Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2004
Когда оглядываешься на XX век, невольно вспоминаются строки Тютчева: “Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые: Его призвали всеблагие, Как собеседника на пир”. Или, если говорить не стихами, а житейской прозой, сбылось над всеми нами старинное проклятье: “Чтоб тебе жить в интересное время”. Действительно, век нам выпал очень уж интересный: динамичный, изменчивый, богатый событиями. Его с полным правом можно назвать веком революционным. Он целиком противоположен по духу веку XIX — самоуверенному, самодовольному, исполненному солидного достоинства, когда всем казалось, что человечество уверенно стоит на твердом пути неуклонного прогресса, что светлое будущее, хотя пока еще и далеко, приближается к нам с неизбежностью силы тяготения, с неумолимостью законов природы. XIX век был веком, в котором эпоха Просвещения принесла свои главные плоды. Это была эпоха гуманизма, веры в безграничные возможности человеческого разума, освобожденного от религиозных догм. Просветители полагали, что все несчастья человечества — от засилья в сознании людей устаревшего, замшелого, унаследованного от “мрачного средневековья” религиозного мировоззрения. Гуманизм был религией поклонения человеку, обожествлением человеческого разума.
Главной иллюзией того самодовольного века была иллюзия единого здравомыслящего человечества. Оказалось, однако, что противоречия, веками раздиравшие человечество, никуда не делись, они лишь дремали. Иллюзия всеобщей благостности рухнула в августе 1914 года. Первая мировая война была абсолютной неожиданностью для всех: никто не мог себе и представить, что цивилизованные люди способны ни с того ни с сего начать зверски истреблять друг друга. Оказалось, что вся столь высоко чтимая разумность ничего не стоила, что человеком управляют совсем иные, гораздо более глубокие и более таинственные силы. Под этим знаком и прошел весь XX век: ни единства, ни тем более здравомыслия человечество в нем так и не проявило.
Еще одной иллюзией просветительской эпохи была уверенность в резком поумнении человечества в результате всеобщего образования. Гуманистам вплоть до Максима Горького думалось, что ежели горстка представителей ничтожного по своей численности правящего класса сумела создать такие немыслимые богатства в духовной сфере, то что же будет, когда к образованию и культуре получат доступ миллионы простых людей. Эта мечта о кардинальных сдвигах в человеческом сознании достигла апогея в учении Тейяра де Шардена, который предвидел “резонанс мысли” многомиллиардного человечества. Но вот наконец массам, всем этим “униженным и оскорбленным” дали-таки шанс, получили они полный доступ к мировой духовной культуре — и тут оказалось, что она им совершенно не нужна. Гениев на земле почему-то нисколько не прибавилось, и, вопреки чаяниям Некрасова, мужик не несет с базара ни Белинского, ни Гоголя, а несет он Александру Маринину и Виктора Доценко. На другом краю света дела обстоят не лучше. Эксперты журнала “Тайм” назвали “человеком XX века” Эйнштейна, а вот читатели того же, отнюдь не бульварного, журнала — другое имя: Элвис Пресли.
Уверенность в непреклонности человеческого прогресса стала колебаться еще в самом начале прошлого века, причем не в таких поверхностных, житейских проявлениях, которые у всех на виду, а подспудно — в глубинах человеческой мысли, в ее научном фундаменте: исчезла магия бесконечности. Все больше начала осознаваться именно конечность бытия, его некая принципиальная завершенность, как бы закругленность. Этот сдвиг сознания так важен, что стоит сказать о нем чуть подробнее.
Отказ от дифференциального подхода в пользу интегрального. Весь XIX век находился под гипнозом дифференциального подхода, внушенного успехами механики, теоретически подкрепленной математическим анализом: целое создается из элементов, понять любую систему можно, разобравшись в ее составных частях. Этим подходом было пронизано все: физика, химия, биология. Современный подход — диаметрально противоположный, интегральный: не общее образуется из частностей, а, наоборот, частное возникает из общего. Целостность первична, детали формируются исходя из интересов целого. В основе современной физики сейчас лежит представление о волновой функции как конечной инстанции, управляющей поведением элементарных частиц, а через них — и свойствами макротел. В биологии все более широкое распространение получают идеи (Вернадский, Берг, Любищев) о том, что свойства отдельного организма как бы предписываются сверху, они формируются в интересах всего биоценоза как системы организмов. Все это самим ученым очень не нравится, потому что это означает возрождение представлений, сходных с религиозными. Если Лаплас мог с гордостью заявить, что он в гипотезе Бога не нуждается (для объяснения всех явлений природы ему было достаточно дьявола-алгоритма), то современная наука все более склоняется к принятию этой гипотезы: только она и позволяет свести все концы с концами. А современным ученым, по своей натуре скептикам и прагматикам, это, конечно, не по душе.
