Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2007
Георгий Иванович Трубников (род. в 1940 г.) — кандидат технических наук, руководитель центра “Христианская демократия”. Публиковался в “Звезде”, “Известиях” и других периодических изданиях. Живет в С.-Петербурге.
ї Георгий Трубников, 2007
ГЕОРГИЙ ТРУБНИКОВ
КЛИО СТУЧИТСЯ В ДВЕРИ
— А-а! Вы историк? — с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.
— Я — историк, — подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу:
— Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!
Михаил Булгаков
Чтобы объяснить, почему вдруг, вовсе не будучи историком, я вознамерился писать на историческую тему, начну издалека.
В 1986 году, когда сквозняки революции уже веяли на ленинградских улицах первыми эколого-культурными антибюрократическими митингами, мы с друзьями, жителями восточного пригорода, решили не отставать и начали движение за восстановление бывшего храма Св. Александра Невского в Усть-Ижоре, на месте хрестоматийной и легендарной Невской битвы, чье 750-летие приближалось. Момент был чрезвычайно благоприятный, нам удался пиар (слова такого тогда не было, но роль СМИ мы уже осознавали), к нам на субботники стали приезжать люди со всего города.
Были среди них и те, кто, хотя и работали вместе с нами, особую активность проявляли во время перерывов и заключительного чаепития. Они с особым придыханием произносили слово “русские”, анализировали национальный состав ленинского ЦК, зачитывали целые страницы из журнала “Наш современник”. Им, наверное, казалось, что раз мы восстанавливаем православный храм, то обязательно должны быть антисемитами и черносотенцами. Это были эмиссары общества “Память”, и у меня очень много сил уходило на противостояние их агитации. Запомнились две конференции, посвященные именно Александру Невскому, куда нельзя было не пойти и на которых витийствовал доктор филологических (или исторических?) наук Б-ов. Свои речи он заканчивал одинаково: “И пусть все помнят, что мы своих врагов били, бьем и будем бить”.
Я был тогда близок к отчаянию. Вот восстановим мы здание церкви, а потом в нем или возле него будут снова призывать к поискам врагов. Нет внешних — будут искать внутренних. Оглянешься в историю — одни только войны, сплошные враги. Большинство музеев и памятников посвящены войнам и полководцам. Может быть, милитаризированный коммунизм привел нас к военному перекосу? Ведь нужно понимать, что это не безобидно, что постоянное восхваление боевых побед подогревает воинственность, при этом происходит абстрагирование от реальности, обесценивается человеческая жизнь как высшая ценность. На пороге двадцать первого века пора осознать, что всякая война есть узаконенное убийство. Наши предки не умели решать свои конфликты иными способами, да и двадцатому веку выпало довести понятие войны до апокалипсиса — так, может быть, нашему поколению предстоит понять, что убийство, прежде чем совершится, происходит в ослепшей человеческой душе?
Все вертелось вокруг фигуры Александра Невского. Информационный поток перестройки нес сведения, которых не было в учебниках. Строго документированное жизнеописание ярла Биргера отрицало не только Невскую битву, но и какую-либо поездку знаменитого скандинава в этот регион в указанное время. Да и нам все это казалось весьма странным: высадились шведы на берегу Невы, где и крепости никакой не было, послали в Новгород гонца: мы, мол, воевать с тобой пришли. До Новгорода и обратно — по тем временам не меньше месяца! Полная бессмыслица. А старательное перечисление соратников Александра, простых людей — и это спустя триста лет после события, о котором в летописи упоминается одной строчкой! Нет, что-то неладно с “Житием Александра Невского”. Историки только посмеются над моей наивностью: кто же всерьез относится к житиям? Извините, но не один я такой наивный. Многочисленные советские книги и фильм были построены именно на “Житии”. А дореволюционные авторы разве были свободны от образа, созданного “Житием”? Житие — официальный документ РПЦ, а православие было государственной религией. Три русских императора были названы в честь Александра Невского. Трудно себе представить Карамзина и Соловьева, пытающихся отклониться от канона, хотя и знали они о непотребных делах Александра. Трижды Новгородская республика изгоняла Александра, и новгородцы никогда не считали его национальным героем. Возжелав получить ярлык на великое княжение, поехал Александр в Орду, подвергся испытаниям огнем. Вот ведь интересно: Михаил Тверской как христианин не захотел подвергаться языческим обрядам, погиб мученической смертью и именно за этот подвиг причислен к лику святых. И Александр тоже свят, несмотря на вероотступничество. Был усыновлен Батыем, то есть отрекся от своего родства. Родной брат, великий князь Андрей, перестал, стало быть, числиться братом — значит, можно вести на него Неврюеву рать. Как это приблизительно было — показал нам Андрей Тарковский в “Андрее Рублеве”: трясущиеся губы предателя, насмешки хана, кони в храме, кипящая смола, заливаемая в рот монаху. И потом выколачивал Александр из соплеменников дань для ордынцев, расправлялся с непокорными новгородцами, суздальцами, владимирцами. Подавлял восстания с невероятной жестокостью: дружинники Александра “Батыевича” Невского отрезали пальцы, уши и носы, секли кнутом пленных, жгли дома и города. Как, за какие заслуги такой человек называется святым и благоверным?
