Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2007
Евгений Ефимов. Сумбур вокруг “сумбура” и одного “маленького журналиста”: Статья и материалы. — М.: Флинта, 2006.
Действительно — статья. Изданная в виде брошюры. Угловатое заглавие запальчивыми этими кавычками как бы говорит: брысь! достали! уши вянут! quos ego!
Автор, видать, из тех необъяснимых нынче людей, которых раздражает публичное вранье вообще, независимо от размаха: ничтожная ли халтура, всемирно ли исторический трюк.
Казалось бы, разница все-таки есть. Пишущий эти строки ваш покорный буквально в слезах раскаяния вспоминает о своем варварском проекте: насчет розог за дурно продержанную корректуру. Если применять такие меры к простым (ну, допустим, непростительно рассеянным) уборщицам слога, то что назначим — ежели по справедливости — за подделку фактов? (Не говоря уже — за изнасилование истины — групповое — с особым цинизмом — по предварительному сговору.)
Но это логика формальная, устарелая — основанная на предрассудках, разделяемых уже далеко не всеми: что настоящий факт будто бы ценней фальшивого; или что истина — не кукла из секс-шопа (латекс, подогрев, раздвижные веки). Стоит ли напоминать, что лишняя запятая сделалась в наши дни такой же обязательной и пикантной деталью фразы, как выглядывающий из прикида краешек белья.
Про орфографию же вам в Интернете, например, только ленивый не напишет: зануцтва, атстой ваще.
То же и с историей: по умолчанию предполагается, что все всё знают, — как бы до икоты усвоив некий краткий курс, — а больше ничего не полезет, кроме креатива, то есть интересных подробностей; то есть таких, которые не повредят удобной приблизительности общего вида сверху. С занимаемой нами умственной высоты.
Вот это-то самое и злит Евгения Ефимова:
“К сожалению, когда наши публицисты уверенно говорят о широкой известности того или иного исторического документа, события, лица, это не более чем журналистский прием (освобождающий от внятного рассказа о них). Давным-давно все забыли Д. Заславского; сто лет уже никто, кроме специалистов, не читал текста ни └Сумбура вместо музыки”, ни речи И. В. Сталина 3 июля 1941 г., ни постановления о журналах └Звезда” и └Ленинград”, ни доклада Н. С. Хрущева на Двадцатом съезде партии. Хорошо, если кто-то помнит или слышал, о чем они”.
Согласитесь, это так и есть. В здравом уме и бесплатно кто же поплетется в Публичную библиотеку — портить глаза газетой “Правда” за 1936-й, допустим, год? Этим самым “Сумбуром вместо музыки”. Очень надо. Ну, была такая статья. Изничтожавшая оперу Шостаковича. Открывшая идеологическую кампанию против формализма. Точней, проверку т. н. творческой интеллигенции на вшивость. Мастера культуры в подавляющем большинстве оправдали ожидания: доказали, что способны исполнять команду “голос!” громко и в унисон, да еще и с индивидуальными оттенками подвыва. Ну и что? Выбора не было, догма-то гласила: ВКП(б) не ошибается, — а за статьей, в которой они усмотрели нечеловеческую глубину, стоял вообще (виноват: ваще) лично любимый вождь.
Во всяком случае, многие так считали. А также считают. Сам Шостакович, говорят, не сомневался. Если, конечно, верить его биографу — Соломону Волкову. Что Сталин сам написал эту статью. Или продиктовал. По телефону.
Но другие современники событий приписывали сочинение “Сумбура” журналисту Давиду Заславскому. Кстати прибавляя, что это была такая личность — пробы негде ставить: палач и лакей.
Однако теперь высказано и такое мнение (Леонида Максименкова), что, при всей своей беспринципности, в партпрессе этот Заславский был никто и звать никак, и не доверили бы ему руководящую статью, а сочинил ее, должно быть, человечище матерый, вероятней всего — какой-то Керженцев П. М.
Ну вот. Автору описываемой работы надоел этот бессмысленный галдеж. Это безапелляционное пустозвонство. Он пролистал-таки газетную подшивку и удостоверился, что “Сумбур вместо музыки” — никакая не редакционная статья, не руководящая, не передовая. Заурядная отрицательная рецензия — без подписи, но как две капли воды похожая на десятки других, помещенных в “Правде” прежде и после. И подписанных, точно, Заславским.
После чего Евгений Ефимов отправился в РГАЛИ и там — долго ли, коротко ли — в конце концов разыскал среди бумаг этого Заславского маленькую такую личную бухгалтерскую ведомость. С гонораров полагалось платить партвзносы — стало быть, продукция подлежала учету.
“Так вот, из рабочей тетради Д. И. Заславского следует, что └рядовой журналист”, └маленький человек” (кавычки-то, кавычки как торжествующе сверкают! — С. Г.) за 10 месяцев 1936 г. в одной лишь родной └Правде” напечатал 107 (сто семь) материалов, в том числе 31 (тридцать одну) передовую и редакционную статью.
