Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2006
В ИСТОРИИ ЕВРОПЫ
23 октября 1956 года пополудни двести тысяч человек вышли на улицы Будапешта. Этим мирным шествием венгры выразили свое стремление к свободе, демократии и национальной независимости. Руководство коммунистической партии, то есть обладатели подлинной власти, отвергло требования демонстрантов — и ответом стало вооруженное насилие. Уже к вечеру того же дня у здания Венгерского радио произошли первые вооруженные стычки. В течение нескольких часов сталинистская система власти оказалась полностью парализована, утратила дееспособность. На рассвете следующего дня на улицы города вышли советские танки. Между ними и повстанцами завязались бои. Будапештское восстание, которое мировая пресса вскоре назвала «венгерской революцией», обернулось для Европы самым тяжелым в истории «холодной» войны кризисом с окончания Второй мировой.
В 1945 году сталинский Советский Союз и демократический Запад дружно отпраздновали общую победу над нацистской Германией и ее союзниками. На одно историческое мгновенье почудилось даже, что отныне будущее Европы предопределится их объединенной волей, одними и теми же демократическими принципами. Это сулили и Атлантическая Хартия, и ялтинская декларация. Однако едва лишь не стало общего врага, союзнические отношения сменились взаимным недоверием и соперничеством. Соединенные Штаты опасались, что располагающий самой мощной сухопутной армией Советский Союз оккупирует и большевизирует всю Европу. Сталин и впрямь мыслил себя продолжателем двухсотлетней имперской экспансии, но побаивался американской атомной бомбы. Главную свою задачу обе стороны видели в сохранении и поддержании сложившегося после 1945 года статус-кво. Но при этом каждая из них подозревала противоположную сторону в намерениях расширить зону своего влияния, совершить агрессию; об этом говорилось вслух, к этому готовились в обоих лагерях. Результат: мир, но мир под прицелом. В экономике — эмбарго. В политике, в прессе, в пропаганде — неутихающее, ожесточенное противостояние. Все это вместе взятое и было напряженной до предела «холодной» войной, и люди ощущали ее как эквилибристику на краю пропасти — войны атомной. К 1949 году линия фронта этой войны пролегала вдоль границы между оккупационными зонами разделенной надвое Германии. При этом «железный занавес» делил уже весь континент, более того, весь мир, а в отдельных регионах, как это произошло в 1950 году в Корее, дело дошло и до настоящей войны.
Фронтовой полосой стала и Венгрия. «Холодная» война подстегнула претворение в жизнь, вероятно, более давних советских замыслов, нацеленных на перекрой восточноевропейских государств по собственному, советскому образцу. После двух-трех лет ограниченной демократии в период с 1947 по 1949 год власть и в Венгрии была захвачена местными коммунистами. Матяш Ракоши, Эрне Гере, Михай Фаркаш, Йожеф Реваи и их соратники приступили к делу, именуемому ими «построением социализма». Всю политическую власть в стране сосредоточила в своих руках немногочисленная верхушка единой партии, любое мало-мальски существенное решение принималось ею. Об исполнении заботились непомерно разросшиеся бюрократия и вооруженные силы, в числе последних — державшая в страхе всю страну политическая полиция, AVH (Органы государственной безопасности). С помощью экономической политики, построенной на централизованной командной системе, предполагалось осуществить две главнейшие задачи — создать мощную тяжелую индустрию, нацеленную на подготовку к войне, и основанное на кооперативах сельское хозяйство советского образца. Главной задачей культурной жизни стало коммунистическое воспитание, неустанно подчеркивающее путеводную роль Советского Союза, и мобилизация масс в интересах различных политических целей.
В начале 1951 года Сталин считал, что к 1953 году дело может дойти и до мировой войны. Соответственно, преобразования по всей Восточной Европе велись ускоренными темпами, с применением грубейшего насилия. С конца сороковых до 1956 года по политическим обвинениям в Венгрии было брошено в тюрьмы более сорока тысяч человек и около пятисот из них казнены. Десятки тысяч людей были интернированы или выселены, число осужденных за неприятие командных методов в экономике достигало сотен тысяч. В общей сложности от репрессий так или иначе пострадало более миллиона человек. Венгерское общество было глубоко подавлено и раздираемо страстями одновременно. Та же обстановка сложилась во всех без исключения государствах советской зоны.
В марте 1953 года умер Сталин. Преемники его прекрасно понимали, что скрытый до поры до времени и не сдерживаемый более давящим авторитетом вождя кризис может обернуться чем угодно, вплоть до распада империи. Пока же они сводили личные счеты в борьбе за опустевшее место и пытались хоть как-то поправить дело там, где обстановка выглядела особенно накаленной. В июне 1953 года в Берлине вспыхнуло — и было подавлено советскими танками — рабочее восстание. Несколькими днями раньше партийный вождь и глава правительства Матяш Ракоши был вызван в Москву, где подвергся разгромной критике, главным образом, за катастрофическое положение в сельском хозяйстве, непомерную индустриализацию и размах репрессий. Ракоши пришлось отказаться от поста главы правительства в пользу Имре Надя. Надь и сам был старым большевиком, тогда еще верным московской линии, хотя в конце сороковых годов и высказывался против форсированной насильственной советизации страны.