Отказ от дурной бесконечности в космологических представлениях. Общая теория относительности привела к представлению о расширяющейся конечной Вселенной. Старое представление о бесконечном во времени и пространстве мире отброшено. Совершенно неожиданно научно подтверждено всегда нелепо звучавшее краеугольное положение Библии о том, что Бог создал мир из ничего. Из современных космологических представлений следует еще много такого, о чем надо бы кричать на каждом углу, но приходится помалкивать, потому что это слишком необычно, да и не легко выразить привычными, доходчивыми словами.
Отказ от представления о всесилии науки. Математика и логика пришли к осознанию логической безосновности нашего знания (теорема Гёделя о неполноте). Да и психология, открыв глубины подсознания, пришла к выводу о том, что разум вовсе не управляет поведением человека, что есть в человеческой психике пласты посложнее. Все это означало, среди прочего, и конец научной философии, отказ от познания общей картины мира. Философия целиком погрузилась в изучение своего инструмента — языка, отказавшись от духовного руководства человечеством. Рухнула иллюзия разума как непререкаемой высшей инстанции. Самое удивительное в том, что сразу же после достижения величайших научных успехов вдруг стало ясно, что наука зашла в тупик. Такое утверждение может показаться странным — именно в XX веке были сделаны величайшие научные открытия: квантовая механика и основанная на ней ядерная энергетика, теория относительности и основанная на ней новая космология, генетика и основанная на ней генная технология, информатика и основанная на ней глобализация мирового информационного пространства и многое другое. Когда говорят о тупике, имеют в виду тот факт, что по сравнению с затратами результаты современной науки более чем скромные. В XVIII и XIX веках, когда наукой занимались исключительно чудаки-одиночки, без сколь-либо значительной поддержки со стороны общества, были созданы такие великолепные шедевры человеческого духа, как математический анализ, небесная механика, молекулярно-кинетическая теория газов и термодинамика, волновая теория света, теория электромагнитного поля. Величайшие открытия XX века, ничем им не уступающие (а может быть, и превосходящие их по своей значимости) — квантовая механика и общая теория относительности — были сделаны в первой четверти века, когда отношение к науке со стороны общества оставалось прежним, то есть насмешливо-равнодушным. Лишь после создания атомной бомбы отношение общества к науке резко изменилось: в нее стали инвестировать огромные средства. Возникла иллюзия, что науке все по плечу, стоит только направить туда подходящие кадры и необходимые ресурсы. И вот тут-то и обнаружился тупик: отдача от капиталовложений давно уже не соответствует затратам — если, конечно, иметь в виду не коммерческий эффект технологических новинок, а познание глубинных основ бытия. Впрочем, и в прикладном отношении успехи науки довольно скромны: ни одна из поставленных в послевоенное время кардинальных научных задач так и не решена. Ядерная энергетика зашла в тупик: энергетика, основанная на делении урана, оказалась крайне проблематичной экологически, а управляемая термоядерная реакция так и не получилась, хотя над ней работают уже почти полвека. Ничего не вышло и из попыток научиться управлять погодой и климатом, даже долгосрочный прогноз погоды пока невозможен. Битву с микробами и особенно вирусами человечество если и не проигрывает, то и не выигрывает: не только вспыхивают эпидемии новых болезней, но и возвращаются старые, уже, казалось, навсегда побежденные. Науке не удалось лидерство, она вновь превратилась в служанку техники, она просто обслуживает технический прогресс. Но зато уж здесь достигнуты колоссальные, поистине впечатляющие успехи.
