Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2004
Многие государства в ХХ веке прошли, так же как и Россия, сложный и драматичный путь реформ. Но одной из самых важных для нас в этом плане стран является Чехословакия, образовавшаяся на руинах Австро-Венгерской империи в 1918 г. и распавшаяся в 1993 г. на две республики — Чехию и Словакию.
Во-первых, Чехословакия с ее преимущественно славянским населением показывает, что высокоразвитая экономика — это отнюдь не привилегия трудолюбивых германцев, практичных англичан или упорных скандинавов. Во-вторых, именно в Чехословакии в эпоху Пражской весны зародились идеи построения социализма с человеческим лицом, который до сих пор привлекает многих россиян, хотя чехи и словаки от подобных идей давно отказались. В-третьих, в Чехословакии была осуществлена ваучерная приватизационная стратегия, в наибольшей степени напоминающая российскую. И это тоже дает основания для интересных сопоставлений.
ДЕМОКРАТИЯ КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАЛИЗАЦИЯ ЛЮБВИ
После того как скончалась Австро-Венгрия, не выдержавшая поражения в Первой мировой войне, перед государствами, образовавшимися на территории бывшей империи, встал вопрос о формировании национальной валюты и национальной экономики. Примерно такая же проблема решалась в 1992 г. государствами, возникшими после распада СССР (в т. ч. Россией).
Чехословакия была страной с рыночным менталитетом и с высокоразвитой промышленностью. После введения своей национальной денежной единицы — кроны — страна стала осуществлять взвешенную финансовую политику, и это способствовало оретению макроэкономической стабильности. Автором этой политики считается министр финансов страны д-р Алоис Рашин.
Интересно отметить, что Рашин не был ни практикующим бизнесменом, ни профессиональным ученым-экономистом, ни даже государственным чиновником. Никто никогда его не учил тому, как надо обеспечивать стабильность национальной валюты. В этом смысле, казалось бы, ему было труднее добиться успеха, чем некоторым коллегам, занимавшимся финансовой стабилизацией в соседних странах. Однако Рашин оказался хорошо образованным человеком, обладавшим к тому же изрядной толикой здравого смысла. Он не стремился ни к каким авантюрам, а просто делал то, что необходимо для нормального хозяйственного развития своей страны.
Несколько слов о нем. Родился Рашин в 1867 г. Еще во время учебы в Карловом университете в Праге он стал членом национального молодежного движения. Постепенно выбился в его лидеры. В 1893 г. оказался под арестом и провел в тюрьме целых два года. В начале нового века занялся юридической практикой и журналистикой. Одновременно продолжал свою политическую деятельность. В 1911 г. стал депутатом австрийского парламента.
Во время Первой мировой войны Рашин резко активизировался в политической сфере. Он столь активно боролся против династии Габсбургов, что в 1915 г. вновь оказался под арестом. На этот раз его приговорили к смертной казни через повешение, но вскоре, в связи со смертью императора Франца Иосифа, приговор изменили на 10 лет тюрьмы. Однако в это время произошла революция (1918 г.), и узник оказался на свободе. Вскоре после этого он вошел в правительство Чехословакии.
Рашин с самого начала взял курс на жесткую финансовую стабилизацию, и уже в 1920 г. хозяйственная ситуация стала меняться: экономика заработала, торговый баланс улучшился. В Германии, России, Австрии, Польше и Венгрии царила гиперинфляция, а в Чехословакии уже с 1922 г. цены стали резко снижаться. Благоприятным оказалось также изменение курса кроны, которая с середины 1921 г. постепенно отвоевывала свои позиции даже у доллара, не говоря уж о валютах соседних государств. К концу 1922 г. валютный курс достиг уровня, на котором и удерживался в течение последующих лет.
Даже в условиях сравнительно благополучной Чехословакии оставаться профессионалом, окунаясь в бурные политические воды, было небезопасно. Это доказывает и судьба самого министра финансов. В 1923 г. он погиб в результате совершенного на него покушения. Убийство осуществил 19-летний банковский клерк, придерживавшийся взглядов, близких к анархизму и коммунизму. Рашин для него представлял собой символ капиталистической экономики. Ничего личного в этом убийстве не было.
Большое воздействие на политическое и экономическое развитие Чехословакии в 1920-е гг. оказала также фигура президента страны профессора Томаша Масарика. Если Рашин был практиком преобразований, то Масарик — их идеологом.
Появился он на свет в 1850 г. вдали от культурных центров Европы, на юго-востоке отсталой Моравии в семье кучера и кухарки. Отец был необразованным, наивным словаком, мать — глубоко религиозной чешкой, выросшей в продвинутой немецкой культурной среде.
Постепенно у Масарика сформировалась глубокая тяга к культуре, которая вынужденно сосуществовала с необходимостью в поте лица зарабатывать каждый гульден для получения образования. Окончив реальное училище, он в 14 лет стал подмастерьем кузнеца. Затем последовал первый “карьерный успех” — должность помощника учителя. И тут же Томаш становится деревенским диссидентом. Его чуть не постигает судьба Галилея за публичное высказывание тезиса насчет вращения Земли вокруг Солнца. От ярости односельчан Томаса спас некий мужик, сказавший: “Учи, как надо, а баб не слушай”.
Весь период интеллектуального становления Масарика пришелся на время недолгого расцвета европейского либерализма (1950-е — середина 1970-х гг.), когда рушились таможенные барьеры, торжествовала идея прогресса и будущее человечества казалось лучезарным. Ни до, ни после этого четвертьвекового периода Европа не испытывала подобного ощущения всеобщей гармонии, Масарик же сохранил рожденное в молодости чувство на всю свою жизнь.
Он окончил венский университет, стал профессором, перебрался в Прагу, постепенно добился известности своими научными и публицистическими выступлениями. Но всего этого оказалось мало. Масарику хотелось спасать мир, а это было возможно только в политике. Примерно к тем же целям стремились президент США Вудро Вильсон и Махатма Ганди — младшие современники Масарика. Это было удивительное поколение интеллектуалов (может быть, единственное в истории), стремившееся решить свои внутренние проблемы во внешнем мире и твердо верившее в успех задуманного.
“Этически демократия является политической реализацией любви к ближнему… осуществлением Божьего порядка на земле”, — сказано было уже пожилым президентом в беседах с писателем Карелом Чапеком. Сегодня над таким идеализмом просто посмеялись бы, Масарик же во все это искренне верил.
Многолетняя политическая деятельность, в том числе и в австро-венгерском парламенте; требования ликвидации империи Габсбургов, с которыми он стал выступать во время Первой мировой войны; значительное влияние, оказываемое им на президента Вильсона; и, наконец, успешная работа по выведению из революционной России чехословацкого корпуса, состоявшего из пленных солдат — все это обеспечило Масарику высочайшую репутацию в родной стране. К осени 1918 г. он стал фигурой, по-настоящему консолидирующей народ, обладающей огромным авторитетом.
21 декабря 1918 г. Масарик с триумфом вернулся в Прагу. Газеты писали: “Как когда-то в античные времена к грекам и римлянам возвращались великие корифеи оружия, великие завоеватели и победители, сегодня к вольной, освобожденной чехословацкой нации возвращается ее бессмертный созидатель и творец”.
В значительной степени именно благодаря этому авторитету Чехословакия сумела в отличие от соседних стран пойти по пути строительства демократической республики, а не авторитарной системы. Можно сказать, конечно, что и это был авторитаризм (если буквально следовать значению слова “авторитет”), но он не использовал (или использовал в значительно меньше степени, чем, скажем, при режиме адмирала Хорти в Венгрии) инструменты недемократического принуждения. Такого рода демократический авторитаризм впоследствии сыграл свою роль и в преобразовании других стран Европы, например, Польши при Валенсе, Хорватии при Туджмане, России при Ельцине.
