Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2007
Николай Николаевич Вольский (род. в 1948 г.) — кандидат медицинских наук, ведущий научный сотрудник Института клинической иммунологии СО РАМН, автор многочисленных работ по иммунологии, биохимии, смежным областям науки и книг: “Лингвистическая антропология” (Новосибирск, 2004) и “Легкое чтение: Работы по теории и истории детективного жанра” (Новосибирск, 2006). Живет в Новосибирске.
ї Николай Вольский, 2007
Николай Вольский
Национализм как “превращенная форма страха”, или Откуда берутся антисемиты
Вопрос, вынесенный мной в заглавие этой статьи, издавна волнует либеральную общественность. И не только потому, что значительную часть этой самой общественности составляют лица “некоренной” национальности и те, кто не без оснований подозревает, что, даже не будучи евреем, можно легко оказаться причисленным к этим самым ненавистным “жидам”, — вопрос этот, даже с чисто теоретической точки зрения, представляет собой интеллектуальный вызов всякому мыслящему человеку. Нельзя сказать, что на него совсем нет никакого ответа. Напротив, за сто с лишним лет обсуждения “еврейского вопроса” ответов — и самых разнообразных — накопилось немало, но все они не кажутся вполне убедительными и достаточными для понимания существа дела, а главное, почти все они представляют сегодня лишь исторический интерес.1 Понятно, что выяснение социально-экономических противоречий или причин религиозной вражды между евреями и украинцами во времена Богдана Хмельницкого мало что может дать для понимания бурных проявлений антисемитизма в сегодняшней Сибири, где и евреев-то почти не осталось.
При взгляде на проблему межнациональных конфликтов в широкой исторической перспективе невольно приходишь к обоснованному сомнению: а может быть, дело не в евреях как таковых? Может быть, основная причина возникновения острых массовых вспышек антисемитизма лежит за пределами тонких и запутанных отношений между находящимися в меньшинстве представителями этой нации и лицами, считающими себя частью основной массы населения? Ведь аналогичные взрывы “народной” ненависти возникали и возникают по отношению и к другим национальным группам, вызывая острые, раскалывающие общество конфликты, и хорошо еще, если такая конфронтация и сопутствующая ей поляризация общественных сил и настроений разрешаются относительно бескровно, без массовых репрессий, резни, погромов, а то и возникновения локальных войн. В подоплеке каждого из таких конфликтов можно увидеть запутанный клубок исторических обид, трудно совместимых экономических интересов, социально-психологических установок, обусловливающих взаимное недоверие и неприязнь, конфликтов, возникающих на почве религиозной (или принимающей религиозные формы) вражды, трудно определимых ощущений собственной “второсортности” (и не так уж важно, существует ли такая групповая дискриминация в реальности или только в сознании людей, втягиваемых в национальное противостояние). Как и в “еврейском вопросе”, в каждом из таких конфликтов есть своя специфика: ситуация в Приднестровье не копирует межнациональные столкновения в Руанде, в Абхазии или в Палестине, а распространенное среди жителей Москвы неприязненное отношение к “лицам кавказской национальности” (и вообще к не имеющим ясного определения “черным” и ко всем этим “отовсюду понаехавшим”) не является калькой с отношения к русским в Бурятии.
Однако множество общих черт, объединяющих острые массовые проявления этих столь различных между собой межнациональных конфликтов, наводит на мысль о существовании некоего общего механизма, благодаря которому все эти разнообразные, годами тлеющие общественные противоречия временами выплескиваются на поверхность, принимая формы острой социальной патологии. Чтобы далеко не ходить за примерами, обосновывающими важнейшую роль неспецифического фактора в провоцировании очередной “волны народного гнева”, обратим внимание на то, что в последние несколько лет антисемиты, до этого бывшие наиболее заметной частью националистических движений, не то чтобы совсем исчезли с горизонта, но совершенно явно оказались задвинутыми в тень — их место заняли “борцы с черной опасностью”.
С достаточной степенью уверенности можно предположить, что та же самая “масса”, которая лет пятнадцать назад живо интересовалась “примесью еврейской крови” у своих знакомых и у лиц, находящихся на поверхности общественного внимания, сегодня с той же степенью заинтересованности воспринимает сообщения о вытеснении “нерезидентов” с московских рынков и о наличии вредных примесей в “Хванчкаре” и в “Боржоми”. Невольно создается впечатление, что достаточно средствам массовой информации ткнуть пальцем в кого бы то ни было: “Вот он, вражина!”, как пресловутая “масса коренного населения” нашей страны (а по-видимому, и во многих других странах дело обстоит аналогичным образом) начинает чувствовать, как ее внутреннее невысказанное чувство раздражения по отношению к этому удостоенному высочайшего внимания типу “врага” начинает переходить обычные границы, стремясь к внешним проявлениям и активным действиям.
На этом пестром фоне разноликих национально окрашенных фобий,
“-измов” и “-едств” антисемитизм (он же — “юдофобия” и “жидоедство”) представляется лишь одним из примеров националистических остервенений и расистских умопомрачений, временами охватывающих жителей разных стран.
В качестве примера он хорош своей яркостью, разнообразием своих исторических проявлений и, что очень важно для целей данной статьи, общеизвестен и хорошо задокументирован в общественной памяти. Будучи только частью широкого спектра националистических движений, антисемитизм имеет свою неповторимую историю и обусловленные ею многочисленные особенности, которые было бы бесполезно искать в других вариантах национализма и шовинизма, однако, избрав антисемитизм в качестве конкретного объекта своего исследования, мы сосредоточим свое внимание на том незаметном с поверхности, но значимом в своем влиянии факторе, который во многих случаях способен “подминать под себя” специфику различных форм национализма и решающим образом определять динамику наблюдаемых нами событий.
Взглянув на массовый антисемитизм с этой точки зрения, можно сказать, что существует по крайней мере один “внеисторический” фактор, действовавший и в царской России, и в Веймарской Германии, и в СССР времен горбачевской “перестройки” (да и сейчас его нельзя сбрасывать со счетов), — всегда есть политические силы, готовые в своих целях разыграть “еврейскую карту”. Несомненно, наиболее яркие проявления антисемитизма связаны с деятельностью этих не слишком скрывающихся, но и редко показывающихся на сцене “кукловодов”, которые хладнокровно манипулируют “внезапно разбушевавшимися” толпами. Хорошим примером такого “спонтанного взрыва” массовых юдофобских выступлений, проходивших на глазах нынешнего поколения российских граждан, была деятельность известного общества “Память”.
В самом конце 1980-х и начале 1990-х годов город Новосибирск, обычно сливающийся в сознании жителей европейской части нашей страны в одно малодифференцированное целое с Норильском и Нижневартовском, стал хорошо известен всякому, кто хотя бы изредка смотрел телевизор (а кто ж его тогда не смотрел). Более того, слова “Новосибирск” и “Академгородок” регулярно появлялись в новостях ведущих телекомпаний и на страницах газет всего мира. А как же, ведь именно здесь происходили самые бурные (если не сказать оголтелые) и грозные выступления “памятников”: митинги, “патриотические” выступления с угрозами и обещаниями “разобраться с кем требуется”, транспаранты и листовки, открытое распространение погромной литературы, слухи о проскрипционных списках с фамилиями, адресами и телефонами, признания известных и уважаемых всей страной евреев в том, что им приходят письма
с оскорблениями и угрозами, — шум, крик, выпученные глаза, трясущиеся от злобы и возбуждения люди. И Новосибирск с его “учеными”, вдруг взбунтовавшимися против “еврейского засилья” и вспомнившими о своих исконных коренных правах, был отнюдь не единственным, хотя и самым сценически ярким в то время очагом антисемитизма. За несколько месяцев жалкая и до того мало кому известная организация, существовавшая где-то на задворках КГБ и состоявшая, по-видимому, всего из нескольких внештатных сотрудников, стремительно разрослась и резко активизировала свою деятельность. По всей стране, вплоть до поселков городского типа, как грибы возникали региональные отделения “Памяти” и ориентировавшиеся на нее группы. Появилось множество антисемитских газеток и журнальчиков (нашлись и деньги, и типографии, не убоявшиеся недреманного ока, а следовательно, получившие соответствующие указания), по телевизору непрерывно демонстрировали кадры, снятые то в каком-то “бункере”, где размещался московский “штаб” головной организации “Памяти”, декорированный под “имперскую канцелярию” с “боевыми знаменами” и стилизованными под гитлеровских штурмовиков молодчиками, то на каких-то “учебно-тренировочных сборах”, где эти молодчики демонстрировали свою боеготовность. При этом “независимые журналисты” всячески подчеркивали в своих разоблачающих репортажах: смотрите, “они” ничего не боятся, “они” уже не скрывают своих планов расправиться с евреями и всеми, кто попытается их защитить, за “ними” сила. Всю Россию заливала какая-то мутная истерическая волна, казалось, дело идет к “окончательному разрешению еврейского вопроса” в нашей стране. Казалось, что власть во главе с “дорогим Михаилом Сергеевичем” просчиталась, выпустив джинна антисемитизма из бутылки, и теперь инициатива перешла к тем, кому евреи всю жизнь стояли поперек горла и кто сейчас не упустит случая с ними разделаться.2 Казалось, вот-вот начнутся массовые погромы и вряд ли дело этим ограничится.
