Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2007
Продолжение. Начало в № 9—12/2005, 1—10/2006, 1—10/2007.
ї Игорь Сухих, 2007
Николай Алексеевич Некрасов (1821—1877)
Основные даты жизни и творчества
1821, 28 ноября (10 декабря) — родился в с. Синьки Подольской губернии.
1832—1836 — учеба в Ярославской гимназии.
1838 — приезд в Петербург.
1845 — выход сборника “Физиология Петербурга”
1847—1866 — редактирование журнала “Современник”.
1856 — выход первого сборника “Стихотворения”.
1868 — начало редактирования журнала “Отечественные записки”.
1869 — публикация в “Отечественных записках” пролога и первых глав поэмы “Кому на Руси жить хорошо”.
1877 — публикация сборника стихотворений “Последние песни”.
1877, 27 декабря (8 января) — смерть в Петербурге.
Суровая школа: борьба за жизнь
Почти вся русская литература ХIХ века родилась в дворянской усадьбе. Но в мире вишневых садов и темных аллей жизнь тоже складывалась по-разному. Позднее детство вспоминалось русскими писателями (как и русскими людьми вообще) то как идиллия (Толстой), то как тяжелая драма, память о которой мучит всю последующую жизнь (Салтыков-Щедрин, Тургенев). Начало некрасовской жизни напоминает о детстве Тургенева, но с переменой отцовской и материнской ролей и более суровыми условиями воспитания.
Николай Алексеевич Некрасов родился в маленькой деревеньке на территории нынешней Украины. Но когда ему было три года, семья переехала в родовое имение Грешнево в Ярославской губернии. Ее поэт и считал своей подлинной родиной.
Отец Некрасова, Алексей Сергеевич, военный, вскоре после рождения сына вышел в отставку и начал обычную жизнь помещика средней руки — с охотой, картами, жестоким наказанием крепостных, семейными скандалами, свидетелями которых постоянно оказывались дети. Мать, Елена Андреевна, дочь мелкого чиновника, красивая, кроткая, образованная, терпела все выходки мужа, пыталась защищать дворовых от его гнева и, как могла, воспитывала и охраняла детей. О ней почти ничего неизвестно. Не осталось ни ее фотографий, ни писем. Подробности семейной жизни заменила легенда. Поэт считал мать дочерью польского аристократа, “первой красавицей Варшавы”, романтически бежавшей с бала, чтобы, вопреки воле родителей, обвенчаться с избранником. Потом она глубоко разочаровалась в любимом человеке, но с верой и достоинством несла свой крест.
Мать — самый высокий образ у Некрасова, к нему поэт постоянно возвращался в своих стихах. Поэма “Мать” (1877) писалась больше двадцати лет, но так и не была закончена. Подводя жизненные итоги, поэт считает себя обязанным матери всем — идеалами, призванием, “живой душой”:
…И если я наполнил жизнь борьбою
За идеал добра и красоты
И носит песнь, слагаемая мною,
Живой любви глубокие черты, —
О мать моя, подвигнут я тобою!
Во мне спасла живую душу ты!
Некрасов утверждал, что он получил какое-то наследство и от отца. В черновиках стихотворения “Уныние” (1874) рассказано:
Но первые шаги не в нашей власти!
Отец мой был охотник и игрок,
И от него в наследство эти страсти
Я получил, они пошли мне впрок.
Не зол, но крут, детей в суровой школе
Держал старик, растил как дикарей:
Мы жили с ним в лесу да в чистом поле,
Травя волков, стреляя глухарей.
В пятнадцать лет я был вполне воспитан,
Как требовал отцовский идеал:
Рука тверда, глаз верен, дух испытан,
Но грамоту весьма нетвердо знал.
С таким багажом Некрасов и отправился в большую жизнь. После неудачной учебы в Ярославской гимназии (1832—1836), два года передохнув в отцовском имении, юноша едет покорять столицу. У родителей не было согласия по поводу его дальнейшей судьбы. Мать мечтала, чтобы сын окончил университет и стал образованным человеком, отец соглашался помогать ему лишь при условии поступления в кадетский корпус. Некрасов, конечно, выбрал первое. Узнав об ослушании, отец прервал всякие сношения с сыном, а также финансовую помощь. Но с университетом у молодого человека, нетвердо знавшего грамоту, отношения тоже не сложились. После двух бесплодных попыток поступления и эпизодического посещения лекций в качестве вольнослушателя Некрасов скатывается на дно петербургской жизни, превращается в форменного бродягу.
Эти годы он вспоминал как главное испытание своей жизни. Некрасов жил в “петербургских углах” и подвалах, ходил в лохмотьях, тяжело болел, брался за любую работу. Ему приходилось делать чернила из сапожной ваксы. Однажды ему подал милостыню нищий. “Ровно три года я чувствовал себя постоянно, каждый день голодным. Приходилось есть не только плохо, не только впроголодь, но и не каждый день. Не раз доходило до того, что я отправлялся в один ресторан в Морской, где дозволяли читать газеты, хотя бы ничего не спросил себе. Возьмешь, бывало, для виду газету, а сам подвинешь к себе тарелку с хлебом и ешь”, — вспоминал он в конце жизни.
Тем не менее в 1840 году он подготовил к изданию сборник стихов. За отзывом он пошел к жившему в Зимнем дворце В. А. Жуковскому. В отличие от Пушкина, Некрасов не услышал слов о победителе-ученике. Старый поэт отметил всего два стихотворения и дал хороший совет: “Если хотите печатать, то издавайте без имени, впоследствии вы напишете лучше и вам будет стыдно за эти стихи”. Так и случилось. “Мечты и звуки” вышли под инициалами “Н. Н.”, успеха не имели, скоро были забраны автором из книжных магазинов и почти полностью уничтожены.
В эти годы Некрасов дал свою “аннибалову клятву”: “Я поклялся не умереть на чердаке, я убивал в себе идеализм, я развивал в себе практическую сметку”. Лучше всего мечту-идею Некрасова описал Достоевский, именно потому, что она напоминала идеи героев его романов: “Миллион — вот демон Некрасова! <…> Это был демон гордости, жажды самообеспечения, потребности оградиться от людей твердой стеной и независимо, спокойно смотреть на их угрозы. Я думаю, что этот демон присосался еще к сердцу ребенка, ребенка пятнадцати лет, очутившегося на петербургской мостовой, почти бежавшего от отца”.
Редактор и издатель: из литературного бродяги — в дворяне
В осуществлении этой мечты, как ни странно, тоже помогла литература. Но другая. Не сумев стать известным “высоким” поэтом (стихи в “Мечтах и звуках” были эпигонско-романтическими), Некрасов обращается к “низким” литературным жанрам, превращается в поденщика, “литературного бродягу”, изготавливая для журналов и мелких издателей азбуки и сказки, переводы с французского (притом что его не знал!), рецензии, водевили (некоторые ставятся на сцене Александринского театра) и даже рекламные афиши.
Благодаря занятиям литературной критикой он знакомится с Белинским. Дружба со знаменитым критиком была одним из светлых моментов некрасовской юности. “Моя встреча с Белинским была для меня спасением… Что бы ему пожить подольше! Я был бы не тем человеком, каким теперь!” — признавался он А. Я. Панаевой. Позднее Белинский, как и мать, стал одним из главных положительных героев некрасовской лирики — нравственным примером и укором. Ему посвящена поэма и есть несколько упоминаний в других стихотворениях.