Имре Надь довольно быстро справился с предписанной Москвой корректировкой курса. Это пробудило в венгерском обществе некоторые надежды, снискав популярность не слишком известному ранее политику. Затем он попытался провести в жизнь дальнейшие экономические и политические реформы, но натолкнулся на весьма упорное сопротивление. Ракоши, которому удалось сохранить часть властных позиций и приверженцев, всячески саботировал осуществление программы Надя. В Москве радовались, что Надь стабилизировал обстановку в Венгрии, но побаивались его реформ, особенно в части свободы критики и усиления гласности. В 1955 году Надь был смещен с поста точно так же, как оказался у власти двумя годами раньше — при советском посредничестве. В конце года его исключили из партии, однако — и это было уже поветрием новых времен — ареста и политического процесса за этим не воспоследовало. К середине пятидесятых годов сам характер «холодной» войны тоже несколько изменился. После острой конфронтации первых лет атмосфера международных отношений несколько смягчилась. В мае 1955 года был подписан международный договор, согласно которому все оккупационные войска, в том числе и советские, покинули территорию нейтральной Австрии. Генеральный секретарь КПСС Хрущев, дела которого в борьбе за власть продвигались успешно, отправился в Белград, где демонстративно помирился с маршалом Тито. После 1945 года югославское руководство первым за пределами Советского Союза установило у себя режим советского типа, желая, однако, при этом сохранить национальную независимость, ради которой пошло даже на разрыв со Сталиным. В июле 1955 года в Женеве встретились главы правительств четырех мировых держав — США, Англии, Франции и Советского Союза. Это была первая за девять лет, прошедших после Потсдамской конференции, встреча в верхах. Президент Соединенных Штатов завел речь о положении стран Восточной Европы, однако Хрущев не пожелал вступать в переговоры на эту тему. В том же году Москву посетил западногерманский канцлер Аденауэр, а год спустя Хрущев побывал в Лондоне. Все эти годы разрядка включала в себя элементы конфронтации: в пятьдесят четвертом году Западная Германия вошла в основанный в сорок девятом блок НАТО, в пятьдесят пятом Советский Союз в рамках Варшавского договора принял на себя объединенное командование армиями восточноевропейских государств. В Соединенных Штатах между тем достигла апогея антикоммунистическая пропаганда.
В то время как Советский Союз укреплялся во власти над своими сателлитами, ускорился распад традиционной колониальной системы. На мировой арене появились новые игроки — азиатские и африканские государства. Наибольший авторитет среди них завоевали себе Индия и Египет. В апреле 1955 года в индонезийском городе Бандунге прошла конференция глав 29 африканских и азиатских государств, на которой была принята так называемая Панча Шила — пять принципов международных отношений (национальная независимость, суверенитет, территориальная неприкосновенность и невмешательство во внутренние дела друг друга). Пять основных принципов приняли коммунистический Китай, Югославия и — после визита в Индию Хрущева в конце 1955 года — даже советское государство. Не так давно потерпевшие поражение во Второй мировой войне и теперь находившиеся в зоне советского влияния государства, в том числе и Венгрия, в конце 1955 года были приняты в Организацию Объединенных Наций. В феврале 1956-го на XX съезде КПСС Хрущев заявил, что война вовсе не является неизбежной и что мировые системы вполне могут мирно состязаться друг с другом.
Подавленный и разочарованный собственным сокрушительным поражением венгерский народ, тем не менее, встретил новые веяния в международной жизни с надеждой на лучшее. В то время практически вся страна слушала передачи западных радиостанций (телевидения у нас тогда еще не было); особенно популярно было мюнхенское радио «Свободная Европа». Эта находящаяся под эгидой США радиостанция внушала людям, как вскоре выяснилось, иллюзорные надежды, будто Запад и, в особенности, Соединенные Штаты предпримут все возможное для освобождения «порабощенных народов». На самом деле американское правительство вовсе не намеревалось идти на конфронтацию, а «освобождение» рисовалась ему как возможный результат длительного переходного процесса «титоистского» образца. Что до самого Имре Надя, то его даже не считали последователем Тито.
Между тем, попав после 1955 года в опалу, вместо покаянной «самокритики» Надь ушел в оппозицию. Вскоре вокруг него образовалась целая группа разочарованной коммунистически настроенной интеллигенции. В своем «закрытом» докладе на XX съезде (вскоре целиком переданным по «Свободной Европе») Хрущев подверг критике ошибки Сталина и осудил совершенные им преступления. После этого в прессе, в кружке Петефи, бывшем в то время дискуссионным клубом Союза трудовой молодежи, все более открыто разворачивалась критика всевозможных проявлений «сталинизма»; началось движение за возврат к реформам, начатым Надем в 1953-1954 годах. Венгерские сталинисты — Ракоши и его группа — были неспособны к каким бы то ни было переменам, но и сил для настоящего ответного удара им тоже недоставало. Напротив, Ракоши вынужден был даже признать личную ответственность за процессы по сфабрикованным обвинениям, в том числе и за суд над Ласло Райком в 1949 году, после чего стало окончательно ясно, что дальше так продолжаться не может. Когда в июне 1956 года в польском городе Познани вспыхнуло рабочее восстание, деятельность кружка Петефи была приостановлена, а оппозиционная деятельность осуждена. Но остановить «оттепель» было уже невозможно. Лагерь оппозиции стремительно разрастался за счет интеллигенции, студенчества и даже рабочих. В июле 1956 года в итоге очередного вмешательства со стороны советского руководства Ракоши слагает с себя полномочия главы партии, однако напуганная партийная верхушка избирает на его место Эрне Гере, который, будучи с 1945 года вторым человеком в партии, немало посодействовал установлению сталинистского режима в стране.
