Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2007
Елена Михайловна Травина — кандидат философских наук, доцент факультета международных отношений СПбГУ, автор ряда публикаций в философских изданиях и биографических статей, вошедших в сборник “Рождение современности” (СПб.: Мидгард, 2005). Живет в С.-Петербурге.
ї Елена Травина, 2007
Современный мир погряз в выяснении отношений. Нации выясняют их, как в классической семейной ссоре, с руганью (информационные войны), битьем посуды (уничтожение материальных ценностей) и, как это ни прискорбно, с нанесением телесных повреждений, нередко заканчивающимся смертельным исходом (межэтнические столкновения и террористические акты). Применение силы стало последним козырем и для тех, кто учит, как надо жить, и для тех, кто не хочет жить по чужому сценарию.
Благодаря Хантингтону некоторые политики усвоили, что войны современности — это войны по линии цивилизационных разломов, что делает их (войны) неизбежными. Ведь пока существуют разные цивилизации, существуют и противоречия, приводящие к вооруженным конфликтам. Кажется, именно этот самый простой вывод из теории столкновения цивилизаций подвигнул президента США Дж. Буша к продвижению западной демократии в мир Востока. Мол, если все цивилизации будут строиться на демократических принципах, то и сталкиваться будет некому.
Эта идея представляется весьма упрощенной, потому что смешивает два разновременных и разнокачественных процесса: одно дело — конфликты в традиционных обществах, другое — в обществах модернизированных. Межцивилизационное взаимодействие, по Хантингтону, является лишь верхушкой айсберга. Ведь многие развивающиеся страны входят в процесс глобализации, решая одновременно еще и проблему образования наций.
Этнические конфликты в традиционных обществах являются “тяжким наследием” эпохи колониализма, когда государственные границы чертились на карте по линейке. Народы Азии и Африки, получившие “вольную” лет пятьдесят назад, только приступают к строительству собственных государств. Причем процесс становления национального самосознания происходит на фоне всевозможных незапланированных “аций”: глобализации, либерализации, демократизации. Ведь для выживания в современном мире национальное сообщество должно соответствовать минимальному набору “конкурентных” требований.
Этнические конфликты в странах с модернизированной экономикой — это новое явление для старых государств-наций Европы. Выступления “цветной” молодежи во Франции в 2006—2007 гг. показывают, что выходцы из Алжира не почувствовали себя французами даже в третьем поколении. А это означает, что интеграция будет возможна лишь в новых условиях формирования наднационального Евросоюза и наполнения новым содержанием понятия “европеец”.
Современная Россия, во многом сохранившая имперские черты, имеет ряд отличий, связанных с “загогулинами” исторического развития. Русские еще не осознали себя русскими, когда поступил приказ быть “советскими”. К 1980-м гг. на партийной бумаге вроде бы сложилась единая историческая общность — советский народ. Но эта общность была начисто лишена исторических корней. Единственное, что имелось в активе, — это романтика революции, воспеваемая бардами-шестидесятниками. Однако “неуловимые мстители” и “комиссары в пыльных шлемах” не смогли полностью удовлетворить интерес народа к своему прошлому. Народ подозревал, что до 1917 г. история тоже была, поэтому ринулся путешествовать по Золотому кольцу, праздновать Пасху и читать Владимира Солоухина.
После распада СССР нация стала формироваться из воспоминаний о “золотом” и “серебряном” веках русской культуры, разбавленных событиями недавнего советского прошлого и надеждами на возрождение великого русского народа. Естественно, что все прошлое было мифологизировано.
В настоящее время процесс самоидентификации идет семимильными шагами, если оценивать его по растущей ненависти к чужакам-инородцам. Здесь нет никакой российской специфики: все народы проходили через отграничение себя от “другого” (претензия на богоизбранность — крайнее выражение особости), через поиск врага (внутреннего и внешнего), через обретение “правильного” правителя. Весь этот набор представлений заключен в мифах, “всплывающих” в переломные моменты истории.
Мы должны признаться, что постоянно живем в мифологическом пространстве. Можно даже выстроить лестницу мифов. У каждого человека есть свой собственный, личный миф (к примеру, “я не уживаюсь ни с одним начальником”) и миф семейный (скажем, “в нашей семье никогда никого не просят о помощи, мы всего добиваемся сами”). Далее идут: миф территориальный (“Петербург — город интеллигентов”), миф национальный (“мы — лучшие, а вокруг одни враги”), миф региональный (“Россия — это Запад или Восток?”), миф общечеловеческий (“хорошо бы устроить жизнь так, чтобы было побольше порядка и поменьше хаоса”).
Для чего нужны мифы? Наиболее ясный ответ состоит в том, что они приближают человека к сакральному, коего так жаждет душа. Они как бы напоминают о “дне творения”, когда Бог создал землю и небо, растения и животных, мужчину и женщину. С того “дня” все события лишь повторяются. Качественно выполнить работу можно только вспомнив о том, как эта работа была выполнена в первый раз. Необходимо проговорить миф и/или символически повторить действия Бога. Этому служит ритуал.
