Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2006
Томтор
История Томтора — в первую очередь история идейных поисков. Параллельно с оценкой рудоносности Томтора и построением его геологической модели шла в буквальном смысле слова постоянная борьба за продолжение работ на этом массиве.
Рассказ при всех условиях должен быть начат с Сергея Гулина. Мы были приятелями с первого курса Горного института. Вместе проходили производственную практику в Средней Азии. Два-три последних года студенческой жизни мы были неразлучны. Среднего роста, плотного сложения, круглолицый и темноволосый, острый на язык, он привлекал к себе. Яркий, веселый, взрослее всех нас, еще в студенческом возрасте он любил женщин и был неотразим для них, занимался горными лыжами и мотогонками. У него был зоркий глаз: его наблюдения были точны, он не останавливался лишь на описании фактов, а шел в их анализе до конца. Так уж сложилось, что после окончания Горного решающие события в моей профессиональной жизни оказались связанными с ним.
По распределению я попал в Пятое геологическое управление, работал на северной Камчатке на геологической съемке масштаба 1:1000000 (маршруты с интервалом в 10 км). Начальство сочло, что я увлекаюсь геологией в ущерб описаниям проходимости и гидрогеологических условий, которые мы должны были выполнять для Министерства обороны. Меня решили сослать в болота центральной части Кольского полуострова, чего я хотел избежать. Сережка же тяготился нудной съемкой масштаба 1:200000 в НИИГА и рвался к поисково-оценочным работам передовых отрядов. Ему поставили условие — найди себе замену, тогда отпустим. Тут-то я и подвернулся. Как молодого специалиста, взятого на работу по распределению, меня могли не отпустить из Пятого управления. Нужно было готовое рабочее место и ходатайство о переводе. Так что я был счастлив пойти геологом в съемочную партию, хотя и в скучном районе Якутии. Словом, это удовлетворяло нас обоих. Так в 1958 году Сергей попал в начальники поисково-оценочной партии, описавшей структуру, которая теперь известна под названием Уджинской складки. Данные, полученные в первый год его работы, привели к существенному пересмотру представлений о накоплении осадков и магматической активности всей западной Якутии, а в конечном итоге — к открытию и оценке месторождений Томторского массива. Они же в корне изменили всю мою жизнь.
Его территориальные маршруты проводились много севернее участка работ экспедиции, на границе тайги и тундры. Древние породы здесь залегали под углом, в 10 раз превышавшим обычные; мощность толщи достигала почти двух километров, тогда как в соседних районах — первые сотни метров; толщи более молодых отложений не сменяли друг друга, но каждая новая толща, как волна, накатывалась на предыдущие комплексы пород. Это меняло сложившиеся представления о геологической истории района между долинами рек Лены и Анабара и побережьем Ледовитого океана. Пожалуй, самым интересным был состав обломков, в которых присутствовали совершенно не окатанные глыбы пород, соответствовавшие облику знакомых нам еще по студенческим практикам и курсу минералогии породам Хибинских тундр на Кольском полуострове. В реке Онгкучах торчали скалы тех же пород. Так впервые появились указания на присутствие здесь магматических массивов, породы которых никто и никогда ранее не видел во всем регионе к востоку от Анабарского щита.
Вся работа экспедиции была направлена на поиск алмазоносных пород — кимберлитов, о возможности присутствия других рудоносных комплексов никто и не помышлял. Неудивительно, что осенью, на базе, начальник экспедиции Е. Я. Радин недоверчиво рассматривал каждый образец и призывал всех бывших под рукой начальников партий определить, что это за породы. Но породы были типичны, сомнений в их определении быть не могло. Они указывали на возможность находки в районе целого комплекса руд, характерных для Хибин. Более того, Гулин нашел несколько радиоактивных аномалий. Предварительный анализ говорил о том, что они связаны не с ураном, а с торием. Химические анализы образцов с этих аномальных участков вызвали недоумение и восторг — среднее содержание редкоземельных элементов лантан-цериевой группы в одной из аномалий достигало 6—10%. Анализы образцов из другой группы аномалий показали резко повышенное содержание иттрия и близких к нему элементов — до 1—1,5%.
Лет за десять до того другая партия НИИГА под руководством
А. Н. Наумова проводила здесь геологическую съемку масштаба 1:1000000 и попросту пропустила все это. Защищая честь институтского мундира, многие говорили: “Что ж, такое случается. Геолог не вездесущ, смотришь — и пропустил что-то”. Однако, как позже выяснилось, на водоразделах валялись огромные глыбы этих необычных пород. Так что дело, по-видимому, было не в случайном выборе маршрута, а в боязни необычных фактов.
А Гулин не только посетил все имевшиеся обнажения, но и описал подавляющее большинство всего, что имело значение и геологический смысл. Более того, предложенные им геологические модели предопределили направление и успех всех дальнейших работ. Однако в список первооткрывателей Томтора Сергей не включен.
Написание отчета шло своим чередом, когда в конце камерального периода Гулин заявил, что по семейным обстоятельствам уезжает на Чукотку. Начальство вызвало меня и поручило закончить его отчет. Это было интересно и почетно. Полевые описания Гулина были сделаны так качественно, что основные направления отчета были уже определены и мне предстояло лишь довести до конца анализ данных.
Сергей провел на Чукотке два года. Он никогда не рассказывал мне, чем там занимался. Разве что жаловался на то, что трудно работать с тамошним руководством — воспитанниками школы печально знаменитого лагерного Дальстроя. Но и там он оставался самим собой. Он развил идею связи золоторудных проявлений не с глубинными магматическими породами — гранитами, а с их вулканическими аналогами. Это привело к коренному изменению направления поисковых работ на золото в этом районе.
В последующие годы он никогда не упоминал о своем приоритете в расшифровке структуры Уджинского геологического района. О приоритете этом неоднократно говорили “друзья и сочувствующие”, всегда стоявшие на страже интересов “истины” и с любопытством наблюдавшие: нельзя ли нас поссорить. Напрасные старания. Приоритет Гулина в открытии Уджи неоспорим. Как бы ни повернулись дальнейшие события на Удже и вокруг нее, будет или не будет его имя включено в официальный список первооткрывателей, никто и никогда не оспорит его роли в этом открытии.
Уджинская складка служила своего рода двуязычным Розеттским камнем, когда-то открывшим возможность дешифровки иероглифов. Наличие этой структуры давало возможность объяснить и пространственное распределение кимберлитов в северо-восточной части Сибирской платформы.
Защита диссертации резко изменила мое положение в институте. До защиты я не только никому не мешал, но и представлял “нашу науку” и меня всячески поддерживали. Но сразу после защиты меня перевели на съемку в другой район — Корякское нагорье. Тогда я впервые услышал (от замдиректора по науке!):“Зачем тебе наука? Защитил диссертацию — отдохни”. А мне было тогда 26 лет… Надо было снова менять тематику. Я проработал в Корякской экспедиции год, но безысходность ситуации с жильем заставила меня написать письмо директору только что образованного на Камчатке академического Института вулканологии Борису Ивановичу Пийпу с просьбой о переходе на работу к ним.
Геологическая съемка. Находка Томтора
Съемка, составление геологической карты, это один из основных методов обследования отведенной для изучения территории. Она проводится с помощью геологических маршрутов по сетке с определенной густотой. Для государственной съемки масштаба 1:200000 эта густота составляет 2 км. Геологические наблюдения п-о линии маршрутов сопровождаются взятием шлиховых проб из речных отложений, это когда легкие минералы смываются водой и в лотке остается шлих — испокон веку применяемый золотоискателями и старателями метод. Отчет Гулина поставил Уджинский лист в число первоочередных объектов для проведения государственной геологической съемки масштаба 1:200000. В соответствии с установившейся в 1950-х годах традицией решено было снимать сразу весь лист. Для этого он был поделен на три протянувшиеся с востока на запад полосы, и три партии снимали их одновременно, чтобы в итоге представить единый отчет. Этот отчет должен был стать основой листа государственной геологической карты и сопровождающей его короткой объяснительной записки. В случае Уджинского листа с севера на юг располагались площади работ трех партий — партии Германа Ивановича Поршнева, моя и Бориса Иосифовича Рыбакова. В каждой было три маршрутные пары — начальник партии и еще два геолога. Результаты ежедневных маршрутов, как правило, превышающих 20—30 км, сводились вечером на единую рабочую геологическую карту.