Позволю себе длинную цитату из газетной статьи десятилетней давности, где я пытался примирить религиозное сознание, точнее церковную дисциплину, с историческими фактами:
“Мне представляется, что пора различать полководца и государственного деятеля великого князя Александра Ярославича и святого благоверного Александра Невского.
Что говорит учение Православной церкви о святости?
└Явленные святые даны нам в помощь как образы богочеловеческой жизни, как новое живое слово Божие к нам. Они как светильники призваны освещать наш путь, но светят нам не своим, а Христовым светом, светом Его божественной любви.
Православию чуждо вообще юридическое представление о заслугах перед Богом. Поступки суть только средства к стяжанию благодатных даров или свидетельство о них, а святость, как благодатное состояние, есть не награда, а плод устремленной к Богу жизни. По православному представлению Бог не ведет счета добрых и дурных дел, а смотрит на сердце человека” (Епископ Александр Семенов-Тян-Шанский. └Православный катехизис”).
Итак, Александр Невский свят не за какие-то конкретные заслуги. Такое понимание святости дает свободу исследований и исторического анализа, и при этом не приводит к кощунству. О князе Александре Невском следует дискутировать на научном уровне. И в этих дискуссиях неуместна аргументация типа “как вы можете говорить об Александре Невском такое, ведь он же святой”.
Не нужно проклинать историка, когда он упоминает о непотребных деяниях исторического и кем-либо канонизированного лица. Упоминать или не упоминать — его дело, лишь он сам может ответить на вопрос “об авторстве его и праве дерзать от первого лица”. Где печатать свои соображения и с какой интонацией, принимать ли во внимание общественное сознание — это уже не научный, а этический и даже политический вопрос.
С Александром Невским вопрос чрезвычайно усложняется тем, что “секта” коммунистов по-своему вторично его канонизировала, придав ему внешность Николая Черкасова, вложив в его уста евангельский стих “кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет” и сделав его германофобом. Увы, этот “канон” до сих пор не отменен общественным сознанием, для очень многих, в особенности для военных людей, Александр Невский свят, увы, не по-христиански, а по-язычески.
У нас в Усть-Ижоре указанные противоречия отчетливо проявлялись все эти годы. Одна группа людей подвижнически воздвигала храм, считая, что это и есть истинный памятник святому, а другая группа появлялась во время праздников, устраивала воинские потехи и упорно отстаивала идею возведения рядом с храмом памятника полководцу.
У нас два возражения. Во-первых, в православной традиции объемные изображения святых крайне редки. Это у католиков распространены скульптуры Христа, Богоматери, святых, а православие чтит иконопись, плоские изображения. В православной среде объемные изображения до сих пор ассоциируются с языческими истуканами, с этим надо считаться.
Во-вторых: если вы уж так хотите и имеете возможность за свой счет поставить памятник полководцу Александру Невскому, то сделайте это на почтительном расстоянии от церкви. Потому что храм внушает добрые чувства, чувство любви к Богу, любви не только к ближнему, но и к врагу, а у памятника полководцу по существу прямо противоположные задачи”.
Всякое ли деяние Церкви, организации, состоящей из грешных людей, служит истине? Вот что говорил по этому поводу другой умный пастырь, с которым я имел счастье быть знакомым: “Одним из основных, может быть, наиболее распространенных заблуждений, в которое впадаем мы, христиане, является подмена любви к Богу любовью к Церкви. При этом мы любим Церковь не как Тело Христово, любим не ее святую сущность, а внешний, доступный нашему чувственному восприятию облик, любим как общественную организацию в ее внешнем обличии, с ее установлениями, архитектурой, живописью и музыкой, с ее схоластикой и педагогикой. Церковь есть орудие, инструмент любви Божьей, и нам следует, в первую очередь, любить не инструмент, а Того, Кто этот инструмент для нас создал, хранит и употребляет для нашего спасения. Между тем Церковь в лице своих деятелей чрезвычайно склонна к несправедливому триумфализму, самоуспокоенности и зазнайству. Церковь не хочет замечать свои └болячки“” (Архиепископ Михаил (Мудьюгин). “Русская православная церковность, вторая половина ХХ века”).
