Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2004
Бороться и искать, не находить и не сдаваться!
Капитан Роберт Скотт
Помещенный в эпиграфе девиз капитана Скотта отличается от девиза капитана Григорьева из любимой повести юности “Два Капитана” В. Каверина: “Бороться и искать, найти и не сдаваться”. Он проще и мужественнее. Мне кажется, что именно он наиболее полно отражает существо профессии геолога. Геолог должен постоянно преодолевать сопротивление — будь то сопротивление Земли, чьи загадки он должен разгадать, вкупе с трудностями, связанными с работой в экспедиции, или же сопротивление системы, казалось бы, заинтересованной в результатах работы геолога, но зачастую делающей все возможное, чтобы ей противостоять.
В стране, существование экономики которой во многом зависело от полезных ископаемых, уверенность в успехе их поисков покоилась на двух китах: неисчерпаемом богатстве недр и умении геологов. Прилагалось немало усилий, чтобы сделать профессию геолога привлекательной и престижной. Геологи получали сравнительно высокую зарплату, размеры которой, правда, сильно преувеличены народной молвой (“…я б в Москве с киркой руду нашел при такой повышенной зарплате…” — пел Высоцкий). Газеты, литература, кино не уставали создавать образы героев, неизвестно зачем и куда шлепающих по тайге (тундре, горам), преодолевающих жуткие трудности, но открывающих-таки месторождения (“…а повариха находит руду. Какую? — написано неразборчиво” — пародировал Лейкин). По слухам, не думаю, что сильно преувеличенным, в сезонных полевых геологических экспедициях СССР работало до миллиона человек. Резко повышали интерес к геологической профессии достаточно многочисленные геологические кружки в школах и дворцах пионеров. Из 25 человек, учившихся в нашем классе (выпуск 1952 года), шесть пошли в Горный институт и Университет на специальности, связанные с геологией. Возглавляемые нашей учительницей географии Валентиной Григорьевной Терзопуло, мы, еще учась в школе, таскали рюкзак за рюкзаком с поделочными камнями с отвалов гранильной фабрики в Петергофе, возили образцы с гранитных карьеров Карельского перешейка, который мы исходили вдоль и поперек, а сразу после получения паспорта, после девятого класса, многие из нас уезжали рабочими в полевые геологические партии.
Работа в геологических партиях пользовалась большой популярностью еще и потому, что давала возможность выбиться из убогой череды будней, пожить на природе. Для одних это был вопрос романтики, поэтому “в геологию” на сезон шли многие представители гуманитарной интеллигенции. Для других — возможность оправиться от запоев и хоть какие-то деньги оставить женам и детям — деньги за полевые работы переводились на сберкнижки, и жены слезно благодарили нас за то, что мы забирали их мужей в экспедицию. Помню Витю Никипоровича, работника склада госрезервов, из сезона в сезон нанимавшегося в полевую партию, чтобы подышать вольным воздухом тайги и встряхнуться. Были и люди вроде Васи Писакина. Токарь высокой квалификации на одном из ленинградских заводов, он приходил наниматься еще в марте, одним из первых, опухший, с дрожащими от систематических запоев руками. После месяца привольной жизни “на весновке” в ожидании, когда сойдет снег и можно будет начать работать, он приходил в норму, становился гладким, а в разгар сезона, уже с очками на носу, не расставался с книгами, которые читал своим товарищам, сидя на краю канавы, которую они рыли для опробования рудного участка. Когда я приезжал к ним в горный отряд и спрашивал, что привезти в следующий раз, он просил “что-нибудь из Руггон-Маккаров” — местком выделил нам для нашей “партийной” библиотеки в поле Полное собрание сочинений Золя.
Меня всю жизнь интересовал вопрос: что значит “найти месторождение”? Люди других профессий видят плоды своего труда. Врач может сказать: я вылечил столько-то больных, архитектор или строитель — показать здания, которые он спроектировал или построил, инженер — машины, которые создал. А что может сказать о результатах своего труда геолог? Когда он может сказать: “Я нашел месторождение”? Нельзя же всерьез считать, что месторождение найдено тем человеком, который по стечению обстоятельств оказался в самом конце длинной цепочки геологоразведочных работ, дошел до минерализованной точки и взял образцы руды. Все они, работавшие здесь, вместе взятые и открывают месторождение. Они, невидимые, ведут к цели того, кто в конечном итоге возьмет первый штуф руды.