Чтобы не пропустить чего-либо существенного, сетку маршрутов расположили перпендикулярно предполагаемому удлинению сложенного этими породами магматического тела. Внимательный просмотр рельефа показал, что низкие гряды плоских холмов только в этом районе образуют серию дуг, смыкающихся на высоте, называемой Томтор-Тааса, что по-якутски означает “каменный бугор”. Дуговая форма насторожила. Большая часть известных в мире массивов, типа Кольских Хибин и Ловозера, образует кольцевые комплексы, сложенные серией дугообразных тел. Так родилась рабочая гипотеза о кольцевой форме массива, которому мы дали имя Томтор.
В итоге первого же года съемочных работ было установлено, что обломки и глыбы магматических пород, обнаруженные Гулиным, связаны с щелочными массивами. Одновременно с Томтором на северной трети листа Герман Поршнев описал еще один крупный массив, названный массивом Богдо. Вместе с небольшими телами магматических пород близкого состава они образовывали новую провинцию щелочных пород. Размеры доступной наблюдению восточной части Томтора позволяли отнести его к числу крупнейших в мире тел этого состава. Соответственно, был сделан прогноз о высокой вероятности обнаружения здесь руд фосфатов и редких металлов, но природа редкоземельного оруденения, закрытого плащом осадочных пород, его минералогия и масштабы оставались абсолютно неясными.
Мы — поисковики. Наше дело — оценить район. В этом существо нашей работы. Разведчики придут после нас. Они оконтурят рудное тело и оценят его масштабы, содержание полезных компонентов в руде. Их работа превратит то, что мы нашли, в МЕСТОРОЖДЕНИЕ и даст основу экономическим оценкам.
Съемка в тот год завершилась составлением сводной геологической карты всего листа, написанием общего отчета и краткой выжимки из него, которая считалась объяснительной запиской к листу карты. Карта и записка представлялись для защиты в редакционный совет ВСЕГЕИ. Больше денег на работы в этом районе не было. Поэтому я делал все возможное, надоедая начальству просьбами о постановке дополнительных работ. Наконец я был вызван к всемогущему заместителю директора по науке профессору М. Г. Равичу. “Ну вот, — сказал он, — мы даем вам небольшой отряд для решения оставшихся не совсем ясными вопросов возраста осадочных толщ, необходимых для подготовки к выпуску листов государственной геологической карты масштаба 1:200000, и небольшие средства на горные работы и магниторазведку для уточнения природы и масштабов редкоземельного оруденения”.
В следующем году мы сгустили маршруты с радиометрами и в первую же неделю начали проходку канав, надеясь пересечь минерализованную зону. Результаты анализа проб из канав превзошли все ожидания. Получалось, что зона оруденения протягивалась на 8 километров, имела ширину сто метров. А содержания редкоземельных элементов группы лантана и церия в пробах составляли от 1 до 15%. Но наша беда была в том, что никто в институте не знал, каковы требования к содержащим их рудам. Поэтому меня послали с материалами и докладом в московский Институт минерального сырья (ВИМС). Здесь я был тепло встречен Натаном Ильичем Гинзбургом, ведущим минералогом Министерства геологии по редкометалльным рудам. Позже Натан Ильич был приглашен в Ленинград, где сделал доклад о применении редких земель лантан-цериевой группы. Смысл доклада сводился к тому, что американцы добывают эти компоненты в количествах сотен тысяч тонн, в частности на месторождении Маунтин Пасс в Калифорнии. Предполагалось, что они используются как присадки при выплавке стали вместо марганца, который практически отсутствует в США. Добыча и потребность в этих элементах в Союзе на два порядка ниже — они добываются в количестве первых килограммов и используются в химической промышленности, а также как присадки для стали, применяемой в автомобильной промышленности. Перечисляя достижения экспедиции за разные годы, остряки говорили, что в этом году мы “нашли отечественный Маунтин Пасс и сделали попытку выяснить, что же он значит”. И никто не думал тогда, что наша находка многократно превзойдет по запасам это знаменитое месторождение.
Составление листа геологической карты прошло своим чередом. На этом возможности прямого исследования геологии и рудоносности района были исчерпаны. Так и закончились все работы первого этапа на Удже. Дальше нужны были новые методы исследования, позволяющие оценить геологическую природу того, что находится под покровом осадочного чехла, — геофизика, бурение скважин.
В начале было слово
Как всегда, для нового этапа исследований нужна была идея, которая бы определила задачу и методы ее решения. Новый этап геологического исследования на Удже начался только после 1968 года, когда научный сотрудник Института геологии Якутского филиала Академии наук Борис Романович Шпунт выдвинул гипотезу о природе гравитационных аномалий в районе. Согласно этой гипотезе, положительные аномалии силы тяжести объяснялись поднятиями пород кристаллического фундамента, скрытыми под чехлом молодых отложений возрастом около 160 миллионов лет. По Шпунту, кристаллический фундамент был сложен в основном толщами кварцитов и кварцевых конгломератов. Они должны быть золотоносны, и с их размывом связано появление золота в осадочных породах возраста 250 миллионов лет по всему северу Сибири.
“Дайте мне отряд на один полевой сезон, и я докажу вам эту гипотезу!” — Борис был настырен, писал записку за запиской в обком, обещал, что в районе появится перспектива находки “нашего советского Витватерсранда” (аналога крупнейшего в мире месторождения золота в Южной Африке). Соблазн находки (или, по крайней мере, обоснования возможности находки) золотоносных обломочных пород в фундаменте платформы давно манил сибирских геологов. Деньги ничтожные — да дайте вы ему отряд! И Боря с техником в течение сезона колесил на резиновой лодчонке по рекам района Уджи, ловил рыбу, бил гусей, искал обломки пород фундамента. И добился-таки своего. В конце сезона он нашел два небольших, мало окатанных обломка измененных кварцевых конгломератов, в цементе которых были развиты минералы сульфидов и самородное золото. Теперь уже эти два куска Боря таскал из республиканского обкома в Якутское территориальное геологическое управление, в московские институты. Вот он — наш советский Витватерсранд! Рядом, бери его руками. Всего-то и нужно теперь — пробурить пару скважин и подтвердить гипотезу.
Высокий, сутулый, с чуть прыгающей походкой, тяжелым унылым носом, нависающим над верхней губой, легко увлекающийся и потому суетливый, по внешности он был вылитым карикатурным евреем. Чуть смешной и в то же время трогательный в своей увлеченности и доверчивости, он был прекрасно приспособлен к нелегким полевым условиям северной Якутии — результат суровой школы производственных партий Амакинки. Даже походка его в маршрутах менялась, становилась собранной, как бы уверенной. Его натура более всего тяготела к универсальным гипотезам, основанным на сталкивании самых необычных наборов фактов из таких почти противоположных областей знаний. Он поражал эрудицией, но при таком подходе неизбежны были пропуски фактов и логические перескоки. Остается, забегая вперед, сказать, что гипотеза Шпунта не подтвердилась. Остальные положения гипотезы, в том числе о наличии гигантских золотых месторождений типа Витватерсранда, остались непроверенными. Но гипотеза Шпунта сыграла свою роль — поисковики вернулись в район. Теперь дело было за нами.
В последние свои годы Борис был болен гепатитом в тяжелой форме. Последнее, что он сделал, — написал со своими якутскими коллегами статью о массиве Томтор. В ней использовались материалы работ 1970-х годов на Томторе. Здесь Борис развивает идею о том, что пикриты образуют серию трубчатых тел в пределах кольцевой зоны высоких магнитных аномалий. К сожалению, болезнь и материальные неурядицы толкнули его на авантюрную поездку в экспедицию в Африку. Это придало болезни катастрофический характер, и вскоре после возвращения из Африки он умер. Его имя не включено в список первооткрывателей Томторских месторождений. Но, по справедливости, оно должно стоять в нем одним из первых.
Есть такая партия!
В Якутске к созданию Уджинской партии отнеслись хорошо — можно решить массу спорных вопросов за относительно небольшие деньги. А заодно придать предполагаемой партии отряд своих “тематиков”, так что в случае успеха всегда можно сказать, что и мы тут работали. Так к партии пристал отряд Бориса Забуги из Якутского геологического управления. Ну и, конечно, Геологический институт Якутского филиала Академии наук нашел деньги для того, чтобы послать с нами виновника проекта — Борю Шпунта. У Амакинки был недовыполнен план по приросту запасов фосфатных руд; великие специалисты по научному прогнозу алмазов из Института геологии Арктики хотели бы восполнить пробелы в изучении алмазоносности пород возрастом 1500—500 миллионов лет. К тому же Боря говорил, что район может оказаться одним из основных объектов алюминиевых руд — бокситов. Словом, писалось невиданно большое техническое задание для партии, выполнение почти каждого пункта которого было связано с бурением. Идти в труднодоступный район Амакинке не очень-то хотелось. Возни и хлопот не оберешься, а перспективы, скажем мягко, неясны, если не сомнительны. Другое дело — дать деньги кому-то на договорных началах, тем более что Институт геологии Арктики сам на это напрашивается.
