Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2006
ВЛАДИМИР ПУТИН:
ГАВРОШ С БАСКОВА ПЕРЕУЛКА
Расставаясь с 1999 годом, мы расстались с ельцинской Россией. Вступив в 2000 год, мы оказались уже в России путинской. Новогодняя ночь разделила две эпохи. Трудно перейти к событиям очередного года, не попытавшись разобраться в личности человека, эти эпохи разделившего, поэтому в нашей хронике придется сделать одно отступление… Не лирическое, а, скорее, трагическое. Или, может быть, чуть мягче — драматическое.
МАЛЕНЬКИЙ РОБИН ГУД
Выведение феномена Путина из петербургской культуры уже стало банальностью. «Петербургская команда», «питерские чекисты», анекдоты про московских петербуржцев… Нет ничего, что в большей степени вводило бы в заблуждение относительно реального облика российского президента, чем привязка к узкому и в то же время весьма расплывчатому мирку Северной столицы.
Если и можно говорить о Путине как о сыне Петербурга, то лишь того Петербурга, который прославился в качестве города трех революций. Петербурга, в котором «крестьяне, одетые в солдатские шинели», рабочие, лишь вчера перебравшиеся к станку из деревни, и политики, получившие воспитание в южнорусских местечках, совокупными усилиями свергли трехсотлетнюю династию Романовых, арестовали демократическое Временное правительство, закрыли избранное народом Учредительное собрание и сжили со света ту тонкую прослойку российского общества, которую можно было считать образованным классом.
Путин — человек, полностью высеченный из добротного русского камня, с очень легкой, почти невидимой и местами полностью соскобленной петербургской «позолотой». Вихрями российских бурных эпох путинскую семью забросило в Петербург из тверской глуши, покружило-повертело здесь, а затем унесло «на повышение».
В своем роду Владимир Владимирович стал лишь третьим, кто появился на свет вне крепостной неволи. С одной стороны, это много. С другой — крестьянская культура явно доминировала в мировоззрении как его деда-повара, так и его отца-рабочего. Несмотря на то что дед кулинарил в Питере еще в начале ХХ века, вести речь о переселении Путиных в город можно лишь применительно к середине столетия.
После войны Путин-папа трудился на вагоностроительном заводе и одновременно получал среднее образование, что запечатлел местный поэт в многотиражке:
Дождик осенний по крышам стучит.
С книгами в школу мальчик спешит.
— Мальчик, а мальчик, тебе сколько лет?
— Тридцать седьмой, — я услышал в ответ.
Путин-сын оказался в полном смысле слова первым представителем интеллигенции в семье. Более того, говорить о том, что питерская интеллектуальная культура каким-то образом вошла в его жизнь, можно не ранее того дня, когда он переступил порог Ленинградского государственного университета (ЛГУ). Дворовое детство в Басковом переулке было только интермедией, разделяющей вековой крестьянский быт Путиных и четверть века, отданную их наследником обучению, госбезопасности и мэрии.
Володя рос парнем, которому, бесспорно, было не чуждо благородство. Практически все, кто его знал, вспоминают, как заступался он за слабых, как смело готов был вступить в схватку с противником, превосходящим его по силе и весу. Но есть одна очень важная вещь, которую комментаторы умышленно или невольно упускают. Сами факты свидетельствуют о том, что не столько конфликт искал Путина, сколько Путин искал конфликта.
Иногда искал в переносном смысле, как ищет примерный мальчик старушку, чтобы перевести ее через улицу (и переводит, даже если старушке этого не надо). А иногда искал в самом что ни на есть прямом. У вас тут драка намечается? Можно я тоже поучаствую? А начав участвовать, он всегда бил первым.
Некоторые специалисты, рисуя психологический портрет российского президента, отмечают, что человеку подобного типа агрессивность не свойственна. Однако имеется столько описаний бытовых схваток юного ВВП, что порой возникает ощущение, что это не рассказы очевидцев, живших в реальном Ленинграде 1960-1970-х, а сцены из голливудского боевика про банды Чикаго или Бронкса. Конечно, нет спору — Питер тогда был далек от идиллии. Но вряд ли кто-либо из питерских мальчишек того времени (к числу которых относится и автор этих строк) станет уверять, что повод для серьезной драки встречался на каждом шагу.
Путин и сам достаточно определенно говорит о себе, беседуя с журналистами:
— Я же хулиган был, а не пионер.
— Кокетничаете?
— Обижаете. Я на самом деле был шпаной.
Эту самооценку, как правило, либо не замечают, либо все же считают кокетством. И совершенно напрасно. Поведение юного Володи было абсолютно маргинальным. Многих ли школьников в те годы ограничивали в праве стать пионером? Пожалуй, не больше чем одного-двух на класс. А многих ли соседи по дому вызывали на «товарищеский суд»? Это вообще была редкость.
Его действительно «судили» и действительно не принимали в пионеры до двенадцати лет, при всем том, что учился он сравнительно сносно: перебивался с четверочки на троечку. Так что вступить в ряды «юных ленинцев» не удавалось исключительно по причине специфического образа жизни.
Правда, если он и был хулиганом, то, так сказать, «тимуровского», а не «квакинского» типа. И уж тем более не был похож на мальчиша-плохиша, продающего друзей буржуинам за банку варенья и корзину печенья. Идеальный, беспроблемный Тимур — не более чем фантазия писателя. Правильность и маргинальность — две стороны одной медали. И это как раз та медаль, которая «висит на груди» Владимира Владимировича.
