Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2007
Сдавать текст надо было только через три дня, так что я не торопился. Повертел во рту фамилию усопшего, потыкал кончиком языка в основание передних зубов, затем просунул язык между зубами и посвистел. Lengthy. Лэнгфи? Или Ленгси? Или калькировать — Длинный? Высокий? Иван Высокий. Забавно: судя по черновику, представленному безутешными коллегами и подчиненными, покойный был коротышкой, что “не мешало ему активно участвовать в традиционных футбольных матчах нашей школы: учителя против учеников”. Я перелистнул на компьютерном экране плод некрологического творчества педагогического коллектива Британской частной школы в Праге. Очень подробно. Слишком. К чему все это: “внимательный взгляд голубых глаз”, “всегда доброжелательная улыбка педагога и руководителя”, “шрам на шее, полученный в рядах Королевской морской пехоты, сражавшейся на Фолклендах”? Тоже мне, афганец и ветеран чеченской кампании. Все это я, конечно, выкину. В конце концов, я уже два года сочиняю некрологи для “Праг Хералд” и успел стать мастером этого жанра с тех пор, как вымучивал первое свое последнее прости — бедолаге-французу, который слишком честно исполнял обязанности ресторанного критика и натурально погиб от здешней кухни. Да уж, слабое утешение для стареющего юноши, двадцать лет назад покинувшего родной Нижний в поисках денег и славы. Знаменитый англоязычный праж-ский писатель-некрологист. Автор взвешенного, но проникновенного слова о покойных. Не густо — после советской спецшколы, института, аспирантуры, колледжа в Штатах, московской журнальной лихорадки девяностых, выборов, голосуй, а то… Вот когда наступило то самое “а то”, я и решил смотаться. Нет, жареным не запахло, запахло серой, точнее — серым; мышиные господинчики вкупе с бывшими мажорами принялись учить меня (и всех остальных), что всё путём, а в отдельных недостатках виноваты оборотни, и я свалил. Бросил все и затерялся между Масариком и Старопраменом. От булгариных с бенкендорфами сбежал, но никуда не прибежал. Задремал на бегу и свалился без сил в квартирке на Яромирке — под парадными окнами раз в семь минут грохочут трамваи, позади дома — прямо впритык к черному входу — раз в десять минут неслабо громыхает электричка. Жизнь между рельсами. А над крышей — огромный нусельский мост, в чреве которого тоже рельсы и тоже вагоны — метро. Говорят, этот мост облюбовали самоубийцы и было время, когда они гроздьями сыпались вниз. Могу себе представить — выходишь на балкон покурить, а там в венчике собственных мозгов лежит отвергнутый возлюбленный. Не знаю, может быть, гений этого места подтолкнул меня к мысли стать штатным некрологистом местной англоязычной газеты? Впрочем, летуны сейчас на Яромирку не планируют, на мост навесили специальную сетку, так что этим несчастным приходится посещать другие мосты, а также крыши, башни, не говоря уже об иных средствах самоистребления — веревках, пистолетах, ядах. Или газе. Этот самый Лэнгфи, он покончил с собой или все-таки случайно отравился? Я еще раз пробежался по учительским пролегоменам к некрологу директора. Найден в гараже, в машине. Трагическая случайность. Смерть от удушья. Зачем же он туда забрался? Почему включил газ? Может быть, пьяный был? Как-никак, британец… Я раскрыл приложенный файл с фотографией. Да уж, этот мог бы. Розовенький, настоящий островной завсегдатай пабика. Здесь, наверное, в бары не ходил: все-таки директор школы. Пил, небось, один, дома. Холостяк. Нажрался и вообразил себя Джеймсом Бондом. Пошел в гараж. Залез в машину. Нажимал на разные кнопки, представляя, как из его “ауди” вылетают ракеты, выскакивают мины, вырастают крылья. Умаялся, уснул, а проснулся уже на том свете. “Добрый вечер, мистер Лэнгфи!” — “Добрый вечер! Где это я?” — “В раю, сэр, в специальном раю для британцев. Вот, видите, здесь разливают старый добрый эль, здесь газеты, здесь телевизор с Премьер-лигой, а вот там, в углу, можно подкрепить себя фиш-энд-чипсом”. — “Спасибо, сэр. А покрепче ничего не найдется?” — “Вообще-то, мистер Лэнгфи, здесь такие вещи не поощряют, но, учитывая вашу плодотворную деятельность на ниве распространения идеалов и привычек английского общества, можно немного нарушить наши правила. Насколько я помню, сэр, вы предпочитаете бренди?” Господи, что за чушь. Кажется, я задремал с ноутбуком на коленях. Все. Отложим пока. Текст сдавать еще через три дня.
