Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2006
Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро,
Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех,
Крови — в твоей колыбели, припевание — громы сраженьев,
Ах, омоченно в крови, ты ниспадаешь во гроб…
А. Радищев. «Осьмнадцатое столетие»
Здесь, в Гатчинском парке, есть смысл задуматься над теми уподоблениями, которые сопровождали Павла всю его жизнь. Прежде всего, уподобление Гамлету. Павел — это «русский Гамлет». В канун «гатчинского периода», как раз за год до этого, он путешествовал по Европе со своей второй женой под именем графов Северных, «графов Норд». Австрийскому императору Иосифу пришла мысль — как было бы здорово показать «Гамлета» русскому Гамлету.
О, мщенье!
Ну и осел я, нечего сказать!
Я сын отца убитого. Мне небо
Сказало: встань и отомсти. А я,
Я изощряюсь в жалких восклицаньях
И весь раскис, как уличная тварь,
Как судомойка!
Тьфу, черт! Проснись, мой мозг!..
Павел действительно Гамлет, потому что его мать Екатерина II участвовала в убийстве его отца, по крайней мере, одобрила это убийство. И он все время боялся за себя, все его чудачества, даже некоторое сумасшествие — оно происходило не только от натуры, но и оттого, что он сам себя считал Гамлетом. А когда человек сам себя таковым считает, то сам себя и поведенчески немного уподобляет.
* * *
Здесь, на «Каменном острову», рядом с церковью Иоанна Крестителя, я хочу рассказать так называемый «мальтийский эпизод» из жизни и царствования Павла Петровича.
Мальтийский орден, орден святого Иоанна Иерусалимского, — это один из старейших католических орденов. Рыцари этого ордена после того, как крестоносцы потеряли Святую Землю и Иерусалим, обосновались на Крите, еще кое-где и, в конце концов, с 1530 года — на Мальте. Впоследствии Бонапарт занял Мальту во время Египетского похода, затем англичане наложили на нее свою руку. И вот эти рыцари оказались бездомными. И надо же было так случиться, что они нашли свое пристанище и покровительство в России, и именно у Павла. Иногда бывают такие странные истории, когда нечто предсказанное в детстве сбывается. В достовернейших записках о детстве Павла — порошинских — есть такие две записи. Порошин читал своему питомцу «Вертотову историю» об ордене мальтийских кавалеров. «Изволил он (Его Высочество. — А. П.) потом забавляться и, привязав к кавалерии (к ленте орденской. — А. П.) свой флаг адмиральский, представлять себя кавалером мальтийским». А через пять дней он представлял себя тоже мальтийским рыцарем и говорил перед маленьким князем Куракиным речь. Эта история, как мы знаем, имела продолжение, когда он воцарился.
В один прекрасный день у Зимнего дворца происходит такая сцена. Подъезжают десять запыленных карет, и люди, которые сидят в этих каретах, спрашивают: «А кто живет в этом замке?» Флигель-адъютант говорит, что живет такой-то, император всероссийский! Они попросились к императору, и тот их принял. Они говорят: вот, мы так долго путешествовали по аравийской пустыне. Хотя какая там аравийская пустыня! Во-первых, это все-таки был Петербург. А во-вторых, граф Литта, глава этих мальтийских рыцарей, уже десять лет жил в Петербурге. Так что нигде он не путешествовал! Попросили они Павла стать их покровителем, а потом он стал Великим Гроссмейстером Мальтийского ордена.
Эту историю приводят всегда как некую абсолютную нелепость. Ибо как православный человек может стать мальтийским рыцарем? Тем более, Гроссмейстером ордена, а орден, как все католические ордена, подчиняется Папе Римскому. Но в те времена это таким уж чудачеством не считалось — все были сплошь чудаки! К примеру, Александр Васильевич Суворов, наш национальный герой, ведь это же известнейший чудак! Он кричал петухом и спал на соломе, и бог знает что творил. Мы об этом стыдливо умалчиваем или упоминаем лишь слегка — великому человеку все можно. А тогда это было совершенно нормальным и воспринималось как индивидуальное или частное поведение. Поэтому проблема здесь, конечно, не в чудачестве.
Проблемы, на мой взгляд, для нас две. Это проблема рыцарства, прежде всего. А проблема рыцарства — это проблема чести. Ведь XVIII век был веком проходимцев. Чего стоит один фаворитизм! И вообще, воры и разбойники занимают три четверти XVIII века, начиная, конечно, с блестящего Александра Даниловича Меншикова. А затем появилось понятие чести. Когда оно появилось?