Среди них значатся и хрестоматийный └Сумбур вместо музыки” (28 января), и другие жемчужины из └массива статей времен кампании борьбы с формализмом и натурализмом” — └Балетная фальшь” (6 февраля), └Ясный и простой язык в искусстве” (13 февраля); └На собрании советских композиторов” (17 февраля), └Мечты и звуки Мариэтты Шагинян” (28 февраля 1936; под псевд. Д. Осипов), └О художниках-пачкунах” (1 марта)”.
Вот, собственно, и все. Не знаю, как вам покажется, а по-моему — блестяще! Неопровержимо установлен целый факт — подлинный и немаловажный, — а какое изящное доказательство. Что-что, а платить партвзнос с гонорара за чужую статью — таких дураков, надо полагать, и при социализме не бывало.
И, значит, цена спекуляциям Соломонов Волковых и Леонидов Максименковых — ломаный грош, ровно.
И по крайней мере странно, что будто бы и сам Шостакович — “лично знавший Д. И. Заславского лет тридцать, беседовавший с ним, имевший с ним общих доверительных знакомых, не выяснил действительного положения вещей, а всю жизнь занимался умозаключениями”. Впрочем, продолжает наш автор, “наверняка выяснил. Только почему-то утаил от Волкова”.
И в общем забавно, что все эти Юрии Олеши, Алексеи Толстые и др., истерично восхваляя тогда, в 1936 г., мудрость полученных указаний, льстили не Сталину, как им мечталось, а фактически — жестяному рупору.
Хотя, с другой стороны, какая разница? Не сам же собой рявкнул этот рупор. А собственно текст изготовлен ничьим пером, обмокнутым в чернильницу общего пользования. Этот Заславский был бездарен талантливо, до прозрачности. Невидимка. По кличке Гомункулус.
Однако ж обрел такую благодать не сразу — не сразу и кое-чем заплатив.
И это другой сюжет Евгения Ефимова. Не стану его пересказывать — хорошенького понемножку, — но в общем приходится признать, что биография Заславского начиналась эффектно. Вроде были у него и убеждения, и дарования, и заслуги перед российской демократией. Дарования погибли при перемене убеждений, заслуги перед демократией удалось искупить верностью диктатуре, — но двигал им, похоже, не шкурный страх, а бурливый темперамент политического графомана. По-видимому, жизнь без блаженства регулярных публикаций не имела для него ни малейшего смысла. Ведь публикации, представлялось ему, влияют на реальность. Короче — это был властолюбец, но помешанный: обожал не власть, а как она пахнет. Как вот кошку сводят с ума несколько молекул валерьянки в окружающем воздухе.
“И я, и каждый из нас, без сомнения, — почему-то пишет Евгений Ефимов, — предпочли бы Париж или Берлин измене Бунду, подполье или пулю — профессиональной карьере при Сталине. Д. Заславский поступил не по-нашему”.
Ну да, ирония. Дескать, понаслышке презирать легко. А это, мол, была, между прочим, довольно крупная кошка. В результате дрессировки — да, превратившаяся в крысу. Но еще вопрос — во что превратилась бы, оказавшись на ее месте, какая-нибудь бестолковая, невежественная, циничная мышь.
Андрей Жвалевский, Евгения Пастернак. М + Ж. А черт с ним, с этим платьем!; Современные методы управления погодой: Романы. — М.: Время; СПб.: “Азбука-классика”, 2006.
Так совпало, что на этот раз и художественная, так сказать, проза доигралась до мышей. Ну или до морских свинок. До лесных пичуг. Одним словом, до пары симпатичных незначительных существ, объятых одним, но пламенным инстинктом. Который принуждает их преодолеть препоны и создать нормальную семью. Препоны, впрочем, несерьезные, к тому же — мнимые: возникают по ходу текста исключительно для того, чтобы он продолжался, набирая объем. А мощность инстинкта пересчитана — для завлекательности — в силах лошадиных. Но все равно — счастье неизбежно.
Пока читаешь — конечно, подташнивает, но впоследствии справедливость берет верх: нельзя не отдать должного остроте и некоторому даже блеску замысла. (Исполнение — на обычном уровне Интернет-самиздата: этак забавно, этак якобы отвязно; и действительно — без ветрил: потому что на веслах.)
Острота — политическая. В самом деле, вот уже который год страна благоденствует, а литература, по своей привычке тормозить, отстает: не показывает и не показывает — словно нарочно скрывает — людей довольных. Не миллионеров — пусть отдохнут, — а вот именно среднее звено, благополучную офисную живность: ей ли в РФ не как за пазухой сами знаете у кого? Квартирка — без евроремонта, но своя; автомобиль — подержанный, но иномарка, дачка (родительская, с флорой и сауной), ноутбук, мобильник — чего еще надо? (Кроме, само собой, зарплаты в конверте. Скобка закрывается.) Рожна, что ли? Конечно, нет. А исключительно и только любви. Взаимной, страстной без изъяна, с гарантией на небесах и круглым штампом.
