Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2007
2005: Монетизация и национализация
Начало 2005 года всерьез озадачило Кремль. На улицы вышли бабушки. Те самые бабушки, что любили Владимира Путина как родного. Те самые бабушки, которые были основой стабильности режима, поскольку с полоборота заводились от машины по промыванию мозгов. Наконец, те самые бабушки, чьи тощие кошельки, собственно говоря, только при путинском режиме и стали чуть-чуть пополняться благодаря постоянному повышению пенсий. И вот теперь они вдруг принялись размахивать кулаками, перекрывать магистрали, требовать президента к ответу. А все потому, что им не понравилось, как государство превратило их традиционные льготы в твердую монету.
* * *
Монетизация льгот, о необходимости которой столь долго говорили либералы, подкралась к народу незаметно. Столь же незаметно, как подкрадывается посевная к колхознику, банкротство — к крепкому советскому хозяйственнику или моджахед — к матерому генералу, прошедшему пять учений, две академии и одну войну, безвылазно просиженную им в штабе. Как всегда, к испытаниям мы оказались не готовы, а потому, увидев, что монетизация дала слишком мало монет, решились на категорический протест.
Собственно говоря, этот протест не был чем-то особенно удивительным. Поскольку государство в эпоху Путина предпочло активно финансировать оборонную и правоохранительную деятельность, на социальные нужды денег осталось не так уж много. Монетизация, либеральная суть которой состоит лишь в том, чтобы обменять стоимость льгот на равноценное количество реальных денег, при путинском режиме превратилась в попытку по-мелкому кинуть льготников, то там десятку недоплатив, то здесь сотню зажав.
Считалось, наверное, что в области пиара у Кремля все схвачено. Но выходит — не все. Впрочем, удивительно не то, что народ возмутился из-за “кидалова”. Удивляет другое. Почему монетизационные бунты оказались столь неожиданными? Почему потом пришлось срочно искать дополнительное бюджетное финансирование, сокращая размер стабилизационного фонда и провоцируя ускорение инфляции?
Как это ни покажется странным, но при всей масштабности реформы она даже не была специально подготовлена. Монетизация стала следствием того, что одного крупного федерального чиновника, возглавляющего структуру с контрольными функциями, регулярно огорчал “волюнтаризм” Минфина. Ведь бюджет каждый год приостанавливал некоторые статьи закона, в соответствии с которым ведомству этого чиновника полагалось получать большие деньги. И неудивительно, что приостанавливал. В стране просто нет средств для того, чтобы покрыть все расходы, предусмотренные нашим щедрым законодательством.
Но зато есть Конституционный суд. И когда им был принят соответствующий запрос, выяснилось, что действие федеральных законов не должно приостанавливаться по бюджетным соображениям. Правительству пришлось выбирать: либо обрушить всю финансовую систему страны, либо откорректировать законодательство так, чтобы оно стало реалистичным. И поскольку самыми нереалистичными были социальные льготы, решили провести монетизацию. Иначе говоря, ее провели как бы между прочим, толком не спланировав ничего заранее. Егор Гайдар — директор Института экономики переходного периода (возможно, лучшего экономического исследовательского центра страны) — отмечал, что монетизация была первой за многие годы финансовой реформой, по поводу которой с Институтом даже не посоветовались.
Да и момент для реформирования подвернулся неудачный. Властям было некогда думать: решали, как правильно разрезать самый лакомый кусочек ЮКОСа — компанию “Юганскнефтегаз” (ЮНГ).
Как держать нож, РАЗРЕЗАЯ имуществО
Вопрос о разделе оказался более сложным, чем представлялось поначалу. В 2003—2004 гг. изъятие ЮКОСа выглядело скорее приложением к операции по устранению Ходорковского. Из-под олигарха, якобы обладавшего опасными политическими амбициями, нужно было выбить финансовую базу, а потому не только он сам должен был перебраться из личного особняка в “Матросскую тишину”, но и его компания должна была сменить собственника. Если бы логика властей основывалась только на рассуждениях такого рода, то ЮКОС (целиком или по частям) продали бы на аукционе кому-нибудь из крупных частных предпринимателей, способных по крайней мере не загубить созданный Ходорковским бизнес.
Однако по ходу появления информации о том, что покупателем “назначен” крупнейший государственный концерн “Газпром”, возникало все больше сомнений, действительно ли в Кремле просто борются с Ходорковским. Ведь вопрос, как пристроить “бесхозное имущество”, оказался для них чуть ли не более важным, чем вопрос, как пристроить его бывшего владельца. И когда в конце декабря 2004 г. сварганенная на скорую руку шарашка “Байкалфинанс- групп” слопала ЮНГ, стала очевидной необходимость пересмотра всех наших вчерашних представлений об этом деле.
А дальше события стали быстро превращаться из трагедии в фарс. Выяснилось, что шарашка представляет интересы крупной государственной компании “Роснефть”, председателем совета директоров которой является всесильный Игорь Сечин — правая рука самого Владимира Путина. Получалось, что Сечин вы- хватил кусок буквально из-под носа у “Газпрома”, а точнее, у тех, кто этот самый “Газпром” возглавляет, — в том числе у председателя совета директоров Дмитрия Медведева, одновременно являвшегося руководителем президентской администрации, и у председателя правления Алексея Миллера, работавшего в тесном контакте с Путиным еще с самого начала 1990-х.
Понятно, что столь влиятельные люди, как Медведев и Миллер, просто так сдаться не могли. Завязалась ожесточенная схватка. Пик этой схватки пришелся как раз на первую половину 2005 г. и совершенно заслонил в глазах высокого начальства все проблемы, связанные с монетизацией.
