Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2006
1998: ПРОПАСТЬ ДЛЯ РЫВКА ВВЕРХ
В ночь со 2 на 3 июля на своей подмосковной даче выстрелом в голову был убит депутат Государственной Думы генерал-лейтенант Лев Рохлин — герой первой чеченской войны, один из самых ярких российских военачальников. При ином повороте событий это дело долго не сходило бы с первых полос газет, но в середине 1998 г. журналистам не слишком хотелось копаться в подробностях появления очередного «высокопоставленного» трупа. Страна в страхе сжалась перед наступлением гигантского финансового кризиса.
* * *
Кризис разразился через полтора месяца после гибели Рохлина. Приказал долго жить сооруженный Анатолием Чубайсом в 1995 г. валютный коридор. Рубль рухнул. Государство отказалось платить по своим обязательствам перед кредиторами. Крупнейшие банки страны в мгновение ока стали банкротами. Тысячи людей потеряли сбережения, миллионы — обнаружили, что их деньги обесценены.
Теперь уж точно стало не до июльской трагедии. А тем временем официальная версия, обвинявшая в убийстве жену Рохлина Тамару, начинала выглядеть все более и более нелепо. Многие считали, что настоящий боевой генерал не мог погибнуть столь жалким образом — а значит, произошло политическое убийство. Ведь Рохлин явно начал переходить в оппозицию Кремлю, учредил собственное политическое движение, побуждал людей к активным действиям и, по слухам, чуть ли не подговаривал близких ему офицеров к движению «на Москву». Словом, готовил военный переворот.
На Москву, правда, в то бурное лето не двигался разве что ленивый. Бастующие шахтеры даже разбили лагерь в центре столицы и день за днем стучали касками прямо у здания правительства. Все требовали лучшей жизни, не подозревая еще, что именно эта жизнь и была «лучшей». Ведь тот уровень реальных доходов, который был до 17 августа, потом не удавалось вернуть на протяжении нескольких лет.
Летом 1998 г. всем казалось, что власть в России из рук вон плоха, что на нее следует давить, давить и давить, что лишь под давлением она согласится заняться делами народными. И надо признать, в то время власть действительно производила грустное впечатление. Она не была глупее, чем раньше, и тем более, не была пассивнее, чем в годы «черномырдинского застоя». Но никогда еще она не была такой слабой, беспомощной, никогда не внушала так мало уважения. Никогда не выглядела она такой обреченной, как в недолгий период премьерства Сергея Кириенко.
НЕТ ХЛЕБА? ЕШЬТЕ КИНДЕР-СЮРПРИЗ
К началу 1998 г. в российском руководстве обнаружилась удивительная вещь. Несколько лет ожесточенных междоусобных сражений фактически полностью вывели из строя правящую элиту.
Конечно, нельзя сказать, что ее представители пострадали физически и разлеглись по госпиталям залечивать раны. Напротив, они расцвели, отрастили номенклатурное брюшко и стали все чаще наведываться на альпийские курорты, дабы растрясти там излишки «трудовых накоплений», сосредоточившиеся в районе талии. Но если оценивать их не в физическом, а в политическом плане, то как кандидаты на замещение вакантных должностей высшего ранга государственные люди первой половины 1990-х гг. котироваться перестали.
Первый удар был нанесен еще в ходе президентских выборов 1996-го по группировке Коржакова-Барсукова-Сосковца. Эта ветвь, растущая из мощного президентского тела, была обрублена Анатолием Чубайсом. Зарождавшийся альянс чекистов с красными директорами развалился. Чекисты вновь смогли консолидироваться лишь к 2000 г., тогда как директора с тех пор окончательно растворились в олигархических кругах.
Сам Чубайс, в свою очередь, в 1997 г. был вышиблен из седла группировкой объединенных олигархов. Одновременно оказались добиты остатки той чрезвычайно устойчивой в политическом смысле команды, которая пришла вместе с Егором Гайдаром еще осенью 1991-го. Впрочем, поражение младореформаторов являлось скорее тактическим отступлением. Не имея возможности удержать захваченные высоты, они, тем не менее, сохраняли силы для того, чтобы не дать противнику на них закрепиться.
В результате затормозилось продвижение олигархов, которые, как лично, так и через своих ставленников, начали было после президентской кампании занимать теплые этажи властной вертикали. Даже близости «главного олигарха» Бориса Березовского к президентской семье хватало лишь для совершения ряда важных деловых операций, но не для захвата всей власти в целом.
Что же касается формальной политической оппозиции, то она не сумела заставить Кремль с собой считаться. Александр Лебедь перехитрил сам себя, Геннадий Зюганов показал, что достиг предела своих возможностей и уже не опасен, а Григорий Явлинский не продемонстрировал способности к разумным компромиссам.
И вот в этой ситуации Бориса Ельцина вдруг перестал устраивать премьер-министр Виктор Черномырдин. Для его отставки весной 1998 г. есть два объяснения.
Если подходить к вопросу с позиций нормальной политической логики, то надо заметить, что уже в начале года отток капитала, спровоцированный азиатским финансовым кризисом, ясно говорил о возникновении беспрецедентной угрозы рублю. Российские власти поначалу отнеслись ко всему происходящему с чрезмерным спокойствием. Подумаешь, спекулянты стали выводить свои деньги из какой-то там Индонезии. Ну и что? Мы-то здесь при чем?
Наша страна столь долго существовала в отрыве от экономических процессов, захватывающих весь мир, живущий по принципам рыночного хозяйства, что и в 1998 г. — через шесть лет после начала радикальной трансформации — людям трудно было поверить в существование какой-то связи между деньгами, находящимися в Москве, и деньгами, убегающими из Джакарты. Казалось, паника, охватившая азиатов, никак не может передаться россиянам.
Впрочем, имелись ученые, понимавшие, что рано или поздно все глобальные рыночные явления коснутся и нас. Но их видение ситуации затемняли традиционные представления, согласно которым Россия — это отнюдь не развивающийся рынок, а великая держава, лишь случайно попавшая в беду. Этим людям казалось, что под воздействием азиатского кризиса капиталы, скорее, устремятся в Россию, чем из России. Наша экономика с ее потенциальными возможностями виделась надежной гаванью для терпящих бедствие «кораблей».