Мы можем верить Пушкину, и, как всегда, нужно спросить у Пушкина, когда появилась честь в русской жизни. Он скажет: «Когда родился Петруша Гринев». Именно там у Пушкина сказано: «Береги честь смолоду!» А Петруша Гринев — ровесник императора Павла. У них были общие цели — сохранить свою честь, а честь связана ясно с чем — с рыцарством. А рыцарство связано с поединком, вернее рыцарство и есть поединок, турнир. Все это было уже во времена Екатерины II, и Павел этому научился. Турниры у нас в те времена назывались «карусели». Когда Павел был еще маленьким, он как-то разговаривал со своими учителями и спросил:
— А мне можно выйти на поединок?
— С кем же вы будете, ваше высочество, сражаться? Вы же будете государем, вам же равных нет, а высшего вы тем более не найдете.
Ан нет. Павел нашел. Позднее он написал для европейских газет — и потребовал, чтобы это было опубликовано во всех газетах — такой вызов — собственноручно написал! — «Нас извещают из Петербурга, что русский император, видя, что европейские державы не могут согласиться между собою, и желая положить конец войне, уже одиннадцать лет терзающей Европу, намерен предложить место, в которое он пригласит всех прочих государей прибыть и сразиться между собою на поединке». Конечно, эта затея была не ко времени, но она для Павла была весьма характерна. Павел хотел повернуть историю вспять и вернуть ее к рыцарским временам.
Мальтийская история имеет еще один смысл, она связана с проблемой религиозности Павла. Можно подумать, что он — человек, уклоняющийся в католицизм, к тому же он был в масонах! Теперь это ругательное слово, а тогда в масонах были такие люди, как Новиков и Радищев, которых Павел сразу освободил, воцарившись. Пушкин тоже был масоном одно время. Масоны вовсе не были против России. Масонство того времени это скорее явление из области просвещения и некоторого религиозного совершенствования. Можно также подумать, что Павел отступил от православия. Вовсе нет! Он был религиозный человек, и учил его богословию по собственному Катехизису Платон, будущий митрополит Московский, один из самых замечательных людей XVIII века. Дело в том, что это была эпоха Просвещения, когда религиозные перегородки постепенно становились проницаемыми. Почему, например, Павел, когда французы досаждали Папе Римскому, пригласил его жить в Петербург?! Папа Римский не приехал, но он не видел в этом приглашении ничего особенного. Павел как религиозный тип — это набожный человек, человек веротерпимый и толерантный. Так в личности Павла соединяются понятия рыцарства, чести и религиозной терпимости.
* * *
Он родился в Летнем дворце. Но не в Летнем дворце Петра Великого, а в одном из трех Летних дворцов, которые были построены в Летнем саду. Один, между прочим, находился на том месте, где впоследствии был возведен Михайловский замок.
Но в конце концов, где родился Павел — это вещь второстепенная, важно, что он был несчастлив с детства. При живой матери и живом еще отце он рос и без матери и без отца. Екатерина увидела своего младенца только на сороковой день. Елизавета сразу его отобрала. Елизавета Петровна была любящей бабушкой. Она, если воспользоваться любимыми «московизмами» Пушкина, была такая «толпега», «труперда» — типичная русская барыня. Например, она любила выпить, любила одеться. И, конечно, к ребенку она относилась как «толпега». Екатерина пишет: «Сама императрица прибегала к нему на каждый крик его. Излишними заботами ребенка буквально душили — покрывали его стеганым на вате атласным одеялом, сверх которого постилали другое одеяло из розового бархата, подбитого мехом черных лисиц. Пот выступал у него на лице и по всему телу, вследствие чего, когда он несколько подрос, малейшее дуновение воздуха причиняло ему простуду». Только к концу царствования Елизаветы Петровны матери позволили видеть ребенка один раз в неделю! Конечно, его учили, любили, и в этой учебе уже с самого начала была заложена павловская двойственность. Его начали учить — представьте себе — в четыре года! И Павел стал очень образованным человеком.
Учителем его был симпатичный Федор Дмитриевич Бекетов. Вот учит он его азбуке — а учились тогда по складам, конечно, как и теперь. У Павла были игрушечные солдатики, и на этих солдатиках были изображены все буквы алфавита. Он их выстраивал в ряды по взводам, и таким образом получались склады, а потом слова, фразы и целые предложения — и просвещение, и муштра! Точно так же было и с арифметикой. Но, конечно, главным его учителем был Никита Иванович Панин — дипломат, который много времени провел за границей, просвещеннейший человек, канцлер! В сущности, это он собрал для Павла штат столь просвещенных воспитателей. Например, еще одним из них был Денис Иванович Фонвизин.
