Повесть
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2005
1
Позвонить хотелось так, что уже не было сил идти дальше по улице. Он судорожно, как лекарство во время приступа, стал вытаскивать мобильный телефон, чтобы вызвать любимый номер и броситься в пропасть в какой-то надежде.
— Вера, прости меня, — начал он быстро. — Хочу тебя услышать. Звоню ни за чем. Захотелось позвонить, как хочется внезапно пить. Кажется, что умираешь без воды.
Она засмеялась.
— Хорошо говоришь. Охмуряет. Витечка, только я не могу долго: у меня Соня не кормлена. Что все-таки с настроением, почему оно упало?
— Оно не упало.
— Перестань, я в твоем голосе неплохо разбираюсь.
— Все ничего. Сам не пойму. Какая-то тревога.
— Не с чего ей быть. Успокойся. Вспомни, мы завтра увидимся.
А он уже пил спокойствие, лившееся из ее слов, улыбался. Даже глаза безмятежно закрыл и так и попрощался.
Дома ладная и разумная жена его, выложив продукты из пакета и не обнаружив сметаны, послала его снова в магазин, уже близкий, родной, окраинный. По пути он не удержался и позвонил снова, но ему какая-то дама (мама, кажется, хотя там была еще тетка) объявила, что Вера ушла гулять с Сонечкой. Ловко и чуть-чуть грубовато ускользнув от вопроса «Что передать?» («Знаете, я позвоню попозже»), он опять почувствовал тревогу. Возникло неприятное ощущение, словно кто-то приставил к затылку два заточенных карандаша. Карандаши постепенно впивались.
Это были чьи-то глаза, чей-то взгляд, понял он и обернулся.
Никого не было на расстоянии тридцати шагов.
2
Эти глаза смотрели на него часто. Он не знал, кому они принадлежат: мужчине или женщине, старику (старухе) или девушке (юноше). От того, что глаза не имели пола и возраста, их взгляд был совсем неуютным, хотя и без того хорошего было мало. Какая уж радость, если за тобой наблюдают, а ты не можешь даже пошевелиться!
Он был заключен во что-то прозрачное, мягкое и упругое, во что уходили его руки, ноги и даже мысли. Если существует на свете мягкое стекло, то оно — тот самый материал, из которого была изготовлена обволакивающая его тюрьма. Он додумался до мягкого стекла не сразу, а потому что начал думать. Глаза думать не давали. Когда они просто глядели на него, огромные и изучающие, его охватывал страх: что же он сделал не так? Почему они смотрят? Куда они его сейчас ударят? «Пожалуйста! — говорил он мысленно. — Вы же видите, я готов что-нибудь сделать. Я даже хочу этого. Я не создан для бездействия и лени, я полон рабочих ритмов и энергии. Не надо на меня так смотреть, словно все кругом работают, а я пирую! И не надо меня бить. Я могу работать. Вот, смотрите-ка!» Он начинал сгибать и разгибать правую руку прямо в вязком пространстве, оцепившем его тело, и замерший на нем взгляд словно бы затуманивался и не колол его.
Работать руками, находясь в этом желе, было трудно. В голове мелькали странные картины. Ему казалось, что в левой руке у него красный кирпич, а правая рука тем временем подносит мастерок с раствором, выравнивает для твердого и угловатого господина рыхлое ложе, куда тот въезжает с размаху, выдавив из-под себя серую слякоть. Аккуратная правая, сняв мастерком кляксы расплескавшегося раствора, постукивает по кирпичу, усаживает плотнее. И снова энергичная левая приносит невесть откуда взявшийся новый экземпляр, тяжкий и шершавый. Постепенно подрастает стенка. «Так я за нею и от жутких глаз укроюсь», — начинает приплясывать веселая мысль.
Но, увы, стенка оказывалась лишь мысленной. Глаза, потеряв его из виду, вглядывались повнимательнее, сверлили, так сказать, пространство, и стенка рассыпалась, эфемерная, не прожив и пяти минут. Поймавшие его глаза на этот раз жестко диктовали, что нужно делать. Они заставляли его пилить бревна. Откуда он знал, что от него требуется, — непонятно: ничего не произносилось… Он послушно делал «пилительные» движения, ощущая в руке старую и довольно тупую лучковую пилу. Дорисовывались в воображении (им или не им?) козлы, на них возлежал ствол березы, в котором постепенно углублялась, рассевая светлые опилки, узкая щель. Важно было оставаться на разумном расстоянии от сучков, которыми разогнавшееся полотно неуклюжего инструмента легко могло подавиться .
Правая рука быстро уставала, он подносил на помощь левую, продолжал пилить обеими. Лучше было не останавливаться, потому что глаза сразу приближались к нему, и взгляд тяжелел.
Зато, когда последнее бревно распадалось на остаточные два чурбака, наступало что-то вроде отдыха. Успокоившись насчет послушания и работы, глаза его кормили. Точнее они разрешали ему сделаться сытым, отпустив на это время. Если прислушаться к процессу насыщения, то сначала шел какой-то неопределенный суп; потом, возможно, сосиска с гречневой кашей, чай. Но таково ли было на самом деле предполагавшееся им меню, неведомо. Не было ни тарелок, ни ложек. Пищу разрешалось распознавать только в проглоченном виде. Пищевод был открыт для наблюдения исключительно глазам (им все было открыто), но они с ним не делились тем, что там обнаруживали. Каждый глаз был огромен, с него высотой, и, уж конечно же, их гигантский владелец, кто бы он ни был, не вступил бы в диалог с крошечной пародией на человека, замурованной в мягкое стекло.
В те немногие минуты, когда глаза отворачивались и даже вообще исчезали из виду, он пытался преодолеть усталость. Эй, не спи! Думай: где я? Как я здесь оказался? Чего хочет это непонятное существо? Построить виртуальный дворец? Поставить научные опыты? К чему это откровенное издевательство? Вопросов было сотни. Ответов — ни одного.
3
Они встретились на углу Загородного и Гороховой в двух шагах от ее дома. Дальше уходить было глупо: все равно Верина мама сейчас сидела с Сонечкой, а тетке можно было напеть про коллегу по работе. К тому же тетка к старости сделалась слаба глазами, читая в своей библиотеке бесконечные детективы. Был еще муж, загадка и темная боль. Он был геолог, специалист по каким-то редкоземельным элементам и, по словам Веры, обладал исключительным на них чутьем, а также неодолимой тягой к путешествиям. Вера его боялась.
— Он если разъярится, то может искалечить.
— Ну, я могу и ответить, — хмурился Виктор.
— Ты? Ты лучше бы сидел тихонько, — грустно улыбалась Вера и брала его руку своими нежными ладонями.
Руки у него были действительно маленькие. Часовщиком бы ему быть, а не корабли проектировать.
Муж приехал на три дня в июле с отчетом и образцами. Виктор услышал в трубке его голос, широкий и громкий. Люди, работающие на свежем воздухе, говорят громче своих комнатных собратьев. Им постоянно нужно преодолевать посторонние звуки: шум ветра, шелест листвы, плеск волн.
Виктор во время того приезда не удержался, позвонил, затосковав по Вериному голосу. Кроме того, проснулась дикая ревность, будто злобный зверь. Непонятно было, как она посмела вторгнуться в их нежные отношения. Секрет же был в том, что Виктор переживал развитие отношений с Верой, как будто это был не один роман, а целых два. В одном из них Вера была милая, всепонимающая фея, с которой он пустился в нескончаемый диалог. Феи никогда не отворачиваются, потому что феи вечны, — что для них крошечная человеческая жизнь? Фее ничего не стоит пробыть с человеком до конца, до самой смерти. И не бросить его. Но в другом, параллельном романе она была непредсказуемая женщина, которая могла делать что хочет, пойти куда хочет и с кем хочет. Он сам дал ей такую свободу. В этом втором романе в любой момент он мог получить отставку от своенравной и легкомысленной любовницы, смотревшей на мир как на непрерывно завораживающее чудо. И во втором романе он порою становился ревнивым чудовищем. Вере не нравилась его ревность, но она не возмущалась, а жалела его.
— Бедный, — говорила она, когда приехал муж. — Это совсем не то, что ты думаешь.
Но он ревновал ее все три дня, едучи в метро на работу, с работы, ведя дочку из детсада и рассказывая сказку про вежливого тигра. Возревновав, не выдержал и позвонил, а позвонив, конечно, напоролся на мужа.