Имитируя первоначальные события, человек становится соучастником божественных деяний. Это свойство ритуала используется в современных религиях, политических презентациях и международных акциях. В некотором смысле празднование всех национальных праздников — это напоминание о дне творения государства и его ежегодном обновлении.
В архаических обществах ритуал обновления включал в себя хвалы Верховному существу, посвящение молодежи и сбор урожая. Поскольку в мифе нет времени, а есть только длящееся настоящее, ритуалы могли почти буквально воспроизводиться спустя тысячи лет. Советский народ выходил на октябрьскую или майскую демонстрации, чтобы вознести хвалу “верховным существам” (в лице руководителей партии). Сами руководители при этом, как и предписывает ритуал, были вознесены над народом, ибо им нельзя касаться земли и к ним нельзя прикасаться простым смертным.
Посвящение молодежи (инициация) заключалось в торжественном приеме в октябрята (пионеры, комсомольцы). Доклад Генерального секретаря символизировал сбор урожая. В очередной раз повторялся миф о творении и воздавалась хвала за доблесть, проявленную в деле строительства социализма.
Мы остановились на этих почти ностальгических воспоминаниях так подробно лишь для того, чтобы показать: миф — это наше сегодня, если мы все в него верим. Постмодернистское определение гласит, что миф — это реальность, принятая большинством. Причем для человека, находящегося в пространстве мифа, вообще не стоит вопрос, что есть миф, а что — реальность.
Неверно говорить лишь об отрицательных моментах, связанных с обращением к мифу. Миф консолидирует общество. Он придает значимость человеческому существованию. Он регулирует социальный порядок. Он обеспечивает внутреннее равновесие и душевное спокойствие.
Понятно, почему мифологическое сознание присуще в первую очередь традиционным обществам. Ведь там, где человек растворен в коллективе, миф полностью завладевает индивидом. Он снимает ответственность за принятие решений и отсылает к божественным установлениям.
В модернизирующихся обществах личность все более зависит от собственной воли. Но установка на то, что “барин нас рассудит”, все еще популярна. Например, большие ожидания связываются с новым лидером, который принесет стране процветание по мановению волшебной палочки.
В обществах с модернизированной экономикой и устоявшимися демократическими традициями регулирование общественных отношений обычно выходит из мифологического пространства. Но и там мифы заявляют о себе. Особенно в условиях войны или террористической угрозы. В таких ситуациях многое зависит от человека, управляющего государством. Он принимает решение, находясь в поле собственного мифа, мифа национального и мифа общечеловеческого. Но демократия имеет множество “сдержек и противовесов”, предотвращающих провал “в мифологическую” пропасть. И если в сегодняшней Америке часть общества вслед за Бушем требует продолжения войны в Ираке, то другая часть выступает против.
Модернизирующиеся общества “проваливаются” в миф в ситуации любого кризиса: экономического, политического, социального, духовного. Поэтому и зависимость от мифа там больше, чем в странах модернизированных. Вся жизнь становится ритуалом, выводящим проблему из состояния уникальности в состояние повторяемости.
Но миф не решает проблему, а лишь дает отсрочку для того, чтобы общество нашло в самом себе силы преодолеть внутренний конфликт.
На наш взгляд, российская действительность дает пример постоянного воспроизведения некоторых мифов на протяжении столетий. Это не значит, что российские мифы сильно отличаются от мифов других народов. Современные межнациональные отношения демонстрируют как раз определенную общность, в итоге сводящуюся к базовому мифу о творении мира. Однако каждый народ представляет процесс творения по-своему. Анализируя мифы на примере российской истории, мы будем помнить: нечто сходное есть у всех.
МИФ О ЗАЩИТЕ ГРАНИЦ И ВРАГАХ
Этот миф относится к древним, базовым мифам, лежащим в основе любой культуры. Он связан с мифом о происхождении мира, который благодаря акту творения приобрел границы.
Творение, то есть очерчивание границ, есть священное деяние Бога. По аналогии, охрана границ родной земли как уменьшенного варианта вселенной является священным долгом каждого. Но не у каждого это получается. Только былинные богатыри способны на этот подвиг. Очерчивает границы своей волшебной сохой Микула Селянинович. Охраняет землю оборотень Вольга в человечьем, зверином или птичьем обличье. А богатырь Сухман, умирая, дает начало пограничной реке.
Наличие границ неизбежно влечет за собой врага, на них посягающего. Вначале это — Тугарин Змеевич и Идолище Поганое (половецкие ханы Тугоркан и Итларь), затем татары (Батый — Батыга Батыгович), затем поляки и литовцы, затем французы Наполеона, позднее — немцы и т. д.