Но главным в детской судьбе Павла было одиночество — то, что он вырос без отца и без матери, а потом мать убила отца. Трудно упрекать Павла в том, что он не любил мать. Ведь он, как сирота, вырос в сиротском доме, хотя этим сиротским домом был Зимний дворец! Сказать правду, и для матери, у которой отняли младенца и которая была с ним разлучена, естественным было ослабление материнских чувств. Так конфликт между Павлом и Екатериной был заложен изначально. И этот конфликт длился тридцать лет.
Конец екатерининского царствования отнюдь не был блистательным. Более того, он производил жалкое и отвратительное впечатление. Вот что за полгода до кончины своей бабушки писал великий князь Александр Павлович, которого она предназначала в императоры. Он писал одному из своих друзей Виктору Кочубею письмо (кстати, секретное) о том, что высшие места занимают люди, которых он не желал бы иметь у себя лакеями. «В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон. Все части управляются дурно, порядок, кажется, изгнан отовсюду. При таком ходе вещей (а он вынужден был думать об этом как претендент на престол. — А. П.) возможно ли одному человеку управлять государством? А я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнять его дурно».
Отличное, кстати, правило и для наших времен. Это азиатское правило: если не умеешь сделать хорошо, не делай ничего. И Обломов, который не делал ничего, — не самый худший русский персонаж. Примерно тех же взглядов придерживался и Павел. «Мой план состоит в том, — писал он, — чтобы по отречении от этого трудного поприща поселиться с женою на берегах Рейна, где жить спокойно частным человеком, полагая мое счастие в обществе друзей и в изучении природы».
О, матушка Россия! Тоже, как видим, мечтатель и созерцатель! Он — и Дон Кихот и Гамлет…
* * *
Не зря постановку шекспировской трагедии запрещали на русском «феатре» и при Екатерине II — по известным причинам, и при Александре I — потому что он все-таки тоже участвовал в заговоре против отца. Гамлет, как известно, притворился сумасшедшим, ну и Павлу надо было безумствовать. Он и безумствовал! И так же, как Екатерина противопоставила его отцу Петру III другого отца, Сергея Салтыкова, так и Павел создал себе другой образ, другое уподобление — образ «Дон Кишота».
После того как вышла замечательная книга Всеволода Багно «Дорогами Дон Кихота», мы можем сказать об изменчивости репутации Дон Кихота в России. Казалось бы, как можно противопоставлять Гамлету Дон Кихота? А разве Дон Кихот плох? Он всего лишь от жизни оторван и воюет с ветряными мельницами. Но в книге Багно сказано, что во времена Павла, например, в басне Ивана Ивановича Дмитриева «Дон Кишот» донкихотство истолковывается как «глупость, блажь, достойные наказания сумасбродства». И Павел, конечно, все это знал. И хотя он ориентировался и на Гамлета, пускается слух — на этот счет есть и эпиграммы, — что он Дон Кихот.
Нет, Павлуша, не тягайся
Ты за Фридрихом Вторым,
Как ты хочешь, умудряйся, —
Дон Кихот лишь перед ним!
Он обосновался в Гатчине. Если он Гамлет, то что он должен здесь сделать? Датское королевство, совершенно очевидно! Он должен сделать этакий рыцарский замок! А говорят, что это остров Санчо Пансы. Павел считает, что он Гамлет, а ему говорят: «Ты — Дон Кихот, ты — болван, ты — по-настоящему сумасшедший!..»
Вот растреллиевский памятник Петру Великому, установленный Павлом у Михайловского замка, конечно, в противовес Фальконетову Медному всаднику — екатерининскому. Павел не против Фальконе, конечно, но против матушки, как всегда. Этот памятник чрезвычайно важен в знаковом смысле. Петр здесь — император, причем римский император! Но главное в этом памятнике — это надпись: «Прадеду — правнук». Об этом писали. В частности, Натан Яковлевич Эйдельман отметил, что Екатерина II подчеркивает «преемство»: «Petro Primo — Catarinа Secundа», то есть «Петру Первому — Екатерина Вторая». Ты — первый, я — вторая. Вот каков смысл памятника Фальконе. А здесь подчеркнуто родство. В чем же для Павла был смысл подчеркивания родства?
Начну с анекдота про Александра III, который тоже по отношению к императору Павлу — правнук. Так вот, будто бы, а скорее всего, так и было, Александр III вызвал двух историков. Фамилию первого не помню, поскольку, рассказывая анекдот, имен имею право не помнить, а вторым был замечательный знаток ХVIII века Яков Лазаревич Барсков. Александр III спрашивает: «А правда ли, что Екатерина родила Павла не от Петра?!!» Этот историк, фамилию которого я не помню, отвечает: «Ну конечно, правда. Она сама пишет об этом в своих записках совершенно недвусмысленно». Александр III перекрестился и сказал: «Слава Богу, у нас есть русская кровь». Тогда Яков Лазаревич возразил: «Ну что вы, ваше величество, это выдумка, клевета. Посмотрите хотя бы на портреты — две капли воды, что Павел, что Петр III». Император перекрестился и сказал: «Слава Богу, мы — законные». Так что же писала Екатерина II в своих записках? Она писала, что Петр III не выполнял своих супружеских обязанностей, а наследник был нужен. Елизавета так устроила, что эти обязанности стал выполнять Сергей Салтыков. И в результате 20 сентября 1764 года родился наследник.