Но, к счастью, все это только казалось. Волна схлынула еще быстрее, чем поднялась. Стало очевидно, что все это антисемитское озверение было такой же очередной кампанией, как “создание АСУ”, “химизация сельского хозяйства” или “борьба с пьянством”. Как только финансирование данного “проекта” было жестко урезано, количество активных антисемитов моментально сократилось на несколько порядков, и борьба с “международным еврейским заговором” возвратилась на уровень вялотекущей шизофрении (адекватно объему отпускаемых на эти цели средств). Чиновники занялись решением очередных задач, штатные борцы за “патриотическое возрождение” получили за свои заслуги различные лакомые кусочки вроде мест в областных представительных собраниях и прочих организациях, где “пилят” казенные деньги; наиболее расходившихся и не желающих угомониться “вождей” припугнули уголовным преследованием и отлучением от кормушки, и все вернулось на круги своя. Были антисемиты — и не стало их, как сквозь землю провалились. До очередной кампании.
Конечно, осталось не очень понятным, зачем верховная российская власть того времени и выполняющая ее указания пресловутая “контора” затеяли всю эту постановку? Чего они добивались и удовлетворили ли их результаты этого грандиозного спектакля? Ответов на эти интересные вопросы я не знаю. Но сама механика раскручивания антисемитской волны вполне ясна и прозрачна. Ее организаторы ничего особенно и не скрывали. Более того, важным элементом этого механизма служит оповещение всех желающих поучаствовать в “массовых антиеврейских выступлениях” о том, что власти ничего против них не имеют и, следовательно, участникам практически нечего бояться. Так было и раньше: любой погром начинался с прямого и косвенного оповещения населения о том, что тогда-то и там-то будут громить евреев и — главное! — что полиция не будет в это вмешиваться.3 Ясно, что при таком раскладе всегда находилось достаточное количество желающих безнаказанно пограбить и вволю побезобразничать, а в ходе этого развлекательного мероприятия тон задавали, естественно, самые отъявленные подонки и откровенно патологические типы. Если “настоящих буйных” оказывалось мало, настроение толпы разжигали своим примером штатные провокаторы и заранее прикормленные прохвосты. Точно так же охранка устраивала и погромы петербургских немцев в начале Первой мировой войны, и точно так же Петроградский совет организовывал выступления революционных матросов, а Мао Цзэдун проводил “культурную революцию”. Ничего принципиально нового в этой погромной технологии с тех пор не появилось. Сегодня “жидомасонов” и “сионистов” заменили “кавказцы” и “черные”, теперь мы постоянно слышим об ужасных и неистребимых скинхедах, а не об антисемитах, но уши везде торчат те же самые — можно не сомневаться, что вожди всех этих “движений” получают жалованье в одной и той же кассе.
Все это так. Но меня в данном случае не интересуют организаторы и вдохновители “массовых антисемитских выступлений”, которые играют роль козлов, ведущих стадо в предначертанном начальством направлении. Гораздо любопытнее, на мой взгляд, разобраться с рядовыми участниками этих движений, с теми, кто раскупает эти газетки и книжечки и создает массовку на этих митингах. Кто же эти бараны, которые с выпученными глазами прут толпой по указанному пути, не пытаясь разобраться, чем все это для них кончится?
А самое главное, зачем им все это надо, в чем их мотивация? Собственно говоря, именно они придают силу всем этим расовым бредням. Без них все рассуждения о “еврейском заговоре” и о необходимости ему противодействовать приобретают, можно сказать, академический характер. На них можно было бы обращать столько же внимания, сколько и на “теории” Фоменко или Мулдашева. Да, есть определенный тип людей, удовлетворяющих свои интеллектуальные потребности столь противоестественным, на наш взгляд, образом, и, естественно, находятся “специалисты”, которые делают на этой потребности свой бизнес. Нам-то что до этого? Опасными антисемитские идеи становятся лишь тогда, когда они овладевают агрессивно настроенными массами.
Что же заставляет сотни тысяч и даже миллионы рядовых антисемитов вставать под лозунги этого движения и не просто пассивно соглашаться
с юдофобскими идеями, а буквально “рваться в бой”, доказывая каждому встречному правоту этих идей и выражая готовность идти на определенный риск ради торжества антисемитизма? В чем психологические корни такой одержимости? Обычно в качестве основных стимулов, возбуждающих массовый антисемитизм, называют исторически сложившиеся недоверие и предубежденность русских людей к чуждому и непонятному им иудейскому племени и некий корыстный интерес, побуждающий к антиеврейским выступлениям — “мы”, дескать, выступаем против “них” потому, что “они” не такие, как “мы” (а это раздражает и пугает), и потому, что надеемся в борьбе с евреями получить какую-то материальную выгоду, хотя и декорируем этот конфликт под идейное противостояние. Несомненно, действие этих факторов вносит свой вклад в общую психологическую подоплеку деятельности антисемитов, но трудно признать их основными и решающими. Из признания их основополагающей роли следует, что чем активнее евреи, чем больше они проявляют себя в жизни страны, чем сильнее подчеркивают свою национальность, чем они “евреистее”, тем выше должна подниматься волна антисемитизма. Но в реальности явной связи между еврейскими действиями и степенью накаленности антисемитских выступлений не обнаруживается.4 Характерно, что наибольшую ненависть антисемитов вызывает не ортодоксальная часть еврейства, а как раз те, кто в значительной мере ассимилировался и чьи особенности поведения не выходят за рамки индивидуальных особенностей поведения различных категорий “русских”. Более того, с особым параноидальным усердием антисемиты разоблачают тех, кого они считают “замаскировавшимися евреями”, тех, кто носит русские фамилии и внешне ничем от “нас” не отличается, но имеет глубоко запрятанные “еврейские корни”.
Не выдерживает критического рассмотрения и тезис о корыстной подкладке антисемитской активности. Точнее, влияние такой мотивации в некоторых конкретных случаях трудно отрицать, и в определенных исторических условиях она, вероятно, играла существенную роль, выражая конфликт экономических интересов разных групп населения, но в сегодняшних условиях она никак не может объяснить поведение антисемитски настроенных людей. Если антисемитские настроения являются выражением внутрипрофессиональной конкуренции, то непонятно, почему раскол идет не по социальному, а по национальному признаку — почему чувствующие себя ущемленными и обойденными “русские писатели” выступали не против генералов от литературы, подмявших под себя журналы и издательства, а против евреев-литераторов, которые сами зависят от милости тех, кто захватил ключевые посты в литературной иерархии. И почему злокачественный антисемитизм процветал в тех профессиональных группах (в среде православного духовенства, в КГБ, в партийном аппарате), где евреев было чрезвычайно мало и где они не могли составить сколько-нибудь значимой конкуренции “истинно русским” людям.
Поэтому, не сбрасывая полностью со счетов влияние экономической заинтересованности и непосредственной ксенофобии, мы должны искать какой-то другой стимул, заставляющий массы людей, чьи жизненные интересы не зависят напрямую от существования или несуществования евреев, испытывать выраженное озлобление по отношению к этой далекой от них национальности.5
В поисках такого “фактора Х” отметим несколько психологических и поведенческих особенностей, свойственных типичным представителям антисемитски настроенных масс:
1. На первое место я бы поставил “индуцированный” характер массового антисемитизма: в периоды общественного обострения “еврейского вопроса” количество активных антисемитов резко возрастает, а затем — после затихания страстей — возвращается к исходной “нормальной” величине. Человек, только недавно с пеной у рта изобличавший этих злокозненных евреев, вдруг как бы забывает об их существовании. Да, если спросить его прямо, он может согласиться, что, действительно, всех евреев можно рассматривать в качестве пятой колонны в нашем государстве, а некоторые из них являются прямыми участниками международного еврейского заговора, для кого святая Россия и русские патриоты — как кость в горле, но эта проблема перестает его волновать, уходит куда-то на задний план, заслоняется более насущными задачами текущего дня. Можно сказать, что антисемитизм представляет латентную характеристику таких людей и проявляется вовне лишь при действии на них достаточно мощного наведенного поля.
Благодаря этой характеристике такие “латентные антисемиты” представляют собой исключительно удобный материал для вышеозначенных “козлов-провокаторов”, которые по начальственному сигналу вздувают антисемитские волны, занимаясь этим профессионально или по совместительству. В отличие от тех параноидальных субъектов, которые по индивидуальным личностным и клиническим причинам озабочены еврейским заговором всерьез и надолго и потому трудно управляемы, эти появляющиеся в результате индукции антисемиты дружно встают под ружье при поступлении к ним соответствующего сигнала и так же дружно при отключении сигнала опять возвращаются в исходное обывательское состояние, в котором они, разбредясь по полю, мирно пощипывают травку и не лезут ни к кому со своими планами относительно окончательного разрешения не актуального в данный момент “еврейского вопроса”.
