Стихи
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2004
1 Матвеева, Зотикова и Антон Юноша в небе летит, с дерева он сорвался, яркой весны разгорается аппетит, солнце весеннее, алься. С девочками двумя пойдем за гаражи и снимем трусики: с тоненьким петушком я постою на синем фоне небесном и погляжу: лодочки девичьи! Руки на лодочки положу. Дни, как царевичи. Юноша в небе летит, быть ему без селезенки. Кто там паяет и кто там лудит, лесенки носят, и песенки звонки. Кто петушков лижет и ладит гирлянды? Кто идет из кружков? Кто встает на пуанты? Маленьких балерин белые кости. Переверни глицерин. Праздник и гости. Мальчик, себя мусоль, членистоногий, - выпадет белая соль. Боже, прекрасны Твои дороги. 2 Серебряков ...целует девку - Иванов! Н. З. А то еще весна стократная, и обморочных облаков картина в лужах всеобратная. Идет домой Серебряков. Два воробья сидят в числителе на проводе, и, сократясь, один слетает, чтоб не видели его, в прожиточную грязь. А тот другой еще топорщится, и водит тряпкой по доске вдали забытая уборщица. И жизнь висит на волоске. Но как висит! Какие области, Серебряков, какой просвет под юбкою, какие полости тебе обещаны, сосед. Не ты ли вынимал под партою проснувшегося воробья и с ним затеивал азартную игру, и восхищался я. Весна стоит первосвященная, и капли кровельных желез стекают в рот. О, совершенная жизнь, обретающая вес. 3 Шарманка (1) время-манная крупа, крупные пакеты, грецких шлемов скорлупа, елочкой паркеты, время шкафчик отворить, сухари нашарить, время вермишель варить, шкварки жарить, обвалять в муке желток, вычесть в чашку, в коридоре счетчик, ток, в нем вращающийся 4 Разворачивание завтрака Я завтрак разверну между вторым и третьим в метафору, задев струну, от парты тянущуюся к соцветьям на подоконнике, пахнёт паштетом шпротным, иль докторской (я вспомню гнёт учебы с ужасом животным: куриный почерк и нажим, перо раздваивается и капля сбегает в пропись, - недвижим, сидишь - не так ли и ты корпел, и ручку грыз, и в горле комкалась обида, товарищ капсюлей и гильз и друг карбида?), я разверну, пока второй урок не слился с третьим, свой завтрак, рябь газетных строк гагаринским дохнет столетьем, кубинским кризисом своим пугнет, и в раме, дымком из бойлерной кроим, зажжется Моцарт в птичьем гаме. (Куда все это делось? - вот развертыванья всех метафор моих и памяти испод, и погреб амфор. Я вижу маму, как мне жаль ее (хоть болен я), и вдруг, в размерах уменьшившись, уходит вдаль и, крошечная, в шевеленьях серых, сидит в углу, тиха. Тогда-то, прихватив впервые, как рвущейся страницы шорохаv, шепнуло время мне слова кривые.) Теперь давай доразверни свой завтрак. Парта. Дневного света трубчатые дни в апреле марта. 5 Классная баллада Вержиковский сидит за Покровским, три колонки, да первый урок, да слепым Николаем Островским худосочно зачатый денек. За последнею партою Мосин, он читает "Кон-Тики" тайком, это ранняя, думаю, осень, так что думаю я не о том. Пусть к доске нынче выйдет Елькова, пусть расскажет чего наизусть, я на поле смотрю Куликово за окном. Поражение. Грусть. Извлеки мне двусмысленный корень или в степень меня возведи, душно мне, я в себе закупорен, возраст держит меня взаперти. Вержиковский достанет свой ножик и Покровскому в спину воткнет за Ларису Дьячук. Сколько ножек! И ведь каждая линию гнёт! И Лариса при ножках и с грудью, и она возбуждает уже, и склоняет людей к рукоблудью, и любовь пробуждает в душе. На собрании спросит директор, осуждаем поступок ли мы. Я не знаю, мне надобен вектор, Вержиковский - мой друг с той зимы. Ты на двух, говорит она, стульях, Романовский, сидишь, говорит. Стыдно мне, уж пушок есть на скульях, а двуличен. В зеницах пестрит. Осень туберкулезная наша! Ты, Измайлов, за лето подрос. То-то, видимо, плакала Саша, когда лес вырубали берез. 