Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2004
О нем помнят. О нем еще напишут. Его жизнь была слишком яркой, чтобы о нем забыли как-то вдруг. Александр Михайлович Панченко (1937-2002) состоялся в филологических трудах, уже вышедших в самых авторитетных научных изданиях, в своих размышлениях об отечественной истории, воспроизведенных газетами, документированных телевидением. Его узнавали на улицах, водители «такси» отказывались брать деньги, он казался плоть от плоти всех нас, пребывающих в этом мире, но редким гостем в своем умении сказать нужные и понятные слова вдруг и вовремя. Он не заискивал перед властью, он не был «популистом», он дерзал, он торил тропы.
Это его предназначение блистательно реализовалось в его научных статьях и книгах. Но столь же значимой оказалась возможность устного с ним общения, когда мысль, идея, озарение возникали из какой-то, казалось бы необязательной, говорильной повседневности. Зерна отделяются от плевел тогда, когда высоки «уровень спора» и мера ученой компетентности. Чего академик не признавал, так это «академичности» мысли. Он был хранителем и блюстителем академических традиций в какой-то их изначальной первозданности, реализовавшейся в его личности, теперь — в образе вспоминаемом. Об искусствах он знал все, да и сам талантами обижен не был. Он мог бы стать писателем и поэтом, но предпочел филологию. И этой науке повезло, ибо в книгах и статьях Александра Михайловича исследовательская мысль и творчество обрели личностную гармонию, явили новое, прежде не бывшее, расширили горизонты представимого. На первый взгляд можно — и легко — писать как Панченко. Но никто так не писал и уже не напишет.
Мне дозволено было бы вспоминать об А. М. Панченко с 1964 г., с экспедиционной поездки на Пинегу, но как-то памятнее пока сюжет не столь давний — 1999-го.
Вообще-то на реку Мсту я в то лето не собирался. Но и других определенных планов на отпускные дни пока не было. Телефонный звонок Александра Михайловича сам по себе тоже не удивил: мы и в Пушкинском Доме находили время, чтобы перемолвиться, и по телефону разговаривали частенько. Так что потолковали о том о сем, заодно и об отпуске речь зашла, поскольку лето выдалось жаркое и сидеть в городе становилось невмоготу. Тут-то, узнав, что я еще в размышлениях, что билета в кармане не лежит, Александр Михайлович вдохновился явившейся ему вдруг идеей, даже тембр голоса в трубке изменился: «Так поехали со мной на Мсту! Мы там книгу о Малышеве писать начнем, работать будем!»
Предложение было неожиданным, но свои резоны в нем виделись вполне отчетливо. Дело в том, что идея написать книгу о Владимире Ивановиче Малышеве и созданном им Древлехранилище уже обсуждалась нами раньше, но реализовать ее в городе не получалось из-за непрерывного наслоения каких-то дел и делишек, общей сумбурности городской жизни. А писать ее было нужно, и не очень откладывая, поскольку получалось, что о ранних поездках Малышева на Север за рукописной стариной, кроме Александра Михайловича, уже и вспомнить некому. Сам он, разумеется, в экспедициях 30-х-40-х гг. участия не принимал, но его феноменальная память хранила множество рассказов Малышева об этих поездках. Что-то из них Александр Михайлович успел запечатлеть в печатном виде, но слишком многое оставалось востребованным лишь ситуативно и в устном жанре.
Да и отношение к Малышеву сохранялось у Александра Михайловича какое-то особое, он хотел и считал для себя должным написать книгу об этом, тоже не вмещавшемся в понятие «академичности», человеке…
Короче говоря, в конце июля мы оказались на Мсте, то есть в деревеньке за Мстой, куда уже не было никаких дорог, куда переправляются только на лодках.
Наш быт обеспечивала супруга Александра Михайловича, соседи приходили поздороваться, но разговорами не злоупотребляли, кот Сократ осваивал новые для себя территории и на отдельное внимание не претендовал — ничто не мешало воплощению задуманного. Мы разговаривали, составляли план книги, мы писали.
В доме было слишком жарко, так что Александр Михайлович предпочитал дощатый «рабочий стол» во дворе, а мне хватало небольшой скамейки, которая позволяла перекочевывать с ней по двору по мере смещения спасительной тени. Он писал о значении Малышева и начале его служения рукописной книге, мне надлежало вспомнить о позднем Малышеве, экспедициях вообще, о Древлехранилище.
В конце дня написанное озвучивалось. А уже совсем к вечеру я уходил бродить по окрестностям. Александр Михайлович, с которым в свое время исхожено было немало дорог в поисках рукописной и печатной старины, старался теперь далеко от дома и лекарств не уходить, да и ноги слушались его в то лето плоховато.
Вот в эти вечерние часы стали для меня слова складываться в строки рифмованные. Окрестности к тому располагали.
Прожил я на Мсте десять дней, а вернулся в город со служителями «телевизионной музы», отснявшими там же, на Мсте, Александра Михайловича в сюжете о «нечаевщине».
Стихи я подарил Александру Михайловичу уже поздней осенью, видел их у него на столе и некоторое время спустя. В том, что сочинились стихи, для него удивления не было, поскольку к моему первому сборнику он написал в 1990 г. послесловие.
Где-то, среди оставшихся после кончины Александра Михайловича бумаг, должны обретаться листы с начатым повествованием о Малышеве. А стихи перестали быть лирическим дневником и принадлежат отныне мемуарному жанру.
* * *
О чем еще мечтать ты можешь
Здесь, на пригорке
возле Мсты,
Где ни дорог, ни игрищ-торжищ,
Куда пути совсем просты:
Нужна всего лишь
только лодка
Да хлебный к жительству запас,
А остальное все при нас —
Простор небес, лесная тропка,
Дощатый стол, бумаги лист,
Сорочьи стрекоты на «бис»?
29 июля
* * *
Какие замечательные ивы
Растут на этих, мстинских берегах!
Кто тот садовник,
что берег, растил их,
Подобье шара лиственно соткав?
Заведомое формы совершенство
Изобличает мастера вдвойне:
Единство времени,
единство места
И внепредельность где-то в вышине.
4 августа
* * *
Безветрие сегодня на прощанье,
Недвижен лес и смотрит на закат,
Предугадать пытаясь утро раннее
Вне календарных, нам привычных дат.
Торжественность вечернего покоя,
Безмолвье трав, задумчивость листвы,
И бытие предвечное, земное,
Избавленное данной суеты.
8 августа