Месторождение — понятие чисто экономическое. Мало найти место, где породы содержат минералы, используемые как полезные ископаемые. Надо еще, чтобы полезные компоненты было выгодно здесь извлекать, чтобы они присутствовали в достаточном количестве. При изменении экономической ситуации месторождение может перестать быть месторождением, хотя содержание полезного компонента в рудах по-прежнему высоко. Примеры влияния рыночной ситуации на само понятие “месторождение” неисчислимы. Пожалуй, самым ярким является история знаменитого молибденового месторождения Клаймекс в Колорадо. Во время Второй мировой войны его запасы составляли 75% мировых. К концу 1970-х годов запасы невыработанных руд месторождения были еще велики. Но в самом начале 1980-х годов цены на молибден упали с $18 до $6 за фунт (около 450 граммов). Добывать молибден стало невыгодно. 22 августа 1986 года рудник был закрыт, и более 200 работников получили извещение об увольнении. Безработица в рудничном городке Ледвилл достигла 80%. Ситуация на Клаймексе усугубилась находкой другого богатого месторождения молибдена компанией Фелпс Додж, что работала на Клаймексе. Был построен действующий и по сей день рудник Хендерсон-майн. Но, возможно, после окончания работ на этом руднике (предположительно около 2020 года) компания снова возьмется за разработку остатков Клаймекса. Сходная история произошла на урановом руднике Шварцвальдер в передовом хребте Скалистых гор. Это месторождение было главным поставщиком урана на завод по производству плутония для ядерных бомб в городе Голдене. Когда кончилась “холодная война”, спрос на уран резко упал, а вместе с ним и — цены на уран. Рудник закрыли. Но через несколько лет цены на уран поднялись и Шварцвальдер снова стал месторождением.
Находка месторождения, особенно в условиях плановой экономики, это и научный прогноз того, в каком районе наибольшие шансы его, месторождение, найти, и правильная организация поисковых работ. В понятии открытие сливается напряженный труд больших коллективов, занимающихся сопоставлением и обобщением данных, выбором методов поисков, оценкой потребностей рынка, и физическое напряжение маршрутов, жара, изнуряющий звон комаров, сидящих на тебе в четыре слоя в течение нескольких месяцев полевых работ… Поэтому довольно смешно читать Иосифа Бродского, работавшего в летнее время техником-радиометристом, с гордостью пишущего о том, что он нашел месторождение, поскольку его маршрут пересек радиометрическую аномалию. В Румынии, например, строили в ряд дивизию новобранцев, давали каждому солдату в руки счетчик Гейгера и — “шагом марш!”. При таком методе аномалии будут обязательно зафиксированы, если они больше, чем расстояние от солдата до солдата. Однако это не означает, что солдат нашел месторождение.
Попробую рассказать о разных этапах поисков месторождения на двух примерах: открытия алмазов Сибири, прогремевшего на весь мир, и открытия уникального Томторского редкометального месторождения в Заполярной Якутии.
Все приводимые здесь данные документальны.
Грандиозные последствия открытия алмазов Сибири, масштабы и временная протяженность поисковых работ, а также огромная территория, на которой разворачивалось действие, делают эту историю поистине эпической. Драматичны повороты ее и судьбы ее участников.
В саге открытия сибирских алмазов я был лишь второстепенным лицом, и все описания базируются на свидетельствах участников. Опубликованные материалы, касающиеся истории открытия алмазов Сибири, мало доступны читателям. Кто, к примеру, может найти сейчас статьи, напечатанные 50 лет назад в газете “Мирнинский Рабочий”, или труды конференции по геологии россыпных месторождений Аляски, где напечатана моя статья об истории открытия алмазов Сибири, или книгу В. В. Ляховича “Алмазные экспедиции”, опубликованную в 2000 году, или брошюру Р. Н. Юзмухаметова, напечатанную в 1999 году на средства Удачнинского горно-обогатительного комбината Акционерной Компании “АЛРОСА”? Многих непосредственных участников событий давно уже нет в живых.
Поскольку описываемые события принадлежат истории, все имена сохранены без изменения.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
Если попытаться охарактеризовать землю, на которой развернулись истории обоих открытий, одним словом, то можно сказать — это скованная земля. Она неподвижна; до глубины 200—400 метров она охвачена вечной мерзлотой. Промороженная земля оттаивает под палаткой через 2—3 дня стоянки на одном месте, под палаткой образуется чавкающая жидкой грязью лужа. Зимой стоят лютые морозы (-40 — -500 по Цельсию), при которых человек перестает чувствовать собственное тело. Неподвижность земли отражается в рельефе: система плоских, как стол, плато разделена долинами спокойно текущих рек. Крутые границы речных долин отражают быстрое врезание рек при медленном поднятии блоков земной коры. Зимой небольшие реки промерзают до дна, и рыба, не успевшая скатиться в море до морозов, укрывается в глубоких ямах. Лишь раз в году — в период бурного таяния и ледохода — примерзший к речному дну лед с грохотом отрывается от него. В июле температура достигает +30 — +400 по Цельсию, и все живое на поверхности замирает от несметных туч комаров. Они садятся на одежду в четыре слоя, снять брезентовую штормовку или накомарник невозможно, а несчастные олени спасаются только вечным бегом по кругу в кольце костров, которые каюры разводят на каждой стоянке для их спасения. Побегав 10—15 минут плечом к плечу, чтобы хоть как-то сократить открытую для комаров поверхность, стадо, как одно живое существо, рывком выскакивает из кольца, хватает на бегу мох и опять прячется в спасительный огненный круг.