Скушать ЮНГ “Газпром” уже не мог, поскольку первый раунд поединка так или иначе состоялся в 2004 г. и был проигран. Но теперь возникла другая идея. Можно было скушать саму “Роснефть” вместе с проглоченным ею кусочком ЮКОСа.
На первый взгляд, позиция “Газпрома” во втором раунде представлялась абсолютно выигрышной. Ведь согласно номенклатурным правилам нельзя возвышать только одну сторону. Все силы и группировки, работающие в системе, должны соответствующим образом поощряться, чтобы система функционировала нормально. Кроме того, под поглощение “Газпромом” “Роснефти” можно было подвести и “теоретическую” базу: если уж усиливать государственную собственность, то надо усиливать по-настоящему, создавая этакого супермонстра — компанию, доминирующую на мировом уровне, а не только среди отечественных производителей.
Как ни парадоксально, поглощение “Роснефти” выглядело сравнительно пристойно даже с либеральной точки зрения. Дело в том, что “Газпрому” требовалось провести либерализацию рынка своих акций, с тем чтобы любой иностранный инвестор мог вложить свои деньги в этот концерн. Но либерализация, согласно планам Кремля, не должна была привести к утрате государственного контроля. А не утратить его можно только одним способом — получив контрольный пакет. Отдавая “Роснефть”, правительство тем самым вкладывало в “Газпром” как раз такие активы, которые в совокупности с уже имеющимися акциями этот пакет и образовывали. Получалось, что при реализации подобного сценария и волки оказывались сыты, и овцы целы.
Однако Медведев с Миллером вновь проиграли. Видимо, Сечин лучше усвоил, как держать нож, чтобы собственность делилась исключительно в его пользу.
Создалось впечатление, что в плане интриги Медведев явно не дотягивал до своего предшественника Александра Волошина. На протяжении всего периода своего возвышения новый глава администрации не столько прикрывал шефа, сколько сам прятался за широкой президентской спиной. Как только Путин стал главой государства, малоизвестный питерский юрист превратился в зама Волошина. А когда тот в связи с делом Ходорковского отошел на обочину политического процесса, Медведев поднялся на самый верх, так и не будучи подвергнут испытанию серьезной межклановой борьбой.
Возможно, Путин продвигал Медведева, чтобы немного закамуфлировать политическую роль наиболее жесткой и агрессивной группировки из своего окружения. Возможно даже, что президент хотел несколько выровнять силы “бульдогов”, дерущихся под кремлевским ковром. Но как боец Медведев оказался не слишком силен, и это определило развитие событий.
Впрочем, нельзя полностью исключить и того, что Медведев сосредоточился не столько на деловых операциях, осуществляемых под прикрытием Кремля, сколько на своем политическом продвижении: ведь Путин в конечном счете сделал его кандидатом в преемники. Если данное предположение верно, нежелание размениваться на “мелочевку” становится вполне понятным.
Каковы реальные силы Медведева, мы, очевидно, узнаем лишь в ходе кампании-2008. Что же касается председателя правления “Газпрома” Алексея Миллера, он формировался как чистый экономист, преимущественно специалист по внешним связям. Интеллигентный и долгое время незаметный петербуржец, значительно более грамотный в области современного менеджмента, чем старички-газовички, управлявшие концерном при Реме Вяхиреве, Миллер все же вряд ли был готов к принятию по-настоящему ответственных стратегических решений. В отличие от главы РАО “ЕЭС России” Анатолия Чубайса, он так и не попытался кардинально реформировать свое хозяйство, хотя относительный порядок навести сумел.
Словом, в тот момент Медведев с Миллером оставались в эскадрилье Путина ведомыми, тогда как Сечин явно выбился в ведущие. После длительного периода пререканий, происходивших на глазах удивленной общественности, “Роснефть” осталась с ЮНГ, а “Газпром” получил “отступное” в виде крупного пакета акций принадлежащей Роману Абрамовичу “Сибнефти”.
“Стрижка овец” по-государственному
Есть ли какая-то логика в той стратегии массированного огосударствления экономики, которая наметилась в 2004—2005 гг.? Или это не более чем инициатива отдельных высокопоставленных лиц, предпочитающих “резать” собственность именно таким (а не каким-либо иным) образом?
Официальная позиция, по всей видимости, разделяемая большинством населения, состоит в том, что “сильное государство” представляет собой противовес олигархическому капитализму, а потому рост влияния правительства означает рост справедливости и, возможно, даже рост экономической эффективности.
У такой точки зрения есть много уязвимых мест. Неэффективность государственной собственности для страны с высоким уровнем коррупции давно является общим местом в трудах экономистов и социологов, что, кстати, наверняка известно неплохо образованным лидерам путинской России. А главное — сила государства ни в коей мере не определяется тем, что оно берет предприятия под свой контроль. Олигархия, вошедшая в альянс с бюрократией, может неплохо контролировать как частную, так и государственную собственность, что делает бюрократический капитализм в определенном смысле столь же олигархическим.
Позиция, формально противоположная официальной, сводится к тому, что всему виной гэбистская психология путинцев. “Секьюритизация” мышления полковников и генералов сделала их невосприимчивыми даже к очевидным аргументам экономической науки. Эти люди искренне верят в то, что государству нужно захапать как можно больше земель, людей, предприятий, авианосцев. Мол, чем больше — тем крепче. На самом деле своей некомпетентностью они лишь ослабляют страну, а значит, обманывают народ. Но, увы, верховные властители неспособны осознать этот печальный факт.
Думается, те, кто так считает, сильно переоценивают идеологическую составляющую. На самом деле жизнь до сих пор всегда подтверждала прагматизм путинцев. По крайней мере, в том, что касается их личных интересов.