— Она вышла. А кто ее спрашивает?
Странные какие люди! Ведь если человек не называется, позвонив по телефону, — значит, он не хочет назвать себя. Это так очевидно… Мучительно краснея, Виктор сказал подсевшим голосом:
— Виктор Анисимович, мы с Верой коллеги по работе.
Имя и отчество были правильными, а про коллег он подлейше наврал.
Муж не рассердился, а спокойно сказал:
— Тоже, значит, преподаете? Я передам.
Что же он передаст? Кляня себя за вежливость и враки пополам с правдой (не лучше ли было бы выбрать что-нибудь одно, назваться каким-нибудь Василием Петровичем или честно сказать: работаю, мол, в засекреченном институте?), Виктор поскорее отключил трубку.
В этот момент он снова ощутил чей-то взгляд. И замер. Он не спешил повернуться, давая себе время подавить противный страх. Ясно было только одно: тот, кто стоит за спиной, — не ее муж.
Хотя, с другой стороны, жаль. Сколько раз Виктор в своем воображении сталкивался с Вериным мужем где-нибудь на улице и смело взглядывал ему прямо в глаза, — туманно, впрочем, представляя, как тот выглядит! Ну что же, бей, грозный муж! За Веру я пострадать готов, даже и жизнь отдать готов без единого слова. За Веру-то! И тот ударял тренированным кулаком, и отлетало Викторово тело к стене дома, а после съезжало по ней на асфальт со свесившейся набок головою. И все!
— Молодой человек, — осторожно спросили его сзади, — так вы идете или стоите?
Обернувшись, он увидел чрезвычайно острые, но, кажется, не злобные глазки нормального гражданина между пятьюдесятью и шестьюдесятью. По-видимому, Виктор его просто-напросто напугал своей внезапной остановкой. Тут же рассыпался в извинениях и понесся легко, как юноша, от кофейни к кофейне по милому Загородному.
Встретившись наконец с Верой сейчас, уже после отъезда крепкого, но совсем не страшного геолога, он про глаза говорить не спешил. Она была одета не по погоде легко: какая-то воздушная розовая кофточка и красная индийская юбка в синих рыбках с золотыми плавниками. Вера ела маленькое пирожное, буше, и страхи, гнездившиеся в его сердце, вышли просить крошек из ее нежных рук, словно сами они были боязливыми птицами.
Не то чтобы он смущался признаться в своих страхах (или, может быть, маниях, думал он). Веру нисколько не тревожили его отклонения. Ему-то казалось, что их чрезмерно много. Собственно, потому Виктор и женился, чтобы наконец скрыть в браке, как в укромном месте, свои многочисленные отличия от идеального мужчины. В том числе и холостячество. Он был благодарен Светлане, что та, проявив великодушие, пошла за него, такого никуда не годного. Правда, тянула она до последнего, отнекивалась, мотивируя это, впрочем, не его недостатками, а собственным скромным интеллектом.
— Корабли твои высокие и быстрые, — говорила Света, — а я маленькая, глупая женщина. Мне нужен муж, а не изобретатель новой формы водореза.
Но после того как он взял ее на секретный банкет, выписав ей специальный пропуск, и познакомил там с веселым заведующим своего отдела, все-таки дала согласие. Прямо на банкете.
В браке же от него требовала немногого. Чтобы всегда был при ней. Против музыки Шуберта не возражала. Только чтобы звучала потихоньку. Терпела походы в Русский музей и Эрмитаж, куда Виктор иногда водил ее на выставки. Однако в научную библиотеку ходить с ним наотрез отказалась, не видя в этом смысла.
— Целоваться за шкафами я стара. Давай лучше делать это дома.
4
Вера исходила из того, что мужик изначально неуютен. И парадоксален. «Понять его невозможно… — думала она. — Однако его можно прозреть». Геолог в ее прозрении не нуждался. Он не любил тайн и поэтому не содержал в себе ни одной — пусть даже мало-мальски простенькой. Все непонятное, что ему встречалось в жизни, он моментально классифицировал, укладывая на знакомые полочки, на которых меленько были указаны ссылки друг на друга. Так, на полочке «великие русские писатели» лежали томики Достоевского и Толстого, а на полочках «Достоевский» и «Толстой» было добавлено после запятой «великий русский писатель». Все в мире было связано, скоординировано, а вещи, имевшие наглость не соотноситься, следовало связать между собой, да покрепче, покрепче. Минералы с редкоземельными элементами он, могуче навалившись, просто выдавливал из дикой природы Дальнего Востока, пришептывая им, что пора учитываться и помещаться на карту месторождений.
Вера устала от ежедневной ясности, от камней, которые постепенно заполняли квартиру. На кафедре, где она преподавала литературу, ей тоже не было успокоения. Она чуть было не прозрела своего коллегу Олега Петровича, гения, но тот так дико и безобразно пил, что ее прозрение остановилось на полдороге.
Олег Петрович начинал разговаривать по-человечески только после бутылки портвейна. А до этого говорил отрывисто и хмуро, высказывая исключительно гениальные вещи. Например, что русская литература так выразительна потому, что имеет важный секрет. Она использует слово как жест, и писатель не просто сочиняет, а словно бы жестикулирует, заряжая строчки психокинетической энергией.
Проблема осложнялась тем, что после бутылки портвейна Олег Петрович вел себя по-человечески недолго, минут пятнадцать, а потом резко переходил на мат и критику окружающей действительности. В принципе Вера ничего не имела против мата, да что там скрывать, у каждого иногда вырывается непечатное. Но слушая ядреные выражения Олега Петровича после второй осушенной им бутылки, она теряла логику его рассуждений. Механизм прозрения далее не срабатывал.
Однажды Вера шла по коридору Публичной библиотеки (из-за рождения Сонечки она отстала от науки и уже три года не могла наверстать). У окна стоял человек и смотрел на небо над крышами. Вера остановилась, потому что ей показалось, что она видит то же, что и он. Птицы? Нет, это были не птицы. Это были корабли, но не белого, а какого-то блестящего, зеркального цвета. Они вереницей прямо из библиотечного двора поднимались вверх, становясь от этого почему-то не меньше, а больше, и, огромные, уплывали по небу за крыши.
— Вы, наверно, изобретатель кораблей? — спросила она простодушно.
— Да, — ответил Виктор немного испуганно. — А как вы догадались?
Но она не стала ему ничего объяснять. Так они познакомились.
Прозрение продолжалось. Виктор стал ее непрерывным открытием, а душевная неуютность его доводила ее до слез. Она не находила в его душе ни одного места, которое не нуждалось бы в нежном уходе. Сплошные раны, запутанные страхи, ужас перед собственным сердечным стуком.
Сейчас, в кафе, она чувствовала: он боится и боится всерьез.
— Не надо бояться, — сказала она. — У страха глаза велики.
— Откуда ты знаешь? — с удивлением спросил он.
— Но это же очевидно! Страх любит, чтобы человек видел только его, чтобы не нашел никакого выхода.
— Нет, я хочу сказать: откуда ты знаешь, что я устал от этих постоянных глаз?
Вера удивилась:
— Каких глаз?
5
На этот раз задание заключалось в ходьбе. Точнее, надо было что-то перенести (он не знал — что). Рукам было тяжело, в них были, кажется, неподъемные кошелки, задевавшие ноги, особенно если увеличить скорость. К спине уродливо (он чувствовал это), как огромный тяжкий горб, прирос рюкзак. А глаза подгоняли его, не давали отдыхать. Он шагообразно подымал ноги, заключенный все в том же полупрозрачном холодце, и наконец набрал ритм, который устроил сурового наблюдателя.
Куда же шел он? Конечно же, не по земной тропке, занесенной рыжими сосновыми иголками и пересекаемой муравьями. Он двигался по нездешней абстрактной дороге из пункта А в пункт Б под контролем составителя задачи. И, поскольку задача была составлена правильно, должен был дойти. Он продолжал шагать, ни на сантиметр не двигаясь с места, уже примерно час. Глаза, полагавшие, что все развивается нормально, отвлеклись от наблюдений.
Он старался не сбиваться с ритма, сердцем помогая уставшим от вязкой ходьбы ногам. Это было важно. Во-первых, ритм, сделавшись привычкой, уже не так утомителен. В нем есть пустоты, в которых наловчается коротко отдохнуть ошалевшее от работы тело, тогда как любая перемена, пусть даже с целью остановиться, воспринимается довольно болезненно. Во-вторых, если собьешься с ритма, глаза догадаются о том, что подопытный человечек замедлил ход, и тогда уже не поздоровится.