«Жить во дворе и в нем воспитываться, — заметил как-то сам герой нашего повествования, — все равно что жить в джунглях. Очень похоже. Очень!» Какое уж там «петербургское воспитание» — театры, музеи, концертные залы…
Чтоб доминировать во дворе, надо было бить в морду, «мочить в сортире». Более того, надо было биться отчаянно, до последнего, без права на отступление. Впечатления всех, кто видел, как он дрался, очень сходны, несмотря на разницу в терминах. Кто-то говорит, что Володя доходил до остервенения, кто-то сравнивает его с тигренком, кто-то — с барсом. Суть одна — это была форма самовыражения, форма становления человеческой индивидуальности.
Впоследствии в его служебной характеристике было записано: «пониженное чувство опасности». Может быть, это врожденное, но скорее всего — рудимент того образа жизни, который сформировался в постоянных драках, где сначала бьешь, а потом думаешь. Не этот ли рудимент проявился у Путина позднее, когда наши власти начинали вторую чеченскую войну?
Публицист Андрей Пионтковский еще в марте 2000 г. написал: «Питерский двор, в котором мальчик из бедной семьи, живущей в коммунальной квартире, проводил все свое время, — вот его настоящая школа жизни. Обычный двор 1950-1960-х с жестокими драками, властью уголовной шпаны и культом силы. Чтобы выжить в этой среде, слабенький Вовочка должен был стать изворотливым и жестоким, уметь подстроиться под сильного и никогда не испытывать нравственных сомнений и страданий».
При том что истоки формирования личности определены верно, вывод все же грешит некой односторонностью. Путин сложнее, не все в нем можно объяснить изворотливостью, жестокостью, отсутствием нравственных норм. Скорее, в основе характера российского президента лежит именно его своеобразное представление о нравственности.
Стремление наказать негодяев, не слишком задумываясь о политических последствиях. Стремление драться бескомпромиссно, поскольку негодяй понимает только силу. Стремление доводить дело до конца, так как в дворовой мальчишеской жизни добрая ссора — это норма, а худой мир — не более чем временное отступление, случайное исключение из правил.
ИГРЫ ДОБРОЙ ВОЛИ
Увлечение единоборствами (сначала боксом, после перелома носа — самбо, а позднее — дзюдо) тоже пришло из той жизни, которая развивалась по законам джунглей. Из той же жизни возникло искреннее стремление служить в КГБ. Еще школьником Путин пришел в Большой дом, чтобы спросить, как можно стать гэбистом.
Понятно, что сказался «Щит и меч» с его романтической героикой. Но все же такой поступок, как добровольный приход на Литейный, был еще более необычен для питерского мальчишки, чем хулиганство и непринятие в пионеры. Путин — абсолютно не петербургский тип. Он — вневременной. Он из того Шервудского леса, куда входят Робин Гудом и откуда выходят Шамилем Басаевым. Тоже, кстати, человеком кристальной честности и высокой морали… Только измеренной по меркам ваххабизма.
Вся юность ВВП была посвящена тому, как сделать жизнь с товарища Дзержинского. Учеба на юридическом факультете ЛГУ, для многих являвшаяся приобщением к интеллигенции, для него стала лишь промежуточным этапом на маршруте от спортивной секции к службе в госбезопасности.
Пишется это не ради принижения интеллигентности президента: он взял от университета почти все, что можно было взять. Но взял попутно, стремясь пользоваться интеллигентностью, словно приемом в борьбе. Он только играет интеллигента, хотя играет талантливо — так, что далеко не сразу понимаешь, насколько искусственна эта роль.
Лишь постепенно, по мере того как Путин выпускает себя из ежовых рукавиц, начинают проскальзывать моменты истины. Поначалу «мочить в сортире» воспринималось как попытка интеллигента говорить на понятном народу языке, но по мере того как обнаруживалось, что подобные проявления вполне регулярны (то странные шутки насчет обрезания, то передразнивание акцента эстонской журналистки, то грубый окрик в адрес невнимательно слушавших его министров и т. п.), президент становился все больше похож на вчерашнего беспризорника, еще не овладевшего новыми для него дипломатическими выражениями.
Говоря о том, в какой конкретно области он стал специалистом, Путин сам отмечал, что в КГБ его сделали специалистом по общению с людьми. И он действительно чрезвычайно профессионально (даже несмотря на сбои) заигрывает с массами, создавая образ того человека, которым не является.
Не менее профессионально он всегда общался с людьми, от которых зависела его карьера. Нелегко было стать самым доверенным лицом Анатолия Собчака именно в тот период, когда демократы на дух не переносили гэбистов. Нелегко было войти в фавор к Борису Ельцину — причем так, чтобы за год-другой из рядовых чиновников превратиться в преемника. Нелегко было втереть очки Борису Березовскому, заставив его взлелеять своего собственного политического могильщика. Но Путин сумел блестяще справиться со всеми этими задачами.
Почти все, с кем он общается, неоднократно отмечали, что, выходя от президента, пребывают в полной уверенности, будто смогли его убедить. Но может ли кто-нибудь — даже из самых высокопоставленных лиц — сегодня сказать, что действительно убедил Путина следовать его линии?..
Наверное, из Владимира Владимировича получился бы прекрасный разведчик и даже хороший генерал КГБ. Он знал, куда пришел и чего хочет. Но, увы, в его судьбе произошла трагедия. Точнее, две трагедии.
Во-первых, романтика профессии «разбилась о быт». Из шестнадцати лет в госбезопасности он лишь пять проработал за границей: с 1985-го по 1990-й. И это бы еще ничего, дорогу к цели Путин мог выдержать. Но можно ли было выдержать службу в ГДР, где он де-факто стал не героем-разведчиком, а обыкновенным мелким чиновником? По собственному признанию, «идиотизм деревенской жизни» в Дрездене он заливал пивом, но вряд ли оно помогало.