Тем не менее, думается, что чехословацкое стабилизационное чудо стало в большей степени все же следствием объективно складывавшихся благоприятных обстоятельств, нежели результатом усилий отдельных, даже очень профессиональных, политиков. В пользу нормального развития экономики сработало сразу несколько факторов.
Во-первых, пражское правительство не было обременено никакими репарациями, и это, в отличие от немецкой, австрийской и венгерской ситуации, сделало ситуацию в Чехословакии сравнительно стабильной. В Праге и Братиславе не было того ажиотажа, того панического сброса национальной валюты, который провоцировал кризисы в крупных городах соседних государств.
Во-вторых, Чехословакия, в отличие от Польши и Югославии, обладала высокоразвитой экономикой, которую удалось быстро поставить на ноги. Эта экономика в значительной степени базировалась на богатых природных ресурсах, особенно ценных в эпоху нестабильности, что тоже увеличивало степень доверия к национальной валюте и к правительству.
В-третьих, социальная стабильность в Чехословакии была на порядок выше, нежели в Германии, Австрии и Венгрии, где фактически произошли революции, приведшие к власти правительства либо вообще безответственные, либо объективно вынужденные идти на поводу у толпы. Да и по сравнению с Польшей, в которой социальные катаклизмы то затихали, то снова активизировались, Чехословакия оказалась образцом организации классового мира.
В-четвертых, даже межнациональные отношения в Чехословакии, несмотря на серьезные трудности первых лет, никогда не складывались столь остро, как, например, в Югославии, где отдельные народы практически не переставали растаскивать страну на куски с самого начала независимого существования.
Тем не менее, ради того, чтобы поддерживать необходимый для демократии баланс политических сил, власть все время должна была идти на уступки массам в экономической области. Уступки эти всегда оказывались половинчатыми по сравнению с теми, что использовались соседними политическими режимами, но зато их в целом оказалось довольно много. Ведь требовалось ублажать самые различные партии. Думается, что характер этих многочисленных уступок стал, в конечном счете, одной из важнейших причин того длительного экономического кризиса, в который Чехословакия, поначалу столь успешно развивавшаяся, погрузилась после 1929 г.
Наиболее влиятельной силой в Чехословакии межвоенного периода являлись аграрии. Это были совсем не те аграрии, что доминировали в Германии перед войной или в Венгрии при Хорти. В Чехословакии данная политическая сила отстаивала не интересы крупного землевладения, а, напротив, интересы крестьянства, в том числе малоземельного и безземельного. Соответственно, власть должна была пойти на осуществление аграрной реформы, чтобы сохранить столь необходимые ей голоса мелкого крестьянства.
Помимо аграриев, другой влиятельной силой в Чехословакии являлись национал-демократы. Они представляли собой правый консервативный фланг политического спектра. Казалось бы, национал-демократы, имеющие долгую политическую историю, должны были представлять собой ответственную политическую силу. Однако и в их интересах властью проводились действия, подрывающие хозяйственное положение страны: например, проведенная после обретения независимости “чехизация” акционерных капиталов предприятий, ранее принадлежавших преимущественно немцам.
Наконец, еще одной влиятельной политической силой в стране с высоким уровнем развития промышленности неизбежно оказались социал-демократы. Конечно, система всеобщего социального страхования в Чехословакии не достигала
австрийских масштабов. Но все же такая система по инициативе социал-демократов была введена в 1924 г., и это объективно способствовало увеличению издержек национальной промышленности.
В дополнение к этому демократия требовала еще и специальных бюджетных жертв. Ради сохранения стабильности здесь оказывалась финансовая поддержка тем политическим партиям, которые составляли правящую коалицию.
Всего имелось пять ведущих партий — так называемая “пятерка”, впоследствии преобразованная в “семерку”. Это был неформальный координационный орган, в который входило по одному представителю от партий, составивших правящую коалицию. Таким представителем не обязательно был лидер партии, а, скорее, человек, наиболее лояльно относившийся к Граду, т. е. к президентской власти, как ее называли по месту расположения резиденции Масарика. Представитель партии, в свою очередь, находил возможность осуществлять неформальное государственное финансирование партий правящей коалиции, причем “на кассе” сидел именно член “пятерки”, что резко повышало его авторитет среди товарищей-партийцев.
Главной же трудностью для чехословацкой модернизации оказался мировой экономический кризис рубежа 1920-х — 1930-х гг. Спад был столь глубоким, что за десятилетие 1929—1938 гг. экономика Чехословакии так и не смогла выйти на предкризисный уровень: если прежде она была одним из европейских экономических лидеров, то теперь оказалась в числе аутсайдеров.
Масарику не удалось построить гуманный капитализм, в котором и “волки” (бизнесмены) были бы сыты, и “овцы” (трудящиеся) целы. Первый “изм” с человеческим лицом приказал долго жить. Но все же традиция демократии и восприятия западной культуры сыграла большую роль в дальнейшем развитии страны. В том развитии, которое началось после ликвидации гитлеровской оккупации и после того, как несколько ослабла хватка восточного большого брата.
ПРАЖСКАЯ ВЕСНА
Качественные изменения в Чехословакии стали возможны практически сразу же после того, как в СССР на ХХ съезде партии наметился радикальный отход от сталинизма. Думается, Чехословакия была в наибольшей степени среди стран Центральной и Восточной Европы (и в гораздо большей, нежели Советский Союз) готова воспринять импульс, порожденный ХХ съездом. Местная бюрократия не столько нуждалась в шоковом воздействии каких-то новых идей, сколько просто ждала, пока “старший брат” дозреет до такого состояния, при котором он способен будет разрешить “брату младшему” осуществлять у себя определенные эксперименты.
Весьма характерной в этом плане была фигура Антонина Новотного, который с 1957 г. занимал одновременно посты руководителя КПЧ и президента страны. В отличие от руководителей Югославии, возглавлявшихся Иосифом Броз Тито и в отличие от венгра Имре Надя, Новотного никто никогда не относил к числу коммунистов-реформаторов. Даже по сравнению с поляком Владиславом Гомулкой он казался консерватором. Но, тем не менее, именно при Новотном в Праге начались реформаторские процессы, который привели, в конечном счете, к Пражской весне. Причем дело было не столько в личности руководителя, сколько в общем настрое государственной и партийной элиты.
Новотный был человеком малообразованным, не отличался никакими талантами и являлся скорее организатором, нежели идеологом партии. Тем не менее, он с уважением относился к образованным людям и любил общаться с представителями интеллигенции. Это был типичный партиец, принадлежавший к старой гвардии. По всей видимости, он действительно верил в коммунистические идеи, что не мешало ему, однако, совершать откровенно аморальные поступки. Отправив на эшафот бывшего товарища, он спокойно мог забрать себе вещи, украшавшие дом покойного.
В конечном счете, Новотный оказался прагматиком, сумевшим в максимально возможной степени приспособить коммунистическую систему для удовлетворения своих личных нужд и нужд ближайшего партийного окружения. Но таким же точно прагматиком он оказался и в политической жизни. Лидер чешских коммунистов делал все возможное для политического выживания системы. Конечно, стать проводником реформаторских идей можно только в том случае, если само общество стремится к осуществлению изменений. А чехословацкое общество к этому действительно стремилось.
Таким образом, для Новотного гораздо более прагматично было не препятствовать осуществлению неизбежных изменений, нежели, по примеру Готвальда, разворачивать очередной цикл репрессий. Поэтому, хотя при режиме Новотного интеллигенция время от времени подвергалась преследованиям, подобные кампании оказывались непродолжительными. Люди не преследовались подолгу, снова находили себе работу и могли заниматься квалифицированным умственным трудом. Все это качественным образом отличалось от советской практики. Но, конечно, той степени интеллектуальной свободы, которую обеспечивал, скажем, режим Яноша Кадара в Венгрии, в Чехословакии при Новотном не знали.