А в институте к 1973 году круто менялся курс — местные управления старались окончательно вытеснить НИИГА (позднее СЕВМОРГЕО) с “твердой земли”. Все переориентировалось на морские работы. К власти пришли нефтяники, и все, кто был связан с “твердыми полезными ископаемыми”, делали отчаянные усилия удержаться на материке и достать деньги на продолжение работ. Уджинские деньги пришлись очень кстати.
Вот тут-то я и оказался под рукой — приехал в отпуск с Камчатки, где
10 лет работал в Институте вулканологии. Дочке надо было заканчивать школу и поступать в институт. Значит, стоило попробовать найти работу в Питере.
А тут мне ее прямо предложили. Да какую! В коридоре встретил я кого-то из знакомых алмазников. Поговорили, повели меня к главному в институте эксперту по алмазам — Володе Милашеву, повели к потенциально главному заинтересованному в деньгах человеку — ответственному за “твердые полезные ископаемые” — Борису Христофоровичу Егиазарову. Смысл разговора был прост: берись за Уджу, сделай ее, кто, как не ты, знает район. Иди туда главным геологом. А вот и потенциальный начальник партии — Лев Львович Степанов. Лев, по образованию геофизик, имеет большой опыт организационных работ
в Арктике, самый подходящий для вас человек. Мы дадим вам все необходимое. Нужны минералоги? У вас будет Изольда Николаевна Кузнецова — наш лучший специалист по редкометалльному и радиоактивному оруденению. Минералогией минералов-спутников алмазов будет заниматься Инна Федоровна Горина. Руководить буровыми работами будет Петр Иванович Ромашко, наш лучший буровик. Для проверки наличия алмазов в пробах на базе следует смонтировать обогатительную и рентгеновскую установку, Юрий Михайлович Спиридонов — опытный обогатитель-практик. Мог ли я устоять?!
И — завертелось!..
Едва ли была другая партия, которую оснастили бы лучше. Залогом того, что партия вообще сможет хоть что-либо сделать, был, безусловно, ее начальник Лев Львович Степанов. Его спокойствие, энергия, умение говорить с самыми разными людьми обеспечили успех на всех этапах работы. Плотный, среднего роста, энергичный и подтянутый, с аккуратно зачесанными волосами, он никогда не терял присутствия духа. Имевший только один глаз, он не воспринимался как одноглазый. Это он собирал с бору по сосенке необходимое оборудование от поставщиков (даже во Фрунзе ездил, выбивая буровые станки). Это он организовывал транспортировку и строительство базы на Удже. На нем лежала и организация снабжения партии всем необходимым, и ежедневное руководство сложными комплексными работами. Он чувствовал себя отцом-командиром по отношению ко всем и всему. Классическим выражением этого отношения была его традиционная радиограмма: “Работайте, ребятки, работайте спокойно. Я о вас помню”. В прямом переводе это обычно означало — “спирт (и вообще все, что нужно) пришлю в отряд при первой же возможности”. И действительно присылал. Он любил все делать основательно — и строительство базы (по его собственным словам, наша база простояла десять лет вместо обычных одного-двух), и рубку просек (чтобы магистрали были вдвое шире, чем нужно!). По натуре он был конформистом и относился к начальству с пониманием, а к признанным авторитетам с подчеркнутым и искренним уважением. Начальство высоко оценило работу Льва на Удже и его лояльность
(в частности, в разного рода перипетиях, связанных со мной). После окончания работ на Удже он был назначен руководителем партий, ведущих поиски золота на Новой и Северной Земле. Лев коллекционировал марки и альбомы с репродукциями картин, включая иллюстрации в Огоньке. Оказавшись на пенсии,
он вынужден был продать свои сокровища (думаю, за бесценок) и, как я слышал, подрабатывал гардеробщиком.
Итак, надо было решать, на чем сосредоточить работы, но в разговоре (первом из многих) со Львом Степановым выяснилась небольшая неувязка — деньги вроде были, техническое задание — дай бог всякому, руководство партии было сформировано, но надо было найти буровую технику и горючку, завезти их в район и привести все в рабочее состояние. Нас бросили на выполнение задания без самого необходимого.
Лев Степанов, никогда не опускающий руки перед трудностями, с его неиссякаемой энергией и умением договориться с местными властями, был, наверное, единственным человеком, способным обеспечить обреченные на провал работы. Это его неисчерпаемый оптимизм и умение работать с самыми разными людьми превратили группу камикадзе, брошенных затыкать прорехи института, в партию победителей.
Первой задачей Льва и руководителя буровых работ Петра Ромашко было собрать буровую рухлядь, завезти недостающие запчасти, создать запас горючки. Петр Иванович, имевший большой опыт буровых работ в Арктике, с его массивной фигурой и нерушимым спокойствием, был сама солидность, надежность и устойчивость. Недаром его, даже в разговорах между собой, все называли по имени-отчеству. Массивная фигура Петра Ивановича как бы гармонировала с грудой железа труб и буровых станков. Опытный буровик, он умел находить общий язык с рабочими. Ни мне, ни Льву не нужно было вмешиваться в дела буровой бригады. Только неистощимая энергия Льва и устойчивость Петра Ивановича вместе смогли привести к тому, что все было завезено в район работ весной 1973 года. В начале мая склад горючки был создан, и Ромашко приступил к строительству саней, на которых монтировались буровые станки. На тех же санях складывались грузы. Сани, взрезая дерн тундры, волоклись тракторами к предполагаемым местам бурения — за 250—300 км. После первого прохода каравана оставалась глубокая колея, и при следующем проходе караван должен был смещаться в сторону. В результате в конце первого полевого сезона широкую колею развороченной тундры длиной почти 180 км, от Саскылаха до нашей базы, можно было бы видеть даже с космических спутников.
Результат работ по любому пункту задания зависел от бурения. Надо было бурить на положительных аномалиях силы тяжести, чтобы проверить шпунтовскую гипотезу. Надо было бурить на Томторе, чтобы оценить природу магнитных аномалий и выяснить строение центральной части массива. Надо было бурить на участках предполагаемого развития коры выветривания, чтобы оценить, есть ли здесь бокситы, ну уж и заодно взять пробы позднедокембрийских обломочных пород и проверить, есть ли в них алмазы или по крайней мере их минералы-спутники.
Вопрос о том, где бурить и как подойти к решению многочисленных задач проекта, мы не раз обсуждали со Львом Степановым. Его позиция была проста — если что-нибудь случится с караваном, то в действие вступала универсальная для геологической практики формула: “Пусть бурят где встанут!” От того, где начнется бурение, зависело, какую геологическую задачу мы будем решать в первую очередь. Если буровики встанут к северу от Уджи, где расположена положительная аномалия силы тяжести, будем проверять гипотезу Шпунта о соответствии гравитационных аномалий и поднятых блоков фундамента. Если они смогут выйти к массиву Томтор, начнем бурение на кольцевой зоне высоких магнитных аномалий. Это последнее давало решение сразу двух разных проблем, поставленных в техническом задании. Предполагалось, что высокомагнитные зоны могут быть, как в массивах Котуй-Маймечинской провинции, связаны с магнетит-апатитовыми рудами. Тем самым мы давали бы ответ на требуемое Амакинкой определение перспектив фосфатных руд, и кроме того, мы подходили к определению природы происхождения Томтора. Чтобы подготовить точку, наиболее подходящую для бурения, были посланы геофизики. Они прошли несколько наземных профилей магнитной съемки и в точке максимума магнитной аномалии вбили кол. Сюда-то в конечном итоге и вышли буровики. Результаты бурения первой скважины поразили всех — на поверхность была вынута десятиметровая колонка керна, состоящая из почти чистого магнетита. Эта первая скважина определила, куда направить все наши немногочисленные силы. Бурение шло еле-еле. Аварий на скважинах опасались каждый день, и они не заставляли себя ждать. У нас просто не было другого выхода, как сосредоточить все силы на решении одной задачи, на одном объекте и тем попытаться сохранить партию до конца проекта.
Сплошные “чушки” магнетита в керне на Томторе позволили впервые заговорить о том, что перед нами — месторождение. Это рудное тело было полным аналогом знаменитого железорудного месторождения Кируна в Швеции. Вся сталь Круппа делалась из этой руды. Но в условиях северной Якутии железорудное месторождение было никому не нужно, во всяком случае при относительно небольших запасах железных руд.