В то же время именно сегодня он собрался осуществить давно задуманный план. Если эту фантасмагорию, в которую он по каким-то причинам влип, целиком разгадать не удается, он будет добывать информацию по частям. На сегодня он наметил очень простую задачу: выяснить, что находится у него под ногами. Это было не так-то просто: мягкое стекло охватывало его, не давая даже толком повернуть шею. Но во время ходьбы тело должно совершать небольшие наклоны вперед, и можно было попробовать.
В навязанный ему ритм ходьбы он вплетал свой маленький ритм. Он как будто чуть-чуть припадал на левую ногу, не нарушая общего темпа, и старался согнуться, чтобы сквозь полупрозрачный, мягко обнявший его кокон разглядеть то, на чем он стоит. С неимоверными усилиями, чудом удержавшись от падения, он смог это сделать. Тут же явились глаза, обжегшие его подозрительностью. «Нет-нет! — старательно демонстрировал он все тот же старый ритм. — Я иду в пункт Б. Все в порядке». Глаза вновь отдалились, и тогда он с мучительным изумлением стал думать о том, что же он увидел у себя под ногами. Это был не линолеум, не кафель. И это была не земля. Это было обычное светло-коричневое дерево, покрытое лаком. Не пол, не паркет, — цельная доска. Полка! Он стоял на деревянной полке.
6
Жена Виктора Светлана Николаевна и его заведующий отделом Валерий Феоктистович тоже сидели в кафе. Но это было в другом кафе. И в другое время. И разговор был другой.
— Все хорошеете, Светлана Николаевна! — говорил веселый заведующий отделом.
— И не думала.
Света была абсолютно спокойного мнения насчет своей внешности. Не красавица, о, нет. Не надо врать, будь ты и заведующий. Хотя и не уродка, конечно. Всего добилась своим трудом, а вот пыль в глаза пускать не любила.
— Вот тебе на! Назначили свидание, а от комплиментов отказываетесь.
— Я же говорила по телефону, что свидание де-ло-во-е.
— А свитерочком вишневым и синей юбочкой фигурку все-таки выделили! — все надеялся на что-то заведующий, но Света взглянула на него в упор, и он поскучнел. — Ладно. Если по делу, то приступайте.
— Скажите, пожалуйста, Валерий Феоктистович, у вас есть рычаги морального воздействия на подчиненных?
— Светочка Николаевна, — шаловливо заулыбался заведующий, — эпоха женсоветов и товарищеских судов миновала. Мы живем во времена развивающегося капитализма. И хорошо! Мне первому и грозило бы что-нибудь эдакое за мое перманентное моральное разложение.
Света задумалась и закурила. Курила редко, раз в день, а сейчас вообще без очереди, незаконно. Валерий Феоктистович тем временем накрыл ее ладошку большой и мягкой лапой коварного злодея. Света понесла сигарету к пепельнице, и на руку злодея разумно упал горячий пепел. Заведующий ойкнул и руку убрал.
Света решилась:
— Я говорю не об аморалке, хотя она у Виктора тянется чуть ли не месяц. Дело гораздо хуже. Я говорю об измене родине. Вы тут хиханьки да хаханьки, а проекты кораблей — раз! — и уплывут за границу. Будет какая-нибудь Франция строить суда новой конструкции, а не мы!
Валерий Феоктистович расстроился. Ох, до чего же не любил он эту самую измену родине! Раз в неделю напоминал о ней на летучке заведующих отделами усатый начальник первого отдела! Отвратительная штука! И думать о ней противно, а уж изменить — как это вообще возможно? Стошнит! Ну, что несет эта женщина! Лучше бы отдалась ему, право!
— Светлана Николаевна! Последний, кто изменит родине у нас в отделе, это Виктор. Он бессребреник и романтик! Кому, как не вам, это знать. Никогда не попросит увеличить зарплату. Такого не укупишь!
— Да, — согласилась Света. — В этом он дубина. Так же, как в некоторых других вопросах. Но вот она, эта бессовестная женщина, вытянет из него секреты незаметно. Она наверняка связана с иностранной разведкой, это ясно. Потому что, не имея тайного плана, какая дура на Виктора польстится? Ведь правда же?
Заведующий осторожно согласился, однако в целом не поверил фантастической теории Светланы.
— Хорошо, что вы так доверяете Виктору, — устало сказала та. — А кто у вас в институте ведает безопасностью?
Валерий Феоктистович сказал. Светлана простилась и четкими шагами вышла.
Усатый начальник отдела безопасности оказался строгим и ласковым. Он ей напомнил милого дядюшку, капитана первого ранга, безвременно ушедшего из жизни пять лет назад. Светлана повторила то, что излагала Валерию Феоктистовичу. По ее рассказу выходило, что разлучница коварно готовила Виктора к предательству.
— Я все понимаю, — соглашался начальник, задумчиво трогая усы. — Об измене родине пока речи не идет, но требуется профилактика. А вам-то он уже изменил?
Света горестно развела руками. Она и сама не была уверена.
— Родина — ладно, — разгорался начальник, истолковав ее жест как утвердительный. — От этого остановим. Но вот как он вам-то изменить посмел? Такая положительная женщина. Приятная собою. Добрая, мягкая! Вот чего не люблю — того не люблю, — беззастенчивой измены! Ну, Валерий Феоктистович — пусть, у того болезнь такая, ничего не поделать. Он человек конченый. Но Виктор Анисимович куда полез? Я со своей Анной Петровной тридцать пять лет живу, а полюбуйтесь на наш брак! Твердыня! Крепость металла! Не волнуйтесь, мы ему такую гульбу покажем, — горькие слезы проливать будет.
— Только вы не переборщите, пожалуйста, — начала бояться Света. — Не надо арестовывать. Он мне еще пригодится. У нас дочь растет.
Начальник вскочил и произнес радостно и светло:
— Мрачные времена ареста без суда, страшный тридцать седьмой, расправа с диссидентами — все это кануло в прошлое! Не бойтесь…
Он быстро взглянул на первую страницу личного дела Виктора и уточнил, запоминая навсегда:
— Не бойтесь, Светлана Николаевна… Ваша история меня тронула. Мне близка ваша логика. Сначала изменяют жене, потом родине. Именно так! Поэтому лучше остановить человека уже на первой стадии. Способы у нас есть.
Он на миг задумался и продолжил, уже сидя:
— Однако должен добавить… Сами знаете, в какое время нам приходится жить. Сложное, капиталистическое. Действовать придется на коммерческой основе. Потребуются деньги на расходы, на оплату специалистов.
Света, покраснев, пробормотала, что у нее имеются определенные средства. Обсудив детали, повеселевший начальник закончил:
— Что ж, спасем вас от злодейки! Лично проконтролирую. Ваша семья будет в целости и сохранности, причем безо всякого насилия. Изменник вернется сам, он поймет, что любить жену гораздо приятнее, не говоря уже о том, что законопослушно.
7
Телин и Бетелин безмолвно курили в подъезде, поднявшись на один лестничный пролет и присев на подоконнике. У каждого из них была карманная пепельница с крышечкой — не оставлять же за собою ненужных следов! Казалось, они и не глядели на дверь кофейни, расположенной через улицу, но, будьте уверены, они ее видели.
Телин и Бетелин были лучшими наблюдателями одного из отделов тайной государственной службы, которая сменила за последние годы столько названий, что разумнее всего оставить ее на этих страницах вовсе без имени.
Школа, которую они прошли, была просто бесподобной. Таких уже нет. Их учили выслеживать объекты не только в городе, но и в лесу. Причем тренировали не только на людях, но и на других существах.
Три дня они шли вместе с таежным охотником по следу косули. Несколько раз умолял он их:
— Робяты, дай стрельну! Нагнали же козу!
— Погоди, дед, — не соглашались они, войдя в азарт. — Давай еще ее погоняем. Нам тренироваться надо.
Одно из лесных занятий проводил профессор-энтомолог.
— Вот здесь у меня в коробке двадцать насекомых-палочников. Другое название этого отряда — привиденьевые. Палочник — один из чемпионов маскировки. В минуту опасности он блестяще имитирует сухую веточку. Сейчас я отправлюсь на ту поляну, — он показал, — и распределю их по окрестным кустам. Ваша задача — вернуть этих существ ко мне в коробку.