Как только прошел ХХ съезд партии в СССР и стало ясно, что строгость запретов смягчена, в Праге стали искать пути для продвижения вперед. Этот поиск сразу же выразился в разработке экономических программ, а не в социально-политических катаклизмах и не в столкновениях между группами и социальными слоями, имеющими различные представления о будущем страны. На первый взгляд, кажется, будто 1956 г. в Чехословакии был менее плодотворным, нежели в Венгрии и Польше, где поиск дальнейших путей развития вылился в события, привлекшие внимание всего мира. Но, думается, что на самом деле пражская “тишина” оказалась большим продвижением по пути преобразований, нежели взрывы, прогремевшие в Будапеште или Варшаве.
Уже в феврале 1957 г. состоялся пленум ЦК КПЧ, на котором встал вопрос о проведении экономической реформы. Правда, готовить реформу стали чисто аппаратным путем, ориентируясь, скорее, на латание наиболее очевидных дыр в сложившейся хозяйственной системе, нежели на коренные преобразования. Специально созданная для подготовки реформы комиссия, которую возглавил мало что понимавший в макроэкономике заместитель министра планирования Курт Розсыпал. Комиссия сделала ставку на децентрализацию в сочетании с активацией деятельности предприятий и передачей этим предприятиям несколько большего объема средств, нежели тот, который у них имелся ранее.
Первые попытки осуществить корректировку административной системы были предприняты в 1958 г., когда в СССР Никита Хрущев строил еще всякие маловразумительные прожекты. Чехословацким предприятиям дали возможность зарабатывать деньги. На сравнительно длительный срок — пятилетку — была установлена система нормативного распределения находящихся в их распоряжении средств.
Таким образом, у производителей появились умеренные рыночные стимулы к тому, чтобы производить больше и лучше. Тем не менее, поскольку система преобразований была не комплексной, в чехословацкой экономике наметились существенные структурные перекосы. Период 1961—1962 гг. ознаменовался откатом в реформах и возникновением очередных трудностей.
В первой половине 1960-х гг. преобразования шли преимущественно на микроуровне. Намерение разрушить административную монополию было постепенно спущено на тормозах. И самостоятельность отдельных предприятий, и бюрократический централизм проявляли себя плохо, а потому, в конечном счете, процесс половинчатых преобразований привел к формированию крупных трестов — чего-то среднего между административной системой и рынком.
Постепенно менялся руководящий состав партии и правительства. Из него в той или иной форме устранялись откровенные сталинисты. На их место приходили люди, прагматически мыслящие и готовые менять те механизмы государственного устройства, которые, как постепенно выяснялось, функционировали плохо.
“Этот неприметно сформировавшийся новый состав руководства КПЧ, — отмечал в своих мемуарах один из ведущих деятелей Пражской весны Зденек Млынарж — предпринял принципиальный политический шаг: реагируя на экономический кризис, разразившийся в стране после провала третьей пятилетки уже к концу ее первого года (1963 г.), руководство не только не прибегло к старым, дискредитировавшим себя, методам управления, а, напротив, решило пойти по пути экономических реформ и ввести новую систему управления народным хозяйством. Суть концепции заключалась в постепенном устранении бюрократической централизации и высвобождении самостоятельной экономической активности государственных предприятий, использовании рыночных механизмов для достижения более высокой хозяйственной эффективности… Позиции сторонников хозяйственных реформ были усилены дополнительными кадровыми подвижками в партийных верхах: в Президиум ЦК ввели О. Черника, Л. Штроугал стал секретарем по сельскому хозяйству.
Таким образом, уже за несколько лет до 1968 года новотновское руководство КПЧ состояло из людей, в большинстве своем понимавших необходимость реформ и перемен для дальнейшего развития Чехословакии. То же можно сказать и о многих работниках партаппарата, состоявших на службе у этого руководства… С 1964 г. сложилось парадоксальное положение: при Новотном, которого все считали послушной марионеткой Москвы, в чехословацком обществе, в КПЧ и правительственных органах стала набирать силу открытая критика сталинизма… Между Новотным и московским руководством стали углубляться внешне невидимые противоречия”.
Иначе говоря, аппаратные преобразования в Чехословакии происходили существенно иным путем, нежели аппаратные преобразования времен Михаила Горбачева в СССР. У нас лидер подтягивал и перетряхивал косный аппарат, стремясь сделать его реформаторским. В Праге начала 1960-х гг. лидер был намного более косным, нежели коммунистическая элита в целом, но он не мог, да по-настоящему и не желал, препятствовать ее реформаторским начинаниям.
Ни в одной другой стране с экономикой советского типа (и даже в Югославии с ее самоуправляющейся экономикой) не было такой прочной базы для осуществления радикальных преобразований. Именно это, на наш взгляд, объясняет ту последовательность, с которой развивались реформы в Чехословакии. Именно это объясняет тот факт, что реформаторы готовы были очень далеко зайти в своих преобразованиях. И это же объясняет то уникальное, пожалуй, единство широких народных масс и лидеров событий 1968 г.
Но кроме объективных условий следует отметить и субъективные, даже конъюнктурные моменты. Большую роль в деле очередного поворота к чехословацким реформам вновь сыграло событие, произошедшее в СССР. В сентябре 1962 г. в “Правде” была опубликована статья харьковского профессора Е. Либермана. В этой статье предлагалось осуществить некоторые шаги по либерализации (“либерманизации”, как стали шутить на Западе) советской экономики. Сами предложения для чехословацких экономистов не могли представить никакого интереса, поскольку содержали примерно то, что в Праге уже опробовали (причем с нелучшими результатами) и из чего постарались извлечь определенные уроки. Однако в политическом смысле сам факт публикации в “Правде” — не просто газете, а органе ЦК КПСС, не допускающем возникновения случайных дискуссий, — означал, что Москва опять дает санкцию на дальнейшее движение к реформам. Сторонники преобразований, которых в Праге становилось все больше, использовали событие для того, чтобы обеспечить очередной политический перелом.
В январе 1965 г. состоялся пленум ЦК КПЧ, на котором была принята программа осуществления дальнейших преобразований в экономике. Теперь уже речь шла не только о сокращении бюрократического централизма и придании стимулов производителю. Впервые был поставлен вопрос о введении системы лимитных и свободных цен.
Трудно сказать, как развивались бы дальше реформы в Чехословакии, были бы они приторможены до темпов развития преобразований в соседней Венгрии, или привели бы к длительному периоду перманентной финансовой нестабильности, как в Югославии? Или же Чехословакия сумела бы быстрее других государств Центральной и Восточной Европы осуществить настоящие комплексные реформы, предполагающие построение рыночной экономики на базе частной собственности?
Если судить по одному из наиболее значительных источников информации о менталитете чехословацких реформаторов — мемуарам Млынаржа, то вроде бы напрашивается вывод о близости Пражской весны к югославской модели развития. Лидеры реформ были по своим взглядам не либералами, а коммунистами-реформаторами, что же касается широких слоев населения, то они жили сравнительно хорошо и не разочаровались еще в социализме как системе и поэтому, как писал З. Млынарж, не стремились к реставрации капиталистических социально-экономических отношений, которые этой уверенности не давали. События 1968 г. это подтвердили: резкая критика, взрыв общественных и политических противоречий в условиях полной свободы выражения взглядов не вылились в сколько-нибудь значительную тенденцию реставрации капитализма”.
Похожим образом вроде бы характеризует положение дел и основной идеолог экономических преобразований Пражской весны профессор Ота Шик, входивший в число наиболее радикально ориентированных чехословацких реформаторов. “Никто из реформаторов, в т. ч. и так называемых радикальных реформаторов, к которым причисляли и меня, не думал о возврате к капиталистической экономической и общественной системе. Но мы удостоверились также в том, что по всем своим основным характеристикам социалистическая система оказалась полностью несостоятельной”.
