Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2006
ПОСЕЛОК ГОРОДСКОГО ТИПА
Создавались ракетные войска стратегического назначения. Генштабисты понимали силу и мощь нового качества оружия и постарались разместить боевые порядки ракетчиков подальше от административных центров, не говоря уже о столицах. Велика Россия, и место в ней нашлось. Выбирали не без юмора. Осваивая гигантские пространства Восточной Сибири, «сажали» дивизии последовательно: «Дровяная», «Ледяная», «Оловянная».
Народный хор залихватски выводил по радио женскими голосами: «Загудели, застонали провода — мы такого не видали никогда». «И — и — и — их!» — звенела певица чистым контральто.
Всесоюзные стройки меркли по сравнению с разделкой непроходимых чащоб и топей, гористой местности и барханов пустынь.
Прокладывались бетонные дороги, высверливались вертикальные стволы шахт, протягивались коммуникации энергии, связи, тепла.
Войска центрального подчинения с замыканием на чемоданчик Генсека, получившего еще один титул: «Верховный Главнокомандующий».
Встал вопрос: кому руководить ракетными войсками?
Авиаторы уперлись: «Нам не надо, мы и так только что перешли на реактивную тягу».
Выступили артиллеристы: «Давайте нам, у нас уже есть «Катюши», справимся и с ракетами, что там особенного: снаряд — он и есть снаряд».
Надо было размещать личный состав. Обратились к Верховному: «Как?» Верховный, оторвавшись от «кукурузных» дел, недовольно наморщил лоб: «Что значит, как? Чтобы не хуже, чем у них… у этих… в авиационных эскадрах!»
«Микрорайон большого города» — так поняли, так утвердили, так и сделали. Нет захолустья на задворках империи, где «садились» ракетчики. Везде, в том числе и у черта на куличках, есть многоквартирные дома с центральной подачей горячей и холодной воды, газа и электроэнергии. Улицы асфальтированы. Магазины, ясли, детсадики, бассейн, средние школы и пр.
«Городок в табакерке» — с охраной, контрольно-пропускным пунктом и даже со своей милицией. Но никто не называет эти поселения городками, им придумано довольно приличное название — поселок городского типа (п.г.т.). Вроде бы и не деревня, но и не город. Как ВКП(б) — вроде как партийный, а в скобках — беспартийный.
Одновременно формировались подразделения. Сначала кадрированные, то есть укомплектованные только офицерским составом, а по мере ввода в строй объектов потекли и солдаты — для охраны и обороны.
Ракетчиков было мало, можно даже сказать, их не было. Брали офицеров и солдат из других родов войск. Наступил «великий слив отстоя» из Советской армии и Военно-морского флота. «На тебе, Боже, что нам не гоже».
Кадровики срочно переписывали аттестации, освобождая свои подразделения от ненужного балласта. Много было выпускников военных училищ: артиллеристов, авиационных специалистов, связистов, топографов, танкистов. Смешение форм одежды и знаков различий. Кого только не было!
Выпускники 1-го ЛАУ гладили горячими утюгами голенища сапог. Они держали фасон. Обстоятельства обязывали, как-никак из «колыбели революции». Когда им предлагалось нарисовать на доске в учебном классе разрез ракетного двигателя, они смело изображали рельс, по которому скользит реактивный снаряд, унося к цели боевую головку. На коварный вопрос: «А почему же он все-таки скользит?» — отмахивались с недоумением: «Да там водитель крутит какую-то штучку… Но ведь и снаряд же!»
Опытные офицеры из горно-вьючной артиллерии — заматеревшие старшие лейтенанты, прикрутив четвертую «шайбу» на погон только за то, что они согласились служить в РВСН, к доске не ходили. В курилке, в своем кругу, они неторопливо коротали время, вспоминая с натугой, что в кавалерийском седле можно насчитать более двадцати наименований. А в ракетном двигателе? Что там? Сопло, камера сгорания да форсуночная головка. Тьфу, а вони-то сколько! Противогаз, кислотостойкие костюмы. Сядешь, бывало, на коня: горы, чистейший воздух, замечательное, не злое солнце… Да, что и говорить: «Учите, фендрики, двигатель, вам еще служить, как медным котелкам».
Офицеры с высшей подготовкой — в основном моряки — образовывали свою касту. Штурманы, минеры, инженеры — они внесли свою лепту в становление ракетных войск. Подводник, переведенный с дизельной лодки, изрекал: «В гальюн сходить и то с головой надо». У них мелочей не было.
Вся эта публика и была населением поселков городского типа — военнослужащие и их семьи. Офицеры приезжают по назначению — служить Родине. Редко кто из них доволен судьбой. Чем дальше от Москвы, тем больше недовольных. Дорогу в «солнечное» Забайкалье сравнивают с бутылкой, повернутой донышком к Москве, а горлышком к — Чите. Туда, стало быть, Транссибирская магистраль, а оттуда… Оттуда надо умудриться попасть в горлышко. Шансы, конечно, есть. Если, например, «инвалид» — сам здесь, а «рука» где-то там, где-нибудь внутри Садового кольца. Получил очередное повышение, и «рука» вытащила поближе к кремлевским звездам. Или, например, приезжает комиссия из Москвы. А в комиссии Андрей Петрович, рыжий такой генерал со Звездой Героя на груди. Старые официантки — деревенские бабы — сразу же отправляются в оплачиваемый вынужденный отпуск. А вместо них начальник военторга под неусыпным оком начпо подбирает официанток из жен молодых офицеров — ядреных, «кровь с молоком», русских красавиц. С ними-то и любил общаться Герой, нравились они ему. Кушал Андрей Петрович обычно один за столиком. Любезно спрашивал понравившуюся официантку, как ее зовут, есть ли у нее муж и в каком он достоинстве. Если сходилось, что муж — затюканный старший лейтенант без высшего образования, да еще секретарь комитета ВЛКСМ (ой, не зря бдил начпо!), Андрей Петрович облизывал губы, с придыханием спрашивал, как бы между прочим, а не хочет ли красавица жить в Москве? Нет, не замуж, конечно, как вы только могли такое подумать об Андрее Петровиче! А вместе с мужем, повышающим свой политический статус в Политакадемии. Красавица говорила «Ах!», и маковый цвет рдел на щечках ее круглого личика. В этом «Ах!» выражалось все: нудная гарнизонная жизнь, беспросветное положение мужа, желания… О, Москва! Она была там только проездом… Боже мой, ее глазки выражали восхищение, радость и согласие прямо здесь и прямо сейчас… Андрей Петрович был деликатен, он не требовал сиюминутной благодарности. Он даже не думал об этом. Просто сглатывал набежавшую слюну, и… через день в соседней дивизии освобождалась должность секретаря парткома полка. Ошеломленного и одуревшего от привалившего счастья старшего лейтенанта «выбирали» на майорскую должность. Через месяц после отъезда комиссии старшего лейтенанта в другой уже дивизии зачисляли в дополнительный список для обучения в этой самой Политической академии. «Русская красавица» отъезжала в Москву. П.г.т. гудел, все женщины от души завидовали: «Надо же, как повезло, вот что значит личная беседа с Андреем Петровичем…» А через неделю у подъезда семейного общежития на Садовой-Спасской останавливалась черная «Волга», оборудованная спецсигналами. Любил Андрей Петрович делать добро, оказывать помощь молодым офицерам, силы у него для этого еще были.