Надпись сразу приобретает другой смысл. Во-первых, отрицание этой клеветы и свидетельство того, что Павел — законный государь и Петр Великий — его прадед. Во-вторых, этой надписью Павел хотел подчеркнуть, что Екатерина II была узурпаторшей престола, она не имела на него никакого права. Поэтому он и написал: «Прадеду — правнук», значит, он — законный. Кроме того, обращение к Петру — это сознательное обращение со смыслом: я буду — как Петр. Вот что хотел сказать Павел.
* * *
Нельзя сказать, что его не любили солдаты. И не могу сказать, что Павел был против крестьян. Он выпустил такой манифест крестьянам: «Повелеваем всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам». Это значило, что они тоже люди и в седьмой день должны праздновать. Как грех праздно себя вести в остальные дни недели, так грех в воскресенье работать. И был еще один манифест, который взволновал его противников, — «Награды, пожалованные в день коронования». Так, действительному статскому советнику графу Безбородко была пожалована вотчина в Орловской губернии, тридцать тысяч (!) десятин испорожних казенных земель Воронежской губернии и, сверх того, шесть тысяч душ на его выбор. Знаете, за что такие награды? Граф Безбородко доставил шкатулку с тайными бумагами, где была пьяная записка Алексея Орлова о том, как убили Петра III по пьяному делу. Среди награжденных было очень много народа, например, Куракины, друзья детства, и очень многие другие. Назову еще одного из них: «Статскому советнику и Московскому почт-директору Пестелю» — ему тоже много душ было дадено! Пестель — это отец нашего знаменитого декабриста, тоже Гамлета в своем роде. (Слава Богу, что он не «воцарился»!) Пушкин все-таки чувствовал, что яблочко от яблони недалеко падает, и однажды на юге, когда зашел разговор о Павле Ивановиче Пестеле, сказал: «А не сын ли он сибирского злодея?» Хотя Пушкин прекрасно знал, что он сын сибирского злодея… Так вот, при коронации было роздано сто тысяч душ при миллионе десятин земли. Почему? Это не только награждение сторонников отца и сторонников самого Павла. Нет, это принцип. Павел думал, что казенным крестьянам живется хуже, чем барским, что крестьянам лучше жить у помещиков «отеческих». Это очень важное слово — «отеческие». В России правление отеческое, а не законное — до сих пор! Петр III — отец отечества. Сталин — наш отец, и Ленин — наш отец. И нынешние правители — наши отцы, что ли? Я-то не желаю к ним в дети приписываться, но кое-кто уже приписался. Отеческое правление было всегда, и это русская особенность.
Натан Яковлевич Эйдельман, царство ему небесное, писал о том, что Павел имел в виду и некоторое родство имен, своего и прадеда. Петр и Павел — это первоверховные апостолы и празднуются в один день. У нас всего два первоверховных апостола, в Петербурге им посвящен Петропавловский собор. Павел полагал, что уже этим он близок к Петру. По этому поводу имеет смысл кое-что напомнить о царских именах. Петр и Павел — это мужские имена царевичей и императоров XVIII века: Петр I, у него от второго брака дети — царевич Петр Петрович и Павел Петрович, правда, второй умер очень рано, во младенчестве. Затем — Петр II, Петр III и, наконец, Павел Петрович. Все имена: Петр — Павел, Петр — Павел, Петр — Павел. Я выписал хронологию их царствования: Петр II царствует всего два года с небольшим и умирает, Петр III — всего год и убит, Павел I — четыре года, зверски убит в Михайловском замке. Судьба всех Петров и Павлов оказалась печальной, кроме, конечно, Петра Великого. Но Павел-то хотел и надеялся прервать эту цепь и вернуться к Петру Великому. А в чем, собственно, состоял психологический смысл Петрова царствования? Это всеобщая служба, чтобы никто не бездельничал, и второе — это попытка создать равные возможности. Был составлен «Табель о рангах», по которому каждый служивший человек мог получить дворянство и дослужиться бог знает до каких чинов. Так при Петре и бывало. Петр ставил на равенство, и Павел ставил на равенство. Но, к сожалению, уравнивать можно по-всякому, и павловское уравнивание — это уравнивание лучших с худшими. Павел этого не понимал и на этом все и проиграл.