С этих позиций уже можно смело анализировать историю канонизации и дальнейшего возвеличения Александра Невского, предположив, что Церковь не была свободна в этом вопросе, что она лишь выполнила государственный заказ. Канонизирован Александр при Иване Грозном, стал небесным покровителем столицы государства при Петре I, внедрен в массовое сознание в качестве любимого героя, защитника Отечества, при Сталине. Три самых ужасных самовластительных тирана за всю историю России. Все трое — сыноубийцы. Все трое были равнодушны к религии, использовали Церковь как служанку. Их религией была личная власть. Александр Невский оказался для них очень подходящей фигурой. Вот именно такие святые нам нужны. Которые ради своей самодержавной власти не пожалеют ни сына, ни брата. Которые сбросят вечевые колокола, а мечтающим о местном самоуправлении головы отрубят. Главное — не нужно даже уничтожать правдивые летописи: пусть шибко грамотные их читают и знают, какая это была сильная рука. А для “пипла” — сказки о том, каким он был хорошим семьянином, как к товарищу милел людскою лаской, как к врагу вставал железа тверже.
Крепкий получился миф, устойчивый. На нашем историческом отрезке пока поколебать его не удалось. Более того, в самом начале века, в эпоху демократии, плюрализма, открытого информационного потока в Санкт-Петербурге появилось целых два величественных памятника Александру Невскому: на площади его имени и у нас в Усть-Ижоре. Мы проиграли по всем статьям. Коря себя за недостаточную активность (нужно было до губернатора дойти, а не статейками ограничиваться!), я все же отдаю себе отчет в том, что, во-первых, губернатора Яковлева, в отличие от Собчака, мне не удалось бы убедить не совершать глупость, и, главное, я ничем, ни одной солидной ссылкой не мог тогда подкрепить свою позицию. Против меня были учебники, энциклопедии, огромное количество книг разных времен и разного формата. А мои сведения носили отрывочный характер, отдельные разрозненные факты не были обобщены научным или писательским авторитетом.
А вот существовала бы книга, содержащая все известные факты, желательно в солидной обложке, да изданная с благословения РАН, можно было бы тряхнуть стариной, собрать конференцию, вытащить туда историков и писателей, политологов. Собрать подписи под обращением к губернатору — не спешите, мол, Владимир Анатольевич, с памятником, дайте разобраться. Глядишь, и отложил бы он это дело в долгий ящик, а там и у патриотов бы пыл прошел. И не пришлось бы нам краснеть перед потомками.
Разоблачение мифов даже в собственном сознании, не говоря об общественном — дело нелегкое. Мифам противостоит горькая правда, и эту горечь нелегко переварить. Но есть люди, для которых стремление к истине является важнейшим двигателем в жизни. Такому человеку нужно не только самому познать истину, но и обязательно поделиться ею с возможно большим количеством окружающих. Этим людям невыносимо жить по лжи, тем более невыносимо соучастие во лжи. Но есть и другие, они говорят мне: “Что ты носишься со своей правдой об Александре Невском? Наш народ не может без мифов, без сказок. И ведь это было так давно…” Считается, что слегка приукрасить историю просто необходимо, иначе она будет пугать детей, которые должны изучать историю.
Вот и получается, что наша историография — сплошная мифология, и народ наш так и остается ребенком. Двадцать лет назад казалось, что в школьных учебниках нужно лишь убрать вранье о новейшей истории, этого будет достаточно. И даже это не получилось! Октябрьский переворот так и не назван преступлением, а без этого говорить не то что о национальной идее, но о каком-то временном согласии бессмысленно. Еще ближе — страшная правда о Второй мировой войне, усвоить которую общество не желает.
Может быть, лучше совсем не преподавать историю в школе, нежели пичкать ребенка ложью и предрассудками, заполнять его сознание стереотипами, с которыми потом ему придется всю жизнь бороться? Конечно, это предложение из разряда утопических — считается, что история воспитывает осмысленную любовь к родине, но ведь на самом деле это военно-патриотическое воспитание, за которым стоит заказ Министерства обороны на стопроцентный призыв в армию. А армии нужны бойцы не сентиментальные, а агрессивные, равнодушные к своей и чужой боли. Воспитывать в таком духе все мужское население страны — безумие.