Но на деле все получилось иначе. На многих ненадежных развивающихся рынках международный бизнес перепугался и стал выводить капиталы. Россия с ее дефицитным бюджетом, огромным государственным долгом и вяло развивающейся промышленностью представлялась бизнесу такой же потенциальной зоной бедствия, как, скажем, и Индонезия. Деньги в государственные бумаги вкладывать перестали. Более того, взысканные с государства старые долги тут же обращали в валюту и выводили за рубеж. Под угрозой оказались сразу два взаимосвязанных опорных элемента системы, выстроенной Анатолием Чубайсом в 1995 г., — поддержка бюджета с помощью займов и стабильный рубль.
Известный экономист Андрей Илларионов показал, что еще осенью 1997 г. нужно было принимать экстренные меры по изменению валютной политики. Но Центробанк вел себя так, как будто бы ничего не происходило. И точно так же вели себя другие структуры и должностные лица, оказывавшие непосредственное воздействие на состояние экономики.
Черномырдин не справлялся с возникшей проблемой, а подпиравшие его младореформаторы были деморализованы. Иногда решения младореформаторов торпедировались премьером, как, например, в случае отмены Черномырдиным решения Чубайса об аресте имущества некоторых нефтяных компаний — крупных неплательщиков налогов. В этом смысле отчаянная попытка сформировать совершенно новое правительство могла считаться рациональным ответом на вызов ситуации.
Но, возможно, все гораздо проще. Черномырдин стал слишком явно показывать, что считает себя наследником Ельцина, и президент решил поставить выскочку на место, благо особых заслуг у того все равно не имелось.
Скорее всего, оба фактора сыграли свою роль. Нашлись доброжелатели, которые открыли президенту «истинное лицо» пригретого на его широкой груди премьера. Но при этом сторонники переворота — люди неглупые и понимавшие опасности дефолта с девальвацией — в известной степени руководствовались прагматическими соображениями самосохранения. Беда лишь в том, что самосохраняться они собрались в том политическом пространстве, которое было уже полностью разрушено.
На пост премьера выдвинули 37-летнего министра топлива и энергетики Сергея Кириенко — человека из второго эшелона младореформаторов. Выходец из нижегородской команды Бориса Немцова, успевший поработать как в дореформенном комсомоле, так и в пореформенном бизнесе, он, по сути дела, вообще не имел собственной политической биографии.
Невысокий щуплый очкарик с лицом типичного «ботаника», он был быстро и точно прозван киндер-сюрпризом, что отражало две самые характерные черты этой новой фигуры — бросающуюся в глаза несамостоятельность и внезапность появления на сцене. Кириенко, бесспорно, был достаточно умен, квалифицирован и — что в данном случае особенно важно — умел схватывать важную информацию на лету. В этом смысле он оказывался вполне адекватен таким сильным интеллектуалам, как Гайдар или Чубайс. Тем не менее вторичность Сергея Владиленовича по отношению к Егору Тимуровичу и Анатолию Борисовичу была настолько очевидной, что даже не требовала каких-либо комментариев.
В то время многие недоумевали, как Кремль умудрился найти такого премьера. Но с формальной точки зрения все, от кого зависело выдвижение, действовали вполне логично. Усталый, больной Ельцин, тосковавший по своему звездному часу 1991 г., наверное, полагал, что нашел второго Гайдара, способного растрясти застоявшееся болото недееспособной власти. Замаранные в общественном мнении младореформаторы первого эшелона, не имея возможности лично выйти на ведущие роли, должны были приветствовать выдвижение «худшего из лучших» (не олигархам же, в конце концов, отдавать премьерский пост!). Парламентарии, промурыжив Кириенко для порядка некоторое время, дали согласие на назначение, поскольку не хотели доводить дело до роспуска Думы и рисковать своими насиженными креслами.
Однако в целом надо признать, что назначение оказалось крайне неудачным. У Кириенко в 1998-м и у Гайдара в 1991-м были совершенно разные задачи. После августовского путча всю политическую нагрузку нес на себе еще не успевший растерять популярности Ельцин, тогда как от Гайдара требовалось лишь сделать правильный экономический выбор. Но в чрезвычайно сложной ситуации 1998 г. на посту премьера нужен был прежде всего политик, способный лично решать встающие перед ним проблемы. Что же касается самой постановки проблем, то надвигающийся кризис уже не оставлял особого выбора: требовалось идти на девальвацию рубля и одновременно ужесточать финансовую политику.
ЧЕГО ТУТ ДУМАТЬ? ТРЯСТИ НАДО
Новому премьеру было необходимо умение быстро решать ключевые задачи, не допуская социального взрыва. Это в качестве программы минимум. Что касается программы максимум, то он при всем этом должен был по возможности еще и уцелеть в качестве главы правительства и избежать политического кризиса…
Вообще-то у Кремля теоретически имелось два прямо противоположных способа решения задачи.
Первый — пойти на прорыв. Принять все необходимые при столь негативном развитии событий экономические меры, а в случае возникновения конфликта с коммунистической Думой быть готовым к ее роспуску. В 1998 г. такой подход казался практически невозможным, чуть ли не чреватым гражданской войной. Но, как показало на следующий год сравнительно легкое отстранение Евгения Примакова, левые российские парламентарии были трусоваты и, скорее всего, в принципе не способны бороться ни за идеи, ни за власть.
Второй способ — пойти на умиротворение. Найти сильную фигуру, с которой могли бы быть связаны ожидания самых разных участников политического противостояния. Пользуясь открывшимися возможностями для компромисса, новый премьер имел бы шанс провести те преобразования, которые были необходимы для улучшения положения дел в экономике, абсолютно легальным путем. Впоследствии назначение Примакова как раз и знаменовало развитие данного сценария — с той только разницей, что реализовывать его начали не до кризиса, а уже после него.