Польша лета и осени 1956 года во многом напоминала Венгрию. Существенная разница заключалась в том, что к середине октября сторонники реформ в польском партийном руководстве подвели к самому порогу власти символическую фигуру, почитавшегося за национального героя коммуниста Владислава Гомулку, который в начале пятидесятых успел посидеть в тюрьме. Получив известие о таком повороте событий, 19 октября московское партийное руководство вылетело в Варшаву, а расквартированные в Польше советские войска начали подтягиваться к столице. Гомулка с товарищами настаивали на реформах, но поспешили заверить Хрущева в союзнической верности. Подготовка к советской интервенции была остановлена, а Гомулка избран генеральным секретарем. Благодаря Свободной Европе венгерское общественное мнение узнало об этом по сути в тот же момент. Люди и без того были взбудоражены развернувшейся в прессе критикой, выступлениями писателей и журналистов. 6 октября 1956 года в Будапеште десятки тысяч человек приняли участие в перезахоронении казненного в 1949 году министра внутренних дел Ласло Райка. Траурный митинг памяти жертв внутрипартийных расправ выглядел скорее немой (пока еще) антикоммунистической демонстрацией. Весть о польских событиях для венгерского общества означала одно: вот он, тот миг, когда можно, более того, нужно действовать — раз даже советское руководство готово идти на попятный, если имеет дело с достаточно решительным противником.
Более того, самые радикальные силы уже приступили к действию. 16 октября группа студентов Сегедского университета основала независимую организацию — Единый венгерский союз студентов вузов (MEFESZ). В течение нескольких дней к ним присоединилось студенчество всех высших учебных заведений страны; как и в Сегеде, студенты формулировали свои требования. Наряду с призывами к учебным и социальным реформам провозглашались и открыто политические цели, такие как вывод советских войск, объявление новых выборов, привлечение к ответственности виновных в преступлениях.
22 октября в Будапештском политехническом университете строительства и транспорта прошло ставшее самым знаменитым собрание; в конце его был оглашен манифест, названный участниками «зарей новой венгерской истории». Знаменитые 14 пунктов политехников (по другой версии -16) включали и требования партийной оппозиции — назначение Имре Надя главой правительства, созыв съезда партии, пересмотр системы производственных и сельскохозяйственных норм и сборов, но в большинстве своем это были общенациональные и демократические цели, такие как введение многопартийной системы, назначение свободных выборов, соблюдение гражданских прав, а также восстановление экономической независимости, традиционной национальной символики и праздников. Причем первым из требований был вывод советских войск. На
23 октября будапештские политехники и филологи наметили совместную демонстрацию с целью обнародования принятых требований и выражения солидарности с польским народом.
Утром того же дня, 23 октября, партийные вожди как раз вернулись домой из Белграда, где они пытались заключить свой сепаратный мир с маршалом Тито. Было решено любой ценой воспрепятствовать готовящейся демонстрации. Йожеф Реваи и Дердь Марошан высказались прямо: «Понадобится — будем стрелять». А органы безопасности и полиция заявили, что не располагают средствами для бескровного разгона демонстрации. Из-за этого, а также под влиянием поступавших со всех сторон протестов — от студенческих организаций, Союза писателей, кружка Петефи и даже от «своих», то есть от партийной газеты и из молодежного союза, — запрет был снят. Демонстрация между тем уже шла, независимо от запрета или отмены. И число участников стремительно росло — пополудни к студентам целыми толпами начали присоединяться рабочие и прочие горожане. У памятника герою венгерского освободительного движения 1848 года, польскому генералу Йозефу Бему набралось уже несколько десятков тысяч демонстрантов. Изначальное торжественное молчание шествия вскоре было прервано скандируемыми лозунгами; сперва они еще отвечали намеченным целям («Польский путь годится венгру, следуй польскому примеру»), затем зазвучали все радикальней («Ракоши — в Дунай, Надя выбирай!»), спонтанно упрощаясь до чисто национальных («Кто мадьяр — вставай сюда!» «Русские — домой!»). Под вечер, когда шествие двинулось к Парламенту, в демонстрации участвовало уже тысяч двести народу. Люди хотели услышать, что скажет Имре Надь.
Надь тоже возвратился в город накануне. Но не с дипломатического раута, а с праздника сбора винограда на Бадачони. Партийная оппозиция встретила демонстрацию без особого воодушевления. Скорее, сочла ее провокацией. Вообще же оппозиционные круги были настроены довольно оптимистически: свежие новости об успехах Гомулки позволяли надеяться, что и в Венгрии наступят перемены. Были составлены списки подлежащих отстранению прежних руководителей и тех оппозиционеров из сторонников Надя, кого предпочли бы видеть рядом с ним на высоких постах. Подчеркивалось, что руководством к действию послужит программа, разработанная правительством в июне 1953 года. Прежде чем выступить с речью, Надь дождался официального обращения руководства ВПТ с соответствующей установкой. Часам к девяти вечера он прибыл на площадь Кошута и вышел к напряженно ожидавшей его толпе. Уже одно его обращение: «Товарищи!» — вызвало у собравшихся разочарование и досаду, а последовавший затем призыв взять курс на выполнение тезисов правительственной программы 53 года, «обсудив и прояснив все внутрипартийно», лишь усилил их. Затем Надь призвал людей разойтись по домам. И площадь в самом деле опустела.
Часть демонстрантов направилась к зданию будапештского радио, где
с середины дня и без того уже скопилось немало людей. Требовали передать по радио студенческий манифест целиком, но дирекция радио — по указанию партийных верхов — отказалась выполнить это. Вместо этого в 8 часов по радио прозвучала речь Эрне Гере, в которой он осудил демонстрацию, назвав ее «националистской». Немногим позже другая группа демонстрантов, у Городской рощи сбросила с постамента гигантскую бронзовую статую Сталина, воздвигнутую в 1951 году. Около девяти вечера по демонстрантам, «штурмующим» здание Радио с требованием обнародовать студенческий манифест, открывают огонь. В ответ начинается уже настоящая осада — на помощь защитникам радиостанции прибывает армейское подкрепление, демонстрантам подвозят оружие с заводских складов. Демонстрация превращается в вооруженное восстание.