Тем не менее, в признании О. Шика — специалиста в экономических, а не идеологических, как З. Млынарж, вопросах уже чувствуется большая противоречивость позиции. Наряду с моральным неприятием капитализма существует уже интеллектуальное неприятие социализма. Капитализм очень не нравился людям, лично помнившим времена Великой депрессии. Но социализм, хотя и нравился им в теории, уже не воспринимался, как нечто практически реализуемое, как нечто, способное составить альтернативу экономическим кризисам типа того, который разразился на рубеже 1920-х — 1930-х гг.
Вся судьба Шика отражает то сложное и противоречивое состояние, в каком находилась Чехословакия двух послевоенных десятилетий, и особенно то состояние, в котором она подошла к событиям 1968 г. Он родился в 1919 г. в Судетах — самом западном регионе Чехии, испытавшем на себе огромное влияние немецкой культуры. Молодость Шика пришлась на период оккупации страны, что неизбежно должно было дать его интеллектуальному развитию некий левый уклон. Подпольная антифашистская деятельность и несколько лет, проведенных в Маутхаузене, объективно ориентировали Шика на сотрудничество с коммунистами. Образование, полученное им после войны, было абсолютно марксистским.
Таким образом, с одной стороны, специфика исторического развития Чехословакии, специфика текущего момента ориентировали Шика на поддержку модели социалистического развития. С другой же стороны, принадлежность к культурной традиции Центральной Европы, в значительной степени определявшейся немецким влиянием, а также собственный здравый смысл и отсутствие языкового барьера, отделявшего большинство советских граждан от Запада, поставили Шика, как, кстати, и очень многих его соотечественников, в положение потенциальных реформаторов. Для того чтобы этот потенциал реализовался, должны были несколько измениться внешние обстоятельства. И они действительно стали меняться.
В конце 1950-х гг. стало ясно, что примитивные подходы к реформированию социалистической экономики не могут кардинальным образом улучшить положение дел. “Тогда, в 1957—1958 гг., — писал впоследствии Шик, — для нас представляло сравнительно простую задачу указать на принципиальные недостатки социалистической системы и теории социализма, но о том, как должна была выглядеть новая реформированная система, — об этом у нас еще не было ясного представления”. В его экономических воззрениях 1958 г. сочетались новаторские для социализма представления об использовании рыночных элементов регулирования, таких как гибкое ценообразование и конкуренция, с сохранением старой плановой системы и с проведением традиционной политики централизованных государственных инвестиций.
В 1959 г. Шик, являвшийся уже кандидатом в члены ЦК КПЧ, впервые оказался в капиталистическом мире благодаря тому, что был включен в делегацию, отправившуюся на съезд французских коммунистов. Изобилие товаров в парижских магазинах произвело на него настоящее шоковое воздействие. Оказалось, что капиталистическая система, благодаря быстрому экономическому росту послевоенных десятилетий, стала совершенно не похожа на ту, которую он помнил по временам своей молодости, пришедшейся на эпоху Великой депрессии. Таким образом, возможность сравнивать трудности социализма с успехами капитализма начинала всерьез настраивать его на реформаторский лад.
В это время у него как раз появились и реальные возможности для реализации постепенно складывавшихся новых представлений. В 1961 г. он возглавил Институт экономики Чехословацкой академии наук. На будущий год Шик стал членом-корреспондентом, не будучи к этому времени даже доктором наук. Эту ученую степень он приобрел в 1963 г., одновременно возглавив сформированную руководством страны комиссию по экономической реформе. Столь резкое выдвижение на передний край реформ произошло благодаря тому, что Шик сумел опубликовать программную статью в центральном органе чешских коммунистов — газете “Руде право”, воспользовавшись прецедентом, созданным в СССР проф. Е. Либерманом.
Необходимость рынка теперь уже не вызывала сомнений. Шик готовил не просто программу ослабления централизованного регулирования (как было в середине 1950-х гг.) и даже не программу усиления самостоятельности предприятий (как было в 1958 г.). Он готовил переход на рыночные принципы функционирования экономики. Это был шаг, значительно более радикальный, нежели тот, который в те годы готовился в Венгрии. А о том, насколько Шик был радикальнее А. Н. Косыгина, не приходится и говорить.
Проект преобразований был предложен в середине 1964 г., однако сохранявшаяся борьба между консерваторами во главе с Новотным и новым поколением руководителей, выдвинувшимся в 1963 г., привела к тому, что концепцию Шика все время отправляли на доработку.
Порой попытки найти альтернативу углублению рыночных преобразований принимали совершенно анекдотичные формы. Так, министр финансов Р. Дворжак выдвинул идею, быстро поддержанную Новотным, о том, что богатая лесами Чехословакия может активизировать экспорт оленей и, таким образом, получить ресурсы, необходимые для повышения жизненного уровня. Мысль о том, что олени спасут административный социализм в Чехословакии, выглядела откровенно нелепо и, естественно, не могла всерьез послужить альтернативой реформ. Однако, по большому счету, она ведь представляла собой утрированный вариант хорошо знакомой нам по советско-российской практике идеи о возможности долгое время поддерживать уровень потребления за счет экспорта нефти и газа при отсутствии радикальных преобразований. То, что хорошо воспринималось Кремлем и позволяло (а в значительной степени до сих пор позволяет) откладывать реформы в нашей стране, к счастью для чехов и словаков, не могло всерьез восприниматься в Пражском граде.
В октябре 1964 г. политбюро ЦК КПЧ наконец одобрило концепцию реформы, опубликовало ее и создало тем самым возможности для развертывания широкой общественной дискуссии. Однако буквально тут же очередной поворот событий в СССР оказал негативное воздействие на развитие чехословацких событий. Падение Хрущева заставило консервативное руководство в Праге задуматься о том, как в дальнейшем будет смотреть на углубление реформ “старший брат”. Снова появилось желание спустить преобразования на тормозах.
В этой ситуации Шик стал активно пробивать идею радикальных экономических преобразований, не обращая внимания ни на какие препятствия. Наверное, с этого момента именно он мог считаться лидером чехословацких реформ, несмотря даже на свой относительно невысокий в партийной и государственной иерархии пост. В 1966 г. на очередном съезде КПЧ Шик во время своего выступления вышел за рамки собственно экономических реформ в узком смысле этого слова и сделал предложение о необходимости политической демократизации общества. Сидящий в президиуме съезда Брежнев был откровенно шокирован овациями, которые вызвало это выступление.
Тем не менее, советское руководство в тот момент ничего не могло сделать для того, чтобы остановить преобразования. К 1967 г. Новотный уже оказался на крайнем левом фланге среди чехословацкого руководства и стал вытесняться из него более молодыми лидерами. События стали развиваться гораздо быстрее, чем думали многие хорошо информированные люди, такие, например, как Млынарж.
Уже в январе 1968 г. Новотный был снят с поста лидера партии и заменен на Александра Дубчека. Через два месяца правительство страны возглавил Олдржих Черник, а парламент — Йозеф Смрковский. Это было совершенно иное руководство, готовое к радикальным переменам, хотя, по мнению Шика, еще довольно плохо понимавшее, в каком же направлении следует вести страну. Однако в целом новое правительство было значительно более квалифицированным и подготовленным к осознанию стоящих перед страной задач, нежели партийное руководство. Сам Шик в новом правительстве стал вице-премьером. И это означало, что экономические реформы рыночного типа действительно будут осуществляться.
В мае 1968 г. Шик и Смрковский призвали к формированию на предприятиях системы самоуправления. Сначала, правда, Шик отдавал предпочтение более консервативному варианту, при котором в советах предприятий будут представлены сразу три группы — работники, внешние эксперты и представители государства. Но затем он стал настаивать на выборах трудовым коллективом всего состава совета.