Через три часа Телин принес пятнадцать, а Бетелин — восемнадцать экземпляров палочника.
— Еще и натуральных прихватили, — растерялся профессор. — А считалось, что палочник в этой местности не водится! Да кто вы такие, господа? Не хотел бы я играть с вами в прятки.
Старший приятель Бетелина, уже известный начбез Института кораблей, обратился к ним с просьбой понаблюдать за одним из конструкторов. Он объяснил, что слежка должна вестись в особой манере. Не беспардонно, чтобы с первого дня не вызвать шок, но и не слишком тайно, чтобы не остаться совсем незаметными для следимого. Следить требовалось средне, чтобы зайчик, с одной стороны, и догадывался бы, что за ним следят, а с другой, ясных доказательств у него не имелось бы. Страх должен был накапливаться постепенно.
Во время слежки предполагалось также разыграть несколько интермедий для эффективного психологического нажима. Кроме того, начбез получил санкцию начальства на испытание одного из новейших открытий сыскного дела. Суть его была в том, что человек преследуется не только наяву, но и во сне.
— Он у нас немного мистик… Что ж, будет ему мистика! — зловеще усмехнулся начбез. — Короче… Выследите его — в пух! За эксперимент с этой новинкой, — продолжал он, — полагаются неплохие премиальные. Кроме того, вы получите дополнительно по пятьсот долларов в качестве благодарности от супруги конструктора. И не возражайте! Задача-то какая благородная! Сохранение устойчивости семьи.
Телин и Бетелин наметили план действий. Предстоящую операцию они назвали «Профилактика развода». Друзья давно хотели поиграть мускулами в свободном полете. Действовали они всегда согласованно и профессионально, попеременно ли следили за кем-то, или вдвоем. Понимали друг друга как две части единого целого. Даже имя у них было одно на двоих — Дмитрий. Для удобства коллег Телин стал Димой, а Бетелин — Митей. Сами же они друг друга никак не называли. Незачем! Не обращается ведь правый глаз к левому: «Господин левый глаз! Как поживаете?» Когда-то они даже собрались жениться на одной и той же женщине, но вовремя опомнились. Нашли сестер-близнецов, Нину и Нонну.
Одновременно докурив, Телин и Бетелин загасили сигареты в своих никелированных пепельницах и звук в звук щелкнули крышечками.
8
— Разгадка где-то здесь, — сказала Вера. — Во снах. Я все поняла. У тебя есть враг, причем неслабый. Он тебя в кулачок — раз! — и в колбочку посадил. И на полку. И контролирует.
— Вера, Вера, погоди! Какая колбочка? Во мне все-таки метр семьдесят два!
— Но это же сон. А во сне, как в сказке, возможно все. Скажи мне лучше, ты знаешь, кто твой враг?
Виктор молчал. Он задумался о врагах. В пятом классе у него действительно был враг. Но в шестом они подружились. Валерий Феоктистович? Вздор! Два-три раза проявлял тот легкую зависть по поводу проектных решений, но в основном были только симпатия и поддержка. Светлана? Но Виктор не чувствовал от нее враждебных токов, — одни только занудные наставления да рекомендации. Она терпела его непонятность и могла бы терпеть еще долго. Правда, неизвестно, как Светлана повела бы себя, узнав, что он влюбился в Веру. Виктор слышал, что в таких случаях женщины не отвечают за свои поступки. В ход идет все: револьверы, сковородки, ядовитые грибы.
Общество? В истинном дружелюбии общества Виктор сомневался. Конечно, он приносил обществу пользу. Он придумал для военно-морского флота новые корабли, использовав несколько нетривиальных решений. Поэтому общество имеет основания относиться к Виктору неплохо.
Однако если бы он придумал корабли еще изящнее и стремительнее, но только не на ватмане, а в звуках, — например, сочинил бы их в форме музыкальной фантазии для виолончели с оркестром? Тогда неизвестно, что сказало бы общество. Скорее всего ничего не сказало бы, только рукой махнуло бы: живи, милый, как знаешь! Но только денежек за твою иллюзорную флотилию я не дам.
А то уважаемому обществу неведомо, что настоящие корабли без музыкальных своих двойников, — без душ своих горних, — долго не живут: морально изнашиваются или же тонут без причины.
Виктор понимал также, что, с точки зрения общества, он поступил нехорошо, полюбив Веру. Посудите сами: если такое поведение признать хорошим, то все в чужих жен повлюбляются и будут ходить выпятив грудь: вот я какой-де молодец! Тут-то общество и развалится, потому как разрушится краеугольный его, как говорится, камень — семья. Нет, что вы! Такого человека нельзя одобрять ни в коем случае.
Короче говоря, если конкретный недруг у конструктора и существовал, то, несомненно, скрывался в этом самом обществе. Но назвать его по имени Виктор так и не смог.
В кофейню вошли два человека, один постарше, другой помладше. В старшем Виктор вдруг узнал того человека с острыми глазками, который едва не налетел на него на улице час или два назад. Остроглазый не обратил на него никакого внимания. Они с приятелем пустились мирно прихлебывать кофе.
— Ты должен вырваться! И ты вырвешься из этой дурацкой колбы! — убежденно сказала Вера, и убеждение ее начало передаваться Виктору.
Вдруг остроглазый встал и начал пробираться в их сторону. Вид у него был слегка утомленный жизнью: седая (впрочем, довольно ровная) бородка, темные мешки под глазами. Но одет был чисто. Он подошел прямо к Виктору, не то чтобы узнавая его после утренней случайной встречи, а словно бы даже давно и задушевно зная его. Дождавшись, когда Виктор вопросительно взглянет ему в глаза, остроглазый спокойно и твердо сказал:
— Стыдно! Очень стыдно! Семью разрушаем, Виктор Анисимович?
И даже головой покачал.
У Виктора екнуло сердце. Как тот мог догадаться, что Вера — чужая жена? Не может этого быть! Он пересилил слабость.
— Почему мне должно быть стыдно?
— Непорядочно это, вот почему!
И не добавив ни слова, отправился обратно к своему столику. Виктор молчал и наливался краской. Захотелось скорее уйти. Но Вера не могла позволить, чтобы его безнаказанно обижали.
— Постойте, — раздался ее зазвеневший от возмущения голос. — Эй, вы! Начинающий пенсионер! Как вы смеете тут читать нотации!
— Вера, пойдем, — тихо позвал Виктор.
Но Вера жаждала сражения. За себя она воевать бы не стала. А за Виктора могла стоять насмерть.
Остроглазый обернулся и сказал ей:
— А вы бы лучше молчали! Вы-то ведь тоже виноваты.
Главное коварство было в том, что говорил он негромко, не как на базаре, но зато с чувством неодолимой правоты. Посетители кофейни смотрели на него с интересом. Между тем гнев Веры постепенно возрастал и готовился стать бурей. Виктор понял, что она вот-вот разорвет остроглазого на мельчайшие кусочки, и хорошо еще, если только словесно.
Это, кажется, почувствовал и спутник остроглазого, который до сих пор тихонько сидел в углу. Он вскочил и, опережая Веру, закричал на приятеля несколько пискляво:
— Что ты на девушку-то напустился? Она тут при чем?
Тот, по-видимому, не ожидал такой реакции и начал раздражаться:
— А я тебе говорю, она тоже виновата! Чего ты суешься?
И даже легонько, но сердито толкнул спутника в плечо.
Народ с интересом следил за развитием событий. Даже Вера растерялась и изумленно глядела на ссорящихся.
— Ни капли она не виновата! Вечно ты перегибаешь! — Младший толкнул остроглазого в ответ, да так, что пустой соседний столик в результате съехал со своего места, взвизгнув от неожиданности.
— Я отлично знаю, что виновата!
— Не виновата!
— А ну, выйдем поговорим!
— Что ж, выйдем! Вот ты какая дрянь, оказывается!
Подталкивая друг друга и все больше кипятясь, незнакомцы оказались у двери. А там, почувствовав, что достаточно замутили воду, исчезли.
9
Неприятное внимание посетителей переключилось на Веру и Виктора. Они тоже вышли. Виктор был обеспокоен, да и Вере захотелось опереться на его руку. Они искали скверик и скамейку, на которой можно было бы обнять друг друга и прийти в себя.