Белинский с его бескомпромиссным отношением к литературе и умением заметить настоящий талант увидел и поддержал новую поэзию Некрасова. Прочитав лишь начало стихотворения “Родина” (Некрасов принес его недописанным), он “пришел в восторг”. Услышав в авторском чтении стихотворение “В дороге” (1845), он, по воспоминаниям И. И. Панаева, сказал “чуть не со слезами на глазах”: “Да знаете ли вы, что вы поэт — и поэт истинный?”
“Белинский производит меня из литературного бродяги в дворяне”, — оценивал это время Некрасов.
Критик заметил и редкое для людей сороковых годов свойство некрасовской личности — “практическую сметку”: “Некрасов пойдет далеко… Это не то, что мы… Он наживет себе капиталец!”
Предсказания Белинского оправдались. Не отказываясь от литературной поденщины, Некрасов обращается к издательской деятельности. Составив с помощью друзей несколько альманахов (с одного из них, “Физиологии Петербурга”, в русской литературе начинается “натуральная школа”), он получает право на издание журнала “Современник”. Журнал, когда-то созданный Пушкиным, оказался не востребованным публикой и после его смерти влачил жалкое существование. Некрасов превращает “Современник” в лучший русский журнал ХIХ века. В нем печатаются Тургенев, Толстой, Гончаров, Островский, Салтыков-Щедрин. В отделе критики два последних года жизни сотрудничает Белинский. Некрасов редко обращается к обычной критике (хотя, как мы помним, он еще раз, после Пушкина, открыл поэзию Тютчева). Но журнал становится его главным делом и подлинным культурным созданием, единым “произведением”, чутко улавливающим требования времени, воспитывающим и образовывающим своего читателя.
Кроме того “Современник” оказывается успешным коммерческим предприятием. Тираж его растет, редактор быстро становится состоятельным петербуржцем, живущим на широкую ногу. Некрасова принимают в аристократический Английский клуб. Он снимает большую квартиру на Литейном проспекте, где живет вместе со своей гражданской женой А. Я. Панаевой. Он имеет возможность отдаться двум “барским слабостям” — картам и охоте. В карточной игре Некрасов был очень хладнокровен и необычайно счастлив, его выигрыши исчислялись сотнями тысяч рублей. Охоты он тоже устраивал грандиозные: с арендой больших угодий, привлечением десятков человек. Образ жизни богатого барина вызывал много пересудов, сплетен и даже прямой клеветы. Некрасов не отвечал на нее, предпочитая делать свое дело: издавать журнал, помогать бедствующим писателям, часто даже малознакомым.
В редактирование “Современника” Некрасов вносил те же страсть и азарт, которые проявлялись в его бытовых увлечениях. “Как бы это ни казалось странно с первого взгляда, тем не менее следует признать, что три такие, не имеющие, по-видимому, ничего общего занятия его жизни, как издание журнала, карточная игра и охота — проистекали из одного и того же источника и имеют совершенно один и тот же характер, — замечал критик и сотрудник Некрасова А. М. Скабичевский. — Не одно только увлечение передовыми идеями, но и не одна выгода заставляли его издавать журналы с рискованными направлениями. Вместе с тем действовало здесь и упоение борьбы с теми опасностями и всякого рода подводными камнями, с какой соединялось это дело”.
Страсти, дела, деньги не отменяли, однако, мучительных сомнений в правильности избранного пути, воспоминаний об исковерканном детстве и голодной молодости. “Конечно, многие завидовали Некрасову, что у его подъезда по вечерам стояли блестящие экипажи очень важных особ; его ужинами восхищались богачи-гастрономы; сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти, выписывал из Англии ружья и охотничьих собак; но если бы кто-нибудь видел, как он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном раздражении, что ему все опротивело в жизни, а главное — он сам себе противен, то, конечно, не завидовал бы ему”, — вспоминала А. Я. Панаева. Выходом для поэта в таком случае становится творчество:
Праздник жизни — молодости годы —
Я убил под тяжестью труда
И поэтом, баловнем свободы,
Другом лени — не был никогда.
Если долго сдержанные муки,
Накипев, под сердце подойдут,
Я пишу, рифмованные звуки
Нарушают мой обычный труд.
Разнообразные социальные противоречия — между бедностью и богатством, барами и мужиками, дворянами и разночинцами — питают лирику поэта. В 1856 году, в начале нового царствования и новой эпохи в истории России, наконец издается сборник “настоящего” Некрасова под скромным заглавием “Стихотворения”. Книга имела огромный успех. “Сочувствие публики к Вам очень сильное, — сообщал находившемуся за границей поэту Чернышевский. — Восторг всеобщий. Едва ли первые поэмы Пушкина, едва ли └Ревизор” или └Мертвые души” имели такой успех, как Ваша книга”. “…Некрасова стихотворения, собранные в один фокус, — жгутся”, — скажет Тургенев (позднее он изменит мнение о некрасовских стихах).
“Современник”: дело жизни
Судьба некрасовского “Современника” — увлекательная драма со своим сюжетом, отражающим движение русской истории. Журнал с трудом выживает в “мрачное семилетие”, когда Некрасову приходится постоянно бороться с цензурой и, заменяя не допущенные к печати произведения, сочинять вместе с Панаевой огромные “коммерческие” романы.
Он расцветает во второй половине пятидесятых годов (культурно-исторически, как мы помним, в это время начинаются шестидесятые годы), когда редакция работает как единый “оркестр”, руководимый “хорошим капельмейстером” (П. М. Ковалевский). В журнале появляется много новых авторов и замечательных произведений. Некрасов заключает “обязательное соглашение” с Тургеневым, Толстым, Островским, согласно которому все их новые произведения должны были печататься только в его журнале.
Через несколько лет, в связи с обострением общественной борьбы и подготовкой крестьянской реформы, в журнале возникает свой конфликт “отцов и детей”. Толстой покидает “Современник” незаметно, Тургенев — демонстративно, хлопнув дверью. Главными работниками в нем становятся молодые радикалы, “нигилисты” Чернышевский и Добролюбов. (Без наблюдения за ними, общения с ними, как считают многие исследователи, не были бы написаны “Отцы и дети”.) Добролюбов даже поселяется в некрасовском доме и — несмотря на огромную разницу в возрасте — становится одним из ближайших друзей Некрасова.
К. И. Чуковский остроумно определил личность Некрасова как воплощенный “парадокс истории”. По психологии, воспитанию, образу жизни Некрасов принадлежал к двум противоположным общественным группам: был одновременно дворянином и разночинцем, барином и плебеем: “Если бы он родился поколением раньше, он был бы цельной фигурой помещика: страстный борзятник, игрок, женолюб. Если бы он родился поколением позже, он был бы цельной фигурой революционного фанатика-бойца — сродни Каракозову или Нечаеву”. Оказавшись в ситуации нравственного и исторического перепутья, Некрасов как издатель делает свой выбор. “Начиная с 1860 года он, если судить по └Современнику”, решительно зачеркнул в себе барина и поступил, так сказать, на службу к плебеям. Это был барин, который пошел — если не в народ, то в разночинцы” (К. И. Чуковский. “Поэт и палач”).
“Певец во стане русских воинов” — так, как мы помним, называется знаменитая элегия Жуковского. Кающийся дворянин во стане русских разночинцев — так можно определить общественную и поэтическую позицию Некрасова в русской литературе шестидесятых годов.