В тот момент за капитализм в Чехословакии выступало лишь около 5 % граждан. Самый реформаторский из официальных документов Пражской весны, называвшийся “Программа действий КПЧ”, оказался целиком пронизан идеями социализма и в целом провозглашал задачу построения “социализма с человеческим лицом”. Так могла ли эта реформа действительно стать рыночной?
Опыт всех последующих реформ, осуществленных в Центральной и Восточной Европе в 1970-х — 1990-х гг., показал, как исходные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, быстро изменяются под воздействием обстоятельств. Рыночный социализм порождает макроэкономическую несбалансированность, а стремление населения к более обеспеченной жизни эволюционирует под воздействием западных стандартов потребления, которые начинают проникать в страну после падения железного занавеса. Уже события 1968 г., если судить по некоторым косвенным признакам, наводят на мысль, что сценарий постепенного перехода к капитализму вполне мог быть реализованным на практике. Во всяком случае, взгляды верхушки лидеров Пражской весны были уже не вполне социалистическими.
Хозяйственная культура Чехословакии была столь высока, а многолетние связи с Европой столь тесны, что именно в этой стране быстрая эволюция взглядов от реформаторского коммунизма в сторону либерализма представлялась наиболее вероятной. Думается, не случайно ни в Югославии, которая формально раньше других стран Центральной и Восточной Европы стала искать новые пути развития, ни в Венгрии, сильно зависимой в культурном плане, как от своего южного, так и от северного соседа, столь энергичных деклараций политики высшего эшелона, как правило, не делали.
Однако именно то, что чехословацкие реформаторы энергично двигались впереди всех своих соседей, обусловило трагический финал Пражской весны. Если в Венгрии после 1956 г. речь велась только о преобразованиях в экономической сфере, то Чехословакия явно демонстрировала желание полностью покинуть социалистический лагерь. Широкие народные движения Пражской весны, абсолютное отрицание многими интеллектуалами коммунистических ценностей, намерение внести существенные изменения в характер политической системы — все это вызывало основательное беспокойство Кремля. В итоге советские войска были в августе 1968 г. введены в Чехословакию, там быстро сменилась местная власть и реформы оказались насильственно остановлены. Социализму с человеческим лицом в варианте, предложенном О. Шиком, так же не суждено было осуществиться, как и капитализму с человеческим лицом Томаша Масарика.
“ТРЕТИЙ ПУТЬ — ЭТО ПУТЬ В ТРЕТИЙ МИР”
Очередной этап серьезных политических и экономических реформ наступил в Чехословакии только через два с лишним десятилетия после разгрома Пражской весны. В ноябре 1989 г. в Праге произошла так называемая бархатная революция. Программу экономических реформ новое правительство представило парламенту уже к сентябрю 1990 г., т. е. почти сразу же после своего формирования. А с января 1991 г., т. е. буквально через четыре месяца началась реализация этой программы.
Надо заметить, что в Чехословакии, как в любой другой стране, проходящей через реформы, имела место дискуссия между сторонниками осуществления быстрых преобразований и теми, кто предпочитал градуализм1 .
Самым ярким представителем первого подхода был министр финансов Вацлав Клаус. К моменту начала реформ он достиг пятидесятилетнего возраста. Это был реформатор совершенно иной волны, нежели те, кто стояли во главе государства во время Пражской весны. Если О. Шик впервые посетил страну развитого капитализма в зрелом возрасте, будучи уже одним из руководителей, то Клаус прошел научную стажировку в Италии еще в двадцать пять лет, когда писал свою кандидатскую диссертацию. После защиты диссертации он стажировался еще и в США.
Несмотря на то, что Клаус имел непосредственное отношение к событиям Пражской весны и даже был в 1970 г. уволен из института экономики за свои реформаторские взгляды, его подходы к реформированию оказались совершенно иными, нежели у Шика. Если Шик прославился, помимо всего прочего, своими поисками третьего пути, несовпадающего ни с капитализмом, ни с социализмом, то Клаус стал во многом известен благодаря своей крылатой фразе: “Третий путь — это путь в третий мир”. Он стремился к тому, чтобы поставить точку на социализме и сделать из Чехословакии образцовую, эффективно функционирующую капиталистическую страну. Клаус в реформаторской деятельности откровенно ориентировался на жесткость, характерную для тэтчеризма, и старался всячески делать упор на принадлежность своей страны к западному миру, в котором доминирует рынок.
Еще одной отличительной особенностью биографии Клауса стало то, что после увольнения из института, он в течение 16 лет работал на различных должностях в Государственном банке Чехословакии. Таким образом, он был не только теоретиком реформирования, но и опытным финансовым практиком, что отличало его от Шика и от многих восточноевропейских лидеров реформ 1990-х гг. Клауса уже нельзя было “окрестить” “мальчиком в розовых штанишках”, как называли молодых реформаторов в России.
Министром финансов Клаус стал еще в конце 1989 г., т. е. сразу же после бархатной революции. Уже в это время он был одним из ведущих деятелей Гражданского форума, объединившего демократические силы Чехословакии.
Главным противником Клауса оказался директор Института прогнозирования экономики Вальтер Комарек, занявший в первом посткоммунистическом правительстве должность вице-премьера. Под руководством Комарека Институт прогнозирования подготовил документ, в котором предлагалась концепция постепенного вхождения в рынок с сохранением государственного регулирования. Комарек резко протестовал против шокотерапии и занимал позиции, характерные для левого центра, для социал-демократии. В этой политической борьбе явную победу одержал Клаус.
Если двумя десятилетиями раньше Чехословакия была пионером реформ, то теперь в Праге практически полностью ориентировались на те подходы, которые годом раньше применялись в Варшаве. Правда, положение Чехословакии отличалось по многим важным параметрам от положения, в котором находилась Польша, что и определило тактическое различие реформ.
В январе 1991 г. в Чехословакии были применены практически все элементы польской стратегии шокотерапии, хотя некоторые из них — в явно смягченном варианте. Интересно, что правительство не только не пыталось затушевать жесткость своего подхода, но, напротив, активно подчеркивало тот факт, что оно осуществляет именно шокотерапию. Итак, осуществлялись следующие меры:
Во-первых, произошла либерализация цен. Наверное, темпы ее были в Чехословакии наиболее высокими среди всех стран региона.
Во-вторых, чехословацкие власти попытались применить жесткую финансовую политику для того, чтобы воспрепятствовать развитию инфляции. Впрочем, как отмечали наблюдатели, реализация заявленной программы шокотерапии в Чехословакии была менее болезненной, нежели в любой другой стране Центральной и Восточной Европы.
В-третьих, после значительной девальвации кроны была обеспечена ее внутренняя конвертируемость. Крону зафиксировали и привязали к корзине валют.
Использование польского сценария реформ сделало и результаты чехословацких преобразований в значительной степени похожими на польские. Реформаторы ожидали, что ВВП в первый год упадет на 5 %. На практике же сокращение производства было огромным. ВВП упал за год на 15 %. Спад продолжился и на будущий год и составил 6,4 %. В 1993 г. в Чехии он оказался практически преодолен (падение меньше 1 %), тогда как в Словакии был еще заметен.
Чехословацкие экономисты, естественно, задавались вопросом о том, мог бы этот спад быть менее существенным, если бы реформы шли по градуалистскому сценарию. К. Коуба проводил сравнение венгерских и чехословацких реформ. Он отмечал, что если объем промышленного производства в каждой из этих стран в 1985 г. принять за 100 %, то окажется, что в 1991 г. в Чехословакии промышленность находилась на уровне 78,8 %, а в Венгрии — на уровне 72,3 %. Иначе говоря, венгры просто растянули свой спад по сравнению с чехами и словаками, которые получили все его “прелести” буквально за один год. Это показывает, что и в России огромный спад был неизбежен.