Возможно, самой значимой стороной этой находки было то, что она открывала завесу над тем, какие породы слагают ядро массива. Было почти очевидно, что оно сложено чем-то необычным. Судя по геофизическим данным, материал ядра был не магнитен и легок. Всего вероятнее, отрицательная аномалия поля силы тяжести и отсутствие магнитных аномалий могли быть связаны с карбонатитами. Несмотря на огромное впечатление, которое производили “чушки” керна чистого магнетита, для меня куда важнее были участки керна, сложенные карбонат-магнетитовыми агрегатами со слюдой и апатитом. По составу прожилков секущих магнетит было очевидно также, что в центральной части массива мы должны ожидать карбонатиты. Но если так, то мы имели дело с самым большим карбонатитовым массивом мира! На возможность этого указывала также отрицательная аномалия силы тяжести в центральном ядре массива.
Этот поворот — находка карбонатитового ядра массива, — ожидавшийся мной еще по результатам работ первого года и подтвержденный в следующем сезоне, заставил в корне пересмотреть концепцию направления поисков. Если до того все надежды на результаты связывались с месторождениями, потенциально связанными с нефелиновыми сиенитами (хибинский тип!), то теперь все было нацелено на подтверждение рудоносности карбонатитов центрального ядра. Необходимы были более детальные исследования.
По дороге домой мне надо было ехать в Амакинку и докладывать результаты. От этого доклада зависело продолжение работ. Надо было показать, что район имеет все шансы на успех. В Амакинку я взял с собой образец. Магнетита в нем было немного — процентов 30, не больше. Но зато здесь были прожилки кальцита, слюды и апатита — словом, вся минеральная ассоциация, связанная с магнетитовым телом, все указания на то, что мы можем ждать больших карбонатитов. Мой доклад сводился к тому, что даже первые данные бурения по ничтожному метражу показывают высокую вероятность наличия на Томторе карбонатитового комплекса, перспективного на редкие металлы и апатит (роль апатита я особо подчеркивал, поскольку Амакинка нуждалась в выполнении плана прироста запасов по рудам для производства удобрений). Я говорил с главным геологом Амакинки Женей Черным: просил дать нам еще год и обратиться с письмом в Институт геологии Арктики, требуя обеспечить партию буровым оборудованием, без которого договорные работы выполнены быть не могут. Женя меня поддержал, и мы получили еще год. Но не технику — ее попросту не было!
Следующий год мы начали уже не с одним, а с двумя станками, один из которых находился прямо на месте предполагаемого бурения. Я планировал пройти серию буровых скважин, пересекающих Томтор с востока на запад,
с тем чтобы хотя бы по одному пересечению ответить на основные вопросы структуры массива. Бурение сопровождалось постоянными авариями, поэтому мы старались бурить скважины минимальной глубины, чтобы набрать по площади как можно больше материала.
Другим итогом второго года были результаты горных работ на линейных зонах редкометалльной минерализации. Они уточнили и подтвердили данные геологической съемки. Перед нами была уникальная по размерам и содержанию редких земель лантан-цериевой группы зона.
Хибинские тундры или вулканы Африки
После того как неожиданно для всех был обнаружен массив Томтор, важнейшими вопросами стали его размеры и природа серий слагающих его пород. От ответа на них зависела оценка перспектив рудоносности.
По всем вопросам создания модели геологического строения и состава Томтора в течение всего периода наших работ шла непрерывная дискуссия с Леонидом Сергеевичем Егоровым. Крупный, пожалуй, крупнейший специалист по геологии и рудоносности расположенной к западу от Анабарского щита и ближайшей к нам провинции щелочных пород, он принимал в штыки почти каждое новое положение, подтверждающее необычность и самостоятельность Уджинской провинции вообще и Томтора в частности. Говоря о Лене, следует сказать, что он был своего рода живым классиком с мировым именем и широко цитировался в мировой литературе. Он был солиден и корректен. Длительное официальное непризнание его работ и вечный материальный недостаток наложили на него глубочайший отпечаток. Только непосредственно столкнувшись с ним, я понял справедливость характеристики, данной ему все тем же Сережкой Гулиным: “Леня — посмотришь: культурнейший человек, ни дать ни взять └приват-доцент”, но все это пока не затронешь что-либо прямо касающееся его интересов. Тут он зачастую прямо-таки теряет голову, а заодно и всякое подобие интеллигентности”. Это определяло сущность Лени-специалиста, и это же, к сожалению, определяло и его отношение ко всему томторскому материалу. Тут, по-моему, сказалось все: и ревность, и глубоко ущемленное самолюбие непризнанного авторитета ученого — следствие никак не стиравшихся в Союзе противоречий между наукой и практикой, особенно острые в любом НИИ противоречия между “учеными” и “производственниками”. Чего совсем не было у Лени — так это поисковой жилки. Все его рекомендации по поискам сводились к двум положениям: бурить надо больше и глубже.
До начала бурения модель рудоносности массива основывалась на данных по геологии его восточной части, сплошь сложенной нефелиновыми сиенитами. Соответственно вопрос о природе именно этих пород становился центральным: являются ли они аналогами Хибин или более близки к таким же породам, встреченным на Урале, в районе Миасса? “Уральский” тип был бесперспективен, “хибинский” сулил многое. Внешнее сходство и, прямо скажем, немногочисленные химические анализы общего состава пород Томтора приводили к выводу об аналогии между ними и породами Хибинских тундр.
В пользу того же свидетельствовало преобладание нефелиновых сиенитов на значительной части площади Томтора, как и в Хибинах. Возражения Егорова против сходства с породами “хибинского” типа были внешне основательны. Он говорил о недостаточном количестве анализов, общем их характере, отсутствии в породах Томтора повышенных концентраций циркония, характерных для пород Хибин, внешне проявляющихся в присутствии легендарного минерала — эвдиалита, так называемой “лопарской крови”. Прошло немало времени. Гипотеза о сходстве с Хибинами была подтверждена — эвдиалит был найден, и теперь тот же Леня при нашей встрече в 1990 году на вулканологическом симпозиуме в Майнце уверенно говорил о “хибинской” природе серии томторских пород.
Центральное ядро массива оказалась сложенным кальцитом, темноцветные минералы (силикаты, магнетит) в составе породы почти отсутствовали. Получалось, что это карбонатитовое тело диаметром около 12 км, то есть почти на порядок большее самых больших карбонатитовых тел Южной Африки. Оно окружено дугами линейных тел, в составе которых, наоборот, преобладали цветные минералы и магнетит. Они-то и были причиной дуговых зон магнитных аномалий окружавших немагнитное ядро. Таким образом, массив совмещал в себе серии пород, характерных для магматических пород Хибин, но одновременно был сложен комплексом пород “африканского” типа.
Происхождение карбонатитового ядра
Самая ожесточенная полемика разгорелась по вопросу о природе томторских карбонатитов. Дело в том, что в начале ХХ века был описан специфический тип горных магматических пород. В отличие от обычных магматических пород, целиком сложенных силикатами и алюмосиликатами, они были сложены почти исключительно карбонатами. С этим редким типом пород ассоциируются крупные месторождения ниобия, тантала, лантана, церия, иттрия, а также апатита. Магматическая природа карбонатитов широко дискутировалась. Магматической точки зрения придерживалась большая часть западных ученых. Среди советских геологов наиболее видным и долгое время почти единственным представителем магматической гипотезы был все тот же Леня Егоров. Нельзя не отдать должное стойкости, с которой он отстаивал свою точку зрения перед всемогущим научным истеблишментом, подкрепляя ее все новыми наблюдениями. Другая теория подразумевала образование карбонатитов в процессе замещения силикатных и алюмосиликатных магматических пород карбонатами, принесенными растворами горячих магматических вод. Наиболее ярким сторонником этой метасоматической гипотезы был и остался Ефим Михайлович Эпштейн, личный друг будущего директора НИИГА академика Игоря Сергеевича Грамберга.
Как это, увы, часто бывает, многолетняя дискуссия вышла из рамок чисто академических споров, перейдя в стадию острого личного противостояния. При этом Эпштейн поддерживался администрацией института. Все данные, полученные нами на Томторе, в общем, повторяли доводы в пользу магматического происхождения карбонатитов, так что я был спокоен в отношении реакции Лени Егорова на мои воззрения на природу карбонатитов Томтора — мы думали одинаково. Как же я был изумлен, когда услышал от него, да еще в официальной и резкой форме, что обломочные карбонатные породы, вскрытые буровыми скважинами на Томторе, — не туфы, а результат поверхностного выветривания. Признать, что это туфы, было для Лени уже слишком! Он отстаивал свой авторитет.