Еще в самом ее начале Эрне Гере звонит в Москву с просьбой о вооруженном вмешательстве. Того же требуют и советские военные советники, и посол Андропов. На вечернем заседании Политбюро ЦК КПСС выносит решение об интервенции. Имре Надь, отправившийся с площади Кошута в близлежащее здание ЦК, не протестует против советского вмешательства. Поздно вечером на заседании партийного руководства принимается решение, согласно которому восстание, спровоцированное «контрреволюционными фашистскими элементами», должно быть подавлено объединенными силами армии, органов госбезопасности и советских войск. По просьбе советского руководства Гере остается у партийного кормила, а на пост главы правительства назначается Имре Надь. Устраняются от дел несколько сталинистов, а часть сторонников Надя, в их числе Ференц Донат и Геза Лошонци, входят в состав руководствоа. Утром
24 октября объявлением по радио вводится комендантский час, в дальнейшем вступает в силу военное положение. Сообщается также, что для восстановления порядка правительство обратилось за помощью к советским войскам.
24 октября на улицах Будапешта появляются советские танки. Избранная в качестве тактики так называемая «устрашающая демонстрация», успешно опробованная во время берлинского восстания, на сей раз безрезультатна. Растущее со дня на день число повстанцев уже перевалило за несколько тысяч; еще накануне, 23 числа, им удалось добыть оружие, и они принимают бой.
25 октября советские войска отбили здание Радио, однако повстанцы не сложили оружия. Им удалось создать несколько опорных точек на пештской стороне — в переулке Корвина, в нескольких местах на близлежащих улицах VIII и IX районов и в Буде — на Сенной площади и на площади Жигмонда Морица. Повстанцы совершали нападения на курсирующие по городу советские танки, нанося им ощутимые потери. За оружие взялись большей частью очень молодые люди, среди них и девушки, и даже подростки — рабочие, ученики профтехучилищ, школьники. Они стекались из рабочих общежитий беднейших рабочих кварталов Будапешта, из студенческих общежитий. Большинство из них шло на танки не по политическим мотивам — скорее ими руководило ощущение безысходности, нередко усиливаемое собственным маргинальным положением, личными бедами. Вооруженная борьба открывала им некий романтический, героический выход, одаривала чувством солидарности — ибо население повсеместно поддерживало повстанцев. Люди постарше, выходцы из интеллигенции встречались среди них редко. Хотя именно они становились первыми командирами повстанческих отрядов — поскольку уже располагали элементарными навыками руководства, и военным, и политическим опытом. Немало было среди повстанцев и настоящих пештских «крутых парней», уже имевших дело с законом. Но и таких захватили и увлекли за собой наивная вера и ничем не запятнанное геройство большинства.
Упорство «пештских ребят» оказалось решающим фактором. Придя в себя от шока 23 октября, уже на следующий день Имре Надь объявил, что законы военного положения не будут применяться к тем, кто добровольно сложит оружие. При этом срок капитуляции был продлен тут же и не раз продлевался в последующие дни. Но повстанцы не собирались сдаваться. Это и стало одной из тех причин, по которым политическое руководство оказалось неспособным «навести порядок» обещанием реформ.
Второй причиной явилось революционное движение общества, местная самоорганизация. 24 октября в Будапеште вспыхнула спонтанная всеобщая политическая забастовка, перекинувшаяся затем на всю страну. Начиная с 23 октября в провинциальных городах, а позднее и в селах проходили демонстрации. Местное руководство частью сбежало, частью влилось в революцию. Повсюду формировались национальные революционные комитеты, которые брали на себя организацию жизни на местах. 23 октября в Мишкольце, 24 октября — в Будапеште были образованы первые рабочие советы, которые взяли управление предприятиями в чрезвычайных обстоятельствах в свои руки. В таких комитетах и советах работали, как правило, молодые люди, — десятки тысяч по стране, — которые в предшествующие трудные годы уже добились расположения и доверия на местах, в своем узком окружении, и готовы были действовать в интересах коллектива. Революционные организации брали под свой контроль местные радиостанции и прессу. Таким путем, а также непосредственно через своих делегатов, они стремились оказывать влияние на возглавившего правительство Имре Надя, в котором, — и чем дальше, тем более — они видели и признавали подлинного руководителя страны. И о котором как раз в эти дни ходила благожелательная легенда, согласно которой его содержат под арестом в окруженном танками здании Политбюро, что по улице Академии, и под дулами автоматов вынуждают обращаться к народу по радио с бессмысленными и безнадежными призывами к восстановлению порядка. Надь и в самом деле оказался заложником, правда, в ином смысле. Он был заложником паники, овладевшей сбитым с толку и суетящимся партийным руководством, да еще и заложником собственных иллюзий относительно того, что кризис разрешим и при помощи партийных рецептов и норм. Сформированный в целях подавления восстания так называемый Военный комитет полагался на силу. Отсюда и выстрелы — стреляли советские военные по безоружным демонстрантам, собравшимся перед зданием Парламента в Будапеште утром 25 октября. В итоге — почти сотня погибших, множество раненых. В последующие дни история повторилась еще в нескольких городах страны — то войска госбезопасности, то солдаты или офицеры регулярной армии открывали огонь по толпе. Один лишь расстрел у казармы пограничников в Мошонмадяроваре унес более ста жизней. Террор, однако, не только не достиг желаемой цели, но поднял куда более сильную волну гнева. Такую, что позднее не единожды разъяренная толпа чинила самосуд; так линчевали нескольких офицеров госбезопасности, в которых предполагали виновников случившегося.