* * *
В Павловске ему жилось нелегко, особенно в последние годы материнского царствования. Натан Яковлевич Эйдельман в «Грани веков» приводит цитату из письма близкого к Павлу человека — Ростопчина: «Великий Князь в Павловске постоянно в плохом настроении, голова полна бреднями, окружен людьми, из которых самый честный может быть колесован без суда». «Бредни» — это очень важная деталь, потому что у Павла действительно были необычные мистические видения. Натан Яковлевич приводит одно такое видение, связывая его с влиянием Гамлета — с гамлетизмом. Будто бы Павел однажды, то ли шутя, то ли серьезно, рассказывал о встрече с тенью предка. Это, правда, был не отец его Петр, это был другой Петр — Петр Великий. И эта тень восклицает: «Павел! Бедный Павел, бедный князь!» Бедный великий князь, униженный и печальный, всегда стремившийся к уединению, все время думал о том, что, когда умрет мать, он переменит дела России. Он думал об этом и в Павловске, и в Гатчине.
История создания дворца в Гатчине началась в 1765 году. В этот год Екатерина II подарила живописные земли Гатчины с озерами и лесами своему фавориту графу Григорию Орлову, вероятно, за участие в дворцовом перевороте. Строительство дворца длилось около пятнадцати лет, но хозяин прожил в нем недолго. В 1783 году Григорий Орлов умирает, Екатерина II выкупает Гатчину и вновь ее дарит, на этот раз своему сыну, наследнику русского престола великому князю Павлу Петровичу. Подарок этот был приурочен ко дню рождения старшей внучки Екатерины, великой княжны Александры Павловны. Гатчина приобретает новый статус. Это уже не загородная вилла, это будущая императорская резиденция. Павел организует здесь модель будущей Российской империи — появляются специальные военные поселения. 5 ноября 1796 года Павел получает сообщение о том, что его матушка Екатерина II поражена апоплексическим ударом. И в ту же ночь он покидает Гатчину и мчится в Петербург.
Вот бывшая столовая Григория Григорьевича Орлова, человека, который свергал отца Павла, и брата человека, который нанес удар Петру III. По преданию, Алексей Григорьевич Орлов в Ропше приголубил его бутылкой. А с известием об апоплексическом ударе у Екатерины сюда приезжает граф Николай Зубов, зять Суворова, муж знаменитой Натальи Суворочки, который отличался огромным ростом, дикостью, буйством и — глупостью. И этот человек сообщает известие — человек, которому суждено было потом нанести Павлу удар табакеркой в левый висок…
Существуют люди, не зависимые от времени, и люди, которые переживают себя. Вот Гамлет — почему его образ прекрасен? Потому что он остался принцем Гамлетом!
Пусть Гамлета к помосту отнесут,
Как воина, четыре капитана.
Будь он в живых, он стал бы королем
Заслуженно. Переносите тело
С военной музыкой, по всем статьям
Церемоньяла…
А вот что стало бы с Гамлетом, если бы он взошел на престол? Это вопрос риторический, праздный и суетный, потому что, слава Богу, Гамлет не взошел на престол! А «русский Гамлет» — взошел. Действительно, он обижен — мать узурпаторша и убийца его отца, он все время боится за свою жизнь, и он несколько сумасшедший, как и полагается Гамлету. 5 ноября 1796 года он уезжает в Петербург, прибывает туда в девятом часу «ввечеру». И принц Гамлет становится императором Гамлетом. И, будучи императором, он переживает самого себя!
* * *
Павел принялся наводить порядок. А каков идеал этого порядка? Идеал Павла, как и нынешний недавний идеал, — равенство. Русский клич — это равенство, не свобода, нет! Кому нужна свобода в нашей стране? Да никому. Нам нужно равноправие. Это, кстати, правильно. Я русский человек и вполне с этим согласен. Но проблема в другом: одно дело — идеал, а другое дело — воплощение идеала. Что предстояло сделать Павлу прежде всего? Надо было похоронить мамочку. Мамочка-то усопла, вот она лежит, и ее надо хоронить. Тут он свой идеал и воплотил, и надо сказать, что все это попахивало отвратительным фарсом. Обратимся к документам того времени.
Первым вопросом для Павла, когда он воцарился, был вопрос — жив ли мой отец? А может быть, он где-нибудь в заточении? Ему говорят: умер. Тогда он объявляет траур одновременно и по матери, и по отцу, хотя прошло уже тридцать с лишком лет и Петр III не был коронован, что Павла очень волновало. Он думал, что отец потому и был убит, что не был коронован. А прах почивал в Александро-Невской лавре. Так выкопали гроб, и он короновал, короновал труп! Это в России принято — мы люди вольномыслящие, мы делаем мавзолей Ленина. А Ярослав Мудрый — очень христианский государь, первый по-настоящему христианский государь — выкапывает кости своих дядей-язычников и крестит их. В общем, мы что хотим, то и делаем. И Павел что хочет, то и делает.