От Александра Невского переходим к теме Новгорода. Шестнадцать лет назад я услышал от Георгия В., очень образованного и уважаемого человека, фразу, брошенную в запальчивости публично: “Я — потомок новгородцев, и для меня москаль хуже, чем еврей для антисемита”. Этот устный литературный шедевр прочно засел в голове, порождая всё новые вопросы. Встречал я и других петербуржцев, которые говорили о своем новгородском происхождении, вкладывая в него особый смысл. Не то чтобы они через семейные предания хранили память о Новгородской республике, просто книги по истории читали иначе. В битве на реке Шелонь они мысленно были в рядах новгородцев, а не московитов. 12 тысяч убитых новгородцев, 2 тысячи пленных. Это не мифическая Невская битва, это трагедия, ознаменовавшая конец независимого государства. Государства от Прибалтики до Урала, от Ледовитого океана до Волоколамска. Европейского государства, чья столица входила в семейство Ганзейских городов. Шестивековой республики, управлявшейся отнюдь не толпой, как нам внушали в школе, а развитой выборной системой. Совсем недавно я узнал, что архиепископа Новгородского возводил в сан митрополит Киевский. Примечательно, что в интернет-источнике, из которого я это почерпнул, сказано буквально следующее: “новгородцы отправили своего кандидата на пост архиепископа на поставление в сан не к московскому митрополиту, а к литовскому православному митрополиту, находившемуся в Киеве”. Абсолютно убежден, что киевского митрополита никто никогда не называл литовским. И вообще, определение “литовский” в приложении к историческим понятиям нуждается в прояснении.
Великое княжество Литовское было по существу русским государством. То есть в нем большинство подданных составляли русские люди. Люди, крещенные во имя Отца, Сына и Святого Духа по византийскому обряду, говорившие на русском языке, понимаемом одинаково в Киеве, Великом Новгороде, Москве, Смоленске, Галиче и Львове. Основатель двухсотлетней династии Ягайло был по матери и бабкам русским. При нем и в дальнейшем в Полоцке, Витебске, Новгороде-Северском, Киеве, на Волыни и в Подолии сохранялись местные княжения, во главе которых часто стояли князья Рюриковичи, а в городах сохранялось местное самоуправление. Последнее необычайно важно и принципиально. Именно города в полном объеме характеризуют страну, именно в них зреют и развиваются духовная, социальная и экономическая сферы жизни общества. Самоуправление свободных людей, пусть не совершенное, но естественное, должно пройти свой путь от сходки до парламента. За городами тянется и вся страна. Именно так и зарождается гражданское общество.
В другой части Руси, в Московии, таких городов не было. Потомки Александра “Батыевича” Невского, присоединив к себе очередное княжество, первым делом сбрасывали вечевой колокол и устанавливали жесткую самодержавную вертикаль власти. Им не нужны были граждане, им были нужны холопы. Новые земли и новые холопы. И это продолжалось вплоть до двадцатого века, когда Московия раздулась до СССР. И каждая новая пядь земли — военная экспансия, кровь и превращение местного населения в рабов. И звериная жестокость. О жестокости московитов в отношении новгородцев я и прежде слышал. Читал и о зверствах Скобелева в Туркестане. Недавно узнал о том, как суворовские чудо-богатыри поднимали на штыки варшавских младенцев. Теперь уж совсем легко представить, насколько гуманно относился к покоренным сибирякам Ермак Тимофеевич. Недаром памятник, поставленный ему в одном из сибирских городов, как мне рассказывали очевидцы, оскверняли чуть ли ни каждую ночь.
Подобную “злопамятность” нелепо порицать и игнорировать. И русскому человеку следует быть готовым услышать о себе нечто неприятное. Собственно, не о себе, а о русском характере, о менталитете. Конечно, ты можешь ответить, что любое описание национального характера — это очередной миф. Твоя собственная индивидуальность протестует против причисления тебя к общности, наделенной определенными чертами характера, как, собственно, и к любому типу. Но что-то в этом есть, и национальный характер описывается не только нанятыми государством патриотами, но и свободной литературой, включая фольклор.
Каков он, москаль, кацап и как там еще нас называют? От новгородца, киевлянина и вообще европейского типа он отличается большей агрессивностью, большей иррациональностью, он меньше ценит человеческую жизнь. Здесь можно процитировать “Манифест российской христианской демократии”, изданный небольшим тиражом в 1996 году:
“Честный взгляд обязывает назвать среди характерных черт российского менталитета целый ряд мало привлекательных свойств.
— Самообольщение и неготовность к покаянию.
— Тенденция обвинять в своих бедах внешние силы.
— Преклонение перед властью и одновременная ненависть к ней.
— Иррационализм как альтернатива образованности.
— Зависть к богатству и провозглашаемое равенство в бедности”.
Сюда следует добавить еще склонность к коллективной, а не индивидуальной мотивации, и портрет соотечественника будет в основном готов.
Признать правдивость портрета означает развенчать миф о святости народа. Сделать это нелегко.
Вот здесь и приходит на помощь генеалогический метод самоидентификации личности. “Я не москаль, я новгородец”. Или Маяковский: “Я не из кацапов-разинь, / Я — дедом казак, другим — сечевик, / а по рожденью грузин”.