“Современник” становится центром “обличения и протеста”, знаменем борьбы за последовательно демократическое изменение русской жизни. С этого времени и до конца жизни Некрасов будет главным поэтом молодого поколения, сначала — нигилистов-шестидесятников, наследников Базарова, потом — народников-семидесятников, родственников тургеневского Инсарова и реальных народовольцев. Некрасов как человек мог падать и ошибаться. Некрасов-поэт стал пророком, утешителем, руководителем многих читателей.
Гибель “Современника” совпадает с концом шестидесятых годов и сопровождается мучительными, катастрофическими событиями в жизни редактора. В 1862 году после двух цензурных предостережений журнал был приостановлен на восемь месяцев, но снова возобновился, уже без умершего Добролюбова и арестованного Чернышевского. Написанный в Петропавловской крепости, потерянный и чудесным образом найденный роман “Что делать?” откроет первый номер 1863 года. 4 апреля 1866 года впервые в истории России подданный открыто поднимает руку на императора: у решетки Летнего сада Дмитрий Каракозов стреляет в царя-освободителя (до этого русские императоры гибли тайно, во время дворцовых переворотов). Лишь недавно получивший отставку М. Н. Муравьев, после жестокого усмирения польского восстания получивший кличку Муравьев-вешатель, возвращается к власти. Его призывают, пошутил один современник, “спасти отечество” от всего — “от толстых журналов до стриженых женщин включительно”.
Главным виновником происшедшего, как обычно, объявляется литература. Уже зная, что принято решение о закрытии журнала, Некрасов является в Английский клуб и читает всесильному чиновнику посвященное ему стихотворение. Унижение не помогает, “Современник” по высочайшему повелению прекращают без права возобновления. Стихи Некрасов уничтожил, точный их текст никому не известен. Но минутной слабости он не мог себе простить до конца жизни:
Ликует враг, молчит в недоуменье
Вчерашний друг, качая головой,
И вы, и вы отпрянули в смущенье,
Стоявшие бессменно предо мной
Великие страдальческие тени,
О чьей судьбе так горько я рыдал,
На чьих гробах я преклонял колени
И клятвы мести грозно повторял…
Последние песни: прощание
Лишь через полтора года, несколько оправившись от тяжелых испытаний, Некрасов смог начать новое журнальное предприятие. Он действовал по прежней схеме. Взяв в аренду умирающий от недостатка подписчиков журнал “Отечественные записки”, он обновил редакцию, пригласив в нее уже прославленного М. Е. Салтыкова-Щедрина, молодого критика и публициста Н. К. Михайловского, и через несколько лет сделал журнал лучшим изданием семидесятых годов (хотя полностью повторить успех раннего “Современника” не удалось: слишком уж разошлись пути бывших некрасовских соратников).
В “Отечественных записках” по частям начала публиковаться и поэма “Кому на Руси жить хорошо” — главное, так и не законченное творческое создание Некрасова.
Поэт рано начал готовиться к смерти. “Умру я скоро…” — написал он еще в 1867 году, когда ему не было и пятидесяти лет. Смертельной болезнью — раком — он заболел в 1875 году. Расставание с жизнью было долгим и мучительным: “Двести уж дней, / Двести ночей / Муки мои продолжаются. /Ночью и днем / В сердце твоем /Муки мои отзываются”. Эти стихи обращены к женщине, ставшей последней любовью и утешением Некрасова. “Посвящается З-н-ч-е” — стоит загадочное посвящение в начале поэмы “Дедушка”. В 1870 году Некрасов познакомился с молодой девушкой без всякого образования — Феклой Анисимовной Викторовой. Введя ее в свой дом, поэт поменял простонародное имя на более интеллигентное. Она стала Зинаидой Николаевной, Зиночкой, гражданской женой и верным другом, сопровождала поэта и в Петербурге, и в деревне, и на охоте. Желая обеспечить ее будущее, поэт должен был официально оформить брак. Он уже не мог выехать в церковь. Венчание прямо на квартире поэта провел военный священник. Некрасов был босой и в одной рубашке. Зинаида Николаевна преданно ухаживала за мужем до последних мгновений. “По истечении этих двухсот дней и ночей она из молодой, беленькой и краснощекой женщины превратилась в старуху с желтым лицом — и такою осталась” (П. М. Ковалевский).
Но и во время смертельной болезни Некрасов продолжал сочинять стихи. Они составили сборник “Последние песни”, который поэт еще успел увидеть. В стихотворении “Блажен незлобивый поэт…”, написанном, согласно авторской дате, 21 февраля 1852 года, в день смерти Гоголя, Некрасов написал: “Со всех сторон его клянут, / И только труп его увидя, / Как много сделал он, поймут, / И как любил он — ненавидя!”. Это было пророчество: история повторилась с ним самим. “Последние песни” вызвали поток благодарственных писем со всей России.
С Некрасовым прощались и старые знакомые, когда-то начинавшие творческий путь в “Современнике”. В комнате больного поэта появился Тургенев. Встреча после многих лет разлуки была безмолвной. Некрасов не мог говорить и лишь прощально махнул рукой. Тургенев в ответ благословил поэта и исчез в дверях. Об этой встрече он напишет стихотворение в прозе “Последнее свидание” (1878).
Замечательные слова написал с каторги А. Н. Пыпину Н. Г. Чернышевский: “Если, когда ты получишь мое письмо, Некрасов будет еще продолжать дышать, скажи ему, что я горячо любил его как человека, что я благодарю его за доброе отношение ко мне, что я целую его, что я убежден, что его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из русских поэтов. Я рыдаю о нем. Он действительно был человек очень высокого благородства души и человек великого ума. И как поэт он, конечно, выше всех поэтов”.
Попрощаться с Некрасовым пришел и известный юрист А. Ф. Кони, записавший позднее его монолог о страшной разобщенности даже близких людей: “Вот я умираю — а, оглядываясь назад, нахожу, что нам все и всегда было некогда. Некогда думать, некогда чувствовать, некогда любить, некогда жить душою и для души, некогда думать не только о счастье, но даже об отдыхе, и только умирать есть время…”.
Некрасов умер 27 декабря 1877 года. Похороны его превратились в общественную демонстрацию (потом так же хоронили Достоевского и Тургенева). Гроб несли на руках через весь город. В шествии участвовали от трех до пяти тысяч человек. Речь на кладбище произнес Достоевский. Он заявил, что Некрасов был поэтом, пришедшим в литературу с “новым словом”, и поэтому должен стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым. Из толпы закричали: “Он был выше Пушкина!” Это был голос молодого поколения. Возражали писателю поклонники Некрасова, революционеры-народники (среди них Г. В. Плеханов). Некоторые явились на кладбище со спрятанным под одеждой оружием, намереваясь, если возникнет необходимость, “ответить на полицейское насилие дружным залпом из револьверов”. Так “слово” грозило тут же перерасти в “дело”. Спор о стихах Некрасова продолжался даже у могилы.