Двадцать пятого ноября — представляете, всего лишь девятнадцать дней прошло, как мама умерла! — он коронует прах. «Император вошел в царские врата, взял с престола подготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам родителя своего, снял с главы своей корону и по провозглашении «Вечной памяти» положил ее на гроб императора».
А первого декабря в Александро-Невскую лавру были доставлены все императорские регалии. Все ордена были положены на гроб, причем ордена, которые учредила Екатерина II и Петр Федорович никак не мог носить. Скажем, орден святого Георгия, Георгиевский крест со всеми степенями, был учрежден только Екатериной, а его возложили! Ничего, пожалуйста — у нас все можно! Но самое любопытное — это церемония. Процессия: корону несет граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, цареубийца, который убил Петра Федоровича! Опять уравнение — цареубийца и верноподданный, который коронует императора.
Так парадоксально это уравнение и шло. Хочется ему сделать что-то для крестьян доброе, потому что его папа дал «Указ о вольности дворянства» и крестьянство ждало «Указ о вольности крестьянства». И Павел подписывает указ крестьянам принести ему присягу наравне — наравне! — подчеркиваю это слово — с другими сословиями. Крестьяне тогда думают, что это и есть «Указ о вольности крестьянства». Если мы приносим присягу, как дворяне, как священническое сословие, как купцы, думают крестьяне, значит, мы равноправны, не так ли? А как же — я бы тоже так рассудил. А оказывается — нет. И тогда начинается страшная серия бунтов. Ну а где бунт, там и подавление.
Я не хочу сказать, что Павел был против крестьян, вовсе нет. Просто надо уметь делать все в меру. Аристотель в своей «Политике» прямо пишет, что совершенных государств не бывает, человек совершенней государства и мы должны государство в какой-то мере терпеть. Ан нет! У нас — идеальное государство Платона (откуда, кстати, надо, по Платону, изгнать поэтов). Значит, упование на государство — оно нам все даст. Да ничего оно нам не даст и дать ничего не может, кроме беды!
И вот Петербург стал плацем. Екатерина умерла в шесть утра, в семь доложили, Павел уже в девятом часу утра выехал на прогулку, а в одиннадцатом часу устроил вахтпарад, который был при нем каждый день.
Павел решил сделать людей равными в унижении. В дворянстве установка на уравнение была совершенно очевидна. Уже 3 января 1797 года был провозглашен Указ о том, что провинившихся по уголовным делам дворян надо казнить так же, как всех, — сечь, рвать ноздри, выжигать клейма. Когда есть низы и верхи, то можно низы подтянуть к верхам, а можно постараться верхи опустить до низов. Павел именно это и делал. Однажды он сказал шведскому послу: «У нас большой человек, великий человек — это тот, с которым я говорю, и пока я с ним говорю». Значит, все остальные в этой стране — ничтожества. Оно так и доныне, сейчас, может быть, немного переменилось. И наконец, самое главное — то, что Павел вмешался в частную жизнь.
Какова бы ни была Екатерина II, ее принцип был — разрешать. А принцип Павла — запрещать. И вот вам анекдот того времени.
— Не все хвалить царей дела.
— Что ж глупого произвела
Великая Екатерина?
— Сына.
Посмотрим по материалам Натана Яковлевича Эйдельмана, что, например, запрещалось. Это очень смешно и очень по-русски.
1799 год. Распоряжение петербургского обер-полицмейстера: 18 февраля — запрещается танцевать вальс. Вальс считался тогда неприличным танцем. 2 апреля — «Запрещается иметь тупей, на лоб опущенный». Проблема прически!
6 мая — запрещается дамам «носить через плечо разноцветные ленты, наподобие кавалерских».
«Ваше величество, в Петербурге запрет на круглые шляпы действует неукоснительно. Солдаты и драгуны, заметив оные, срывают и рвут их на части». Сардинский посланник выслан — он также осмелился носить круглую шляпу.
Был еще «Указ о запрете иностранных книг»: «Так как через вывезенные из-за границы разные книги наносится разврат веры, гражданских законов и благонравия, отныне повелеваю запретить впуск из-за границы всякого рода книг без изъятия в государство наше. Равномерно и музыку, на каком бы языке оные не были».
Запрещается одежда, запрещаются башмаки, запрещаются прически, запрещаются слова! Например, нельзя говорить «доктор», можно говорить только «лекарь». Можно было бы списать это, конечно, на сумасшествие Павла, но, к сожалению, это общая русская традиция.