Только на короткие две-три недели весной и осенью земля оживает. Весна начинается в мае. Верховая вода от первых талых снегов бежит тонкими ручейками поверх ледовой брони, покрывшей реки. Над этими ручьями летят первые стайки уток — вестники весны. Верховая вода начинает подтекать под припаянный к дну реки лед. Неделю длится эта борьба, и наконец мы просыпаемся ночью от оглушительной канонады — лед со страшным грохотом отрывается от дна. Это как салют, официальное наступление весны. Начинается ледоход — льдины сталкиваются, громоздятся одна на другую, и весь этот поток несется вперед к большой реке — к Анабару и дальше — в океан. Весна еще не окончательно взяла свое, и ночью верховодка иногда схватывается морозом, покрывается слоем льда, по которому лемминги массами переползают с берега на берег. Торжествующий птичий гомон в затопленных поймах рек становится оглушающим. Солнце сияет, снег на склонах постепенно сходит. И главная прелесть этого периода — нет ни комаров, ни мошки.
Еще до этого бурного потока весны тяжелые АНы с оборудованием, едой и снаряжением летят из Ленинграда в Саскылах — забытый Богом поселок на берегу Анабара. Здесь наша база, наши склады. Отсюда АН-2 будут забрасывать людей в районы работ, садясь на промерзшие косы или на расчищенные на льду самодельные посадочные площадки. Чуть позже отсюда на базу партии в район работ пойдут караваны вездеходов и тракторов, тянущих буровые станки, и самодельные сани, перегруженные горючкой и буровыми трубами.
Этот период от заброски в район до начала работ называется весновкой. Мы строим палаточный лагерь, пекарню, склады, если надо — отлаживаем обогатительную установку для получения концентрата и последующего извлечения из него алмазов, ставим специальную палатку для рентгеновских исследований концентрата. Устанавливаем радиосвязь с экспедицией. Поисково-съемочные партии сооружают “лабазы” — платформу на срезанных на высоте человеческого роста стволах лиственниц. На эти платформы складывают запас продуктов, чтобы уберечь его от леммингов. Измученные городом люди за эти две-три недели здоровой жизни приходят в себя. Даже безнадежные пропойцы приобретают благообразный вид. Полярное солнце стоит в зените. Световой день — 24 часа в сутки. Снег сходит. Только теперь начинается то, что можно назвать настоящей геологической работой. В следующие две-три недели мы торопимся сделать все возможное, чтобы успеть до появления комаров и около 20—25 июня поставить отряды на участки предстоящих работ. В первые две недели после начала комариного сезона комары особенно злы. Работаем в это время часов по двадцать в сутки. Тут не до шуток. Надо встать на продуваемую ветром косу или террасу и две-три недели обрабатывать собранные материалы, пока комары через неделю-другую немного не спадут.
Второй блаженный период наступает ранней осенью — числа 10—15 августа. Ночью начинаются небольшие морозцы, и комары сразу идут на спад. Наш полевой сезон почти закончен. Рыба скатывается по рекам к океану. По ночам играет северное сияние. Мы выскакиваем из палаток и, не в силах оторваться, смотрим на это необычайно красивое зрелище. На базу вывозятся образцы породы, и сюда же постепенно стягиваются поисковые отряды. Начинается просмотр полевых материалов. Теперь мы можем подвести итоги.
ОТКРЫТИЕ СИБИРСКИХ АЛМАЗОВ
2004 год знаменует 50-ю годовщину замечательного достижения советских геологов — открытия коренных алмазных месторождений Сибири, провозвестницей которого явилась находка первого в Сибири кимберлитового тела — трубки “Зарница”.
Значимость этого открытия не нуждается в комментариях, но, тем не менее, чтобы в полной мере оценить его, скажу, что оно привело к тому, что за сравнительно краткий период — менее сорока лет — в условиях жесточайшего сибирского климата, в сотнях километров от ближайшего жилья была создана вторая в мире по объему добычи алмазодобывающая промышленность. Для обеспечения ее работы было построено несколько городов (Мирный, Удачный, Ленск) и рабочих поселков (Айхал, Алмазный, Светлый), построена Чернышевская гидроэлектростанция на Вилюе мощностью 648 000 киловатт, проложены сотни километров линий электропередачи и грунтовых дорог. В 1959 году, всего лишь пять месяцев спустя после вступления в строй обогатительной фабрики № 1 в Мирном, первые несколько тысяч карат ювелирных алмазов были проданы компании ДеБирс.
Находку месторождения сопровождала операция по краже “интеллектуальной собственности” — права первооткрывателя Сибирских алмазных месторождений; куда там “кражам века” — многомиллионным ограблениям банков или поездов. Здесь все было сделано масштабно, в соответствии с размерами страны, в которой оно было совершено. Попробуем проследить основные этапы этого открытия…
Я приехал в Соединенные Штаты Америки в 1984 году. Приехал, держа в памяти легенды о гениальном прогнозе, сделанном академиком В. С. Соболевым, приведшем к открытию алмазных месторождений Сибири. Предвидел это и известный писатель-фантаст И. А. Ефремов (кстати, тоже геолог). В одном из своих рассказов он написал о том, как нашли алмазы на реке Мойеро — всего в 150 километрах от будущих реально найденных месторождений. Был памятен и героический образ молодой женщины-геолога, которая нашла первую в стране кимберлитовую трубку. Все в нашем институте знали, что кимберлиты были найдены на два года раньше нашими товарищами, которым просто не дали довести это открытие до конца. У меня стояло перед глазами яркое травянисто-зеленое пятно на листе государственной геологической карты масштаба 1:1 000 000, обозначающее туфы основного состава. Оно ярко выделялось на светло-розовом поле развития кембрийских (570—500 млн. лет назад) отложений. Это пятно уже давно называлось кимберлитовой трубкой “Ленинград”.