Забайкалье издревле считается гауптвахтой Министерства обороны. Мечта каждого — вырваться из поселка. Куда?! Зачем?! — это вопросы второго плана. Лишь бы выбраться. Без мечты жить трудно. Однако видимости временного пребывания нет. Все чисто, аккуратно, вымыто, подстрижено. Дело в том, что в самом п.г.т. есть еще солдатский городок. Солдат привозят тоже служить и тоже — Родине. По прибытии им поясняют, что Родина — это все, что их окружает, и у иных ее защитников за всю службу, кроме лопат, веников, метел, извести, краски и кистей, в руках ничего и не бывало. Оно и понятно — Родину нужно сначала научиться любить, а потом уже защищать. У солдат тоже есть мечта. Она еще круче, чем у офицера. Он считает сначала месяцы, потом дни. А потом уже часы и минуты. Дембель — вот бог солдата. Смысл один — поскорее уехать. Аксиома: «Дембель неизбежен как кризис капитализма». Это очень помогает переносить солдату все тяготы и лишения военной службы. «Солдат спит — служба идет» — тоже неплохая максима. Солдат — самый бесправный в иерархии военнослужащих. Заключенному в тюрьме по сравнению с ним лучше — он знает, за что сидит. Содержание солдата в армии близко к тюремному, отсюда тюремные замашки, легко переходящие в традиции, ловко именуемые замполитами всех мастей как «неуставные взаимоотношения». На самом деле, это настоящий бич армии, приносящий значительные небоевые потери. Причем «уходят», как правило, лучшие, то есть те, которые восстают против насаждаемых проявлений животных инстинктов. У кого воспитаны воля, честь и чувство собственного достоинства. Испокон веков от мала до велика знают, что существует в армии традиция «принимать присягу» новобранцу в своем, так сказать, кругу, ложкой по обнаженному заду. Родился мальчик, радуются в семье. Отец подбрасывает сына вверх, целует его нежно в розовую попку: «Боец родился, пропишут тебе ижицу в армии». Ребеночек агукает, слюнки пускает. Проходит время. Сын закончил педагогический институт. Посвящен, так сказать, в сан учителя — сеятеля разумного, доброго, вечного… Но надо отдать долг — выполнить почетную обязанность, то есть пойти послужить Родине в армию нашу, Советскую. Приходит «сеятель», а его сержант, младший по возрасту, машинкой наголо, раз и обчикал. А потом в баню, где строгий прапорщик, окинув взглядом, кидает ему казенное белье, сапоги, обмундирование, портянки, ремень, пилотку. Вот она — Советская армия. Все как на подбор — не видно: учитель ты или тракторист, или выпускник средней школы. Обалдевший от бесконечных построений, грубых одергиваний, указаний, запрещений, разрешений, он добирается до кровати и засыпает (конечно же, по команде) сном праведника. Ан, не тут-то было. В два часа ночи его будят, приводят к столу, покрытому белой простыней, объявляют о приеме «присяги». Снимает педагог штаны, суетясь от усердия, и ложится на стол, подставляя натренированные в институте ягодицы. Вчерашний механизатор с оттягом отпускает ему удары солдатской ложкой… Сильны «традиции», институты наши слабее… Корни этих «традиций» надо искать в обществе с того момента, когда ребенок «обобществлен», то есть отдан на коллективное воспитание.
Третья составляющая жителей п.г.т. никуда не торопится. Им некуда ехать, они у себя дома. Это — так называемый институт прапорщиков. Загадочное явление в обществе. Они всем довольны и счастливы. Спокойно выбирают себе в жены самых красивых и бойких барышень из соседних населенных пунктов. Получают квартиры с центральным отоплением, канализацией и светом. А что еще нужно настоящему мужчине в старости? Поиском этого они и занимаются всю свою прапорщицкую жизнь. Ищут, где что плохо лежит. Украсть можно подсолнечное масло бочками, муку мешками. Как? — скажете вы. Да проще пареной репы. Солдату в меню положена рыба. Рыба может быть селедкой, а может быть и вонючим сухим минтаем. К селедке положено подсолнечное масло, а к минтаю — нет. Вот солдату на ужин и идет рыба — отварной минтай, а списывается рыба — сельдь с маслом. Арифметика проста: каждому солдату приходится десять граммов подсолнечного масла. А на тысячу солдат? Сколько тысяч, столько и десятков килограммов за один ужин. Клондайк, скажете вы? Клондайк, да еще какой. По всей округе в сельпо стоят армейские бочки с подсолнечным маслом, а на прилавках высятся горкой аппетитные банки с атлантической сельдью. Так же и с мукой. Заботливые командиры придумали обжаривать муку в сливочном масле и добавлять ее в таком виде в борщ — для навара. Умные прапорщики сразу решили: «И так съедят, не на чем жарить». И потекли в сельпо мешки с мукой и брикеты со сливочным маслом. Или в бане. «Что можно украсть в бане? — подумаете вы. — Мыло, разве что». Крадут и мыло. А лучше всего — на выдаче портянок. Старшина-прапорщик натягивает сантиметр на бязи и сукне (в зависимости от сезона). Вот и трут ноги солдаты в кирзовых сапогах до кровавых мозолей. Командиры учат их до отупения наворачивать портянки без складок и морщинок. Старшина ходит, покрикивает, тоже учит и учится. Морщит лоб, прикидывая, что если два сантиметра натягивать, будет в два раза больше.
От нездоровой и малокачественной пищи на лицах молодых парней кучками садятся розовые прыщи и прыщики. Замполиты лукаво ухмыляются: «Это у них хотимчики».
Офицер служит, пока ноги носят, прапорщик — пока руки носят. Тяжелый, но успешный труд. К концу службы прапорщик получает пенсию как подполковник. Но офицер на пенсии, как говорится, ни кола ни двора, а у прапорщика — дом полная чаша. А рядом с домом стоит авто, да и не просто авто, а в теплом гаражике, закрытое мягким шинельным сукном старшего офицерского состава. Натянул-таки, каналья! Значит, чтобы не поцарапать. Много чего полезного в институте прапорщиков, ибо богата наша Родина, и не жалеет она средств для своей защиты. Правда, лозунг один был: «Все, что создано народом, должно быть надежно защищено». Какой-то умник красиво подписал: «от прапорщиков». Ходили, читали, смеялись. Но как носили, так и несут, как тянули, так и тянут. На чем стоял институт прапорщиков, на том и стоит. Пустили слух, что старшие прапорщики обратились с письмом к министру обороны, чтобы институт прапорщиков переименовать в академию. Исполать вам, ребятушки, значит, время ваше пришло.
