Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2005
А не губящая коса.
Баратынский
Мне сказали, что в кристаллах соли
Найдены бактерии, которым
Миллионы лет, их из неволи
Вызволили, оживили! — скоро
Воскрешать умерших будут люди.
Смерти нет, — уверенно биолог
Мне сказал с улыбкою, — не будет,
К этому идет, и путь недолог.
Знаю, знаю, в наших клетках, в каждой,
Информация о нас хранится,
Как картина в зале эрмитажной,
Так что сможем заново родиться.
Только мы из клеток разве? Я-то
Без тебя, мой друг, не существую.
Я — мой дом, мой век, моя зарплата.
Как? Мне жизнь заменят на другую?
Что тогда останется? Крапива
У калитки в Вырице на даче?
Пусть уж смерть! В руке ее олива
Мира, к пагубной косе в придачу.
***
Загнать в строку, поставить в тесный ряд,
Без колебаний, через запятую —
Зубную щетку, карандаш, халат,
Сад, переулок, книжку записную,
Надрезанный лимон и чемодан
С колесиками, что в нем — я не знаю.
Игра воображения, обман,
Мечта заветная, тревога с краю.
Когда состаримся, когда умрем
И возвратиться захотим едва ли,
Мои очки расскажут ли о том,
Как их позорно всюду оставляли?
Ты, под руку попавшаяся вещь!
Присутствуя молчком, не понимая,
Впивайся в ситуацию, как клещ,
И западай мне в сердце, дорогая!
Сама не можешь, знаю, этот мир —
Безумен, горек, нежен и нахрапист, —
Стихи заставят, строчка-конвоир,
Проворный ямб, услужливый анапест.
* * *
Снова, снова весенняя лихорадка, роман
возобновляется с тополем, знакомцем старым!
Беспричинная легкость, торопливость и в голове туман —
то безумная скрипочка, то переборы гитары…
Вот и первая — она присела на подоконника край,
запалив костерок из крыльев, — крапивница;
прячет, прячет свои пестрые пятнышки, как пропуск в рай,
только придвинешься — к небесному дому кинется.
И мысли о смерти такие острые, молодые, дразня,
врываются с шумом уличным, праздничным и счастливым;
неужели эти пахучие висюльки просыплются без меня?
И кому-то другому узкие пальцы протянут на Кирочной ивы?
А Баратынский сказал: “Опять весна!”, и это “опять”
звучит у него так горестно, так твердо и непреложно,
что хочется что-то утешительное сказать…
например, что даже горе, и то — ненадежно.
(Но напрасно было бы! — этот скорбный осенний звук
не случаен; и я предполагаю, что хотя не веревка и не пуля,
все равно его загадочная смерть — дело собственных рук:
почитайте письмо Настасьи Львовны от 11 июля.)
Что, что сулит заговорщица-травка из-под каменных плит
и мелкая листва, перешептываясь, в скверике перед домом?
И настенная тень, и рукопись на столе, и сам вид
комнаты моей, на миг незнакомой?
В ЭЛЕКТРИЧКЕ
И роща, и рельсы, и скошенный луг,
И солнце, как ливень, сквозь рваные кроны,
И есть ли счастливее время, мой друг,
И место, чем полупустые вагоны?
Вот этот дорожный, подвижный покой
И впрямь исцеляет любые неврозы —
Стоянка, заминка, блаженный простой…
Какие б ни ждали нас метаморфозы,
У времени злого мы вырвали час,
У той жизнедеятельности активной,
Что скачет по рельсам, преследуя нас,
А мы недоступны, мы как бы фиктивны,
Нас нет, — так снимают часы и кольцо,
Пусть ждут терпеливо на тумбочке рядом,
Пока мы в подушку, уткнувшись лицом,
Зарылись, — есть пауза эта, награда,
И вместо того, чтоб выискивать знак
Какой-то, пусть призрачной, все-таки цели
Того, для Кого наша жизнь не пустяк
В безличной Вселенной, — не лучше ли ели
Считать придорожные, слушать, смотреть,
Укачивать рок равномерным движеньем,
Как эта оса на стекле, замереть
И в сны погрузиться, как в фильм с продолженьем?