Назавтра я позвонил в Британскую частную школу, чтобы уточнить некоторые детали жизни покойного мистера Лэнгфи. Конечно-конечно, мистер Таборский. Такая потеря для нас. Да-да, все, что вам нужно для некролога, вы получили. Добавлять нечего. Деталь? Яркую деталь? Хм. Быть может, вам будет интересно — ученики нашей школы из России называли его “лондонский денди”. Да-да, по-русски — “dan-dee long-dong-ski”. Вы понимаете по-русски? Ах вот как! Ну прекрасно. Мистер Лэнгфи не был щеголем, не подумайте, нет, но одевался он безупречно и особенно ухаживал за руками. Немного старомодно, не правда ли? Но он имел на это свою точку зрения. Ходил с пилочкой и в свободную минуту, которых у директора не много, поверьте мне, подпиливал ногти. Ученики относились к этому по-разному, но одна девочка из России вспомнила вашего, мистер Таборский, главного поэта, где он пишет, что следить за формой ногтей вовсе не зазорно для человека, имеющего бизнес. Вы, конечно, знаете этого поэта? Именно, Push-keen. Всего доброго! Если вам понадобится еще какая-нибудь информация, звоните, спросите завуча мисс Дэдли-Олдборн.
Краса директорских ногтей очень помогла мне при сочинении некролога: я заменил ею шрам фолклендского ветерана. А так — замечательный, полный трудовых свершений путь подданного, учителя и делового человека. Родился в Кардиффе. Университет в Глазго. Служба в морской пехоте. Учитель литературы и языка. Основатель первой международной школы в Праге. Активный участник жизни сообщества британцев-экспатриантов. Прекрасно знал чеш-ский язык и чешскую культуру. Холостяк. Из близких родственников никого. Прощание в местной англиканской церкви, затем гроб с телом будет направлен в Кардифф и похоронен рядом с другими членами семьи. Интересно, а кому отойдет его школа? Спрашивать об этом некого, да и незачем.
Я-то, в отличие от покойного Лэнгфи, чешский знаю скверно, что не улучшает отношения ко мне местного населения и, особенно, местных органов власти. А иметь с ними дело приходится, как это ни печально. Иногда заказывают некрологи каких-то чешских шишек, которые были связаны с “Праг Хералд”. Тогда приходится лазить по аборигенскому Интернету или даже обращаться куда-нибудь за справками. Профессия такая. Денег на учителя чешского у меня нет, но я заставляю себя смотреть телевизор и слушать радио. Чтобы не поддаваться искушению, отказался даже от сателлита с его тридцатью английскими каналами. Отправив в редакцию некролог Лэнгфи, я заварил чай и уселся смотреть криминальные новости на “Нове”. Авария на пльзеньской трассе. Нападение на цыгана в Моравии. Драка у ночного клуба в Праге. Пропал пациент психушки в Бохнице. Если вы увидите этого человека, позвоните, пожалуйста, по телефону… За секунду до того, как выключить телевизор, я зацепился взглядом за фотографию. Когда экран вспыхнул снова — чертов старый ящик, тормозит! — неряшливая брюнетка уже рассказывала про погоду. Плюс двадцать, дождь. Все бы ничего, но пропавший псих, как две капли воды, был похож на моего Лэнгфи.