Сбылся сон Веры Павловны о хрустальных дворцах-небоскребах. Уровень комфорта самого простого западного человека намного выше уровня комфорта средневековых королей. Мы можем узнать любую новость со скоростью света, мы можем переместиться в любую точку планеты со скоростью звука, мановением руки в нашем жилище делается тепло и светло, оно наполняется звучанием самой лучшей музыки в самом лучшем исполнении, а если не полениться щелкнуть пару раз кнопкой компьютерной “мыши”, то перед нами распахнется весь мир.
Все эти чудеса стали возможными благодаря демократии. Современная западная демократия — это господство среднего класса. Он командует парадом, он законодатель нравов, он заказывает музыку — не только в переносном, но уже и в прямом смысле: если сто миллионов подростков купят компакт-диск за десять долларов, то один только этот копеечный по себестоимости диск создаст оборот в миллиард долларов: сейчас делаются деньги даже не из воздуха, а лишь из его сотрясения. “Маленький человек” превратился в диктатора и самодура. Он хозяин жизни — как массовый покупатель и как массовый избиратель. Все богатство мира сосредоточено вовсе не в руках немногих богатеев-мироедов, оно сосредоточено в руках многомиллионных масс. На фоне этой массы любой Билл Гейтс — просто нищий: у него какие-то жалкие десятки миллиардов, у них — десятки триллионов.
Самая главная революция XX века — революция социальная, “восстание масс”, еще в начале века описанное испанским философом Ортегой-и-Гассетом. Впрочем, задолго до Ортеги его предсказал Ницше. Победоносное восстание масс началось с французской революции, а закончилось внедрением в Европе американского образа жизни после Второй мировой войны. Величайшим революционером нашей эпохи был не Ленин, а Генри Форд, который догадался превратить автомобиль из игрушки богатых бездельников в массовый товар для миллионов трудящихся и тем самым впервые в истории человечества создал массового покупателя дорогих товаров. После Форда всем производителям стало ясно, что малооплачиваемый рабочий выгоден лишь сиюминутно, в пределах единичного производственного цикла, в долгосрочной же перспективе он производителю невыгоден. Трудящиеся должны не только хорошо работать, но и хорошо зарабатывать, чтобы иметь возможность стать эффективными потребителями, непрерывно расширяющими рынок сбыта, необходимый для развития производства.
Созданное победившими массами “открытое общество” (термин Карла Поппера) одержало решительную победу над обществами закрытыми, традиционалистскими. Это общество — гибкое, способное быстро приспосабливаться к изменяющимся условиям. Закрытые общества всегда будут проигрывать в силу своей косности и неповоротливости. Можно заранее сказать, что любой исламский или еще какой-либо фундаментализм обречен на поражение, как заведомо был обречен на поражение коммунизм.
Победила диктатура не пролетариата, а потребителя. Конечно, власть потребителя не прямая, а косвенная. На поверхности массами по-прежнему вроде бы управляет элита, которая якобы ловко манипулирует чувствами и мыслями простых людей. Последние события показали, однако, что это уже не совсем так. Политики ныне сами часто оказываются заложниками настроения масс, они сплошь и рядом вынуждены идти на поводу масс, разъяренных прессой (вспомним, как долго Клинтону не хотелось осуждать Россию за конфликт в Чечне). В свою очередь, средствам массовой информации позарез нужны кошмары локальных войн, и не по причине кровожадности журналистов, а из чисто экономических соображений. Свобода прессы — один из краеугольных камней современного общества. Но свобода прессы — это прежде всего свобода обывателя, свобода от всего, что выше его. Лев Толстой, протестуя против популяризации религиозных истин, говорил, что истину нельзя урезывать по уровню понимания ее народом, пускай уж народ, как может, устраивается по истине. Мы — кто с изумлением, а кто и с ужасом — наблюдаем за постепенным снятием табу в области обыденной морали, но не всегда отдаем себе отчет, что это является прямым следствием снятия их в искусстве и философии, происшедшего еще во второй половине XX века. Настанет время, когда системы табу останутся разве что в производственных технологиях, уголовном кодексе и правилах уличного движения. Таков результат опыта безрелигиозного существования человека, о котором мечтал в тридцатые годы Фрейд. Ведь если в своем идейном содержании религия есть бесконечная свобода, то в качестве жизненной установки это всегда система жестких запретов и ритуалов, всего того, что называется “оградой закона”.