Офицеров в п.г.т. много. Форма их роднит, но все они разные. Командиры, инженеры, были даже командиры-инженеры. Есть еще войсковые инженеры — так они себя называют. Бульдозеры, скреперы, траншеекопатели, большие саперные лопаты, малые саперные лопаты и пр. Интересный народ, носят свои эмблемы и называют себя ракетчиками. Их мало видно, от них мало толку. Гонора много. Конечно же, рядом с ракетчиками они даже не лежали. После запуска ракет остаются контейнеры, в которых они стояли в шахтах. Контейнеры представляют собой прочную силовую оболочку диаметром порядка трех и длиной около тридцати метров. У кого-то мелькнула мысль, что их можно использовать в качестве убежищ для личного состава. Командиру дивизии понравилась идея и после недолгих согласований решили поэкспериментировать. Войсковой инженер тут же развернул бурную деятельность по отрыванию котлована. Чудовищные, громоздкие инженерные машины сломались сразу же, и для того чтобы оттащить их в сторону от предполагаемого котлована, понадобились значительные солдатские усилия. Копали лопатами, песок поддавался легко, к концу дня уже начали мастерить деревянные лаги для опускания первого контейнера. Подполковник — войсковой инженер — пытался командовать личным составом, но командир подразделения вежливо отозвал его в сторону и послал не так далеко и не так близко. Войсковой инженер никому не сказал, куда его послали, но обиделся и приходил к месту работ только в конце недели, чтобы оценить проделанное и доложить наверх. Ракетчики сделали все сами. Изготовили железобетонную потерну, к ней прикрепили металлические двери, выдерживающие значительную нагрузку от ядерных воздействий. Сделали нары и поставили фильтровентиляционные установки. Войсковой инженер решил внести свой вклад. Он притащил со склада четыре унитаза и собрал внутреннюю систему канализации. Чтобы долго не заморачиваться, он приказал врезать ее в существующую канализацию четырехэтажного учебного корпуса. Поставили вентили, и все вроде бы как у людей. Решили показать командующему армией. Командующий, войдя в контейнер, снял фуражку: «Вот что может сделать освобожденный труд! Кто автор этого проекта?»
«Я,- шагнул вперед войсковой инженер, согнулся угодливо: — А здесь еще, товарищ командующий, и туалет есть».
«Покажите, покажите». — Командующий вышел в потерну и оказался по щиколотку в фекальных массах, двинувшихся со всех четырех этажей учебного корпуса, когда солдат перепутал вентили, вращая их не в ту сторону. Солдат-то тоже был из инженерной службы. В общем, как говорится, полный апофигей.
Офицеры продовольственной и вещевой служб, так называемые интенданты, воруют, недодают, их нужно ловить за руку. Уважают их только в момент выдачи положенного довольствия, и то, если выдают его сразу. Это бывает редко. Когда говорят «тыловые крысы» — это о них. Служба тыла, короче. Пускали ракету в Казахстане с выносной стартовой позиции. Пускали долго.
С февраля по май. То ракеты не было, то топлива, то боеголовки. Как у Жилина и Костылина. Все это время начпрод Василий Иванович, переведенный из ракетчиков, «душил» офицеров перловкой-«шрапнелью», пшеничной кашей-«кирзой», макаронными изделиями, сушеной картошкой. Весь личный состав переболел дизентерией. Кровавый понос и высокая температура. А работать на старте надо. В кислотостойкой одежде, резиновых сапогах и противогазе при температуре окружающего воздуха выше тридцати градусов. Перед глазами алая пелена, и в прямой кишке мучительные позывы. Врач выдавал номеру расчета горсть фталазола. Хватало минут на тридцать, а потом номер расчета падал, и выдавали фталазол другому. Упавшего оттаскивали в тень, и врач махал над ним влажным полотенцем. И так три часа двадцать семь минут. Все по очереди побывали в обмороке. Но ракету пустили куда надо, вовремя и с заданной точностью. Приказ выполнили. Когда по приезде домой, в родную часть, Василий Иванович докладывал перед строем, что сэкономлено триста килограммов риса, никто не вздрогнул и не упал в обморок. Просто Василий Иванович перестал быть ракетчиком. Он стал начпродом.
Начальник вещевой службы, принимая защитные костюмы в стирку, обнаружил, что от них пованивает. Вечером за ужином в кафе «Встреча» он заказал себе сто пятьдесят граммов водки, долго думал, а потом резко опрокинул фужер в рот. Закусывая селедочкой, сказал, ни к кому не обращаясь: «Страшновато все-таки запускать ракету! Все штаны обосраны изнутри. Я сам проверил. На словах — героизм, а на деле-то — другое».
Офицеры автомобильной службы пьют горькую. У них красные лица и большие руки с въевшимся «трауром» под ногтями. Хриплая речь и виртуозная ругань. Колеса дивизии. Они всегда виноваты, даже тогда, когда дороги, по которым ездят все, находятся в жутком состоянии.
Считают они автомобили поздним вечером по боксам в автопарке. Одного не хватает. Забили тревогу. Уже ночь, и зима на дворе, как-никак конец декабря. К часу ночи выяснили наконец, что «ЗиЛ-130» отдали лейтенанту, чтобы он отвез детское белье и вещи жене, родившей дома сына. По всем данным, лейтенант должен приехать. Но нет его. Нет и связи с домом, который находится за двумя горными перевалами. Командир части и начальник автослужбы, где служил лейтенант, поехали на тягаче искать. И нашли. В пятидесяти километрах от п.г.т. Лейтенант сидит в кабине заглохшего «зилка» в ботиночках, уже не чувствуя ног, а водитель поднял капот и обнял двигатель. Он уже был неконтактен. Командир первым делом хотел отругать обоих, но, увидев картину замерзающих, кинулся к водителю. Оттерли снегом ему руки, дали горячий чай из термоса, посадили в теплую кабину тягача. У лейтенанта оттирали ноги, тоже посадили в теплую кабину. На вопрос: «Что же вы, воины херовы, костер-то не разожгли?» — лейтенант ответил, зевая: «Спичек не было, да я еще волков боялся, тайга кругом». Ехали до п.г.т. командир с начальником автослужбы в кабине холодного «зилка», на жесткой сцепке.
Есть еще офицеры медицинской службы. Что ж, врач, он и есть врач. Военная интеллигенция. Их можно увидеть в строю, если повезет, например, на генеральной инспекции. Да и можно понять, ведь даже у командира дивизии может быть геморрой. Об этом помнят.
Почувствовал как-то прапорщик, что жизнь стала пресной. Нет такой любви, притупились вроде бы чувства. Решил проверить отношение к нему жены, заставить ее пострадать немного. Думал он, думал, крутил и так, и этак, ничего лучшего в голову не пришло — как застрелиться. Пусть пострадает. Представил себя в гробу, воинские почести, музыка классическая наяривает, жена в черном платочке рыдает… Жалко себя стало. Оттянул он кожу на животе и шарахнул из «макара». Упал, побледнел, прошептал: «Передайте, что люблю ее больше жизни».
Прибежал доктор — выпускник института, после военной кафедры. В белом халате, в роговых очках, делающих его лицо интеллигентным. Чемоданчик у него в руках с красным крестиком. Увидел он, что вся дежурка в крови, а прапорщик, как боров, ползает на четвереньках по полу и закатывает глаза, а из живота кровь так и свищет. Дурно ему стало, упал в обморок. Прапорщик перестал ползать, взял графин, набрал в рот воды и давай прыскать на лейтенанта, шлепая рукой по побледневшему личику: «Вставай, падло, я же кровью истекаю!» А тут и «скорая» приехала из госпиталя. Помогли доктору и увезли самострела.