Кстати, хотя эта позиция и является антипутинской, по сути она смыкается с предыдущей, поскольку во главу угла ставится идейный фактор. Мол, не личные мотивы правят Россией, а государственные. Не карманы набивают чиновники, а бюджет пополнить стремятся.
Действительно противоположным является мнение, согласно которому в результате определенных политических комбинаций до власти дорвались мошенники. Они не имеют никаких высоких идей, а откровенно разворовывают страну, надеясь в свое время сбежать с награбленным за рубеж.
События 2003—2005 гг., казалось бы, полностью подтвердили данную версию. Гораздо логичнее заподозрить людей, руководящих страной, в корысти, а не в приверженности тем или иным принципам. Однако есть важный момент, не укладывающийся в подобную схему. Присваивать чужое имущество, сначала отдавая его государству, а затем приватизируя финансовые потоки, — все равно что чесать правой рукой левое ухо. Не проще ли сразу положить украденное в собственный карман? Если путинцы действительно прагматики, они должны были бы поступать именно так.
Однако имеется и еще один нюанс, существенный для объяснения феномена 2005 г. Чтобы понять его, нужно обратиться не столько к истокам гэбистской психологии, сколько к той практике, которая занимала силовиков в 1990-е гг.
Не секрет, что развитие бизнеса в современной России сопровождалось быстрым ростом организованной преступности. При этом нельзя сказать, что бандиты представляли собой не более чем паразитический нарост на теле рыночной экономики. Они выполняли важную функцию поддержания определенного порядка в той сфере, с управлением которой не справлялось слабое государство.
Начинающие предприниматели часто становились легкой добычей для всякого рода преступников, полагавших, что грех не поживиться за счет тех, у кого водятся денежки. В правовом государстве деловое сообщество (равно как и остальные граждане) защищено полицией. Но наши правоохранительные органы не умели, не желали, да и в принципе не могли обеспечить спокойное развитие бизнеса за ту зарплату и с тем техническим оснащением, которыми они располагали в 1990-х. Если бы общество не выработало определенных механизмов независимой от государства самоорганизации, рыночная экономика вообще не смогла бы функционировать.
Впрочем, рынок всегда способен к саморегулированию и вырабатывает защитные механизмы в любой ситуации, даже если они шокируют наше сознание. В данном случае рынок сработал так, что сами бандиты стали защищать предпринимателей от других бандитов, рассудив, насколько стабильная “стрижка овец” доходнее примитивного грабежа, после которого остается лишь выжженная земля.
Таким образом, “барыги” были распределены по сферам влияния авторитетов. Желающие наехать на честного работягу со стороны тут же получали отпор. В случае возникновения каких бы то ни было конфликтов преступное сообщество разбиралось “по понятиям” и выносило “чисто конкретное” решение: взыскать долги, вернуть имущество, оградить от наезда. И хотя каждый бизнесмен, конечно, не был доволен тем, что его “стригут”, в целом деловые люди понимали, насколько важна бандитская работа. Многие плевались, ругались, но в экстренных случаях предпочитали обращаться не к государству, а к бандитам.
Однако самым сильным “бандитом” в сложившейся системе отношений все же оставалось государство. Точнее, не государство в целом, а силовики, потихоньку его приватизирующие. Включившиеся в систему “стрижки овец” менты, а тем более гэбисты обладали несомненными преимуществами перед рядовыми рэкетирами. И если силовики работали не за зарплату, а “на коммерче- ских условиях”, они могли творить чудеса.
Во-первых, огромная корпорация ФСБ была по определению сильнее даже самых крупных организованных преступных группировок. Во-вторых, используя государственное оружие и технические средства в личных целях, силовики получали рыночные преимущества, недоступные обычным преступникам, вынужденным работать исключительно на “самоокупаемости”. В-третьих, ФСБ могла почти всегда прикрыться законом, тогда как даже самые крупные авторитеты для правоохранительных органов были неавторитетны.
Всероссийская крыша
Словом, пока мы на протяжении целого десятилетия сетовали на беспредел и вопрошали: “Куда смотрит милиция?!” — милиция вместе с госбезопасностью смотрела туда, куда и все, — где деньги лежат. Причем в этом плане работа была поставлена сравнительно эффективно. По оценке ведущего исследователя сферы силового предпринимательства петербургского социолога Вадима Волкова, чисто криминальные крыши были постепенно вытеснены неофициальной милицейской охраной, и силовики стали получать наибольшую часть доходов из коммерческих источников.
А дальше наступила новая эпоха, и эти самые силовики пришли к власти. И пришли к ней с двумя принципиальными установками: во-первых, что за счет бюджета не проживешь (то есть бизнес всему голова), а во-вторых, что государственное “предпринимательство” имеет существенные конкурентные преимущества. Кстати, политолог Владимир Гельман отметил, что программные выступления Путина, включая, например, президентское послание Федеральному собранию России в 2000 г., “содержали ключевое слово └государство”, употреблявшееся едва ли не в том же смысле, что слово └рынок” в выступлениях либеральных экономистов начала 1990-х годов”.
Перенеся свой опыт крышевания ларечников на нефтяную и газовую промышленность, на черную и цветную металлургию, на судостроение и ВПК, силовики решили, что они, как крепкие хозяйственники новой эпохи, знают, в чем сермяжная правда, лучше всяких там гайдарочубайсов, грефов и прочих теоретиков, никогда не получивших ни с одного “барыги” даже жалкого миллиона долларов.
Поди убеди такого хозяйственника в том, что нефтяная империя будет эффективнее работать в руках создавшего ее частного собственника, а не в руках государственного чиновника! Ведь силовик твердо знает, что за авторите… пардон, за собственником стоит лишь десяток-другой стволов, тогда как государство может явиться на стрелку хоть со сверхзвуковым истребителем.