А во-вторых, даже эта служба, которая в иной ситуации все-таки подразумевала какое-то карьерное продвижение, при распаде Союза оказалась брошена коту под хвост. То ли сам Путин понял, что перспектив больше нет, то ли ему это прямо объяснило начальство, но в итоге оказалось, что, дожив до тридцати семи, наш герой был вынужден строить свою жизнь заново.
Вряд ли слухи о том, что в КГБ ему предлагали пойти на повышение, обоснованы. Скорее всего, его хотели сбыть с рук куда-нибудь на сторону. Но в любом случае Путин сам наверняка чувствовал, что миф, в который он поверил в юности, развеялся как дым.
Пришлось стать помощником проректора ЛГУ по международным связям. Любопытно, что многие до сих пор путают, полагая, что ВВП работал проректором. В голове не укладывается, какой низкий ранг был тогда у человека, ставшего через год заместителем мэра, а через десять лет — президентом страны.
Помогал он проректору, так сказать, без отрыва от производства, то есть оставаясь кадровым офицером. Видно, опасался все-таки сразу сжигать корабли, да и зарплата в органах была не маленькая. Окончательно ушел «на гражданку» лишь в дни августовского путча 1991 г. Сам Путин, правда, рассказывал, что подавал рапорт и раньше, но тот почему-то затерялся в бюрократических недрах Комитета.
Может быть, и вправду затерялся? А может быть, и не писался… Но не в этом суть. Заметим для сравнения, что в те годы миллионы людей еще состояли в КПСС, не считая необходимым резко рвать с гибнущей системой, но видя будущее в чем-то другом. Скорее всего, и Путин использовал КГБ ради хлеба насущного, но видел себя уже вне рамок этой структуры.
Трудно усомниться в том, что он тяжело переживал крах своей мечты. Наверняка все это должно было усугубить возникшие еще в детстве психологические проблемы. Не поменяла ли в тот момент характерная для него агрессивность Робин Гуда свой заряд с положительного на отрицательный?..
Такая оценка, наверное, была бы слишком упрощенной. Однако не является упрощением сам факт нестандартного развития личности будущего президента. Что творилось в его душе, мы не знаем, но Людмила Путина как-то призналась своей немецкой подруге (естественно, не подозревая, что та это признание когда-нибудь обнародует): «К сожалению, он — вампир». После общения с мужем Людмиле часто казалось, что из нее «высосали все соки».
Между тем наш герой преследовал новые цели. Стремление сделать что-то путное из разбившейся на пороге сорокалетия жизни быстро излечивает от сантиментов. В подобной ситуации нельзя позволять себе растрачивать силы, — их надо наращивать и концентрировать, порою «заимствуя» даже на стороне.
В 1994 г., когда Путин уже занимал пост первого заместителя мэра Петербурга и вел переговоры с Тэдом Тернером о проведении Игр доброй воли, Людмила попала в автомобильную аварию. У нее зафиксировали перелом позвоночника и основания черепа. По сути дела, она была при смерти.
Супруг ненадолго заехал в больницу, получил от главврача заверения, что все под контролем, и отправился дальше по делам. Встречи у него тянулись допоздна. За двумя маленькими дочками согласилась присмотреть секретарша, приехавшая на служебную дачу, но не сумевшая разобраться с тем, как включать систему отопления. Так и мерзли они там до трех ночи, пока не вернулся хозяин.
Сорвались бы Игры, если бы Владимир Владимирович в тот день отлучился с работы? Наверное, нет. Но по законам номенклатурной этики в столь ответственный момент чиновник должен заниматься делами. И Путин в полной мере играл по правилам поглотившей его системы. Уверен, что Собчак с Тернером простили бы «дезертировавшего» заместителя мэра, но столь же уверен и в том, что, если бы сам Путин позволял себе так «расслабляться», он никогда не стал бы президентом.
ДРУГ СЕМЬИ
Кстати, спасла Людмилу не любовь мужа, а то, что номенклатурные связи позволили перевести ее из обычной затрапезной больницы, куда она попала по «скорой», в Военно-медицинскую академию. Быть женой высокопоставленного мужа выгоднее, чем женой мужа заботливого.
Поправлялась она в общей сложности два-три года. А Путин в этот период вновь оказался на грани полного краха. В 1996 г. Собчак проиграл выборы. Хотя большая часть команды мэра не сильно тужила и прекрасно вписалась в администрацию Владимира Яковлева, ВВП должен был искать себе новое место.
В это же время сгорела его личная дача. Рискуя жизнью, Путин спас дочь. В последний момент он успел выбраться сам, но не успел вытащить из огня дипломат, содержавший все семейные сбережения.
Любопытно, что позднее президент, не стесняясь, рассказывал журналистам о размерах своего имущества в момент расставания со Смольным — двухэтажный кирпичный дом с сауной плюс вышеупомянутый дипломат (набитый, судя по всему, не рублями). Но никаких пересудов о коррумпированности Владимира Владимировича в его бытность петербургским чиновником не возникло. В конце концов, дипломат — не «коробка из под ксерокса», можно и простить.
Впрочем, речь сейчас не о том, а о силе воли человека, сумевшего в третий раз начать почти что с нуля. Подготовленной запасной площадки у него не было. Все оказалось поставлено на Собчака, а тот провалился. Но чем хороша номенклатурная среда — своих там все-таки не бросают. Уже в августе Путин стал заместителем управделами президента, а в 1997 г. — начальником Главного контрольного управления в кремлевской администрации. Таким образом, он восстановил свой ранг, в чем ему сильно помогли питерцы — Алексей Кудрин, Алексей Большаков и Анатолий Чубайс.