Понятно, что ставке на умиротворение сопутствовал риск получить бестолкового премьера, способного завести страну не туда. Все помнили, сколько времени ушло у Черномырдина на обучение элементарным экономическим понятиям. Но, скорее всего, в 1998 г. способность управлять, способность растрясти закосневшую систему и заставить ее работать, как это ни парадоксально, была важнее способности думать. Ведь думающий премьер, как выяснилось на примере Кириенко, все равно был ни на что не годен.
Выбор такого «либерала», как Кириенко, был чреват кризисом, выход из которого возможен через призвание такого «политического тяжеловеса», как Примаков. В свою очередь, выбор тяжеловеса был чреват кризисом, выход из которого можно было затем поручить либералам. Даже легковесным. Но Кремль все же выбрал Кириенко, отказавшись тем самым как от решительного прорыва, так и от неторопливого умиротворения.
К исходу весны, когда новый премьер наконец прошел через парламентское утверждение, как-то скорректировать ситуацию было уже практически невозможно. Капиталы еще с 1997 г. начали энергично бежать с развивающихся азиатских рынков. Постепенно нарастающая паника охватывала и Россию. С января 1998 г. уже не только иностранные, но и отечественные инвесторы продавали государственные бумаги, покупали валюту и переводили ее за рубеж.
Соответственно, у государства возникало две проблемы. Поскольку никто больше не хотел одалживать ему денег даже на формально очень выгодных условиях, бюджет разваливался и впереди начинал маячить призрак дефолта, то есть неспособности расплатиться по своим очередным обязательствам. А поскольку желающих продавать рубли оказывалось гораздо больше, нежели желающих продавать доллары, российская валюта уже не могла удерживаться в прежнем «коридоре».
Тот, кто выводил деньги на Запад, может быть, и не был столь уж плохого мнения о российской экономике, но понимал простую вещь: если удерут другие, он свои вложения потеряет. А другие думали точно так же и соревновались в гонке с финансового рынка. Панику задавали два фактора. Во-первых, информация о том, что Банк России не имеет достаточных резервов, чтобы выкупить скидываемые инвесторами рубли. А во-вторых, оправдавшееся впоследствии подозрение, что такой проблемной стране, как наша, при слабости Центробанка никто уже всерьез помочь не захочет.
Если бы власти хотя бы в 1997 г. задумались о принятии экстренных мер по спасению, а не смаковали уничтожение команды Чубайса, шанс на мягкий выход из кризиса у них бы имелся. Резкое снижение государственных расходов могло бы помочь удержаться от очередных заимствований, а следовательно, уменьшить объем обязательств. Но государство было слабо, за процесс в целом никто не отвечал, все надеялись на авось. Когда же Кириенко взял бразды правления в свои руки, даже авось уже не настраивал на оптимистический лад.
Оставался только МВФ. По-настоящему крупные зарубежные кредиты могли бы предоставить Центробанку те валютные средства, которые были необходимы для выкупа энергично скидываемых с рук инвесторами рублей. С одной стороны, фонд вроде бы и намеревался поддержать Россию, поскольку кризис ставил под сомнение способность его руководства к эффективному управлению реформами. Однако с другой стороны, чиновники МВФ, как и российские чиновники, оказались неспособны на подлинно радикальные действия. Выложить несколько десятков миллиардов долларов они не сумели, а та небольшая помощь, которая все же была получена, не могла отвратить инвесторов от быстро нарастающего пессимизма.
Кириенко честно крутился, пытался экономить, пробовал взыскивать налоги с крупных неплательщиков, но так и не смог довести до конца ни одно начатое им дело. В итоге правительству все-таки пришлось пойти на отказ от своих обязательств. И премьер снова проявил нерешительность, стремясь сохранить валютный коридор путем изменения его границ, но не решаясь сломать старую систему в принципе.
На самом деле можно было сразу же расстаться с прошлым, отпустив рубль в свободное плавание, что, собственно, и произошло позднее. Можно было пойти и другим путем: девальвировать рубль раза в два и удерживать его от дальнейшего падения, пользуясь тем, что при подешевевшем рубле Центробанку нужно в два раза меньше резервов для осуществления валютных интервенций.
При первом варианте обесценивание рубля наносило удар по платежеспособности российских банков, получающих доходы в отечественной валюте, но имеющих долги в валюте иностранной. Не менее болезненный удар наносился и по населению, фактически лишающемуся возможности приобретать резко подорожавшие импортные товары. Но зато отечественный производитель становился более конкурентоспособным, благо издержки его производства разом обесценивались по сравнению с себестоимостью товаров зарубежных фирм.
При втором варианте население и банки страдали в меньшей степени, но зато и отечественные производители получали меньше преимуществ. Сохранялся шанс, что потенциальные банкроты смогут как-то свести концы с концами. Но в то же время сохранялась вероятность того, что государство не выполнит свое обещание удержать стабильный, хотя и обесценившийся рубль.
Отказавшись как от радикального, так и от умеренного варианта выхода из кризиса, Кириенко лишний раз продемонстрировал слабость правительства. И вот теперь уже по-настоящему заметался президент.
Его неинформированность выглядела комично. За день до принятия премьером решения о девальвации Борис Ельцин публично говорил, что таковой не будет. Когда же девальвация произошла, он явно не знал, как себя вести. Сначала оставил Кириенко в должности, но через несколько дней, так и не дождавшись какого-либо изменения обстоятельств, решил отправить правительство в отставку.
ПОСЛЕДНИЙ ПРИКОЛ
Ельцин попытался вернуть Черномырдина. Даже при неизменно плохом состоянии здоровья Борис Николаевич должен был понимать, что данный шаг является очевидным признанием ошибки с назначением Кириенко. Готовность президента столь явно подставиться свидетельствует о том, насколько он был растерян после внезапного экономического провала.
Однако главное унижение ждало Ельцина впереди. Парламентарии не утвердили Черномырдина, а на роспуск Думы в таких условиях президент пойти не рискнул. Пришлось искать другую кандидатуру. Компромиссной фигурой оказался министр иностранных дел Примаков, которому уже почти исполнилось семьдесят.
