпевать холод, жару и другие невзгоды, как бы подчеркивая, что все это нипочем в сравнении с постигшим их несчастьем. Три года не справлялись семейные праздники, юбилеи и даже свадьбы. Рождение сына, получение ученой степени праздновали нарочито скромно, без каких-либо излишеств.
Неотъемлемой частью культа предков являлись обряды жертвоприношений в храмах или на могилах предков. Храмы предков непременно были в каждой почтенной семье; даже самая бедная семья и та имела алтарь предков на самом видном месте в доме. Поклонение предкам осуществлялось ежедневно. Глава семьи начинал свой день с посещения храма предков, где возжигал курения и совершал поклонения. Первого и пятнадцатого дня каждого месяца, в каждый семейный или всеобщий праздник родичи собирались в храме совершить жертвоприношения и сообщить предкам последние семейные новости.
***
Всеобщие китайские праздники неотделимы от культа предков. В Средневековье бытовало деление основных праздников года на три “праздника мертвых”: весенний праздник поминовения усопших, празднество “голодных духов” седьмого месяца, праздник отправки зимней одежды усопшему и три “праздника живых”: Новый год, празднества пятого месяца и середины осени. Первые три праздника имеют непосредственное отношение к культу предков и на одном из них — весеннем празднике поминовения усопших, наиболее активно празднуемом в прошлом и настоящем, — мы остановимся подробнее.
Весенний праздник поминовения усопших приходится на сто пятый день после зимнего солнцестояния — пятое апреля по европейскому календарю. Еще в глубокой древности этот день получил название “день чистого света”, а сам праздник, справлявшийся в этот день, — “праздник холодной пищи”. Согласно общему правилу, в этот день запрещалось разводить огонь в очаге и готовить пищу. Нарушение запрета, как верили китайцы, непременно повлечет природные катаклизмы (ливень, наводнение, град и т. д.) и в итоге — гибель урожая. Основной едой в “праздник холодной пищи” была заранее приготовленная просяная или ячменная каша, а также свежие овощи — “вестники весны и новой жизни”.
Только в XIII—XIV веках “праздник холодной пищи” принял ныне привычный облик Дня поминовения усопших. Вероятно, в этот период выступили на первый план прежде подчиненные элементы обрядности, связанные с поклонением предкам (иногда в просторечии “день чистого света” называют “праздником подметания могил”). В начале XX века поминовение предков в день Чистого света происходило следующим образом.
С утра глава семейства совершал поклоны у домашнего алтаря перед табличками предков, подносил в жертву пять, восемь или десять блюд с мясом и вино. После этого с заготовленной провизией и всем прочим семейство отправлялось к родовым могилам. Заметим, что кладбищ в нашем смысле в Китае никогда не существовало: наиболее благоприятное место для могилы каждый раз указывает специалист-геомант, учитывающий большой ряд факторов. Прибыв на место, родичи сначала приводили в порядок погребение: подновляли надписи на могильных стелах, вычищали могилу от сорняков, подравнивали могильный холм. Подношения из трех мясных блюд, трех чашек вина, трех курительных палочек, выставленные справа от могилы, предназначались Небесному владыке и Божеству земли. Затем по обеим сторонам надгробной плиты ставили зажженные свечи, перед ней — курильницу с курительными палочками и тотчас приступали к возложению жертвенных яств. Наиболее предпочтительными считались “три животные жертвы” — свинина, баранина и курица. Опустившись на колени, глава семейства, а вслед за ним и все семейство возносили молитву и совершали три поклона. В завершение церемонии жертвенные деньги, предназначенные в дар предкам и богам, сжигались под оглушительные разрывы хлопушек, сопровождающие любое китайское празднество. Кроме того, было принято оставлять на могилах жертвенные деньги, под камнем или комом земли, а также привязанными к могильному дереву. Эти деньги служили дарами предкам и одновременно были призваны оградить семейную могилу от посягательств владельцев соседних участков.
После принесения жертв у могил было принято устраивать пиршества. И простой люд и верхи общества были не прочь повеселиться в благодатные весенние дни поминовения усопших. Жертвенные вина и яства выпивались и съедались собравшимися, ибо души умерших вкушали только их “духовную” субстанцию. Женщины собирали цветы, вплетая их в волосы; звучало пение свирелей и бой барабанов. Так сливались воедино веселый праздник весны и торжественный обряд поминовения усопших.
***
В начале XXI века торжества у могил предков в День поминовения усопших проходят не во всей Поднебесной. В больших китайских городах введен обязательный ритуал кремации, например, для всех без исключения жителей столицы жизненный путь заканчивается в крематории в северо-западных предместьях. Урбанизация плохо совместима с культом предков в его привычном виде, но и в сельской местности ввиду потребностей хозяйственной деятельности сносят старинные надгробья и могилы — такова реальность не только в континентальном Китае, но и в Сянгане и на Тайване. Два-три десятилетия — и классический культ предков и традиция поминовения усопших неизбежно столкнутся с серьезным кризисом, а Китай — с проблемой национального самосознания и идентификации.
Развитие событий указывает на то, что китайские власти следят за ситуацией и стремятся ее контролировать, переведя акцент на культ легендарных прародителей китайцев и, в первую очередь, на Желтого предка — Хуан-ди.
Желтый предок, или Желтый владыка, и по хронологии, и по своему значению — центральная фигура среди Пяти совершенномудрых императоров. По преданию, в столетие его пребывания на троне, ставшее апогеем золотой древности, на земле появились единорог и феникс — вестники мудрого правления. Среди Пяти совершенномудрых правителей древности Хуан-ди с наибольшим правом претендует на роль первопредка китайцев: в его облике прослеживаются черты дракона — основного тотема предков китайцев, а желтый цвет заимствован у лёссовых почв долины Хуанхэ — колыбели китайской цивилизации.
Считается, что китайская цивилизация обязана Хуан-ди административным устройством (десять домов в селении, десять селений в уезде, десять уездов в округе, десять округов в области, десять областей в империи) и шестидесятилетним календарным циклом, а также большим рядом нововведений (платье и туфли, различные для мужчин и женщин, ворота, дома, гробы) и изобретений (топор, лук, стрелы, пестик и ступка). Желтый предок научил людей бурить колодцы, мастерить повозки и лодки, отливать колокола и треножники. Желтый предок — наиболее священная и значимая фигура в системе традиционных наук и практик: китайская традиция прямо связывает многие из них с его именем (включая медицину и геомантию — фэн-шуй).
Хуан-ди — один из наиболее архаичных мифологических героев, предстающий в образе антропоморфного существа с ликом дракона, солнечным ртом, четырьмя глазами или четырьмя лицами. Четыре глаза и лица Хуан-ди находят свое объяснение в древней четырехсторонней модели мира с центром в священных горах Куньлунь — оси мира: в таком значении Желтый предок предстает божеством центра, поднимаясь до уровня Верховного владыки Шанди. К тому же четыре глаза или четыре лица Хуан-ди непосредственно коррелируют с подобной же шаманской маской древних китайцев, а самого Желтого владыку, воплотившего магическую силу земли, позволяют прямо связывать с шаманскими культами.
Почитание совершенномудрых правителей-прародителей всегда было в Китае частью культа предков, но ближайшие десятилетия обещают стать свидетелями единоличного культа Желтого владыки.
Публикация Ванды Ермаковой