А дальше начинается самое интересное. В этом ранге Путин, по всей вероятности, и должен был бы оставаться дальше. Может быть, сохраняя свой пост, а может — переходя на другие, примерно равнозначные. Однако с мая 1998 г. в его карьере вдруг намечается резкий взлет.
Сначала он становится первым заместителем главы кремлевской администрации. По рангу это уже выше министра. Через три месяца вдруг возглавляет ФСБ, будучи всего лишь полковником запаса. А в марте 1999 г. (как раз тогда, когда Семьей было принято решение «мочить» Примакова) он уже секретарь Совбеза — по существу «резервный премьер».
Какой же перелом произошел зимой 1997-1998 гг.? Какие новые обстоятельства помогли начать феноменальное восхождение? Этого мы сегодня знать не можем… Но не столь уж трудно сопоставить факты личной биографии Путина с наиболее значительными событиями в истории страны.
В середине 1997-го младореформаторы поссорились с олигархами. Развернувшаяся осенью информационная война фактически уничтожила Бориса Немцова как основного претендента на роль ельцинского преемника. Примерно в это время Семья должна была начать серьезно думать о том, кто же примет дела в 2000 г. А пока она думала, Ельцин отправил в отставку Виктора Черномырдина, с которым у Березовского сложились нормальные отношения.
Пока погрязшие в текучке младореформаторы пытались вытянуть слабое правительство Кириенко, а затем разгребали завалы, связанные с дефолтом и девальвацией, члены Семьи, не отвлекаясь на подобные мелочи, имели возможность заняться решением перспективных задач. Глава кремлевской администрации Валентин Юмашев — друг, а впоследствии и супруг президентской дочери Татьяны — начал подбирать кадры.
Наверное, было бы большим преувеличением сказать, что Путин стал сразу же рассматриваться как главный кандидат в преемники. Известный политтехнолог Глеб Павловский впоследствии вспоминал: «Был проект Ельцина, по которому более трех лет шла работа. Администрация президента стала чем-то вроде проектного бюро: сотни совещаний, планов и разработок. Путин почти с самого начала был участником этого проекта. Проект не имел названия, просто было известно, в чем именно главная политическая задача. Сам я называл проект «Уходящий Ельцин». <…> Путин был вначале рядовым участником проекта, я бы даже не сказал, что заметным».
Разные имелись кандидатуры… В плане преемства власти любопытно было бы рассмотреть, например, взлет и быстрое падение генерала Николая Бордюжи, успевшего поруководить администрацией президента, но оказавшегося слишком лояльным к Примакову. Однако кто бы ни проходил в тот момент по спискам Абрамовича, Березовского и Юмашева, можно уверенно сказать, что в 1998 г. ВВП уже выбрали из множества безликих чиновников и стали готовить к серьезной политической карьере.
Трудно понять, почему в конечном счете ставку сделали именно на него. Скорее всего, как «специалист по общению с людьми», он сумел лучше других сказать влиятельным людям то, что они желали услышать. И про важность крупного бизнеса, и про невозможность пересмотра итогов приватизации, и про гарантии для уходящего президента…
А кроме того, Путин очень хотел рывка вперед, и этой своей энергией, этой решимостью человека, не сломленного, а, наоборот, закаленного неудачами, он сумел заразить других — тех, от кого зависел выбор. Он все поставил на то, чтобы дальнейшей жизнью оправдать провалы прошлого. Он максимально сконцентрировался на обретении власти, не размениваясь ни на реформаторство, в котором можно нажить себе врагов, ни на личное обогащение, способное испортить репутацию. И в итоге оказался первым в списке соискателей вакантной должности Президента РФ.
Дальнейшее было уже делом техники. Началась «маленькая победоносная война». Народ сплотился — сначала вокруг телевизора. А затем, когда по телевизору ему все разъяснили насчет чеченской угрозы, примаковских болезней, патриотически настроенных «медведей» и крутизны премьера Путина, народ сплотился вокруг ельцинского преемника.
Откровенные апологеты с гневом отвергали предположение о том, что новый президент в значительной степени стал продуктом политтехнологий. Иногда дело доходило до совершенно курьезных утверждений. Так, например, известный историк Рой Медведев писал: «Успех Путина как премьера и исполняющего обязанности президента — это не продукт каких-то новых политических технологий, и его высокий рейтинг является следствием его политики и государственной деятельности, тех решений, которые он принимал самостоятельно, беря на себя при этом полную ответственность».
Курьез состоит в том, что ни в период премьерства, ни позднее — вплоть до выборов — Путин не принимал абсолютно никаких решений, способных всерьез повлиять на жизнь страны. Первые решения в области налоговой реформы появились лишь тогда, когда он оказался избран. Что же касается его жесткой позиции в отношении борьбы с терроризмом, то общество (еще не подозревавшее, что такая позиция не предотвратит Норд-Ост и Беслан) могло реагировать лишь на заверения о будущей безопасности и стабильности. Иначе говоря — поддаваться воздействию тех самых политтехнологий, факт применения которых и отрицает Медведев.
Да и сама книга этого автора — явный продукт политтехнологий. Чего стоит хотя бы название одной из глав, посвященных жизни и деятельности любимого вождя, — «Подвиг разведчика»! Не имея серьезных аргументов, хоть как-то обосновывающих его апологетику, Медведев часто прибегает к примитивному шельмованию своих оппонентов, употребляя термины из арсенала советской пропаганды.
В общем, все, кто только мог, изрядно поработали над превращением Путина в президента. Совокупными усилиями политтехнологов, командования воинских частей, телевизионных пропагандистов, а также быстро сориентировавшихся политиков и ученых операция «Преемник» была доведена до логического завершения.