Говорить вслух о своей наследственности — занятие рискованное. Если трус и дурак бьет себя в грудь, крича о дворянском происхождении, то это вызывает омерзение. Послевоенный пацан скрывал от приятелей четвертушку немецкой крови: запросто можно было при случае схлопотать под горячую руку. А каково было тем, в ком текла хотя бы капля еврейской крови?
Но вот молодой человек говорит любимой женщине: “Ты панически боишься родить от меня таких же малорослых детей, как я. Но мой дед был под два метра, отец тоже высокий. Да, я скорее в мать, но генетика вовсе не считает маленький рост доминантным признаком. А самое главное: у меня было голодное детство, к тому же ревматизмом болел. Вот увидишь: наши дети не будут иметь проблем с ростом”. И оказывается прав.
Или вдруг обнаруживаешь, что одна из линий твоей родословной — по меньшей мере семь поколений сплошных попов. А ведь попы женились, как правило, на поповских дочерях. Наверное, накапливались в этом сословии какие-то устойчивые наследственные признаки. Например, склонность к морализаторству, к педагогике. И ты начинаешь терпимее относиться к этим качествам, которых ты до этого отчасти стыдился в себе. Не нужно изживать эти качества, эти способности. Нужно найти способ их применения.
Каждый сам определяет, что принять себе в наследство. Принять наследство — это еще и взять на себя ответственность. Когда речь идет о материальном — все просто. Если тебе досталась от бабки развалюха в далеком поселке, где ты сроду не бывал, тебе выгоднее сразу отказаться от нее в пользу наследников второй очереди. С духовным наследством, если ты, конечно, о нем задумываешься, гораздо сложнее. Но все равно это вопрос твоего личного свободного выбора. Свою биографию ты сопоставляешь с судьбами предков. Свой путь с их разными путями. Кем мы хотим быть — скорее казаками или скорее поморами? Те и другие были свободными, но свою свободу волей судьбы понимали и использовали по-разному.
Русский европеец — не генеалогическое понятие, хотя чаще всего принадлежность к этому типу может быть подкреплена и генеалогически. Такая морально-психологическая поддержка — посох, который берешь в дорогу. Ты обязан быть европейцем, потому что твои предки были европейцами. Но это вовсе не традиционализм, скорее наоборот — ты ощущаешь себя сторонником и участником прогресса.
Лет сорок назад прочел у Арсения Гулыги рассуждения о прогрессе как таковом. Оппоненты автора утверждали, что прогресса не существует. О каком прогрессе можно говорить, если ХХ век принес такие войны, такой геноцид? “Все прогрессы реакционны, если рушится человек!” — скандировали актеры Театра на Таганке слова Вознесенского. Гулыга, признавая эти доводы, привел свой. Никому в начале XIX века не пришло в голову судить Наполеона за преступные разрушения и убийства, совершенные по его воле в Европе. А в 1945 году начался Нюрнбергский судебный процесс, признавший преступным сам факт развязывания войны. Человечество в целом и особенно в развитой своей части становится нравственнее. В этом и есть прогресс. Сегодняшний Европейский суд (как бы его решения кого-то не возмущали) — прогрессивный институт.
Традиционная наша романовско-советская историография прогрессивным считала все то, что идет на пользу Российскому государству, СССР. Либеральная (назовем вещи своими именами) историография должна считать прогрессивным все то, что ведет к освобождению личности, к развитию гражданского общества.
Московия как государство, как империя, всегда прирастала исключительно за счет территориальной экспансии. Традиционная историография оправдывала любое расширение территории государства и все, что этому способствовало: властную вертикаль, подчинение начальству, мобилизационный характер уклада жизни, бойцовский характер жителя как потенциального солдата. Она насаждала культы беспощадных полководцев и героев, рвущих рубахи на груди. Она осуществляла военно-патриотическое воспитание, сеяла изоляционизм и враждебность к другим странам.
У либеральной историографии противоположные задачи. Она вернет нам имена интеллектуалов, нонконформистов, просветителей, предпринимателей, во все времена пытавшихся направить страну на европейский путь развития. Она опишет нашу историю в сопоставлении с историей наших соседей, учитывая не только наши летописи и жития, но и зарубежные источники. Но ей придется пройти труднейший этап диссидентства, когда она будет вынуждена рушить стереотипы и мифы, разоблачать привычных кумиров.
Был ли прогрессивным Петр I? Петр Великий, которого воспел “наше все” и последующая литература? Какие могут быть сомнения? Знали мы о его жестокости, даже о садистских проявлениях, о сомнительных моральных принципах, о поступках, неуместных для просвещенного правителя, но все это мы ему прощаем именно потому, что он был прогрессивным. Достаточно посмотреть на портретную галерею Романовых, и сразу понятно, при ком произошел крутой поворот России к Европе. Первый безбородый и по-европейски одетый царь. Иностранцев в Россию призвал, Петербург построил. Это ли не либеральная модернизация?