Во все времена действует “пятая колонна”, “подрывающая” устои общества и угрожающая границам собираемых земель (от намеревающегося “отколоться” Новгорода во времена Иоаннов до “предателей”, подписавших Беловежские соглашения, и демократов, “продавшихся” западным спецслужбам). Сама по себе охрана земли и ее границ — обычное дело. Но при вступлении в пространство мифа земля сакрализуется, а враг демонизируется.
Миф о защите границ и врагах как напоминание о прамифе творения был востребован в годы образования и легитимизации новых государств: Московской Руси Иоаннов, России первых Романовых и Петра. Этот миф сопровождал процесс образования русской нации в XIX веке и Октябрьскую революцию, с которой началось строительство СССР. Сейчас Россия XXI века вновь востребовала старый миф.
Миф об установлении границ обладает очень сильной энергетикой, поскольку затрагивает основополагающее право — право на существование своего с трудом “устроенного” мира. Он насквозь пропитан страхом того, что это право кто-то отнимет. Объединенный страхом и ненавистью народ способен как один подняться, дабы защитить Святую Русь от иноверцев, социалистическое отечество от капиталистов, а единое и неделимое государство от неких лиц некой национальности.
На Руси миф о наказании врагов народа и защите границ ярко проявил себя во времена усиления московских князей. А поскольку государственные границы почти полностью совпадали с границами православия, то получалось, что московиты защищали от врага не просто землю, а истинную веру.
В результате отношение к кочевникам с востока и братьям-христианам с запада оказалось разным. Басурмане совершали набеги, жгли города, уводили людей в полон и брали дань, но не посягали на православие, а потому с ними всегда можно было договориться. Католики же оказались для русских главным врагом, ибо посягали на святая святых.
Московские великие князья были постоянно озабочены возможностью “отпадения” западных порубежных городов к “латинской ереси”. Усилия по налаживанию контактов с Европой были скованы невозможностью заключения династических браков с европейскими государями. Печальный пример дочери Иоанна III, Елены, выданной за Александра литовского, поставил крест на эксперименте межконфессиональной семьи. Московский князь извел зятя требованиями обеспечения для Елены “православных свобод”, а дочь — призывами “потерпеть” за православие.
Такая “упертость” Иоанна имела под собой “законные” основания, ибо ему посчастливилось вступить в брак с Софьей Палеолог, племянницей последнего византийского императора. Тем самым вопрос о защите границ был поднят на должную высоту. Теперь враги нападали ни много ни мало на законных наследников Восточной Римской империи.
На повестку дня выходила самостоятельность Московии, которая хотела стать Россией. Требовались силы для войны на два фронта: с Казанским ханством и Ливонией. Именно вследствие неудач в Ливонии был придуман “гениальный” ход, которым впоследствии стали пользоваться все чаще и чаще. Если не получается победить внешнего врага, надо найти и наказать врага внутреннего.
Уже при Иоанне III такой враг был “обнаружен” у себя под боком. Бельмом на глазу были Новгород и Псков с их вечевыми традициями. Иоанн III выступил в поход на Новгород “не яко на христиан, но яко на язычник и отступник православья”. Последовали казни или высылка в Москву сотен семей новгородцев. Но Иоанну III все же было далеко до своего грозного внука Иоанна IV, который “изобрел” опричнину.
Историки до сих пор спорят, призывая на помощь психиатров, был ли Иоанн IV вменяем или на московском троне оказался психически больной человек. С одной стороны, он был типичным “возрожденческим” тираном — хитрым, беспринципным, жестоким. С другой, далеко не каждый европейский монарх мог похвалиться таким числом “перебранных людишек”.
Апогеем кошмара можно, наверное, считать “зачистку” того же Новгорода в 1569 г., когда Волхов стал красным от крови. От этой карательной экспедиции Грозного вьется веревочка к преследованию старообрядцев, стрелецким казням, “съезду победителей” 1934 г., затем к 1937 г., когда “победители” сами были “перебраны”, далее — к событиям в Венгрии и Чехословакии.
В пространстве этого мифа “наше дело” всегда оказывается “правым”, что перекидывает мостик к другому мифу, который стоит рассмотреть отдельно.
МИФ ОБ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТИ
На Руси этот миф, пройдя несколько этапов, получил законченное выражение в лозунге XVI века “Москва — Третий Рим”.
Приняв христианство из рук Византии, Русь сразу же стала ожесточенно бороться со своей благодетельницей за равноправие. Византийский писатель Михаил Пселл писал про русских: “Это варварское племя всегда питало яростную и бешеную ненависть против греческой гегемонии; при каждом удобном случае изобретая то или другое обвинение, они создавали из него предлог для борьбы с нами”. А “Слово о законе и благодати”, произнесенное митрополитом Иларионом в присутствии Ярослава Мудрого и его семьи, было специально посвящено теме равноправия христианских народов.
В середине XIV века, когда московские князья стали выигрывать борьбу за великокняжеский стол, последовало несколько событий, подготовивших благодатную почву для имперских притязаний Москвы.