Сегодня вулканическая природа карбонатитов Томтора не подвергается сомнению. Изотопные исследования окончательно подтвердили магматическую природу карбонатитов. Это решило вопрос о потенциальном источнике редкоземельной минерализации. Входящие в состав карбонатитового ядра железистые карбонаты — анкериты содержат вкрапленность редкоземельных минералов. Учитывая размеры карбонатитового тела, запасы этих вкрапленных руд огромны, практически неисчерпаемы. Но содержание металлов очень низкое — десятые доли процентов. В таком отдаленном районе, в котором находится Томтор, такие породы не могут считаться рудой.
Теперь главной задачей моделирования рудного процесса стало прогнозирование возможных площадей, в пределах которых могло происходить обогащение первичных руд.
Идея кальдеры
Полевой сезон шел своим чередом, несмотря на постоянные аварии на скважинах. Мы получали положительные данные об уникально большой перспективности района. И тут произошло неожиданное: выходя из балка, я упал. Вся левая половина тела была парализована. Инсульт. Меня вывезли сначала на базу в Саскылах, а потом санрейсом в Тикси. С того момента, как я выбыл из строя, руководство геологическими работами перешло к Герману Ивановичу Поршневу. С ним связано появление гипотезы о существовании на массиве Томтор кальдеры.
Еще в первый год буровых работ мы столкнулись с тем, что в северной своей части магматические породы массива перекрыты рыхлыми отложениями значительной мощности. Последующие работы показали, что здесь находится округлой формы впадина. Форма впадины и ее положение в центральной части вулканического массива привело Германа Поршнева к гипотезе о том, что
это — кальдера, в которой накопилось несколько сот метров лав, а позднее песчаников и углей пермского возраста. Кальдера (по-испански “котел”) обозначает расположенную на вулканах впадину, заполненную магматическими и осадочными породами. Такие впадины образуются в результате опускания, обычно следующего после катастрофических извержений. Масштаб опускания может достигать тысячи метров.
До открытия месторождения было еще далеко — требовались незаурядные усилия разведчиков и глубокий анализ постоянно прибывающего материала. Тем не менее после установления карбонатитовой природы ядра массива последним и решающим шагом к открытию месторождения с нашей стороны явилось создание гипотезы о наличии на массиве кальдеры. Теперь, после определения предпосылок общей рудоносности массива, появился и новый, решающий для дальнейших поисков элемент — структура, которая могла аккумулировать рудные компоненты. В процессе размыва и переноса они концентрировались во впадине кальдеры. Поиски таких участков концентрации становились вопросом техники.
Характерные черты Германа Поршнева — солидность и основательность. Плотный, круглолицый, благообразно лысоватый, он слегка напоминал Чаадаева, но без его светской подтянутости и гусарской выправки, заметной даже на портретах. В общении Герман был ровен, солидно основателен. Но, пожалуй, самым главным его свойством была осторожность в суждениях. Он никогда не говорил чего-либо рискованного, а если что и говорил, то демонстративно и во всеуслышание подчеркивал: “Это не я говорю, это такой-то из Новосибирска (или из Москвы, или, на худой конец, из ВСЕГЕИ)”. Соответственно, без обсуждений он исключил из геологической карты все спорные элементы. Зря мы на съемке упирались и рыли там канавы — Герман одним махом решил проблемы: просто убрал (выбросил, и все тут!) почти километровую зону развития мраморов и внедрения трещинных магматических тел, идущую вдоль южного контакта массива.
Следствием кальдерной гипотезы явилось подтверждение присутствия туфов, выбрасываемых при кальдерообразующем извержении. Таким образом, описанный выше спор с Егоровым снимался с обсуждения. Могу представить, как бы обеспокоился Герман, поняв, что его гипотеза противоречит точке зрения Егорова. Герман терпеть не мог всякого рода спорные утверждения. Думаю, он либо отказался бы от обоих терминов — “туфы” и “кальдера”, либо сослался на авторитет, только бы снять с себя всякую ответственность. Позднее, в совместной статье с таким неопровержимым авторитетом, как Егоров, Герман спокойно подписался под магматическим генезисом карбонатитов.
Поршневу довелось, что называется, “передать объект под разведку” базировавшейся в Эбеляхе Чернышевской партии Амакинки. По должности Герман вошел в список первооткрывателей Томтора. Хотя это именно с ним связана рассказанная А. В. Толстовым история о незадокументированном керне богатых руд. Из-за этого Томтор едва не пополнил обширный список пропущенных месторождений. Но к этому мы вернемся позже.
Маркетинг в плановой экономике.
Переориентировка работ
Финансирование работ на поиски алмазных месторождений и создание инфраструктуры поисков не требовало особых усилий от администрации геологических организаций среднего уровня (к примеру, НИИГА). Деньги поступали в рамках общегосударственных программ по геологической съемке или целевым назначением на поиски особо нужных стране стратегических материалов (таких, как алмазы). Переход к поискам редких металлов требовал изучения рынка. Иным был и уровень требовавшихся ассигнований, связанных с бурением и геофизикой. Тем не менее в 1962 году институт решился на производство небольших объемов аэромагнитных работ на территории Уджинской складки. Результаты ее в виде карты были прямо сброшены нам с вертолета. Тут в дело включилась Амакинская экспедиция. По ее инициативе была проведена крупномасштабная аэромагнитная съемка, в результате которой массив Томтор был впервые оконтурен во всем объеме, включая западную, перекрытую осадочными породами его часть. Тогда же были выполнены исследования поля силы тяжести. Они установили наличие в ядре массива отрицательной аномалии, соответствовавшей, как потом было выяснено, карбонатитовому ядру. По результатам поисковых и съемочных работ 1958—1959 годов только в первой половине 1980-х тогдашним главным геологом Амакинской экспедиции была написана в Министерство геологии обзорная записка о возможной перспективности района на месторождения редких металлов. Им же был составлен проект поисково-оценочных работ на редкие металлы на Томторе. Амакинская экспедиция начала эти работы в 1985 году, сразу же после окончания договорных работ Томторской партии НИИГА. Практически с первого года бурение на Томторе проводил молодой специалист, закончивший в том же году Воронежский университет, А. В. Толстов. В 1997 году он провел бурение для разведки участка в пределах карбонатитового ядра Томтора, наиболее богатого на месторождении. Нельзя умалить роль в открытии месторождений Томтора Саши Толстова и его товарищей из Чернышевской партии Амакинки. Они — разведчики. Их задача — в тяжелейших условиях полярной Якутии оконтурить скважинами границы рудного тела, точно подсчитать запасы руды и содержание в ней полезных компонентов. Потом была защита в Государственной комиссии по запасам. Только теперь родилось месторождение. Более того, стало возможным говорить о нем как о мировом гиганте.
Установленные нами содержания рудных компонентов в пределах карбонатитов были вполне приемлемы для начала их разработки в районах с другими экономическими условиями, с хорошо развитой инфраструктурой. А здесь… Сделанное нами давало не более чем надежду, правда, надежду вполне обоснованную, что находка месторождения возможна. Месторождение же было открыто в ходе разведки. Массовое бурение позволило оконтурить погребенные впадины древнего рельефа. Что это за процессы, в результате которых концентрация ниобия и редких земель в рудах возросла в десятки раз, пока до конца не ясно.
А. В. Лапин, сопоставляя данные по многим месторождениям сходного типа, развил смелую и неожиданную гипотезу о том, что решающую роль в образовании уникально богатых руд Томтора играет наличие экрана перекрывающих их угленосных отложений “пермского” (около 250 млн. лет) возраста, казалось бы, не имеющих никакого отношения к рудному процессу. Предполагается, что они обеспечили свободную циркуляцию подземных вод, которые и привели к созданию уникальных концентраций руд. Косвенно это означало, что приток растворов, преобразовавших первичные руды, не мог идти сверху (как предполагается гипотезой руд в ходе образования кор выветривания), а был результатом циркуляции глубинных вод. В итоге на Томторе мы имеем дело с естественным концентратом. Природа взяла на себя труд десятикратно увеличить концентрацию полезных компонентов, обычно выполняемую людьми на обогатительных фабриках и комбинатах.
Пришло и осознание того, что месторождение такого масштаба может удовлетворить потребность всей страны на сотни лет в ниобии, широко используемом для выплавки специальных сталей для трубопроводов.