Офицеры квартирно-эксплуатационной службы (КЭЧ) сродни «пиджакам» — выпускникам вузов, призванным служить на год. Они и не офицеры вовсе, а так: канализация, ассенизация, водопровод. Зато всегда в комиссии по распределению квартир. Да и по существу — пришел с дежурства домой, а там канализация не работает. Кланяются им с почтением.
Офицеры химической службы тоже держатся обособленно. Толку мало, а нагадить могут. Как-никак, «хим-дым». Противогазы, ОЗК, счетчики не то Мейера, не то Гейгера. Любят они считать. Один начхим дивизии придумал такую рулетку, что крутнешь ее — и вместо выигрыша получаешь сразу все данные о радиации и о радиоактивном заражении местности. Крутили ее в дивизии кому не лень, потом — в армии. Командующий армией снял фуражку и произнес: «Вот что может сделать освобожденный труд». Главком даже рулетки не крутил. Сразу направил начхима на должность старшего преподавателя в Высшее ракетное училище. Не пропадать же добру. Вот уж там обрадовались на кафедре. Как же? Такой самородок, да еще с собственной рулеткой. Вообще-то, химики нужные люди, особенно насчет рыбалки. У них свои склады. Там они и священнодействуют. Иногда даже спят там, если после хорошего обеда «взяли на грудь пятьсот с прицепом». И фамилии у них подходящие. Водопьянов, например, или Сутрапян — чем не фамилия?
И все это офицерство пронизывает благодать — офицеры-политработники. Их много — пропагандисты, секретари, замполиты. Рать неисчислимая. У них всегда все хорошо. Убрал язык, закрыл рот — рабочее место, и в дамках… Полк хороший — замполит молодец! Полк плохой — виноват командир, а скорее всего, начальник штаба. Это та рабочая лошадка, которая все и вывозит «вперед, к победе коммунизма».
Тс..с..с. Есть еще офицеры службы «молчи-молчи». Они никуда не лезут, и редко их можно увидеть на трибунах. Всегда при деле. Им стучат, и они стучат, а стук, как известно, распространяется быстрее, чем звук. По сути своей жандармы, но фу! Какое нехорошее слово. Конечно же, «чекисты». Боятся их, как смертного греха, и мало с ними водят дружбу. Но, если старший лейтенант-оперуполномоченный заходит в кабинет к майору-командиру, тот встает и говорит сладким голосом: «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант». Племя, рожденное «железным Феликсом» с неистребимой тенью Лаврентия Павловича, и ныне живет и процветает.
Основной офицерский костяк п.г.т. — ракетчики. «Пускачи» — как они сами себя называют. Стратегический щит Родины. Они несут боевое дежурство в командных пунктах на системах дистанционного управления и контроля. СДУК — сокращенно. Злые языки расшифровывают эту аббревиатуру проще и понятнее: сидит дурак у кнопки. Так оно, конечно. Не совсем дурак, а может быть, совсем не дурак, но у кнопки, у той самой кнопки, которую носит президент в своем секретном чемоданчике. Этот чемоданчик всегда рядом с президентом, даже когда он справляет малую нужду на глазах изумленной публики под шасси своего самолета, стоящего в аэропорту несопредельного государства. Такова сила водки, уф, что это со мной, не водки, конечно, а кнопки. С такой кнопкой президент вообще может мочиться, не спускаясь с трапа. По ветру, разумеется, а не — против.
А дежурные силы сидят в это время по всей матушке-Родине в местах, не столь отдаленных, и ждут, когда на эту кнопочку нажмут. Кто сидит пять лет, кто — десять, а кто — и двадцать пять, если доживет. Тяжело, на самом деле, сидеть у кнопки, гораздо тяжелее, чем приворовывать прапорщику. Но к исходу своей службы «пускач» получает воинское звание «подполковник», а стало быть, и подполковничью пенсию, такую же, как и старший прапорщик. Но кнопку-то он с собой не уносит, потому что не может, потому что другим нужно сидеть. Сила его остается с кнопкой, а он может справить свою малую нужду разве что на свои ботинки. Это никого не волнует. И если кто увидит, как он мучительно пробует сбросить последние капли (моча все льется и льется, как из худого ведра с маленькой дырочкой), подумает: «Вот, допился мужик, совсем мочевой пузырь не пашет, а еще подполковник». Квартиру свою он сдает в КЭЧ, потому как жил в закрытом гарнизоне. Новое место для жизни ему определяет начальство. Это всегда волнительно, и это крепкий крючок, на котором его держат. Как в зоне: «шаг влево, шаг вправо», шагнул с намеченного для тебя курса… нет, не думайте плохо, никто не убивает и не расстреливает, но вместо благодатного Краснодара можно очутиться на юге Коми, Мордовии, Удмуртии и других объектов РФ, в районе Урала или Поволжья. В Дагестан, Чечню и Ингушетию не предлагают. Этих субъектов зачищают другие. У них вместо кнопки в секретном чемоданчике крючки спусковые и шапочки черные до подбородка.
Вот интересно, сметать с лица Земли целые народы ядерным ударом якобы не стыдно, можно чулок на голову на боевом дежурстве не надевать. А вот убить старушку или растерзать тельце маленького ребенка выстрелом из гранатомета — это стыд большой. А может быть, и не стыд вовсе, а страх. Вырос бы из этого тельца какой-нибудь Магомед и спросил потом: «Бабушку-то за что? Жалко старушку». Чулок нужен, да не простой, а черный, с вырезом для глаз, чтобы не промахнуться, защищая свой народ.
Спрашивает дочка, превратившаяся уже в девушку, прижимаясь к отцу вечером у телевизора: «Папочка, мы будем жить в Харькове? Там наша бабушка». Толкнет в сердце теплая волна: «Нет, доченька, Харьков теперь в другом государстве, мы уж где-нибудь в России, на задворочках, не пускают нас в приличные города». Вздохнет девочка и капнет теплой слезкой на руку папочке. «Ничего, доченька, ты у нас будешь учиться в столичном вузе, вот ты у нас какая умненькая, а мы ездить к тебе с мамой будем».
Кроме боевых расчетов групп пуска есть еще одна категория офицеров-ракетчиков. У них своя компания. Их называют бригадирами. Они стерегут боеголовки. И не только стерегут, но и проверяют. Забыл, например, надеть свинцовый передник, включил нейтронную пушку, и… к вечеру «белые тапочки», как говорится, приказал долго жить. Лейкемия. По-русски сказать — белокровие. Нет, на самом деле, не все уж так плохо. Рубль у них длиннее, блага разные. Витамины на букву «С». Спирт, сало, сервелат, семга — рыбка такая красненькая, кто не знает. Ну, икорка там: черная, красная, заморская баклажанная… Когда бригада выходит на строевой смотр (а там все офицеры), она песенно представляется: «Мы, ребята из ГУМО, морда — во! И жопа — во!» Это слова из песни. Со званиями у них туговато, правда, но они об этом не грустят.