Профессионального некрологиста отличают настойчивость и умение находить информацию. Об этом мне говорил еще Джейми, помянувший десятки тысяч отборных покойников на страницах всех возможных британских газет. Я познакомился с ним здесь, в Праге, он приехал “проветриться”, “попить пивка” и между делом набрать материала для нового издания своего “Похотливого путешественника”. За пивом мы и разговорились, а после того, как выяснилось, что и он, и я сочиняем путеводители, знакомство переросло в нешуточную пьянку. Я проводил Джейми до его отеля на Вацлавской, у входа в который он битый час, отмахиваясь от роившихся проституток, убеждал меня заняться “этим бизнесом”. “Некрологи, парень, это жанр, который не исчезнет никогда. Очень просто. Смотри. Во-первых, люди мрут не переставая. Конца этому не предвидится, по крайней мере в ближайшем будущем. Во-вторых, абсолютное большинство из покойников имели семью. В-третьих, то же абсолютное большинство из них работали. Соответственно, всегда найдутся желающие сказать доброе слово об усопшем. Так? Но дело-то в том, что скорбящие сказать это слово, точнее, написать, не могут! Катастрофа! Косноязычные идиоты пытаются сложить словечки в память своего незабвенного Тони или своей незабвенной Мэри, но не получается! И тут появляешься ты: корректный, интеллигентный, литературно одаренный, способный разделить скорбь и воздать должное. Они рассказывают тебе, что надо писать, и ты за час сочиняешь шедевр, который приводит всех в неописуемое умиление. Тебя осыпают деньгами, и ты исчезаешь, насвистывая, — до нового покойника. Эндрю, это место просто создано для тебя, в этом городе ты будешь первым!” Заезжий некрологист обвел рукой вечернюю площадь, по самый хвост коня Святого Вацлава набитую мудацкими туристами, наркоманами, шлюхами, наркодилерами, провонявшую жареными сосисками, засыпанную пустыми пивными банками, пакетами из Макдоналдса и окурками. Восторженный пьяный взгляд Джейми задержался на низкорослой цыганке, которая сканировала проходящих мужиков. “Эй, бэйби, подь сем, колик будэ стоит еден полибек ромки?” Я не стал останавливать его, в конце концов, автор “Похотливого путешественника” должен провести полевые исследования, столь необходимые для бескомпромиссно точного переиздания своей полезной и социально важной книги. На следующий день я отправился в редакцию “Праг Хералд” — предлагать некрологические услуги пражскому англоязычному сообществу. Вот этот самый Джейми и сказал мне тогда, что профессия некрологиста требует — помимо скромного литературного умения — навыков детектива или медиевиста. “Ты должен уметь работать с документом. С источником. Вытащить из него все, что тебе нужно. А потом выбрать из этого то, что необходимо для некролога. Вот и все”. Детективов я в свое время прочел сотни, медиевистикой увлекался в университете, а недавно даже изучил большую статью какого-то итальянца, в названии которой влажное склизкое слово “улика” разместилось под раскидистой “парадигмой”. Наверное, поэтому новая работа пришлась мне по душе; гораздо больше, чем политически воспаленное словоблудие, которым я изводил себя и читателей в прошлом десятилетии в России.
