Table-talk
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2007
Владимир. Неужели мы с тобой Киркорова слушать станем? Будь добра, переключи на другой канал.
Ольга. Ладно, переключаю. Здесь — Быков во “Времечке”. Слушай, ведь они похожи. Брутальная комплекция. И возраста примерно одинакового.
В. Не примерно, а точно. Шестьдесят седьмого года — оба.
О. А в СМИ они чуть ли не враги. Помнишь, в ток-шоу обсуждали свару Киркорова с журналисткой Ароян? Которую тот матом обложил. Так всякие Кобзоны взяли сторону хама. Быков же пошел против них — демонстративно удалился с передачи.
В. Но все-таки неравнодушен он к судьбе Аллы и Филиппа. Потом в “Огоньке” напечатал стихи по поводу их развода… Придал этому событию символический смысл, даже политический. (Надевает очки и цитирует.) “Видать, не только мы устали от этих плясок на костях; от тех, что жирно тут блистали при всех режимах и властях, от тех, кто меньше год от года достоин прозвища Звезда… Вот только с ними нам развода не даст никто и никогда”. Не понимаю, чем он недоволен. И какого развода жаждет?
О. Тянет человека к сильным мира сего. Не надо осуждать. К силе всякого тянет.
В. Одну свою книжку Быков назвал “Как Путин стал президентом США”. Комплимент главному начальнику. Чтобы обратить его внимание на себя. А не получится с нынешним президентом, так попробуем с будущим. Наследный принц Медведев встретился с писателями. Быков с большим чувством доложил в прессе о своем участии. Когда пошли ругать все телевидение и песни Глюкозы в частности, возникла неловкость. Быков бросился на амбразуру, предложив вице-премьеру: напишите хороший песенный текст. Мол, его высокопревосходительство, наверное, и в рифму умеет.
О. Заявка на будущий министерский портфель… Почему бы нет? Чем Быков хуже, например, Швыдкого? Может быть, даже “швыдче”.
В. Сомневаюсь. Власти всегда больше по душе попса. Медведев перед чаепитием признался, что его семья читает Донцову. Президент с супругой, будучи на отдыхе в Сочи, пошел на концерт Киркорова и букет чайных роз ему подарил. В переводе на систему восемнадцатого века — пожаловал звездой. Да, Киркоров — узаконенная звезда и всех несогласных имеет право посылать в… рифму. Теперь он не меньше чем действительный статский советник. А группа литераторов, удостоенная пирожных за одним столом с вице-премьером, — максимум коллежские асессоры.
О. Может, как раз Киркоров станет министром культуры. Как Бюль-Бюль Оглы когда-то в Азербайджане. И за ним во власть потянутся Агеевы, Чупринины.
В. Не понял…
О. Не наши, не литературные. Агеева — настоящая фамилия Маши Распутиной, партнерши Киркорова. А Чупринина — это Катя Лель в девичестве.
В. А-а… Но Бюль-Бюль Оглы, на мой вкус, лучше Киркорова пел. Искренне. И Кикабидзе тоже. “Я хач-чу, чтобы песни звучали…” Этому веришь: хочет человек, чтобы песни звучали. А Киркоров те же слова произносит словно в кавычках, как цитату. Постмодернист. Ему не верю. Не хочет он, чтобы песни звучали. Желает только сам звучать и иметь большой успех при небольшом таланте.
О. Потому, наверное, так озверел он при слове “римейк”, которое бедная журналистка произнесла на пресс-конференции.
В. А Быков не римейки пишет? Его “Оправдание” построено по модели Михаила Успенского с Лазарчуком. Быков ведь очень в курсе творчества этих авторов — в их романе “Погляди в глаза чудовищ” он работал Гумилевым, сочиняя стихи от имени акмеиста.
О. Но чем это, собственно, плохо? Взял чужую тему или чужую модель и улучшил, усилил. Шекспир тоже был королем римейков. И Отелло мы считаем его героем, а не персонажем Джеральди Чинтио… Может, и Быков обойдет предшественников.