2. Вторым важным моментом этой характеристики является относительная неспецифичность латентной ненависти, которая в данное время проявляет себя как ненависть к евреям. Как это ни парадоксально, но один и тот же представитель данной группы людей может попеременно (а то и одновременно) выступать то как “антисемит”, то как “антиисламист”, и в обоих случаях его ненависть к “этим жидам” или к “этим чернозадым” (а заодно и к “этим дерьмократам”) будет аутентичной и непритворной. Складывается впечатление, что тот же самый “магнитик” в его душе, который заставлял его ориентироваться в соответствии с линиями напряженности “антисемитского поля”, делает его легко подверженным действию практически любых индуцирующих агрессию социальных полей. И это свойство “латентных антисемитов” создает дополнительные удобства для всех, кто имеет возможность манипулировать их агрессивными реакциями. При необходимости всегда можно натравить значительную их часть на кого вам будет угодно: хоть на евреев, хоть на украинцев, хоть на троцкистов или подкулачников. (Заметим в скобках, что те же самые массы оказываются гораздо более устойчивыми при попытках индуцировать в них ненависть к каким-либо внешним врагам — например, к литовцам или американцам. Их, конечно, можно заставить проголосовать за антиамериканскую резолюцию или вывести на митинг протеста под стены американского посольства, но участвовать они в этом будут только из-под палки или же за вполне ощутимую плату, а того самозабвенного и искреннего энтузиазма, который возникает у них на антисемитских акциях, добиться удается только с большим трудом. И это различие в отношении к “врагам” внутренним и внешним является значимой чертой, указывающей на тот прямо не выражаемый и плохо осознаваемый психологический фактор, который определяет рассматриваемое нами поведение этих людей.)
3. Еще одной парадоксальной характеристикой описываемого типа является то, что их антисемитизм в одно и то же время и абстрактно теоретичен, и импульсивно спонтанен.
С одной стороны, он представляется какой-то теоретической конструкцией, усвоенной с чужих слов и далекой от непосредственных жизненных переживаний, он не базируется, как правило, на злобном отношении к каким-то определенным представителям ненавистной нации, которых данный конкретный антисемит лично знает и которые ему чем-то непосредственно досаждают или “перекрывают ему кислород”. Это не обобщение неприязни к отдельным лицам на всю группу, к которой эти лица принадлежат. Напротив, отрицательное отношение к конкретным евреям определяется их принадлежностью к ненавидимой группе, то есть если бы данный приверженец антисемитских взглядов не знал, что некто N имеет еврейское происхождение, то относился бы к нему как к любому другому российскому жителю, но если он про это узнает, то N сразу же становится для него “противным” и раздражающим. Отсюда тот странный факт, что многие принципиальные антисемиты признаются в том, что они поддерживают вполне лояльные добрососедские и даже дружественные отношения с какими-то конкретными близкими им евреями: непосредственные эмоциональные межчеловеческие связи оказываются сильнее, чем основанная на головных построениях ненависть.6 Отсюда же и то, что ненависть к еврейству вообще чаще выражается в ненависти к каким-то далеким, известным по газетам персонам, олицетворяющим все еврейские пороки сразу, нежели к тем,
с кем человек сталкивается в своей обыденной жизни. И это понятно: если ты ненавидишь евреев по принципиальным соображениям, то проще культивировать эту ненависть на тех, о ком ты ничего не знаешь, кроме их национальности и того, что они “плохие”; в этом случае ненависти не могут помешать те разнообразные и разнонаправленные чувства, которые ты невольно испытываешь при тесном общении с конкретными представителями этой нации.
Но вся эта надуманность и умозрительность представлений характеризует психологию рядового антисемита лишь с одной стороны. С другой же — непосредственное наблюдение за этим типом в его активном состоянии не дает оснований усомниться в искренности и спонтанности его реакций. Он действует явно под влиянием какого-то импульса, идущего из глубины его организма. Весь его вид, выражение лица, жестикуляция, запальчивость его речей, неутомимость в спорах и в выражении эмоций выдают в нем человека, обуреваемого неподдельной страстью. Нет сомнений, что, измерив у него физиологические показатели, мы обнаружим все признаки увеличенного выброса в кровь адреналина, то есть наличие какой-то ярко выраженной взрывной эмоции. Очевидно, что на митинг его привели не логические соображения о необходимости дать решительный отпор зарвавшимся сионистам и не понятное всем желание, воспользовавшись удобным случаем, немножко заработать, а внутренняя невозможность отсиживаться дома и молчать, потребность дать выход переполняющим его душу чувствам. Он не выполняет на митинге свой гражданский долг и не отрабатывает полученные подачки — он самовыражается и радуется возможности солидаризироваться со своими единомышленниками. Проблема, которую он обсуждает и которая привела его сюда к собратьям-антисемитам, касается каких-то его личных чувствительных болевых точек. Чем-то евреи задели его за живое, и пусть он толком и не понимает, чем именно, пусть его заимствованные у окружения “теоретические убеждения” всего лишь попытка логизации и рационализации испытываемых им чувств (и отсюда запутанность и логическая бессвязность его представлений), но в одном он не сомневается — его место здесь, в передовых рядах борцов с мировым еврейством, существование которого — он это явственно чувствует — представляет для него лично смертельную угрозу.
4. И еще один парадокс: большинство наблюдателей признает, что среди антисемитов непропорционально большой процент людей, которых нельзя назвать “чистокровно русскими” и в чьих жилах есть часть еврейской крови.
По-видимому, они оказываются особенно чувствительными к индукции антисемитизма. И, судя по всему, такая странная склонность людей смешанного русско-еврейского происхождения хорошо известна и принимается в расчет теми, кто по должности или по призванию регулирует интенсивность антисемитской активности масс. Очень показательным примером этого может служить начало политической карьеры Жириновского. Сейчас мало кто уже это помнит, но первым амплуа, в котором “сын юриста” вступил на всероссийскую политическую арену, было амплуа защитника прав “истинно русских людей” от поналезших неизвестно откуда инородцев, и в первую очередь от тех, о ком вы сейчас подумали. Чтобы уж и у самых недогадливых не оставалось никаких сомнений, вождю ЛДПР ассистировал на экране телевизора некий безвестный молодой соратник настолько ярко выраженной еврейской наружности, что в жизни такие почти что и не встречаются, — видимо, его специально подбирали, руководствуясь карикатурами из геббельсовских газет. Вероятно, это был первый случай массовой пропаганды антисемитизма по государственному телевидению, находившемуся в то время под полным контролем КПСС; до появления на экранах макашевых, баркашевых и прочих было еще далеко. Ясно, что актеры, разыгрывавшие эту абсурдистскую сценку, были утверждены на высочайшем уровне, тем более что Жириновский, как утверждали, был креатурой самого М. С. Горбачева, а уж его-то — гроссмейстера большевистской тактики — не заподозришь в случайном выборе исполнителя роли антисемита. Это было явно рассчитано на специфическую аудиторию такого же еврейско-русского происхождения, что и сам Жириновский. Им нужно было подать сигнал о том, что верховная власть делает ставку на антисемитизм, и они — латентные антисемиты — этот сигнал приняли.
Такова феноменология рассматриваемого явления. А теперь можно назвать и тот внутренний импульс, который движет миллионами людей и заставляет их делать то, что очевидно лежит за пределами их реальных интересов. Догадливый читатель, по-видимому, уже понял, что, судя по первой части названия статьи, этот импульс — страх. И действительно, в основе того внешне иррационального поведения латентного антисемита, которое было описано выше, лежит страх. По крайней мере такое предположение позволяет разумно объяснить многие запутанные и противоречивые особенности его реакций на обстоятельства, которые предлагает ему жизнь.
Вся хитрость и непрозрачность психической структуры, обусловливающей внешние проявления антисемитизма, связана с тем, что страх, организующий эту структуру и придающий ей динамику, на поверхности не появляется — он скрыт в глубинах психики и в подавляющем большинстве случаев не осознается самим субъектом. И это понятно, поскольку цель всей этой “психологической рокировки” — вытеснить из сознания ощущение постоянного страха, лю-
бым путем избавиться от этого крайне неприятного и мешающего жить
чувства. Благодаря внутренней, происходящей за пределами сознания психологической перестройке страх исчезает с доступной наблюдению поверхности, но поскольку он на самом деле никуда не делся и продолжает оставаться фактором (мотивом), определяющим поведение субъекта, он должен быть каким-то образом представлен в его сознании. Для сохранения своей психической целостности субъект должен иметь некоторое внутреннее обоснование для своих поступков, испытывать какие-то соответствующие его поведению чувства. Поэтому место страха занимает в данном случае ненависть: страх, по-видимости, “превращается” в другое чувство, которое и воспринимается как непосредственный движущий мотив поведения. Отсюда кажущиеся парадоксальность и абсурдность наблюдаемых реакций, которые не удается непротиворечиво объяснить ненавистью и которые в действительности определяются совсем другим, имеющим собственную динамику чувством.