Таким образом, идеология сильного государства в экономике вылезла у законодателей мод путинской России отнюдь не из учебников коммунистиче- ских времен и не из гэбистского менталитета как такового, а из самой что ни на есть практической деятельности. Правда, такой деятельности, которая обычно не удваивает ВВП. Но тут уж ничего не поделаешь. Диалектику ребята учили не по Гегелю, и это в общем-то не их вина.
Роль чиновника в путинской экономике оказалась гораздо большей, чем, наверное, виделось либералам, в начале 2000-х гг. пытавшимся обозначить другой курс. События 2005 г. не стали чем-то экстраординарным, но они перевели на самый высокий уровень тот комплекс отношений, что складывался еще тогда, когда на перспективы российских реформ было принято смотреть более оптимистично.
Российское чиновничество, которое, по замыслу государственников, должно было исправлять огрехи рынка, сосредоточило свои усилия на том, чтобы лично встать на пути рыночных процессов, пропуская их сквозь собственный карман. Это определило характер российского капитализма даже в большей степени, чем чрезмерная самоуверенность отдельных олигархов.
Государственный капитализм нужен прежде всего для получения так называемых “откатов”. “Откаты” эти многолики и вездесущи, благодаря им делаются миллиардные состояния. Нет таких денег, проходящих через государственные структуры, с которых нельзя было бы взять “откат”.
Например, некая крупная государственная компания реализует свою продукцию через посредников по заниженным ценам. Посредники же продают товар по ценам рыночным, а разницу берут себе. Тот, кто будет назначен посредником, моментально озолотится. А поскольку выбор зависит от руководства компании, менеджер, принимающий решение, будет получать “откат”, то есть часть той суммы, которую присваивают посредники.
В частной корпорации акционеры заинтересованы в том, чтобы предотвратить подобное расхищение, а потому они либо скинут “откатного” управляющего, либо начнут скидывать свои акции, что рано или поздно тоже приведет к смене руководства. Но если контрольный пакет принадлежит государству, действия одного чиновника оценивает другой чиновник. И тот, другой, естественно, тоже на “откате”.
А вот еще один пример. Государство тратит деньги на ведение боевых действий или на восстановление Чечни. Закупить оборудование или стройматериалы можно у одной фирмы, а можно у другой. У какой закупят? Правильно, у той, которая даст “откат”.
Кстати, иногда можно вообще реально ничего не закупать, а только сделать вид, что за отпущенные деньги были получены какие-то товары. Один хороший теракт — и взлетели на воздух обломки мифического объекта, якобы построенного за государственный счет. Правда, при таком варианте часть “отката” уйдет к боевикам, скрывшим следы хищения, но выгода значительно превышает все накладные расходы.
“Откат” существует не только в исполнительной власти, но и у народных избранников, представляющих власть законодательную. Скажем, пролоббировали депутаты закон о запрете рекламы водки на телевидении. Реализация водки упала, народ перешел на пиво. Доходы пивоваров поднялись — “откат” законодателям. После чего они же пролоббировали нормативный акт, согласно которому пиво нельзя рекламировать до 22 часов. Доходы пивоваров упали, часть потребителей вернулась к водке. Ликеро-водочные магнаты “откатили” часть выручки парламентариям. Дальше начались совместные наезды на виноделов. Вдруг ни с того ни с сего обнаружилось, что молдавские и грузинские вина вредны российскому здоровью. Разумеется, после их исчезновения реализация других алкогольных напитков резко возросла.
Связана ли главная коммерческая операция 2005 г. с “откатной экономикой”? Твердыми доказательствами мы не располагаем, но некоторые авторы такую связь проводить пытались. В частности, аналитик В. Прибыловский отмечал роль Геннадия Тимченко и Юрия Ковальчука.
По этому поводу он писал: “С начала 2004 года с легкой руки И. Рыбкина Г. Тимченко слывет одним из держателей (наряду с Ю. Ковальчуком) швейцарской └черной кассы” Кремля. Через фирмы, ассоциированные с Г. Тимченко — А. Катковым, до недавнего времени шла на Запад бoльшая часть продукции └Сургутнефтегаза” — причем, как пишет журнал └Русский Форбс”, “└Сургутнефтегаз” проявил по отношению к питерской компании (└Кинэкс-инвест”) необычайную щедрость. └Кинэксу” нефть доставалась по удивительно низким ценам. └Сургут” за четыре года, начиная с 1999-го, потерял $1 млрд. прибыли”. Основываясь на этом, И. Рыбкин прямо утверждал, что Г. Тимченко реально владеет нефтеперегонным заводом в Кириши, по документам принадлежащим └Сургутнефтегазу”, и фактически контролирует саму компанию └Сургутнефтегаз”. Не исключено, что именно Тимченко и его компаньоны стояли за спиной фирм, которые фигурируют в непроясненной истории продажи с аукциона └Юганскнефтегаза”… Во всяком случае, начальник управления организационных структур ОАО └Сургутнефтегаз” Игорь Минибаев, купивший на аукционе └Юганскнефтегаз” по поручению ООО └Байкалфинансгрупп”, — деловой партнер А. Каткова и Г. Тимченко”.
* * *
Путинская Россия запомнится нам поворотом от приватизации к национализации, усиливающей государственные структуры. Запомнится она и бесконечным “восстановлением конституционного порядка” в Чечне. А уж о монополизации парламента медвежьим сообществом, способной провести практически любой закон, и говорить не приходится.