В. Обойдет? Когда и кого? В “Орфографии” повторил приемы катаевского “Алмазного венца”. Маяковского по второму разу переименовал. У Катаева тот был Командором, у Быкова стал Корабельниковым… Хлебников из Будетлянина разжалован в бесцветного Мельникова. Шаг в сторону умеренности, а не большей смелости. “Острову Крыму” там тоже послан большой привет. Аксенову вроде “Орфография” понравилась. Не почувствовал себя побежденным учителем. У быковского романа “Эвакуатор” тоже есть прецедент — цикл Кабакова с однословными названиями: “Невозвращенец”, “Сочинитель”, “Самозванец”. И везде герой-беглец… Еще десять лет назад я писал, что изготавливать новые антиутопии и альтернативные истории — безнадежное дело. Оказалось, не безнадежное, а вполне коммерческое. И римейки для потребителя предпочтительнее оригиналов. Известной песне на концерте подпевают, ей громче аплодируют, чем новой. Этот психологический закон массового сознания действует и в литературе.
О. У вас, литературоведов, двоемыслие. Когда вы говорите и пишете о покойниках, то любая перекличка, подтекст, реминисценция оценивается со знаком “плюс”. Это у вас называется тоской по мировой культуре, преемственностью, литературной памятью… У Бродского нашли целую литературную энциклопедию всех веков и народов и называют это пиром Мнемозины. А когда ныне живущий писатель пытается углубить или хотя бы обновить традиционный сюжет, то он подражатель, эпигон и чуть ли не плагиатор.
В. Что же, по-твоему, Катаев, Аксенов, Кабаков, не говоря уже о Лазарчуке-Успенском, — всего лишь навсего предшественники Быкова, которых он так удачно “в кузов пуза уложил”, переварил и выдал шутя за свое…
О. Не упрощай мою точку зрения. Черно-белый фильм со временем просто нуждается в цветном римейке, потому что нецветные смотрят только специалисты-киноведы. Сколько было биографий Пастернака! И Евгения Борисовича Пастернака, и Лазаря Флейшмана, и Наталии Ивановой. Но они все были черно-белые, антисоветские, о противостоянии гадкой власти и великого поэта. А Быков написал для “ЖЗЛ” цветную книгу. Цветную потому, что он пером владеет лучше, чем предшественники. И не максималистскую в политическом смысле. Он Пастернака к простым людям приблизил, освободил его образ от недосягаемости гения. Пастернак, увиденный глазами человека не сталинской, а путинской эпохи. Еще один ракурс. Отсюда и успех.
В. Хороший журналистский язык всегда живее академического. Читабельная книга. Но лично мне не близка там осторожно проведенная мысль о том, что Пастернак — мастер компромисса. Не чета, дескать, прямолинейным безумцам и самоубийцам Мандельштаму и Цветаевой. Мол, он приспосабливался, но какой же художник без чуточки конформизма!
О. Заносит товарища. По молодости лет. Его политические высказывания бывают противоречивы, но для литературы политика — только лишь материал. В том числе и имперская идея.
В. Ладно, оставим. Я на политике не зациклен. Но считаю любой римейк, как и пародию, состязанием с первоисточником. Если ты его не победил, не сожрал, то, значит, проиграл. Ничьих не бывает.
О. Но в беллетристике римейки еще и напоминают о первоисточниках. Возвращают к ним. Вспомни, как молодежь в конце девяностых всю мировую культуру воспринимала через призму Пелевина. Он для них был системой отсчета. Он никого не побеждал, а всех примирял. Его пародийность не агрессивная. Поэт-декадент Петр Пустота… Анекдоты о Чапаеве и Петьке гармонично сплелись с Серебряным веком. Компьютер — с дзэном. Эклектика как закон стиля.
В. А теперь, значит, на смену поколению “П” пришло поколение “Б”? Окололитературная молодежь Быкова тоже любит. И их не удивляет, например, что главного героя “Орфографии” зовут Ять. Может, не читали чеховской “Свадьбы”, где есть сатирический персонаж с таким именем. А для меня, старорежимного, это казалось недоразумением — все равно что положительного автобиографического героя назвать Загорецким или Хлестаковым…
О. Мелочи. Надо о писателе судить по главной сути его романов. А суть — шестидесятническая. Киркоров женился на Пугачевой, ее славу как бы продлил во времени и сам не в убытке остался. А Быков вступил в духовный брак с шестидесятничеством, с теми, кто “возьмемся за руки, друзья”. Они включили его в свой круг, видят в нем продолжателя, поощряют. Аксенов — за прозу, Вознесенский и Кушнер — за стихи, Аннинский — за критическую резвость… Полная гармония.