24 октября в Будапешт прибыли два члена московского Политбюро — Микоян и Суслов. По их указке после кровопролития на площади Кошута Янош Кадар сменил Гере на посту генсека. Кадар, который в пятидесятые годы тоже отсидел свое по ложному обвинению, был введен в высшее партийное руководство еще в июле. Он не принадлежал к числу приверженцев Надя, более того, относился к партийной оппозиции весьма настороженно, решения же, как правило, принимал, исходя из чисто практических соображений. Итак, направление дальнейших действий продолжало зависеть от позиции Имре Надя. 26 октября, на заседании центрального руководства, его сторонники Донат и Лошонци предложили объявить восстание национально-демократическим движением. Целый ряд делегаций пытался открыть Надю глаза на то, что, собственно, происходит в стране на самом деле. И постепенно ему стало ясно, что без принятия народных требований никакое дальнейшее развитие неосуществимо.
В чем он и убедил и московских делегатов, и Кадара. 28 октября, сразу же по завершении двухдневных бурных дебатов в партийном руководстве, Имре Надь провозгласил перемирие. В своем выступлении по радио он сообщил, что правительство признает часть требований восставших; советские войска покидают Будапешт, и начинаются переговоры об их выводе из страны. Объявил он и о роспуске органов госбезопасности — поддержание порядка отныне возлагалось на сочувствующую восстанию будапештскую полицию, армию, и готовых вступить в их ряды повстанцев. Наиболее скомпрометировавшие себя сталинисты — Эрне Гере, Андраш Хегедюш, Иштван Ковач, Ласло Пирош и другие сбежали в Советский Союз. Глава кабинета надеялся, что новое, очищенное от сталинистов партийное руководство и правительство смогут приступить к воплощению его реформаторских замыслов.
В течение последовавших за этим двух-трех дней бои в Будапеште действительно прекратились. Однако совершенного 28 октября пол-оборота оказалось маловато для консолидации. Стачка продолжалась. Получив отныне свободный доступ к прессе и радио, повстанцы, представители самых различных течений, рабочие комитеты и революционные советы в открытую, в один голос требовали введения многопартийной системы, немедленного и полного вывода советских войск и даже выхода из Варшавского договора и объявления нейтралитета. Несколько дней для многих прошли в победной эйфории. Город был взбудоражен донельзя, и хотя почти никто не работал, коммунальные службы действовали, из провинции прибывало бесплатное продовольствие, преступность по существу сошла на нет, товары в разбитых витринах стояли нетронутые, и даже за взятое для бойцов продовольствие командиры расплачивались наличными.
Теперь уже и сам Имре Надь реагировал на происходящее быстрее и решительнее. 30 октября он объявил об отмене однопартийной системы, а для принятия решений сформировал небольшой коалиционный кабинет из представителей действовавших в 1945 году партий. Кроме самого Надя в него вошли Геза Лошонци, Янош Кадар (от рабочей партии), Золтан Тильди и Бела Ковач (от партии мелких сельских хозяев); места социал-демократов ввиду колебаний в СДП пока что оставались вакантными. Надь объявил, что во вновь формируемые органы правопорядка будут привлечены повстанцы, что продовольственная разверстка, из-за которой так страдало крестьянство, будет отменена и что правительство вступает в переговоры о полном выводе советских войск. Он вел переговоры и с руководителями повстанцев. Встретился с Анной Кетли, возглавлявшей ранее партию социал-демократов, которая в 1948 году была слита с рабочей, чтобы обсудить с ней перспективы создания единого коалиционного правительства. Был создан Комитет революционного правопорядка, в подчинении которого должны были находиться полиция, армейские подразделения, призванные к охране порядка, а также формируемая из повстанцев, студентов и рабочих Национальная Служба Охраны. Главой Комитета был избран генерал армии Бела Кирай, до самого октября отбывавший срок по ложному обвинению. Революционный комитет армии гарантировал правительству свою поддержку. Была распущена коммунистическая партия, а 31 октября создана Венгерская социалистическая рабочая партия. В ее Исполнительный комитет вошли — за исключением Яноша Кадара — сторонники и единомышленники Надя.
И тем не менее большинство повстанческих организаций приняло произошедшее весьма недоверчиво. И хотя 30 октября Имре Надь признал революционные комитеты, рабочие советы и обратился к ним с просьбой о помощи, поток делегаций с требованиями не прекращался. Восставшие никак не желали разоружаться, а в органы правопорядка соглашались вступить лишь целыми отрядами. Рабочие советы тоже заняли выжидательную позицию. Появился и соответствующий лозунг: «Пока русские не уйдут, к работе не возвращаться». Появились и признаки дестабилизации обстановки. По всей стране из тюрем выпустили политзаключенных, при этом на свободе оказалось и немало уголовников. Роспуск службы госбезопасности не смог умиротворить уже днями тлевшую злобу. И 30 октября на площади Республики она вспыхнула с небывалой доселе силой. Охрана будапештского горкома партии — это были переодетые в полицейскую форму служащие госбезопасности — задержала нескольких намеревавшихся обыскать здание вооруженных людей, а подоспевшее на площадь подкрепление встретила огнем. Тут начался настоящий штурм, исход которого решили прибывшие на помощь горкому армейские танкисты: по ошибке они расстреляли здание в пух и прах. Застрелили секретаря обкома, соратника Имре Надя. Многих уже сдавшихся нападавшим защитников здания изуверски линчевали на месте. Правда, после этого целый ряд революционных организаций, Союз писателей, свободная пресса и через нее многие известные деятели выступили с осуждением уличных расправ.