Большую роль в процессе чехословацких экономических реформ играла приватизация. Приватизация может делать упор на продажу имущества, в результате чего оно, как правило, сразу переходит в руки эффективного собственника, способного осуществить реструктуризацию предприятия и обеспечить необходимые инвестиции. Либо приватизация может обеспечивать бесплатную передачу имущества широкому кругу лиц, что создает иллюзию достижения социальной справедливости.
В Чехословакии, где не было столь длительного периода рыночного развития экономики, как в Венгрии, и где не было такого сильного частного сектора, как в Польше, реформаторам пришлось в наибольшей степени вести приватизационный процесс по компромиссному пути. Примерно таким же образом обстояло дело и в России. А потому российская модель приватизации оказалась в значительной степени похожа на модель чехословацкую с той только разницей, что сравнительная слабость государства вынудила российских реформаторов в большей степени пойти на уступки директорам, фактически уже контролировавшим свои предприятия, и трудовым коллективам. В России, как и в Чехословакии, в той или иной форме в процесс приватизации были вовлечены практически все граждане страны, а не только предприниматели.
В Праге авторы приватизационной стратегии любили прибегать к сравнению своей позиции с шахматной партией. В начале игры шахматист может иметь лишь самые общие представления о том, как он будет действовать в середине партии, и совершенно не иметь конкретных идей относительно своей стратегии в эндшпиле. Важно выиграть партию. Точно так же главная задача реформаторов — осуществить приватизацию. Важно по возможности сделать это быстро и не допустить наименее эффективного с экономической точки зрения развития событий — приватизации в пользу трудовых коллективов. Все более частные вопросы — это сфера конкретных поисков, находок и возможных компромиссов.
Главной формой компромисса в Чехословакии стало использование ваучеров. Тем или иным способом контроль за предприятиями через посредство ваучерного механизма сосредоточился в руках инвестиционных фондов, что устранило власть трудовых коллективов, но создало в дальнейшем иные проблемы.
Теперь несколько слов о политике. На начальном этапе экономических преобразований Чехия отличалась наибольшей политической стабильностью среди всех посткоммунистических стран. В 1992 г. Клаус, опираясь на те особенности риторики и политики, о которых шла речь выше, сумел, находясь во главе своей гражданско-демократической партии (ГДП), выиграть парламентские выборы с большим преимуществом. Эта победа ознаменовала окончание борьбы между двумя крыльями Гражданского форума. Технократы, ведомые Клаусом, смогли сформировать правящую коалицию, в которую вошли также неолибералы из гражданского демократического альянса и представители христианско-демократического союза. Коалиция имела прочные позиции в парламенте и спокойно правила страной на протяжении четырех лет.
Клаусу не пришлось сразу же после осуществления радикальных преобразований испытать на себе ту переменчивость народной любви, которую испытали Лешек Бальцерович в Польше и Егор Гайдар в России. Клаусу единственному среди политиков либеральной ориентации удалось провести реформы и сохранить власть, не проиграв на выборах левым силам.
В 1993 г. произошло важнейшее событие в истории страны. Чехословакия разделилась на две самостоятельные республики — Чехию и Словакию. Разделение произошло, в отличие от разделения Югославии, абсолютно мирным путем. А в отличие от разделения СССР, оно произошло уже после того, как основные необходимые шаги реформ оказались осуществлены. Тем не менее, чрезвычайно важные для завершения модернизации преобразования должны были идти и после 1993 г. С этого момента реформы в Чехии и Словакии осуществлялись независимо друг от друга.
В Чехии первые два-три года независимого существования приобрели форму своеобразного триумфального шествия к рынку, к ценностям европейской хозяйственной культуры. В 1994 г. начался очевидный экономический подъем. И хотя Чехия не была первой страной, перешедшей от трансформационного спада к подъему, достижения чешских реформаторов трудно переоценить. Ведь страна переходила к рынку практически из административной системы, не имея такого фундамента промежуточных реформ, как тот, который имелся у Венгрии, Польши и Словении. Чехия начинала из одного ряда с СССР, а спустя всего лишь три года показывала результат не худший по сравнению с наиболее передовыми соседями.
САНТА-КЛАУС ЧЕШСКИХ РЕФОРМ
В среднем за период 1994—1996 гг. экономический рост в Чехии составил 4,3 %. “Экономическая трансформация завершена” — объявил Клаус в конце 1995 г. В этот момент положение страны казалось как никогда более благоприятным. Трудности переходного периода остались позади. Многие западные инвестиционные банки оценивали Чехию, как место наиболее благоприятное во всем посткоммунистическом мире для осуществления капиталовложений. Многие западные экономисты начинали говорить о чешском экономическом чуде и характеризовали страну по образцу быстро развивавшихся в 1970-е — 1980-е гг. государств юго-восточной Азии в качестве “восточноевропейского тигра”. Сами чехи поверили в то, что они на удивление хорошо прошли через этап экономических преобразований и имеют основания чувствовать себя более счастливыми, нежели их восточноевропейские соседи.
Государство в целом выглядело как хорошо управляемая корпорация, просто обреченная на то, чтобы иметь позитивные производственные результаты. Хорошее состояние макроэкономических показателей давало возможность Клаусу доказывать, что Чехия уже находится в той же группе экономически развитых стран, что и западные соседи, входящие в Евросоюз, а не в той, где расположились Польша, Венгрия и Словакия, не говоря уж о государствах, образовавшихся на развалинах бывшего Советского Союза или бывшей Югославии. Вацлав Клаус представал в роли эдакого Санта-Клауса, который подарил стране экономический успех с минимальными потерями.
Тем не менее через полтора года после того, как Клаус заявил об окончании периода трудностей, Чехия вошла в состояние серьезного политического кризиса и столкнулась со значительными экономическими неурядицами.
В первой половине 1990-х гг. безработица в Чехии держалась на уровне, примерно в три раза более низком, чем в Венгрии, и в четыре раза более низком, чем в Польше. С одной стороны, это было вроде бы неплохо. Однако, с другой стороны, проблема переходной экономики в значительной степени определялась тем, каковы причины столь высокого уровня занятости. Ведь Чехия сумела поддержать занятость, так и не пройдя через структурную трансформацию.
На официальном уровне произносилось много красивых слов, предназначенных большей частью для наблюдателей из западных государств. Из этой риторики можно было сделать заключение о том, что страна идет по пути максимально возможной либерализации. Но на практике выяснялось, что консервативный менеджмент чешских предприятий так и не предпринял серьезных шагов для их реструктуризации. На своих рабочих местах оставались люди, которых настоящий частный собственник должен был бы уже уволить. В результате этого производительность труда в чешской экономике выросла за десять пореформенных лет лишь на 6 %, тогда как, для сравнения, производительность труда в венгерской экономике увеличилась более чем на треть, а в польской — на 29 %.
Производительность труда могла бы поднять реструктуризация производства, но на предприятиях не имелось того собственника, который способен был бы ее обеспечить. Приватизационный процесс шел по своеобразному кругу. Граждане приобретали у государства право на участие в приватизации в основном для того, чтобы передать его инвестиционным фондам. Но эти инвестиционные фонды во многих случаях контролировались банками, которые по-прежнему принадлежали государству. Получалась вроде бы абсурдная ситуация, когда имущество формально уходило из рук неэффективно управляющего им чиновника, но так и не переходило к эффективному собственнику.
Авторы приватизационной модели полагали, что система все же станет работать после того, как акции приватизированных компаний начнут покупаться и продаваться на фондовой бирже. Вторичный рынок должен был сформировать возможности для прихода реального инвестора.
Однако эти менеджеры держались на своих местах значительно более прочно, чем могло показаться вначале. Процесс смены собственника шел медленно. В итоге старые номенклатурные связи, установившиеся еще в период господства экономики советского типа, позволяли директорам предприятий сохранять позиции и обеспечивать реальную независимость от любого контроля со стороны. Инвестиционные компании осуществили замену всего лишь примерно 10 % менеджеров тех предприятий, которые они контролировали.