В. Откуда же, по-твоему, у стариков Державиных взялось столько щедрости? Все ведь они эгоцентрики, для всех дружба дружбой, а табачок славы — врозь. Неужели только благодаря быковской феноменальной почтительности? Которая зачастую — просто журналистская вежливость, поскольку по службе Быков часто их всех интервьюирует …
О. Шестидесятники к нему не ревнуют, потому что они все остановились в развитии. Аксенов, Ахмадулина, Битов, Вознесенский, Войнович, Евтушенко, Искандер, Кушнер… Их задача теперь — законсервировать достигнутое. А Быков — умелый консерватор.
В. Да, он абсолютный архаист. Что, по-моему, неплохо сказалось в его стихах. Первичных поэтов ведь бывает на эпоху раз-два и обчелся. Основную часть нынешнего стихового массива составляет не творчество, а вторчество. Использование чужого эстетического опыта в злободневных целях. В стихах Быкова есть и контактность, и повествовательность. И даже убедительное оправдание вторичности как таковой. Цитирую по памяти: “Потому что даже самый плохой поэт в общем и целом утверждает вечный приоритет души над телом…”
О. Ты знаешь, как я отношусь к стихам. Воспринимаю только гениальные или по крайней мере оригинальные. Не быковские… Мне естественнее судить о прозе.
В. А ее невозможно писать не с себя. Когда романист берет чужую иерархию ценностей и на этом фундаменте строит здание — оно недолго простоит.
О. Ну, и какой же, по-твоему, архитектурный просчет Быкова?
В. Перекос личного и общего. Он пошел за их шестидесятнической — не то утопией, не то ложью. Они делали вид, что для них политические вопросы — “свобода… народа…” — на первом месте, а личный успех — на втором. А было-то наоборот.
О. Что, в общем-то, естественно.
В. Но по тем временам было непрестижно. И они в этом даже себе стеснялись признаться. Засорили свои душевные бездны риторикой и потому не могут теперь двигаться в глубину. И Быков вслед за ними душит в себе жизнелюба, имитирует гражданскую скорбь.
О. Но если она его действительно посещает…
В. Именно посещает. А он возводит ее во вселенский трагизм, который не свойствен его натуре. С “Оправдания” началось. Зачем он укокошил свое альтер эго — историка Рогова? Это не полная гибель всерьез, а поза. В которой автору неудобно лежится. Берется за роль умирающего Гамлета, будучи по натуре Фальстафом.
О. Гамлет-то, как любят напоминать эксперты, “тучен и задыхается”… А Быков тучен, но не задыхается. Вольно дышит он в своей стране, и его вылет с нашей планеты в “Эвакуаторе” — игровой прием. Гипербола. Знаешь такое слово? Ведь в новом романе “ЖД” он плавно перешел от пессимизма к оптимизму. Развивается человек. И страна под него подстраивается. Было в России все плохо, а в конце все-таки получила она свой флогистон, то есть топливный ресурс… Свет в конце тоннеля.
В. Именно что флогистон. Обманка. Прямо по Жванецкому: “А вы попробуйте поменять концовку. Не грустно лег, а радостно вскочил. И не на кладбище, а в санатории”. Социалистический реализм.
О. Навешиваешь ярлык. Опять тебе писатель не угодил. “Очернение” действительности не устраивает, осветление тоже. Что-то ты не протестовал, когда в “Женском романе” я тебя вывела высоким, стройным и плечистым. Проще всего говорить, что современная литература умерла, да восхищаться Набоковым и Мандельштамом. Или романом, который ты сам написал. С литературоведами такое случается. У всех филологов двойная бухгалтерия в отношении к прошлому и настоящему, к чужому и своему.