Идеи демократии и в особенности “прав человека” приобрели статус заклинаний. Слово “демократия” эмоционально очень сильно заряжено, так как оно напрямую ассоциируется с “золотым веком” античности, древнегреческой культуры, по которой ностальгирует всякий европейски образованный человек. Однако современная западная демократия — это нечто совершенно иное. В греческом полисе, где зародилась демократия, она касалась только свободных людей, то есть небольшого числа мужчин-бездельников, имевших досуг заниматься политикой (работали бесправные рабы). Современная же демократия основана на ложной равноценности голосов практически всего взрослого населения. Поскольку большинство населения люди частные (“идиоты” — по-гречески), озабоченные в первую очередь неотложными, насущными житейскими проблемами, то можно себе представить, что было бы, если бы такое большинство действительно управляло государством. Этого не происходит по простой причине: любой здравомыслящий политик, поддакивая “маленькому человеку”, заведомо знает, что проводить политику он обязан совсем не ту, которая по душе избирателю. Политик обязан глядеть гораздо дальше “маленького человека”, иначе он просто не сможет руководить страной. Единственное оправдание демократической системы в том, что она предполагает разделение властей и тем самым предотвращает узурпацию власти. Ее заслуга состоит в том, что она предотвращает худшее зло. Умные политики не стыдятся прямо говорить об этом, как делал Черчилль. Как наименьшее из зол демократия, разумеется, приемлема, но к царству справедливости, о котором мечтали просветители, она не имеет ни малейшего отношения.
Результатом победоносного восстания масс оказалась вовсе не чаявшаяся Тейяром де Шарденом глобализация человеческого сознания, а нечто противоположное, именно олигофренизация, снижение культурного уровня. И здесь самый неприятный момент заключается даже не в том, что падает общекультурный уровень среднего человека (он-то, возможно, даже растет), а в том, что снижается уровень наших лидеров, учителей жизни, светочей человечества. Мудрецы мельчают, вот в чем трагедия. И к этому, в общем-то очевидному, феномену добавляется еще один, о котором обычно не часто вспоминают и который можно назвать “пуэрилизацией” человечества (от латинского “пуэр” — “мальчик”). Психология детского и юношеского возраста растягивается теперь на многие десятилетия жизни человека. Если бы дело ограничивалось только моложавой внешностью, лихим молодежным жаргоном и непринужденной манерой поведения, в этом еще не было бы беды. Увы, пуэрилизация — процесс более глубокий, процесс духовный: похоже, что человечество как некая целостность уже состарилось и впадает в детство. Процесс этот неизбежен, так как человеку для выполнения сложных (как технологических, так и социальных) функций приходится все дольше учиться, при этом учеба — психологически воспринимаемая как занятие не совсем взрослое — растягивается чуть ли не на весь отпущенный человеку срок активной жизни, а уделом зрелого возраста остается лишь старческое бессилие. Здесь еще один тупик динамичного общества: индивидуальной жизни едва хватает, чтобы оставаться на уровне профессиональной пригодности, и совсем уже не хватает, чтобы оставаться на уровне общечеловеческой культуры. Между прочим, теория пуэрилизации подтверждается фактом необыкновенной популярности в современном обществе сказок для взрослых — экстрасенсорики, уфологии… Особенно характерен миф о пришельцах — космических “старших по разуму”, настоящих взрослых, которые придут наконец и утихомирят расшалившихся ребятишек-землян.
Также вопреки тотальной демократизации жизни — в смысле падения всех социальных перегородок — что-то не слишком быстро ослабевает взаимное отчуждение людей. Опять же, в сытом, благополучном и богатом западном обществе это не так заметно на поверхности, люди здесь проявляют себя, как правило, весьма отзывчиво и милосердно. Никогда ранее благотворительность не была столь развита, как ныне. Но в глубине есть что-то от принципа: на тебе, Боже, что мне не гоже. В более жестокие времена люди ощущали глубокую неправду сложившихся социальных отношений, и лозунг Великой французской революции “Свобода, равенство, братство” был лозунгом святым. Сейчас от этой великолепной триады осталась только свобода. Равенство если и существует, то лишь как отсутствие формальных привилегий, в глубоком же смысле этого слова никакого равенства нет, поскольку кроме формальных имеются еще ведь и привилегии реальные. Тем более нет братства: ведь оно предполагает делиться во всем поровну, а это противоречит свободе. Потому так сильно сейчас и напирают на свободу, чтобы больше не поднимать проклятого вопроса о равенстве и братстве.