* * *
Итак, преемник был человеком из Питера, человеком из КГБ, человеком из прагматичного поколения семидесятников. Но не это определяло суть его личности. Питер лишь дал наносную позолоту, а КГБ был преодолен вместе с романтизмом. Прагматичность, пожалуй, сыграла в его жизни более важную роль, позволив ему подняться после болезненных падений. Но даже она в критические моменты уступала место той подростковой психологии Гавроша с Баскова переулка, который готов вступить в схватку со всем двором, а затем и со всем окружающим его миром. Психологии человека, не мыслящего себя вне баррикад и не знающего иной великой цели, кроме мести обидчику…
2000: ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ
Есть ли в мире вещь более удивительная, чем вечная российская нестабильность? Бесспорно, есть. И называется она — российской стабильностью. Стабильностью, разражающейся как гром среди ясного неба… Казалось бы, только что бушевали финансовые и политические страсти, только что мы с трудом спасали ум, честь, совесть и сбережения на очередном повороте истории… И вот вдруг тишина. Благолепие. ВВП растет быстро, а президентский рейтинг — еще быстрее. Именно такая ситуация возникла у нас на рубеже 1999 и 2000 годов.
* * *
В 1998 г. только ленивый не предсказывал страшные экономические катаклизмы, на фоне которых дефолт с девальвацией покажутся детской забавой. В 1999 г. всех пугали возможностью прихода к власти Примакова с Лужковым, против которых в ходе предвыборной парламентской кампании была развязана жестокая информационная война. А уж опасностями чеченской агрессии не надо было и пугать. Ложась в постель, мы не были уверены в том, что за ночь наш дом не взлетит на воздух, как это произошло с двумя московскими жилыми зданиями. Более того, мы вряд ли могли быть уверены, что в стране вообще сохранится твердая власть, поскольку чувство беззащитности перед террористической угрозой способно спровоцировать внутренние беспорядки даже вне прямой зависимости от действий чеченских боевиков.
На фоне всех этих ужасов в ходе предвыборной гонки стало быстро набирать очки прокремлевское межрегиональное движение «Единство» — «Медведь», как окрестили его в политических кругах. В тех же кругах поговаривали, что выкормлен этот «Медведь» на деньги не слишком любимого в народе Бориса Березовского и что наполняли партийные ряды невесть откуда выкопанные марионетки, желавшие даже не столько власти, сколько денег и синекур. Но общество, мечущееся между страхом, порожденным терактами, и восторгом, вызванным иллюзией укрепления порядка, было уже готово голосовать за «лесного бродягу», пробудившегося от спячки где-то к декабрю.
И вот, когда в декабре выяснилось, что именно «Медведь» наряду с коммунистами займет командные высоты в новой Думе, мы внезапно стали обнаруживать явные признаки стабилизации. От былой сумятицы не осталось и следа. Окончательно исчезла нестабильность в ночь передачи власти от Ельцина к Путину. Практически сразу стало ясно, что Путин, хорошо отрепетировавший свой номер с дрессированным «Медведем», в марте обязательно победит на президентских выборах. И чем ближе подходили эти выборы, тем скучнее становился политический ландшафт страны. Россияне прямо-таки рвались отдать свои голоса дорогому Владимиру Владимировичу.
РАВНЫЕ СРЕДИ ПЕРВЫХ
На самом деле стабильность была лишь кажущейся. Российский правящий режим не стал более авторитарным, чем при Ельцине, но не стал и более консолидированным.
С одной стороны, власть сумела искуснее, чем в 1990-е гг., воспользоваться стремлением рядовых граждан сотворить себе какого-нибудь кумира. Кумир был представлен и окружен соответствующими атрибутами в виде флага, герба, гимна, сортира для мочения террористов, а также ВВП, увеличение которого давало надежду на рост благосостояния каждого избирателя. Впрочем, избиратель был счастлив уже тем, что новый президент не уходил на целые недели в «работу с документами», наутро сопровождающуюся головной болью и сухостью во рту. А с сортиром и ВВП глава государства и вовсе казался душкой.
Но с другой стороны, победа над Геннадием Зюгановым, достигнутая в ходе президентских выборов, отнюдь не означала прихода к власти команды единомышленников. Никакой единой мысли у Кремля не наблюдалось. Вместо нее имелись отдельные мысли и мыслишки, вынашивавшиеся отдельными людьми, кем-то — при размышлении над серьезными книгами, кем-то — при совершении деловых операций, а кем-то — в свободное от шпионской работы время. Как всегда и бывает при авторитарных режимах, не опасающихся демократической оппозиции, внешняя стабильность являлась лишь прикрытием для ожесточенной борьбы под кремлевским ковром.
В начале нынешнего десятилетия характер этой борьбы описывали как противостояние ельцинской Семьи и питерских чекистов. Так сказать, новая элита против старой, молодые волки против уже заматеревших хищников. Подобная трактовка могла в какой-то степени удовлетворять нас до 2003 г., но ввиду событий, последовавших за арестом Платона Лебедева и Михаила Ходорковского, картина начала представляться в совсем другом свете.
Семья в ходе осуществления операции «Преемник» действительно сохранила свои позиции — несмотря на поспешное бегство Березовского в Лондон и то, что вслед за Ельциным с политической сцены ушли Валентин Юмашев и Татьяна Дьяченко. Формально положение Семьи даже оставалось доминирующим. Главной фигурой после президента в тот момент, наверное, мог считаться Александр Волошин. Руководитель кремлевской администрации сумел сделать то главное, ради чего эта администрация существует. Избрание запланированного кандидата в сочетании с почти полным господством пропрезидентских сил в Думе — чего еще требовать от «смотрящего за политикой»?