Художественный мир Некрасова
1. Спор об искусстве: поэт как гражданин
Некрасов — одна из самых спорных и противоречивых фигур в русской поэзии. Тургенев в шестидесятые—семидесятые годы не раз объявлял, что в стихах Некрасова “поэзия и не ночевала”: “В белыми нитками сшитых, всякими нелепостями приправленных, мучительно высиженных измышлениях └скорбной” музы г. Некрасова — ее-то, поэзии, нет и на грош” (“По поводу └Отцов и детей”, 1868). А Д. С. Мережковский через несколько десятилетий назовет Тютчева и Некрасова “двумя тайнами русской поэзии”. Проблема заключается в том, что Некрасов не просто сочинял стихи, лучше или хуже пушкинских или тютчевских. Он предложил иную систему художественных координат: новый взгляд на задачи поэта, новые поэтические темы, даже новую стиховую систему. Некрасов действительно пришел в русскую поэзию с новым словом, которое далеко не все современники (да и потомки) готовы были принять и признать.
Сборник стихотворений 1856 года открывается манифестом “Поэт и гражданин”. Размышления о поэте и поэзии продолжают пушкинское “Поэт и толпа” (1828) и лермонтовское “Журналист, читатель и писатель” (1840) и в то же время во многом противоположны художественным концепциям поэзии “золотого века”. Пушкинский поэт — пророк, питомец вдохновения, подчиняющийся лишь “веленью Божию” и голосу Музы, находящий источники творчества прежде всего в собственной душе, презирающий “толпу” и “светскую чернь”: “Не для житейского волненья, / Не для корысти, не для битв, / Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв”. Этот образ поэта не совпадает с реальным содержанием пушкинской поэзии, оно намного шире.
Лермонтовский писатель (на самом деле и он — поэт) тоже сочиняет под властью вдохновенья: “Бывает время, / Когда забот спадает бремя, / Дни вдохновенного труда…”. Однако темы его поэзии связаны уже с житейскими волненьями и битвами: “Тогда пишу. Диктует совесть, / Пером сердитый водит ум: / То соблазнительная повесть / Сокрытых дел и тайных дум…”. Но и он презирает суд толпы, противопоставляя ей свое свободное творчество: “К чему толпы неблагодарной / Мне злость и ненависть навлечь, / Чтоб бранью назвали коварной / Мою пророческую речь?”.
В стихах Некрасова Муза остается одной из главных героинь, но принципиально меняется ее привычный облик, поэт находит ей новое место в творческом процессе. В “Поэте и Гражданине” стихи Пушкина цитирует Гражданин, но сразу же утверждает, что стихи Поэта, его современника, ближе ему, чем пушкинская гармония: “Но, признаюсь, твои стихи / Живее к сердцу принимаю”.
Из этого стихотворения часто повторяют известную контрастную формулу: “Поэтом можешь ты не быть, / Но гражданином быть обязан”. Но Гражданин не только противопоставляет, но и объединяет эти общественные роли, обозначает свои требования к Поэту, не отрицающие его призвания:
Будь гражданин! Служа искусству,
Для блага ближнего живи,
Свой гений подчиняя чувству
Всеобнимающей Любви…
Призывая отказаться от “поклоненья единой личности своей”, Гражданин объясняет Поэту:
Нет, ты не Пушкин. Но покуда
Не видно солнца ниоткуда,
С твоим талантом стыдно спать;
Еще стыдней в годину горя
Красу долин, небес и моря
И ласку милой воспевать…
Пушкинская гармония в мире уже невозможна. Служенье искусству, звукам сладким и молитвам сменяется у нового поэта, исполняющего обязанности Пушкина, долгом перед обществом. Вместо презренья к толпе поэт чувствует свою вину перед ней и ее посланником, Гражданином, из-за невозможности выполнить этот долг. Стихотворение “Поэт и Гражданин”, таким образом, становится декларацией нового искусства: активного, гражданского, ориентированного на воспроизведение острых общественных проблем и социальных конфликтов. Некрасовская земная Муза спускается с поэтического Олимпа на городские улицы или сельские пашни:
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: “Гляди!
Сестра твоя родная!”
“Но русский — взглянет без любви / На эту бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Музу…” (“О, Муза! Я у двери гроба!..”, 1877). Муза и страдающая крестьянка — сестры: такова позиция Некрасова.
2. Лица и голоса: страдание и сострадание
Не оставляя прежних поэтических тем (о чем мы еще поговорим), Некрасов резко расширяет их круг и сдвигает их вниз по социальной вертикали. В его поэзию входят коллизии и персонажи, лишь изредка или вовсе не попадающие в поле внимания других поэтов: жизнь городских низов (мелких чиновников, бедняков-разночинцев, “падших” женщин), но прежде всего — крестьянский мир в самых разнообразных его проявлениях: семейные конфликты, тяжелый труд, детство и старость, праздники и будни. Поэзия Некрасова словно становится продолжением прозы “натуральной школы”.
“Новый” Некрасов начинается стихотворением “В дороге” (1845), в котором ямщик рассказывает попутчику о своей трагической любви к воспитанной в барском доме жене: “Погубили ее господа, / А была бы бабенка лихая!”. Некрасов — и здесь тоже его принципиальное отличие от предшествующей лирики — дает не только образ, но и голос, точку зрения своего героя. С этого времени и до конца жизни одной из самых важных линий некрасовского творчества становится ролевая лирика — рассказ какого-либо персонажа о своей судьбе (“Огородник”, “Нравственный человек”, “Буря”, “Песня Еремушке”, стихотворения из цикла “О погоде”). В других случаях поэт отказывается от точки зрения героя, но сохраняет фабулу, повествование о нем. Многие стихи Некрасова (в отличие от лирики его современников Фета или Тютчева) можно не только процитировать, но легко пересказать.
Одно из ранних иронических стихотворений Некрасова называлось “Современная ода”. Намного чаще он пишет современные баллады, стихотворения-рассказы, в основе которых, в отличие от старых баллад Жуковского или Лермонтова, — не таинственно-фантастические, а современные бытовые темы (“Размышления у парадного подъезда”, “Железная дорога”, “Генерал Топтыгин”). Именно поэтому вполне логичным был переход Некрасова к поэмам, увенчанный эпопеей “Кому на Руси жить хорошо”.
При большом разнообразии тем, персонажей и сюжетов в поэзии Некрасова есть центральный герой и основной эмоциональный тон, эмоциональная доминанта. Еще в одном обращении к Музе сказано: “Сестра народа — и моя!” (“Музе”, 1877). Понятие народ имеет для поэта четкий социальный характер. Народ — это не помещики и чиновники, не купцы и интеллигенция (включая самого поэта). Народ — это деревенский мужик, хранитель и кормилец; это русская женщина, баба; это крестьянские дети. В “Элегии” (1874) Некрасов полемически настаивает на важном, исключительном характере этой темы.
Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая “страдания народа”
И что поэзия забыть ее должна,
Не верьте, юноши! не стбреет она.
Поскольку судьбу народа Некрасов видит в трагических тонах, чувство глубокой скорби, уныния становится доминирующим в его стихах: “Назови мне такую обитель, / Я такого угла не видал, / Где бы сеятель твой и хранитель, /Где бы русский мужик не стонал?” (“Размышления у парадного подъезда”, 1858); “В полном разгаре страда деревенская… / Доля ты! — русская долюшка женская! / Вряд ли труднее сыскать” (“В полном разгаре страда деревенская…”, 1862); “Холодно, голодно в нашем селении, / Утро печальное, сырость, туман” (“Молебен”, 1876).