Еще задолго до революции Имре Надь осознал важность идеи национальной независимости и был сторонником выхода Венгрии из блока. Хотя о практическом осуществлении этого он тогда еще не задумывался. Из речи, произнесенной им 31 октября перед Парламентом, следовало, что он приступил к переговорам о выходе страны из Варшавского договора. Этот шаг затрагивал уже основные вопросы международной политики и стабильности.
Мировая общественность встретила начавшуюся в Венгрии революцию
с большой симпатией. Представление Запада о Венгрии, каким оно складывалось с начала XX века, было весьма удручающим, и даже советской оккупации не удалось смягчить его. И вдруг в одно мгновенье все изменилось — в средствах массовой информации возобладала картина восставших и героически сражающихся за свою свободу венгров. Повсюду проходили акции солидарности, собирали гуманитарную помощь. Те же чувства овладели и народами Восточной Европы, хотя кроме Польши, где тоже прошли бурные массовые акции солидарности, высказать их вслух они не могли. А если такое и случалось — как во многих советских университетах или в румынских городах — то за этим следовали жестокие репрессии. Тем не менее пресса и радио (а в западноевропейских странах и в США и телевидение) были заняты не одними новостями из Будапешта. 29 октября 1956 года Израиль начал войну с Египтом. Глава египетского государства Насер проводил дружественную Советскому Союзу политику. Незадолго до этого, летом 1956 года, Египет национализировал находившийся ранее под совместным британским и французским контролем и имевший важное стратегическое значение Суэцкий канал. 31 октября Англия и Франция подключились к военным операциям против Египта. Европейский статус-кво, выглядел более или менее устойчивым. Ставка же в Суэцком кризисе была немалой: речь шла о том, какие державы и какими методами приобретут влияние в регионе, который впоследствии назовут третьим миром.
Судьбу Венгерской революции решало прежде всего то, как отреагирует на происходящее советское руководство. Великодержавную политику Советского Союза равно определяли коммунистическая идеология и опирающиеся на опыт Второй мировой войны соображения военно-стратегического порядка. Решение о вооруженном вмешательстве, принятое Москвой 23 октября, и тот факт, что венгры воспротивились ему, поставили Хрущева и его окружение в затруднительное положение. Эскалация насилия грозила разрушить образ оплота коммунизма, на чьем постсталинском знамени было начертан лозунг освобождения человечества мирными средствами. А поражение от граждан страны, которую советские войска заняли в 1945 году, нанесло бы удар по престижу сверхдержавы. В Москве некоторое время еще надеялись, что Надю удастся стабилизировать положение и бросать Армию в очередное наступление не понадобится.
28 октября Хрущев уже намекал на то, что в случае необходимости, возможно, придется сформировать новое правительство, которое снова обратится за советской подмогой. Тем не менее на просьбу Надя вывести из венгерской столицы советские формирования он все же ответил согласием. Более того, 30 октября советское правительство выступило с торжественным заявлением, в котором признало ошибки, допущенные в отношении братских стран в период сталинизма. И даже пообещало начать переговоры о выводе войск с территории Венгрии. Многие в партийных верхах не исключали возможности отзыва войск и из остальных восточноевропейских стран.
Быть может, те несколько часов, что были потрачены на обсуждение текста этого заявления, и были апогеем в истории десталинизации, по крайней мере, касательно верхушки КПСС. Сомнения, неопределенность, склонность к ревизии сочетались здесь с надеждами на то, что в присоединившихся странах реальны режимы, готовые добровольно, опираясь на широкую поддержку общества, строить социализм. На следующий день по предложению Хрущева те же самые люди после некоторых дебатов бросаются в противоположную крайность: голосуют за постановление о подавлении Венгерской революции с помощью военной силы. Вероятно, это произошло в результате оценки сразу нескольких факторов. Позиции Хрущева угрожали отечественные сталинисты. Армейское руководство было обеспокоено честью мундира. Вести из Будапешта о введении многопартийной системы, подозрительность к самому Надю — все это вместе взятое рисовало мрачную картину полностью порывающей с советской моделью Венгрии и ее притягательно дурного примера для остальных стран блока. В Москве сочли, что отступление в Египте (оказавшееся, кстати, маневром) и венгерская капитуляция придадут Западу храбрости. А тут еще и оспаривавшие первенство Москвы в международном движении китайские товарищи настаивали на скорейшем вмешательстве и наведении порядка твердой рукой, что грозило расколом между двумя оплотами мирового коммунизма. Издержки очередного вмешательства во избежание всего этого казались уже меньшим злом. Как и утрата доверия к свежепровозглашенной миролюбивой политике и образу коммунизма с человеческим лицом.
Пожалуй, лишь решительное выступление Соединенных Штатов способно было бы перевесить все эти доводы. На что, собственно, и рассчитывал венгерский революционный лагерь. Слушавшие передачи радио «Свободная Европа» полагали, что Америка стоит за полную независимость Венгрии, так что держать правительство Имре Надя под постоянным нажимом — дело правильное. И даже верили, что ради Венгрии Америка готова перейти от слов к делу. В Вашингтоне и в самом деле прозвучали проекты-предложения политической или даже военной сделки, вроде вывода американских войск из Европы
в обмен на вывод советских. Однако ведущие политики, в их числе Эйзенхауэр и министр иностранных дел Даллес, исключали возможность военного вмешательства, равно как и угрозу такового, полагая, что это может привести к ядерному столкновению. Да и слишком большие уступки тоже не считали целесообразными. Поэтому они ограничились тем, что 27 октября дали понять советскому руководству — и это неоднократно повторялось затем в последующие дни, — что Соединенные Штаты не считают Венгрию в случае ее освобождения своим потенциальным союзником. Это высказывание предназначалось для успокоения советских политиков и генералов, испытывавших тревогу в связи с возможным расширением НАТО. Они и впрямь успокоились, ибо стало ясно, что в случае ввода войск опасаться американского вмешательства не следует.