Во время Карибского кризиса командир дивизиона получил приказ пристыковать боевые ракеты к пусковому столу. Он ждет, когда привезут головную часть, а ее нет и нет. Он — в бригаду, а там ему говорят: «Мы такого приказа не получали». Командир за пистолет, а они ему перед носом окошечко захлопнули. Знай, мол, наших. У командира, правда, и другие проблемы были. Тележки, на которых долгие годы лежали боевые ракеты, не подходили к стыковочным устройствам пускового стола сантиметров на двадцать. Он бегал вокруг стола и хватался за голову. К счастью, кризис разрешился мирно. Стратегам нашим пришлось быстренько покинуть «Остров Свободы». И по дороге домой они стыдливо показывали груз, закрепленный на палубе — боевые ракеты стратегического назначения, — американцам.
Морские офицеры Америки в белых одеждах в парадном строю бесстыдно ржали, показывая свои ровные зубы, и фотографировали, фотографировали.
Стыдно было и больно за нашу Родину, за Кубу, за наши «тараканьи бега». Рушились авторитеты, было видно, что страной руководят проходные пешки, пробившиеся случайно в «дамки».
Было бы несправедливо не сказать об инженерах-ракетчиках. Это кочевые племена, сведенные в регламентные группы. Они проводят регламент непосредственно на стартовых позициях, кочуя от одной пусковой установки к другой. Дома не бывают не только по неделям, но и по месяцам. Причина банальна — отсутствие транспорта. Живут в финских домиках на колесах. Их перетаскивают следом за собой. Летом — рай: тепло, горы, грибы, ягоды, рыбалка, охота. Разумеется, во внеслужебное время. Жить хочется. Особенно, когда один инженер осматривал сопла камер сгорания ракетного двигателя. Внизу шахты, естественно. Второй инженер случайно включил клапан, и горючее потекло сверху вниз. Так вот, нижний инженер по совершенно гладкому металлическому газоводу, упираясь ногами и спиной, умудрился подняться к поверхности, преодолев около тридцати метров. Несомненно, это рекорд, достойный занесения в Книгу Гиннесса. Рекорд рекордом, а газовод сверху закрыт металлической решеткой, закрыт и заварен, чтобы, значит, сверху в него не упали. Никто и додуматься не мог, что к решетке по газоводу снизу можно подойти. Сомкнул бедолага пальцы на решетке, так и висел, пока не заметили. Вырезали автогеном вместе с решеткой. Зимой похуже. Те же финские домики, только вместо колес — лыжи. Температура соответствует климатическому поясу: снежок, ледок, понимаете ли. Утром встал, отколол топориком немного водички, подогрел на печке. Умылся, заодно и чайку попил. Так же и кашки можно отколоть, если захочется. В общем, натура — природа, то есть. Отсюда и натурфилософия.
Инженеры из технической ракетной базы не поют ни про морду, ни про жопу. О них говорят: «Было у матери три сына — двое умных, а один — в ТРБ». Наверное, поэтому ТРБ называют в кулуарах «страной дураков».
У офицеров есть жены. Это статья особая. Женятся ракетчики, как правило, в крупных городах, можно даже сказать, в столицах: северной столице — Санкт-Петербурге и в центральной, что ли, столице — Москве. Там, где есть военные академии и многочисленные институты. Норовят жениться и по любви и по специальности. Так, в п.г.т. может быть до сотни высококвалифицированных педагогов, врачей. Юристов, работников торговли, инженеров. Работы, естественно, нет. Нет и мужей: одни — на боевом дежурстве, другие — на регламенте. А жизнь идет, проходят все лучшие годы. Молодые женщины терпят, но не долго. Наиболее сообразительные оставляют записку: «Живи со своими ракетами, а я уехала в Харьков, к маме. Хочешь жить со мной, приезжай в Харьков. Любящая тебя, я». Сердце рвется от таких записок. Выть хочется. Дорога одна — в кафе «Встреча». Напиться до «отделения головной части» и потанцевать с местными дамами. В пьяном угаре жизнь не кажется потерянной, а вот и пара миленьких женских глаз возродила надежду… В сентябре в п.г.т. можно по ночам увидеть такую картину: в луже, перед Домом культуры, барахтаются два тела, похоже, пытаются удушить друг друга. Старый ожесточенный капитан и молодой лейтенант, прибывший в п.г.т. для прохождения службы после окончания военного училища. Капитан со слезой в голосе хрипит: «Не лишай меня последней радости. Не подходи к ней, она моя», — и стучит лейтенанта головой об асфальт. Лейтенант выворачивается наверх, тычет капитана в зубы и справедливо заключает: «Пусть она сама решает, товарищ капитан».
Менее сообразительные идут на любую работу. Например, преподаватель столичного вуза пытается работать делопроизводителем в строевой части. Это агония, предотъездные судороги.
А те, которым ехать некуда, ведут разнообразную и веселую жизнь. Терпят мужей, воспитывают детей, ибо с каждым годом боевого дежурства этот пресловутый «кол» укладывается все ближе к «полшестого». Политработники даже разрабатывали методику, по которой перед сменой с боевого дежурства собирали жен и намекали им, чтобы в первую ночь они лучше делали стол, выпить давали муженькам своим побольше. А те, мол, отоспятся и потом сами все найдут, что положено.
Над всем этим сообществом, как горный орел, парит генерал. Он, можно сказать, царствует. В п.г.т. это и бог, и царь, и воинский начальник. Он и члены его семьи. Так, девятилетний мальчик после того, как отца назначили командиром дивизии, заявил в школе учительнице: «Теперь здесь мы будем командовать». А мать этого отрока бросилась в военторг. Она быстро составила опись на складе и позвонила начальнику: «Иван Феодосьевич, без моего ведома прошу поступающие товары не распределять». И тут же произвела естественный отбор: «Это — мне, это — тоже мне, это — опять мне. Вот это — моей подруге. Это — в школу, это — моему гинекологу. А все остальное — в продажу людям».
У генерала белая «Волга» со скромным номером «001». Увидишь этот номер рядом со своим штабом, и душа — в пятки. Ручки-то и задрожат, захочется сразу же в туалетик, чтобы при «разносе» воздух не испортить ненароком. А «разносы» всегда, при любом посещении. Армейский принцип: «Пришел в подразделение, наведи порядок, чтобы чувствовали, что пришел командир». Начинается с дневального: «Как стоите, солдат? Почему кричите мне в лицо? Где командир? Ах, это вы? Что вы лезете со своим докладом? Я и так вижу, что у вас бардак. У солдата пузыри на коленях, как будто он в штаны наклал. Когда наконец у вас будет порядок, я спрашиваю? Тренировать личный состав в подаче команды «Смирно!». Он орет мне в лицо «Смирно!». Это что, чтобы я стоял «Смирно»? Разберитесь, примите меры и тренируйте, тренируйте! Учите и воспитывайте солдат, это вам не дом отдыха!» И уже на полтона ниже, совершенно другим голосом, немножко заискивающе, с намеком на будущую дружбу: «Хе-хе, гм, у вас там мастерская есть? Надо бы кое-какую мебелишку сделать. Зайдите к моей жене в свободное время. А я к вам денька через три загляну». От сердца отлегло. Пронесло, слава господи. Делов-то, какую-то мебелишку. Тьфу, душно-то как. Командир радостным голосом, словно получил поощрение, оттарабанил: «Спасибо за доверие, товарищ генерал. Сделаем все в лучшем виде. Сами и доставим, куда ваша супруга скажут». Проводив генерала до машины, вернулся к дежурному: «Снять это чучело с поста и объявить ему три наряда на работу! У тебя что, сынок, случайно не запор в голове? Надо же, кричать в лицо генералу! Вызвать ко мне начальника столярной мастерской. Немедленно! И офицеров соберите к шести часам. Команду не могут подать правильно. Позорники! Петь у меня будете, как петухи по утрам. Черт бы вас всех забрал вместе с вашими штанами!»