6 Шарманка (2) в нем вращающийся, вра- щающийся с красной меткой диска серебра, с мельком цифры разной, красный день календаря, время отрывное, время в стремя сентября, в однокоренное, просыпай секунды, сыпь, как крупу, сквозь сито, время-корь и время-сыпь, время шито-крыто 7 Первое сентября Аллейка и дворик типичный, линейка у серокирпичной, и астры, их запах сентябрьский, прекрасный, как голос, Синявский, футбольный, твой голос плацкартный, и сольный проход Эдуарда, и лучик из зелени боком, как лучник с зажмуренным оком, уклейка в извиве горящем, калека в вагоне курящем, и лето, и, пыльный и бывший, столб света, вагоны пробивший, взять на зуб, на ощупь и зреньем ту насыпь с ее озареньем, и солнце в песчаном разбросе, как голос: умножу, не бойся, умножу песчинки прилива, и ношу ты примешь, счастливый, - и только все грани мелькнули осколка, как нас умыкнули. 8 Философия-I Надо быть себя мгновенней, чтобы подвиг совершить, пусть решимость дуновений ветра научает жить. Всплеск души твоей не может быть неправильным, душа прежних мыслей не итожит, умностью не дорожа, и никто не господин ей: ни философ, ни пророк, проблеск в тонком слове "иней" с ней сравним наискосок, или вздрог вдоль слова "искра". Ослепительно ясна, только проповедью быстрой жизни высится она. 9 Шарманка (3) деревянный гриб с носком, время, мама, штопка, папа, праздники, партком, на комоде стопка годовалая газет, молоко на плитку, повернуть ушко на свет, послюнявить нитку, за окном ночной трофей: мокрых листьев ворох, точит когти котофей на мышиный шорох 10 Болезнь Все это жар. И абажура шар, Ажурный, ал. Ребенок хнычет, мал. Рефлектор, блеск. Спирали легкий треск. Раскалена, глаза слепит она. В тот миг, когда в него метнет орда стрел золотых тоску, чтоб он затих, дай руку, дай. Купи мне раскидай. Китай цветов бумажных и цветов. Еще волчок. Еще "идет бычок..." Волчок кружит. Дитя в ночи лежит. Там довелось ему спастись, но ось тоски, ввинтясь, со смертью держит связь. Наперсток, нить. Ее заговорить избыток слов я знаю. Радость, кров. И потому, когда шагну к Тому, жизнь сбросив с плеч, забуду речь. 11 Вечер На третье в ночь. И тут же, третьего, иду, и где-то за спиной брат и сестра плывут Терентьевы, обнявшись в ласточке двойной. Каток полурасчищен Сонькою и Сенькой, деревянный шарк лопат доносится сквозь тонкую снег-пелену, и чуден шаг. Вечерние и благосклонные часы прогулок и гостей, висят продукты заоконные, промерзнув до мозга костей. На третье в ночь. О, вечер третьего, и переулок за Сенной (Гривцова, что ли? да, воспеть его!), и снег стеной, и снег стеной. Со мною Леночка Егорова, прекрасна и мгновенна плоть, есть с чем расстаться мне, до скорого, я говорю тебе, Господь. 12 Ночь Чашки голубого снега, северный фарфор, послепраздничный ночлега дом, и в окнах - двор, лежа в радости простуды, слышишь: ночь не спит и под мертвый звон посуды над столом висит, над катком висит, и дальше, и уходит ввысь, спи, не слушай, мой редчайший, гости разошлись, а уж сколько было там их, чудных, где, светла, веселилась влага в граммах рюмочек стола, а уж сколько их топталось, от подошвы снег таял, таял, талость, талость, разошлись навек, светом из сосудов неба - белого зерна, медленных хранилищ снега ночь - озарена. 