Из всего этого следует, что, упустив в телевизоре фотографию бежавшего из Бохниц пациента, я через пять минут обрел ее в Интернете, на сайте “Новы”. Я открыл на экране сразу два снимка: пропавшего психа и мистера Лэнгфи. Столь похожих лиц я не видел никогда. Крошечная разница была в деталях, да и то я заранее знал эти детали. У довольного Лэнгфи из-за ворота розовой рубашки выглядывал тот самый исторический шрам. Даже на неотчетливом снимке было видно, что за руками своими он ухаживал тщательнейшим образом, а форма ногтей была просто безупречна. У исчезнувшего пациента шрама не было, что же до рук его, то их не было видно, однако совершенно очевидно — вряд ли санитары в Бохнице делали ему маникюр. Я размышлял об этом странном сходстве двух людей и машинально перелистывал на сайте “Новы” архив криминальных репортажей. Ага, вот и инцидент с директором Британской школы. Посмотрим. Не отвечал на звонки. На второй день вызвали полицию. Запах газа около гаража. Взломали дверь. Посмотреть видеозапись? Давайте. Ничего себе дом у скромного педагога… Мрачные лица полицейских, могу себе представить, что они сказали тогда по поводу всех этих чужаков, которые приехали в нашу страну и жируют, а мы тут перебиваемся с рохличка на кнедличек, а пиво-то как дорожает! А тут еще таскай ихние трупы… Стоп. Воспитанный оператор не стал снимать лицо покойника, которого вытаскивали из машины, но вот руки попали в кадр. Грязные руки с траурной каймой под ногтями.
Некрологист превратился в детектива и на следующий день отправился в морг. Слава богу, журналистское удостоверение дают даже тем, кто описывает не дела живых, а труды и дни покойников, поэтому у меня был формальный повод для разговора с веселым мужичком, облаченным в мятый медицинский халат, из-под которого выглядывали волосатые ноги, обутые в сандалии. Джейми иногда снабжал меня документами различных британских газет — как только я (с его подачи, конечно) начал сочинять для них жизнеописания конвертируемых в Соединенном Королевстве усопших чешских знаменитостей. Я сказал, что действую по поручению газеты “Санди Пост” и дальних родственников мистера Лэнгфи. Что мне нужно взглянуть на свидетельство о смерти. Делалось ли вскрытие? Алкоголь в крови? Ничего подозрительного? Да, печальный конец героя фолклендской войны. Какой-такой войны? Мой уродливый чешский в этот день явно не находил себе места. Фолкленды. Мальвины. Помните? Маргарет Тэтчер. Аргентинская хунта. Мистер Лэнгфи был ранен там. Вы же видели шрам на шее? Как нет? Не было никакого шрама? Не может быть. Вообще не похож на джентльмена? Вы ошибаетесь — мистер Лэнгфи был настоящим джентльменом и тщательно следил за собой. Я сказал это, хитро поглядывая на давно не мытую шевелюру прозектора. Он, кажется, почувствовал издевку и решил нанести ответный удар. У вашего джентльмена были руки землекопа.
Познания в словесности являются необходимыми не только для докторов филологии. Некролог — жанр литературный, он имеет свои законы и свою поэтику. Дилетант не напишет хорошего некролога. Я уже не говорю о том, что некоторые превосходные прозаики чувствовали себя довольно уютно в жестких рамках этого жанра. Что же до сыщика, то Холмс, не бравший в руки романов, был не прав. Сыщику надо знать литературу, это расширяет воображение, а детектив без воображения профессионально непригоден. По дороге из морга домой я вспомнил, как один раз уже хоронили бродягу под видом джентльмена. Это было у Дороти Сэйерс. И еще я вспомнил, как здесь же, в Праге, некий господин захотел, чтобы вместо него похоронили убитого им бродягу, только вот этот господин и полиция разошлись в вопросах определения степени тождества. Это расхождение и погубило отчаянного набоковского героя. В полном соответствии с литературными правилами, я придумал нехитрую мотивировку и решил нанести визит мисс Дэдли-Олдборн.