После того как они обнялись, нужда обсуждать случившееся отпала. Тревога сблизила их еще больше. И после этого постепенно утихла. Вере пора было уходить.
Спустившись в метро, Виктор автоматически пошел к месту, где останавливался второй вагон. Со скамьи на платформе встала пожилая, но совсем еще не старая женщина с седыми, отдающими голубизной волосами. Она чем-то была похожа на Тамару Васильевну, Викторову математичку в средней школе, такая же строгая и опрятная. Женщина пошла ему наперерез, преградила дорогу и, перекрывая легкий шум шагов и речей, звонко, на всю станцию сказала:
— Стыдно, Виктор! Ты совсем потерял совесть! Ты утонул в нравственной грязи!
И с гордо поднятой головой удалилась за колонны. На Виктора начали смотреть, и он пошел к другому концу платформы, предполагая, что сходит с ума. Кто она такая? Всю дорогу до проспекта Ветеранов он украдкой поглядывал на пассажиров, ожидая, не услышит ли еще от кого-нибудь обвиняющие слова.
Светлана заметила, какой тихий он пришел, но не подала виду. Чувство его вины она любила: Виктор становился покорный, как пластилин, из которого она лепила в детстве маленьких коровок, тут же переделывая их в лошадок, а затем в овечек. Последнее время он домой все добрым молодцем приходил, а сегодня вот мы какие — грустные и с опущенной головой. Ай да начбез.
Светлана подождала, не начнет ли он виниться. Виктор не начинал. Тогда она стала размышлять, не заявить ли ему: «Я все знаю!» Но Виктор тем временем ушел с Викой гулять, и Светлана трижды сказала эту фразу зеркалу в прихожей.
Виктор шел с молчаливой сегодня Викторией по парку и шептал: «Господи, прости меня! Что же мне делать? Выйти на площадь и покаяться: люди добрые, я люблю другую женщину! И как мне объяснить это Вике?»
— Что ты там бормочешь? — строго спросила Вика. — Ты мешаешь мне думать.
— Я бормочу, что я, наверно, не очень хороший папа.
— Да уж какой есть! — строго сказала она.
Виктор послушно умолк. В это время к своему дому на Гражданке подъехали на скромных «Жигулях» Телин и Бетелин. Они жили в соседних квартирах. Бетелин давно уже снял седую бородку, уложив ее в специальную сумочку с набором других всевозможных обликов. Телин же не успел переодеться и так и ехал в парике, юбке и колготках, зная, что ко всему привычная Нонна ничуть не удивится, увидев перед собой усталую пожилую женщину.
10
На работе заведующий отделом сказал:
— А я и не знал, Витюша, что ты у нас такой… разносторонний.
— Что ты имеешь в виду? — удивился Виктор.
— Ну, ладно, ладно! Мне можно говорить на эту тему все. Я сам такой! Разумеется, дальше меня это не пойдет… Так кто же она?
До Виктора дошло. Он ощутил слабость в сердце и ногах и сел. Собравшись с силами, ответил:
— Валера, таких твоих слов я не понимаю и предупреждаю тебя, что не буду понимать и впредь.
Тот проворчал:
— Зря мною бросаешься. Я ведь и прикрытие в таких делах могу обеспечить. Что ж мы — не люди?
Но приставать перестал.
Потом Виктора вызвали к начбезу. Тот был благодушен. Подал свежеотпечатанный на принтере листок:
— Виктор Анисимович, к нам пришли новые анкеты для сотрудников. Посидите, заполните, пожалуйста.
Сбоку в кабинете стоял столик специально для заполнения бумаг. Анкета оказалась странная. После привычных Ф.И.О., года рождения, сведений о семье и месте работы шел вопрос: «Сколько раз вы изменяли своей жене?» Прочитав его трижды, Виктор обнаружил ниже еще один, похитрее: «Сколько раз вам хотелось изменить своей жене?» А дальше просто посыпалось: «Сколько у вас любовниц? Какое количество любовниц вы посчитали бы для себя оптимальным? Ваша любимая поза: а) с женой, б) с любовницей? Как вы относитесь к свингу? Какому сексу вы отдаете предпочтение: утреннему, дневному, вечернему, ночному (нужное подчеркнуть)?». И так далее.
Виктор краснел, бледнел и наконец покрылся потом. Брал со стола ручку, стискивал непослушными пальцами и опять укладывал, ни слова не написав. По традиции здесь, в кабинете, спрашивать было не принято, и он призывно кашлянул.
— Что такое? — отозвался начбез.
— Анкета какая-то странная!
— Что же тут странного? У нас в общегородском отделе безопасности появилась психологическая служба. Там считают, что человек должен пройти проверку и с этой стороны. А вдруг вы сумасшедший? Запланируете какому-нибудь крейсеру тайную слабость — и прохудится днище! Так что же странного?
— Видите ли… Тут слова непонятные есть, — опять покраснел Виктор.
— Какие же?
— Вот, например, что такое свинг?
— Ну, свинг — это… — начбез запнулся.
Он решительно нажал кнопку селектора.
— Валерий Феоктистович! Будьте добры, в двух словах объясните, что такое свинг.
— Свинг? — в динамиках раздался восхищенный голос заведующего отделом. — Вот здорово! А зачем вам?
— А это не ваша забота. Ну? Я слушаю.
— Свинг — это когда, к примеру, две семейные пары на ночь меняются мужьями.
— Так, — осмыслял начбез, — а женами?
— Ну, и женами, конечно! — ухмылялся заведующий. — Само собой! Раз мужьями-то…
В динамиках послышалось чье-то хихиканье. Начбез автоматически отключился и только тогда остолбенел от полученной информации.
— Вот так анкетка! — вырвалось у него.
— Я и говорю! — осмелел Виктор. — А впрочем, даже интересно. Знаете, новые веяния в сфере безопасности…
Виктор почувствовал, что у него появляется какой-то шанс.
— Скажите, пожалуйста, а кто-нибудь еще заполнял эту анкету?
— Вы первый. Но ее получат все, так что заполняйте и не волнуйтесь.
Так… Не вышло. О чем же еще спросить ошарашенного служаку? Как еще извернуться?
— Я хотел бы узнать… Является ли заполнение этой анкеты обязательным для всех сотрудников института, или же от него можно отказаться? Я имею в виду так, чтобы это не повлекло за собою каких-либо мер воздействия…
— Вообще, эта анкета пока не относится к числу обязательных, хотя ответившие будут поощрены сотрудниками психологической службы.
Он достал из ящика стола несколько цветных пачек с презервативами, сконфузился и бросил обратно.
— Так значит, я могу не заполнять анкету? — уточнил Виктор.
— Можете, — сухо сказал начбез.
Виктор вышел из кабинета, словно вырвался из подводного мира на морскую поверхность.
11
Глаза на время отпустили его. Он, как они, вероятно, полагали, утомился на последней работе и нуждался в отдыхе. Работа состояла во вкатывании камня на гору. Сначала он хотел просто внести его на вершину, нащупал в полупрозрачном желе шершавые бока и стиснул их в объятиях. Но поднять не сумел. Тогда получил безмолвное распоряжение глаз: катить. Уставая и отдыхая, долго поднимался он на заданную гору и уже достиг было успеха. Но вышло по-другому. Едва он отпустил камень, оказавшись на вершине, как тот качнулся и начал — без малейшего усилия — катиться вниз, постепенно набирая скорость и сотрясая почву. Ему показалось, что глаза поглядели на него с насмешкой.
Разумеется, пришлось делать эту работу еще раз. Когда он вкатил камень во второй раз, то уже придерживал его на вершине рукой, опасаясь случайного отката. Но камень сам дернулся, словно вырвался из его рук, и заспешил вниз. Издевательство было несомненным, и он разозлился. Однако ничего нельзя было поделать, и еще трижды пришлось ему совершать бессмысленный труд, прежде чем глаза, насытившись его унижением, оставили его в покое. Гора и камень исчезли.