В период между 1 и 3 ноября Хрущев уведомил союзников о готовящейся интервенции. Один лишь Гомулка высказал решительное несогласие. Тито, которого не на шутку встревожил демократический характер Венгерской революции, не только не возразил против планов советского вмешательства, но и пообещал в критический момент посодействовать «нейтрализации» правительства Имре Надя.
Кроме того, венгерское общественное мнение надеялось, что Организация Объединенных Наций окажется тем форумом, который встанет на защиту дела Венгерской революции. 28 октября Совет Безопасности ООН и в самом деле вынес венгерский вопрос на повестку дня — чтобы тут же поспешно отложить его. А в осуждении «не соответствующего духу времени» поведения союзников в Суэцком кризисе Соединенные Штаты пошли даже на сотрудничество с Советским Союзом, и похоже было, что позиция, занятая ООН в этом вопросе, и в самом деле способствовала отступлению англичан и французов. Что, в свою очередь, стало источником надежд: ходили слухи о неких спешащих на помощь «отрядах ООН» и нашлись даже «очевидцы», встречавшиеся на границе с их аванпостами.
31 октября до Будапешта дошли первые вести о том, что начавшийся на днях вывод советских войск приостановлен. Что страну уже запрудили новые формирования, заняты основные стратегические точки, окружены города и аэропорты. Причем все это случилось, когда, казалось, спокойствие на улицах и в душах более или менее восстанавливается. С участием повстанцев идет организация органов правопорядка, прекратились случаи самосуда. В лице генерала Пала Малетера во главе армии находится офицер, однозначно вставший на сторону повстанцев. Начали формироваться — порой с раздражающей быстротой — коалиционные и прочие партии, общественные организации. 30 октября в Задунайском Национальном Совете, в Дёре группа авантюристов совершила попытку формирования альтернативного кабинета, но хладнокровные и уверенные действия рабочих города и возглавлявшего Совет Аттилы Сигети пресекли ее в зародыше.
1 ноября продолжились подготовительные маневры советских войск. Танковые колонны взяли в кольцо Будапешт. Имре Надь обратился за разъяснением к оставшемуся после отъезда Микояна и Суслова послу Андропову. Получив уклончивый формальный ответ, правительство Имре Надя снова оказалось перед выбором: смириться, дать погибнуть начатому, быть может, даже в слабой надежде на некоторые послабления возглавить восстановление порядка по старому образцу — или совершить еще одну отчаянную попытку спасти революцию. Имре Надь выбрал последнее. Вечером 1 ноября правительство объявило об одностороннем выходе страны из Варшавского договора и ее дальнейшем нейтралитете. Надь надеялся, что этот драматический шаг заставит Москву задуматься, и поэтому не сразу обратился в ООН с просьбой незамедлительно вынести вопрос о нейтралитете на повестку дня. Он сделал это на следующий день — без особых результатов.
Отклик на родине оказался куда значительней. Начался качественно новый этап консолидации. На совместном совещании 1 ноября рабочие советы Будапешта обратились к горожанам с совместным воззванием приступить к работе с понедельника, 5 ноября. Часть предприятий заработала еще в субботу, на многих улицах столицы вновь появились трамваи и автобусы; люди приступали к разбору завалов. Делегаты от революционных организаций, ранее настороженно относившихся к власти рабочих городов и предместий (Дёр и Боршод, Уйпешт и Чепель), заверили правительство в своей поддержке. Глава Католической церкви кардинал Йожеф Миндсенти, освобожденный в начале восстания из-под домашнего ареста, 3 ноября вечером произнес по радио речь в поддержку консолидации. Еще больше обнадеживал обманный маневр советского командования: утром 3 ноября в Парламенте приступили к переговорам о технических условиях вывода войск. В тот же день были произведены и преобразования кабинета. Коммунистов в нем представили глава кабинета (1 ноября принявший также портфель министра иностранных дел) Имре Надь и Геза Лошонци, социал-демократов — Анна Кетли, Дюла Келемен и Иожеф Фишер, мелких сельских хозяев — Золтан Тильди, Бела Ковач и Иштван Б. Сабо, партию Петефи (или Национальную крестьянскую) — Ференц Фаркаш и Иштван Бибо (в качестве государственных министров). Министром обороны стал генерал-майор Пал Малетер.
В списках фигурировало и имя государственного министра Яноша Кадара. 1 ноября он объявляет по радио о формировании новой коммунистической партии, а на заседании кабинета выступает в поддержку нейтралитета и выхода из Варшавского договора. Вечером того же дня Кадара вызывает на переговоры советский посол, откуда на другой день его вывозят в Москву, где он принимает участие в заседании ЦК. Он еще успевает отчитаться о положении дел в Будапеште в качестве одного из министров кабинета Имре Надя, но уже на другой день соглашается возглавить контрправительство, формируемое одновременно с началом военной операции «Смерч». Согласие Кадара для Хрущева было решающим. В его лице во главу венгерской политики ставился человек не скомпрометировавший себя в годы сталинизма, имевший отечественные корни, более того, даже поучаствовавший некоторое время в революции — а не какой-нибудь там Ракоши, Гере или мелкая сошка вроде Ференца Мюниха. На рассвете 4 ноября Кадара привезли в Сольнок, объявив при этом о создании возглавленного им Революционного рабоче-крестьянского правительства. В своем манифесте он обещает воплощение в жизнь целей революции, неприкосновенность ее участников — и одновременно обращается к советскому правительству за военной помощью для подавления «сил белого террора и буржуазной реставрации».