Тогда, двадцать лет назад, мне казалось очень важным рассказать об истории открытия российских алмазов. У меня не было под рукой никаких материалов, и я пытался рассказать эту историю, как я ее запомнил. Так в 1984 году появилась статья, написанная вместе с моим однокурсником Геннадием Слонимским. Меня пригласили прочитать доклад на ту же тему на конференцию горняков Аляски, где в это время были сделаны первые находки зерен алмаза. Так эта же история была пересказана в англоязычном варианте в 1986 году. Публикация на английском языке обогнала свою русскую предшественницу.
НАУЧНЫЙ ПРОГНОЗ В ЭПОХУ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА
В извечном споре науки и практики — кто кого ведет — вопрос о научном прогнозе, приведшем к открытию месторождений, особенно открытию такого масштаба, как алмазные месторождения Сибири, стоит особенно остро.
Обычно рассказ об истории открытия сибирских алмазов принято начинать с того, что открытие это явилось результатом блестящего прогноза, сделанного будущим академиком Владимиром Степановичем Соболевым. История целенаправленных поисков алмазов в советское время началась в 1938 году, когда сотрудник Геологического института А. П. Буров написал докладную записку, рекомендуя постановку тематических работ по сравнению геологий алмазоносных областей мира с геологией отдельных районов СССР. В тему эту был включен и В. С. Соболев. В 1941 году по результатам работы по этой теме он представил в Геолком отчет, в котором говорилось о сходстве геологического строения Южноафриканской и Сибирской платформ. Однако сам Владимир Степанович, по крайней мере, до 1957 года никогда не претендовал на то, что он дал прогноз. Просто он, будучи еще молодым геологом, первым сделал петрографическое описание огромных полей базальтов (траппов) Сибири, наличие которых дало основание для утверждения о сходстве этих территорий.
Еще в 1929 году крупнейший исследователь Арктики Николай Николаевич Урванцев привез образец породы, близкой к алмазоносным породам — кимберлитам, I позже описанный Г. Г. Моором. Но ни Моор, ни Урванцев не очень подходили для роли авторов блестящего научного прогноза. Н. Н. Урванцев в промежутке между экспедициями на Север проводил долгие годы в лагерях, а Г. Г. Моор считался не более чем петрографом средней руки, работавшим во второстепенной организации. Когда же основные алмазные месторождения уже были открыты и потребовалась фигура, олицетворяющая передовую советскую науку, наиболее подходящим на эту роль показался академик В. С. Соболев.
В тени громкого имени академика В. С. Соболева, предстающего своего рода отцом-предсказателем российских алмазов, оказалось имя человека, впервые описавшего кимберлитоподобные породы, — Генриха Генриховича Моора (1907—1958). Все связанное с именем этого человека как-то расплывчато, неясно, начиная с самого имени. В одной работе он назван Генрихом Генриховичем, в другой — Георгием Георгиевичем. То его называют немцем, то говорят, что его отец был швейцарец. Он начал работы по геологии Сибирской платформы в районе Норильска еще студентом, в возрасте 22 лет. С 1934 года он старший геолог геологического отдела Всесоюзного Арктического института — будущего НИИГА. В 1937—1941 годах он публикует серию статей с описаниями редких ультраосновных—щелочных пород севера Сибири. В них он впервые в российской печати в 1941 году употребил термин “кимберлит”. Он же впервые в 1940 году прямо говорит о том, что север Сибирской платформы перспективно алмазоносен. Именно Моор в докладе на очередном Международном геологическом конгрессе в 1937 году впервые обратил внимание на сходство геологической ситуации на Южно-Африканской и Сибирской платформах. После 1940 года Генрих Генрихович резко отходит от алмазной тематики и уезжает из Ленинграда. Скорее всего, тут две причины: с одной стороны, война привела к переориентировке геологических работ, с другой, по-видимому, повлияла общая антинемецкая пропаганда в СССР. Отход от любимого дела, смена места жительства и длительная работа на Норильском комбинате, являвшемся не чем иным, как одной из крупнейших “шарашек”, использовавших труд высококвалифицированных заключенных, привели к необоснованному мнению, что Моор был репрессирован. Но в его биографии нет подтверждения этому. Однако, по воспоминаниям людей, видевших Генриха Генриховича в конце его жизни, он всегда молчал, и в глазах его словно застыла тоска. Возможно, он был выслан из Ленинграда как немец.
Пытаясь, год за годом, проследить историю его жизни, невольно приходишь к мысли о том, что его судьба сложилась относительно благополучно. В 1943 году он вступил в коммунистическую партию, в 1949 году награжден орденом “Знак Почета”, а через два года, в 1951 году — орденом Ленина. И в Норильске он был заместителем начальника комбината, а позднее — главным геологом. Даже там, в Норильске, его работы, отстаивавшие идею алмазоносности Сибирской платформы, получили поддержку и признание. По-видимому, именно под влиянием Г. Г. Моора в фондах Норильского комбината появляется отчет середины 1940-х годов заключенного-геолога, Юрия Михайловича Шейнманна, в это время отбывавшего лагерный срок в Норильске, также считавшего вероятной алмазоносность центральной части Сибирской платформы. Именно будучи зэком, Юрий Михайлович вместе с Г. Г. Моором в 1946 году описал к западу от Анабарского щита Сибирской платформы целую серию массивов изверженных щелочных магматических пород, впоследствии ставшую известной как Маймеча-Котуйская провинция. В этих массивах комбинировались породы, содержащие очень малое количество кремния, и породы с повышенным содержанием щелочей. Это и подтолкнуло ученого к мысли, что где-то рядом могут быть алмазоносные породы — кимберлиты, в составе которых сочетались оба этих признака. На этот раз речь действительно шла о прогнозе — указывался тип прогнозируемых месторождений и район их возможной локализации.