Более того, из-за наличия системы старых номенклатурных связей возникло даже такое любопытное явление, как “банкротство банкротств”. В принципе для развития рынка необходимо было бы, чтобы часть предприятий, не способных сводить концы с концами, обанкротилась. Но банкротства так и не происходили, поскольку предприятия находились в долгу у банков, а между менеджерами, работавшими в промышленности, и менеджерами, работавшими в кредитной сфере, существовали прочные отношения. Усугубляло проблему еще и то, что инвестиционные компании, имевшие в своих портфелях крупные пакеты акций предприятий, в свою очередь были почти всегда подконтрольны банкам.
Характеризуя возникшую ситуацию, исследователи отмечали, что чешская нестандартная приватизация имела целью подорвать власть промышленного лобби. На практике, однако, старый менеджмент быстро признал, что приватизация вполне может быть использована в качестве средства сохранения власти.
В самом по себе факте сохранения власти менеджментом, возможно, и не было бы ничего плохого. Однако этот менеджмент сохранял свою власть в ущерб повышению экономической эффективности предприятий, а это уже представляло собой для пореформенных Чехии и Словакии серьезную проблему. В частности, одним из последствий стало сохранение на новом этапе в несколько иной форме старой, спонтанной (номенклатурной) приватизации. Менеджеры использовали имеющиеся в их распоряжении средства для тайного вывода активов предприятия (так называемые “туннельные операции”). Они заключали фиктивные контракты или контракты по слишком высоким ценам с разного рода компаниями, которыми на самом деле они сами и владели. Отсутствие должного контроля со стороны собственника за их деятельностью позволяло менеджерам класть в карман изрядную долю тех богатств, которые имелись на управляемых ими предприятиях.
Таким образом, можно сказать, что чехам в очередной раз не удалось создать общество с особым “человеческим лицом”. Не удалось воспарить над буднями восточноевропейских проблем. Страна двигалась вперед. Но не могла при этом миновать естественных трудностей.
Длительный экономический спад в Чехии, имевший место в 1997—1999 гг., трудно объяснить, если не учитывать, что поставленные новыми собственниками менеджеры не смогли адекватно прореагировать на изменившиеся макроэкономические условия.
Польские и венгерские предприятия управляются лучше, нежели чешские. Однако предпосылкой успеха поляков и венгров стали развитие частного сектора и осуществление постепенных реформ государственных предприятий в годы, предшествовавшие началу радикальных преобразований. Для того чтобы вверить судьбу государственных компаний отечественному или зарубежному частнику, требуется, с одной стороны, наличие эффективно работающего негосударственного сектора, а с другой — хотя бы относительно приемлемое отношение менеджеров реструктурируемых предприятий к приходу внешнего инвестора.
Иначе говоря, успехи Польши и Венгрии, думается, были связаны не столько с тем, что они обошлись без массовой приватизации на раннем этапе своих реформ, сколько с тем, что они в целом лучше нежели Чехословакия были подготовлены к работе в рыночных условиях. В Чехословакии на самом деле выбор приходилось делать не между массовой приватизацией и переводом предприятий в руки стратегического инвестора, а между массовой приватизацией и сохранением государственного бюрократического управления на протяжении довольно длительного времени. В этом смысле более медленное развитие и худшее корпоративное управление в Чехии (так же как и в России) были предопределены стартовыми условиями.
А тем временем в стране стали намечаться серьезные политические изменения, приведшие в конце концов к смене власти. В 1996 г. длительное правление возглавляемой Клаусом коалиции впервые оказалось поставлено под удар. На парламентских выборах оппозиция смогла завоевать 101 место в нижней палате парламента, состоящей из 200 депутатов. Клаус сформировал правительство меньшинства, но оно из-за своей слабости оказалось не способно принимать радикальные решения. На повестке дня стояло осуществление важнейших преобразований в жилищно-коммунальном, банковском и энергетическом секторах, в здравоохранении, но они откладывались из-за невозможности обеспечить политическое согласие.
Резко активизировалась оппозиция в лице социал-демократической партии и ее лидера Милоша Земана. Земан стал использовать популистские лозунги для того, чтобы привлечь на свою сторону как коммунистический электорат, так и сторонников крайне правых сил.
Вплоть до апреля 1997 г. правительство, парализованное как внешним противостоянием, так и своими внутренними конфликтами, вообще не способно было адекватно реагировать на быстро нарастающие экономические трудности. Несколько возрос бюджетный дефицит, динамика зарплаты превосходила динамику производительности труда, увеличивался дефицит торгового баланса. Наконец, пакет мер, необходимых для обеспечения стабилизации, был все же предложен парламенту. Однако успеха так и не получилось из-за неспособности правительства проявить жесткость в условиях, когда симпатии избирателей стали от него уходить.
В декабре 1997 г. после скандала, связанного с проблемой финансирования партии, Клаус вынужден был подать в отставку с поста председателя правительства республики. Тогда же произошел и раскол его партии: часть ее молодых членов образовала новую праворадикальную политическую партию “Уния свободы”. Наконец, после парламентских выборов 1998 г. Клаус уже не смог сформировать правительство. Власть перешла к социал-демократам во главе с Земаном. Левые силы все же сменили правых в Чехии, как это было раньше и в других странах с переходной экономикой. Но в Праге данное событие произошло значительно позже, чем в Варшаве, Будапеште или в столицах прибалтийских республик.
Клаус не смог вернуться к власти и на следующих парламентских выборах, проведенных в 2002 г. Левый поворот в Чехии оказался достаточно сильным. Однако любопытно отметить, что политический климат Чехии, отличающейся высоким уровнем демократической культуры, определил принципиально иную судьбу Клауса, нежели Бальцеровича в Польше или, тем более, Гайдара в России. В обществе в целом сохранился высокий уровень уважения к тому человеку, который начал осуществлять рыночные преобразования и много сделал для Чешской республики. В конце 1990-х гг. Клаус по согласованию с социал-демократами занял пост председателя палаты депутатов парламента. А в 2003 г. он был избран на пост президента Чешской республики вместо Вацлава Гавела, отработавшего положенный по Конституции срок.
Тем временем чешская экономика постепенно начала выходить из кризиса. Как и в большинстве других стран Центральной и Восточной Европы, чешские левые не стали осуществлять популистского курса в экономике. Курс на финансовую стабильность был не только продолжен, но даже и усилен. Инфляция снизилась на рубеже веков до уровня, не превышающего 5 % годовых.
Правительство социал-демократов завершило приватизацию крупнейших банков, а также приступило к реструктуризации и приватизации ряда ведущих промышленных предприятий страны. Переход власти в руки левых сопровождался громкими заявлениями о том, что ранее был избран неправильный курс приватизации. Но на самом деле очередной этап разгосударствления в Чехии показал иное. Страна просто вышла на тот уровень развития, когда можно подолгу заниматься отдельными предприятиями, не слишком заботясь о том, как функционирует основная масса фирм. Поскольку эта основная масса уже действует в рыночных условиях.
В 2000 г. возобновился экономический рост. Характерно, однако, что безработица возросла по сравнению с периодом середины 1990-х гг. более чем в два раза. Думается, что применительно к Чехии это можно рассматривать скорее как положительный момент, нежели как отрицательный. Это означает, скорее всего, активизацию структурной перестройки на предприятиях. Той перестройки, которой столь не хватало Чехии в середине 1990-х гг.