Впрочем, победа Волошина в известной мере стала пирровой. Разбив неприятеля, он ослабил свои собственные позиции. Политик такого типа оказался не столь уж нужен новому хозяину Кремля в обстановке всенародной любви и поддержки. Александр Стальевич остался на должности, но со временем обнаружил, что наиболее серьезные события происходят вне того сектора, который им курируется.
Примерно то же самое можно было сказать и про премьер-министра Михаила Касьянова. Он возглавил правительство в связи с уходом Путина «на повышение». Как и сам Путин, своим взлетом Михаил Михайлович был обязан «семейному» выбору конца 1990-х. За несколько месяцев 1999 г. Касьянов прошел путь от рядового заместителя министра финансов, каковых тогда насчитывалась пара десятков, до министра, полностью готового к назначению премьером.
Каких-либо личных или профессиональных связей с кремлевской верхушкой Касьянов не имел. И для уходящего Ельцина, и для приходящего Путина он был чужим человеком. Но за короткий промежуток времени смог доказать, что любит Семью и готов жить по ее принципам. Если связь Волошина с Березовским по коммерческим делам середины 1990-х гг. прослеживается довольно отчетливо, то связи минфиновского чиновника Касьянова по его послужному списку проследить невозможно. Здесь мы вступаем в область слухов и гипотез, излагаемых в отдельных непроверенных материалах.
Так, например, в одном из источников говорится, что Михаил Михайлович будто бы неоднократно предлагал международным финансовым посредникам сделки, при которых учитывались его личные интересы. «Тариф» якобы составлял 2% от суммы сделки, за что Касьянов даже получил прозвище «Господин Два Процента».
Суть других предположений сводится к тому, что премьер имел давние совместные интересы с финансовой группой Романа Абрамовича и Александра Мамута, а точнее, непосредственно с последним. Касьянов, долгое время отвечавший в Минфине за внешние долги страны, имел возможность получать (а в известной степени и формировать) инсайдерскую информацию о том, как, когда и по каким конкретно обязательствам наше правительство собирается расплачиваться. Эти сведения своевременно доходили до чуткого уха г-на Мамута. Поскольку в целом платежеспособность России в деловых кругах оценивалась невысоко, государственные обязательства можно было скупать по низкому курсу, чем этот финансовый гений и занимался. Собственно говоря, при наличии нужной информации особой гениальности и не требуется. Как только становилось известно, что правительство в обозримой перспективе все же выплатит долг, курс бумаг повышался и тот, кто своевременно озаботился их приобретением, мог класть курсовую разницу себе в карман.
Ни подтвердить, ни опровергнуть эту гипотезу, естественно, невозможно. Однако ее реалистичность не вызывает сомнений. В условиях финансовой дезорганизации, больших долгов и отсутствия четких процедур их погашения подобные схемы наверняка кто-нибудь использовал.
Впрочем, что бы там ни было в прошлом, для настоящего времени Касьянов представлял собой фигуру весьма привлекательную. Блестящий экстерьер дополнялся у него вполне адекватным внутренним содержанием. 43-летний премьер свободно объяснялся по-английски, неплохо разбирался в престижных экономических вопросах, легко общался с прессой, да и в целом демонстрировал значительно более высокий культурный уровень, нежели близкие ему по корпулентности герои прошлых лет — Ельцин, Густов, Заверюха. Казалось бы, что в 2008 г. не должно встать вопроса о преемнике президента…
Тем не менее вскоре выяснилось, что Касьянову даже не суждено стать таким полноправным главой правительства, каким в свое время был Черномырдин или Гайдар. И хотя по премьерскому «долгожительству» Михаил Михайлович чуть ли не сравнялся с Виктором Степановичем, реально он никогда не имел возможности руководить даже экономическими структурами. Теперь все «серьезные» министры замыкались непосредственно на президента — как в силовом блоке, так и в хозяйственном.
Волошин олицетворял собой преемственность режимов, Касьянов демонстрировал свою импозантность на людях, но на деле эти люди были не первыми среди равных, а всего лишь равными среди первых.
СИЛОВИКИ И СЛАБОВИКИ
Как заметил в свое время Оруэлл, некоторые животные на скотном дворе были при формальном равенстве все же несколько «равнее» других. Однако применительно к начальному периоду путинского правления вряд ли можно говорить о такого рода раскладе сил. Скорее можно было бы сказать, что кремлевский «фермер» предоставил каждому члену стада свой участок пастбища и разгородил эти участки чуть ли не колючей проволокой, дабы никто не забредал в не положенные ему по статусу места. Подобный подход позволял эффективнее контролировать ситуацию и держать в поле зрения все конфликтные точки.
Поэтому вряд ли речь шла о неком доминировании питерских чекистов как таковых. Они появились на политической сцене с шумом и помпой, однако возможности бродить по этой сцене не имели. Каждый сидел в своем закутке.
Николай Патрушев руководил ФСБ, но в принятии серьезных политических решений замечен практически не был. Возможно, это произошло потому, что, как отмечают некоторые аналитики, у него не сложились отношения с Игорем Сечиным — наиболее близким к Путину человеком.
Сергей Иванов возглавил Министерство обороны и отметился бурной активностью, однако в борьбе за власть талантов не проявил. По некоторым сведениям, он находится в тесных дружеских отношениях с Патрушевым. Казалось бы, две столь крупных фигуры в союзе могли бы определять приоритеты российской политики. Особенно если принять во внимание, что Борис Грызлов — нынешний председатель Государственной Думы — является креатурой Патрушева (по одним данным, они были одноклассниками, по другим — в молодые годы вместе играли в футбол). Вот бы и политику им вместе делать. Но нет. Аппаратный потенциал этих силовиков не проявился даже наполовину.