Так и живет п.г.т. Тащит на своей спине щит Родины.
Вот бежит трусцой подполковник. Нет, это не началась война, это у двери его штаба остановилась «Волга», белая, со строгим номером «001», от которого холодеет внутри и немного приволакиваются ноги. А здесь детская коляска на дороге. Да в ней еще ребеночек агукает! А где же мамаша? Мамаша выглядывает из подворотни ближайшего подъезда многоквартирного дома, испуганно озираясь и содрогаясь от неслыханной наглости и оскорбления. Ее только что дядя с кустистыми бровями и золотыми погонами из «Волги» со странным номером «001» назвал «блядью». Он открыл дверцу и громко, на весь п.г.т., крикнул: «Ты что, блядь, ребенка таскаешь по дороге? Здесь же машины ездят!»
Не ведаем, что творим, прости нас, Господи.
«КОМАНДУЮЩИЙ» АКАДЕМИЕЙ
Дежурный по академии, лысый, в годах, полковник, надвинул на лоб папаху с почерневшей от старости мерлушкой, потраченной по краям потом и молью. Он спешил на утренний доклад.
Недавно назначенный начальник академии прибыл из войск, где был командующим ракетной армией. Он с первых дней зарекомендовал себя службистом, хорошим знатоком уставов и организации службы войск.
Дежурный — профессор, заслуженный деятель науки, не обладал хорошей строевой выправкой, носил очки. Отпущенное от сидячей жизни брюшко сталкивало старенькие галифе вниз, на сапоги, что делало его ноги короткими и тонкими.
Ночью он спал прерывистым и тревожным сном на жестком топчане, не раздеваясь, и от этого чувствовал себя несколько разбитым. В животе была непривычная тяжесть, что-то бурчало и все время пучило.
Он лихорадочно вспоминал, на сколько человек рассчитано одно очко в туалете и один сосок в умывальнике. Мысли путались, в голове смешалось: сколько хлеба — белого, черного, мяса, крупы, перца, соли и даже лаврового листа нужно съесть одному человеку. Черт его знает, и как это проверить в готовом виде? Есть же наконец специально поставленные люди.
В общем, душа трепетала, а ножки, обутые в сапоги, которые он получил еще старшим лейтенантом, непривычно подрагивали и подгибались.
«Разрешите, товарищ генерал-полковник?»
Генерал сидел за большим столом, покрытым зеленым сукном, на котором эффектно смотрелся серебряный письменный прибор старинной работы. Руками он опирался на край стола, как бы приподнимаясь, и был похож на взлетающую большую хищную птицу.
Свежеотглаженная рубашка с шитыми золотом генеральскими погонами красиво сидела на сильном, стройном теле гимнаста. Коротко стриженная голова опиралась на мускулистую шею. Серые глаза на волевом лице смотрели холодно и отчужденно.
«Ну что там? Давайте».
Дежурный, прогнувшись, отчего его спина еще больше ссутулилась, мелкими шажками подплыл по ковру к генералу, подал красную папку.
Генерал развернул ее и углубился в изучение документов. Прочитав документ, он, не глядя на дежурного, коротко изрекал: «На хер!» — и размашисто расписывался.
Иногда он немного задумывался: «Хер с ним», — опять росчерк с сильным нажимом. Высоко подняв брови, удивляясь написанному, пропевал: «Ни хе-ра-а».
Приняв решения по документам, генерал поднял голову и уперся жестким взглядом в дежурного: «Проследите, чтобы на обед подразделения шли строевым шагом. Под барабан! Отрабатывайте строевую слаженность».
Он встал, сделал шаг из-за стола, осмотрел сутулую фигуру дежурного. Брезгливо процедил: «Подтянитесь сами, полковник. Приведите в порядок форму. Дежурному по академии нужно иметь образцовую подтянутость. У вас что, вчера на обед щи были? На галстуке жирное пятно. Зачухли в своих науках, забыли о главном, что мы готовим здесь в первую очередь офицеров. — Он повторил, разделяя слога: — Понимаете? Офи-це-ров!»
Генерал успокоился, сел в кресло, протянул папку: «Идите. Перед обедом лично проконтролировать закладку продуктов. Я проверю».
«Есть». — Полковник отступил на шаг, повернулся, вытянул руку с папкой вперед и понес ее к двери, высоко поднимая ноги, полагая, что это строевой шаг. В голове стучала мысль: «Надо уходить в ЛИАП, там давно уже предлагали кафедру…»
БРОНЯ КРЕПКА
Командир ракетной дивизии вертел в руках правительственную телеграмму: «Установить танки в десантноопасных направлениях. Оборудовать долговременные огневые точки…»
«Что за чертовщина, какие танки? Может быть, ошиблись?» Стояла скромная подпись: «А. Косыгин».
Позвонил командарм: «Читал телеграмму? Немедленно приступайте. Вам выделена «тридцать четверка». Завтра приеду смотреть».
«Есть, товарищ командующий!»
Посидел, подумал. Что-то нехорошо, давит где-то. Надо бы врачу показаться… Вызвал командира полка: «Крючков, читал телеграмму? Видишь подпись? То-то! Я ее сам первый раз вижу. К утру чтоб дот у тебя был».
Он усмехнулся: «Как на крейсере «Октябрьская революция». Понял? Прикрой долину реки. Не звони и вопросов не задавай. Действуй!»
Танк пришел на стартовую позицию сам. Знаменитая «тридцать четверка», боевая машина, пофыркивала дымком сгорающей солярки. Открылся верхний люк, высунулась голова танкиста в черном рубчатом шлемофоне: «Здорово, ракетчики! Где тут у вас начальство?» Он легко выбрался на броню, соскочил с гусениц. Увидев полковника, лихо отрапортовал: «Товарищ полковник! Прибыл в ваше распоряжение!»
«Заглушите двигатель. Приглашаю экипаж на ужин. Прапорщик Ельцов, проводите в столовую танкистов и обеспечьте им ужин. Приятного аппетита, капитан».
Личный состав полка с вечера трудился не покладая рук. Одни копали траншею от караульного помещения до места установки танка. Другие делали опалубку и заливали приготовленный бетон, образуя блоки потерны. Никто толком ничего не знал. Геодезисты установили теодолит и все заглядывали в окуляр, отыскивая директрису.
Командир полка, засунув спичку в зубы, немного их подбодрил: «Вы тут сильно не умничайте. Пушка должна простреливать всю долину. Определяйте точку быстрее, видите: траншея уже подходит».
Решили поставить танк на железобетонные опоры так, чтобы сверху видна была только башня с пушкой и войти в башню можно было бы снизу из потерны.