И тут все вместе — гнев, Вера и жажда свободы — сошлось, чтобы он решился на отчаянную попытку покончить с этим положением. Мысленно соединив себя со своим коконом, представив его неподъемную тяжесть и огромные — чуть ли не с весь мир! — размеры, охватив все это бедным своим разумом, он прыгнул вперед, туда, откуда обычно вперивались в него ненавистные глаза. Он прыгнул в воображении, но у него возникло ощущение, что он немного переместился в желаемом направлении. И тогда он со страхом начал ждать глаз, которые должны были почувствовать что-то неладное и прийти, чтобы поправить положение, а заодно и наказать. Но они отчего-то медлили, и он, шепча себе: «Давай! Давай!», решился на еще один прыжок. А затем на третий. И на четвертый. После четвертого прыжка он почувствовал, что по инерции наклоняется вперед, и собрался еще раз внимательно разглядеть, что находится под ним. Но там уже не было никакой полки, она кончилась, и он полетел вместе со сжимающим его «мягким стеклом» вниз, в пустоту… Навстречу свободе или смерти.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был вечер. Виктор находился в незнакомой, полутемной комнате, один, возле какого-то пустого стеллажа. Болела голова. Он постоял немного, пытаясь осознать, действительно ли несколько минут назад был крошечным обитателем одной из этих полок, или это ему приснилось. На полу блестели стеклянные осколки. Было ясно одно: нужно поскорее убираться отсюда.
Он вышел в коридор. В конце коридора горел свет и — должно быть, на кухне — раздавались чьи-то голоса, один из которых поразительно напомнил голос остроглазого. Виктор быстро пошел в другую сторону и попал в прихожую, а оттуда открыл дверь на лестничную площадку.
— Кто там? — долетел вопрос из кухни.
Но Виктор уже сбегал по лестнице, оказавшись, как ни странно, на Гороховой, рядом с мостом через Фонтанку. Он помчался по направлению к Загородному, а тем временем сзади уже выбегали двое. Они моментально определили его в редкой струйке прохожих и понеслись вслед.
— Помогите! Меня сейчас схватят! — протянул он руку полному, мощному гражданину, который резво шарахнулся в сторону, чтобы избежать малейшего с ним соприкосновения.
Выругав себя и запретив даже думать о чужой помощи, Виктор попытался наладить дыхание. Бежал он пока неплохо, во всяком случае стометровое расстояние между ним и преследующими не сокращалось. И тут, к ужасу своему, увидел Веру.
— Витя? Что случилось? А я за молоком…
— Бежим, Вера, бежим! Там бандиты! Они убьют нас!
Он оглянулся, и Вера увидела погоню. Они понеслись, но время отчасти было потеряно. Повернули на Загородный. Вскоре из-за угла вылетел за ними и один из преследующих. А затем второй. Боже, как близко были уже они…
Слева мелькали какие-то полуподвальные, но чистенькие магазины. «По прямой нам с Верой от них не уйти, — думал Виктор. — Нужен какой-то ход. Спрятаться в магазине!»
Схватив Веру за руку, он сбежал по ступенькам в один из них, оказавшийся «Магазином для новобрачных» (какие новобрачные? Никогда не было в этом месте никаких новобрачных!). Их окружил контраст черного и белого с преобладанием последнего, как на клавиатуре новехонького рояля. Парочка бледных невест из папье-маше гордились друг перед другом свадебными платьями, одно другого краше, а два жениха, почему-то условные — с белыми болванками вместо голов, — демонстрировали, один сидя, а другой стоя, великолепные достоинства черных одноразовых костюмов. Даже прилавка путного не было здесь, чтобы спрятаться бедным героям от приближающейся погони.
— В витрину! — крикнул Виктор, а сам уже дергал ручку одной из них, в которой виднелся набор фаты, галстуков-бабочек и фальшивые цветочки.
Они с Верой вскочили в витрину и, взявшись за руки, присели посередине. Точнее, Вера села на какой-то куб из белого пластика, а Виктор стал перед нею на одно колено. Глупее ничего нельзя было придумать, чем как в мятой куртке и в стареньком, хотя не без изящества, плащике изобразить жениха и невесту в витрине подобного магазина. И цвета не подходили: куртка была синяя, а плащ салатного цвета. И возраст не тот: он почти сорокалетний мужик и Вере за тридцать. Они взглянули друг другу в глаза и улыбнулись для взаимной поддержки.
Преследователи заметили, что беглецы спустились в какой-то магазин. Проверив предыдущий, они занялись магазином для новобрачных и немедленно обнаружили наивную витрину.
Остроглазый, который на этот раз оказался без обычной седой бородки, склонился к Виктору и усмехнулся. Потом он выпрямился и безо всякой вежливости саданул по стеклу витрины ногой. Вера закричала.
Влюбленные спрыгнули из витрины на пол. На звон еще сыпавшегося стекла выскочила, наконец, долго никем не востребуемая продавщица, и Виктор, обнаружив неожиданную сообразительность, потащил Веру к той двери, откуда она явилась.
Остроглазый не рискнул соваться за ними в витрину, опасаясь висящих в ней острых кусков стекла, и решил пройти через дверь. Это принесло им еще несколько секунд.
Проскочив подсобку, они оказались во дворе. Выход из него оказался только один, но хоть какой-то выход. Они направились к арке. Однако, к сожалению, из-под нее сейчас же вышел мужчина. Это был второй преследователь. Он оказался тем самым спутником остроглазого, который фальшиво возражал своему приятелю в кафе. Преследователь отчего-то был с пистолетом в руках.
— Ну что, детки? — сказал он скорбным голосом вчерашней пожилой женщины. — Набегались? Пора и отдохнуть! Сейчас мы вас уложим.
В это время сзади хлопнула дверь, выходящая во двор из подсобки, и появился остроглазый. Он тоже наставил на них пистолет.
— Я по молодому человеку, — предупредил он приятеля. — Три-четыре!
И они просто и буднично выстрелили. А Виктор и Вера упали.
12
И тогда наконец Виктор проснулся.
Только теперь он вырвался из чересчур затянувшегося двойного кошмара. Возникло ощущение праздника. По дороге к метро, забросив Вику в садик, он позвонил Вере: пусть удивится, что он освободился из стеклянного плена. Она обрадовалась, но отчаянно кашляла, и строгими вопросами он заставил ее признаться, что у нее тридцать восемь градусов.
— Засыпала совершенно здоровая, — оправдывалась она, — но под утро проснулась в поту от внезапного жара, словно от толчка. С тех пор кашляю без остановки.
Встречу пришлось отложить. У Виктора был библиотечный день, но просидел он за книгами недолго, пустившись в бессмысленные скитания по городу.
«Как же так? — думал он, шагая по Садовой. — Сначала они нас пристыдили, а на другой день выхватили пистолеты».
Он даже не заметил, что тут в его рассуждения вкралась небольшая ошибка: стыдили его остроглазый с приятелем в реальной жизни, а стреляли по нему с Верой пусть они же, но во сне. Он объединил сон и явь, и все получило смысл. Он даже просветлел, как от найденного решения мучительной задачи. Это просто вторжение, настоящее вторжение! И во сне и наяву они хотят, чтобы Виктор не встречался с ней и вообще пел под их дудку!
Дальше пошли разгадка за разгадкой: Вера-то не случайно заболела! Это отзвук их выстрела там, в магазинном дворе.
Ну, такая мысль, положим, звучала совсем фантастически. Как, почему эта идея появилась в его голове? «С какого перепугу?» — спросил бы один мой сибирский знакомый, любящий во всем обоснованность. Однако дикая концепция уже увлекла нашего героя.
Виктор снова позвонил Вере и выяснил, что температура повысилась и вызвали врача. Остановившись и спрятав трубку в портфель, он внезапно ощутил, как в затылок уперлись два знакомых заточенных карандаша. Осторожно оглянувшись, он увидел сощурившегося милиционера с уже известной седой бородкой. Это был остроглазый. Вздрогнув, Виктор попытался взять себя в руки.
Он нарочно медленно зашел в Гостиный Двор. Милиционер за ним не последовал.
Побродив по Перинной и Думской линиям, Виктор вышел на Невский. И тут опять началось! Взглядов было предостаточно! За ним наблюдали не отрываясь. Причем довольно откровенно.
Преследователи проявляли изумительное разнообразие. Конечно, действовали оба: остроглазый и его приятель. Одному было не справиться. То за Виктором шел, стараясь не отставать, старичок с палочкой, совершенно дряхлый, то проносился рядом крепыш спортсмен в вязаной шапочке, то бровастая дама средних лет пристально смотрела на него из толпы и, заметив, что обнаружена, приветственно махала рукой. А через несколько минут Виктор с некоторым ужасом отшатнулся от огненного взгляда одного из преследователей, лихо восседавшего в детской коляске, которую метрах в двадцати провозила громадная, хмурая старуха. «Есть ли пределы их перевоплощению? — думал он. — Можно сойти с ума! Какой профессионализм!»