Начинаясь с сострадания народной доле, чувство уныния заполняет весь мир: поэт видит ужас городской, петербургской жизни (“О погоде”), воспринимает как страдание любовь (“панаевский цикл”) и практически все события собственной жизни. Лирический герой Некрасова с ужасом вспоминает детство и молодость, клянет свою застенчивовость, страдает от невозможности исполнить долг. Мир Некрасова — солнечное сплетение человеческой боли, социальной, личной, философской: “Что ни год — уменьшаются силы, / Ум ленивее, кровь холодней… / Мать-отчизна, дойду до могилы, / Не дождавшись свободы твоей!” (“Что ни год — уменьшаются силы…”, 1860); “О слезы женские, с придачей / Нервических тяжелых драм” (“Слезы и нервы”, 1861); “Ты грустна, ты страдаешь душою: / Верю — здесь не страдать мудрено. / С окружающей нас нищетою / Здесь природа сама заодно” (“Утро”, 1874).
“Страстный к страданью поэт!” — воскликнул Достоевский, прочитав “Последние песни” и увидев в этом концентрированном страдании что-то родственное себе. (“Дневник писателя” за 1877 год). Через сорок лет Чуковский гиперболически развил это наблюдение: “Это был гений уныния. В его душе звучала великолепная заупокойная музыка, и слушать эту музыку, передавать ее людям и значило для него творить. <…> И вообще тот всемирный человеческий стон, не прекращающийся в течение веков… звучал у него в ушах непрерывно…<…> Из множества разрозненных образов, постоянно привлекаемых им, как объекты для слез, в конце концов, выкристаллизовались у него несколько устойчивых мифов, которые стали главенствующими и явились синтезом всех остальных, средоточием их разрозненных качеств; эти образы у него были такие: народ, мать, Белинский и собственная └безрассудно-разбитая” жизнь” (“Кнутом иссеченная Муза”).
У каждого из этих персонажей лирики Некрасова обнаруживается своя драма. О страданиях народа уже говорилось выше. Судьба Белинского, “честного сеятеля добра”, трагична не только из-за ранней смерти, но также по причине литературных и правительственных преследований, тяжелой работы, бедности, зависти конкурентов, отсутствия видимого результата его деятельности: “…Замучен жизнью трудовой / И постоянной нищетой / Он умер… Помянуть печатно / Его не смели…”
Два образа “мученицы-матери” в лирике Некрасова также объединяет общий мотив страдания. Женщина-крестьянка страдает от притеснений помещика, ругани и побоев мужа, непосильного труда, солдатчины и смерти детей (“Тройка”, 1846; “В деревне”, 1854; “Внимая ужасам войны…”, 1855; “Орина, мать солдатская”, 1863). У женщины из образованного общества судьба немногим отличается от крестьянской. Ее дети избавлены от ужасов воинской службы, но она сама не избавлена от тяжести домашнего гнета и преследований. В стихотворении “Родина” (1846) судьба матери поэта изображена так:
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы…
Определение “раба” применяется и к свободной женщине.
3. Лирический герой: нервы, слезы, веселье
Лирический герой Некрасова является частью этой всеобщей боли, вселенского страдания. Он несет с собой груз драматического прошлого, мрачного детства и голодной юности. Но к этим воспоминаниям добавляются и новые источники нервности. Он, как и Белинский, испытывает зависть врагов и предательство друзей, ощущает невозможность осуществления взятой на себя задачи. Его “раненое сердце” ловит любую человеческую боль. Он страдает от застенчивости и безвестности, от отсутствия счастья и воли, от вековой тишины во глубине России, от вида крови и убийств, от скрежета лопаты на городской мостовой и от дождливого мутного неба над деревенской пашней. Не является исключением из общей атмосферы и чувство любви. В стихотворениях, связанных с отношениями Некрасова с А. Я. Панаевой (“панаевский цикл”), главным мотивом становится не восторг и красота любви, а непонимание, нервность, взаимные страдания.
Стихотворение “Мы с тобой бестолковые люди” (1851) посвящено ссоре близких людей. Надежда на счастье вырастает здесь из прозы взаимного примирения, возможно, не окончательного:
Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья…
В стихотворении “Зачем насмешливо ревнуешь…” (1855) героиня охарактеризована с помощью психологического оксюморона: “Нашла ты в ненависти гордой / Опору прочную себе”. В стихотворении “Тяжелый год — сломил меня недуг…” (1855) героиня оказывается в одном ряду с недругами лирического героя — и все-таки страдалицей:
Истерзана, озлоблена борьбой
С своими кровными врагами,
Страдалица! стоишь ты предо мной
Прекрасным призраком с безумными глазами!
“Панаевский цикл” Некрасова часто сравнивают с “денисьевским циклом” Тютчева. Но трагизм этих стихотворений все-таки имеет разную природу. Герои Тютчева вдвоем противостоят всему миру. Причиной трагедии и смерти оказываются здесь внешние обстоятельства, враждебная толпа: “Толпа, нахлынув, в грязь втоптала // То, что в душе ее цвело” (“О, как убийственно мы любим…”, 1851). Отношения некрасовских персонажей разрывают внутренние конфликты: они смертельно противостоят друг другу и в конце концов остаются в одиночестве посреди враждебного мира:
Мы разошлись на полпути,
Мы разлучились до разлуки
И думали: не будет муки
В последнем роковом “прости”,
Но даже плакать нету силы…
Пиши — прошу я одного…
Мне эти письма будут милы
И святы, как цветы с могилы, —
С могилы сердца моего!
(“Прощанье”, 1856)
Чем беспощаднее лирический герой судит себя за ошибки и заблуждения, бездействие и бессилие поэтического слова, тем сильнее его желание найти человека, в котором эти недостатки преодолены. Подвижник, борец за народное дело — главный положительный герой лирики Некрасова. Этот образ, как правило, создается с опорой на биографии современников, знакомых и друзей (Белинского, Добролюбова, Т. Шевченко, Чернышевского). Но Некрасов создает не стихотворения-портреты, а стихотворные легенды. Образы монументально укрупняются, включаются в культурный контекст, приобретают богатырский характер.
В образе Добролюбова проявляются черты идеального сына родины, человека невиданного ума и душевной чистоты: “Какой светильник разума угас! / Какое сердце биться перестало! / <…> / Плачь русская земля! но и гордись — / С тех пор, как ты стоишь под небесами, / Такого сына не рождала ты / И в недра не брала свои обратно: / Сокровища душевной красоты / Совмещены в нем были благодатно…” (“Памяти Добролюбова”, 1864). Чернышевский сравнивается с Христом: “Его еще покамест не распяли, / Но час придет — он будет на кресте; / Его послал бог Гнева и Печали / Царям земли напомнить о Христе” (“Пророк”, 1874).
Однако лирика Некрасова не ограничивается доминирующими печальными мотивами. Чуковский заметил, что временами “гений уныния” превращался в совсем иного поэта: “Народ призван спасать его… от уныния. <…> Все веселые его стихотворения — все до одного — о народе. Даже больше, чем веселые, — радостные. Первые главы └Коробейников”, └Дядюшка Яков”, великолепная └Сельская ярмонка”, └Крестьянские дети”, — везде мы чувствуем улыбку Некрасова. Только здесь он гармонически ясен, в ладу с самим собой” (“Кнутом иссеченная Муза”).
Некрасов умел смеяться и по-иному: злым, сатирическим смехом. Начиная с “Современной оды” (которая на самом деле — сатира) в стихах Некрасова появляется галерея помещиков-самодуров, чиновников-казнокрадов, промотавшихся аристократов, мечтающих поправить свои дела с помощью выгодной женитьбы.