Интенсивный приток новых фактов, связанный с массовым бурением, пока не дал окончательных ответов на все вопросы. Он лишь поставил новые. Выше уже говорилось о том, что идея кальдеры не оправдала себя. Вместо нее появилась гипотеза о существовании серии депрессий, в которых происходило накопление рудоносных толщ. Нет еще окончательного решения проблемы природы нефелиновых сиенитов. Появились, естественно, и новые проблемы. Например, почему специфика магматической эволюции Томтора характеризуется тенденцией к обособлению мономинеральных комплексов пород, состоящих только из одного минерала — магнетита, апатита или франколита?
Месторождение открыто, запасы подсчитаны и утверждены. Теперь, как всегда, начались “разборки”: кто первый сказал “э…”. Можно только удивляться тому упорству, с которым С. М. Кравченко, внесший большой вклад в создание модели массива и его минерализации, доказывает, что это сотрудники московских институтов, следуя работам Гулина, нашли Томтор и предсказали наличие здесь богатых редкометалльных руд. В претензиях на “первое слово” наверняка сказались и ненормальные соотношения между геологами-производственниками и учеными из академических институтов, о чем говорилось выше. Могу повторить, что никакой предварительной гипотезы, предсказывающей особую рудоносность Томтора, не существовало. Рудное тело сверхбогатых руд Томтора было найдено только в результате систематического оконтуривания в ходе бурения. Свою роль, возможно, сыграла и правильно построенная модель рудоносности Томтора, выработанная в ходе предыдущих работ нашей партии. Показательно, что ни один сотрудник московских геологических институтов не был включен Амакинкой в список первооткрывателей.
У каждого этапа работ свои задачи, и не стоит считаться, чей вклад в открытие был больше. По мне, так создание, что называется, “навскидку” модели потенциальных месторождений и прогнозирование их возможных масштабов куда как значительнее создания сети скважин, в конечном счете дела чисто технического. Однако один этап невозможен без другого. Описывая разные теории образования руд Томтора, я с удивлением обнаружил, что в статьях, посвященных их обоснованию, соавтором различных, зачастую противоречащих друг другу гипотез неизменно является сам Александр Толстов. Это, конечно же, отражение общего ненормального положения с оформлением прав на первооткрывательство и вознаграждение за него. На Западе геолог, открывший месторождение, автоматически получает процент прибыли с добываемой руды. В Советском Союзе (а сейчас — в России) геологи производственных организаций, на долю которых достается большая часть практических тягот, связанных с открытием, обычно испытывают затруднения с публикацией своих работ. Геологи научных институтов, имеющие свободный доступ к публикации материалов, не всегда достаточно щепетильны в ссылках на производственников. Так рождаются ревность и соперничество, зачастую принимающие ненормальные формы.
Одно уж точно: никто не знает, кто и когда будет официально признан первооткрывателем Томторского гиганта. Официальные бумаги после длительного обсуждения в Якутске и Мирном ушли в Москву и вот уже больше трех лет валяются там “на утверждении”. Тем временем участники этих событий понемножку уходят из жизни, а освоение месторождения (что в конечном итоге самое важное) все еще ждет своего часа. И совершенно неясно, когда он наступит.
Неизбежное, увы, добавление
Когда пришло время рассказать историю открытия Томтора, мне неловко было отвлекаться на детали, связанные лично со мной. Начитавшись подобного рода воспоминаний, читатель готовится к предвзятому восприятию реальности, в результате чего одно и то же событие, рассказанное несколькими очевидцами, подчас представляется совершенно различными историями. Поэтому,
оглядываясь на историю открытия других крупнейших месторождений и не претендуя на истину в последней инстанции, я понял, что замалчивать личную роль было бы неправильно. Так что расскажу о том, как это было, вернее, как это представлялось мне.
С благодарностью вспоминаю, как меня, тяжелобольного, вывозил из поля на санрейсе мой НИИГА. Помню и то, что тот же институт забросил в поле, в район, удаленный от населенных пунктов на сотни километров, партию из более чем ста человек без единого медработника, видимо, для экономии. Такова была норма охраны труда.
Не забываю и о том, что все годы работы на Томторе я сидел без допуска к секретным документам. Мои же собственные материалы мне показывали “нелегально”, и поэтому преступниками были мои товарищи, обсуждавшие со мной новости исследования или (страшно сказать!) показывавшие мне полевые материалы. Ненормальная рабочая ситуация сложилась благодаря тому, что дирекция института долгие годы лелеяла донос на меня как на морально нечистоплотного человека, поступивший при моем переходе из Института вулканологии в НИИГА.
Ни наград, ни почестей, ни денег все упомянутые в моем рассказе участники открытия не получили. Вместо них долгие годы тянулась нудная тяжба за приоритет открытия, в которую включились НИИГА, Министерство геологии СССР, Якутия (Саха). И с нескрываемым удивлением я узнал из юбилейной, посвященной 50-летию НИИГА брошюры что открытие Томтора было одним из крупнейших достижений института за 50 лет…
Защитой отчета после первого полевого сезона для меня фактически закончилось мое участие в работах по Томтору.
После этого меня от работ практически отстранили: ехать в поле я не мог по состоянию здоровья. К рабочим материалам партии меня не подпускали. К тому же я был поставлен в ложное по отношению ко всей партии положение — они должны были писать производственный отчет, а я по тем же материалам — “научный”. В то же время в соседней комнате сидел признанный авторитет — Леня Егоров, а на полевые работы каким-то образом был приглашен великий специалист по карбонатитам и “маркетингу” Ефим Михайлович Эпштейн, и дирекция всячески подчеркивала, что эти два ученых ей необходимы. Так что я не виню Льва Степанова за то, что он в скором времени променял меня на Эпштейна и Егорова. Они, эти двое, получили то, чего хотели. Открытие было уже предсказано, новых больших денег они получить не могли, но зато опубликовали каждый по обзорной статье со своими впечатлениями от материалов, полученных нашей партией на Томторе. Но нельзя не отметить, что позиция администрации института была по меньшей степени близорука — вместо того чтобы попытаться объединить и координировать усилия всех, кто так или иначе был причастен к работам на Томторе, она делала все возможное, чтобы, как и в случае Попугаевой — Сарсадских, столкнуть нас лбами.
Урок Томтора — будь готов к сюрпризам природы
Геология — не точная наука. Здесь нельзя подставить в формулу какие-то данные и проверить правильность той или иной гипотезы. Все основано на умении геолога анализировать факты, широте его взглядов, знании литературы по той или иной проблеме и смелости в их применении.
В условиях почти полного отсутствия геологических “обнажений” мы должны были постоянно корректировать рабочие модели рудоносности по скудным данным бурения. Две истории особо характерны. В соответствии с планом бурения первого года, мы намечали пройти линию скважин от центра массива до Чымаары. План был изменен, после того как одна из скважин вошла в древние осадочные породы, прорванные массивом. Размер массива сокращался почти на треть, и сама его форма стала выглядеть уродливо обрезанной. Невольно вспомнились слова нашего преподавателя геодезии в Горном институте профессора Звонарева о том, что чем красивее рисовка изогипс рельефа на топографической карте, тем точнее соответствует она природному рельефу. О том же говорил нам и преподаватель структурной геологии Т. Н. Забокрицкий: “Геологическая карта прежде всего должна быть красивой”. Циники добавляли: “Если же она при этом соответствует действительности, то это только плюс”. Через год трактора в очередной раз сломались и в ход пошла универсальная формула: “Бурите где стоите!” Новая скважина была пробурена в ста метрах от старой и полностью прошла по магматическим массивам Томтора. Концепция нормального кольцевого строения подтвердилась. Просто первая скважина по случайности вошла в большой блок осадочных пород, захваченный магмой (так называемый ксенолит).
Другой случай связан с определением размера и формы “депрессии” в центральной части массива. Первоначальные данные вроде бы говорили, что она имеет округлую форму. Это привело к рождению “кальдерной гипотезы”. Соблазн принять эту гипотезу был очень велик — она отвечала на целый ряд вопросов, поэтому на противоречащие ей данные просто предпочитали закрывать глаза; ссылки на кальдеру можно найти даже в публикациях 2003 года. Но тщательный учет новых данных детального бурения привел к выводу, что впадина в центре массива имеет линейную форму, а, следовательно, ее образование связано не с напряжениями, созданными внедрившимся магматическим телом, а с региональным полем напряжений. Так была отвергнута соблазнительная и красивая модель.