Маркс в своих политэкономических исследованиях ввел понятие о “превращенных формах прибавочной стоимости”, которые совершенно аналогичны рассматриваемому нами феномену. В обыденной экономической деятельности мы имеем дело лишь с предпринимательской прибылью, денежным процентом и земельной рентой, которые воспринимаются нами как естественные свойства вещей (например, деньги обладают способностью к росту). И эти свойства остаются загадочными и непроницаемыми для понимания, пока мы не видим за ними их истинной природы — возникающей в процессе капиталистического производства прибавочной стоимости, которая сама по себе не доступна для непосредственного восприятия и представляет собой лишь теоретическую конструкцию, объясняющую видимую динамику прибыли, процента и ренты. Взяв за образец открытие Маркса, мы можем говорить о “превращенных формах страха” и использовать это понятие в своем анализе рассматриваемых феноменов.
Разберемся, в первую очередь, о каком страхе идет речь. Чего, собственно, страшится человек, вынуждаемый этим страхом к активным антисемитским действиям? Судя по интенсивности его реакций, это нечто должно быть просто ужасным, речь должна идти об угрозе фундаментальным жизненным ценностям боящегося, если не впрямую о его жизни и смерти. Можно было бы предположить, что страх вызывают именно те, против кого направляется его ненависть, то есть плетущие свой злокозненный заговор евреи.7 В этом случае очень просто объясняется возникновение агрессивной реакции: тот, кто тебе угрожает, — твой враг, и ненависть к нему вполне естественна. Но это простое объяснение плохо согласуется с уже рассмотренными характеристиками поведения антисемитов. В самом деле, откуда может взяться панический страх еврейских козней у человека, который в своей обыденной жизни не вступает в серьезные конфликты с евреями? О том, что евреи действительно столь опасны, он получает информацию извне, беседуя с уже теоретически подкованными знатоками еврейской угрозы и читая антисемитскую литературу. Но для того чтобы этим всем заинтересоваться, у него должен быть стимул, и если, по нашему предположению, этот стимул — страх, значит, он должен появиться до того, как человек начнет ощущать нависшую над ним опасность. Мы видим, что такое рассуждение приводит к абсурдным выводам. Еще более убедительно, на мой взгляд, доказывает ложность принятой предпосылки дальнейшее поведение антисемитов, когда их активность идет на спад и они возвращаются в свою латентную фазу. Что, собственно говоря, происходит, и почему их страх уменьшается? Откуда они узнают, что евреи перестали быть для них опасными? Ведь сейчас, после того как антисемитская пресса и речи на митингах открыли им глаза, они не сомневаются в реальном существовании еврейского заговора. Почему он перестает их пугать? Ведь с этой точки зрения ничего не изменилось.
Чтобы выйти из этого интеллектуального тупика, мы должны признать, что антисемиты боятся не столько евреев, сколько чего-то другого. И тогда у нас нет другого выхода, как предположить, что они боятся антисемитов. Каким бы неожиданным не показался этот вывод, на деле он представляет собой непротиворечивое и плодотворное решение рассматриваемой проблемы.
Сама механика возникновения массовой антисемитской активности выглядит в этом случае следующим образом. В исходном состоянии, то есть в состоянии относительно низкой антисемитской активности, когда в обществе не накалены страсти вокруг “еврейского вопроса”, основная масса будущих участников антиеврейских митингов — латентные антисемиты — и не помышляет воевать с евреями, эта проблема ее просто не беспокоит. Возможно, у них есть какие-то предубеждения против евреев, впитанные, что называется, с молоком матери, не исключено, что представители этой нации раздражают их своими манерами, пронырливостью, склонностью к хитроумным комбинациям и интригам или еще чем-нибудь8 , однако это не обязательно, очень может быть, что тот, кто на митинге громогласно выступает против евреев, чуть ли не требуя их поголовного уничтожения, до того относился к ним вполне благосклонно, не гнушался поддерживать с ними дружеские контакты и восхищался ими как нацией, давшей миру столько замечательных людей. Все это не важно, потому что непосредственное отношение к евреям не играет существенной роли в возникновении массового антисемитизма. Главное в том, что, каково бы ни было это отношение, оно слишком малозначимо для индивида, чтобы побудить его
к каким-то активным действиям.
Активизироваться он начинает только в результате индукции, и побудительным сигналом служит информация о том, что “евреев будут бить”. Как ни сомнительны доходящие до него слухи, но они явно возникли не на пустом месте — еще вчера об этом не было и разговора, а сегодня эта тема активно обсуждается обществом. То там, то здесь он встречает на улицах лотки со специфической литературой и кучки возбужденных людей вокруг них, среди которых невооруженным взглядом виден большой процент типов, несомненно требующих психиатрической помощи. И это ему не кажется, это факт: “некто в сером” открыл финансовую заслонку и дал соответствующие указания, так что у всегда существующих антисемитских организаций появились возможности резко активизировать свою деятельность. Это привлекает к ним самых разнообразных лиц, надеющихся также отщипнуть свой кусочек от внезапно увеличившегося пирога или просто захваченных общей волной. Толчок к “росту антисемитских настроений в обществе” дан, а дальше идет цепная реакция. Первыми, естественно, замечают перемену обстановки те, кого она прямо касается, — евреи и разного рода либеральные, правозащитные, демократические и прочие круги (и организации), считающие одной из своих важных задач бескомпромиссную борьбу с реакционной идеологией и не в последнюю очередь с антисемитизмом, который, как известно, прямо смыкается с тоталитарными и фашистскими идеями. В прессе множатся протесты и призывы к властям навести порядок и, как того требует закон, жесткими мерами прекратить открытую пропаганду межнациональной розни. При этом все понимают, что, ежели бы власть действительно обеспокоилась, она бы и без всяких правозащитников прицыкнула на антисемитов, после чего про них можно было бы забыть. Следовательно, у власти другие планы и вступаться за евреев она не собирается.
В ответ на такое развитие событий, с одной стороны, либералы начинают обвинять власть в преступном бездействии и тайном пособничестве антисемитам, а с другой — антисемитские агитаторы начинают выискивать “замаскировавшихся евреев” среди активных правозащитников и вопить, что “жидовские прихвостни еще опаснее самих жидов” и что с ними надо разобраться в первую очередь. В дело ввязываются ортодоксальные коммунисты, которые, увидев
в антисемитах своих союзников по борьбе с либералами и ревизионистами, спешат разыграть эту карту и, стараясь не опускаться до откровенно антисемитских высказываний, мямлят что-то одобрительное в адрес “патриотов, не желающих мириться с плутократической просионистской политикой властей”.
В свою очередь, это вызывает взрыв либерального негодования: налицо преступный блок власти, коммунистов, антисемитов и всех примыкающих к ним реакционных сил — “они” перестали маскироваться под цивилизованных людей и открыто заявляют о своих ближайших планах, “они” идут напролом и, начав с погромов, закончат концлагерями для всех инакомыслящих. В ответ на это… и так далее. Короче говоря, еще вчера малозаметный “еврейский вопрос” становится злобой дня, и всякий чего-нибудь стоящий журналист не может в своих статьях и репортажах обойти эту вышедшую на первые полосы тему, чувствуя при этом, что начальство (вплоть до самого высокого уровня) именно этого от него и хочет — чиновники держат нос по ветру и отчетливо понимают, откуда он дует.