Важной особенностью поэзии Некрасова является не только разъединение, но и сочетание разных эмоциональных тонов и жанровых традиций. В “Размышлениях у парадного подъезда” (1858) и в “Железной дороге” (1864) в рамках одного произведения соединяются и традиционное для поэта сочувствие русскому народу, и сатира на его гонителей и притеснителей, и покаянное чувство лирического героя-рассказчика. В художественном мире Некрасова на равных правах сосуществуют жанры оды, элегии и сатиры. Образ лирического героя дополняется изображением многочисленных персонажей со своими судьбой и словом. Поэтому лирику Некрасова принято называть многоэлементной лирической системой.
Но творчество Некрасова не исчерпывается лирикой. Поэт, которого интересовали другие люди и характеры, который любил рассказывать в стихах, неизбежно должен был обратиться к большим повествовательным формам. Поэмы (их поэт сочинил более десяти) — важнейшая часть творчества Некрасова. Поэмы, как правило, завершают и переводят на иной, монументальный, уровень главные темы некрасовской лирики. “Коробейники” (1861) и “Мороз Красный нос” (1863—1864) — продолжение народной линии некрасовского творчества. “Дедушка” (1870) и “Русские женщины” (1871—1872) изображают героические типы, которые в данном случае поэт находит в предшествующем поколении, среди декабристов и их жен. “Современники” (1874) вырастают из некрасовских сатир. Поэма, рисующая широкую панораму пореформенной России, открывается внутренним эпиграфом, изложенной в стихах мыслью малоизвестной писательницы, современницы поэта Н. Д Хвощинской-Зайончковской:
Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
“Бывали хуже времена,
Но не было подлей”.
Швырнул далеко книгу я.
Ужели мы с тобой
Такого века сыновья,
О друг-читатель мой?..
Но главным созданием Некрасова, поэмой-итогом, поэмой-синтезом стала “Кому на Руси жить хорошо”.
Кому на Руси жить хорошо (1863—1877)
1. Экспозиция: в мире сказки
Задумав поэму в 1863 году, вскоре после отмены крепостного права, поэт работал над ней — с большими перерывами — до последних дней. Книга оборвалась вместе с жизнью, оставив читателям и исследователям много загадок. Из четырех ее фрагментов только “Часть первая” мыслилась Некрасовым как законченная, завершенная. Главы “Последыш” и “Пир на весь мир”, связанные между собой и сюжетно, и по времени действия (в “Пире…” действие происходит в той же деревне Большие Вахлаки ночью, сразу после дневных событий, описанных в “Последыше”), имеют авторские пометки — “Из второй части”. А “Крестьянка” — подзаголовок “Из части третьей”. Какие еще фрагменты вошли бы во вторую и третью части, неизвестно. Некрасовское произведение, таким образом, входит в число тех великих созданий русской литературы (“Мертвые души”, “Братья Карамазовы”), работа над которыми так и не была завершена. Они похожи на недостроенный храм: вглядываясь в сохранившиеся части, мы должны догадаться о смысле целого. Современные литературоведы располагают написанные части в порядке авторской работы над ними: “Часть первая” — “Последыш” — “Крестьянка” — “Пир на весь мир”. В некоторых изданиях “Крестьянка” публикуется раньше “Последыша”. Но “Часть первая” и “Пир на весь мир” всегда остаются на своих местах, создавая рамочную композицию поэмы.
Некрасов задумывает “Кому на Руси жить хорошо” в те же годы, когда Толстой начинает работу над “Войной и миром”. И поэт, и прозаик руководствовались сходным замыслом: показать русскую нацию в кризисной ситуации, на переломе. И Толстого, и Некрасова волновала “мысль народная”. Прозаику, однако, для воплощения замысла романа-эпопеи понадобились исторический материал и собственная философия истории. Поэт в создании поэмы-эпопеи обратился к явлениям современной, пореформенной действительности, но зато нашел точку опоры в фольклорной поэтике.Толстой в своей эпопее смотрел на прошлое с точки зрения современности. Некрасов вглядывался в современность словно из глубины веков:
В каком году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай,
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков…
Уже первое четверостишие некрасовской поэмы — привычный для русской поэзии трехстопный ямб с непривычными дактилическими окончаниями — определяет особенности ее художественного мира. Характеристика места и времени имеет условный, сказочный характер (сравним: “В некотором царстве, в некотором государстве”). Условность поддерживается названиями деревень, которые нельзя найти на карте, но легко понять как характеристику их обитателей: “Подтянутой губернии, / Уезда Терпигорева, / Пустопорожней волости, / Из смежных деревень: / Заплатова, Дырявина, / Разутова, Знобишина, / Горелова, Неелова — / Неурожайка тож”. К сказке восходит и главный мотив путешествия, странствия с какой-то заранее определенной целью (в сказке это называется “трудная задача”). А хронотоп большой дороги, который использует Некрасов, оказывается одним из самых важных в русской литературе от Радищева до Чехова.
Герои-спорщики не индивидуализированы, как другие персонажи поэмы. Они представляют образ коллективного “счастьеискателя”. Наконец, само число странников оказывается символическим: семерка в фольклорной поэтике — магическое, загадочное число. Естественно, при первых же шагах героям встречаются особые персонажи: похожая на ведьму “корявая Дурандиха”, говорящая птица, дарящая “скатерть самобранную”. Путешествие некрасовских странников начинается в мире сказки. По-сказочному сформулирован и главный, образующий завязку поэмы вопрос, который мечтают разрешить странники:
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда делу спорному
Решенья не найдут,
Покуда не доведают
Как ни на есть доподлинно:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
2. Современность: в поисках счастливого
Но сразу же после пролога, в первой главе, герои из фольклорного, сказочного мира попадают в мир реальный. Ответ на свой вопрос герои поэмы должны получить уже в пореформенной России. В первых спорах странников кандидатами в счастливые оказываются представители всей надстраивающейся над мужиком социальной вертикали: помещик, чиновник, поп, купец, вельможный боярин-министр, царь. Но “высоко Бог, далеко царь”. В первой части странникам удается узнать лишь мнения попа и помещика, персонажей, наиболее близких к мужицкой жизни. Оба они отказываются от звания счастливых.
Священник показывает, что такие признаки счастья, как покой, богатство, честь, в его жизни отсутствуют. Вместо покоя он находится в постоянных хлопотах и волнениях за прихожан. Богатству неоткуда взяться среди повсеместной мужицкой бедности. А честь сословия постоянно посрамляют те же мужики, рассказывая “сказки балагурные” и распевая “песни непристойные” о попе, его жене и дочери. Простой священнослужитель оказывается человеком, живущим той же, что и его вопрошатели, тяжелой, безрадостной жизнью:
Деревни наши бедные,
А в них крестьяне хворые
Да женщины-печальницы,
Кормилицы, поилицы,
Рабыни, богомолицы
И труженицы вечные,
Господь, прибавь им сил!
Жалобы на свою жизнь “румяненького, осанистого, присадистого” помещика Оболт-Оболдуева (обратим внимание на его говорящую фамилию) имеют уже лицемерный характер. Его печалит исчезновение прежнего быта с громадной прислугой, огромной охотой и законом, опиравшимся на право сильного:
Ни в ком противоречия,
Кого хочу — помилую,
Кого хочу — казню.