Капиталы деятелей “откатного управления”, выдвинувшихся за последние годы, сегодня, скорее всего, уже сопоставимы с олигархическими состояниями, сколоченными в 1990-х. По масштабам коррупции Россия упорно держится в числе мировых лидеров.
Грустно сознавать все это через два десятилетия после начала Перестройки. Но, вероятно, мы прошли едва ли половину того пути, которым Моисей сорок лет водил народ по пустыне. Мы научились жить по-новому, но не научились сделать так, чтобы от этой жизни не было тошно. Значит, впереди еще долгие годы…
2006: путин на распутье
В 2006 г. все политические прогнозы сосредоточились на вопросе о том, уйдет ли Владимир Путин, а если уйдет, то кто и каким образом его сменит. Еще в конце 2005-го на высокие государственные посты были назначены Дмитрий Медведев (первым вице-премьером) и Сергей Иванов (вице-премьером и одновременно министром обороны). Летом 2006-го обоих начали интенсивно “раскручивать”. Рейтинги поднялись как на дрожжах…
* * *
Наиболее вероятным сценарием развития событий, по мнению подавляющего большинства экспертов, становится передача власти по принципу, заложенному в 1999—2000 гг., когда Бориса Ельцина сменил подобранный им же самим (или, возможно, его окружением) Владимир Путин.
За исключением лондонского эмигранта Бориса Березовского, никто у нас не ждет падения режима или даже его серьезного кризиса в ближайшие два года. Ничего подобного “оранжевой революции” за это время наверняка не случится. Имеющихся в Кремле ресурсов пока еще хватает, чтобы ублажать народ.
Появление серьезной оппозиционной силы парламентского типа, способной повлиять на механизм преемничества, также невозможно. Все, кто мог бы претендовать на подобную роль, быстро устраняются с политической арены, а потому скорее уж мы рано или поздно столкнемся с уличными беспорядками, а не с мирной трансформацией. Но “рано или поздно” — это все же не раньше 2007—2008 гг.
Таким образом, получается, что, как и в 1999 г., для понимания реального хода событий стоит сосредоточиться не на действиях оппозиции, а на разборках, происходящих на самом верху.
Поточное производство
Вариант “преемник” выглядит наиболее естественным, поскольку один раз его уже реализовывали. Из истории 1999—2000 гг. люди, стремящиеся сохранить свою власть, знают, что риска поражения нет, что все пройдет по плану, что никто из посторонних в 2008-м победить не сможет. Имеются уже отработанные методы раскрутки того кандидата, которому Путин решится передать бразды правления.
В распоряжение преемника отдадут все ведущие СМИ страны. Незадолго до выборов он получит пост премьер-министра и таким образом будет обеспечен ежедневными информационными поводами для мелькания на телеэкранах. Случайно оставшиеся неприкрытыми реформы к тому времени надолго остановят (чтобы как-нибудь ненароком не вызвать недовольства граждан), а благосостояние ненадолго повысят, благо имеется залежавшийся без дела стабилизационный фонд.
Народ почувствует, что много лет уже ждал именно такого лидера, хотя не знал, где же его найти. А если данного комплекса мер все-таки окажется недостаточно, то где-нибудь на южных границах на нас внезапно нападут хазары, намеренные создать свой всемирный каганат. Преемник возглавит отпор, отмстит неразумным хазарам и на волне всеобщего патриотизма въедет в Кремль.
Happy end? Кому “end”, а кому — только “start”. Тут-то и возникнут настоящие проблемы. И этого не могут не понимать разработчики операции по передаче руля в свежие руки. Твердая уверенность правителей в успехе варианта “преемник” сопровождается столь же твердой уверенностью в том, что новый глава государства начнет по-новому делить власть.
Кого-то из нынешних соратников Путина постигнет судьба Березовского, кого-то, возможно, будет ждать участь Ходорковского. Счастливцы тихо уйдут в сторону, как Касьянов или Волошин. Однако самые заметные фигуры путинской эпохи в число счастливцев не попадут, поскольку их “назначат” новыми олигархами со всеми вытекающими отсюда басманными последствиями.
Вариант “преемник” мог бы пройти гладко, если бы новая правящая группировка на сто процентов совпадала с предыдущей. Однако это практически исключено, даже если президентом станет самый близкий друг Путина. Ведь у каждого имеются свои “клиенты”, свои чада и домочадцы. Или даже свои собственные идеи.
Как кормушки, так и идеи на всех не делятся. Уже сейчас очевидно, что грызня в Кремле идет зверская и каждый “самый близкий друг” спит и видит, как бы всех остальных “самых близких друзей” отправить куда подальше.
Если преемник будет из умеренных, то ребятам, получившим наследство ЮКОСа, придется драпать в Лондон прямо по нефтепроводу, поскольку вокзалы и аэропорты моментально перекроют. Если же победят сами “наследники”, то на растерзание народу отдадут преступных либералов-монетизаторов из правительства. Наконец, если каким-то чудом у власти окажутся либералы, то кормушки силовиков сильно оскудеют. А если страх за кормушки мобилизует силовиков на решительные действия против “слабовиков”, то, глядишь, события в духе “оранжевой революции” станут более вероятными, поскольку след от фуражки на лбу еще не заменяет извилин.
В путинском окружении сейчас наблюдается примерное равновесие сил. Кто-то больше преуспел на одном направлении, кто-то — на другом. “Стабильность” с каждым днем все больше стабилизируется. Ее гарантом, как известно, является президент. Если бы он покровительствовал лишь одной из окружающих его группировок, то другие давно уже были бы сжиты со свету. Так кто же в подобной ситуации допустит, чтобы Путин ушел, оставив власть тому милому кремлевскому соседу, который уже составил список агнцев, отправляемых на заклание?