Что должен чувствовать в этой ситуации латентный антисемит — фактически обыкновенный обыватель (как мы с вами) — и как он должен был бы вести себя, если бы действовал рационально? Все, что он видит, слышит и чуть ли не обоняет, ему не нравится и тревожит — он хотел бы спокойной жизни, а ему предвещают общественные катаклизмы, которые, ясно, не принесут ему ничего хорошего, а вот пострадать от них он, как и всякий другой, вполне может. Его первая реакция — отодвинуться от всего этого, быть подальше от разворачивающихся событий, ведь он не настолько не любит евреев, чтобы ввязываться в какие-то беспорядки, но и не намерен жертвовать за них собою и своими интересами. Это их дело, и пусть они выпутываются как-нибудь сами. Поэтому он старается не вмешиваться в разговоры на скользкую тему и словесные перепалки между желающими вывести евреев на чистую воду и теми, кто выступает против антисемитизма. При необходимости он отделывается ничего не значащими замечаниями и загадочными ухмылками и чувствует, что его поведение правильно: было бы крайне глупо с его стороны вылезать на линию огня, когда и сами евреи вопреки своему темпераменту попритихли и стараются помалкивать на эту тему, явно надеясь отсидеться в кустах. Он чувствует, что хотя антисемиты ему не нравятся — все как на подбор наглые и противные, а то и вовсе безумные типы, — евреи тоже начинают его сильно раздражать: уехали бы все к черту в свой Израиль, если не могут ужиться с такой массой людей, и проблемы бы не было, с какой стати из-за них должны страдать ни в чем не повинные граждане. Когда же дело доходит до разоблачения “жидовских прихвостней” и на экране начинают фигурировать марширующие чернорубашечники, он понимает, что его политика невмешательства не дает ему достаточных гарантий; общество раскалывается на две непримиримые части, и выбранная им позиция равноудаления от борющихся сторон становится очень опасной. Если евреев будут бить, а к этому идет дело (да и как можно сомневаться в реальной возможности этого — ведь их уже не раз били, да еще как! почитайте, что они сами пишут по этому поводу; почти все их воспоминания состоят из рассказов о том, как их били, травили, унижали и притесняли), то у них хотя бы есть надежда на внутринациональную солидарность и поддержку мирового сообщества, а кто защитит таких маленьких людей, как он?9 Нужно прибиваться к какому-то берегу, примыкать к какой-то защищающей своих членов организации, и не возникает сомнений, в какую сторону надо грести. Во-первых, сила, безусловно, на стороне антисемитов, об этом талдычат все кому не лень, их явно больше, чем евреев, и даже если на каждого битого еврея окажется десятеро прибитых антисемитами неевреев, все равно эта общая цифра будет очень далека от большинства. Во-вторых, антисемиты грозят евреям всеми возможными карами, и пусть это лишь экстремистские загибы, не разделяемые основной массой участников движения, но в любом случае при победе антисемитов евреям и их защитникам не позавидуешь, в то время как евреи только призывают к закону и порядку и ни о какой агрессии не помышляют, они явно осознают непрочность своей позиции и фактически уже сдались без боя — где еврейские штурмовики? нет их и не будет, евреи и подумать об этом боятся, — им остается только жалобно попискивать в ответ на рычащие угрозы и взывать о помощи со стороны; они слишком цивилизованы и изнежены, чтобы противостоять толпе агрессивных варваров. В-третьих, и это, может быть, самое главное, нельзя рассчитывать на вмешательство в этот конфликт государства и его силовых структур: власть пасует перед мощным, идущим из народной глубины антисемитским движением, она заигрывала с ним и дала ему первый толчок, но сейчас она не знает, как с ним справиться, и начинает опасаться за свои собственные интересы, ясно, что в решительный момент политики умоют руки и пойдут на поводу у грозной толпы, лишь бы остаться во власти; это будет тем легче, что государство внутренне поражено антисемитизмом — относительное количество антисемитов в судах, прокуратуре, армии и милиции заметно выше, чем среди населения в целом. Короче, дело дрянь. И если бедному еврею податься некуда, то у простого обывателя есть выход: надо успеть примкнуть к будущим победителям до того, как начнется реальная схватка. Если есть альтернатива — бить самому или быть битым, то уж лучше примкнуть к тем, кто будет бить.
Таким образом, индукция произошла. Латентный антисемит превратился
в активного антисемита. Теперь, внутренне став на сторону антисемитов, он должен приобрести соответствующий внешний облик: он начинает активно участвовать в разговорах о еврейской опасности, транслировать всякие дикие слухи, покупать и читать антисемитскую литературу, а затем и участвовать в их сборищах и митингах, не упуская случая засвидетельствовать там свое присутствие, распространять погромные издания, а возможно, и сотрудничать с ними в качестве автора. Такая легализация себя в качестве антисемита помимо своей основной прагматической цели — достижения безопасности — имеет еще и дополнительный стимул: она позволяет оправдать себя в собственных глазах. Как ни крути, он стал антисемитом из шкурных побуждений и теперь он ведет себя так же, как те — “наглые, противные” — люди, которых ранее не одобрял. Пусть вынужденно, но он все же преступает свои собственные моральные правила, а такая раздвоенность неприятна, от нее хочется избавиться. Он занял позицию врага евреев, и ему нужно как-то обосновать свой выбор, убедить себя в правоте и моральной безупречности своих поступков (кто же кроме прожженных циников, каких совсем немного, согласен считать себя шкурником и трусом), поэтому он с радостью хватается за любые подсовываемые ему “теории”, рисующие евреев злобными, опасными и достойными презрения. Чем больше его страх (а при близком знакомстве с антисемитскими кругами страх этот только возрастает), тем больше он “верит” в опасность еврейского заговора и тем больше суетится и вопит на митингах и в печати. Отсюда впечатление об аутентичности испытываемой антисемитами ненависти к евреям и прочим “жидомасонам”: они не хладнокровно симулируют бурные чувства, они действительно находятся во власти аффекта, но природа его совершенно иная, нежели предполагают сторонние наблюдатели.
В связи с этим стоит сказать, что тезис о непросвещенности и одураченности масс как об одной из главных причин распространения антисемитских верований оказывается совершенно ложным. Из наших рассуждений следует, что никакие просветительные мероприятия и никакие исторические, научные, теологические и прочие имеющие рациональную основу аргументы не могут оказать существенного влияния на уже сформировавшихся антисемитов и на тех, кто является ими в потенции. Просто потому, что эта аргументация не имеет в антисемитской среде никакой аудитории, ее никто не воспринимает.
И в самом деле, кого стоит убеждать? Тех, кто стал антисемитом по долгу службы или наваривает на этой деятельности деньги? Верят ли они в распространяемые ими идеи или нет, это никак не может повлиять на их поведение. Клинических душевнобольных, фиксированных на теме еврейского заговора? Здесь также всякая рациональная аргументация бессильна. И остается последняя, самая обширная категория антисемитов — антисемиты со страху. Казалось бы, этих вполне вменяемых и материально не заинтересованных людей можно убедить в том, что евреи не представляют для них никакой серьезной опасности, будучи обычными людьми, такими же, как и все прочие. Но это, как мы выяснили, бесполезно, поскольку такие аргументы индуцированным антисемитам не нужны, не того они старательно ищут в книгах и газетах, они остро нуждаются в аргументах противоположного толка, логизирующих и обосновывающих их уже свершившееся превращение в антисемитов и камуфлирующих истинную причину этого превращения. Если бы эта причина — страх перед антисемитами — исчезла, они бы и сами, без всякой дополнительной разъяснительной работы отбросили свои антиеврейские теории как бесполезную для них шелуху, нимало не заботясь об их истинности или ложности. В конце концов, если заговор реально существует, его разоблачением должны заниматься специалисты.
Если ядром всего запутанного психологического комплекса, обусловливающего внешние проявления антисемитизма, оказывается страх, легко понять генезис того загадочного факта, который выражается в обилии и чуть ли не в преобладании лиц смешанного происхождения с нечетко определенной национальностью в рядах антисемитов. Кто должен в первую очередь быть жертвой страха перед погромщиками? 1) Евреи; 2) “почти евреи” — полу-евреи, четверть-евреи, евреи на одну восьмую и т. д.; 3) все, кто в общественном сознании стоит близко к евреям и ассоциируется с ними — лица с похожей внешностью, носители нерусских фамилий, люди с высшим образованием (те, кого раньше легко было распознать по шляпе, галстуку и очкам), музыканты, врачи, научные работники, финансисты и т. п.; 4) лица с исходно повышенным уровнем тревожности, со склонностью к паническим реакциям, попросту трусоватые. Попадающие в первую категорию евреи среди антисемитов встречаются, конечно, крайне редко (хотя есть и такие). И это понятно: как бы ни был человек ослеплен страхом, он не может не чувствовать, что среди активных антисемитов ему не место — его там за своего не признают, а следовательно, никакие проявления ненависти к евреям его не спасут.10 Зато вторая категория оказывается на самом острие выбора: они чувствуют угрозу почти в той же степени, что и чистокровные евреи, и в то же время у них есть шанс — так им, по крайней мере, кажется — дистанцироваться от угрожаемой группы, поэтому для многих из них соблазн становится непреодолимым. Чем ближе они к евреям, тем обоснованнее их опасения и сильнее страх и тем более резкую черту они будут стараться провести между собой и евреями. Совершенно недостаточно заявить о себе как о “не-еврее”, как о том, кто не чувствует родства с этой нацией, надо доказать всем, что ты — “антиеврей”, что тебе противно даже находиться рядом с этими противными, пахнущими чесноком людишками, от которых все беды нашей жизни, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнений относительно возможности твоих связей с еврейством.11 Что касается третьей категории, то многочисленность лиц с вузовским дипломом среди активных антисемитов не требует специального обоснования — это видно невооруженным взглядом12 , а относительно “профессиональной” склонности к участию в антисемитских выступлениях вопрос остается открытым — я такой статистики не знаю, но предполагаю, что специальные исследования могли бы выявить такую склонность, хотя трактовать ее можно, конечно, по-разному. Четвертая категория комментариев не требует.
Хотя из наших рассуждений следует, что значительная часть самых рьяных антисемитов состоит из трусоватых “интеллигентов” русско-еврейского происхождения, было бы неверно преуменьшать степень их опасности и жестокости: дескать, какие из них погромщики, когда они сами себя боятся. Во-первых, когда дело доходит до погромов и грабежей, к нему моментально подключается масса всякого деклассированного сброда, который ни в какой интеллигентности не замечен и в котором немало отчаянных, привыкших к ежедневному риску ребят без всяких моральных ограничений. Во-вторых, и в данном контексте это главное, трусость вовсе не предохраняет от жестокости, напротив, очень часто именно она служит подспудным мотивом для экстремизма и безудержной жестокости.