В. Ну, уничтожим всех литературоведов и критиков, этих чертовых сальери. Останутся, что ли, одни моцарты, креативные личности? И пусть поэты пишут о поэтах, прозаики — о прозаиках? Михаил Успенский в “Московских новостях” защитил роман Быкова “ЖД” от завистливых зоилов. Да на таком риторическом градусе… Мол, наше общество до того оскотинилось, что не смогло оценить Явление с большой буквы. У Быкова, дескать, настоящий язык “коренного населения” — лесковский, платоновский… И хоть бы одну фразу привел для примера, хоть бы одно словосочетание. Истерика Успенского напомнила мне, как клевреты Бондарева в начале восьмидесятых годов защищали его от либеральных критиков (всяких там “варягов” и “хазар”, далеких от “коренного населения”). Николай Доризо сказал тогда: “Не потому Юрий Бондарев великий писатель, что он мой друг, а потому он мой друг, что великий писатель”. Красиво, аристократично! А что Успенский? “Быков, ты хоть понял, чо написал-то?” Плебейская речь. А мы с тобой еще о какой-то там эстетической совести наивно рассуждали…
О. Опять тебя в сторону заносит… Главную мысль не держишь. То туда, то сюда. Если мы хотим Быкова честно оценить, нужен прямой взгляд. Человек делает то, что может. Он же не стремится писать хуже, чем дано природой.
В. Может быть, он просто не может сконцентрироваться, спрессовать слова и мысли. Слишком много пишет и длинно…
О. Опять не то. Ругать многописание — значит завидовать. Неиссякаемая энергия — это же хорошо. Кругом все такие дохлые. Ну и что, что много! Да мы, профессионалы, найдем жемчужное зерно в куче любой величины. Если оно там есть. И вот жизнь бросила на литературное поле новое зернышко. Героя, который нацелен на личный успех. Сорокалетний или под сорок. Абрамович ли это, Быков, Гришковец, Киркоров, да кто угодно. Два века русская проза выпалывала такие ростки, едва они высовывались. Ты умен? Талантлив? Ступай в пораженцы. Будто не было в жизни благородных честолюбцев, приносивших общественную пользу. Андрею Болконскому Толстой не позволил ни статскую, ни военную карьеру сделать. Лучше пусть умрет. В советское время героический пессимизм оставался единственным достойным вариантом. Апофеоз — Юрий Живаго. Но сам тип героя износился, обтрепался. Отказаться от него — литературная смелость.
В. Э-э, подмена… Ты начинаешь оправдывать свою стратегию. Ту модель героя, которую представляет журналист Митя в твоем романе “Три товарища, Агаша, старик”. Жадный до жизни, агрессивно осваивающий новые пространства, новых людей. (Снова надевает очки и цитирует.) “И все это делал открыто, нахально так свою невоспитанность выставлял. Гедонист! Приятно посмотреть”. А прототип почему-то в восторг не пришел.
О. Да, показала симпатичного честолюбца, а он взглянул в зеркало, испугался и обиделся на автора.
В. Ранимым оказался Быков — прямо как Киркоров.
О. А может, изменился, пока я писала. У меня и раньше так случалось. Натурщики из добряков превращались в злюк. Тот же Виктюк… Одно утешение — смогла их для себя сохранить живыми и неразложившимися.
В. У Киркорова и Быкова все-таки разные судьбы. Первый, думаю, останется в истории как “товарищ Пугачев”, супруг исторического лица. Может быть, именно Быков и напишет для “ЖЗЛ” книгу “Пугачева”. Теперь там есть “подсерия” о ныне здравствующих героях. Естественно, будут упомянуты все мужья…
О. А насчет Быкова бабушка все-таки надвое сказала. У него есть возможность написать первичное. Новое, не имеющее литературных прецедентов. Катаев в гораздо более пожилом возрасте ушел от конъюнктуры в собственный внутренний мир со всеми бурлящими там высокими и низкими чувствами. И благодаря этому жив. Почему бы и Быкову не шагнуть от вторчества к творчеству?..
В. Если же не шагнет — останется колоритным персонажем.