Взаимное отчуждение растет также и в связи с продолжающейся узкой профессиональной специализацией. Когда говорят о гибкости западного общества, имеют в виду не бесхребетность, а динамичность. Западное общество остается устойчивым, пока оно движется — точно так же, как устойчив движущийся велосипед или вращающийся волчок. Останови движение — и все тут же рухнет. Поэтому лихорадочная экономическая гонка — сама суть существования западного общества. И поэтому активные члены этого общества обречены на сверхинтенсивную работу, поглощающую их целиком. Гуманитарная сфера — культура, искусство, философия, высокая наука, — которая традиционно всегда считалась силой, способствующей объединению людей, разделенных узкой профессиональной специализацией, все более теряет такое объединяющее значение. Высокая культура уходит в “монашеские ордена”, обособляется в башнях из слоновой кости: ее деятели тоже становятся узкими профессионалами, как и все. В современной философии и науке, как и в современном искусстве много нового, чрезвычайно интересного и поучительного, но эти достижения для большинства — тайна за семью печатями, абсолютно недоступная в силу отсутствия должной подготовки. Все это существует только для специалистов. Подобно тому, как разбегаются друг от друга галактики, разбегаются и люди друг от друга — этого феномена также не учел Тейяр де Шарден.
То, что не удалась глобализация на уровне человеческого сознания, не столь удивительно: сама мысль о такой возможности была очень экстравагантной. Куда удивительнее, что глобализация не удалась даже на уровне межнационального единства человечества. Одним из самых больших сюрпризов XX века стал подъем национального движения, отмежевание наций друг от друга, их нежелание существовать в виде национальной смеси. Самой страшной была вспышка национал-социалистического движения в Германии. Иногда, исходя из количества жертв двух тоталитарных систем, ставят знак равенства между коммунистической и национал-социалистической идеями. На самом же деле между ними существует принципиальная разница. Коммунистическая идея была естественным продуктом европейского развития, эта идея за многие века дала и святых, и героев, и мучеников — от Кампанеллы до Розы Люксембург. При всей своей ложности коммунистическая идея была попыткой объединения человечества, тогда как идея националистическая — всегда идея разъединяющая, одна из разновидностей идеи “человек человеку волк”. Когда рухнула претензия европейцев на единоличное мировое господство, настал черед претензий малых народов на независимость от всего, даже от здравого смысла. Почти разом рухнули не только все колониальные объединения типа Британской империи или “заморских департаментов” Франции, но, вопреки всякому здравому смыслу, стали обособляться национальные группы даже в тех местах, где, казалось, все различия были давным-давно стерты: Квебек, баски, каталонцы, Корсика, шотландцы и фламандцы, не говоря уже о том кошмаре, который произошел в Югославии. Причем все это происходит в то время, когда мир так прочно связан в единое целое, как никогда прежде: благодаря международным банкам и фондам, а также гигантам транснациональных корпораций возникла единая мировая экономика, а благодаря современным СМИ, и в особенности Интернету, — единое информационное пространство. Похоже, что и в грядущем веке благоразумия у человечества в политическом смысле не прибавится.