В 1950-х годах Моор продолжал описывать в ряде статей сравнение массивов Сибирской платформы с кимберлитами Южной Африки.
Когда алмазные месторождения Сибири были уже открыты, все поражались точности предсказания, сделанного писателем-фантастом и геологом
И. А. Ефремовым. В его рассказе “Алмазная труба”, написанном в 1945 году, геологи находят трубку в бассейне реки Мойеро всего в 150—200 километрах от будущих мировых открытий. Сейчас мы знаем, что рассказ был навеян работами Генриха Генриховича.
Он еще был жив, когда я пришел в НИИГА — в 1957 году, но я совершенно не помню его. Он был в тени таких колоритных фигур старых полярников, как В. А. Вакар, Г. Л. Вазбуцкий, обычно привлекавшихся для рецензий на отчеты. В разгаре кляузных боев, отстаивавших приоритет НИИГА в прогнозировании, ни разу не упоминался человек, реально сделавший это, который молча сидел тут же! Г. Г. Моор был членом ученого совета НИИГА, на всех заседаниях аккуратно присутствовал, но никогда не выступал, всегда держался в тени, не вступал в дискуссии о вероятной алмазоносности Сибирской платформы.
Как всегда запоздало, пришло признание и от ученых коллег. В 1957 году В. С. Соболев публикует совместно с Г. Г. Моором статью в Минералогическом вестнике Львовского геологического общества о перспективах алмазоносности севера Сибири. Владимир Степанович в это время не испытывал недостатка в количестве публикаций. Цель этой запоздалой публикации могла быть только одна — показать, что Соболев был в одном ряду “прогнозистов” с Г. Г. Моором.
Если смерть исследователя — логическое завершение его жизни, то у Генриха Генриховича она явилась таким завершением в самом высоком смысле. В 1958 году он уехал главным геологом в экспедицию на север Сибири, из которой не вернулся. Целью этой экспедиции было описание одной из крупнейших в мире, Маймеча-Котуйской, провинции ультраосновных-щелочных пород, с которой ассоциируется целая серия рудных месторождений. Только посмертно заслуги Генриха Генриховича были все же оценены. Товарищи из НИИГА назвали его именем бухту на побережье Земли Уиллиса в Антарктиде и два вновь открытых вида ископаемых организмов. Почему в Антарктиде? Здесь не нужно было регистрировать новых географических названий в местных органах власти.
Наиболее важным итогом была пока гипотеза о связи потенциальных алмазных месторождений именно с Сибирской платформой. Внимание было сконцентрировано на создании рабочих моделей, позволивших последовательно исключать относительно неперспективные площади и концентрировать усилия в районах, наиболее благоприятных для обнаружения месторождений.
СОЗДАНИЕ СТРУКТУРЫ ПОИСКОВ. УЧАСТНИКИ ИГРЫ
Одновременно с созданием модели локализации возможных месторождений шло создание структуры поисковых работ, которая обеспечила бы координацию работы многих организаций и их максимальную эффективность.
В 1947—1948 годах по предложению ведущего геолога-алмазника Иркутска М. М. Одинцова была создана Амакинская геологоразведочная экспедиция, АмГРЭ, Амакинка. В то время экспедиция помещалась в Иркутске и называлась Тунгусской, что отражало направление поисков.
Амакинской экспедиции было дано право контроля и координации всех поисковых работ на алмазы. Технически это означало, что все планируемые виды работ должны быть зарегистрированы в Амакинке, а по окончании полевых сезонов начальники отрядов и партий должны ехать в Амакинку и докладывать о результатах. Поскольку деньги на работы распределялись непосредственно через Амакинскую экспедицию, она имела возможность “подкармливать” тематические работы, которые она считала целесообразными. В условиях командной системы и неограниченного контроля это частенько приводило к парадоксальным результатам. Зачастую геологи каких-то центральных организаций непосредственно субсидировались Амакинкой и тем самым как бы причислялись к ее сотрудникам, а результат их полевых работ рассматривался собственностью АмГРЭ, наравне с оплаченным снаряжением, например, сапогами, тушенкой. Так руководители экспедиции понимали свою роль кураторов. Именно этим объясняется то, что в литературе существуют самые противоречивые указания, в какой собственно организации работал тот или иной специалист. Так было с известным специалистом по алмазам М. А. Гневушевым и исследователем сибирских траппов В. Л. Масайтисом. Когда на последнем этапе открытия кимберлитов отряду, направляемому ВСЕГЕИ на поиски алмазов, потребовался лаборант, его “провели” через Амакинскую экспедицию. Так позднее в отряде Л. А. Попугаевой появился лаборант Ф. А. Беликов.