Пришли танкисты. Ужин им понравился. Командир вытащил спичку: «Давайте, капитан, ставьте машину на аппарель».
Двигатель хрюкнул, пустив чадные сизые дымы, лязгнули гусеницы. Машина, быстро огибая строительные работы, развернув пушку на 180 градусов, с ходу зашла на подготовленные железобетонные блоки.
Командир стукнул по броне: «Вылезайте, ребята, приехали. Чепрагов, — обратился он к своему начальнику штаба, — отвезите танкистов и возьмите у них семьдесят пять снарядов к пушке».
Капитан высунулся из люка: «Мы, товарищ полковник, с полным боекомплектом».
«Молодцы, спасибо! Давай, Чепрагов, отвези их на моей машине».
Автогеном начали резать сверху моторный отсек, затем краном стали выдирать двигатель. Все, что мешало, задерживало, отрезали горелкой. Приступили к установке блоков потерны. Командир ходил, покрикивал: «Ставьте ровно, чтобы была прямая линия, как на крейсере «Октябрьская революция». Красить белой краской. Можно шаровой, но чтобы она была белой».
Вместо двигателя в моторном отсеке крепили по бортам ложементы для снарядов.
Подали на борт электричество, попробовали: башня вращалась легко и свободно. Гусеницы залили бетоном, и к утру под маскировочной сеткой трудно было заметить танковую пушку, превратившуюся за ночь в долговременную огневую точку.
Внутрь потерны подавали горячий воздух от моторного подогревателя: сушили краску.
К полудню приехал командир дивизии, похвалил: «Неплохо получилось. Надо бы стрельнуть из пушки, хотя бы разик, а то как-то неудобно».
Кинулись искать: кто может «стрельнуть». Таковых не оказалось. Для ракетчиков танк был диковинкой.
Командир полка сконфуженно попросил: «Товарищ генерал, разрешите послать к танкистам, может, они кого-нибудь пришлют?»
Генерал махнул рукой: «Давайте, да побыстрее. Командующий обещался быть».
«Чепрагов, дуй к танкистам. Привези, кто там из них может выстрелить».
Привезли прапорщика. Танкист залез в башню, подвигал стволом. Высунул в люк голову: «А куда стрелять прикажете?»
Генерал протянул руку: «Вон видишь: пень торчит, а за ним куча хлама. Вот под этот пень и бей, если попадешь».
Танкист хмыкнул: «Есть!» Упал в башню, с лязгом захлопнув люк. Пушка, хищно опуская ствол, выбирала направление под пень. Вдруг ахнуло, пень поднялся в воздух и вместе с хламом улетел в лес.
Генерал присел, медленно приходя в себя от впечатляющей картины. Высунулся прапорщик, стукнув опять крышкой люка: «Еще цели есть?»
Генерал выпрямился: «Слышь, танковая твоя душа, не хочешь перейти в ракетчики?»
«Никак нет, товарищ генерал! «Крепка броня, и танки наши быстры» — как в песне поется. Здесь все равно что шашкой махать на безногом коне, а я люблю, чтобы маневр был».
«Ну, спасибо тогда, уважил! Чепрагов, отвезите его назад, скажите, чтобы поощрили! Здорово ты жахнул, прямо кино! Крючков, прикажи-ка избушку какую-нибудь собрать. А то командующий приедет, а у тебя даже приличной цели нет».
Приехал командующий. Принял рапорт. «Ну, показывайте!» Снял фуражку: «Вот что может сделать освобожденный труд! Вы из пушки стреляли?»
«Так точно, товарищ командующий!»
«Ну давайте, покажите в действии. Что там у вас за сооружение из бревен? Попадете в него?»
Крючков завертел головой, конфузясь и злясь одновременно, тихо прошипел в сторону начальника штаба: «Чепрагов, в потерну! Приготовить снаряд!»
«Товарищ командующий, разрешите мне произвести выстрел из танковой пушки?»
Генерал-лейтенант поднял было руку, поморщившись, но затем лицо его прояснилось, в глазах появилась твердость принятого решения. «Давай, командир. Правильно, реализуем принцип «делай, как я»!»
Крючков юркнул в потерну, посмотрел через ствол пушки. Хорошо были видны деревянная избушка и край караульного помещения. Как раз над ним виднелась башенка с торчащим из нее стволом пулемета.
Сзади пыхтел Чепрагов, подталкивая снаряд.
«Чепрагов, отведи ствол чуть-чуть правее. Я пока подержу снаряд».
Чепрагов покрутил за ручки маховиков: «Готово, товарищ полковник», легко взял снаряд подал его в ствол. Стукнул, запираясь, затвор.
«Отойди, Чепрагов, не мешай». Крючков с силой подал рычаг. Пушка дернулась, лязгнул затвор, со звоном выпала дымящаяся гильза. Снаряд прошелестел и ударил в караульное помещение, как раз над башенкой, вырвав напрочь кусок стены.
Ствол пулемета развернулся к танку. Комдив толкнул командующего и упал на него, прикрывая своим телом.
Короткая очередь пришлась по башне. Пули с визгом отлетали от брони, рикошетя.
Начальник караула, младший сержант, по громкой связи крикнул: «За танком! Двое! Встать! Руки вверх! К караульному помещению шагом марш!»
Генералы вскочили, подняли руки и, глядя на ствол пулемета, засеменили к воротам внешнего заграждения.
ЗНАКОМСТВО
Мощные стальные двери открывались легко и бесшумно. Стены потерны, покрашенные белой краской, змеились черными кабелями различной толщины, уходящими через стальную перегородку. Белый электрический свет от потолочных светильников, забранных в решетку корпусов, подчеркивал ограниченность пространства, его замкнутость и отрешенность от внешнего мира.
Войдя в лифт, Маршал Советского Союза, решивший познакомиться с ракетными войсками, еще больше ощутил стесненность пространства. Проваливаясь вниз на глубину более двадцати метров, он почувствовал, что ему хочется выбраться к солнцу, вдохнуть полной грудью освежающий лесной воздух. Лифт остановился, открылась дверь, и он очутился в отсеке, где дежурил боевой расчет пуска.
«Как в бочке», — подумал маршал, удивляясь обилию жужжащей аппаратуры, многочисленных приборов, сигнальных ламп и устройств, отображающих информацию.
Главком говорил о высокой надежности командного пункта, о том, что пусковые установки готовы к немедленному применению в любое время года и суток при получении сигнала. Похвалил боевые расчеты, их высокую выучку и слаженность в работе, и безусловную преданность партии и правительству.
«Хорошо, — сказал маршал. — А где же здесь ракеты?»
Командир дивизии предупредительно показал пульт второго номера: «Ракеты, товарищ маршал, находятся вокруг, каждая на удалении нескольких километров от нас и друг от друга, а вся информация об их состоянии сосредоточена на этом пульте».
Маршал повел головой: «Не будем мешать боевому расчету выполнять обязанности, пойдемте наверх».
В его сознании прочно укоренилось: «Бомба в самолете, снаряд в стволе, патрон в патроннике», — а такая неопределенность, как «в нескольких километрах», вносила неразбериху в само определение боевой готовности.