Кремль вряд ли мог считать его своим человеком, хотя Евгений Максимович и являлся членом правительства. Вручение Примакову экономики, да к тому же в столь трудный момент, могло означать еще более кардинальный отказ от реформ, чем даже появление Черномырдина в декабре 1992 г. Многие эксперты с приходом Примакова ожидали неокоммунистического реванша по примеру того, который на несколько лет раньше произошел в Болгарии. Там левые открыто встали на популистский проинфляционный путь и дестабилизировали экономику (правда, тем самым открыв путь к возращению во власть реформаторов).
Таким образом, российские правые смотрели на Примакова как на чужака, которого нужно активно критиковать, даже не дожидаясь его неизбежных ошибок. Но и для коммунистов новый премьер не был своим. Он считался человеком Горбачева, на которого зюгановцы реагировали, как бык на красную тряпку. Правда, членов КПРФ мог привлечь жесткий внешнеполитический курс, который Примаков демонстрировал с тех пор, как заменил на посту главы МИДа Андрея Козырева. Могло привлечь их и то, что в новое правительство на формально крупный пост вице-премьера, курирующего экономический блок, пригласили бывшего главу советского Госплана Юрия Маслюкова. Но в целом твердо рассчитывать, что Примаков согласится на полевение экономического курса, они никак не могли.
И тем не менее, враждующие стороны сошлись на том, что лучшего главу правительства им сейчас не найти. Каждый стремился видеть в Примакове героя своего романа, что же касается самого Евгения Максимовича, то он вел себя со скрытностью, характерной то ли для дипломата, то ли для шпиона.
О его шпионском прошлом ходило много слухов. Поводом для них послужило прежде всего то, что Ельцин в начале 1990-х гг. назначил Примакова руководителем Службы внешней разведки. Разве можно допустить, что «главным шпионом» вдруг сделали человека, ранее не имевшего никакого опыта в этой области?
Сам Примаков, впрочем, никогда не подтверждал своего шпионского прошлого, а каких-либо иных доказательств его связей с КГБ также не имеется. В молодости Евгений Максимович работал журналистом на Ближнем Востоке. Почти все советские разведчики в этом регионе были его однокашниками, хорошими знакомыми или даже близкими друзьями. Не исключено, что и сам он пользовался не только пером, но и «шпагой», однако точно этого никто не знает. Примаков говорил, что пребывание на Востоке научило его лишь спокойствию, умению выжидать и способности выражаться иносказательно — что и было блестяще проявлено на премьерском посту.
Во всяком случае, с Востока Евгений Максимович переехал не на Лубянку, а в Институт мировой экономики и международных отношений. Помимо журналистских корреспонденций (в том числе фельетонов, написанных вместе с Томасом Колесниченко под псевдонимом ПриКол) к тому времени он уже издал несколько книг и защитил докторскую диссертацию, посвященную, правда, строительству социализма в Египте. Примаков не стал крупным экономистом, но личностью был яркой и энергичной, что позволило ему занять пост заместителя директора ИМЭМО.
Порой он даже руководил институтом, поскольку директор — академик Иноземцев — часто уезжал консультировать Брежнева. Научным структурам такого рода в то время вообще было свойственно переключаться с фундаментальных теоретических проблем на оперативный политический анализ, чему руководство активно способствовало. Через семь лет работы Примаков получил собственный институт — Институт востоковедения, но, перебравшись туда, оказался в слишком уж «теплой, дружественной обстановке». Вот донос в ЦК КПСС, написанный коллегами Примакова в октябре 1985 г.:
«Коммунисты Института востоковедения АН СССР просят вас принять самые строгие меры против произвола, беззакония, взяток, злоупотребления служебным положением, которое насадил в нашем институте «академик» директор Примаков Е. М., настоящая фамилия Киршинблат.
Махровый делец, руководитель сионистской мафии в институте, злоупотребляет служебным положением, почти целый год в году пребывает в загранкомандировках, собирая взятки со своих сотрудников, живущих за границей, и на нетрудовые доходы выстроил себе дачу-дворец на «Малой земле». Не брезгуя ничем, крупной мошной разбазаривает Примаков-Киршинблат государственную казну для своего обогащения, алчности и наживы.
Он полностью развалил институт, разделив сотрудников на угодных ему евреев и неугодных остальных прочих <…>».
В итоге Примаков довольно быстро вернулся в ИМЭМО — чтобы официально его возглавить. Протежировал ему секретарь ЦК Александр Яковлев, поэтому надолго Евгений Максимович в науке не задержался. Сначала его хотели поставить заведующим международным отделом ЦК, но КГБ отдал предпочтение Валентину Фалину. Кстати, этот факт в некоторой степени опровергает гипотезу о близости Примакова к гэбистам.
В 1989 г. Горбачев все же призвал ученого в политику, поставив его во главе одной из палат Верховного Совета СССР, где тот тихо подремывал на заседаниях и делал вид, что борется с привилегиями номенклатуры. Но после августовского путча Примаков оказался между двух стульев. С одной стороны, он не поддержал путчистов и тем самым сберег репутацию порядочного человека. С другой же — оказался вне новой политической тусовки, поскольку сохранял лояльность именно Горбачеву, а не российскому руководству.
Казалось, что начатая в шестьдесят лет политическая жизнь не задалась, тем более что СССР вскоре распался и Горбачев ушел. Но Ельцин неожиданно придал карьере Примакова второе дыхание.
* * *
За те девять месяцев, которые Примаков провел на посту премьера, в России наметились важные перемены. Страна наконец проснулась и начала работать. Всяких дурацких затей с путчами уже не возникало. Путчисты-затейники — от Крючкова до Рохлина — перестали привлекать внимание общества. Однако произошло ли это благодаря Примакову — или же вопреки ему?