Оказывается, что не модернизация. Потому что модернизация есть вектор. И для начала нужно посмотреть, существовал ли этот вектор до Петра. Так вот, до Петра, начиная с 1613 года, в России постепенно и уверенно проявлялись ростки европейской цивилизации. В ней становилось все больше людей, свободных от власти и общины, в ней развивалось городское хозяйство: промышленность, торговля, шло разделение труда, был мощный торговый флот. В конце XVII века наблюдался колоссальный экономический подъем. Существовал Земский собор — высший учредительный и законодательный орган, представляющий самые широкие круги населения. Он собирался 58 раз в XVII веке для принятия самых важных решений, и политическая борьба в этом органе была нешуточной. Самое главное: и Алексей Михайлович, и Федор Алексеевич, и Софья Алексеевна с Василием Голицыным поддерживали вектор развития свободы, самоуправления, динамичной рыночной экономики. Армию предполагалось окончательно сделать профессиональной, служилым людям платить жалованье, крепостное право отменить, а рабство запретить.
Что же сделал Петр? Повернул вектор в противоположную сторону. Он был первым тоталитаристом, стремившимся навязать государственные представления каждому человеку лично, установить контроль над каждым. Полная регламентация всех сфер жизни. Все его проекты, зачастую сумасбродные, имели целью милитаризацию страны. Войны были единственной его страстью.
Еще при чтении в юности романа А. Н. Толстого меня смутило то обстоятельство, что юный Петр получал свое “образование” в Кукуе — немецкой московской слободе с уже устоявшимся благополучным бытом. Это не вязалось с принятым утверждением о том, что иностранцы стали появляться лишь при Петре. Были и иностранцы, были и накатанные дороги в Европу. И была у Петра возможность познакомиться с Европой, и многому он научился в Кукуе и в Голландии. Пить, курить, одеваться… Только главного не понял: христианской сущности Европы.
Что он сделал с Церковью! Ведь упразднение патриаршества, юридическое оформление подчиненности Церкви монарху, запрещение соборов — это не просто административные реформы, это вторжение в сферу вероучения, поражение жизненно важных органов. Церковь ведь, в сущности, так и не оправилась.
Что же касается Петербурга, то любовь к городу мешает нам быть объективными, хотя вопросы не исчезают. Вот совсем свежий. Обсуждая планы сооружения в устье Охты небоскреба, общественность обнаружила, что на этом месте сейчас идут археологические раскопки. Их результаты можно назвать сенсационными, хотя они лишь подтверждают известные за рубежом сведения, что на этом месте был шведский город Ниен и крепость Ниеншанц при нем. В городе было около пятисот домов, многие из них каменные, церковь, ратуша, больница, кирпичные заводы. Не “приют убогого чухонца”, а нормальный европейский город, варварски разрушенный Петром до основания.
И так во всем. На 20% сократилось, согласно некоторым источникам, население России при Петре.
Спасибо Михаилу Шемякину за его скульптуру, установленную в Петропавловской крепости. Микроцефал производит сильное впечатление по контрасту с произведением Фальконе. Петербургские монументы еще долго будут вызывать наивные вопросы…
А Украина… Эта часть Киевской Руси, прожившая века под именем Великого княжества Литовского, затем Речи Посполитой, в итоге была колонизирована Московией. А поскольку моя прабабка носила девичью фамилию Марковец и была из тех краев, то мои родственники, возможно, учились в Львовском университете, основанном аж в 1661 году. Возможно, были униатами и, наверное, самостийниками. И гибли от карателей, действовавших от лица Российской империи и Советского Союза с времен Екатерины до времен Сталина. Были они, конечно, и среди участников “оранжевой революции” в декабре 2004 года. И в экран телевизора я вглядывался с особым чувством сопричастности. Отрадно сознавать, что не было ни одного физического столкновения на площадях и улицах Киева, даже когда туда привезли людей из Донбасса. А нас уже готовили к предстоящим дракам, к прорывам полицейских цепей. Вспоминались бушующие московские толпы 1993 года, “константиновы” и “руцкие”, призывающие к захвату мэрии и телевидения, избиение милиционеров. В Киеве ничего подобного не произошло. И дело тут не в хорошей организации, не в более умеренных вождях. Просто это совсем другой народ. Не пора ли к нему присмотреться?
Мы в глубине сознания рассматриваем распад СССР как недоразумение, как ошибку политиков 1991 года. Когда мы вмешиваемся во внутренние дела бывших колоний, то чувствуем себя взрослым старшим братом перед расшалившимися пацанами. Нет чтобы задуматься, представить, что кто-то из них, может быть, мудрее нас. Тот же Киев, проживший гораздо более долгую и осмысленную жизнь, нежели Москва.