Таким образом, вариант “преемник”, имеющий для Кремля некоторые очевидные преимущества, все-таки не может полностью устраивать правящую группировку, так как на самом деле она не является единственной.
Не исключено, что для сохранения равновесия этот вариант еще попробуют заменить на какой-нибудь другой. Например, постараются уговорить Путина остаться на третий срок, чтобы не разрушать корпоративную идиллию. Если же одна из придворных коалиций монополизирует власть и влияние на президента, то именно она выдвинет реального преемника, сводя на нет все усилия конкурентов, надеющихся сделать кандидата сравнительно нейтральной фигурой. Правда, такой расклад потребует сосредоточения очень большого объема финансовых и информационных средств в руках сравнительно узкого круга лиц.
В принципе тенденция концентрации предвыборных ресурсов наметилась в российской политике уже давно. Если в 1991 г. победу Бориса Ельцина обеспечило широкое объединение демократических сил, а в 1996 г. успех Кремля был достигнут благодаря помощи наиболее влиятельных представителей делового сообщества, то в 2000 г. “погоду сделала” одна лишь Семья. Правда, на тот момент Семья поддерживала в меру уважительные отношения с другими олигархическими кланами, — никто из олигархов еще не догадывался, что вскоре их всех подвергнут мучительному “равноудалению”.
В 2008 г. различные слои элиты лояльности к официальному наследнику Путина проявлять не будут. А потому все недовольные обитатели Кремля в принципе смогут рассчитывать на симпатии “равноудаленных” страдальцев. В подобной ситуации только очень серьезная концентрация сил при максимально жестком подавлении всяческого сопротивления обеспечит реализацию варианта “преемник”.
Как дать президенту срок?
Но вернемся к варианту третьего срока. В соответствии с Российской конституцией одно и то же лицо не может занимать пост президента более двух сроков подряд. Таким образом, если Путин все же решится пойти на третий срок, его планы вступят в противоречие с основным законом страны. Впрочем, для того чтобы удовлетворить спрос населения на любимого Владимира Владимировича, устраивать государственный переворот совсем не обязательно.
Парламент сегодня полностью контролируется. Если вариант “третий срок” окажется принят всеми кремлевскими группировками в качестве стратегии, подлежащей обязательному исполнению, депутаты постараются тут же предоставить Путину соответствующие возможности.
Тем не менее следует заметить, что в Конституции оговаривается особый регламент пересмотра ее статей. Если действительно выполнять все его требования, осуществить пересмотр довольно сложно. Необходимо, чтобы инициативу поддержали три четверти членов Совета Федерации и две трети депутатов Государственной думы. Кроме того, поправки должны быть одобрены органами законодательной власти двух третей субъектов Российской Федерации.
Можно допустить, что в некоторых регионах оппозиция попробует торпедировать принятие угодного Кремлю решения. Осуществлять контроль над восемью с лишним десятками законодательных собраний все-таки труднее, чем над парламентариями, пребывающими в Москве и находящимися под постоянным присмотром.
Но, как известно, если проблему не могут решить деньги, ее решают большие деньги. То же самое касается и насилия. Если мягкие уговоры не помогут, ничто не мешает надавить на строптивых провинциалов посильней. Если же вдруг в какой-либо области не поможет и это, то там, скорее всего, вдруг обнаружатся террористы, намеревающиеся взорвать вокзал или захватить школу. И тогда уж никакой депутат не решится ставить преграды на пути “укрепления вертикали власти” — свои же избиратели в порошок сотрут.
Короче говоря, провести третий срок через депутатский корпус у нас не проблема. Более того, даже по сути все это не является таким уж серьезным нарушением правил честной политической игры. Ограничение количества сроков пребывания президента у власти формально считается одной из распространенных демократических норм, но представляет собой как раз тот случай, когда вполне допустимы исключения.
Франклин Делано Рузвельт выигрывал выборы четыре раза. Он скончался на своем посту, так и не покинув Белого дома. Почему мы не вправе избрать президента на третий срок в условиях войны с терроризмом, если уж сами американцы, государственное устройство которых принято считать образцом современной демократии, в условиях Второй мировой избирали одного и того же президента и в третий и в четвертый раз?
Во Франции президенты запросто сидят в Елисейском дворце по четырнадцать лет, тогда как мы для своего пока что просим в общей сложности лишь двенадцать. В конце концов, длительность одного президентского срока — семь лет у французов и четыре года у нас — не что иное, как историческая случайность.
А если подойти к вопросу совсем неформально, то можно напомнить, что на Западе крупные политические лидеры сплошь и рядом занимают главный политический пост более восьми лет. Канцлер ФРГ Конрад Аденауэр правил с 1949-го по 1963 г. Маргарет Тэтчер в Великобритании сидела на посту премьера одиннадцать лет, да и нынешний лидер Тони Блэр давно уже “мотает” третий срок. Конечно, парламентская республика принципиально отличается от президентской, но для рядового избирателя это отличие не так уж существенно.
Словом, вряд ли даже самый изощренный политолог сумеет убедить российскую общественность в том, что Путин в Кремле после 2008 г. — это недемократично. Однако проблема с третьим сроком выползает совсем с другой стороны. Сегодня на Западе отношение к путинскому режиму уже не остается доброжелательным или хотя бы нейтральным. И в Европе, и в США этот режим мало кому нравится. Путин долгое время воспринимался разными людьми по-разному, но за последние несколько лет наделал столько ошибок, что теперь ему трудно рассчитывать даже на самые умеренные симпатии. Накопилась критическая масса действий, которые слишком уж сильно расходятся с правилами хорошего тона, принятыми в цивилизованном обществе.