Виктор Черкесов стал полпредом на Северо-Западе, а потом перебрался в Госнаркоконтроль. Единственной его попыткой вмешательства в политику стало опубликование в конце 2004 г. чего-то вроде манифеста госбезопасности. Фактически эта статья стала свидетельством раскола в чекистских рядах, поскольку в ней содержались прозрачные намеки на недопустимость стяжательства, столь соблазнительного для той части гэбистской касты, которая оказалась замешана в деле ЮКОСа.
Большую, нежели чекисты, роль с самого начала играли у Путина питерские экономисты либерального направления, причем до поры до времени все они испытывали «чувство глубокого удовлетворения» от той свободы рук, которую предоставил им президент, и от той очевидной симпатии, с которой он к ним относился. Уже в 2000 г. экономисты смогли сделать значительно больше, чем представители Семьи или силового блока.
На первых порах символом либеральной команды стал министр экономического развития Герман Греф. Это была самая заметная, самая энергичная и в то же время самая эксцентричная фигура в реформаторских кругах. 36-летний казахстанский немец, юрист по образованию и коллега Путина по работе в мэрии Петербурга, Греф идеально вписывался в путинское понимание того, каким должен быть высокопоставленный администратор. Интеллигентная бородка и хитроватый блеск умных глаз располагали к нему людей из демократических кругов. А ненависть, испытываемая к этому «инородцу» в кругах националистических, в целом лишь подогревала надежды на то, что министр готов к осуществлению радикальных преобразований.
Греф действительно сумел несколько продвинуться вперед в борьбе с бюрократизмом и коррупцией, в деле устранения барьеров, встающих перед бизнесом. Тем не менее по большому счету либеральные проекты 2000 г. остались нереализованными. Через три года наезды на бизнес стали осуществляться на таком высоком уровне, что глава Минэкономразвития не мог оградить от них даже олигархов. А самое главное, Греф совершенно не реализовался как политик. Не всегда достаточно уравновешенный и не всегда психологически готовый к жестоким схваткам, он был постепенно оттеснен на второй план.
Главной фигурой среди либералов стал Алексей Кудрин. Этот 40-летний вице-премьер и министр финансов мог считаться одним из друзей президента даже несмотря на отсутствие юридического образования и непричастность к разведке. Владимира Владимировича с Алексеем Леонидовичем сближало не просто питерское происхождение, но пять лет совместной службы в мэрии. Оба были некогда близки к Анатолию Собчаку, хорошо понимали друг друга и испытывали взаимную симпатию. А кроме того, Кудрин сильно помог Путину в 1996 г., когда из-за поражения Собчака тот остался не у дел.
Назначение министра финансов было одним из самых логичных назначений в путинской властной иерархии. Полученное в ЛГУ экономическое образование, десятилетний опыт работы на региональном, а затем и федеральном уровне, легкий характер и твердая приверженность либеральным принципам наряду с отсутствием явных врагов давали Кудрину практически бесспорное право занять главный кабинет на Ильинке. Де-факто он управлял российскими финансами еще в 1997 г., в правительстве младореформаторов. Но тогда портфель министра был закреплен за первым вице-премьером Анатолием Чубайсом. Теперь же Кудрин наконец получил статус, на который имел все основания претендовать.
Буквально с первых же дней пребывания в кресле министра он начал осуществлять фискальную реформу, стремясь снизить ставки всех основных налогов. За несколько лет ему удалось осуществить практически все, что было намечено, да еще сохранив при этом бюджетный профицит и выплатив значительную часть внешнего долга страны. Подобными успехами не может похвастаться ни один член путинской команды.
На первый взгляд, преуспел он и в политике. Не без участия Кудрина пост экономического советника президента занял его однокурсник Андрей Илларионов. А в 2002 г. министр финансов заменил главу Центробанка Виктора Геращенко на своего первого заместителя Сергея Игнатьева — тоже питерского экономиста.
Казалось бы, формируется сильная либеральная группировка. Однако трудоголик Кудрин, работавший примерно по четырнадцать часов в сутки, не умел, да по-настоящему, видимо, и не хотел следить за общей политической ситуацией. Выстраивая башню либеральной экономики, он вряд ли вовремя заметил, как под ней зашатался фундамент.
ЛЕБЕДЬ, РАК И ЩУКА
Что либералам явно не удалось, так это сыграть в крупную политическую игру, требующую высокой квалификации как в области интриг, так и в сфере создания широких альянсов. Во-первых, каждый по большому счету предпочитал не выходить за пределы своих должностных полномочий, реформируя хозяйственную систему и наживая себе врагов среди тех, кто этого реформирования не желал. А во-вторых, экономисты и бизнесмены оказались разобщены, став в глазах разного рода силовиков символом слабости и объектом для легкой поживы.
Мог ли Путин счесть эту так и не сложившуюся группировку своей опорой на длительную перспективу? Наверное, мог, если бы правительственные либералы установили такой контакт с олигархическими кругами, при котором Кремль больше выигрывал от сотрудничества с бизнесом, чем от наездов на него. Но контактов подобного рода так и не возникло.
Олигархи с удивительной наивностью полагали, что в борьбе с Примаковым «обрели право свое». Если и не на управление всем государством, как полагал Березовский, то уж во всяком случае на покупку нужных им законов в парламенте, чем грешил Ходорковский. К моменту «посадки» Михаила Борисовича был запущен слух о том, что он рвался к власти и чуть ли не собирался стать президентом. Однако на самом деле российская деловая элита проявляла как раз гораздо меньше интереса к политике, чем следовало. Этих ребят стали давить поодиночке буквально голыми руками, хотя финансовых возможностей для того, чтобы, как минимум, сохранить status quo, у них имелось предостаточно.