С полчаса проблуждав между невыносимо скучными девятиэтажками того самого Бохнице, где из психушки сбежал грязнорукий двойник Лэнгфи, я наткнулся на поток англоговорящих и англогогочущих подростков и, следуя строго против течения, очутился возле большого школьного комплекса. У ворот стояли основательные автомобили, младшеклассники, попрощавшись с друзьями на универсальном языке, подбегали к машинам и обменивались с стоявшими возле них родителями фразами уже на родных наречиях. Я помедлил в этом ювенильном интернационале, который, если верить рекламным проспектам, стоит полторы тысячи евро в месяц. Что же, богатые могут позволить себе быть космополитами. Впрочем, в отличие от детей, родители на космополитов не тянули, особенно мои соотечественники. Их жирные водочные лица излучали довольство и уверенность — чувства всеобщие, но тут имеющие какую-то специфическую родную интонацию, которую не спутаешь ни с чем. Выглядели они так, будто только что распилили с подельником почтенную сумму, а затем с ним же выпили и приятно подзакусили, причем и подельник, и выпивка, и закуска были непременно отечественного производства. Портативная постсоветская Россия на газоне Британской школы в Праге. Бог с ними, тем паче, что я уже на крыльце, на котором по-хозяйски стоит розовощекая тетка лет сорока в громадных роговых очках. Могу я видеть мисс Дэдборн-Олдли? Если вы ищете Викторию Дэдли-Олдборн, то это я. Ох, простите великодушно. Я тот самый журналист, что писал некролог мистеру Лэнгфи… Еще раз чертовски извиняюсь… Ничего-ничего! Что же вас привело? Я принес номер газеты с некрологом, может быть, он понадобится для школьного архива или музея. Очень мило с вашей стороны, спасибо. Хотите чашку чая? Не откажусь. Пойдемте в мой кабинет.
Мы миновали длинный коридор, увешанный наглядной агитацией за политкорректность и помощь страдающим детям из Третьего мира, и оказались в небольшом кабинете. Мне предложили стакан скверного дешевого чая, вкусный шотландский бисквит (о, я знаю толк в таких вещах!), на меня вопросительно воззрились. Я помолчал, откашлялся и, кивнув на портрет мистера Лэнгфи в черной рамочке, поинтересовался, как прошли похороны. Оказалось, что мисс Дэдли-Олдборн не имела никакого представления, в Уэльсе этим занимались дальние родственники нашего дорогого директора. Поверьте, мне хватило похода в морг, где я должна была опознать тело. Она вздохнула. Учитывая все обстоятельства трагедии, сами понимаете, как это было тяжело. Завуч снова вздохнула, не переставая изучать меня своими серыми глазами, чудовищно увеличенными толстыми стеклами очков. М-да. Потом я еще организовывала прощальную церемонию здесь, в церкви, слава богу, тело было уже в закрытом гробу, видеть это — ужасно… Тяжко, тяжко. Вы знаете, его же нашли только на второй день… Скажу вам честно, как только я увидела этот багрово-черный шрам на шее, тут же упала в обморок. Кошмар. Знаете, я ведь училась в медицинском колледже, бывала в моргах, но тут… Мы все его очень любили, мы гордились школой, это лучшая британская школа в Центральной Европе, дела идут превосходно, и вдруг такая смерть… Какая такая смерть? Неожиданная, неожиданная. И, знаете, все эти сомнения, не покончил ли он с собой… Да, но в крови нашли алкоголь… Вы правы, честно говоря, он довольно сильно пил, и, как ни странно, это говорит против всех чудовищных слухов. Что же, спасибо за газету, давайте я провожу вас к выходу, а то тут заблудиться можно. На крыльце уже никого не было. Машины уехали. Я обвел взглядом лужайку, школьное здание, футбольное поле и повернулся к ней. Да, жаль, что все это доживает последний семестр! Нет-нет, что вы! Школа никуда не денется! А кто теперь владеет всем этим? Мистер Лэнгфи давно уже написал завещание — школу он оставил своей помощнице, она человек опытный, энергичный, способный. Со школой — все в порядке; дела будут идти, как обычно, хорошо. Солнце уже зашло за огромную тучу на западе, наступил вечер, только шальной багровый луч вырвался из-за темно-серой глыбы, поджег школьные окна и стекла огромных очков завуча. Голос Дэдли-Олдборн звучал уверенно. Я откланялся.