И если говорить о братских наших отношениях, то не самое ли время предположить, что украинский народ не меньшой наш брат, а, наоборот, — старший. И его тяга к Европе — естественная и осмысленная — не может ли стать и для нас вразумляющей?
Даже невооруженным глазом видно, что Запад Украины более религиозен и там имеется вовсе незнакомое россиянам влияние католицизма. О религиозном факторе формирования национального характера мы знаем непростительно мало. Сами будучи весьма равнодушны к религии, мы предполагаем такое же равнодушие и в других народах, а это большая ошибка. У либеральной историографии перед религиозным вопросом просто опускаются руки, настолько здесь все запущено.
В течение всех двадцати лет легального либерально-демократического движения его руководители и идеологи старательно избегали разговоров о вопросах религии, ограничиваясь лишь тезисами о свободе вероисповедания и отделения церкви от государства. Либералы не хотели чисто прагматически использовать в своих целях все, что касается религии. Они рассуждали примерно так: “Раз я не верю в Бога, то и не говорю о Нем”. Вообще идеологией и, тем более, идеологической пропагандой либералы, в отличие от коммунистов, в силу своей целомудренности не занимались, считая, что открытое информационное поле само сделает свое дело. Это было ошибкой. Пресловутая разруха в головах за эти годы неимоверно увеличилась, достигнув, как показывают социологические исследования, критического уровня. В общественном сознании отсутствует какой бы то ни было историзм, царствуют многочисленные фобии.
В религиозных вопросах это особенно очевидно. Девять из десяти людей, посещающих церковь, на не слишком корректный вопрос: кем вы себя считаете — христианином или православным, уверенно отвечают: православными. В центре веры этих людей зачастую находится вовсе не Христос, а некий языческий идол. “Это у вас жидовский Христос, а наш русский бог — Николай Чудотворец!” — даже такое доводится услышать в православном храме.
Все это не случайно. РПЦ исподволь упорно и успешно внедряет в российское общественное сознание убеждение в том, что православие по существу есть отдельная религия, иная, нежели католичество и протестантизм. В смягченной форме это выглядит так, что западное христианство давно выродилось, истинная вера осталась только в лоне РПЦ.
Главная суть трудных отношений Католичества и Православия заключается в том, что Церковь по определению едина. Это вынуждены признавать обе стороны. Следовательно, каждая сторона считает именно себя единственной Церковью, а другую сторону — раскольничьей, отошедшей от Истины. Партнерства не получается.
К тому же Церковь, также по определению, является Апостольской, существует апостольское преемство, существует один глава Церкви, ведущий преемство от св. Петра, и епископы, имеющие преемство друг от друга.
Далее, Церковь является еще и Соборной, то есть главные ее решения принимаются Вселенским Собором.
Итак, есть три вопроса, отвечать на которые все равно нужно: кто глава Церкви, кто раскольник, решения какого Собора являются законом для всех христиан.
Общеизвестно, что разделение Церкви явилось результатом разделения Римской империи на Западную и Восточную, то есть произошло по политическим мотивам. Считается, что оформилось оно в 1054 году, когда глава Церкви Папа Лев IX и константинопольский Патриарх Керуларий (бывший хотя и могущественным, но все же только епископом) предали друг друга анафеме.
Всей Церковью признаются семь Соборов, созывавшиеся до разделения, на которых были представлены все епископаты. Но был еще один Собор, который также имел полный кворум и все основания считаться Вселенским, однако Московский Патриархат его не признает. Изложу эти события так, как прочел в изумительной и редкой книге С. Н. Булгакова “У стен Херсониса”. Эту книгу можно теперь найти на моем сайте: http://gtrubnik.narod.ru/hersonis.htm.
Восьмой, Флорентийский Собор был созван в 1438 году, спустя четыреста лет после разделения. Что говорит о том, что все это время среди христиан, разделенных властями, не ослабевала тяга к воссоединению. Восточная церковь была представлена очень солидно: византийский император, константинопольский Патриарх, все высшие православные иерархи. Собор проходил в течение семи лет, но главный документ, Уния, был подписан уже в 1439 году. Из всех важнейших решенных вопросов упомянем лишь о двух: об окончательном тексте Символа Веры и о верховенстве Папы. Уния была подписана, некоторые участники Собора разъехались.
Уехал и митрополит Русской церкви Исидор. В октябре 1440 года он прибыл в Киев и своими посланиями возвестил о принятии Унии. Через полгода приехал в Москву и провел службу в Успенском соборе, где торжественно провозгласил Унию и где во время литургии поминался Папа. Духовенством и боярами все происходящее было воспринято спокойно.