1999: ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
…В семьдесят пятую годовщину со дня смерти Ленина, 21 января 1999 г., на трибуне Мавзолея стояли все руководители страны — Б. Н. Ельцин, В. С. Черномырдин, Б. Е. Немцов, А. Б. Чубайс, Ю. М. Лужков, патриарх Алексий, а также Н. С. Хрущев. Рота почетного караула торжественно вынесла гроб и установила его на временный постамент. Началась церемония перезахоронения тела вождя. Вся страна прильнула к телевизорам. Под бой кремлевских курантов открылся митинг. Истошные крики собравшихся на Красной площади коммунистических фанатиков уже не могли смазать величия момента: в гроб ленинизма вбивался последний гвоздь.
Первым выступил президент, за ним — патриарх. Затем Ельцин в обход премьер-министра предоставил слово Немцову. «Может, не надо, Леонид Ильич?» — заколебался младореформатор. Но Ельцин настоял на своем. А потом, снова взяв слово, смешал все политические карты:
«Вот здесь и сейчас хочу объявить об отставке правительства России. Назначаю новым премьером всем вам хорошо известного и очень умного Бориса Ефимовича Немцова. Второе. Объявляю Немцова своим официальным преемником на посту главы нашего государства. После утверждения в Думе его кандидатуры (а иначе я ее распущу и сам назначу Немцова) я ухожу в отставку и передаю Борису Ефимовичу бразды правления страной как исполняющему обязанности президента!»
* * *
Красивое это было зрелище и очень символичное! Кончился старый мир, и к власти пришел первый по-настоящему посткоммунистический президент — молодой, энергичный, грамотный. Словом, каждому стоило 21 января 1999 г. побывать на Красной площади и своими глазами увидеть, как это было…
Жаль только, что было это не наяву, а во сне, который увидел в ночь с 7 на 8 ноября 1997 г. в одной из парижских больниц Анатолий Собчак, бывший мэр Петербурга, а к этому времени — преследуемый прокуратурой скиталец, страдающий тяжелым сердечным заболеванием. Накануне он чуть ли не тайком покинул Россию, где демократические идеи быстро теряли силу, а реванш разного рода силовиков буквально с каждым днем становился все более ощутимым.
И все же сон Собчака в определенном смысле был пророческим. В 1999 году Ельцин действительно назначил молодого преемника, а в конце года действительно ушел в отставку. Вот только действующие лица этой драмы оказались несколько иными. И над трибуной Мавзолея витал не призрак Никиты-кукурузника, а, скорее, тень Железного Феликса.
СТАРЫЙ КОНЬ БОРОЗДЫ НЕ ИСПОРТИТ?
Немцов в роли преемника тихо исчез еще в 1998-м. Последствий информационной войны с младореформаторами не могло скомпенсировать никакое личное обаяние. А кроме того, мимолетное правительство Кириенко, в котором Борис Ефимович еще сохранял позиции, своей беспомощностью производило тяжелое впечатление даже на либералов.
Тем не менее, к началу 1999 г. преемник нашелся сам. Евгений Примаков, все более уверенно чувствовавший себя в кресле премьера и неожиданно для многих начавший набирать рейтинг, волей-неволей стал восприниматься в качестве возможного президента-2000.
Старый конь борозды не испортит — полагали сторонники Примакова. И хотя «конь» был уж слишком старый, «борозда» буквально в первые же месяцы 1999 г. дала многообещающие всходы. После десятилетнего перерыва в стране наконец-то просматривался экономический рост.
О том, каковы были причины этого роста, активно спорят до сих пор. Левые уверяют, что Примаков с Маслюковым сотворили чудеса, правые же объясняют, что девальвация сделала российские предприятия конкурентоспособными, а заложенные еще в первой половине 1990-х гг. основы рыночных отношений подготовили российских бизнесменов к тому, чтобы воспользоваться внезапно появившимися преимуществами.
В образной форме суть дела изложил сам Евгений Максимович. На юбилее у Черномырдина весной 1998 г. блестящий тамада Примаков произнес тост: «Пожилой и молодой поспорили: кто ловчее? Пожилой предложил влезть на дерево и вытащить из гнезда яйцо так, чтобы высиживающая яйца птичка не сдвинулась с места. Молодой попробовал — птичка улетела. Пожилой сказал: смотри, как это делается. Снял шубу, соболью шапку, залез и действительно вынул яйцо из-под нешелохнувшейся птички. Спустился вниз, а там уже нет ни шубы, ни собольей шапки. Так выпьем же за молодое поколение!»
Правда, на практике все выглядело прямо противоположным образом. Молодые реформаторы осуществили целый ряд жестких мер, позволивших экономике выйти из ступора. На этом они растеряли все симпатии общества, а под конец окончательно дискредитировали себя, не сумев выпутаться из финансового кризиса 1998 г. И когда Кириенко объективно вынужден был взять на себя ответственность за девальвацию, пришел Примаков и снял урожай с начавшегося экономического роста.
Впрочем, неверно было бы в этой связи мазать Примакова черной краской. Его заслуга велика. Только состоит она не в том, что хотели бы приписать ему левые.
Декларации премьера и его реальные действия существенно различались. Если Гайдар искренне пытался «в свободное от реформ время» раскрыть народу глаза на преимущества рыночного хозяйства, а Черномырдин столь же искренне поначалу ругал рынок за «базарность», а позднее перешел к стихийному монетаризму, то Примаков сразу же стал наводить тень на плетень.
Премьер много говорил о том, что до него все делалось не так, подчеркивал важность социальной ориентации, критиковал приватизацию. Он выказал уважение совсем было позабытым советским академикам, и те сразу осчастливили правительство программой всеобщего регулирования. В какой-то момент казалось, что страна вот-вот сорвется в очередной виток инфляции, поскольку методы регулирования у академиков отличались невероятной простотой: дать денег всем, кто этого достоин. Средств потребовалось бы невиданное количество, поскольку недостойных бюджетной поддержки у нас, естественно, не имелось, тем более при традиционной российской уступчивости по отношению к лоббистам.
Тем не менее, ни академики, ни даже вице-премьеры — коммунист Юрий Маслюков и аграрий Геннадий Кулик — экономикой так толком и не порулили. Реальная власть оставалась в руках прагматично мыслящих чиновников. Особую роль сыграл в этот период министр финансов, «яблочник» Михаил Задорнов, сумевший удержаться от столь соблазнительного популизма. Да и Виктор Геращенко, вновь возглавивший Центробанк, теперь предстал совсем иным человеком, нежели в 1992-1994 гг.