Размышления о том, почему она врет, заняли у меня остаток вечера и часть ночи. А она точно врала — бедолага, которого на днях похоронили под Кардиффом, не имел шрама на шее, и под ногтями у него была грязь. Могу поклясться, что это и есть тот самый бохницкий пациент. А что же директор? Куда запропастился мистер Лэнгфи? Под утро я наконец уснул, и мне приснилось, как я пересказываю Шерлоку Холмсу сюжет “Лолиты”. Холмс, в исполнении актера Ливанова, попыхивал трубочкой, умиротворенно прикрыв глаза, а потом сказал: “Интересно, дорогой Таборский. Очень интересно… для американцев. У нас в Англии, Шотландии, Уэльсе, Ирландии и на острове Мэн таких негодяев много. Будьте добры, загляните в мою картотеку, в ящик под литерой “Д”. Ага, этот. Спасибо. Вот смотрите, например, Чарльз Доджсон, математик и фотограф. Нет-нет, он пока не сделал ничего плохого. Я держу его под рукой на всякий случай”. Разбудил меня телефон — срочно вызывали в редакцию.
Сон в руку: в “Праг Хералд” произошел первый за всю ее девятилетнюю историю скандал. Некая американская организация под названием “Stop H. H.!” прислала главному редактору (копия — в пражский полицейский комиссариат) вежливое письмо, извещающее, что с редакционного компьютера номер такой-то осуществлялись посещения педофильских сайтов и оплата этих посещений дебитной картой такой-то номер такой-то. И что просим обратить внимание и принять меры. Редактор раздела “Общество” успел незаметно исчезнуть из Праги сразу после телефонного разговора с главным редактором; не только незаметно, но и быстро — вещи его пришлось вытряхивать из ящиков редакционного стола в большой полиэтиленовый мешок, который потом припрятали до выяснения всех обстоятельств. Оставленное Г. Г. место предложили мне — не только его рабочее место, с компьютером, принтером и календарем ресторана “Маленький Будда” на стене, но и его место в штате газеты. “Хотя бы временно”, — сказал шеф-редактор и протянул мне для ознакомления контракт. Сумма, указанная там, была недурной, я подписал бумагу и приготовился темпераментно откликаться на самые больные проблемы чешского общества, касающиеся англоговорящих иностранцев с недурным доходом и хорошим аппетитом. На следующий же день на работе я принялся чистить компьютерные закрома от угнездившихся там сетевых крючков, которые, судя по всему, пребольно терзали нежную плоть моего предшественника. Я уже почти вычистил авгиевы конюшни педофила, когда мне в глаза бросился записанный в “Избранное” адрес, в котором фигурировало словосочетание london dandy. “Денди, — подумал я, — как денди лондонский одет. Быть можно дельным человеком и думать о красе”. И мышка моя стукнула лапкой по этому адресу.