Возьмем простой бытовой пример: в каждой дворовой подростковой компании хулиганского типа есть некий пария, которого все шпыняют, унижают и осмеивают. Несмотря на его самый низкий ранг он оказывается самым важным функциональным элементом данной социальной ячейки. Компания скорее может обходиться без занимающего перворанговое положение “атамана”, чем без этого забитого аутсайдера — именно он фактически обеспечивает сохранение структуры группы и групповую сплоченность. Прекрасно осознающий этот факт главарь малолетних хулиганов (в частности, усвоение этой механики из своего предыдущего хулиганского опыта и делает его главарем) специально заботится о появлении такого парии и удержании его в группе. Но основную часть положенных ему тычков и затрещин занимающий низший ранг получает вовсе не от “атамана”, который лишь дает первый толчок процессу и обозначает ранги, главными мучителями оказываются те члены шайки, кто лишь на ступеньку выше парии по рангу и кто не без оснований опасается поменяться с ним ролями.13 Чем больше они боятся этого, тем изощреннее и безогляднее их жестокость, так что главарю приходится скорее заботиться о защите заклеванного от его притеснителей.14 Поскольку действующим стимулом к мучительству выступает производное от страха желание мучителей доказать себе и другим, что они “не-парии”, что в отношении “мучитель — жертва” они занимают положение “мучителя” (их тоже мучают высшие по рангу особи, но все же не так зверски), процесс сразу же приобретает автокаталитический характер: чем больше они боятся, тем сильнее мучают и тем более страшной кажется им участь жертвы. Поэтому приостановить эскалацию жестокости может лишь внешняя сила — вмешательство главаря, опасение переступить закон, отчаянный отпор со стороны жертвы и т. п. Внутренняя же диалектика процесса эскалации такова, что в сущности мы имеем дело с запугиванием самих себя — они боятся собственной жестокости.
Практически так же — как процесс с положительной обратной связью — функционирует механизм рекрутации новых членов в ряды антисемитских организаций и увеличения степени их экстремизма. Раскрученная действиями вполне рационально действующих организаторов антисемитская спираль пугает и тем самым втягивает в свое движение первую партию слабонервных, что значительно увеличивает его размах и видимую опасность, и так виток за витком оно превращается в действительно массовое. При этом чем больше страх, тем больший крик поднимают неофиты и тем более жуткими становятся их угрозы, тем безогляднее преступают они моральные нормы и статьи уголовного кодекса; сама механика их вовлечения в процесс не позволяет им отсиживаться в задних рядах или ратовать за умеренность и снисходительность по отношению к евреям. Экстремизм оказывается внутренне неизбежным признаком массовых движений такого “панического” типа. Паника охватывает все новые слои, причем вовлекаемые в нее массы людей боятся фактически самих себя, результатов собственного поведения. Но точно так же, по экспоненциальной кривой, происходит и снижение антисемитской активности: страх уменьшается и катализирует дальнейшее снижение своей интенсивности за счет отхода от активных действий все новых и новых “борцов с еврейской опасностью”.
Так как большинство активных антисемитов вовсе не имеют значительных претензий к евреям и в основе их активности лежит такая неспецифическая эмоция как страх, те же люди могут, если их напугать чем-то другим, стать активными борцами против каких угодно групп населения — и все это из тех же самых побуждений. Неспецифичность ядерной эмоции порождает неспецифичность агрессии. Поэтому в качестве ненавидимого “нацменьшинства” могут подойти и “кавказцы”, и “африканские студенты”15, и “сексуальные меньшинства”, и “мигранты” неопределенного происхождения. Хотя здесь должны быть и специфические нюансы, поскольку при разных направлениях агрессии наиболее угрожаемыми будут чувствовать себя различные группы населения.
С точки зрения организаторов, наиболее эффективна должна быть агрессия против таких трудно определимых и аморфных категорий, как “враги народа”, “пособники империализма” или “демократы”. Возможно, раскрутить взрыв негодования против них сложнее ввиду их неуловимости, расплывчатости и отсутствия у них всем знакомых, ярких и характерных признаков, но зато
в борьбу с ними можно вовлечь практически все население — и боевой энтузиазм масс будет при этом неподдельным. Таким образом, страх можно использовать для создания массового движения, вектор которого легко может быть направлен в любую сторону, лишь бы участники этого движения отчетливо воспринимали ту — “внутреннюю” — компоненту этого вектора, которая нацелена на них самих (точнее, на таких, как они сами).
Хорошим примером этого может быть ранняя история нацистского движения. Наверняка те “трезвые политики”, которые в первые годы существования НСДАП поддерживали и пестовали эту экстремистскую группировку, натравливая ее на своих политических противников, нисколько не сомневались
в собственном превосходстве над крикуном Гитлером и его хулиганствующими “соратниками” — никакого политического будущего у этих экстремистов быть не могло, единственное, на что они годны, это выполнение грязной работы — мордобой, уличные потасовки и шельмование всех, кто попадет под руку. Ясно, что вожди этой маленькой группки, существующей только благодаря снисходительности и покровительству реальных политических сил, совершенно не понимают азов политической игры и, будучи еще ровным счетом никем, грозят, придя к власти, скрутить всех в бараний рог. При этом всем своим поведением они демонстрируют нешуточность своих угроз, подчеркивая свою брутальность и агрессивность и набирая в свои ряды самых отъявленных мерзавцев, которые не скрывают, что их победа над противниками будет означать кровь и безудержное насилие по отношению ко всем, кто им может не понравиться. Но их угрозы и демонстративная кровожадность, понятное дело, типичный блеф, поскольку все марши их штурмовых отрядов не более чем спектакль, глубоко впечатляющий трусливую почтенную публику, но разыгрывающийся только с дозволения полиции, которая смотрит сквозь пальцы на эти “факельные шествия” и прочие балаганные номера только до тех пор, пока ей дают соответствующие указания “серьезные люди”, действительно обладающие властью и поддержкой влиятельных общественных сил. А нацисты не имеют массовой общественной базы и не будут ее иметь — кто же пойдет за ними, если они так старательно запугивают практически все слои населения, восстанавливая их против себя. Их удел — оставаться на положении маленькой, визжащей от бессильной ярости моськи, которую при необходимости легко будет загнать в конуру.
Несмотря на внешнюю убедительность таких политических прогнозов, Гитлер оказался более проницательным: в своей тактике он сделал ставку не на реальные массовые интересы существующих социальных групп, а на баранью пугливость “почтенной публики” (“маленького человека”, среднестатистического обывателя, единственное политически окрашенное желание которого — не участвовать в “политике”, быть от нее как можно дальше).
Вероятно, можно найти немало документальных свидетельств того, что Гитлер хорошо понимал, в чем состоит секрет его успехов, и с самого начала своей политической деятельности взял курс на запугивание обывателя — все остальные его “идеи” лишь дымовая завеса, и им он не придавал никакого значения, с легкостью меняя их на каждом повороте своего продвижения к власти.
К сожалению, большинство исторических работ, посвященных Гитлеру и его соратникам, вышли уже после того, как с Гитлером было покончено, и авторы этих книг напирали большей частью на те, уже отсеянные историей факты, которые им казались решающими. Поэтому чаще всего мы имеем в таких исследованиях не рассказ о том, как Гитлеру удалось завоевать почти безграничную власть над немцами, а повествование о том, как вел бы борьбу за власть автор книги, если бы он оказался на месте Гитлера. Поэтому в данном отношении предпочтительнее книги, которые были написаны в ту пору, когда Гитлер еще боролся за власть и еще ничего не было ясно до конца. Одна из таких, переведенных на русский язык книг была впервые опубликована в Берлине в 1932 году и принадлежит перу журналиста Конрада Гейдена — еврея и социал-демократа, профессионально занимавшегося нацистским движением на заре его становления и бывшего очевидцем многих описываемых им событий. Книга представляет собой нечто среднее между разоблачением Гитлера и его апологией и содержит непосредственные впечатления автора и его размышления по поводу наблюдаемого феномена. Размышления Гейдена, правда, не впечатляют, но его впечатления дают пищу для размышлений. Вот что пишет Гейден по интересующему нас вопросу: “Настойчивость — лишь одно из свойств его (Гитлера. — Н. В.) пропаганды. Но еще важнее другая ее черта: активность. Под этим надо понимать не задорность речи. Ничуть не бывало. Активность заключается в следующем: небольшие группы национал-социалистов, незаслуженно носящие название “орднеров” — “людей порядка”, патрулируют ночью по улицам. Стоит им встретить человека, чей нос им не понравится, и они толкают его, наступают ему на ногу, тот протестует, и вот вызов с его стороны налицо, можно затеять драку на законном основании. В таких случаях всегда оказывалось, что Бог и полиция на стороне более сильного. <…> Что эти хулиганские поступки не были выходками отдельных лиц, а системой, партийной линией (заметим: партийной линией пропаганды. — Н.В.), об этом свидетельствует между прочим обзор за 1921 г., помещенный партийным руководством в “Фелькишер беобахтер”… Отряд национал-социалистических “орднеров” был образован в 1920 г.; во главе его стоял часовых дел мастер по имени Эмиль Морис, человек, осужденный за хулиганство, но потом помилованный”.16 Подчеркнем: нацистский террор начался уже через полгода после того, как Гитлер вступил в партию (будущую НСДАП), и практически сразу же, как только он стал руководить партийной “пропагандой”; в 1921 году у НСДАП были уже военизированные “штурмовые отряды”, которые воевать, конечно, ни с кем не могли, но нагнать страху на всяких штатских были вполне способны.