При Иоанне I Калите митрополит Петр перенес митрополию из Владимира в Москву. Он же подал идею строительства Успенского собора как церковного центра Руси. Канонизированный через год после смерти (в 1326 г.), святитель Петр стал первым “нашим” святым. У Москвы, как и у Рима, появился свой святой Петр, на мощах которого встал храм.
В княжение Василия II Темного (1414—1462) произошло событие, которое могло кардинально поменять расстановку сил в Европе. На Восьмом Ферраро-Флорентийском соборе константинопольский патриарх подписал унию с Римско-католической церковью. Поставил свою подпись и русский митрополит греческого происхождения Исидор, вернувшийся в Москву кардиналом. Однако поборник православия Василий II, а с ним и “царственный град Москва” отказались признать унию и выгнали еретика-митрополита. Москва освободилась от византийского влияния не только политически, но и духовно. Следующий митрополит, Иона, был поставлен на престол собором русских епископов без согласия Константинополя. Русская церковь стала автокефальной.
Дальше было венчание на царство. Для этого необходимы царские регалии. В качестве таковых использовали бармы Мономаха, привезенные на Русь, скорее всего, невестой Владимира Святого, Анной. В духовных русских князей они упоминались со времен Ивана I Калиты, но назывались просто наследством, а не даром греческих царей. В 1498 г. шапкой и бармами Мономаха Иоанн III венчал на царство внука Дмитрия.
Еще одним шагом на пути к богоизбранности России стал второй брак Иоанна III, с Софьей Палеолог, в 1472 г. По авторитетному заключению венецианской сеньории, право на Византийскую империю должно было теперь перейти к Иоанну.
Идея преемственности России по отношению к Византии “носилась в воздухе” всю вторую половину XV века. Наиболее полно ее выразил инок Елизарова монастыря Филофей в послании к псковскому дьяку Мисюрю-Мунехину: “Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти. <…> Все христианские царства потопишася от неверных. Токмо единого государя нашего царство благодатию Божию стоит”.
На свои еще не очень крепкие в теоретико-богословском плане “плечи” Москва взвалила неподъемную ношу. Она вообразила себя не просто царством единственно православным, но и последним, призванным существовать до конца вселенной. Твердо усвоив на примере Византии, что вслед за грехом вероотступничества незамедлительно последует кара, Москва “законсервировалась” в старых обычаях. Более того, следуя старине, она, как ей представлялось, спасала мир от пришествия антихриста. Таким образом, в пространстве мифа совращение России с пути чистоты веры угрожает не только ей самой, но и всему человечеству.
Конец XV века — это время ожидаемого христианами конца света, который был “назначен” на 7000 год от сотворения мира, 1492-й от рождества Христова. О серьезности опасений говорит то, что только до этого года были составлены пасхальные таблицы. Пасхалия на восьмую тысячу лет появилась лишь после того, как 1492 год благополучно завершился.
Ожидаемый конец света, уния греков с католиками и падение Константинополя были поставлены во взаимосвязь. Греки “изменили” на исходе седьмой тысячи лет, когда требовалось думать лишь о чистоте веры и спасении души. Выводы московитами были сделаны почти сразу: в извещении о пасхалии на восьмую тысячу лет Иван III Васильевич назван новым Константином, а Москва — новым Константинополем.
Миф о богоизбранности был еще не раз востребован и позднее. Неспроста был назван Константином второй внук Екатерины II. В случае отвоевания у турок Константинополя под его скипетром должны были собраться все православные южные славяне.
Коммунистическая идея, взятая на вооружение советской Россией, также была подспудно связана с идеей богоизбранности. Страна победившего социализма указывала путь к “светлому будущему” всему человечеству. Вехами на этом пути были Венгрия и Чехословакия. При вторжении в Афганистан было сформулировано понятие интернационального долга, позволявшее вмешиваться во внутреннюю политику других государств.
К исключительности апеллируют и различные варианты “третьего пути” развития России, которой “не указ” ни Запад, ни Восток. Да и знаменитая фраза Петра I, что мы возьмем у Запада все его достижения, а потом повернемся к нему задом, о том же.
Неудивительно, что по отношению к соседям Россия с давних пор демонстрировала чванство и презрение, поскольку они живут спокойно, без высшей цели. А если и достигают каких-то экономических или социальных высот, то лишь потому, что есть русские, которые всегда стоят на переднем крае обороны. Разбираются и с татаро-монголами, и с фашистами, и с исламистами.
А вот с моральным обликом богоизбранного населения всегда было несколько сложнее. Постоянно находились “паршивые овцы”, которых “земному богу” приходилось наказывать.
Так идея “вечного Рима”, который утвердился в Москве, плавно перетекла в идею “вечного заговора” против этого “Рима”. Цари и генсеки боролись с отдельными диссидентами (от Курбского до Сахарова), которые, находясь вне поля мифа, пытались “развалить” государственное здание и тем “приблизить” конец света. Боролись и с целыми народами, объявленными изменниками: от новгородцев при Иоаннах до крымских татар и чеченцев при Сталине.