Наш обыватель думает, будто дело ЮКОСа — это торжество фискальной справедливости, но лучше информированный западный гражданин полагает, что налицо откровенное воровство, при котором миллиарды долларов перекочевали из кошелька Михаила Ходорковского в карманы олигархии последнего призыва. Наш обыватель думает, будто “укрепление вертикали власти” и чеченская бойня — это война с терроризмом, но европеец знает, что Кремль лишь манипулирует наивностью россиян. Наш обыватель считает, что вся пресса продажна, а потому никому не нужна, тогда как человек из свободного мира убежден, что без свободы слова никакого процветания не получится: камарилья все богатства разворует.
Таким образом, международный политический резонанс на реализацию варианта “третий срок” будет несопоставим даже с теми обвинениями, которые высказываются в адрес Кремля уже сейчас. Эта “капля” скорее всего переполнит “чашу терпения”. Путин третьего срока будет окончательно занесен в список типичных диктаторов со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вопрос, правда, состоит в том, насколько болезненны эти последствия. Предположение некоторых экспертов, согласно которому с 2008 г. российского президента будут держать за “большого Лукашенку”, вряд ли справедливо. Как бы ни был противен Западу очередной хозяин Кремля — будь то Сталин, Брежнев или Путин, с ним никогда не обращались как с каким-нибудь мелким тираном из банановой республики.
Хочешь не хочешь, с Москвой всегда приходится считаться. Если уж Путин превратится в Лукашенко, то никак не меньше, чем в “Лукашенко с ракетами”. С ним всегда будут лично встречаться и здороваться за руку. А если потом руку станут незаметно вытирать носовым платком, то это вопрос не политики, а этики.
Готов ли президент сохранить свое место, зная, что в этическом плане он превратится в лицо “нерукопожабельное”? Причем, как умный человек, Владимир Владимирович понимает, что и в учебники истории и в память поколений он войдет именно таким. Ведь память-то сохраняют не верноподданные, целующие землю под ногами кумира, а интеллигенция, которая в состоянии хотя бы со временем уяснить, кто есть кто.
Более того, при реализации варианта “третий срок” Кремль наносит серьезный удар по легитимности режима в широком смысле слова. С 2008 г. Путин будет опираться исключительно на толпу, настроение которой регулируется с помощью политтехнологий. Но настроение это переменчиво, и при возможном экономическом кризисе даже политтехнологии не смогут обеспечить нужного уровня лояльности.
Народ начнет искать козла отпущения. Сдав Путина, режим сможет сделать таковым именно его. Но при варианте “третий срок” Кремль абсолютно теряет гибкость. Конечно, до поры до времени можно бросить на растерзание Фрадкова, Грефа или Зурабова. Но только до поры до времени…
Таким образом, если в Кремле найдутся люди, способные трезво оценить риски, возникающие в перспективе, вариант “третий срок” вряд ли будет реализовываться на практике. Это черта, которую не должны переходить даже те, кто ведет войну в Чечне и громит ЮКОС. Краткосрочный выигрыш чреват слишком уж большими долгосрочными неприятностями.
Однако на сегодня неизвестно, сохранилась ли у властителей способность к такого рода серьезным оценкам. Наверняка кто-то из путинского окружения рассчитал, что в случае краха проекта “Россия” ему хватит денег, чтобы перебраться в Лондон или на какие-нибудь тропические острова. А многие другие, возможно, убеждены, что они пришли навсегда (или по крайней мере лет на семьдесят — как большевики).
Не исключено, что если к 2008 г. в Кремле установится равновесие сил, именно вариант третьего срока сочтут самым простым и удобным. Все волки сыты, все овцы — распределены между волками по волчьим понятиям.
Нужна ли нам парламентская республика?
Наконец, анализируя сложившуюся в 2006 г. расстановку сил относительно решения проблемы-2008, мы должны рассмотреть и еще один теоретически возможный вариант. На пресс-конференции, состоявшейся 31 января 2006 г., Путин однозначно дал понять, что победившая на думских выборах партия не будет формировать правительство. То есть президентская власть останется непоколебимой. А ведь начиная с 2003 г. вопрос о трансформации нашей политической системы в парламентскую республику поднимался весьма активно.
Правда, одним из самых активных был тогдашний глава кремлевской администрации Александр Волошин, который в том же году и расстался со своей должностью. По всей вероятности, наиболее сильная группировка, лоббирующая этот план, утратила влияние. И тем не менее вопрос еще долго считался актуальным. В частности, на необходимость передать власть “Единой России” постоянно намекал ее лидер Борис Грызлов. При этом у парламентской республики имеются очевидные преимущества.
Поскольку в случае переизбрания на третий срок президент будет выглядеть диктатором в глазах мировой общественности, Кремль, казалось бы, и вправду может соблазниться сценарием, при котором Путин продолжает управлять страной, но сама страна поворачивается в сторону Запада. Иначе говоря, действующий президент остается у власти, но изменение формы этой власти уже будет означать демократизацию вне зависимости от конкретных персоналий. Ведь если трудно “трансформировать” президента, вписав его преемника в существующую политическую систему, то можно трансформировать систему и вписать ее во властную вертикаль, увенчивающуюся В. В. Путиным.
Наша сегодняшняя президентская республика выглядит явным анахронизмом, откровенно неевропейским государственным образованием. Особенно с учетом того, что парламент сплошь заполнен кремлевскими марионетками. В Европе принято выстраивать президентско-парламентские (или даже чисто парламентские) модели, возлагающие главное бремя власти на депутатов правящей партии (коалиции), которая формирует правительство по итогам выборов. Фактически не отличается от таких республик и конституционная монархия, где премьер — это все, а король — ничто.