Ночью 3 ноября в штабе расквартированных в Тёкёле советских формирований генерал КГБ Серов заключает под арест ведущую там переговоры о выводе советских войск венгерскую делегацию во главе с Ференцем Эрдеи и Палом Малетером. В воскресенье 4 ноября, на рассвете начинается интервенция. Венгерская армия не оказывает сопротивления; ее быстро разоружают. Около шести утра Имре Надь коротко сообщает по радио о наступлении на Будапешт и, опасаясь ареста, по приглашению маршала Тито укрывается в югославском посольстве. В Будапеште и других последних разрозненных очагах повстанцы еще ведут отчаянные ожесточенные бои с намного превосходящими их численностью советскими войсками, на сей раз действительно решившимися на сокрушительный удар. Но надежды уже нет никакой. Через несколько дней бои прекращаются.
До начала декабря еще длится политическая забастовка; бастуют в основном революционные советы при поддержке некоторых других революционных организаций. Они вынуждают Яноша Кадара сесть за стол переговоров, настаивают на выполнении поставленных революцией целей. 23 декабря — ровно через месяц после начала революции, — улицы обезлюдели на час. 4 декабря через весь город прошло многотысячное шествие женщин, одетых в траур. В начале декабря в нескольких городах прошли демонстрации; по демонстрантам стреляли. Находящийся на территории югославского посольства Надь не подал в отставку с поста главы правительства; спустя несколько дней Совету министров пришлось «освободить» его от обязанностей. 22 ноября обещанием неприкосновенности Надя выманили из здания посольства, чтобы на первых порах интернировать в Румынию. С начала декабря формирующиеся из сторонников Кадара силы безопасности приступили к массовым арестам участников революции. Вскоре было объявлено чрезвычайное положение; началась политическая расправа, одна из жесточайших в истории страны. В последующие три года за участие в революции было повешено более 230 человек, среди них оказался и бывший премьер-министр Имре Надь. Более двадцати тысяч человек было брошено в тюрьмы, тринадцать тысяч интернировано. И все это после обещанной амнистии, не говоря уже о том, что большая часть участников успела покинуть страну.
Массовая эмиграция стала свидетельством окончательно утраченных надежд. 4 ноября весть об интервенции вынудила Совет Безопасности ООН вынести венгерский вопрос на повестку дня — без какого бы то ни было практического результата. Была сформирована особая комиссия, регулярно готовившая доклады о положении в стране (темой первого из них, осенью 1957 года, была сама революция), при том, что ни одному из ее членов правительство не разрешило въезд в страну, которую покинуло более двухсот тысяч человек, в большинстве своем молодых и достаточно образованных. После массовых переселений, вызванных Второй мировой войной, это был самый крупный исход на европейском континенте. Большинство этих людей после более или менее длительного пребывания в австрийских или югославских лагерях для беженцев обосновалось в Северной Америке, Западной Германии, Англии, Франции, Швейцарии, остались в Австрии. Принимали их повсюду с необычайной симпатией и заботой. Даже страны с традиционно жесткой иммиграционной политикой на сей раз открыли свои ворота настежь, впускали всех, и практически беспрепятственно. Отклик на подавление революции оказался, пожалуй, куда более мощным, чем на нее самое. По Западной Европе прокатилась волна антисоветских демонстраций. Коммунистические партии Запада, после некоторых колебаний поддержавшие вторжение, потеряли изрядную часть своих членов. Все это мало сказалось на положении самого венгерского общества.
Десять лет спустя в своей книге, написанной в Швейцарии, Миклош Молнар назовет 1956 год триумфом одного поражения. Он имел в виду две вещи. Общественность демократических стран — а не одна лишь венгерская эмиграция — сохранила память о пятьдесят шестом. Вопреки тому, что именно пятьдесят шестой показал, — Запад своими силами не может, да и не хочет предпринять ничего для изменения статус-кво 1945 года. Будапешт пятьдесят шестого года предопределил характер всей последующей венгерской истории. Не забыло революции и обустроившееся на ее пепелищах новое коммунистическое руководство страны. Неохотно поминало момент ее рожденья, но урок извлекло. Как произошло это в той или иной степени и во всех остальных коммунистических странах. О ком бы ни шла речь — о генсеках ли, о реформаторах ли последующих поколений или о бунтарях — для всех пятьдесят шестой год остался уроком и примером. Янош Кадар с его режимом сделали все, чтобы
о революции на ее родине забыли. Но — вопреки видимости — из этого ничего не вышло. И когда режим забуксовал, память эта стала тем мощнейшим политическим фактором, противостоять которому не смогли уже никакие его достижения. И в коренном демократическом повороте недавнего прошлого эта память тоже сыграла ключевую роль. Преобразования в Венгрии прошли почти без демонстраций и без противостоящих им полицейских выпадов. Больше всего народу привели в движение похороны — перезахоронение казненного главы революционного правительства, проходившее 16 июня 1989 года. Прошло 33 года — и триумф поражения стал реальностью. Похороны оказались куда более похоронами коммунизма, чем похоронами премьер-министра — коммуниста.