Каковы же наши дальнейшие перспективы на фоне столь неутешительной картины? Рубеж веков всегда являлся поводом для того, чтобы еще раз посетовать на упадок нравов, выразить свое неудовольствие ходом жизни, вообще исторического развития, поводом для оживления апокалиптических настроений. И здесь уместно процитировать еще одного нашего поэта, Александра Блока: “Двадцатый век. Еще бездомней, Еще темнее ночи мгла. Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла”. Особенностью апокалиптических настроений начала XX века было ожидание конца света как сознательного результата человеческой деятельности, как некоего самоубийственного всемирного поджога (Скрябин). В конечном итоге в этом проявлялась все та же вера во всемогущество человеческого разума. В наше время конец света мыслится в совершенно иной плоскости — вопреки чаяниям разума, как результат иррационального поведения человека: термоядерная война, цепь экологических (или просто технологических — типа компьютерного сбоя) катастроф, наконец, общее осатанение человечества, сигналами которому служат как многочисленные ныне сатанинские секты, так и эпидемия немотивированных убийств, на которые впервые обратил наше внимание Трумэн Капоте в “Обыкновенном убийстве”. Это один вариант конца света, тогда как другой — гибель человеческой цивилизации в результате какой-либо космической случайности, например, столкновения Земли с кометой или крупным метеоритом.
Впрочем, “конец света” — может быть, сказано слишком сильно. Освальд Шпенглер говорил о закате Европы, предполагая, что на смену одряхлевшей западной культуре придет какая-то новая — подобно тому, как на смену Римской империи пришли свежие, еще не испорченные цивилизацией варвары. Этот исторический оптимизм разделяли многие европейцы. Впервые, кажется, Альберт Швейцер заметил, что свежих и неиспорченных народов на Земле уже не осталось: планета оказалась слишком маленькой для истории человеческого рода. Сейчас весь мир болен теми же болезнями, которыми болен Запад, и выздороветь он может только вместе с ним. Западная демократия эффективна по крайней мере в экономическом плане. И если оставить заботу о душе и думать только об обыденном, нормальном человеческом существовании, то лучшую систему людям вряд ли удастся когда-либо создать — хотя бы по той причине, что она сложилась сама собой, естественным порядком, ходом самих вещей.
Оценить западную демократию можно и со знаком плюс и со знаком минус, все зависит от критериев оценки. Если иметь в виду достижение человечеством новых высот духа, то здесь надежды минимальны. Это совершенно ясно хотя бы из того факта, что современный мировой лидер — Соединенные Штаты — не имеет за душой ни морального, ни культурного права руководить миром. Их право держится исключительно на долларе как мировой валюте и на фантастической военной мощи. Если весь мир сейчас стал одной деревней, то Штаты — Салтычиха в ней.
Тем не менее в индивидуальном плане, с точки зрения отдельного человека, именно западная система дает нам возможность не только по-человечески уютной, безбедной и комфортабельной жизни, но и “по прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам” — чем мы с вами активно и занимаемся, свободно перемещаясь по культурно-природному заповеднику под названием Европа, и о чем Пушкин мог только мечтать, считая это воплощением житейского счастья: “Вот счастье, вот права!”
И все же — “что век грядущий нам готовит”? Надо думать, XXI век будет способен поразить нас не меньшими сюрпризами, чем XX век поразил тех, кто когда-то праздновал его наступление. Если у мировой истории есть смысл, то она, прежде чем закончиться, должна замкнуться в кольцо, чего она пока еще не сделала. Имеется в виду теория “западного культурного переноса”: начиная с Вавилона и Египта точка роста человеческой цивилизации неуклонно смещалась на Запад: в античные времена Греция, затем Рим, во времена Ренессанса — Северная Италия, позднее на роль лидера выдвинулась Франция, в XIX веке лидерство перехватила Англия, а в XX — США, причем сначала Восточное побережье, а с началом электронной эры — Западное, к которому примыкают сейчас и Япония со всеми прочими тихоокеанскими странами. По логике вещей движение должно продолжаться дальше и выйти к исходной точке либо через Россию, либо через Китай или Индию, а может быть, и через исламский мир — то-то он сейчас так активизировался.
Теория эта хороша уже тем, что дает хоть какой-то шанс России. Поживем — увидим. Тем более, что из XX века мы по-настоящему еще даже и не вышли: исторический перелом веков наступает всегда чуть позже календарного: например, XX век закончился в августе 1914 года. Точно так же и XVIII век завершился с началом наполеоновских войн, XVII век (по крайней мере для России) с выхода России к Балтийскому морю, а XVI — с окончанием Смуты. Так что до наступления настоящего XXI века нам предстоит прожить еще несколько лет. Вероятно, эти годы будут самыми интересными. Дай Бог нам пережить и это интересное время.