Возникла парадоксальная ситуация. Коммунистическая и аграрная партии, а также «Яблоко» и лично г-н В. В. Геращенко на чем свет стоит крыли всяких гайдарочубайсов. Но когда власть, в той или иной степени, оказалась в их руках, они не изменили направления реформ ни в одной из принципиальных составляющих. Денег не напечатали, приватизацию не отменили, бедных на содержание не взяли. Получилось, что вся российская элита мыслит достаточно прагматично и не видит серьезных альтернатив тому курсу, который был задан в 1992 г.
Сам Примаков спокойно дремал в кресле главы кабинета, ни во что особо не вмешиваясь и оставляя себе много свободного времени. Один министерский чиновник среднего ранга как-то с удивлением вспоминал в приватной беседе, что, доставив премьеру из своего ведомства некий документ, он вдруг попал к нему лично, тогда как обычно такого рода технические дела ведутся через аппарат.
Лишь время от времени Евгений Максимович активизировался, чтобы дать отлуп особенно энергичным лоббистам. Обесценившимися в четыре раза рублями погасили долги правительства перед бюджетниками, и народ воспрял духом, видимо, еще не вполне осознав, что рубль января 1999 г. это совсем не то же самое, что рубль июля 1998 г. Под действием сонного обаяния премьера начинался процесс сплочения общества.
Интересно, что еще в момент формирования правительства Примакова даже сами представители элиты не знали, насколько они едины в своем видении ситуации. Никогда в истории пореформенной России (ни до, ни после) не было зафиксировано такого количества отказов от ведущих административных постов. Уклонились от сделанных Ельциным и Примаковым предложений такие персоны первого ранга, как Виктор Черномырдин, Сергей Кириенко, Григорий Явлинский, Александр Шохин, Владимир Рыжков, Александр Жуков. Быстро покинул крупный пост в Минфине Алексей Кудрин. У каждого были свои мотивы, но ясно, что когда отказывается столько людей сразу, это означает принципиальное неверие в возможности правительства, опасение его позорного провала в ближайшем будущем.
Но вскоре все изменилось, и желающих порулить в правительстве нашлось предостаточно. В начале 1999 г., когда реально выявилась близость взглядов на экономику у левых и правых, сложились важнейшие предпосылки для последующего развития России.
Оказалось, что никакие препятствия по большому счету не мешают консолидации. Оказалось, что все ранее бывшие актуальными стереотипные противопоставления типа «реформаторы — контрреформаторы», «демократы — коммунисты», «ельцинисты — патриоты» и т. д. уже по преимуществу устарели. Оказалось, что как власть, так и оппозиция желают рынка, не хотят гиперинфляции, а самое главное, жаждут увеличения личных доходов наряду с возможностью свободно использовать их в стране и за рубежом.
МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ — ТОЛЬКО ТЕШАТСЯ
То, как быстро в 1999-2000 гг. осуществились консолидация элиты и образование партии власти, показало, что урок примаковской realpolitik не прошел бесследно. В эпоху больших и малых путчей в общении между ведущими политиками часто проскальзывали искры очевидной ненависти. Теперь же конфликты вроде тех, которые имели место в пространстве «Единство» — «Отечество» — «Вся Россия», можно было вполне охарактеризовать выражением «милые бранятся — только тешатся». Спор между этими «милыми» напоминал не жестокую схватку, а скорее «праймериз», выявляющие тех, кто будет лидировать в партии власти.
Впрочем, как ни странно, сам Примаков в атмосферу всеобщего братания вписаться не сумел. Несмотря на свою отменную политическую хитрость, премьер совершил, как минимум, три принципиальные ошибки.
Во-первых, он решил наехать на олигархов, и прежде всего лично на Бориса Березовского, с тем чтобы резко ограничить власть так называемой президентской Семьи. Примаков даже стал грозить бизнесу тюрьмой за экономические преступления. Но тех рычагов давления, которые впоследствии появились у Владимира Путина, в распоряжении Примакова не было.
Во-вторых, будучи прагматиком в экономике, он поддался личным антизападным настроениям в области внешней политики. Державность проявлялась буквально в каждом его жесте, особенно в том, как он развернул свой самолет над Атлантикой, отказавшись лететь в США, начавшие бомбардировать Косово. Позднее Путин тоже любил демонстрировать нашу имперскую спесь, но весной 1999 г. в Кремле еще оставались люди, на дух не переносившие подобного поведения.
Наконец, в-третьих, Примаков несколько увлекся антиреформенной риторикой, ориентируясь на широкие массы, но не вполне учитывая настроений в политических кругах. В результате возникли подозрения, что старый лис лишь прикидывается прагматиком, а когда возьмет всю власть, покажет свое истинное лицо.
При всех плюсах главы правительства многие чувствовали бы себя спокойнее, если бы примаковский курс осуществлялся без Примакова. А когда растущий рейтинг премьера выявил, насколько вероятна его победа на президентских выборах 2000 г., Кремль понял необходимость скорейшей отставки кабинета. Функцию устранения соперника взял на себя новый глава кремлевской администрации Александр Волошин.
Он занял свой пост в марте, и это назначение стало отправной точкой для решительного наступления на Примакова. По всей видимости, наступление было спровоцировано тем, что в конце января премьер выдвинул предложение, суть которого сводилась к консервации сложившегося статус-кво вплоть до президентских выборов: Ельцин не прибегает к отставке правительства и роспуску Думы, а та, в свою очередь, воздерживается от процедуры импичмента.
Иначе говоря, Примаков под видом примирения противоборствующих сторон стремился получить у президента гарантии сохранения своего поста в обмен на гарантии парламентариев по сохранению самого президента. Однако на практике подготовка этого длительного «мира» грозила самой настоящей войной.
Сегодня нам ясно: растущий рейтинг премьера при таком раскладе фактически означал, что именно Примаков сменит Ельцина в 2000 году. В тот момент наверняка этого никто знать не мог, но все же было не лишним убедить Бориса Николаевича в предосудительной нескромности Евгения Максимовича. И Волошин начал действовать.