Вот именно так и обстоит дело в данном сочинении. Сальдо положительное — отчего бы и не исполнить гражданский долг. См. стихи Саши Черного: “Мой оклад полсотни в месяц, / Ваш оклад полсотни в месяц, — / На сто в месяц в Петербурге / Можно очень мило жить…”
Положим, тут Москва и цены не такие смешные, но не суть важно. Главное, что фундамент сюжета — бюджет. Герой и героиня служат в издательствах: он — в столичном, она — где-то на периферии. Он редактирует, она маркетирует или наоборот. Оба то есть, как выразился бы социолог, относятся если не к прослойке, то, во всяком случае, к прокладке — удовлетворяют пусть не потребность, но по крайней мере претензию: чем же мы не европейская страна? вон, даже книги издаем, и плевать на убытки: момент такой, что бабла — как грязи; а иногда небольшое кровопускание даже помогает от налогов.
При такой мотивации первый член пресловутой формулы “товар — деньги — товар” не пляшет: ни качество, ни количество товара производимого не колышет действующих лиц. Персоналу дозволяется валять дурака и покупать турпутевки за границу в любое время; попросит подогреть матпомощью — дескать, поиздержался за шашнями, — на!
Вот ему и хорошо. Он совершенно свободен гормонально. (Деньги — пища — гормон.) И эта свобода, подкрепленная покупательной способностью, избавляет интеллект от ненужных условных связей.
Тут самое время привести какую-нибудь цитату. Но, прежде чем я разверну книжку на первой попавшейся (клянусь) странице, прошу поверить мне на слово, что раздающиеся голоса принадлежат особям давно половозрелым, даже бывалым. Высшее образование, разводы, все такое. У нее семилетняя, что ли, дочь. Также вспомним, что и он и она худо-бедно, а вписались в рыночную экономику, а для этого, согласимся, недостаточно просто капать беспрерывно слюной.
Учли? А теперь слушайте:
“ — А солнышко помнишь? — не унимался я. — Как ты меня будила солнечным зайчиком? И как мы маслины ели? С косточками?
Катя начала пофыркивать в трубку — хороший признак. В конце концов она даже мявкнула мне. А потом еще раз, соблазнительно и протяжно. И принялась урчать. Совсем как на шезлонге в тени отеля.
Но тут в дверях возникло начальство, я быстро согнал с лица дурашливую улыбку и затараторил:
— Значит, завтра созвонимся еще раз и уточним тему. И рукопись желательно побыстрее.
— Побыстрее не получится, — мурлыкал телефон. — М-м-мяу-у-у-у!..”
Теперь сами видите: очень своевременная книга.
Впрочем, попробуем еще разок:
“Воротник! Никогда не думал, что такой простой и естественный жест может для меня значить больше, чем все ласки и восторги вместе взятые. Казалось бы, ничего особенного, но именно это движение Катиной руки окончательно примирило меня с тем, что жить мы будем вместе долго и счастливо. Она даже не заметила этого, автоматически привела мою одежду в порядок перед выходом, но я только об этом и думал…”
Пожалуй, стоп. Разве что попозже, напоследок заглянем и в ее поток, так сказать, сознания (на этот раз поищу специально). А пока подведем предварительные итоги. Они таковы: все в порядке. Отечество в безопасности. Стабильность торжествует. Победа здоровых патриотических сил на выборах всех уровней обеспечена. Демографический взрыв предсказуем. Русская литература опять нашла наконец положительного героя — маленького, это верно, зато сексуально активного, а значит, отнюдь не лишнего. И, значит, снова практически влилась в лоно (извините) соцреализма, ура.
Но эстетика — для состоятельных. То есть проще даже воровства: единственная задача текста — продолжаться. Для чего, например, каждый эпизод рассказан дважды. И каждый телефонный разговор. Как бы это были наши, арбатские. “Ворота Расёмон”. С двумя зеркальными створками: М и Ж. Текст размножается отражением. Сшивая себя белыми — нет, желтыми! — нитками. Потом с некоторой наглостью бросая их читателю в лицо: смотри, на что ты повелся, лох.
В общем, черт с ним, с этим платьем. Возвратимся к нашим Дафнису и Хлое, к нашим маленьким возбужденным грызунам. Или, лучше, к чижику и пеночке. Как умилителен он, как уморительна она:
“Честно говоря, я поймала себя на том, что нервничаю, как девственница перед первой брачной ночью. Как-то у нас все в этот раз уж больно официально получается. А готова ли я к этому? Неужели я смогу сюда насовсем переехать? Я ругаюсь на Сергея за то, что он не знает, чего хочет, а знаю ли я сама, чего хочу? Он в отличие от меня хотя бы что-то делает, а я сижу и жду, когда за меня решат, где я буду жить!
Сергей валялся на диване и щелкал пультом телевизора, но когда я вошла в комнату, он так на меня посмотрел… Что-то в его глазах залезло ко мне в душу, долго там кувыркалось, а на выходе застряло в горле…”
И ведь покупают, славные хомячки. Едят. Еще и похваливают. Очень, говорят, сбалансированный корм.
С. Гедройц