В зарождающейся борьбе Кремля с олигархами либералы в основном встали на сторону государственной власти. Или уж, по крайней мере, не приложили должных усилий для того, чтобы защитить бизнес. В частности, Кудрин, погруженный в решение своих ведомственных проблем, явно выражал недовольство тем, что крупные компании уходят от налогообложения. С формальной точки зрения министр финансов, конечно же, был прав. Но реально ущерб от недоплаты налогов не может сравниться с ущербом от резкого ухудшения инвестиционного климата, вызванного «посадкой» олигархов.
В тот момент, когда союз всех сил, желающих принятия цивилизованных правил игры, был еще возможен, влиятельные персоны оказались неспособны понять, насколько он важен. А когда басманное правосудие дало соответствующие разъяснения, договариваться стало уже поздно…
Да что там отношения либералов с олигархами! Даже внутри правительства отношения вполне здравых людей оставляли желать лучшего. Касьянов не был готов сближаться ни с Кудриным, ни с Грефом. Те проводили реформы, опираясь на прямые контакты с президентом и скорее отбиваясь от наскоков своего номинального начальника, чем сотрудничая с ним. Некоторые аналитики даже утверждают, что имела место борьба за Минфин, в которой Касьянов потерпел поражение. «Известно, что в премьерском окружении, — отмечают А. Мухин и Я. Здоровец, — готовилась операция по отстранению Кудрина от руководства министерством, причем не оставлялась надежда на получение со стороны «касьяновцев» контроля над этим ключевым ведомством».
Сами Греф с Кудриным порой вступали в пререкания по экономическим вопросам. Игнатьев сидел в Центробанке тихо-тихо, блюдя стабильность национальной валюты и не вмешиваясь в политику. Зато Илларионов в нее постоянно вмешивался, став жестким и неутомимым критиком экономического курса правительства. В еще большей степени наезжал советник президента на главу РАО «ЕЭС России» Анатолия Чубайса, которого вообще за либерала не считал. Критика Илларионова осуществлялась с прогрессивных позиций в стремлении ускорить реформы. Но реформы так и не ускорились, зато разброд в рядах тех, кто каким-то образом мог противостоять силам антилиберальным, сделался заметен даже совершенно аполитичным сторонним наблюдателям.
А дальше становилось все хуже и хуже. Некоторые из тех, кого общественность привыкла — подчас незаслуженно — относить к либеральному лагерю, начали откровенно дискредитировать себя своей беспринципностью и готовностью обслужить Кремль любой ценой. Верхом «интеллигентского цинизма», казалось бы, вполне порядочных петербуржцев стало поведение вице-премьера Ильи Клебанова, которому было поручено разбираться с затонувшей в 2001 г. атомной подводной лодкой «Курск».
Журналист Борис Мазо отмечал: «Только ленивый не иронизировал по поводу почтенного Ильи Иосифовича, у которого уж очень хорошо получается, опустив печальные глаза, монотонным голосом убеждать нас, что белое — это черное, а черное — это белое. За Клебановым закрепилась слава человека, умеющего виртуозно десятки раз подряд убедительно говорить совершенно противоположные вещи об одном и том же, например, о трагедии с «Курском».
Профессионалы от вранья утверждают, что Клебанов очень плохо умеет врать. Но заниматься этим <…> приходится часто. За миг до вранья он долго трет переносицу, внимательно изучает носки собственных ботинок. Говорить ему трудно, он постоянно теряет нить, экает и мэкает».
Словом, либералы, «семейные» и олигархи вели себя как лебедь, рак и щука. Первые рвались в облака, вторые стремились остаться в светлой ельцинской эпохе, где они сумели столь комфортно устроиться, а третьи по-прежнему искали ту мелкую рыбешку, которую можно было бы проглотить. И в это время на фоне разброда и шатаний начала складываться единственная по-настоящему серьезная группировка, сумевшая показать Путину свои реальные возможности управления политическим процессом.
Подробная речь о ней еще впереди. Сейчас же отметим только, что вскоре и «семейные», и либералы, и олигархи, и даже чекисты стали с опаской поглядывать на ее усиление. Однако изменить ничего уже не могли. Фактически им пришлось принять те условия, которые были продиктованы. И при этом делать вид, что все в порядке.
В целом, с одной стороны, элита формально объединилась после недавних междоусобных сражений, но с другой — такого рода единство не обеспечило реального примирения. Питерский политолог Владимир Гельман охарактеризовал модель политического развития России, установившуюся в 2000 г., как «навязанный консенсус», который в итоге приняли все сегменты элиты, по крайней мере, на национальном уровне.
* * *
Стремясь разделить власть между несколькими группировками и оставаться верховным арбитром всех придворных споров, Путин в то же время искал, на кого опереться. Вознесшая его на вершину Семья опорой служить уже не могла. Волошин с Касьяновым были чужими, не доказавшими достаточной личной лояльности. Но, задвинув «семейных», президент в то же время явно опасался опираться на политически аморфных, не сумевших подчинить себе бизнес либералов. Полезность экономических реформ в его глазах не перевешивала возможного ослабления власти. А слабых бьют — помнил он еще со времен своих детских дворовых драк.
Оставалось искать третью силу — ту, которая, не забирая в свои руки всех рычагов управления, смогла бы поддерживать Кремль как в финансовом отношении, так и в манипулировании общественным сознанием. Впрочем, далеко ходить за людьми, готовыми взять на себя подобные функции, не требовалось. Люди эти были фактически под рукой, но до 2003 г. находились в тени… Вместе с тем наличие той силы, контролировать которую в полной мере президент оказался не способен, создавало предпосылки для новых катаклизмов. 2000 год стал всего лишь своеобразным затишьем перед бурей.