Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2006
Научишься порядку наконец,
Возьмешь ключи, не думая, вслепую,
Перчатки, папку, справки образец,
Освоишь в совершенстве непростую
Клавиатуру быта: поясок
Висит на перекладине настенной
В шкафу; за дверью — клещи, молоток…
О, я руковожу своей вселенной!
Она послушна, как, возможно, там
Послушны облака своим законам;
Небесные, так благосклонны к нам,
К дубам, еще одетым, голым кленам!
И с полки в ванной левою рукой
Беру шампунь и тюбик пасты мятной,
Из баночки я смесью щелочной
Чернильные и масляные пятна
Умею выводить… Я раб? — я царь!
Привычно хаоса непостоянство,
И странно, что пугал когда-то встарь
Ребячий ужас темного пространства
Подсобных мест, где шевелился хлам!
Я здесь? И я устроилась? добилась?..
Не привыкай! Побудь отчасти там,
Чуть-чуть чужою, что бы ни случилось!
* * *
На берегу в восьмом часу утра
Приезжий человек глядит на воду.
Как было людно, празднично вчера
И шумно! И застав теперь природу
Одну и обнаженную, — смущен.
Здесь время и пространство ночевало,
К ним, не проснувшимся, примкнул и он,
Душа его участье принимала
В мистерии… И был так не похож
На жизнь его смиренный вид залива,
На листьях пальмы солнечная дрожь,
Ползучая листва так прихотлива,
Что, вслушиваясь в мокрые шлепки
О пляжный кафель — плиткой все покрыто, —
Он думает, смотря из-под руки,
Что, может быть, вина его забыта.
* * *
Не только невиновных нет,
Но есть еще вина такая —
Наследственная, родовая,
Как звезд умерших долгий след,
Ее несут, ее не зная,
И держат за нее ответ.
И мальчик неблагополучный,
Стыд унижения приняв,
Себе внушает, что он прав,
Он выше правил и он — лучший,
Он не добытчик, а попутчик
И сам себе чинит устав.
Какими предками заочно
Передана ему вина
И для расплаты вручена
По генетической цепочке?
Не спрашивай! В процесс проточный
Судьба, как пленник, включена.
* * *
С лопатою в руке при входе в психбольницу
Она копала: им ручной полезен труд,
И доктор — он потом уехал за границу —
Печально отбывал свое дежурство тут.
В глазах блуждающих оттенка голубики
Не ночевала мысль. Казалось, что вокруг
Сужались сумерки, сгущаясь в этом лике
Непроницаемом… Но, повернувшись вдруг,
Взглянув осмысленно, она спросила громко:
«Как жизнь проходит-то, а?» — это «а» гвоздем
Его болезненно царапнуло по кромке
Сердечной мышцы и засело крепко в нем.
Он не успел сказать и слова в утешенье,
Как погрузилась в сон загадочный она.
О, сколько раз в нужде, в досаде, в нетерпенье
Кощунственно желал себе такого сна!
Но удивительным покажется другое.
Каким бы бедственным ни представлялся миг,
Приглядываясь к тем, кто счастья и покоя
Каким-то образом невидимым достиг,
Он даже мысленно бы не хотел судьбою
Меняться с кем-либо, терзаемый тоской…
Судьба таинственно повязана с душою,
С ней не расстаться. Как! Не быть самим собой?
* * *
Задумчиво сказал бывалый гость:
Все, кто остались в этих чистках живы,
Характер выковали, словно гвоздь —
Стальной, негнущийся, трудолюбивый.
Из тюрем вышедшие, — он сказал, —
Сказал, что специально вел подсчеты, —
Нашли себя, никто не потерял
Ни разума, ни воли, ни охоты…
И тут проснулось, ожило во мне
Знакомое и радостное знанье:
Работа прерванная копит, как во сне,
Энергию, и силы, и желанье.
Три месяца писала я статью,
Урывками вычитывала гранки,
Казалось, вырывали жизнь мою
Из горла по кускам (эффект Каштанки).
«Эффект незавершенности» — вот так
Гештальт-психологи его назвали.
Я счастлива была! Тогда и мрак,
И холод мне, казалось, помогали.
Да здравствуют помехи всех мастей!
Нет, не тюрьма! — но долг, дела и спешка,
Бессонница, обиды на друзей
И времени коварная побежка.
Всё, всё — и как там? — «на главу мою
Обрушилося…», но она в порядке,
И потому я не тебя люблю,
Режим благоприятствованья краткий!
* * *
Тышлера рисунком карандашным
Мы с тобой привыкли дорожить.
В платье старомодном и домашнем
Та, что научила говорить
Женщин, у которой и мужчины
Не стыдясь учились… Поутру,
Опасаясь пыльной паутины,
Аккуратно тряпочкой протру.
Челка чудная, спина прямая,
Нос своей подправила рукой,
Чтоб на героиню «Белой стаи»
Походить уже не молодой.
И снимая трубку с телефона,
Взглядом внутренним, полуслепым,
Я любуюсь образом с картона,
Подсознательно следя за ним.
Милый образ, все равно нам вечно
Не бывать, жизнь коротка и мне —
Мне хотелось, как и вам, беспечно
Прошвырнуться бы по rue Chenier.
Устрицами острыми не грежу,
Просто жжет российская тоска.
Может быть, заморский ветер свежий
Тучи разведет и облака?
Лучшее лекарство — заграница,
Зощенко советовал езду.
Я готова с вами распроститься
За хорошую, конечно, мзду.
Лондон или Ниццы берег знойный
Как бы получить от вас в кредит.
Может быть, «я этого достойна»,
Как реклама глупая твердит?
* * *
Этот город, знакомый до слез,
Он для слез и пригоден, и создан,
Для наивных несбыточных грез,
Растворенных в тумане беззвездном.
О, как царственны, как хороши
Над водою дворцовые виды
Для саднящей тоски, для души
Уязвленной, для горькой обиды!
И как будто самой красоте
Фонарей и чугунных решеток
Служат вечные беды и те,
Кто несет их безропотно-кроток.
В мире нет им пространства верней,
Нет участливей этих фронтонов,
Рвущих повод горячих коней,
Соглядатаев-львов и грифонов.
Видишь, — мой переулок, и тот,
Зацветая персидской сиренью,
Злую боль под защиту берет,
Накрывая цветочною тенью.