И еще одна выразительная цитата: “Стычка в пивной или драка на улице между СА и марксистами, на стороне которых часто был численный перевес, нередко кончалась тем, что на следующий день к штурмфюреру являлось множество избитых марксистов с просьбой о вступлении в его отряд. Сначала их притягивало уважение к людям, которые были храбрее и лучше умели драться. Однако вскоре идеи национал-социализма стали вдохновлять их так же, как остальных товарищей из Штурма”.17
Сделав ставку на запугивание, Гитлер не прогадал — всего лишь через несколько лет “трезвые политики” массово устремились в ряды его партии, завидуя тем, кто испугался раньше и у кого они теперь должны были просить рекомендации. Страх, который начинался как чистый блеф со стороны пугающего, стал вполне обоснованным и реальным за счет силы тех, кто был им запуган, и он оказался сильнее всех действительных жизненных интересов немецких граждан, сплоченных этим страхом в единую шайку, полностью послушную воле “фюрера” (читай: “главаря”) и готовую к агрессии в любом указанном им направлении. Евреи же во всей этой истории с самого начала до самого конца были предназначены на роль того низкорангового “мальчика для битья”, чья жуткая участь должна была постоянно напоминать членам шайки, в каком мире они живут, и обеспечивать непритворную “активность” народных масс.
До сих пор дело излагалось таким образом, как будто бы психологическая перестройка под влиянием страха и превращение рядового обывателя в активного антисемита совершались осознанно, на основе рациональных расчетов угрожающей опасности и выбора оптимальной стратегии поведения в этих обстоятельствах.
Такой “разумный антисемитизм” в принципе возможен и в определенных обстоятельствах представляет собой форму “социальной мимикрии”, конформистскую реакцию на окружающие условия. Именно об этом пишет Наум Коржавин в своей статье “Атипичный антисемитизм”. Речь в ней идет о сегодняшнем всплеске антиеврейских, а точнее, антиизраильских настроений (и соответствующих высказываний) в европейских странах, особенно во Франции. Автор характеризует эту форму антисемитизма как “атипичную”, поскольку недоброжелатели Израиля ничего бы, вероятно, не имели против этой маленькой страны, если бы хорошие отношения с ней не заставляли европейцев вступать в конфликт с арабским миром, который почти поголовно состоит из “типичных” антисемитов. Особое значение это имеет для французов, вынужденных жить бок о бок с огромной арабской диаспорой, члены которой, став гражданами Франции, не торопятся ассимилироваться и сохраняют все свои исконные ментальные предпочтения, в том числе и неприязнь к “этим евреям”, уже пятьдесят лет постоянно бьющим их соплеменников. Угроза массовых антигосударственных выступлений со стороны французов арабского происхождения, с которыми и так не всегда удается мирно ладить, заставляет “чистокровных” французов дистанцироваться от Израиля и от евреев вообще, чтобы “задобрить” как своих “внутренних” антисемитов, так и многочисленных врагов Израиля в арабских странах, поставляющих в Европу нефть. Можно сказать, что в данном случае речь идет об антисемитизме не по внутреннему убеждению, а “со страху”. Коржавин считает такой антисемитизм нетипичным, но мы ранее пришли к выводу, что именно “антисемитизм со страху” и есть наиболее массовая современная форма этой древней болезни. “Нетипичность” заключается лишь в осознанности истинных мотивов собственного антисемитизма: евреи плохи тем, что из-за них мы должны рисковать и жертвовать своим спокойствием, поэтому черт с ними, с евреями, — хороши они или плохи, а нам своя рубашка ближе к телу. Позиция, не отличающаяся высокой моралью и, можно согласиться с Коржавиным, не только трусливая и позорная, но и недальновидная, ведущая Европу прямо в пропасть, но тем не менее вполне понятная — иррациональной ее не назовешь.
В типичном же случае запуганный вовсе не надевает маску антисемита, а реально превращается в него. Придя к выводу: “С волками жить — по волчьи выть”, человек становится волком. И это для него единственный возможный выход: если страх достаточно велик, маска не дает избавления от него, человек не перестает думать о том, что будет, когда “они” раскроют его истинное лицо. Он сам должен считать себя одним из “них”, и только тогда он успокоится. На самом деле превращение происходит само собой, без осознания его субъектом. В какой-то момент он из чистого конформизма подхихикнул антисемитским шуткам и почувствовал при этом облегчение — напряжение, которое он всегда испытывал в “их” присутствии, несколько разрядилось. После этого он неосознанно тянется к их компании, желая вновь пережить это облегчающее душу переживание — освобождение от страха. Постепенно он привыкает к их обществу; оказывается, не так уж они страшны, напротив, по отношению друг к другу они в большинстве своем добродушны и дружелюбны, с ними вполне можно ладить. А самое главное, только с ними он не чувствует постоянной угрозы, только с ними ему комфортно. И здесь “они” сливается с “мы” — он становится одним из “наших” и уже не ощущает страха, страх перед антисемитами исчезает из его сознания, проявляясь теперь в новом обличье — в форме ненависти к евреям.
В заключение следует еще раз подчеркнуть, что выбор массовых антисемитских выступлений в качестве примера, иллюстрирующего социально-психологический механизм превращения страха в национально или расово окрашенную ненависть, был задан не какой-то специфической особенностью еврейской нации или особенным отношением “коренного населения” к евреям. Несомненно, антисемитизм имеет свои особенности, отличающие его от прочих форм шовинистической идеологии. Он имеет свою длительную историю, и “фоновый уровень” взаимопритяжений и взаимоотталкиваний между русскими и евреями определяется множеством взаимодействующих факторов. Но в данной статье эти специфические факторы сознательно вынесены за скобки — на мой взгляд, они не играют существенной роли в возникновении и в динамике острых и, самое главное, массовых проявлений антисемитизма. Их непосредственная причина коренится не в существовании евреев или в особенностях их поведения, а в самоощущении тех самых “патриотов”, которых вдруг охватывает волна ненависти. Фактически они страшатся самих себя, превращая свой страх в ненависть, направленную вовне. Можно сказать, что мы готовы возненавидеть любого, кого предполагается бить, лишь бы самим не оказаться
в числе битых.
Поэтому объект ненависти определяется ситуацией и легко поддается управлению “сверху”. Мы видим, что в последние годы в России “жиды” утратили долго принадлежавшее им первое место среди тех, на кого стремится обрушиться “народный гнев”. На первый план выступили “черные”, “кавказцы” и другие столь же малодифференцированные национальные и этнические группы, включающие и негров, и вьетнамцев, и прочих “чурок”. При минимальных усилиях со стороны “руководящих инстанций” и послушной им “четвертой власти” в число этих “чурок” можно включить и “бандеровцев” или в несколько дней раздуть “антигрузинскую” или “антиэстонскую” истерию. При этом “патриоты”, не так давно ознаменовавшие день рождения Гитлера избиением нигерийских студентов, будут кричать: “Зиг хайль! Бей фашистов!” (Кто не знает, в чем дело, и не поймет, что в данном случае речь идет о зловредных эстонцах.) Сегодня очевидно, что нет большого смысла разбираться в том, за что именно “скинхеды” или “неофашисты” так ненавидят “азербайджанцев” и “вьетнамцев”. Облик объекта их ненависти столь расплывчат и пестр, что сами ненавидящие вряд ли могут его четко охарактеризовать. Так же бессмысленно пытаться выяснить какие-то определенные черты их расистской, человеконенавистнической идеологии — ничего подобного у большинства из них просто нет. Как и в случае типичных антисемитов, все их “мировоззрение” исчерпывается нежеланием оказаться на месте тех, кого будут бить. Именно поэтому я заключил в кавычки и “скинхедов”, и тех “азербайджанцев”, которых первые сегодня якобы терпеть не могут. И то, и другое — не понятия, выражающие сущность описываемых групп, а лишь ярлычки, которые сегодня “носят” в нашем кругу. И как сегодняшние “кавказцы” завтра превратятся в “белорусов” или “якутов”, так и сегодняшние “скинхеды” (вчерашние “воины-интернационалисты”) завтра, не запнувшись ни на минуту, станут приверженцами “евразийства” и “панмонголизма” (да, собственно говоря, за последние пятнадцать лет мы уже не раз были свидетелями таких внезапных поворотов “все вдруг” среди тех, кто находится в поле внимания прессы и телевидения, — но то же самое происходит в сознании рядовых “скинхедов”).
Поэтому, чтобы разобраться в истинных причинах сегодняшних массовых проявлений национализма и расизма, надо меньше обращать внимания на идеологические побрякушки, которыми украшают себя наши “патриотические движения”, нуждающиеся хоть в каком-то подобии рационального обоснования своего поведения, и внимательно присмотреться к глубинным истокам этих, действительно массовых и действительно аутентичных общественных настроений, свидетельствующих о тяжелой хронической социальной патологии, поразившей российское общество, которое многие десятилетия вынуждено было существовать в атмосфере тотального террора и всепроникающего страха.
