Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2006
* * *
— Я выкуплю тебя из рабства, Эпиктет!
— Согласья моего, прости, на это нет.
Не знаю даже, что ты рабством называешь.
— Помилуй! Ты весь день в работах изнываешь!
То чистишь ты горшок, то по воду бежишь,
Неоклу ты, мудрец, как мул, принадлежишь,
Тобою, погляди, и конюх помыкает!
— Какой же чепухе твой разум потакает!
Свободы в мире нет. Всяк чем-нибудь да слаб,
Желаньями томим и в этом смысле раб.
Возьми хоть кесаря. Он раб молвы и лести,
Он властолюбья раб. Не вижу в этом чести.
Я вольности другой меж смертными ищу:
Собой, одним собой повелевать хочу.
Я скромную вкушать предпочитаю пищу
И с радостью горшок за конюхом почищу,
Покуда люд честной ко мне не пристает
И мыслей сладостных не нарушает ход.
Я полон до краев. Ни теорем, ни песен
Мой разум не лишить, а телу труд полезен
Да сверх того душе блаженный ритм дарит.
Земное трудится, небесное — парит.
Размеренность волны необходима чувству.
Не в ритме ль к счастью ключ, и к мысли, и к искусству?
А выкупишь меня, юнец с горячим лбом, —
И стану праздности и похоти рабом.
* * *
Слегка сиреневой становится тропа
И, окаймленная ковром желто-зеленым,
Бежит, двоясь, троясь и множась, как судьба,
Под этим пристальным просторным небосклоном.
Небесный шелкопряд прохладный шелк прядет,
На западе сошлись фламинго и жар-птица,
И путник на тропе забыл, куда бредет,
На поезд опоздал, раздумал торопиться.
Раздвинулся над ним огромный Пантеон,
Хоромы мраморные, жемчуга чертоги,
И телу своему служить раздумал он,
Бредет, куда пришлось, без мысли, без дороги.
А речка, вьющаяся в кружеве кустов,
И след, оставленный велосипедной шиной,
Ему свидетельствуют: путь душе готов,
Лишь не сворачивай да совладай с кручиной.
* * *
Любить эту долю, которая снилась тебе,
Мечталась и грезилась где-то на севере диком,
А ту позабыть… Хорошо покориться судьбе,
Отдаться теченью, излучинам века великим.
Воздушным потоком воскресшие души несет,
В пропащих — разбужено эхо небесным Гольфстримом.
Ты видишь цветущую землю с альпийских высот,
Один среди многих, в толпе оставаясь незримым.
Сопутствует редкое счастье тебе, фаталист,
Случайный избранник, над бездной окликнутый Пимен.
Насыщен пространством тобою исписанный лист.
Ты выбрал свободу — и видишь, что выбор взаимен.
* * *
Сидит под Александровой колонной
Чудовище мечты осуществленной.
Торчат клыки, несет из пасти серой.
Сидит, надеждой сытое и верой.
Пески до горизонта. Ни травинки.
У зверя на ресницах — ни слезинки.
Обрюзг стоокий Аргус, еле ходит,
Пигмей на поводке его выводит.
На свете — ни души. Земля пуста,
И замкнуты небесные уста.
Не смей, не смей мечтать! Мечты сбываются —
Вот локти где начнешь кусать и каяться.
БЕЛОЕ И КРАСНОЕ
Порхает бабочка, цветет чертополох,
Дубы блаженствуют, и ястребу — раздолье.
Прекрасен Хартфордшир. И твой шесток неплох.
Не стоит сетовать. Взгляни на это поле.
Ты в царстве времени, обширном и ничьем.
У этих двух ворон — монашеские лики.
Тень ослика плывет над высохшим ручьем
И тает в зарослях клыкастой ежевики.
На этом бугорке ты небо искушал,
И был тебе ответ пифийский, из лукавых:
— Сэм Пипс, — услышал ты, — здесь рысью проезжал
На воды Барнета, деревни роз кровавых…
В камзоле вышитом, при шпаге, в парике,
В парижских башмаках, лионских панталонах.
— Целебны тут ключи! — он пишет в дневнике,
И не простым письмом, а в символах мудреных.
Сей пастырь кораблей, трудяга-жизнелюб,
В глаза не видевший Кронштадта и Тавриды,
Любовь похоронив, на сетованья скуп,
Не слышим у него ни жалоб, ни обиды.
Но вот он проскакал — и мука тут как тут,
И с новой присказкой, доселе небывалой:
Мол, розы в Барнете по-прежнему цветут,
Клинки у белой и клинки у алой.
О женской верности и доблести мужской
Цветы воинственные столько слов сказали,
Что стены белые краснеют на вокзале,
И пьян чертополох над гробовой доской.
* * *
Вот будущее. Мы в него пришли.
Располагайтесь, гости дорогие.
А что наш дом снесло с лица земли,
Так нет и нас тогдашних. Мы другие.
В минувшем — падежа не изменить
И запятой семейной не поправить,
Там совесть норовит тебя казнить,
Там и Жан-Жаку не дадут слукавить.
Вот будущее. Наш дворец и храм.
У нас при входе визы не спросили.
В раю не моросит по вечерам,
Тут день стоит во всей красе и силе.
А если что тебе не по нутру,
И с местными не возникает связи,
Утешься мыслью: скоро я умру
И в прошлое отправлюсь, восвояси.
* * *
Бог не играет в кости, говоришь?
Что ж, выйдем к морю. Берег омывает
Сладчайшею волной, повсюду тишь, —
А в этот миг — кого-то убивают.
Выходит, Всеблагой недоглядел?
Избраннику он душу ублажает,
А что его курятник поредел,
Того не видит, не соображает?
Нет, он — из Монте-Карло вертопрах.
Цветаевой не сыщешь на погосте
Заброшенный без реквиема прах.
И Моцарта швырнул в канаву кости.
СТАРОМУ ПРИЯТЕЛЮ
Мы с тобой уже в летах.
Нет нам лютиков и птах.
Мистер Страх и мистер Ужас
Показались в воротах.
Наша память несвежа,
Нашу совесть гложет ржа,
Каменным рукопожатьем
Нас проводит госпожа.
* * *
Народ повзрослеет, поймет,
Опомнится. Он ведь народ!
Недаром о нем говорят,
Что он — вдохновенья субстрат,
Родник нескудеющих вод…
Да есть ли он, этот народ?
* * *
Опыт необратим.
Он — судьбе побратим.
Эта пара без бою
Разочтется с тобою.
Ни концов, ни начал
Сам ты не намечал.
Оглянись на природу,
Поклонись кукловоду.