В 1953 году по ходатайству Якутского обкома КПСС база экспедиции и центр поисковых работ были перенесены на территорию республики, и, учитывая решающую в сибирских условиях роль транспорта, в поселок Нюрба на реке Вилюй.
Если координация поисковых работ была сосредоточена в АмГРЭ, то тематические работы по прогнозированию алмазных месторождений были поставлены в первую очередь во Всесоюзном геологическом институте Министерства геологии (ВСЕГЕИ). Здесь в 1952 году геологами И. И. Красновым и В. Л. Масайтисом была составлена первая прогнозная карта алмазоносности Сибирской платформы. Именно геологи ВСЕГЕИ впервые сломали традицию, связывавшую алмазные месторождения с полями траппов — базальтов и родственных им пород. К этому же выводу пришли и геологи Амакинки М. А. Гневушев и Н. А. Бобков. Тогда же В. Л. Масайтис наметил предполагаемую зону глубинного разлома, проходящего через районы, где впоследствии были найдены кимберлиты. Оба эти шага позволили сосредоточить поиски на наиболее перспективных площадях. Таким образом, были “отсечены” как неперспективные районы распространения пород трапповой формации и намечены перспективные ослабленные зоны, вдоль которых потенциально могли локализоваться алмазоносные породы. Те же выводы к началу полевых работ 1953 года сделала и Н. Н. Сарсадских на основании изучения ассоциаций тяжелых минералов в шлиховых пробах. Здесь же, в Центральной экспедиции, II была поставлена тема по составлению шлиховой карты Сибирской платформы, которой она руководила. Работы по этой теме и привели к созданию эффективного метода поисков кимберлитовых трубок.
Другим участником поисков алмазов в Сибири, начиная с самых ранних этапов, был Институт геологии Арктики, НИИГА. Институт родился в 1948 году, когда геологический отдел Института Арктики выделился в самостоятельную организацию. Новый институт воспринял функции обычного территориального геологического управления с той только разницей, что подведомственная ему территория не соответствовала какой-либо одной территориально-административной единице. Границы работ института определялись территорией, входящей в сферу влияния Управления Северного морского пути.
НИИГА числился институтом второго разряда, то есть не относился к категории всесоюзных институтов. Это прямо отражалось, прежде всего, на уровне зарплаты и на средствах, отпускаемых министерством на работы. В то же время этот институт был не хуже, а во многом и лучше многих других. Он имел большой опыт организации работ в специфических и сложных условиях арктических и субарктических районов, имел высококвалифицированные кадры геологов, хорошо знавших проблемы исследуемых районов, хорошую лабораторную базу и собственное издательство, дававшее возможность оперативно публиковать результаты работ. Дирекция до поры до времени достаточно успешно получала от министерства необходимые для работ деньги.
По мере экономического роста областей местные геологические управления прибирали к рукам права на контроль над работами на своей территории, все более и более урезая границы работ НИИГА. В результате институту надо было вести работы в труднодоступных и самых неблагоприятных с экономической точки зрения территориях. В переводе на язык стратегии поисков нам оставалось вести поиски месторождений самых ценных руд или стратегических материалов, но располагавшихся вне границ перспективных территорий.
В конечном итоге к началу 1950-х в сфере института остались лишь Арктические острова, Таймыр, расположенное между Чукоткой и Камчаткой Корякское нагорье и все еще большой блок наземных территорий в междуречье Лены и Енисея, западная часть которого входила в Красноярский край, а восточная — в Якутскую Автономную Республику (нынешняя республика Саха). В этих условиях институтское начальство пыталось добиться решения о предоставлении институту какого-нибудь вида работ общегеологического характера, который дал бы долгосрочную перспективу работ. В результате сложной борьбы в министерстве институт (НИИГА) получил, совместно с Московским Всесоюзным трестом Аэрогеология (ВАГТ), долгосрочное задание на государственную геологическую съемку всей территории от Оленек-Вилюйского водораздела до Арктического побережья.
При сложной, чисто бюрократической процедуре в переговорах не обошлось без анекдота: граница между площадями съемок ВАГТа и института была проведена не по границам листов топографической карты масштаба 1:200 000, а таким образом, что пограничный лист оказывался разделенным пополам между обеими организациями. По имени автора переговоров граничный меридиан назывался меридианом Лобанова. В результате геологи разделенных листов в конце года ехали в командировку в ВАГТ, в Москву увязывать геологические границы в пределах листа.
Съемочные партии были нижним этажом исследовательской структуры, поставляющим первичный материал. Партии объединялись в экспедицию, которая координировала работу, организовывала заброску людей и снаряжения в районы полевых работ и обратно. Она давала людям, ведущим съемку, все — связь с миром, письма, газеты, книги, снаряжение, продукты по нашим заявкам. Слова “База экспедиции” звучали для нас как “дом”. И за всем этим стояли два человека — начальник экспедиции Ефим Яковлевич Радин и ее главный геолог Василий Яковлевич Кабаньков. Сегодня первому из них исполнилось бы 90 лет.