Вот Пушкин рассказывает: «Встретил я трех царей…» Павел — один из них, Пушкин Павла встретил, когда был совсем маленьким; Павел в 1801 году погиб, а Пушкин в 1799-м родился — считайте, сколько там Пушкину было. Так вот, он с няней шел, и Павел заставил, чтобы с ребенка сняли шапку!
Петербург пустел. Все страшно боялись — до часу дня, пока Павел тут «колбасился», на улицах никого не было. Не успеешь вовремя снять шапку, и бог его знает, что с тобой случится. Вот и надоел он всем, как горькая редька! Надоел, и результат — заговор!
* * *
Мы в Михайловском замке, где в ночь с 11 на 12 марта 1801 года между двенадцатью и часом, может быть, чуть позже, совершилось это злодейское цареубийство. Произошло это где-то здесь. Сейчас это церковь Петра и Павла, устроенная иждивением императора Александра II на месте спальни. Там рядом была библиотека, через которую вошли заговорщики, дальше — коридор, который тоже был частью спальни. Конечно, заговоры против Павла были и раньше, первые намеки появились в 1797 году, практически сразу после воцарения. Но за год с небольшим до убийства созрел настоящий заговор. И главой этого заговора был ловкий курляндский немец, военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга. Он имел обширную сеть сообщников. Убить Павла было гораздо труднее, чем Петра III.
Почему Петр III ничего не знал о заговоре? А он вообще ничего не знал, потому что за ним никто не стоял. И убить его было — пустое дело! А у Павла был сыск, тайная полиция, перлюстрация и все, что угодно. Но он тоже ничего толком не мог узнать, хотя, конечно, какие-то сведения до него доходили из разговоров с Паленом.
— А скажите-ка, граф, в 1762 году, когда государя отца моего убили, где вы быть изволили?
— Здесь в Петербурге, ваше величество, был молод, в чинах малых и ничего про заговор не знал.
— Ну, а теперь знаете?
— Знаю, государь.
— Знаете и молчите?
— Ваше величество, я сам во главе заговорщиков, чтобы знать все, следить за всем и тем вернее охранить особу вашего величества.
Дело не в том, что заговорщики были такие ловкие, а дело в том, что Павел был такой неловкий. Он совершал поступки абсолютно непозволительные. Например, в мае 1800 года произошли два события. Второго мая штабс-капитану Кирпичникову за резкое слово — и не в адрес величества, никакого оскорбления величества не было — Павел дал чудовищное наказание. Обвиняемый порицал орден Святыя Анны, а Анна Гагарина была фавориткой Павла. Значит, он порицает эту Анну. Тысяча палок была дана! Все офицеры были потрясены. А девятого мая хоронят Суворова. Суворов — национальный герой, а Павел не проявляет никакого внимания, и три каких-то жалких батальона тянутся за гробом. А это были первые российские похороны не монарха, а национального героя. И все, конечно, обиделись.
Заговорщики шли двумя колоннами из квартиры генерала Талызина, где они сильно подпили — на злодейство трезвому идти все-таки страшновато. Пален привлекает к давно задуманному плану несколько десятков офицеров. Это главная сокрушающая сила, которая должна вторгнуться во дворец, окруженный безмолвно повинующимися солдатами. Стремительно движутся две колонны офицеров и несколько гвардейских батальонов. Две колонны должны сомкнуться во дворце. Вскоре после полуночи главное было сделано. Спящий Павел уже в двойном окружении. Колонна Беннигсена — Зубова вошла во дворец через Рождественские ворота.
Павел испугался. Была потайная лестница, и его фаворитка Анна Гагарина жила этажом ниже, но Павел со страху или от неожиданности — он был в ночной рубахе — не спустился по лестнице. Ближайший к нему человек, турок, граф Кутайсов (такой же граф, как я — китайский император), камердинер и брадобрей. Кстати, он сделал очень хорошую карьеру, и есть такой анекдот, как он явился к Суворову. Александр Васильевич сказал своему знаменитому камердинеру Прошке: «Что ты, Прошка, вечно пьян? Вот, был бы как Кутайсов, стал бы графом. Так что не пей». Так этот Кутайсов был большой скот, он в ночных туфлях, услышав шум, убежал и бросил своего барина. А чего следует ожидать от холопа? А он был холоп, хотя и граф.
Знаменитые впоследствии слова: «Гнездо тепло, птица близко. Выходите, государь».
Кстати, ему показалось, что один из заговорщиков — это великий князь Константин. А тот вообще о заговоре не знал и спал сном невинного младенца, здесь же, разумеется.
Александр знал! Он был заговорщиком, и он не ложился и не раздевался!
Заговорщики требовали подписать отречение от престола в пользу великого князя Александра. Павел категорически отказался что-либо подписывать.