Помимо высокомерия к соседям и унижения своих подданных в практике “Москвы — Третьего Рима” был заложен еще один порок. Вооруженная “единственно верным учением”, Россия не признавала ошибок, а потому никогда не каялась. С одной стороны, христианство требовало покаяния, но с другой — всегда можно было указать на те или иные обстоятельства, “снимавшие” грех с души.
Кажется, Ельцин был единственным правителем России, который позволил себе публично покаяться. Может быть, в том числе и по этой причине идея богоизбранности при Ельцине “отдыхала”. А сам Ельцин не стал “образцовым правителем”, поскольку не выполнил целый ряд условий, предъявляемых мифологическому “царю”.
МИФ О ГОСУДАРЕ
Все “правильные” государи восходят к единому прототипу Царя Леса из древнегреческого святилища Неми, описанному Д. Фрэзером в “Золотой ветви”:
“В священной роще росло дерево, и вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Из года в год зимой и летом, в хорошую и плохую погоду, нес он свою одинокую вахту и только с риском для жизни урывками погружался в беспокойную дремоту. Малейшее ослабление бдительности, проявление телесной немощи и утрата искусства владеть мечом ставили его жизнь под угрозу; седина означала для него смертный приговор”.
Царь-жрец, охранявший золотую ветвь в Неми, имел собратьев в религиозных культах многих народов мира. А раз так, то он есть архетип — образ, вошедший в коллективную память человечества.
Какие же задачи должен был выполнить этот правитель? Во-первых, убить предшественника. Во-вторых, не дать сопернику убить себя. В-третьих, самому убить этого соперника, кем бы он ни был.
В архаичные времена убийство было реальным. С наступлением цивилизации стало достаточно политической смерти. В качестве соперника мог выступить сын или кровный родственник, позднее — политический противник. При этом желательно было представить его исчадием ада, чтобы собственная победа выглядела весомее.
Архетипические образы обладают чрезвычайно сильной энергетикой, действуют на уровне бессознательного. С поправкой на цивилизованность мы и сейчас видим как сходное поведение большинства правителей, так и сходные ожидания по отношению к ним со стороны народа. “Правильных” царей уважали, “неправильных”, то есть слабых, в лучшем случае жалели.
По признаку силы и способности защитить “священную рощу” в первую очередь выделялись московские князья. Со времен Ивана Калиты они не давали в обиду себя и собирали русскую землю вокруг Москвы.
Но противоборство удельных князей было делом обычным. Настоящий же царь, чтобы показать, что он “правильный”, должен был пройти еще испытание кровью — убить наследника. В условиях устоявшейся династии наследником был старший сын правителя. Именно в отношении него мифический Царь Леса должен был выполнить свою третью задачу.
В таком убийстве имелся как преходящий, так и сакральный смысл. Преходящими могли быть ситуации и мотивы. Сакральным же представлялось отречение от собственной крови во имя высших целей. С точки зрения Иоанна IV Грозного, такое убийство могло быть богоугодным делом. Он писал Андрею Курбскому: “Вспомни величайшего из царей, Константина: как он ради царства убил собственного сына! А князь Федор Ростиславич, ваш предок, сколько крови пролил в Смоленске во время Пасхи! А ведь они причислены к святым”.
Первоначально сюжет сыноубийства содержал элемент случайности: отец сражался с неузнанным сыном. В позднейших сказах и былинах случайность устраняется. Сын безоговорочно виновен, и отец свершает справедливый суд. Илья Муромец убивает Подсокольничка “за подлую измену”. Затем этот сюжет использует, к примеру, Гоголь: Тарас Бульба убивает Андрия за то, что тот “перекинулся” к ляхам.
Базовым мифом о сыноубийстве можно считать ветхозаветный рассказ о жертвоприношении Исаака Авраамом. В Библии до кровопролития дело все же не дошло. При этом как бы между строк христиане читали, что покорный отцу Исаак и не мог быть убит в силу своей безгрешности. В Средние века Исаака, который нес на своих плечах дрова для жертвенного костра, даже считали прообразом Христа, несущего крест. Сюжет об Аврааме лег в основу представления о Божьем суде. Бог — не в силе, а в правде. Того, кто прав перед Богом, убить не получится. Однако в земной истории невиновность, увы, мало кому помогла.
Первым “правильным” государем на Руси, вошедшим в пространство мифа, можно считать Иоанна III. После рождения сына от Софьи Палеолог загадочным образом умер его сын от первого брака Иван Молодой. Затем опала и смерть настигли внука Дмитрия, ранее уже венчанного на царство. Так был открыт путь к престолу для Василия, сына Софьи.