В лифте они быстро поднялись наверх, прошли потерной к выходу и, очутившись на поверхности, маршал осмотрелся.
Как будто гора с плеч свалилась. Гнетущая ограниченность пространства, защищенность от ядерных ударов, от возможного радиоактивного заражения местности в глубокой норе со всей этой монотонно гудящей аппаратурой, пусть даже с лифтом, настораживала его, не давала уверенности в решении конечной задачи.
Он был пехотинец и с глубокой ясностью понимал, что территория считалась завоеванной, когда на нее наступил сапог солдата.
Между тем весеннее солнышко ласково пригревало лицо, почти неощутимый ветерок нес прохладу и необыкновенную свежесть воздуха, напоенного ароматом первоцветов. Сопки, окружающие площадку, покрывались зеленью, а склоны впадин, по которым весело журчали весенние ручейки, полыхали сиреневым маревом цветущего багульника. На стволах сосен, стоящих за пределами охраняемого заграждения, в глаза бросились черные прямоугольники с белыми цифрами.
«Что это за цифры на соснах?»
Командир дивизии забежал вперед:
«Это секторы обстрела, товарищ маршал, специально для часового».
«А я думал, специально для китайцев». — Маршал усмехнулся и направился к караульному помещению. С легкостью для своих лет поднялся в сооружение наверх. Часовой, солдат первого года службы, увидев маршальские звезды и шитые золотом гербы, обомлел.
«Заряжай, сынок», — приказал маршал.
Часовой от волнения перестал соображать, он дергал защелку, пытался поднять ствольную коробку, но ничего не получалось. Маршал отодвинул солдата рукой: «Ну-ка, пусти».
Стрелковое оружие было его стихией. Еще перед войной он брал не один приз, выполняя упражнения стрельбы из пулемета. Ловко щелкнув планкой, передернул затвор, загнав патрон в патронник. Короткими очередями он сбил все таблички с указанием секторов обстрела. Встал, отряхнул мундир, спустился вниз и, обращаясь к главкому, сухо выдавил:
«Вот твоя хваленая боеготовность. Из ружья выстрелить не можете. Ррракетчики! Наведите порядок с этим. Обедать буду в округе, здесь мне и так все ясно».
ИНСПЕКЦИЯ
На боевой стартовой позиции в глубоком кожаном кресле сидел Генеральный инспектор Министерства обороны СССР. Крупное волевое лицо, обрамленное сверху снежной белизны, зачесанными назад редкими волосами, опиралось на плечи. Руки, усеянные коричневой «гречкой», были сцеплены пальцами и покоились на коленях. Орденские планки покрывали всю левую сторону мундира. В галстуке сияла маршальская звезда, и на расшитых золотом погонах выделялись крупные звезды в лавровых венках со скрещенными пушками.
Старый маршал лично присутствовал на последнем этапе инспекции — работа стартовых боевых расчетов при пуске стратегической ракеты из постоянной готовности.
Был теплый осенний вечер. С деревьев облетали пожелтевшие листья, и они медленно кружились, с тихим шорохом опускаясь на бетонированную площадку. Маршал дремал, переваривая пищу. Его накормили любимым блюдом — квашеной капустой. Ломтики белых кочанов с брусникой и клюквой, с добавлением каких-то трав, делающих капусту приятно пахнущей и аппетитной. Присутствовали укроп, тмин, морковочка, наструганная на терке, яблоко и, кажется, еще свекла. Да, да, свекла — именно она дала такой сочный красный цвет. Хороша капуста! Надо бы сказать порученцу, чтобы положили бочонок в самолет. Умеют же, черти, готовить, а все ноют: далеко, мол, холодно, дико. Как хорошо, на самом деле, на свежем воздухе, пахнет прелью осенних листьев. А воздух! Воздух сказочно свеж, приятен и такой немыслимой густоты, что, кажется, пил бы его и пил…
Глядя на непонятно перемещающиеся фигуры в однообразной защитной одежде без знаков различия, он вспоминал, сколько времени утекло, по существу, прошла целая жизнь, а перед глазами, как будто вчера, он, прапорщик, участник первой империалистической… Как были подтянуты солдаты и особенно офицеры. Сидели в окопах, ходили в штыковые атаки под ураганным огнем противника. Грязь, кровь, болота, колючая проволока, убитые, раненые, пулеметная трескотня и глухо ухающие разрывы артиллерийских снарядов.
Форма одежды была святым делом. Прапорщик должен быть молодцеват, чисто выбрит и аккуратно одет, с белым подворотничком и блестящими сапогами. Эти требования он пронес через всю свою жизнь, связав ее с артиллерией — богом войны. Артиллерию он любил: она была для него главным смыслом жизни.
Гражданская война… Великая Отечественная… Боже мой, после хорошо поставленной артиллерийской подготовки, этого смерча, шквала огня, сметающего все на своем пути, пехоте не оставалось ничего, как занимать освободившуюся линию обороны противника.
Он умел выбирать позиции, учил этому других и требовал, требовал. В армии все должно быть или параллельным, или перпендикулярным. А что здесь?
Машины стоят как попало, что-то поднимается, что-то опускается…
Он пошевелился в кресле. К нему наклонился его адъютант, порученец: «Слушаю вас, товарищ маршал».
«Позовите сюда командира батареи».
Одна из фигур, поспешно снимая с головы противогаз и смешно топая какими-то рыбацкими сапогами, направилась к нему: «Товарищ маршал…»
Маршал махнул рукой: не надо.
«Почему, комбат, у тебя машины стоят не в линию, а как попало?»
Майор выпучил глаза, лихорадочно вникая в тайный смысл поставленного вопроса. Полковник наклонился еще ближе к уху, тихонько сказал скороговоркой: «Это ракетные войска, товарищ маршал».
«Да вижу я, что ракетные. Правильную позицию выбрал майор, на такой позиции можно разместить по крайней мере четыре орудия. И лес надо прорежать, комбат, как тут стрелять, когда ни черта не видно!»
Полковник опять затараторил быстро, быстро на ухо. Подал книгу и развернул ее, раскрывая страницы.
«А, ну, так бы и сказал сразу. А что, комбат, знаешь ли ты, кто у тебя командир первого взвода, тьфу, то бишь первого отделения?»
«Так точно, товарищ маршал, старший лейтенант Агафонов!»
«Как правильно называется первое отделение?»
«Стартовое, товарищ маршал».
«А второе отделение, кто там командир, то есть начальник?»
«Двигательное, товарищ маршал, лейтенант Лобанов».
«Смотри-ка, все знает. Напиши там, как говоришь, твоя фамилия? Представить к ордену Красной Звезды. Иди, комбат, работай».
Усатенко, не веря своим ушам, пятился назад, пока не уперся спиной в установщик, потом резко поднырнул под него и уже на другой стороне закричал не своим голосом: «Заправщики, как машины ставите? В линию, в линию, я вам говорю!»
Капитан Аглямов, начальник заправочного отделения, высунулся из кабины насосной станции: «В какую линию, товарищ майор?»
Усатенко, вытирая пот со лба, устало сказал: «Да это я так, Аглямов, от радости, считай, что в линию партии. Меня сейчас к ордену представили за то, что я тебя знаю…»