Верхний этаж составляла Наука. Она была представлена тематической партией, задачей которой была разработка прогноза алмазоносности всей восточной части Сибирской платформы. Руководил темой Михаил Израилевич Рабкин. В “тему” входили еще двое молодых тогда исследователей — Владимир Милашев и Михаил Крутоярский. Первый позднее стал одним из крупнейших геологов-алмазников России и автором целой серии книг по геологии алмазных месторождений, второй — автором методик изображения результатов шлиховых работ и разработки “научных” основ прогнозирования. В последнее время он разрабатывал вопросы геологического развития планеты в свете гипотезы расширяющейся Земли.
Экспедиции института проводили параллельно геологическую съемку районов, которые несколько лет спустя были признаны самыми перспективными районами алмазных месторождений. Это давало приток самых новейших геологических материалов и, казалось бы, создавало все условия для открытия. Обобщение материалов съемки должно было завершиться работой по прогнозированию закономерностей размещения месторождений алмазов.
Съемка велась по так называемому “групповому” методу. Три геологические партии одновременно снимали один лист в течение полевого сезона и потом писали совместный отчет. Такой групповой метод съемки создавал большие удобства для материального обеспечения работ, оперативного руководства работой партий, связи с базой экспедиции и снабжения. Не меньшие удобства он создавал и при написании общего отчета работающих на листе партий. При угнетающем однообразии геологического строения района распространения известняков кембрия (550—500 млн. лет) не было нужды практически повторять описания однотипных толщ смежных площадей. Отчет являлся прямой репетицией будущего листа государственной геологической карты и сопровождающей его короткой объяснительной записки. Групповой отчет освобождал силы геологов. Объем требующихся по инструкции глав был невелик, и освобождалось достаточно времени для углубленного изучения отдельных вопросов. Если геолог находил интересные проблемы, то их изучение выливалось в научную работу, проводившуюся в рамках производственных партий. Она завершалась в форме статей или диссертаций.
Изучение огромных коллекций ископаемых остатков организмов стало основой статей, а позднее и диссертации Игоря Соловьева; серии статей по петрографии и петрологии магматических пород Андрея Уханова, Бориса Лопатина, Сергея Табунова стали основой понимания магматизма района к востоку от Анабарского щита; работы Севы Жукова в сочетании с геоморфологическими исследованиями Лиды Пинчук определили основные закономерности накопления рыхлых четвертичных отложений и, тем самым, определили основы прогнозирования россыпных месторождений алмазов.
Но огромный резерв свободного времени в сочетании с удивительно малым объемом текста, который каждый геолог должен был представить в сводный отчет, имели и свою оборотную сторону. Каждый геолог в итоге за камеральный сезон писал одну-две короткие главы. При отсутствии специфических интересов это вело к прямому разврату и безделью. Скажем, бывали случаи, когда за камеральный сезон в три-пять месяцев автор писал более чем стандартную главу, повторяющуюся из отчета в отчет, — “Физико-географический очерк” размером не более десятка машинописных страниц. Экспедиционные остряки вспомнили, что самым высокооплачиваемым писателем начала ХХ века был Редьярд Киплинг, которому платили по фунту стерлингов за строку. Борис Иванович Рыбаков, получавший кроме обычной зарплаты надбавки за стаж работы в Амакинской экспедиции и обычно занятый написанием стандартных подсобных глав, получал почти в два раза больше певца английского колониализма!
Поисковые работы на алмазы на ранних этапах сосредоточивались на южной окраине Сибирской платформы, в районе Иркутска. Считалось, что ограничивающие платформу тектонические разломы глубокого заложения могут создать благоприятные условия для подъема алмазоносной магмы из подкоровых глубин.
Видный исследователь алмазных месторождений Владимир Милашев (1989) вспоминает: “Поскольку коренные месторождения алмазов на севере и в средней части Сибирской платформы найти не удавалось, возникла гипотеза, согласно которой коренные источники сибирских алмазов находились далеко на юге — в районе Патомского нагорья. Сторонники этой точки зрения приводили хитроумные доводы в пользу того, что алмазы в бассейны Тунгуски и Вилюя были принесены за многие сотни и даже тысячи километров. Гипотеза о дальнем переносе сибирских алмазов таила в себе большую опасность для истинного положения вещей, поскольку из нее вытекал вывод о бесперспективности поисков коренных месторождений в северных частях Сибирской платформы”.
Так или иначе, но к началу 1950-х годов было признано возможным существование коренных источников алмазов (трубок) в центре Сибирской платформы. Первый шаг в определении структур контролирующих локализацию алмазных месторождений был наконец сделан.
Примерно в это же время, в 1966 году, южноафриканский геолог Клиффорд сформулировал общую закономерность, ныне известную под названием “правила Клиффорда”, которое устанавливало прямую связь алмазных месторождений с процессом образования древних платформ. Правило Клиффорда стало руководящим принципом выбора площадей, наиболее подходящих для поисков кимберлитов. В Советском Союзе еще ранее утвердилось мнение, что поиски должны сосредоточиться в пределах Сибирской платформы.
Второй решительный шаг в создании модели, годной для ориентации поисковых работ, был сделан, когда окончательно отказались от идеи возможной связи алмазных месторождений с полями траппов — различных типов проявлений базальтовой магмы.