Неизвестно, как сложилась бы судьба Томтора, если бы А. Толстов, совсем молодой геолог, не бросил бы вызов всем выработанным мировой практикой канонам разведки такого типа месторождений. Вопреки указаниям своего руководства, он опробовал низы разреза пермских отложений, которые по тем же канонам не должны были быть рудоносными, но именно среди них оказались уникально богатые руды, не встречавшиеся ранее нигде на Земле…
Наша уверенность в конечном успехе поиска поддерживалась тем фактом, что Томтор входит в тройку крупнейших массивов мира не только по общим размерам, но и по размерам двух важнейших потенциально рудоносных комплексов — “хибинского” и “африканского”. Ощущение того, что мы на грани очень большого открытия, не покидало меня в последние дни перед инсультом. По воспоминаниям Степанова, Ромашко даже жаловался, что я приставал к нему с разговорами о том, что “здесь будет город заложен…”, чему я охотно верю.
В своих воспоминаниях Степанов тщательно перечисляет заслуги всех, кто работал в партии: буровики бурили, водители вели вездеходы и трактора, геофизики рубили магистрали и профиля и проводили наземную магнитную съемку, все мы вместе строили базовый лагерь на высокой террасе Уджи, который простоял много больше положенного срока. Но ведь, в конце концов, это происходит в любой геологической партии почти каждый полевой сезон. Все это правда, и именно благодаря этому мы выстояли. Но сейчас, когда мы победили, можно и нужно с гордостью сказать и другое — мы нашли то, что крылось в недрах Томтора, только благодаря правильным ответам на постоянные вызовы Природы.
Ну и конечно, в том, что мы отстояли Томтор, сыграло свою роль то, что кто-то должен был рискнуть своей репутацией — под прогнозом поставить свое имя. И я это сделал.
Мне хотелось бы закончить этот раздел на оптимистической ноте, но реальность сегодня не дает к этому оснований. Я достаточно много ездил по разным месторождениям с потенциальными инвесторами и хорошо знаю, что денег в стране на освоение такого объекта, как Томтор, нет. Нет их даже у таких богатых организаций, как АЛРОСА, которой принадлежит месторождение сегодня. Единственный шанс получить деньги — привлечь иностранных инвесторов. Но знаю я и что такое жадная свора местных (да и центральных!) бюрократов. Они хорошо понимают, что за ними нет ничего: ни знаний, ни талантов, ничего, кроме права подписи. Временщики. Они стараются обмануть инвесторов, обобрать их, прикрываясь псевдопатриотическими фразами о том, что оберегают недра страны от расхищения иностранцами. Прежней осталась и бюрократическая машина. Принятие элементарных решений съедает месяцы и годы. Прежними остались и методы работы. В своей книге А. В. Толстов сетует, что из списка первооткрывателей Эбеляхской россыпи алмазов безо всяких причин исчезло имя геолога М. Н. Васильевой, которая, собственно говоря, и нашла россыпь. И вот теперь он же составляет список авторов Томтора, в котором нет имен ни Сергея Гулина, ни Бориса Шпунта. Еще хуже то, что добытые таким трудом материалы Томтора распыляются.
И все-таки… Открытие месторождения такого масштаба, естественно, порождает мечты о том, что именно оно может привнести в нашу жизнь, жизнь Планеты Людей. Саша Толстов по сей день мечтает о том, что благодаря Томтору России не надо будет тратить золото Алдана или Чукотки, чтобы покупать в Бразилии ниобий для трубопроводов. Сегодня очевидно, что наше месторождение будет питать страну, а может, и всю планету в ХХI веке. Не за горами то время, когда будет исчерпана нефть Западной Сибири и будущее российской нефти — на шельфе мирового океана, разведка и добыча которой возможна с прочных платформ. Их нельзя построить без ниобия, иттрия, циркония, редкоземельных элементов. И довольно скоро их потребуется сотни и тысячи тонн. Такое количество необходимых редких элементов природа собрала воедино в одном месте — на Томторе. Сегодня мне хочется думать, что именно Томтор обеспечит один из самых широкомасштабных инженерных проектов человечества: строительство трубопроводного тоннеля от Нью-Йорка до Лондона, по которому пойдут сверхскоростные поезда — 54 минуты (до минуты сосчитано!) на весь путь под океаном. Трубы тоннеля потребуют огромного количества ниобия, чтобы сталь могла выдержать гигантские нагрузки океанических давлений. Тоннель, который объединит континенты и людей. До этого еще, увы, далеко. Но открытия такого масштаба, как находка массива Томтор и связанных с ним рудных месторождений, дает толчок новым исследованиям в области геологических наук. И кто знает, что эти данные принесут фундаментальным наукам о Земле! На исследовании Хибин выросли целые поколения российских геологов. Сегодня пришла очередь Томтора.
Как пропускаются месторождения
Мне кажется, что приведенные выше примеры дают достаточный материал для представления о том, из чего складывается открытие месторождений. Но картина будет неполной, если тут же не проанализировать и то, как они пропускаются. Материал дает история целой серии подобных пропусков, сделанных одной и той же организацией — Институтом геологии Арктики.
В брошюре 1998 года, посвященной 50-летию института, тщательно перечислены все достижения его сотрудников. В то же время изначально, по крайней мере с середины 50-х годов прошлого века, НИИГА преследовал призрак пропущенных месторождений. Мартиролог пропущенных месторождений выглядит более чем внушительно. Главным укором в адрес НИИГА всегда был пропуск целой плеяды алмазных месторождений Оленек-Вилюйского водораздела. Далее (не в календарном порядке событий) следуют: пропуск Эбеляхского россыпного месторождения алмазов, Попигайского месторождения лонсдейлита (модификации алмаза), Талнахского медно-никеле-кобальто-платинового месторождения. Пропуск даже одного из этих уникальных месторождений, затмевает любые достижения, которые организация ставит себе в заслугу. Об этом есть смысл говорить не для обвинений, а для анализа причин произошедшего, результаты которого уж больно велики по любым меркам.
Эбелях. История пропуска Эбеляха предельно проста — начальник поисковой партии Анатолий Никитич Вишневский слишком торопился вслед за уходящими ниже по течению тайменями и не нашел времени проверить точку, где рабочий-промывальщик брал пробы. Как назло, именно она оказалось местом богатой ювелирными алмазами Эбеляхской россыпи. Прошло несколько лет, и она была заново открыта партией Амакинской экспедиции, руководимой геологом-съемщицей Маргаритой Васильевой. Анатолий Никитич был хорош с начальством; прошло несколько лет, и он защитил докторскую диссертацию по описанию метаморфических пород Анабарского щита. Описательная работа не хуже любых других. В юбилейной брошюре он называется одним из руководителей геологических работ НИИГА в бассейне Оленека, что неправда. Он был лишь одним из многих начальников съемочных партий. В последние годы его назначили начальником отдела металлогении института, то есть руководителем всех поисковых работ, все еще проводимых НИИГА на “твердой земле”. Вполне достойное воздаяние человеку, пропустившему Эбелях.
Неприятности с алмазными месторождениями просто-таки преследовали НИИГА. Когда после нескольких лет упорной работы амакинские геологи добрались до места одной из самых знаменитых алмазных трубок Сибири — Айхала, то первое, что они увидели, — каркас палатки геофизиков НИИГА, стоящий прямо на месте трубки. А вокруг валялись игральные карты. В общем-то, в этом нет ничего удивительного — в условиях вечной мерзлоты кимберлиты всегда прикрыты слоем оползшей почвы. Так что, придя на место трубки, зачастую ничего особого и не увидишь — но каков символ! Игральные карты на трубке…
Норильск и Талнах. В 1918 году Геолком Омского временного правительства адмирала Колчака послал экспедицию для разведки месторождений каменного угля, необходимого для пароходов Антанты, доставлявших оружие и боеприпасы. Участник экспедиции Н. Н. Урванцев открыл угольное месторождение в долине реки Норилки. Урванцев был из когорты старых полярников, он первым из геологов и исследователей посетил Таймыр и Северную Землю. За находку почты Амундсена правительство Норвегии наградило его золотыми часами. За открытие знаменитого Норильска-I, ставшего сырьевой базой Норильского медно-никелевого комбината и ныне — главным поставщиком платины и палладия страны, советское правительство наградило Урванцева почетными званиями, орденами и… тридцатью годами каторжных лагерей. Дело обыкновенное — такова была эпоха. Но юбилейная брошюра института сообщает, что Норильск в 1920 году был “найден сотрудником НИИГА”, сдвигая дату, поскольку в 1920 году первооткрыватель не мог быть сотрудником не существовавшей в то время организации. Здесь же Урванцеву приписано открытие двух других месторождений: Талнаха (1926, 1960) и Октябрьского (1963). Оспаривать приоритет Урванцева никто не будет. И действительно, никто и не стал! А институт авторитетом Урванцева пытался отвести упорные слухи о пропуске Талнаха.