Иногда говорят, что этот человек был послушным орудием в руках Березовского, который тогда дрожал за свою шкуру. В других случаях его называют беспринципным карьеристом, пришедшим к успеху по политическому трупу Примакова.
И бесспорно, интриги Березовского и карьерные соображения значили в этой истории немало, но все же, наверное, они не были главными. Волошин — экономист и предприниматель, под конец занявшийся политикой, — имел свое видение российской государственности, и оно не допускало наездов на бизнес и конфронтации с Западом. Позднее, подав в отставку осенью 2003 г. в связи с арестом Михаила Ходорковского (то есть в тот момент, когда Путин стал реализовывать декларации Примакова), Волошин задним числом объяснил мотивы, которыми он руководствовался в период политической борьбы 1999-го.
Александр Стальевич никогда не был яркой фигурой, никогда не привлекал симпатий масс. Даже тех «узких масс», которые симпатизировали, скажем, Гайдару или Чубайсу. Этого серого кардинала можно было бы, наверное, назвать вторым Бурбулисом, если бы не слишком явное различие политических стилей. Геннадий Эдуардович сражался с врагом стенка на стенку и вылетел из власти по причине абсолютной негибкости. Александр Стальевич готов был гнуться в любую сторону, но лишь для того, чтобы в итоге настоять на своем.
Он был бюрократом-трудоголиком, иногда не успевавшим поспать и работавшим чуть ли не до потери сознания, — прямая противоположность Примакову. Редкий по реалистичности портрет дает журналист кремлевского пула Елена Трегубова, однажды наблюдавшая за Волошиным, когда тот был до предела измотан, только что вернувшись из зарубежной командировки.
«После того, как он удачно приземлился в кресло, последним, что его слегка выдавало, было лишь мерное, едва заметное кругообразное покачивание головы вместе с верхней частью туловища. Вокруг собственной оси. Было такое впечатление, что сейчас глава администрации запоет звук «ом». Присмотревшись к этим циклическим движениям, я вдруг поняла, что Волошин просто спит с открытыми глазами.
В какой-то момент он все-таки попался.
На один из наших вопросов Волошин живо ответил:
— Ага.
— Чего «ага»? — удивленно переспросили девчонки.
— Угу… — пояснил Волошин. И продолжал сидеть, изображая, что не спит.
Глаза его то и дело как-то сами собой закрывались (точно так же, как если спящему зверю пробовать поднять веко), но он чудовищным усилием воли смаргивал и продолжал дарить нам рассредоточенный, сведенный даже не на переносице, а на вечности мутный взгляд спящего Будды.
Малкина решила, что глава администрации просто устал говорить о политике и поэтому с ним надо срочно побеседовать о любви:
— Александр Стальевич, а вот скажите: а какие женщины вам нравятся?
— Тарелки, — сомнамбулически проговорил Волошин.
Оказалось, что он отвечал на предыдущий вопрос, заданный Нетребой, — про его хобби.
— Я в молодости раскрашивал тарелки. Разрисовывал, а потом сам обжигал. Красиво получалось».
Уставший Волошин копал и копал яму под своего врага — до тех пор, пока тот в нее не свалился. Хотя при этом, как только Александр Стальевич оказывался на трибуне или в ситуации прямого публичного столкновения, он сразу тушевался и выглядел совсем не лучшим образом.
Впрочем, весной 1999 г. трибуна особой роли не играла. Волошин сумел внедрить в сознание президента мысль об опасности, исходящей от Примакова, и, таким образом, победил с помощью аппаратной борьбы, а не пламенных речей. Идеологический фактор в российской политике постепенно перестал действовать. В мае премьера отправили в отставку. Дума в ответ попыталась устроить импичмент, но заранее проведенная с некоторыми депутатами «работа» лишила оппозицию необходимого числа голосов. Во главе кабинета министров был поставлен Сергей Степашин. Народ безмолвствовал.
НЕ ТАК СИДИМ
«Эксперимент» со сменой премьера позволил убедиться в том, насколько велик в России, казалось бы, давно подорванный потенциал авторитарной власти. До поры до времени с народом можно делать все, что угодно. Этот факт, наряду с открывшимися возможностями консолидации элит, во многом определил схему дальнейшего политического устройства страны. Но пока что перед Кремлем стояла более частная, хотя и очень непростая проблема: кто станет преемником Ельцина?
Рассматривался ли Степашин в качестве преемника? Можно ли сказать, что он уже был избран, но потом не сумел оправдать доверие из-за своего нежелания мочить чеченцев в сортире, а потому оказался «разжалован в рядовые»? Вряд ли это предположение соответствует действительности. Назначение Степашина проходило в условиях столь жесткой политической борьбы, что даже стороннему наблюдателю было очевидно: различные кремлевские группировки пока еще не пришли к компромиссу.
Сорокасемилетний генерал Степашин, с апреля 1998-го занимавший пост министра внутренних дел, через год, в апреле 1999-го, был внезапно назначен первым вице-премьером. До этого его мало кто принимал всерьез, поскольку еще в 1995 г. генеральская карьера резко оборвалась из-за неудачных действий в Чечне. Несколько лет казалось, что Степашин уже не поднимется.
Новое назначение Сергея Вадимовича оказалось столь неожиданным, что на одном из важных заседаний в Кремле Ельцин должен был даже заняться уточнением сложившейся иерархии. Он решил пересадить Степашина на более почетное место, дабы подчеркнуть значимость своего выдвиженца. Детская суета чиновников со стульями на фоне острых проблем, стоящих перед страной, выглядела довольно дико. А «не так сидящий» Степашин занял после этой курьезной истории место в фольклоре по соседству с «во всем виноватым» Чубайсом.
Но когда Ельцин уже вносил кандидатуру нового премьера в Думу, в разговоре со спикером Геннадием Селезневым он назвал имя другого фаворита — министра путей сообщения Николая Аксененко. Официальные бумаги, тем не менее, пришли на Степашина. Похоже, в этот момент Семья совсем запутала бедного Бориса Николаевича.