У заговорщиков было две идеи: либо отречение и заточение, либо убийство. Но идея идеей, а реальность реальностью. На Павла навалились. Кто-то, то ли Аргамаков, то ли Скарятин, снял шарф (принадлежность военной формы). Павла стали душить, а тот подставил руку. Никак не задушить! Тогда схватили его за одно место, он инстинктивно опустил руку — ну, и задушили. Причем страшно, жестоко били.
Императрица Мария Федоровна вспомнила о женском правлении — у нее, видите ли, проснулась какая-то тяга к власти, говорит: я буду царствовать. Но ей сказали: не надо, не надо! Ее долго не пускали к Павлу, потому что три врача во главе с лейб-медиком Вилье приводили его кое-как в порядок. Треугольную шляпу надвинули так, чтобы не был заметен разбитый висок, но все равно вид его был ужасен.
Александру доложили, что отца убили. Тот слабо сопротивлялся, утверждая, что он этого никогда не желал и никогда не приказывал. Но заговорщики весьма цинично ответили ему: полно ребячиться, государь, идите царствовать.
Солдаты, в общем, Павла любили, и пришлось призвать нескольких солдат, которые не верили, что он умер. Вокруг стояли гвардейцы. Этого солдата спрашивают: «Ну что, видел? Умер император?» — «Крепко умер, — сказал солдат. — Лучшего не будет, а впрочем, кто ни поп, тот батька». Но дворянство Павла ненавидело. Едва убили императора, как город был иллюминирован, все шампанское было раскуплено! Это был праздник, а не поминки. Это было торжество, потому что Павел был антидворянский царь. Вместе с тем, это был последний дворцовый переворот…
Александр объявил, что батюшка скончался от апоплексического удара, и пообещал, что при нем все будет, как при бабушке. Государственный переворот закончился. Один или двое раненых. Один — убитый.
* * *
Любопытная вещь в русской истории: убили Петра III, убили Павла — а официально они умерли сами. У Петра III была геморроидальная колика, и она была такая вот сильная геморроидальная колика — все сильнее, все сильнее, — и он умер. А у Павла был такой апоплексический удар, что он тоже умер. Царевича Алексея Петровича тоже не убивали, хотя убили. Государей не убивают! Такова была солидарность дворянства с властью, хотя дворянство — тоже злодеи, потому что просвещение от злодейства не предохраняет. И все-таки XVIII век был эпохой, когда просвещенные люди с властью сотрудничали. Даже убивая царей, они их не убивали, а устраняли.
Почему это век героев? Почему мы чтим полководцев XVIII века? Почему мы чтим царей XVIII века? Петр Великий, Екатерина Великая — а дальше мы перестаем почитать царей. Потому что мы — потомки тех, которые разошлись с властью. Еще при Александре I что-то остается, и Державин может быть назначен министром. А потом происходит разрыв власти и просвещения. Представьте себе министром Льва Николаевича Толстого! Или Гоголя! Или Пушкина! Вот удивительная была бы штука. И чем дальше, тем разрыв становится больше. И царей начинает убивать не просвещенный класс, а другие — народовольцы, которые на придворных балах не танцевали. И Николая II не Зубовы убивают. Начинается эпоха упадка самодержавия и эпоха смерти русского царизма. А когда был убит Павел, думали, что это, наоборот, воскрешение.
Александр I — заговорщик, который, конечно, не хотел верить и думать, что отца убьют. И говорил: не надо, не надо. Как же не надо? Какой же заговор без убийства?! Убьют, конечно, как и дедушку убили. Александр всю жизнь от этого страдал, потому что все-таки дал молчаливое согласие, никуда от этого не уйдешь. И после этого Михайловский замок — а это все-таки царский замок — никогда больше не был царским обиталищем. Стыдно было, что этот замок Михаила Архангела, царственного ангела, покровителя царей, который Павел сам построил, стал местом злодейства. Стыдно!
В своей незавершенной книге о Павле I Владислав Ходасевич писал: «Когда русское общество говорит, что смерть Павла была расплатой за его притеснения, оно забывает, что он теснил тех, кто раскинулся слишком широко, тех сильных и многоправных, кто должен был быть стеснен и обуздан ради бесправных и слабых. Может быть, это была историческая ошибка его, но какая в ней моральная высота! Он любил справедливость — мы к нему не справедливы. Он был рыцарем — и убит из-за угла, ругаем из-за угла».
В Павловске среди парковых строений примечателен один павильон. Он построен уже после гибели императора вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Этот павильон она назвала Мавзолеем Павла. Мавзолей пуст, как пуст Михайловский замок, но в этом Мавзолее еще целых двадцать семь лет Мария Федоровна молилась за упокой души своего супруга.