В 1959 году Давид Додин и Валентин Голубков нашли в горах Хараелаха рудные валуны и даже небольшие гривки коренных выходов рудоносных пород. В их руках уже был будущий Талнах. Но масштабы минерализации были неясны, следовало бурить, а деньги у НИИГА, как всегда, кончились. Доказывать, что месторождение рядом, и скандалить в министерстве, чтобы выбить деньги, никто не стал. А когда рисовали карту прогнозов медно-никелевых месторождений района (автор тот же Додин), район будущего Талнаха был помещен вне контура перспективных площадей. Написав очередную записку в министерство о находке руд, НИИГА ушел, уступив поле боя. Именно на этих гривках буровые партии Норильского комбината прошли по сплошной руде Талнахского месторождения. Конечно, Додин с Голубковым одни тут мало что могли сделать. Но у начальства НИИГА (главным образом у зама по науке М. Г. Равича) не хватило смелости доказать в министерстве, сколь многообещающей была эта находка.
А ведь после позора с пропуском кимберлитовой трубки Ленинград начальство НИИГА делало ставки на район Норильска и выхлопотало роль курирующей организации в министерстве: “Норильск задыхается без новых запасов, и мы ему поможем!” Так что можно сказать, что пропуск Талнаха был логическим завершением истории.
Попигайская котловина. Геология котловины была описана в ходе геологических съемок партиями НИИГА. Однако обычная при съемочных работах спешка не давала возможности для детальных описаний и анализа, поэтому были совершенно упущены из виду признаки чрезвычайно высоких давлений, существовавших в период формирования пород котловины. Описывая эти детали и указывая на исключительно молодой для Сибирской платформы возраст образования Попигайской структуры, научный сотрудник ВСЕГЕИ В. Л. Масайтис пришел к необычной гипотезе образования котловины как следствия метеоритного удара. Какова бы ни была причина сверхвысоких давлений, само их наличие требовало проверки того, не присутствуют ли здесь характерные для таких условий минералы. Так сотрудниками В. Л. Масайтиса в породах котловины были найдены большие концентрации редкой гексагональной разновидности алмаза — лонсдейлита, которая почти втрое тверже обычного алмаза. Масайтис и его сотрудники начали искать (и находить!) сходные впадины в разных районах планеты, а сотрудники НИИГА начали систематически оспаривать метеоритную гипотезу и объяснять, почему лонсдейлит не был найден ими. Дискуссия о происхождении Попигайской котловины шла как бы в двух различных, не пересекающихся плоскостях: геологи НИИГА оперировали в основном геологическими данными, свидетельствовавшими в пользу земного происхождения депрессии, а В. Л. Масайтис и его сторонники использовали в основном геохимические и минералого-петрографические данные. Другое коренное различие в аргументах сторон сводилось к тому, что Виктор Людвигович выдвинул цельную концепцию происхождения структуры. Каждый из его противников брал какой-то один признак и пытался доказать, что он может возникнуть при экстремальных условиях обычного вулканического процесса. Потребовалась эрудиция и синтетический подход к фактам профессора Московского университета А. А. Маракушева, чтобы создать альтернативную гипотезу. Алексей Александрович проанализировал всю совокупность геологических и геохимико-минералогических данных и выдвинул совершенно новую гипотезу образования Попигайской депрессии и сходных с нею структур в разных частях Земли под действием потоков газов, которые идут от земного ядра при сверхвысоких давлениях.
Гули. О находке россыпи платиноидов в районе Гулинского массива было доложено в 1994 году на совещании о геологических критериях крупных и уникальных месторождений. Россыпи частенько не рассматриваются как достойный объект для крупных геологических и горнодобывающих предприятий. Их государство отдавало приисковым артелям, принимавшим на себя риск открытия и расходы на освоение. Массив был исконной “подведомственной” НИИГА территорией. Уж где, как не на “Гулях”, НИИГА годами вело работы. Здесь располагались базы экспедиций. И — на тебе — огромная, в несколько километров длиной россыпь платиноидов (самородных платины, осмия, иридосмия) и золота! Данные о россыпи были изложены в докладе Балмасовой, Лазаренкова и Лопатина, то есть чужаков. Вадим Лазаренков, мой школьный и институтский товарищ, ныне декан геологического факультета Горного института, по всей видимости, “оформил” находку, придав ей научный лоск и блеск (что не умаляет его роли). Можно только предполагать, что двое других принадлежали к старательской артели и были в числе тех, кто сделал открытие
и отстоял его. Так НИИГА опять не повезло.
НИИГА оставалось одно — уйти на шельф и прогнозировать россыпи там.
Тут естественно задать вопрос: а как же Томтор? Все рассказанное выше о его открытии подтверждает: и он не должен был быть открыт. А учитывая, что его богатые руды, по свидетельству А. В. Толстова, были вскрыты, но не опробованы сотрудниками НИИГА, то и Томтор следовало бы отнести к списку пропущенных институтом месторождений.
Еще раз, оглядываясь назад, остановлюсь на знаменательном эпизоде, рассказанном А. В. Толстовым о незадокументированном керне наиболее богатых руд. Произошло это по совершенно заурядной причине — Герман Поршнев не знал, как выглядят редкоземельные минералы, особенно в условиях коры выветривания, и сливные черные прослои редкоземельных минералов в керне попросту “списали” как пермские угли. Рудные интервалы не были опробованы по той же причине, по которой Герман попросту отбрасывал любые спорные факты. Это небрежение к “сомнительным” деталям сводило на нет все усилия первых лет по открытию Томтора. После выхода из больницы я с ужасом узнал, что нигде не отмеченным оказалось присутствие в одной из скважин хромдиопсида — вернейшего показателя близости кимберлитового тела. Любой геолог алмазных экспедиций НИИГА знал это назубок, а Герман работал на поисках алмазов более десятка лет. Герман Иванович включен (посмертно!) в списки первооткрывателей Томтора по должности, как главный геолог договорной партии НИИГА с 1976 года. А ведь по сути эпизод с керном — лучший пример того, как осторожность и безразличие приводят к пропуску месторождений.
* * *
Две истории — Сибирских алмазов и Якутского редкометалльного Томтора — со всей очевидностью показывают сложность процессов открытия месторождения. Различными были организации, проводившие работы, районы поиска и типы минералов, общим оставалась система. На всех этапах поиска и разведки существовало противостояние творческих работников системе. Она их выталкивала, умаляла заслуги, мешала работе и назначала угодных ей в победители. А они, вопреки всем препонам и неудачам, не сдавались, делали свое дело. Гулин, Шпунт, Стахевич, Черепанов, Моор, Сарсадских, Попугаева…
Общей, порожденной системой чертой всех поисковых работ явился отрыв от мировой практики. Можно ли считать нормальными такие парадоксальные ситуации, когда инициатор и руководитель всех поисков на алмазы А. П. Буров, зная африканский опыт, в 1938 (!) году составляет инструкцию о поиске по пиропам, которая остается “под сукном”, а пироповый метод советскими геологами “открывается” лишь 16 лет спустя?! Или когда крупнейший в стране специалист по алмазным месторождениям академик В. С. Соболев убедительно доказывает перспективность магматических пород (кимберлиты, а не траппы), и в это же время его ученики, геологи Амакинской экспедиции, продолжают искать особые, советские алмазы, связанные с траппами. Одному из лучших минералогов страны,
А. А. Кухаренко, принесли найденные в Сибири пиропы, он установил их идентичность подаренным ему африканским эталонам, но настаивать на переориентации поисков не стал, и на местах все продолжалось, без перемен. Такое положение не только на годы задерживало открытия, но оставляло геологов в поле, как войско солдат на передовой без необходимого оружия. Какая еще причина, если не самая фундаментальная из всех — природа Системы, не позволяла самым лучшим ученым страны использовать на практике их собственные выводы.
Другим важным и общим препятствием в работе была плановая экономика, подменявшая оперативный анализ рыночной ситуации. Томтор также прекрасно иллюстрирует коллективный характер открытия. Но сегодня уже нет в живых ни Германа Ивановича Поршнева, ни Леонида Сергеевича Егорова, ни Бориса Романовича Шпунта, ни Ефима Михайловича Эпштейна… Как всегда в России: иных уж нет, а те — далече.