Преследователи все меньше скрывались и, пожалуй, теперь смеялись над ним. Фантастический маскарад превратился в клоунаду. Кончилось дело тем, что они побрели за Виктором в обнимку, притворяясь пьяными и что-то напевая.
«Отчего же так волноваться? — подумал Виктор и остановился. В конце концов, это те же самые глаза, которые и раньше преследовали его. Его наполнило холодным гневом. — Хорошо, господа. Хорошо! Вы специалисты, я любитель. Но я легко обучаемый любитель. Вы гоните меня, вы стреляете в меня и в мою подругу. Погодите, я вам отвечу». Он временно потерял к ним интерес, вернулся в библиотеку и заказал несколько книг о пистолетах.
Вечером Вере стало лучше, но кашель не прошел и заболело ухо.
Назавтра Виктор немедленно помирился с заведующим отделом, увернувшись, впрочем, от разговора о Вере. Вообще, вел себя несвойственно, даже двигался как-то по-кошачьи споро.
— Валера, ты как-то говорил, что твой прадедушка в конце девятнадцатого века держал оружейную лавочку?
— Ну, да! Верещагины несколько поколений этим занимались, еще и до Пушкина. Надо сказать, недурно жили, черти, — отметил Валерий Феоктистович. — Помнишь, я тебе еще показывал старинный пистолетик? Начало девятнадцатого века!
— Валерочка, голубчик, дай мне его на недельку! У меня племянница пишет реферат по истории на тему «Старинное оружие», — вдохновенно сочинял Виктор, — для нее пятерка — вопрос жизни и смерти. А тут она принесет на занятие старинный пистолет, продемонстрирует, очарует… Надеюсь, он не выстрелит?
— Что ты! Там очень сложная система, нужно куда-то засыпать порох, вкладывать специальные пули, — ничего этого, конечно, у меня нет. Не то что современные пистолеты, которые стреляют прежде, чем хозяин подумает.
Заполучив на следующий день пистолет, вечером Виктор сказал Светлане, что они давно не были на даче у ее родителей.
Предложение тронуло Светлану. «Ничего, — думала она, — скоро, наверно, они его дожмут. Вот уже и на дачу в субботу поедем».
Их жизнь стала труднее, хотя ссор не было. Виктор не любил конфликтов и идти на них не умел. Он тянул до тех пор, пока они не увядали на корню. То есть Светлана всегда выходила победительницей, но за отсутствием бурных семейных сцен это получалось как-то неинтересно. Впрочем, уже примерно месяц Виктор возражал, но по-своему. На Светланино так и не высказанное, но ясно читавшееся на лице «Я все знаю!» он изображал на своем лице фатальное «Я знаю, что ты знаешь». И при этом стал каким-то деятельным и быстрым, в том числе в домашних делах. Не к чему было прицепиться. Так все и шло.
В оставшиеся до дачи два дня он побывал у знакомого токаря, попросив срочно выточить десятка два металлических шариков и цилиндров и щедро заплатив. Кроме того, съездил к бывшему однокласснику, заядлому охотнику на уток, попросить пачку пороха, наугад обосновав это борьбой с крысами. Охотник, никогда ни слыхивавший о таком способе борьбы (взрывать он их, что ли, собирался?), пороху на благое дело тем не менее выделил.
Вера начала выздоравливать, но видеться было еще нельзя. Виктор не ставил ее в известность о своих планах вызвать негодяев на бой. Как он мог впутывать Веру, если она и так была больна оттого, что те двое холодно выстрелили в нее! Они ее фактически ранили! Говорил он с Верой вдвойне нежно, но от ее прозревающей способности ускользал. По телефону это можно было, тем более что она ослабла от болезни.
Дома, осторожно закрываясь в ванной, Виктор доставал пистолет и любовался им. Красный лак, покрывавший плавно загибавшуюся рукоятку, потрескался, а местами облупился. Дерево было теплым, и от него веяло уютной, надежной стариной. Помутившиеся металлические части Виктор протер до чистого, здорового блеска. Как знать, может быть, сам Пушкин когда-то мимоходом держал это оружие, небрежно взвешивал рукой, в шутку или всерьез целился. Ведь та дуэль с Дантесом была в его жизни не единственной. Да и в тиры Александр Сергеевич захаживал и был неплохим стрелком. Перед тем как убрать пистолет, Виктор крепко стискивал рукоять, словно бы пожимая маленькую и изящную руку поэта.
13
На даче он дождался, когда Вика убежала к любимой, давно не виденной подружке, и сказал, что пойдет посмотрит грибы. Сказал новым для себя тоном, таким, что ни жена, ни теща не осмелились возразить, хотя для грибов было рано и сухо.
Забравшись в место поглуше, он стал учиться заряжать и стрелять. Едва не рассыпал порох, всю пачку, — несколько минут пришлось стоять не двигаясь, чтобы утих сердечный стук. Хорош был бы мститель с незаряженным пистолетом! Потом перешел к практике стрельбы.
К сожалению, в книгах не указывалось точное количество пороха, — справедливо отмечалось, что это зависит от размера оружия. Первая пуля после выстрела никуда не улетела, а просто неторопливо выкатилась из дула, упав в траву в полуметре от его ног. Зато третья запела и глубоко вонзилась в поваленное дерево. Он удивился: красивая игрушка годилась для того, чтобы убивать.
Но это было еще не все. Требовалась пристрелка, едва ли не важнейшая часть всех его сегодняшних опытов. Прицел был сбит. Чего же было ждать, если пистолет валялся у Валерия Феоктистовича на антресолях, скорее всего заваленный какою-то дрянью. В антикварный магазин тот его не снес, благородно сохраняя прадедову память, но как оружие эта штука его не интересовала.
Поправляя прицел, Виктор добился сносного его положения, когда за тридцать шагов пробивалась баночка из-под кока-колы. Излохматив ее, он понял, что ему удалось возродить оружие к жизни. После этого он дал пистолету имя, назвав его Александром.
Он сел под теплую березу, припав к ней спиной. Нужно было набираться сил для понедельника.
Из лесу он принес две червивые сыроежки, заявив, что для грибов, к сожалению, рано и сухо. Светлана и теща выразили сочувствие.
14
В понедельник утром Виктор позвонил заведующему отделом и попросил отгул, который тот охотно дал, добродушно пожелав успехов в сердечных делах.
Из метро «Владимирская» Виктор вышел в прекрасном настроении. В руках у него был полиэтиленовый мешок с изображением бледно-синего Медного всадника. Внутри мешка заряженный пистолет.
Сегодня Виктор был не простым объектом, а объектом с сюрпризом. Он не опасался слежки, а жаждал ее, спешил объявиться: а вот и я!
Однако слежки не было. Еще рано, решил он, и пошел неторопливо по Загородному.
На Загородном он не спеша выпил кофе, потом опять пустился прогуливаться. Через некоторое время клюнуло! Его царапнул чей-то взгляд, и он, поудобнее ухватив рукоятку пистолета внутри полиэтиленового мешка, тут же обернулся. Полный высокий парень на другой стороне проспекта прятал глаза, отворачиваясь к витрине магазина. Судя по росту, это был замаскированный остроглазый.
Виктор бросился к нему.
Шуму-то раздалось! Шуму! Движение на Загородном одностороннее, но троллейбусам можно в обе стороны, и один из них, тормозя, с дробным стуком положил на пол практически всех стоящих в нем пассажиров. Водитель что-то кричал Виктору, но его грубым словам было не пробиться сквозь толстое стекло.
Парень в этой суете не скрылся, а с интересом смотрел на Виктора.
Виктор дождался, пока успокоившийся троллейбус промахнет за спиной, и сказал жестко и тихо:
— Вот что, с меня хватит! Ну-ка, руки вверх!
Он на миг показал пистолет и снова скрыл его Медным всадником.
— Дурак, люди уставятся на поднятые руки… Останавливаться начнут. Ты мне так скажи: чего надо-то? — спросил парень. — Ты не тамбовский?
Как ни умели преследователи модулировать свои голоса на все лады, но тут они спасовали бы. Бездна была в голосе всякой всячины: хитрости и простоты, глупого бесстрашия и боязни. Парень, кажется, был подлинный. Однако Виктор потребовал:
— Ваши документы!