Закон — мое желание!
Кулак — моя полиция!
Эта жизнь ушла вместе с отменой крепостного права. Недаром помещик при первой встрече язвительно обращается к мужикам сначала “господа”, потом — “граждане”. Жить по-новому, строить отношения с гражданами, которые перестали ломать шапки, рубят господские леса, иногда — “в избытке благодарности” — бунтуют, помещик не умеет. “Скажу я вам, не хвастая, / Живу почти безвыездно / В деревне сорок лет, / А от ржаного колоса / Не отличу ячменного, / А мне поют: └Трудись!””. Глава “Помещик” заканчивается на печальной ноте: помещик рыдает, добродушные крестьяне “чуть тоже не заплакали”, сочувствуя ему, и думают про себя: “Порвалась цепь великая, / Порвалась — расскочилася: / Одним концом по барину, / Другим по мужику!..”
Позицию героев здесь, как и в других случаях, нельзя отождествлять с точкой зрения автора. Финальный афоризм опровергается в самой главе многочисленными ироническими деталями. Оболт-Оболдуев грезит о жизни, в которой его счастье строилось на несчастье других. Конец этого мира не вызывает авторского сочувствия: “Коптил я небо божие, / Носил ливрею царскую, / Сорил казну народную / И думал век так жить…”
Однако уже в первой части фабула поэмы отклоняется от заданной в прологе линии. В главах “Сельская ярмонка”, “Пьяная ночь”, “Счастливые” странники начинают “в толпе — искать счастливого”. Поиск, следовательно, начинается уже не по вертикали, а по горизонтали, среди таких же мужиков, как и сами герои. В этих главах Некрасов объединяет многочисленных героев своей ролевой лирики. На почти диогеновский призыв “ищу счастливого человека” являются самые разные люди с историями своей жизни: старуха, вырастившая огромную вкусную репу; выживший в двадцати сражениях, битый палками, но оставшийся в живых солдат; хвастающий своей силой и своим огромным молотом каменотес; больной крестьянин, счастье которого видится в мечте умереть на родине.
Некрасов строит эти картины на ироническом парадоксе. Парад “счастливых” завершается нищими. В надежде получить бесплатное угощение они тоже толкуют о своем счастье: им с охотой подают милостыню. Зато о своем несчастье плачется “дикий помещик”, лишенный привычных забав в виде псовой охоты и “удара-скуловорота”.
Иной тип счастливого человека предлагает крестьянин Федосей из деревни Дымоглотова: “Коли Ермил не выручит, / Счастливцем не объявится, / Так и шататься нечего…” Ермил Гирин — первый появляющийся в поэме тип “просто мужика”, который перестает быть только страдальцем и вырастает в народного заступника, действующего “не колдовством, а правдою”. Он начинает карьеру писарем, потом “весь мир” выбирает его бурмистром. Отступив от правды при спасении от рекрутчины “меньшого брата Метрия”, он кается перед народом, получает прощение и в полной мере оправдывает его доверие в борьбе за мельницу с купцом Алтынниковым (снова говорящая фамилия!). Все пожертвованные деньги Ермил честно возвращает, за исключением того рубля, на который не нашлось хозяина. Судьба этого претендента на счастье оказывается драматичной. Его история неожиданно обрывается двумя намеками. Ермила призвали помочь в усмирении крестьян “Помещика Обрубкова, / Испуганной губернии, / Уезда Недыханова, / Деревни Столбняки”. Но после этого “В остроге он сидит”.
Читатель-современник легко догадывался: Ермил оказался на стороне бунтарей и за это посажен в острог. Заступничество, борьба за народную правду и тюрьма в первый раз связываются друг с другом.
3. Портреты: три судьбы
В главах из второй и третьей частей, “Последыш” и “Крестьянка”, темы первой части развиваются, но композиция меняется. Теперь поэт дает не движущуюся панораму современной жизни, а портреты персонажей из намеченных ранее двух противоположных лагерей. Князь Утятин — словно выживший из ума Оболт-Оболдуев. Он не просто тоскует по прежней помещичьей жизни, а навсегда остался в ней. И крестьяне деревни Вахлаки соглашаются по просьбе будущих наследников ему в этом подыгрывать: “Морочить полоумного”, “дурацкие / Приказы исполнять”. Но даже в этой восстанавливающей прошлое комедии мертвый хватает живого: по приказу Последыша мужики понарошку наказывают розгами непокорного Агапа, и он в тот же день умирает. “Последыш” заканчивается и другим горьким парадоксом, подтверждающим ранее прозвучавший афоризм о “порвавшейся цепи”. Пока мужики играли с барином в прошлое, они жили относительно свободно. После его смерти жизнь изменилась в худшую сторону:
Пропала ласка барская:
Опохмелиться не дали
Гвардейцы вахлакам!
А за луга поемные
Наследники с крестьянами
Тягаются доднесь.
В главе “Крестьянка” поэт подводит итоги давно волновавшей его темы женской судьбы. Поиски счастливицы “среди баб” приводят странников к Матрене Тимофеевне. Она прошла почти все испытания, которые могут выпасть на долю крестьянки: семейный “ад” в доме мужа, страшная гибель ребенка, публичное наказание по прихоти самодура-помещика, солдатчина мужа. Тем не менее она правит домом и растит детей, но сама соглашается со словами “святой странницы”: “Ключи от счастья женского, / От нашей вольной волюшки / Заброшены, потеряны / У Бога самого!” И эту главу Некрасов строит на контрасте. Если Матрена Тимофеевна демонстрирует великое терпение, то Савелий, “богатырь святорусский”, — предел этого терпения, бунт против насилия, хотя тоже очень своеобразный. “Клейменый, да не раб!” — говорит о себе бывший каторжанин. Но, вспоминая о прошлом, он видит свою заслугу в том, что, как и другие односельчане, не выдавал после порки барину всех положенных денег:
Отменно драл Шалашников,
А не ахти великие
Доходы получал:
Сдавались люди слабые,
А сильные за вотчину
Стояли хорошо.
Современную жизнь он упрекает в отсутствии даже такого терпения: “Вот были люди гордые! / А нынче дай затрещину — / Исправнику, помещику, / Тащбт последний грош!” Но и такому беспредельному терпению приходит конец. Правда, через восемнадцать лет. Причиной страшного взрыва становится вроде бы мелочь: простая ругань управляющего-немца, за которую девять мужиков закапывают его в землю.
Определение “богатырь”, применяемое к Савелию, полно горькой иронии. “└Как вы терпели, дедушка?” / — А потому терпели мы, /Что мы — богатыри. / В том богатырство русское”. Позднее, вернувшись с каторги, Савелий становится невольным виновником гибели внука, уходит странствовать, кается и умирает, дожив до “ста семи годов”. Судьба этого героя перекликается с судьбой Ермила Гирина — и последовательная защита мужицких интересов, и внезапный бунт приводят к одному итогу:
Как вы ни бейтесь, глупые,
Что на роду написано,
Того не миновать!