СЛОВАКИЯ: ПРЕМЬЕРСКИЙ АБСОЛЮТИЗМ
Положение дел в Словакии развивалось по пути, существенным образом отличающемуся от чешского. Поначалу, правда, многое было похоже. Коммунисты проиграли на выборах 1990 г. движению “Общественность против насилия” (ОПН), объединявшему большую часть оппозиционных тоталитарному режиму сил. Но уже в 1991 г. ОПН распалось. Из него выделилось Движение за демократическую Словакию (ДЗДС) во главе с Владимиром Мечиаром, оказавшееся самой влиятельной политической силой на последующие шесть лет. В независимой Словакии с 1993 г. Мечиар стал премьером и человеком, определяющим стратегию развития страны.
В политическом плане в Словакии сформировалась весьма своеобразная ситуация, при которой парламентская система государственной власти сочеталась с явно авторитарной ролью премьер-министра (так называемый премьерский абсолютизм). Мечиар сумел сконцентрировать в своих руках значительную власть, а возглавляемое им парламентское большинство вытеснило оппозицию на обочину политической жизни. Поскольку в 1994—1998 гг. оппозиция не принимала участия в законотворческой деятельности, а президент находился в конфликте с правительством, возникла своеобразная схема функционирования парламентской демократии. Президент отклонял закон, принятый правящим большинством, после чего большинство преодолевало вето, наложенное президентом. После этого либо президент, либо оппозиция обращались в Конституционный суд с просьбой о проверке конституционности данного закона.
В Словакии экономическая и политическая культура народа была близка, скорее, к культуре тех стран, которые использовали авторитарные начала. Но политическая система оказалась построена таким образом, что авторитаризм не мог получить достаточного развития. Подобная противоречивая ситуация, скорее всего, тормозила нормальный ход развития страны.
С одной стороны, после разделения страны Словакия лишилась поддержки из федерального бюджета, а потому пришлось существенным образом сокращать долю государственных расходов в ВВП. Если в 1992 г. этот показатель составлял 63,8 %, то в 1994 г. — лишь 40,7 %. По темпам снижения данного показателя Словакия в то время была одним из лидеров. С другой же стороны, в Словакии стали активно использоваться меры непосредственного административного вмешательства. В этом плане Словакия оказалась среди стран отстающих, предпочитающих использовать градуалистские рецепты перехода к рынку.
Надо заметить, что Братислава сознательно шла на реализацию иной модели экономического реформирования, нежели Прага. Модификация курса реформ была представлена в качестве одной из основных официальных причин развода двух республик. Если Чехия в 1996 г. согласно индексу экономической свободы фонда “Наследие” оказалась на 14-м месте в мире, то Словакия — лишь на 65-м.
Реальный ход событий показал, что Словакии пришлось пройти через этап серьезных трудностей, связанных со структурной перестройкой экономики. В 1990—1993 гг. ВВП в расчете на душу населения сократился примерно на четверть. Соответственно резко стали нарастать масштабы безработицы. В подобной ситуации крайне важно было бы иметь эффективно работающую экономику, способную быстро осуществлять реструктуризацию. Однако процесс приватизации, проводившийся до разделения Чехословакии по единой модели, в самостоятельной Словакии был существенным образом трансформирован, причем, скорее всего, не в лучшую сторону.
Запланированная еще до 1993 г. вторая волна ваучерной приватизации в независимой Словакии оказалась отменена. Вместо этого приватизация пошла по пути продажи активов членам трудовых коллективов. Особые преимущества при этом получали менеджеры, причем такой подход к приватизации позволял формировать значительный слой политических сторонников Мечиара, постоянно конфликтовавшего с президентом и с парламентской оппозицией.
Предприятия стали закрывать информацию о своей деятельности, делать сведения менее доступными для потенциальных внешних инвесторов. Несколько десятков крупнейших государственных предприятий, представляющих газовую промышленность, электроэнергетику, телекоммуникации, оборонную индустрию и другие отрасли, правительством Мечиара было выведено за рамки приватизации вообще. В результате страна не смогла получить достаточного объема стратегических инвестиций, не смогла изменить сложившиеся в условиях экономики советского типа подходы к менеджменту. Реструктуризация пошла плохо. Причем характерно, что делу мешала не просто сама по себе приватизация в пользу трудовых коллективов, а тот курс на известную конфронтацию с Западом, который сопровождал пересмотр приватизационной политики.
А тем временем правительство Мечиара стало усиливать госвмешательство в экономику. Словакия стала догонять своих соседей по показателю доли государственных расходов в ВВП. Активно разрабатывались правительственные целевые программы в области жилищно-коммунального строительства, организации новых рабочих мест, развития инфраструктуры. Государство все чаще участвовало в осуществлении широкомасштабных и дорогостоящих инвестиционных проектов.
Поначалу изменение финансовой политики правительства не вызвало особых проблем. Но в 1997 г. снова серьезно сократились бюджетные поступления, а правительство уже научилось жить, исходя из высоких стандартов социального развития. В результате заметно вырос дефицит бюджета. Для покрытия дефицита приходилось прибегать к расширению заимствований, дабы не допустить прироста денежной массы и увеличения темпов инфляции. Одновременно была резко увеличена процентная ставка. Это, с одной стороны, ограничивало прирост денежной массы, а с другой — тормозило экономический рост.
В это же время быстрыми темпами увеличивались реальные доходы населения. Постепенно Словакия переставала быть страной с дешевой рабочей силой и конкурентоспособной экономикой. Те преимущества, которые имелись у нее сразу после обретения независимости, начинали сходить на нет.
Словакия в середине 1990-х гг. продемонстрировала примерно ту же модель развития, которая появилась у России после кризиса 1998 г.: незавершенность либерализации компенсировалась дешевизной рабочей силы. Поначалу подобное сочетание давало неплохие результаты, но постепенно проблемы начинали нарастать. В Словакии это привело к некоторому снижению темпов экономического роста.
Ситуация стала меняться коренным образом после того, как в 1998 г. Мечиар потерял премьерский пост. После очередных выборов кабинет был образован альянсом четырех политических сил: Словацкой Демократической коалиции, Партии демократических левых, Партии венгерской коалиции и Партии гражданского взаимопонимания, лидер которой Микулаш Дзуринда получил пост премьера. В совокупности эти союзники имели 59 % голосов избирателей.
Характерно, что хотя отстранение Мечиара от власти демократическим путем воспринималось как торжество демократии и поражение авторитаризма, внесенные в 1999 г. поправки к Конституции обеспечили формирование полупрезидентской республики. Роли президента и правительства по сравнению с ролью парламента были заметно увеличены. Таким образом, если можно так выразиться, субъективно авторитаризм был побежден, но объективно (законодательно) он был усилен. Подобные изменения в Конституции оказались необходимы для того, чтобы правительство могло осуществлять трудные и болезненные, но в то же время необходимые, преобразования, которые при власти Мечиара практически не осуществлялись.
Был отменен ряд законодательных актов, дозволявших государству вмешиваться в систему рыночных отношений и ограничивавших проникновение иностранного капитала в экономику. Серьезно доработали Торговый кодекс, активизировали приватизацию, ужесточили закон о банкротстве (в частности, защитили права кредиторов) и начали серьезную работу по вопросу подготовки к вступлению Словакии в Евросоюз.
По иному, нежели правительство Мечиара, подошло правительство Дзуринды и к вопросу о бюджетной политике. Активное увеличение расходов было остановлено. Некоторые регулируемые цены повышены, дабы сократить потребность в государственном финансировании. В результате удалось снизить размер бюджетного дефицита. В 2000 г. начался очередной этап приватизации. Государство стало распродавать принадлежавшие ему пакеты акций крупнейших предприятий, ранее выведенных правительством Мечиара из процесса разгосударствления.
Все эти преобразования позволили Словакии, как и Чехии, подготовиться к вступлению в Евросоюз, которое состоялось в мае 2004 г. Чехам и словакам не удалось построить никакого “изма” с человеческим лицом. Но они смогли перейти от утопий к прагматичным действиям, результатом которых стало присоединение к Европе долго существовавших за железным занавесом стран.