13 Урок русского/литературы Реальность явна, как корабль, входящий в порт. Непререкаемо. Сверканием по борту капль и разгребаньем грабль река ему. Реальность видит, как смотрю в ее лицо, и так же пристально глядит на явленность мою. В упор глядеть она и призвана. Четыре серых и весна. На третье в ночь, и одноногие в порту краныv - цапль прямизна - чуть в области травматологии. И есть еще ночной бинокль, где мир един в своей бесценности, как если б пострадавших вопль возник в гудке басовой цельности. Как цапли две воды, тот сноб, похожий на тебя, - на выдаче, как ты, получит каплю в лоб, на грабли ставши леонидыча. И гласной праведной внушит всему стихотворенью правильность тройную, как втройне зашит кристалл в оправленность. 14 На дачу Ночная электричка с лязгом. С искрой азарта. У паровоза на Финляндском. Ту-ту. До завтра. Летят небесные атласы. Лязг с нарастаньем. У бюста Ленина. У кассы. Под расписаньем. Вагонная скамейка с лоском, и в черном чаде мельк полустанков. За киоском "Союзпечати". Союзпечали видеть тамбур слеза мешает. Пусть ударения калаvмбур акцент смещает. На дачу, в Мельничный, допустим, Ручей. С девицей. На юную с заветным устьем не надивиться. У паровоза. Здравствуй, Ленин! У бюста. Чувство, что ты кристален и вселенен, король Убюста. Нет, нет, неправда, до абсурда еще далеко, и красит нежным цветом утро любимой око. 15 Шарманка (4) рано утром все ушли, вечером вернулись, лампы в комнатах зажгли, выжить извернулись! Молится, летая, моль над роялем, грустная, как си-бемоль, над лялялем, в ноты глядя, точно вдаль, ворожит сестрица, нажимая на педаль, чтобы звуком длиться 16 Импровизация А. Д. Узнаю вокзал я Витебский, помню, помню, на вокзал за киоском тем, за вывеской той малёваной шагал, за квадратом красным, черным ли мимобежного окна жизнь ютилась, утки чёлнами чуть покачивались на, там жила моя любимая в царскосельскости своей, свежесть непоколебимая мартом веяла ветвей, ветви веяли дрожанием, воздух в искренности был собственным неподражанием, леонидовичем сил, но особенно вечерними привкус гари был хорош, сигарет и спичек серными огоньками вспыхнув сплошь, и летел по небу огненный за составом след души, с кисти жалостной уроненный живописца из глуши, ах ты, Витебский, немыслимо мне сегодня проезжать всё, что вижу, и, завистливо в полночь выглянув, дрожать, и заглядывать за грань тоски, с верхней полки спрыгнув жить. Так ли, так ли, милый Анненский? Выйдем в тамбур покурить. 17 Философия-II Прими, грядущее, забывчивость мою! Как ветви в голубом плывут, забыв ветров завывчивость, так, память, мы с тобой гребем: спиною к финишнейшей ленточке на финишнейшей из прямых, по Малой Невке (той же Леточке), при чувствах праздничных, при них. Лицом к тому, что удаляется, но проясняясь. То-то мрак тобой и мной наутоляется, когда, устав, затихнем, как, - в колени лбы уткнув, угробившись в дым на дистанции, в клочках небесных вод, утробно сгорбившись, - гребцы, - горошины в стручках. 18 ШАРМАНКА (5) рыщет ли попятный тать? свистопляшут черти? Ничего не должен знать человек о смерти. Не его это ума дело, без участья человека смерть сама разберет на части. Поплывет душа, от нас отделясь, над нами слухом уха, зреньем глаз, насыщена днями.