Но игра по-крупному началась с расправы Иоанна IV над Шуйскими, всем семейством охранявшими московскую “священную рощу” во время малолетства царя. И после он уже не выпускал инициативу из своих рук. Постоянная борьба с боярами закончилась введением опричнины, которая извела соперников на корню. За три года до собственной смерти Иоанн убил наследника, старшего сына Ивана. Убил, в общем-то, за безделицу. Беременная жена царевича посмела попасть на глаза свекру “неправильно” одетой (в одной рубахе по причине летней жары). Поучив посохом невестку, царь ненароком пришиб бросившегося на ее защиту мужа. Но эта случайность закономерна в пространстве мифа.
И точно так же не случайно в памяти народной Иоанн IV остался царем жестоким, но справедливым и не зря прозванным “Грозным”. Божья гроза в основном поражала ненавистных бояр. Простой же народ был сполна обеспечен зрелищами в виде повешения, отрубания голов, четвертования или, на худой конец, поединка по правилам “Божьего суда”. Не зря, наверное, Грозный стал московским местночтимым святым.
На Федоре Иоанновиче, Борисе Годунове и первых Романовых “природа отдыхала”. Но в лице Петра I Россия вновь обрела “правильного” государя. Его сына Алексея обвинили в государственной измене, пытали и казнили. Формально царевич был приговорен решением сенаторов, но это решение было инспирировано “отцом отечества”, получившим от второй жены нового наследника. А для народа Петр остался богатырем, который “пуще мужика работал”.
От царей эстафету приняли советские вожди. Сталин, расправившийся с Троцким, а затем учредивший свой вариант опричнины, показал себя “выдающимся” государем. Он всегда своевременно устраивал “перебор” людишек — возможных наследников. Наследника по крови, своего старшего сына, он тоже не пощадил. Крылатой стала фраза генералиссимуса “Солдат на маршалов не меняют” в ответ на предложение обменять попавшего в плен Якова Джугашвили на Паулюса. Соответствие мифологическому Царю Леса оказалось полным, что вылилось в любовь со стороны миллионов сограждан.
МИФ О НЕПОБЕДИМОСТИ
Государь и народ, на которых “почиет” благодать Божья, не могут быть побеждены врагом. В мифологическом пространстве, где любое противостояние — это Божий суд, поражение означает потерю смысла бытия и конец истории. Поэтому надо биться за каждую пядь земли до последнего человека.
При этом практически невозможно найти государство, в котором границы всегда были бы на замке и враги всегда биты. А найти хочется. Поэтому государь предлагает подданным два варианта решения проблемы.
Первый вариант предполагает перекраивание истории, когда все поражения автоматически зачисляются в победы. Здесь главной задачей работников идеологического фронта, от летописцев до первых секретарей по идеологии и спортивных комментаторов, становится “тиражирование” побед.
Второй вариант привлекает всеобщее внимание к одной-двум областям жизни общества и раскручивает их как успешные (“Зато уж в области балета…”). В этой сфере работают средства массовой информации.
“Системное требование” непобедимости еще неясно осознавалось государями, стоявшими у истоков мифа. Во время последнего “общевойскового” противостояния татарам на реке Угре в 1480 г. Иоанн III долго колебался: принять бой или в знак покорности встать на колени перед ханом Ахматом? Сын же его, Иван Молодой, как повествует летописец, стоял со своим полком “крепко”.
В Москве к царю пришли мать его Марфа, митрополит и архиепископ. Они стали молить, чтобы он не выдал всех на поругание татарам. А ростовский владыка Вассиан сказал Иоанну: “Вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, бою с татарами не поставивши”. Иоанн якобы устыдился этих слов, послал к братьям, и они пошли на подмогу Ивану Молодому.
Взятие Казани полками Иоанна IV в 1552 г. не означало окончательного мира. Набеги крымских татар продолжались. Один из них случился весной 1571 г. Иоанн бежал в Ростов. Хан Девлет-Гирей писал ему: “Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял”.
В последующие времена государи не позволяли себе на глазах всего честного народа так манкировать своими обязанностями, а тем более допускать публичное освещение подобных слухов. И если кто когда и оставлял свою армию перед боем, как, например, Петр под Нарвой, то этому находили достойные объяснения.
Если защита границ и сила оружия действительно необходимы для выживания общности (то есть имеют не только идеологическое, но и практическое значение), то мифы об этом носят демонстрационный характер. Способностью усомниться в победе обладает лишь человек, вышедший из пространства мифа. Внутри мифа Родина может быть только великой и могучей. Ведь таким образом принадлежность к ней возвышает самого что ни на есть рядового гражданина. Поэтому в поле мифа государство всегда непобедимо, государь грозен, а границы на замке.
Во второй половине XX века государства стали демонстрировать силу в мирных областях: науке и технике, искусстве и спорте. Призы стали заместителями оружия и знамен, отнятых у противника в бою. А победа на спортивной площадке по-прежнему означает, что “Бог с нами”.