О, он был похотлив! Моего жалкого чешского не хватало на все дескриптивные подробности манипуляций, которые мой (теперь уже точно мой!) Лэнгфи хотел заполучить за небольшие деньги от местных тинейджерок. Каких только слов не пришлось искать в словаре! Я переписал найденный адрес на свой мобильный и убил последнюю заразу в редакционном компьютере. Теперь он был чист. Зато мой лэптоп осквернился следами любовных похождений школьного директора. Наш денди был известен, даже популярен среди несчастных девчонок, торгующих собой на сетевом рынке. Набрав в чешской искалке london dandy, я даже наткнулся на LiveJournal одной из них, где повествовались перипетии встреч с повидавшим всякое дядькой. Не обошлось и без упоминания легендарной пилочки. Обсуждался даже чудовищный размер директорской оснастки; жаль, что тинейджерка и ее товарки не знали протяженной фамилии своего клиента. Меня мутило, физически мутило, будто я объелся сочащейся жиром свинины. Передо мной на экране светилось Зло — в чистом виде, беспримесное, не поддающееся никакому оправданию. Зло это было сознательным и циничным, и его явление перед моими глазами призывало только к одному — как можно скорее сделать что-то, чтобы этого больше не было. Я вспомнил школу, набитую детьми из богатых семей, и подумал, что деньги их родителей преспокойно уходили на покупку других детей этим ублюдком. Вообще-то я равнодушен к проявлениям социальной несправедливости, но тут было что-то другое. Меня вывела из равновесия эта страшная симметрия, эта мерзкая конвертация денег из педагогической экономики в педофильскую. И я опять отправился на встречу с мисс Дэдли-Олдборн.
Да, судя по всему, он был уверен, что его не поймают. Вы же знаете, в Праге чешский мир и мир здешних иностранцев почти не пересекаются, тем более — мир респектабельных иностранцев и дешевых проституток. Представитель первого может сойти в круги второго, но обитателей нижнего мира никогда не услышать в верхнем. Этот социальный закон мы все усвоили еще в Британии. И мистер Лэнгфи усвоил. Завуч помешала чай, отложила ложечку в сторону и отпила. Лэнгфи случайно поймал наш сторож. Его девчонка иногда подрабатывала проституцией — тайком от отца. Сторож говорит, что она хотела уехать отсюда в Британию, в Ирландию или Америку, все равно куда, но уехать. Лэнгфи не знал, чья она дочь, и как-то подарил ей учебник английского со штампом школы. Учи, мол, язык, раз в Англию собралась. Учебник-то и заприметил отец. Сторож решил, что она украла книгу где-то в школе, хотя он запретил ей туда ходить, да она и не ходила. Господин он диковатый, видимо, побил дочь, она и призналась во всем. По описанию он догадался, кто был ее клиентом. И пришел к мистеру Лэнгфи. Она посмотрела на портрет в траурной рамке и вздохнула. Я боялся сорваться, поэтому сидел молча, методически сгибая и разгибая под столом чайную ложку. Да, он пришел к мистеру Лэнгфи и начал его шантажировать. Нет, он многого не хотел — только чтобы его дочь бесплатно взяли в школу. Бедный мистер Лэнгфи! Он не мог пойти на такое и поэтому решил рассказать все мне. На какое такое он не мог пойти? Мистер Таборский, вы же сами понимаете, родители наших учеников не потерпят, чтобы рядом с их детьми училась дочь сторожа. Мои соотечественники еще куда ни шло, скривятся, но промолчат — другой британской школы здесь нет, а в американскую их не заманишь. Но вот ваши соотечественники, мистер Таборский, они социально чуткие люди, чуткие и непосредственные, их такое социальное смешение не устраивает. Нет, это было решительно невозможно. Вы знаете, бедный мистер Лэнгфи очень страдал, он говорил, что понимает этого сторожа, но сделать ничего не может. Время шло, сторож наседал, мистер Лэнгфи был очень расстроен, ему даже стало мерещиться, что за ним следит полиция, а кабинет его прослушивается. Доверял он только мне и даже пообещал переписать на меня школу, если я найду выход из этой неприятной ситуации. Половина доходов, естественно, оставалась за мистером Лэнгфи. Он сказал, что житейские