ЭЛЕКТРОННОЕ ПИСЬМО В АМЕРИКУ
Когда латиницей я обращаюсь: “Tolia!”,
И мой язык ложится как-то криво,
Я то ли в детство вдруг впадаю, то ли
В волне Атлантики тону гульливой.
Родное “щ” торчит престранным чубом
Из четырех значков, я телеграммы
Слагаю, представая Скалозубом
(Sic!) перед открывателем программы.
И долго мучаюсь в борьбе с упорным,
Поросшим смыслом милым алфавитом,
Подобным неотступным травам сорным,
Что обнимают каменные плиты.
НОВЫЕ ОКНА
А клен и ясень, клен и ясень ждали,
Лохматые, — и, заслоняя свет,
Ворвались и вершиной замотали,
Как южные славяне, “да” и “нет”
Местами поменявшие потешно:
Согласье выражают головы
Движеньем в обе стороны неспешным,
А несогласие — кивком, увы.
И разноцветные, в багровых пятнах,
Бесшумно лезут сквозь стекла заслон
Невидимый во встроенных, опрятных,
Нарядных рамах, созданных для крон.
Цивилизация родней культуры, —
Шепчу себе насмешливо под нос
И глаз не отвожу от арматуры
Окна — кленовый занавес, гипноз!
И в пластиковый, смелый, как набросок,
Я мир вхожу стеклянных этажей,
Вот трогаю оконные откосы,
Клеенки глянец, холодок ножей,
Из кухни я на “Башню” Вячеслава
Смотрю и на лепные облака,
Как счастье, неподкупные, как слава…
Жизнь, ты послушна? ты легка, легка?
* * *
День сегодня сухой и морозный,
И сверкает снег на Тверской.
Кто бы ни был ты, друг серьезный,
Бог заигрывает с тобой.
Только скоро, мне кажется, всё, что
Говорим Ему о себе,
Повтореньем окажется пошлым,
Раствореньем полным в толпе.
Что же делать, если похожи
Друг на друга мы? — всех любя,
Ничего я, мой бедный прохожий,
Не пытаюсь скрыть от тебя.
Трех веков, поэзии данных,
Нам хватило, и больше не жди,
Не придут ни Борис, ни Анна —
Электронная связь впереди.
Провозвестник, учитель, Кассандра —
Иннокентий, затем Михаил,
Два Иосифа, два Александра,
Владислав… больше не было сил.
Изощряясь в оттенках и красках,
Порываясь в небесную дверь,
На бегах в инвалидных колясках
Соревнуемся мы теперь.
Обесточена и бескровна
Повторений бегущая речь,
И теперешним столбикам ровным
Не утешить нас, не уберечь…
ФОТОГРАФИЯ
Он снят труакар, на три четверти; видим трость,
Слоновой кости набалдашник в руке зажат,
Как будто он держит перо, этот странник, гость,
В тени углубленных глазниц беспокоен взгляд.
Расчесаны длинные волосы на пробор,
Налево бегущий, — не знал он того, что Фет
“Пробор” рифмовал с чудным словом лесным “шатер”
И в перечень женских, душистых возвел примет.
Усы аккуратно пострижены; острый нос,
А рот “неприятный” (Набоков это сказал),
Жилетка затейливая, никакой износ
Ей не угрожает, сидит — хоть сейчас на бал.
И если бы тусклая прошлого века печать
Могла быть цветной, мы б увидели этот цвет
Бутылочный, с желтым отливом, — такой создать
Нездешний оттеночек мог бы закатный свет.
Присмотримся: крошечных россыпь на ней глазков,
Живых, темно-синих, мерцающих здесь и там,
Как кожа рептилии, — странный на вид улов
Причудливой, дикой фантазии, сродной нам…
О чем упоенно беседуют, как во сне,
Две дамы — та просто прекрасна во цвете лет,
А эта — во всех отношеньях, во всех, вполне?
Вы помните? Да? Значит, знаете, чей портрет.