МИФ О ДОБРОМ ЦАРЕ И ЛУКАВЫХ БОЯРАХ
Этот миф исходит из мифа о происхождении мира, противопоставляющего Творцу фигуру дьявола. Базовым можно считать миф об искушении Евы змеем и об изгнании из рая. Иначе говоря, грехопадение произошло оттого, что Адам послушался советчика, прельщенного дьяволом.
“Эталонный” вариант поиска виновных оказался жизнеспособен. Еще Даниил Заточник в своем “Слове” писал князю Ярославу Владимировичу: “Князь не сам впадает в ошибку, но советчики его вводят”.
Главными советчиками народ всегда считал тех, кто стоял ближе всех к особе руководителя: жену, любовницу, мать, а также прочих родственников, начальников охраны, друзей детства и т. п.
Что касается жены или матери, они находятся в самой прямой зависимости от базового мифа в силу принадлежности к одному полу с первой “советчицей”. Впрочем, в силу “домостроевского” отношения к женщине на Руси русская история, в отличие от западной, дает нам не слишком много примеров участия женщин в государственной политике. Пожалуй, лишь Софье Палеолог, Елене Глинской, Анастасии Романовне, Марине Мнишек, Анне Монс, Александре Федоровне и Раисе Горбачевой молва действительно приписывала влияние на “царя”.
Что же касается лиц мужского пола, входящих в “ближний круг”, то отношение к ним в народе было однозначным. В пространстве мифа бояре, как на подбор, жадны, льстивы и жестоки.
При каждом властителе всегда была группа людей, к чьему мнению он прислушивался в тот или иной период царствования. Была “Избранная рада” у Иоанна IV, которую позднее сменили опричники. “Немцы” во главе с Лефортом “давали советы” молодому Петру. Распутин при Николае, Берия при Сталине, Волошин при Ельцине…
Противопоставление доброго царя и “лукавых” бояр исходит из разделения мира на мир Бога и мир дьявола. Византийская традиция давала однозначное разъяснение: Бог — это Царь небесный, а царь — это земной бог. Иоанн Грозный, а за ним многие самодержцы и генсеки твердо усвоили этот комментарий Максима Грека.
Царство Бога — царство света, все остальное от дьявола. Повсюду скрыты бесы, которые прельщают слабых духом. Иоанн Грозный писал Андрею Курбскому, бежавшему из Москвы: “Зачем же ты по ложному совету своих преданных бесу друзей и прислужников за тело продал душу, если даже ты и побоялся смерти? И всюду, как бесы во всем мире, так и ваши друзья и слуги, отрекшись от нас, нарушив крестное целование, подражая бесам разнообразными способами, всюду раскинув сети и по обычаю бесов следят за нами, наблюдая, куда мы идем, что говорим”.
Такое разделение мира отдает манихейской ересью и предполагает, что Бог и сатана равны по силе. Выход был найден в “усилении” роли “земного бога”. Иоанн Грозный помимо укрепления самодержавия изобрел своеобразный способ борьбы с миром дьявола дьявольским же оружием — опричнину. Этот способ под другими названиями был взят на вооружение его “талантливыми” учениками.
У опричников было второе, народное, прозвание — кромешники. Налицо ассоциация с библейским “адом кромешным”. Руками одетых в черное “бесенят” царь истреблял “дьяволов” бояр, оставаясь в глазах народа гарантом божественной законности и правопорядка. Дело Иоанна IV было продолжено Петром I с его ведомством генерал-прокурора, Анной и Елизаветой с Тайной розыскных дел канцелярией, Лениным с ЧК и Сталиным с НКВД.
В новой России в связи с повышением благосостояния верхов образовался слой олигархов. И многие сразу поняли, кто мешает жить русскому человеку. С последним словосочетанием, правда, возникает некоторая сложность. Всем известно, кто вылезает, если хорошенько поскрести любого русского.
МИФ О СЛАВЯНСКОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ
Первая целостность, по принципу “свои—чужие”, стала складываться с формированием союза славянских племен и основанием Киева мифическими Кием, Щеком и Хоривом. Ее расцвет приходится на времена Киевской Руси, красочно и поэтично отраженные в былинах.
Варяжские князья со своими дружинами постепенно растворялись среди славянских и финно-угорских племен. Натиск печенегов, а затем половцев более чем на двести лет определил политические приоритеты. В этот период не наблюдалось этнической или религиозной ненависти. “Своими” в одночасье могли стать вчерашние “чужие”. После набега женились на половчанках, как Святополк Изяславич, ставший зятем Тугоркана, или сын Игоря Святославича, породнившийся с Кончаком.
Вероятно, с этих времен в родовом бессознательном русских и сформировались образы бескрайних степей и летящих по простору всадников. Возникло само понятие “вольной воли”, которое не перевести на другие языки.