неприятности не должны препятствовать выполнению нашей важной педагогической и культурной миссии. Прекрасные слова, не правда ли, мистер Таборский? Ложка в моих руках сломалась, я осторожно положил ее на соседний стул и принялся скатывать жгутик из бумажной салфетки. И вот идем мы как-то по соседнему парку, ну вы знаете, это недалеко от больницы, обсуждаем, как поступить, и вдруг, вы не поверите, мистер Таборский, на нас из кустов выходит еще один мистер Лэнгфи. Конечно, одет он был по-другому, в какую-то рваную грязную пижаму, волосы дыбом и все такое, но лицо — то же. И тут на меня снизошло озарение. Знаете, мистер Таборский, я горжусь этой минутой. План во всем его совершенстве родился у меня в голове, как Афина из головы Зевса. В тот момент я была умнее даже самой Афины! Мистер Лэнгфи никак не мог понять, почему я заговорила с этим бродягой, особенно когда я начала поить его виски, которое всегда ношу с собой во фляжечке, но потом понял. Мистер Таборский, ясный ум и быстрая реакция — вот что позволило мистеру Лэнгфи создать такую прекрасную школу! Я машинально выронил бумажный жгутик. Во рту пересохло, но я не хотел просить еще чаю. Ну и потом мы заманили его в машину, привезли к директору домой и напоили уже основательно. Бродяга был какой-то странный — все время хихикал и распевал песни. Потом он уснул. Дальше, как вы понимаете, мистер Таборский, было довольно просто, детали я опускаю. Жалею только, что отмыть его толком не удалось, иначе бы вы не заметили ничего… Господи, а вообще зачем вы все это сделали? Мистер Таборский, не разочаровывайте меня, вы смогли поймать нас за руку, но вы так ничего и не поняли. Директор мертв; скорее всего, он не выдержал позора и покончил с собой. Значит, шантажировать теперь некого. Мертвое тело в машине было посланием сторожу. Инцидент исчерпан. Школа спасена. А как же он? Кто он, сторож? Работает, что ему еще остается делать, сидит в своей стеклянной будке на входе. На следующий год найдем ему замену. Я знаю, вы любопытны. Я могу даже ответить на вопрос, который вы не решаетесь задать. Нет-нет, я не боюсь, что вы пойдете в полицию. Чешских полицейских не интересуют беглые сумасшедшие и богатые британцы. Вам никто не поверит, тем более, что доказательств у вас нет. Не поедут же они разрывать фамильный склеп в Уэльсе! Так что я вам скажу, куда уехал мистер Лэнгфи. Он на Шри-Ланке. Прекрасный остров, наша бывшая колония. У мистера Лэнгфи множество организационных и педагогических талантов, не пропадать же им. Он возглавит там фонд помощи местным детям, пострадавшим от недавнего цунами. Я думаю, у него все получится, мистер Таборский, наш бывший директор — удивительный человек! Выходя из школы, я мельком заглянул в будку сторожа. Мрачный усатый чех лет пятидесяти читал бульварную газету. Заголовок на первой странице обещал свежие подробности из жизни Карела Готта.
Работы в отделе “Общество” было немного, я лениво редактировал дилетантские опусы об очередях в полицию для иностранцев и карманниках в пражских трамваях, читал электронные послания читателей, сочиняя в немалое свободное время некрологи. О пережитом потрясении напоминали лишь следы глубоких царапин на левом запястье — в финале той беседы я вонзил в него ногти, чтобы не придушить эту сучку. В конце концов, я хотя бы не участвую в воспроизводстве этого зла. И зла вообще. И действительно, куда идти? Кому рассказывать? Разве что священнику, да это не по моей части… Я набрал пароль и открыл редакционную почту. Наш постоянный автор Пит Глиттер прислал очередной материал на социально значимую тему. Ну что же, посмотрим. “Чешские колядки на экваториальном Рождестве”. Да уж. “По инициативе директора Британской частной школы Виктории Дэдли-Олдборн в Праге создается интернат для девочек-сирот с музыкальными способностями. Среди спонсоров — известные международные фирмы, работающие в Чехии. На Рождество хор интерната отправится с благотворительными концертами в Шри-Ланку — по договоренности с местным фондом помощи детям, пострадавшим от цунами”.