Однако вскоре великий князь Василий Васильевич, которому от роду было 24 года и которого впоследствии назвали Темным, приказал заточить митрополита и низложил его. Московская церковная общественность дружно поддержала почин главы государства и прокляла Унию. Московия пошла своим путем.
Исидор был последним митрополитом, назначенным константинопольским Патриархом. В 1453 году Константинополь стал Стамбулом, восточные патриархи тоже отказались от своих подписей под Унией.
Таким образом, на юридическом языке можно говорить о том, что именно православные церкви пошли по пути раскола Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви.
Единственной территорией Православия, где Уния была принята, стали земли, называемые сейчас Западной Украиной. Здесь в 1596 году состоялся поместный Брестский собор и с тех пор существует Греко-Католическая (униатская) церковь — христианское объединение, подчиняющееся Папе при сохранении православных обрядов.
Со времен Екатерины, когда эти земли отошли к России, эта церковь не-однократно подвергалась гонениям. Особенно жестокими были акции после Второй мировой войны, когда все действующие греко-католические епископы были расстреляны, а десятки тысяч прихожан попали в лагеря.
В 1946 году под штыками КГБ состоялся Львовский собор греко-католической Церкви, который самими греко-католиками не признается. На Соборе было принято решение об отмене Брестской унии, самоликвидации униатской церкви и переходе всех верующих в православие. Вплоть до 1990 года униатские епископы, священники и монахи находились на нелегальном положении. Однако число греко-католиков к концу советского периода составляло около 4 миллионов человек (сегодня — 5,5 миллиона).
В 1990 году статус Украинской греко-католической церкви был восстановлен. Униатам разрешили создавать религиозные организации, свободно исполнять обряды и владеть собственностью. К середине 1990-х годов на Западной Украине большая часть храмов УГКЦ, принадлежавших после 1946 года РПЦ, вновь оказалась в руках греко-католиков. Не обошлось без насилия, при этом пострадавшей стороной оказались православные. Эта ситуация характерна для всей Украины, где в настоящее время кроме греко-католиков действуют три православные организации, не признающие друг друга.
Главная претензия, предъявляемая Риму Москвой, состоит в том, что Папа не осуждает действия униатов на Украине. Однако законны или незаконны действия верующих людей — судить украинским властям, и Папа здесь ни при чем. Православных священников, по крайней мере, не убивают и в Сибирь не ссылают. И Папа не настаивает на том, чтобы РПЦ покаялась за свои действия в 1946 году, когда она присвоила себе чужие вековые храмы.
Полную драматизма историю христианской Церкви, в которой во все времена боролись тенденции разделения и объединения, нельзя отделять от истории России, и здесь тоже предстоит многое “переписывать”. Только не дай Бог, если этим займутся атеисты. Здесь нужны духовные наследники Владимира Соловьева, Сергея Булгакова, Сергея Аверинцева, отца Александра Меня, архиепископа Михаила — христиане, для которых истина важнее церковной дисциплины.
Переписывать — вовсе не означает создавать директивные документы, обязательные для преподавателей и писателей. Я всего-то ратую за то, чтобы существовали разные взгляды, разные книги. “Не надо переписывать историю” — таков сегодняшний лозунг коммуно-патриотов, защищающих свой директивный подход к истории, сложившийся при тоталитаризме.
“В истории нет сослагательного наклонения”. Как часто мы торжественно произносим эту фразу, не отдавая себе отчета в том, насколько циничный оттенок она порой приобретает. “Победителей не судят, горе побежденным” — из того же ряда. А если победило зло? Смириться и забыть? Гамлетовский вопрос.
Историю не надо “переделывать”, но ее надо переосмысливать. Либеральные историографы не встают в торжественную позу глашатаев приговора истории. Они — адвокаты проигравших, они их реабилитируют. Они пытаются доказать, что почти всегда проигрывавшее меньшинство и являлось истинной продуктивной элитой. Но именно деяниями представителей этой элиты в конечном счете и осуществляется прогресс. Они возвели храмы. Да, в проповедях, и в особенности в трапезных, часто звучат речи, от которых уши вянут. Но Символ Веры всё же поют все, и это не может не сказаться. Они добились свободных выборов. Да, большинство сегодня предпочитает избирать лгунов, пошляков и клоунов. Но оно неизбежно научится формировать властную элиту в соответствии с рекомендациями продуктивной элиты. Они добились свободы для средств массовой информации. Да, телевидение, “самое важное для нас”, старается угодить толпе и власти, занимается оглуплением общества, но вечно это продолжаться не может. Потому что прогресс существует-таки. Об этом говорит история. “Та самая, которая ни слова, ни полслова не соврет”.