В некоторых восточноевропейских странах сразу после падения коммунистических режимов возникли президентские республики, но в дальнейшем законодательство пересмотрели, власть президента ограничили и перешли к парламентскому правлению. Это произошло в Польше, в Хорватии, а после “оранжевой революции” — даже на Украине. Без сближения с европейской политической моделью трудно надеяться на реальное сближение с Европой в экономической и социальной областях.
Таким образом, нынешняя Россия не может сделать более угодного европейцам шага, чем ликвидация президентской системы. Нельзя, конечно, сказать, что сама по себе президентская модель недемократична по определению. В США, например, ее целесообразность мало у кого вызывает сомнения, да и в быстро демократизирующейся Латинской Америке она пока что сохраняется. Однако мнение Европы для России все же является определяющим.
Именно с Европой у нас существуют наиболее тесные экономические, политические и культурные связи. Именно Европа может в конечном счете оправдать Путина даже несмотря на то, что он сам загнал себя в авторитарный тупик.
При установлении парламентской республики центр тяжести политических решений оказался бы перенесен с 2008 г. на конец 2007 г., то есть на тот момент, когда должны состояться очередные выборы в Думу. При этом заранее потребовалось бы произвести соответствующие изменения в Конституции. Они наверняка не вызвали бы сопротивления ни у сторонников Кремля, ни у его противников. Первые осознают их целесообразность для стабилизации правящего режима, а вторые, выступая с демократических позиций, так или иначе были бы вынуждены поддержать укрепление парламентаризма.
В этом случае президент может лично возглавить партию, которой предстоит стать правящей. Скорее всего, ею окажется “Единая Россия”. Но, как бы то ни было, кремлевские ставленники в любом случае победят на выборах, и лидер партии — все тот же Путин — займет пост премьер-министра. Новое правительство сформируют из членов правящей партии. Скорее всего, при этом значение кадров “Единой России” несколько повысится, но полная перетряска кабинета вряд ли будет необходима: нынешние министры и руководители кремлевской администрации вместе со своим шефом заранее вступят в “ЕдРо” под бурные аплодисменты рядовых партийцев.
Увеличение полномочий парламента автоматически снижает значение президентского поста. Его занял бы кто-то из путинских друзей или верных слуг. Естественно, президента избрали бы на заседании Думы и утвердили бы в Совете Федерации. Никаких выборов-2008 вообще не было бы.
Реализация сценария “парламентская республика” решила бы не только неразрешимую для сценария “третий срок” проблему легитимации режима в глазах мировой общественности, но также и неразрешимую для сценария “преемник” проблему сохранения равновесия между кремлевскими группировками. Старый добрый ВВП по-прежнему остался бы у власти, а потому все его друзья и соратники знали бы, чего ожидать и какие ритуалы исполнять, чтобы не вылететь из обоймы.
Похоже, Кремль даже прощупывает почву для осуществления данного варианта. Переход от мажоритарной к пропорциональной системе выборов, при которой всякий нелояльный депутат может быть наказан, делает правящую партию более контролируемой из центра. Это особенно важно в том случае, когда парламент превращается в реальный орган управления. Не дай бог — бунт на корабле. Великий кормчий должен иметь возможность сразу провести зачистку партийных рядов.
Еще один пример такого же рода — переход к “парламентской модели” назначения губернаторов. Скорее всего, не были случайностью брошенные Путиным слова о необходимости предлагать кандидатуру представителя партии, победившей на региональных выборах, на утверждение законодательным собраниям субъектов федерации. По сути дела это могло бы быть не чем иным, как пробой будущей всероссийской модели управления на местах. Пусть народ попривыкнет.
Однако наивно думать, что парламентская республика имеет для Кремля одни лишь достоинства. Есть и оборотная сторона. Как ни подстилай соломку, падать с премьерского кресла больнее, чем с президентского. Парламент в парламентской республике никогда не может быть только сборищем марионеток. Авторитарному лидеру гораздо проще манипулировать всем народом раз в четыре года, чем одними народными избранниками, но постоянно. Люди это ушлые — своего не упустят. Как только отец народов даст слабину, его тут же слопают, не дожидаясь очередных выборов. Поэтому в правящей партии, если она хочет править долго, все должно быть основано на консенсусе элит, а никак не на жесткой диктатуре.
* * *
Мировой истории известны парламентские модели, при которых на протяжении десятилетий у власти остается одна и та же партия, хотя все демократические принципы в стране соблюдаются. Самые яркие примеры — это Япония и Италия после Второй мировой войны. В Японии система до сих пор держится благодаря сбалансированным договоренностям ведущих кланов, образующих либерально-демократическую партию, а в Италии, где клановая система еще до войны оказалась разрушена, правление христианских демократов сопровождали бесконечные кризисы кабинетов. В итоге к 1990-м гг. итальянская модель трансформировалась.
У нас данная модель была бы вполне эффективной для достижения краткосрочных целей. В парламентской республике все властные группировки окажутся вынуждены удерживать общее равновесие. Любой зарвавшийся премьер получит по голове от своих же однопартийцев.
Но в долгосрочном плане — это есть не что иное, как вариант перехода от авторитаризма к демократии, поскольку противоречия внутри правящей элиты в конце концов заложат основы реальной многопартийности. Судя по всему, обитатели Кремля боятся такого развития событий. Они хотели бы править страной как можно дольше, не подвергая свою власть никакому риску. Поэтому в ближайшее время мы будем по-прежнему наблюдать не парламентские баталии, а схватку под ковром. Победившие предложат Путину свою кандидатуру преемника. Если же не победит никто, возможен и вариант третьего срока, несмотря на то что президент уже неоднократно от него отрекался.