1 “Антисемитизм — величайшая тайна бытия. Все мы знаем, что это явление существует, но толкового и непротиворечивого объяснения ему мы дать не в состоянии” (Штайнзальц А. Интервью. — http://www.sem40.ru/anti/history/16253/).
2 “Власти, первоначально благосклонные к деятельности “патриотов”, вскоре начали их опасаться, так как “Память” явно вышла из-под контроля”. Так — можно сказать, просто анекдотически — оценивает события 1987 года “Краткая еврейская энциклопедия” через годы после того, как это происходило (Антисемитизм в 1970—80-е гг. // КЕЭ, том Доп.1, кол.
1—53), что же говорить о мнениях простых обывателей, пытавшихся понять текущую ситуацию.
3 Я думаю, что основным “информационным каналом” были сами предназначенные
к погрому евреи и как-то связанные с ними люди, то есть те, кому непосредственно угрожал погром. В их среде такие сведения распространялись мгновенно, а назавтра об этом говорил уже весь базар: кто с ужасом, кто со злорадством, но в том, что погром состоится, ни у кого не было сомнений.
4 “…на практике связь между ненавистью по отношению к какой-либо группе и реально совершенными ею преступлениями практически отсутствует. Например, исследователь феномена антисемитизма Даниэл Голдхаген (Daniel Goldhagen) доказал, что антисемитизм не имеет абсолютно никакой связи с реальными действиями евреев, однако успешно культивировался до такой степени, что люди, которые никогда не встречали евреев, ненавидели их с особенной силой” (Спрос и предложение на рынке ненависти [Краткий реферат книги E.L.Glaeser “The Political Economy of Hatred”, помещенный 28.02.2005 на сайте www.antisemitismu.net ]).
5 Еще раз подчеркну, что я вовсе не отрицаю роли вышеупомянутых и других факторов в возникновении феномена антисемитизма. Он возник не вчера, имеет глубокие исторические корни и, несомненно, представляет собой результат совместного действия различных социально-психологических причин, относительное значение которых может меняться в зависимости от эпохи и места своего проявления. Но в данной статье я сознательно отказываюсь от анализа этого “первичного”, “фонового” антисемитизма, характерного для относительно спокойных в этом отношении лет, и пытаюсь понять механизм массовых пароксизмов юдофобства, время от времени возникающих на этой уже существующей в обществе базе фоновых антисемитских настроений.
6 В качестве примера можно вспомнить о Достоевском, который, не скрывая своего антисемитизма, тем не менее считал, что его позиция по отношению к “жидовщине” не исключает нормальных человеческих отношений с конкретными евреями. Ср.: “Сам Достоевский, не осознавая дикости своего отношения к евреям, писал: └Всего удивительнее мне то, как это и откуда я попал в ненавистники еврея, как народа и нации… Когда и чем заявил я ненависть к еврею? Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я с самого начала и прежде всякого слова с себя это обвинение снимаю раз навсегда“ (“Дневник писателя”). И в письме к А. Ковнеру он прикрывается евреями: └У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие и теперь ко мне за советами по разным предметам, а они читают “Дневник писателя”, и хотя щекотливые, как все евреи, за еврейство, но мне не враги, а напротив приходят“” (Опендик В. Федор Достоевский и еврей Резник. // Иудея.Ру, 25 июля 2003 г., — http://www.judea.ru/article.php3?id=836).
7 Такое, на первый взгляд рациональное объяснение антисемитизма страхом перед злобным и могущественным еврейством достаточно широко распространено. В конце XIX века Леон Пинскер (1821—1891) даже предложил термин “юдофобия”, который, по его мнению, гораздо точнее описывает данное явление, нежели общепринятое “антисемитизм”. “Особость еврейского народа — не только могла, но и должна была стать причиной юдофобии. То, что не ты, то, что разительно отличается от тебя, вполне может угрожать твоей жизни. Еврей не просто отличался от своих соседей. Он декларировал эти отличия” (Красильщиков А. Антисемитизм или юдофобия? Попытка диагноза. // Иудея.ру, 3 августа 2003 г. — http://www.judea.ru/article.php3?id=848).
8 “В глубине души — на самом ее донышке, ведь мы редко отваживаемся на подобные мысли, — именно этого мы вообще-то и боимся больше всего. └А что, если антисемитизм — не просто необоснованный предрассудок?“ — настырно нашептывает внутренний голос.
А что, если история человечества полнится проявлениями антисемитизма именно потому, что мы как народ и вправду чем-то провоцируем тех, кто иначе относился бы к нам вполне одобрительно. Страшно мучительное подозрение. Лучше уж носить кличку христопродавца. Или еще какую-то заведомо глупую или нелепую, которую можно было бы отнести на счет чужого идиотизма. Нет, мы, конечно, знаем, что у нас есть кое-какие неприятные национальные черты. Собственно, мы, израильские евреи, все время жалуемся друг другу на собственный народ. Мы любим поорать. Мы люди напористые. Мы люди нервные. Мы люди агрессивные. Лезем в чужие дела. Затеваем свары. Вечно пытаемся обойти закон, сэкономить, выгадать, друг друга перехитрить. Какое облегчение — выехать за границу, отдохнуть от нас в городах, где люди вежливы, говорят тихо, ни к чему не придираются, в твою жизнь не встревают” (Халкин Х. А вдруг антисемиты в чем-то правы? // Джерузалем пост. — http://www.sem40.ru/anti/history/3716/).
9 “…толпа эта шла за нами и скандировала └Зиг хайль! Русские идут!“. Кажется, нам-то бояться нечего, мы не смуглые и не темноволосые, но я такого ужаса не испытывала еще никогда. Потому что — полное, абсолютное чувство беспомощности. Потому что мы не знаем, что и в ком им не понравится. Потому что мы никому не сможем помочь” (Из анонимного письма московской студентки, опубликованного в Интернете. // http://www.sem40.ru/anti/dgihad/17162/).
10 Так было, по-видимому, не всегда. Когда понятие “еврей” связывалось в основном с вероисповеданием, то есть, крестившись, можно было “выйти из еврейства”, соблазн перейти на сторону угрожающего евреям большинства был, вероятно, жгуч и актуален. К счастью (или к несчастью), нынешние антисемиты считают евреем всякого имеющего еврейских предков и не выделяют среди них “наших”, “хороших евреев”, которых они душить не собираются, иначе процент евреев-антисемитов был бы, по-видимому, гораздо больше.
11 Ср.: “…в Европе существует формула: └дед ассимилятор, отец крещен, сын антисемит“. Это вполне естественно. У └отца“ еще все-таки что-то теплое осталось в душе от воспоминаний детства, связанных с субботой, или хоть от слез матери в тот день, когда он пошел к священнику. Но уж у его сына не может быть ничего, кроме глухой досады на всех евреев за то, что его еще все-таки иногда поругивают Judenbubom’ом. Забыть о еврействе ему не дадут, любить еврейство он не может — остается одно: ненавидеть, и это одно с неизбежностью, в той или иной степени, повторится и в России” (Жаботинский З. Наше бытовое явление. [Фельетон, написанный в 1910 году] // http://www.il4u.org.il/library/zhabotinsky/10.html).
12 Совсем другие корни имеет, вероятно, привычка дореволюционных отечественных антисемитов смешивать в одну кучу “жидов и скубентов”. Здесь, по-видимому, речь идет о том, что и евреи, и образованные слои общества воспринимались массой как агенты чуждой новоевропейской (буржуазной) цивилизационной формы, подтачивающие и разрушавшие устои патриархального жизненного порядка, но это совершенно иная тема, далекая от рассматриваемых в данной статье вопросов.
13 Ср.: “…чтобы упрочить свое положение, несовершеннолетний (член шайки. — Н. В.) должен определить свое отношение к более слабым… Жалость к ним, а тем более — дружба с этими лицами может основательно подорвать его престиж. <…> Приемлемым является жестокое, циничное отношение. Чем непримиримее покажет себя несовершеннолетний в отношениях с нижестоящими и слабыми, тем выше может быть его статус” (Пирожков В. Ф. Криминальная психология. Психология подростковой преступности. Кн. 1. М., 1998. С. 93).
14 Как говорил Сталин: “Мы нашего Бухарчика в обиду не дадим”.
15 Казалось бы, средний обыватель гораздо чаще встречается в жизни с мерзавцами какого угодно происхождения, нежели с мерзавцами, приехавшими к нам из Африки, просто потому, что негров он видит почти исключительно по телевизору, однако он без колебаний согласится считать негров своими самыми актуальными врагами. И объяснение здесь простое: ему дали понять, что на данном этапе вопрос “кого будут бить?” решен отечественными мерзавцами (а их-то он хорошо знает и боится) в пользу именно негров.
16 Гейден К. Путь НСДАП. М., 2004. С. 53.
17 Bajer H. Lieder machen Geschichte. // Die Musik, № 9, Juni 1939, S. 592 (цит. по: Фрумкин В. Песни меняют цвет, или Как Москва перепела Берлин. // Вестник, № 8 (345), 14 апреля 2004 г. — http://www.vestnik.com/issues/2004/0414/win/vfrumkin.htm).