— Ты милиция? — неуверенно спросил детина. — Ну, на, гляди…
В его паспорте с мичуринской пропиской стояла фамилия Барыкин, и Виктор нехотя согласился сам с собой, что ошибся.
— А почему смотрел на меня?
— Да ты на кореша моего похож. Хотел кричать тебе, потом понял, что обознался, и отвернулся поскорее…
Виктор уже шел с досадой куда-нибудь, подальше от своей досадной ошибки.
Множество людей потревожил он в этот день напрасно, прожигая отчаянным взглядом невинных покупателей, мороженщиков, завороженных городом туристов. Последней была дама в розовой кофте с большим коричневым пятном. В ответ на предложение «Руки вверх!» она дохнула на Виктора неподдельным перегаром и сказала испуганно, что просто хотела познакомиться.
Виктора охватило отчаяние. Эти люди неуловимы! Да существуют ли они вообще? Может быть, он, выдумав их, шарахается в мире фантомов? Все его отважные планы, высокий гнев, накопленные силы беспомощно повисли в воздухе. Противники словно растаяли. Он был как кулак, ударивший в пустоту.
«Если их нет, то, может быть, уже и не будет никогда?» — вяло утешал он себя.
15
Они встретили Виктора в подъезде его дома.
— Искали нас, Виктор Анисимович? Добрый вечер. С чем же вы к нам?
— Да вот, спросить хочу. Скажите, а чувство чести вам знакомо?
— Знакомо! — твердо ответил остроглазый. — У нас есть чувство чести.
— Тогда объясните: зачем вы меня преследуете?
— Теперь это уже неважно, — устало сказал остроглазый. — Работа у нас такая. Преследовать.
Ему не хотелось признаваться, что операция не совсем удалась. Бетелин и Телин не смогли заставить Виктора вернуться к Светлане. В этом смысле результаты получились довольно неожиданные.
— Между прочим, если вас преследуют, вам убегать надо, — выступил его приятель. — А не пистолеты ремонтировать.
— Вообще, с пистолетом, — продолжал остроглазый, — вы становитесь лицом, опасным для общества, и требуете другого, более радикального подхода… Итак! Вам, что, дуэли захотелось? Вообще-то инструкциями это напрямую не предусмотрено, но — пожалуйста! Мы люди гибкие. Когда и где?
— Сейчас. Немедленно.
— Но не здесь ведь? Здесь и места-то нету. Нужно не меньше тридцати шагов. Два раза по десять, чтобы сходиться, и еще десять — минимальное расстояние для выстрела. Не в упор же друг друга укладывать?
Заметив изумление Виктора, Бетелин усмехнулся. Беда с этими объектами: вечно считают себя умнее.
— Поедемте на Фонтанку, у нас там есть подходящее помещение.
Ехали они молча. Виктор думал: «Почему они так легко согласились? Я уже не олух, я крепкий, почти как они. Я собираюсь стрелять, чтобы снять оскорбление, которое мне нанесли. Стрелять настоящей пулей, целясь в сердце! И, по всей вероятности, не промахнусь. Почему же они пошли на риск, собаку съев на проблемах безопасности? Я должен опасаться подвоха?» Занятый такими мыслями, он не ощущал неловкости от повисшего молчания. Что касается Телина и Бетелина, то они, когда были на работе, никогда не ощущали неловкости. Это было лишнее.
Телин и Бетелин думали: «Испытания нового типа слежения оказались в высшей степени удачными. Премия будет с надбавкой. А вот гонорар от супруги конструктора за сохранение семьи, очевидно, уплыл. Ну, и правильно. Глаза и уши государства не должны подрабатывать на стороне».
Они вошли в чем-то знакомую Виктору квартиру.
— Но тут же нет тридцати шагов, — рассердился Виктор, всю дорогу ожидавший обмана. — Что вы голову мне морочили? Я думал, вы спортзал какой-нибудь имели в виду!
— Видите ли, Виктор Анисимович, — наоборот, был очень вежлив Бетелин, — бывают такие квартиры… Как бы это сказать? Раздвижные, что ли. Комната вдвигается в комнату, как в телескопе. А когда нужно, то выдвигается. Заглянемте.
Они подошли к двери в комнату с пустым стеллажом, журнальным столиком и двумя креслами, и Виктор увидел, как вдаль с легким гудением отходит задняя стена.
— Кажется, хватит, — отметил Телин и остановил процесс удлинения, нажав какой-то выключатель.
— Теперь о самом существенном, — продолжил Бетелин. — Поскольку вы нас вызвали, то мы имеем право на выбор оружия. Не так ли? Пусть им будут пистолеты. Нам они по работе привычнее всего. С вашей стороны один выстрел, с нашей, естественно, два. Мы с коллегой друг другу ближе, чем братья, единый, так сказать, организм. Вы согласны?
— На пистолеты? С удовольствием! Я тоже этого хотел.
— Какой бы вы предпочли? Макаров? Стечкин? Вальтер? Возможен также кольт. Все абсолютно новые. Оружие, которое лежит у вас в пакете, не слишком надежно.
— Я буду стрелять только из него.
— Это несколько против правил! Правда, сейчас уже двадцать первый век…
Бетелин и Телин переглянулись и синхронно пожали плечами.
— Ладно, дело хозяйское. Тогда мы тоже воспользуемся собственными пистолетами. Еще одна проблема: секундантов ни у кого из нас нету. Однако поскольку мы выбирали оружие, то право первого выстрела считаем возможным предоставить вам. Тем более, что в противном случае вы скорее всего останетесь вовсе без выстрела, — усмехнулся говоривший.
— Благодарю, — холодно поклонился Виктор.
— Тогда мы занимаем позицию.
Телин и Бетелин, делая идеально метровые шаги, начали удаляться вслед недавно уехавшей стене.
Виктор достал пистолет, бросив уже ненужного Медного всадника прямо на пол. Теплое дерево дружелюбно легло в его руку, четко взвелся курок, долженствующий поджечь порох.
Его противники остановились вдали, и Бетелин крикнул:
— Виктор Анисимович! Не забыли? На десять шагов-то… Можете подойти. Но не ближе.
Они стояли рядом, остроглазый чуть выше, его приятель чуть ниже. Виктор навел пистолет и стал целиться. Он поймал в прицел грудь остроглазого и стал успокаивать в середине прорези мушку. И тут только дошло до него, чего не учел он, решившись на поединок! А не учел простейшей, даже элементарной вещи! Вызывая на дуэль измучившую, наглую силу, без спросу вломившуюся в его жизнь, забыл он, что она с самого начала была коварно раздвоенной. А где двое, там и миллион. Таким образом, сила эта была неуничтожимой.
Остроглазый пусть помещен на прицеле, а его приятель-то? Ну, застрелит Виктор остроглазого, а его коллега подымет в ответ свой Стечкин, вальтер или кольт. И где тогда победа над злом? Профессионалы не промахиваются. А выстрели Виктор в коллегу, так остроглазый тут же убьет Виктора. Тут дело даже не в Викторовой смерти, а в том, что победа оказывалась невозможной. Недопустимой.
— Что вы медлите, Виктор Анисимович? — крикнул Бетелин. — Или дошло до вас, что промашку допустили с дуэлью? Просто не знаю, как вам пособить… — беспощадно издевался он.
Виктор молчал. Он взглянул на неуютный стеллаж, от которого веяло странно знакомой тоскою. Потом с отвращением посмотрел на свой пистолет, на тех двоих и перестал целиться.
Он выстрелил в потолок и бросил оружие. А затем повернулся и медленно пошел к двери. Виктор дважды нарушил правила дуэли, но знал, что тем двоим это ни капли не помешает.
А вослед ему полетели две пули. Он шел и шел, а они все летели и летели. Он спустился по лестнице, слыша их злое пение совсем неподалеку, и двинулся по Гороховой к Загородному. Пули повернули за ним. Подошла притихшая Светлана и сказала, что если у них не получилось жить вместе, то ладно, пусть он попробует пожить с Верой. Через некоторое время подошла Вера, и они много лет шли рядом. Прямо на ходу он придумал несколько новых быстроходных кораблей. Он стал уже стариком и вез на коляске внука. В какой-то момент он остановился, потому что ему показалось, что пение за спиною стало немного громче. И тогда пули наконец вонзились ему в затылок.