С началом княжеских усобиц и распадом Киевской Руси, когда борьба с кочевниками перестала быть общим делом, возникла “совсем другая тема”, связанная с влиянием системы власти и обычаев татарских завоевателей на русские княжества. Немало копий было впоследствии сломано учеными мужами, отстаивавшими противоположные точки зрения. Чем же оказалась Московская Русь: русско-татарской химерой или славянской наследницей Киевской Руси? В вопросе о происхождении государства старались найти нужных предков точно так же, как в вопросе о происхождении рода. Поэтому неудивительно, что признание исключительно славянских корней русского народа было привязано к признанию Киевской Руси предшественницей Москвы.
К тому времени, когда эти вопросы были затребованы мифом, других претендентов на киевское наследство уже не существовало. Московские князья в свое время успешно решили эту проблему. Последним ушло в небытие Великое княжество Литовское. А между тем в то время как Московия формировалась на границе славянского мира, то есть в междуречье Волги и Оки, в Литву вошел весь массив древнерусских земель: Полоцкая, Смоленская, Киевская, Волынская, Турово-Пинская земли и Подолье, то есть территория по Днестру.
На протяжении примерно полутора столетий Московия и Литва развивались сходным образом. Даже государственным языком в Литве был древнерусский. Но постепенно на Литву стал оказывать все большее влияние Запад в лице Польши. Москва же находилась в орбите Золотой Орды.
Обширные земли Великого княжества Московского мало стоили сами по себе, без населения. Поэтому обеспечение многолюдства было насущной задачей государственной власти. Иоанн Калита и его наследники стали принимать на службу так называемых “новонаходников”. Например, татар — христиан и язычников, спасавшихся из Орды после победы ислама. Или православных литовцев, которые были вынуждены бежать из Литвы.
При этом в Москву большей частью шли люди энергичные, пассионарные. Здесь было где “раззудеться плечу и размахнуться руке”. Татары-золотоордынцы, после переворота Узбека оказавшиеся в Московии, составили костяк русского конного войска, которое впоследствии и обеспечило победу на Куликовом поле. Требование к новоприбывшим было только одно — принять крещение. Единство и целостность народа стали формироваться на базе православия и преданности государю, а никак не на этнической основе.
После взятия Казани процесс превращения новоприобретенных народов в русских (православных) пошел еще быстрее. Людей переселяли с их земли, “лишали корней”, чтобы им не за что было в будущем бороться (урок, впоследствии усвоенный Сталиным). В ответ на требование крымского хана Девлет-Гирея вернуть ему Казанское царство Иоанн Грозный подробно объяснял, почему это сделать невозможно. В Казани и по селам государь уже поставил церкви, “навел” в эти места русских людей, села и волости раздал детям боярским в поместья. Татар же всех “вывел”, дал им в поместья села и волости в московских городах. Что уж тут возвращать!
Город Касимов был записан за Саин Булатом, в крещении Симеоном Бекбулатовичем. Другим татарским уделом — Юрьевом-Польским, в опричные времена владел астраханский царевич Кайбула. Звенигород держал последний казанский хан Едигер, он же Симеон Касаевич, а несколько лет спустя — Али Муртаза, сын Кайбулы. Город Романов был отдан ногайским мурзам Юсуповым, племянникам хана Большой ногайской орды Исмаила.
С этого времени вошли в обиход татарские имена, которые затем превращаются в фамилии. В честь Темир-Аксака (Тамерлана) появляются Темировы и Аксаковы. По имени Мурзы Дивея — Дивеевы. Фамильным именем Глинских было Мамай, они действительно происходили от Мамая, и имя это прибавлялось к данному при крещении (Иван Мамай Львович Глинский).
В исконно русских семьях встречаются имена Айдар, Адаш, Азанчей, Амир, Асман, Ахмат, Аталык (и это только на букву “А”…).
Московия постепенно становилась “Татарией”. Это не хорошо и не плохо, правда, в этой связи возникают некоторые трудности для тех, кто считает, что “Россия — для русских”. Существует версия, что в легенде об ушедшем под воду граде Китеже под татарами подразумевалась Москва, которая захватывала город за городом и устанавливала в них новые порядки.
Помимо Казанского и Астраханского царств в правление Иоанна Грозного страна начала “прирастать” Сибирью со всеми жившими там народами. Когда Иоанн IV женился на Гуащэней Темрюковне, дочери кабардинского владетеля (при крещении получившей имя Мария), немалое число ее родственников выехало на Москву, что также содействовало укреплению “славянских корней” нации. Возник сильный род князей Черкасских.
Все смешалось: исторические славяне, мифические русы, Тугарины Змеевичи, “поляки и казаки” — все со своими претензиями на исконные земли. Различные интересы попыталась примирить империя, взявшая под свою длань все, что могла: Польшу и Финляндию, Кавказ и Среднюю Азию. Попыталась, но не примирила, потому что некоторые народы упорно не хотели становиться ни русскими, ни россиянами.
Точно так же чуть позже многие не горели желанием становиться советским народом, несмотря на победные рапорты о нерушимом единстве. Но кем бы мы ни были, русскими, советскими или россиянами, пока мы строим нацию, мы по-прежнему живем в пространстве мифа о наших общих славянских предках.