Характерно, что впоследствии, утешая в личной беседе недоназначенного Аксененко, Ельцин еще раз продемонстрировал, насколько все зависело от случая: «Не переживай, Николай, сегодня он — премьер, завтра — ты. Поживем до осени, там видно будет».
Кремль в суете и в острой межклановой борьбе затыкал кадровые дыры, готовясь при этом к главной операции года — операции «преемник». Степашин был в этой игре всего лишь одной из фигур. Не пешкой, но и не игроком.
Слабость его позиции проявилась и в том, что он не получил возможности назначить желаемого им Александра Жукова на пост министра финансов. Затем Степашин с Ельциным вроде бы сошлись на Задорнове, но в последний момент президент передумал. В итоге Минфин возглавил Михаил Касьянов, который потом еще долго ассоциировался с Семьей в общественном мнении.
Но главным ставленником Семьи Касьянов, конечно же, не являлся. В тот момент его политический вес был совершенно ничтожен. На передний план последовательно выдвигался Владимир Путин, который уже занимал принципиально важные посты руководителя ФСБ и секретаря Совета безопасности.
Вряд ли они со Степашиным могли быть конкурентами. Да и Аксененко, скорее всего, рассматривался лишь как возможный кандидат в главные хозяйственники. Операция «преемник» до поры до времени осуществлялась вне прямой связи с борьбой за пост премьер-министра. Сошлись эти две линии лишь тогда, когда один из чеченских лидеров — Шамиль Басаев — вторгся со своими боевиками в Дагестан, а в Москве были взорваны два жилых дома.
Эта история качественным образом изменила настроение общества. С одной стороны, возник реальный страх за себя, за детей, за свое имущество. Ни у кого не могло быть уверенности в том, что, засыпая вечером в своей постели, ты утром проснешься живым, а не взлетишь на воздух. С другой же стороны, у Кремля вновь появилась возможность проведения «маленькой победоносной войны». Появилась возможность и для выдвижения лидера, которому предназначено в этой войне победить, а затем стать любимцем миллионов избирателей.
Осенью 1999 г. много говорилось о том, что дома взорвались не без помощи ФСБ, однако реальных доказательств этого не имеется. Впрочем, не углубляясь в криминальную составляющую данной истории, отметим, что на внутреннюю политику России взрывы повлияли очень серьезно.
Был ли Степашин тем нерешительным премьером, которого срочно требовалось заменить на крутого Путина, в итоге «спасшего» нас от злых террористов? Такое представление вольно или невольно сформировалось в сознании россиян в августе-сентябре 1999-го. И надо сказать, не совсем безосновательно. Ведь генерал-то по сути дела был человеком штатским, сделавшим карьеру в качестве вузовского преподавателя общественных наук.
Именно Степашин, возглавляя в 1994 г. госбезопасность, отвечал за бестолковую попытку танкового прорыва к Грозному, в результате которой Джохара Дудаева должен был сменить ставленник Кремля Умар Автурханов (тогда дудаевцы легко взяли верх над робкими прокремлевскими чеченцами и посаженными в «их» танки российскими военнослужащими). Именно Степашин был вынужден принять на себя вину за то, что Басаева не ликвидировали в 1995 г. после совершенного им в Буденновске захвата заложников. Наконец, именно Степашин — в подобных обстоятельствах — своим поведением и внешностью, в частности плохо сочетавшимися с камуфляжем пухлыми щечками, наводил людей на мысли о разъевшемся, небоеспособном генералитете.
Но можно посмотреть на вещи и с другой стороны. Бесшабашность Павла Грачева при штурме Грозного была еще хуже осторожности Степашина, а Михаил Барсуков воевал с Салманом Радуевым после вторжения в Кизляр так, что лучше бы уж отпустил бандита, как отпустили Басаева после Буденновска. От примитивной упертости этих генералов страна только проиграла.
Сергей Вадимович был хоть и не самым выдающимся государственным деятелем России, но все же человеком, думающим о государстве. Летом 1999 г. у него имелся четкий план разрешения чеченского кризиса. Предполагалось осуществить жесткую блокаду Чечни, закрытие авиа- и железнодорожного движения, развертывание в Ставрополье бригады внутренних войск, значительное усиление дагестанской милиции. Далее планировалось выйти на Терек, являющийся удобным естественным рубежом, остановиться там и принудить противника к переговорам на российских условиях.
Многим этот план тогда представлялся слишком заумным по сравнению с «мочением в сортире», но прошедшие годы показали, что он был намного конструктивнее. Фактически создавалась граница, отделяющая Чечню от России. Доводился до логического завершения проект, в основе которого лежал хасавюртовский мир Александра Лебедя. Туповатым «патриотам» движение
к предоставлению Чечне легальной независимости (предполагающей одновременно и ответственность за свои действия) казалось предательством интересов родины. Но на деле именно такой вариант избавлял нас от Норд-Оста, Беслана, падения самолетов и гибели мирных граждан.
Это не был план «маленькой победоносной войны», укрепляющей позиции Кремля в глазах населения. Это был план защиты от серьезной угрозы, надвигающейся с юга. Такой план вряд ли мог понравиться начальству, и Степашин лишился поста премьера в пользу Путина, который на фоне военных действий быстро стал единственно возможным кандидатом в президенты.
Уже осенью силами Березовского была раскручена новая партия власти — «Медведь» (межрегиональное движение «Единство»). Новый парламент был поставлен под контроль. А в ночь под Новый год Ельцин официально передал Путину президентские полномочия.
* * *
Все вышло совсем не так, как снилось Собчаку. Полеты во сне и наяву, увы, мало в чем совпали. Полет демократической фантазии рисовал приход новой цивилизованный власти, а реальность заявила о себе тем, что взлетели на воздух дома мирно спавших москвичей. Полет фантазии противопоставлял демократов коммунистам, а реальность обернулась дальнейшим обострением в противостоянии России и Кавказа. В общем, полеты фантазии сменились полетами пуль…