Мужчинам три дороженьки:
Кабак, острог да каторга…
4. Пир на весь мир: счастье поэта
Последнюю часть поэмы, “Пир на весь мир”, Некрасов пишет уже смертельно больным, зная, что не успеет окончить свой заветный труд, пытаясь вложить в эти страницы все, передуманное за жизнь, — договорить, объясниться. Здесь происходит возвращение к композиционному принципу первой части. “Площадка перед Волгою, / Луною освещенная”, на краю села, у большой дороги становится местом разговоров, рассказов, песен, воспоминаний о недавнем прошлом и гаданий о будущем — пира на весь мир. Спокойно течет великая река — течет перед читателем река народной жизни.
О недавнем прошлом напоминают многие песни и сюжеты. “Голодная” и “Веселая”, “Барщинная” и “Соленая” песни на самом деле не очень отличаются друг от друга. “Кушай тюрю, Яша! / Молочка-то нет”, — успокаивает сына женщина в “Веселой”. “Не ест, не пьет / Меньшой сынок. / Гляди — умрет!” — отчаивается другая мать в “Соленой”. “Пухнет с мякины живот” у Калинушки, героя “Барщинной”. “Стоит мужик — / Колышется, / Идет мужик — / Не дышится! / С коры его / Распучило, / Тоска-беда измучила”, — начинается “Голодная”.
Герои других рассказов-баллад демонстрируют бунт на коленях или предательство народных интересов. “Холоп примерный — Яков верный” отомстил барину тем, что удавился на его глазах. Глеб-староста, герой “Крестьянского греха”, за обещанные горы золота и личную вольность предает “восемь тысяч душ”, которые адмирал собирался отпустить на волю, а наследник оставляет в “цепях-крепях”.
Настоящий бунт изображен в “древней были” “О двух великих грешниках” (она действительно опирается на народные предания). Страшный разбойник Кудеяр-атаман искупает грехи убийством жестокого пана Глуховского, который мучил, пытал и вешал холопов, не испытывая никаких мук совести. Это убийство оправдано не только людским мнением, но и Божьим промыслом: “Рухнуло древо, скатилося / С инока бремя грехов!” Эта месть — предельный случай прошлой жизни. Отмена крепостного права действительно является для автора поэмы великим переломом. Личная свобода по указу государеву не отменяет всех проблем, но создает основу для новой жизни, в которой уже будут невозможны ни прежние герои, ни прежние конфликты:
Нет крепи — нет помещика,
До петли доводящего
Усердного раба,
Нет крепи — нет дворового,
Самоубийством мстящего
Злодею своему,
Нет крепи — Глеба нового
Не будет на Руси!
Образы странников в этой главе раздваиваются: то они “люди гордые с уверенной походкою”, то опять вахлаки, “Досыта не едавшие, / Несолоно хлебавшие, / Которых вместо барина / Драть будет волостной”. Однако выбор между этими вариантами все-таки происходит в эпилоге.
В первые годы работы Некрасов, как Пушкин в случае с “Евгением Онегиным”, еще неясно различал даль своей эпопеи: “Начиная, я не видел ясно, где ей конец…” Из шести первоначально обозначенных кандидатов на роль “счастливого” странникам, как мы помним, удалось побеседовать лишь с двумя.
В середине 1870-х годов, через десятилетие после начала работы, предполагались весьма печальные варианты финала. “Если порассудить, то на белом свете нехорошо жить никому”, — сказал поэт одному собеседнику.
А с писателем Г. И. Успенским поэт сыграл в угадайку. В ответ на вопрос, каков же все-таки будет конец, Некрасов спросил мнение самого вопрошателя. Когда Успенский назвал наугад “одного из поименованных в начале поэмы счастливцев”, поэт быстро разубедил его, обрисовав многочисленные черные минуты и призрачные радости претендента.
“— Так кому же? — переспросил я.
И тогда Николай Алексеевич, вновь улыбнувшись, произнес с расстановкой:
—Пья-но-му!
Затем он рассказал, как именно предполагал окончить поэму. Не найдя на Руси счастливого, странствующие мужики возвращаются к своим семи деревням: Горелову, Неелову и т. д. Деревни эти └смежны”, стоят близко друг от друга, и от каждой идет тропинка к кабаку. Вот у этого-то кабака встречают они спившегося с кругу человека, └подпоясанного лычком”, и с ним за чарочкой узнают, кому жить хорошо”.
Подобный парадоксальный эпизод уже предлагался в первой части: там странники отказываются признать счастливыми нищих. Счастливый бедняк и счастливый пьяница — герои похожие. Но, умирая, поэт хочет поставить иную — оптимистическую — точку. В эпилоге поэмы появляется еще один персонаж с говорящей фамилией Добросклонов. Гриша вырастает в семье дьячка, живет обычной крестьянской трудной жизнью, с помощью односельчан поступает в семинарию и твердо определяет свое будущее призвание:
И скоро в сердце мальчика
С любовью к бедной матери
Любовь ко всей вахлачине
Слилась, — и лет пятнадцати
Григорий твердо знал уже,
Кому отдаст всю жизнь свою
И за кого умрет.
В некрасовских черновиках осталось четверостишие, проясняющее драматический вариант Гришиной судьбы: “Ему судьба готовила / Путь славный, имя громкое / Народного заступника, / Чахотку и Сибирь”. Но это будущее не отменяет настоящего. Поэт надеется, что “демон ярости”, летавший над русской землей, сменится “ангелом милосердия”, который “души сильные зовет на честный путь”. Гриша Добросклонов, сам выйдя из народной среды, выбирает обратный путь, ведущий к униженным и обиженным. Но его оружием, его инструментом на этом пути оказывается слово.
Счастливым герой предстает в тот момент, когда сочиняет “песню новую”, в ней четко формулируются и некрасовские заветные мысли о России. Даже в крепостном рабстве народ сохранил свое золотое сердце и спокойную совесть. Вскоре появится неисчислимая рать (видимо, народных заступников), которая проявит несокрушимую силу. Композиционным кольцом “песенки” становится с незначительными изменениями повторяющаяся строфа, имеющая максимально широкий, противоречивый и в то же время цельный характер (ее можно понять как главную формулу творчества Некрасова):
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная,
Матушка-Русь!..
В душе героя зреет и “новая песенка”. Счастье творчества, находящего отклик у народа, воодушевляющего его, напоминающего ему о лучшей жизни, становится последним, окончательно найденным финалом некрасовской поэмы:
Как с игры да с беганья щеки разгораются,
Так с хорошей песенки духом поднимаются
Бедные, забитые…<…>
Быть бы нашим странникам под родною крышею,
Если б знать могли они, что творилось с Гришею.
Слышал он в груди своей силы необъятные,
Услаждали слух его звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного —
Пел он воплощение счастия народного!..
Счастливым человеком у Некрасова оказывается не царь и не пьяный, а поэт, поющий лучезарные гимны о народном счастье. Умирая, “гений уныния” создал образ молодого творца, своего счастливого наследника, за которым — будущее. “Кому на Руси жить хорошо” — эпопея национальной жизни, в которой страдание уравновешивается улыбкой, безнадежность преодолевается надеждой и верой. Со страниц книги мощно звучит плачущий и смеющийся народный хор.
Один французский поэт говорил: мир существует, чтобы войти в книгу. Великие книги, в свою очередь, существует, чтобы войти в жизнь нескольких поколений — стать пословицей, мифом, нарицательным образом, вечным вопросом.
Русь, куда ж несешься ты?
Кто виноват?
Что делать?
Кому на Руси жить хорошо?
Некрасов поставил еще один русский вопрос, ответ на который всякий раз, во всякую эпоху приходится искать заново.