Над геологами-алмазниками долгое время тяготела модель связи месторождений с магматическими формациями “уральского типа”. Отчеты 1948—1952 годов геологов Амакинской экспедиции, включая ведущего геолога-алмазника Г. Х. Файнштейна, основывались на идее ассоциации алмазов с минералами траппов. И самую большую находку алмазов на так называемой Соколиной косе на Вилюе связывали с ильменитом и пироксеном, то есть типичными минералами трапповой ассоциации. Это влекло признание основными поисковыми признаками присутствие в пробах таких минералов, как хромит и самородная платина. Кроме того, по традиции, россыпи рассматривались как главная модель основных типов месторождений, а в речных отложениях преобладали минералы траппов. И лишь весной 1954 года — прямо перед находкой первой кимберлитовой трубки в Амакинской экспедиции — был отменен старый приказ, обязывавший проводить поиски алмазов по минералам траппов в областях наибольшего развития этих пород. Тем самым были резко сокращены площади, рекомендованные для поисков, что, помимо всего прочего, позволяло сосредоточить внимание на выработке методологии поисков.
МИСКА С АЛМАЗАМИ
Политика Министерства геологии на ранних этапах организации поисковых работ на алмазы была крайне противоречива. С одной стороны, был сделан исключительно дальновидный шаг — осуществлен перевод на русский язык всех (или почти всех) западных публикаций по геологии алмазов. Машинописные копии этих переводов были у нас в библиотеке НИИГА. С другой стороны, не делалось никаких (или почти никаких) усилий для правильной ориентации поисковых работ в Амакинке той поры. Наглядным воплощением этого могли служить регулярно принимаемые к праздникам обязательства типа: оконтурить и изучить столько-то дифференцированных трапповых интрузий. Это отражало молчаливое признание трапповых интрузий потенциальным источником алмазов. И это несмотря на то, что именно учитель большинства амакинцев, академик В. С. Соболев, неоднократно подчеркивал резкие генетические отличия траппов и основных потенциальных источников алмазов — кимберлитов. Возможно, в этом сказалось обычное для советской экономики отсутствие связи научных исследований и поисковых работ. Но наиболее выразительным и неопровержимым свидетельством отсутствия стратегии поисков является знаменитая “миска с алмазами”…
Действительно, алмазы искались с использованием в качестве поискового признака самих алмазов. О том, какое значение на первом этапе поисков имели находки алмазов, писал в 1989 году Владимир Милашев: “7 августа 1949 года был найден первый вилюйский алмаз, а к осени того же года общее число кристаллов, найденных на косе Соколиной (на том же Вилюе), достигло 25. Это была огромная удача, небывалая и неслыханная ни на Урале, ни на Тунгуске. Теперь стало ясно, что Сибирская платформа, в первую очередь бассейн р. Вилюй, действительно таит в себе сокровища и для скорейшего открытия их необходим широкий разворот поисков”. Другими словами, искались алмазы, а не алмазные месторождения. Давно отработанные на известных алмазных месторождениях критерии поисков по минералам-спутникам как бы не существовали. Чтение литературы по методам поисков алмазов было сугубо добровольной инициативой рядовых геологов и минералогов.
РОЖДЕНИЕ МЕТОДА: ПИРОПОВАЯ СЪЕМКА
Важнейшим шагом в создании методики поиска было осознание факта, что возможными источниками алмазов должны являться кимберлитовые трубки. Это, в свою очередь, вело к признанию ведущим поисковым признаком присутствия в шлиховых пробах определенного комплекса минералов, в частности граната — пиропа. Создание так называемого “пиропового” метода поисков кимберлитов обычно связывается с именами руководителя тематических исследований в Центральной экспедиции Треста № 2 Н. Н. Сарсадских (впоследствии переведенной во ВСЕГЕИ) и ее помощницы Л. А. Попугаевой.
Пиропы, ассоциирующие с алмазоносными кимберлитами, составляют часть непрерывного ряда минералов: от железистых гранатов — альмандинов, связанных в основном с метаморфическими породами, до собственно кимберлитовых магнезиальных гранатов — пиропов.
Большое внимание в литературе об открытии алмазов Сибири уделяется вопросу: кто первый нашел пиропы и заговорил об их значении. В книге Натальи Николаевны Сарсадских, опубликованной в 1997 году, говорится, что в 1953 году пиропы были одновременно отмечены минералогами разных организаций, работавших в Западной Якутии. Первые пиропы были отмечены минералогом Яралинской экспедиции НИИГА Ягной Львовной Стахевич. Она обратила внимание на то, что гранаты в пробах, взятых геологами партии А. П. Пуминова в бассейне рек Алакит, Томба, Арга-Муна, необычны по цвету и оптическим свойствам и, скорее всего, принадлежат к пиропам. Большой заслугой Ягны Львовны было то, что она смогла самостоятельно оценить значимость находки. Впервые в Сибири она уверенно идентифицировала пиропы и правильно оценила их как поисковый признак на алмазоносные породы — кимберлиты. Но научный руководитель по проблеме алмазоносности М. И. Рабкин проявил достойную ученого осторожность: “Не надо называть эти гранаты пиропами, это очень ответственное заявление. Правильнее пользоваться термином “гранаты альмандин-пиропового ряда” — источником альмандин-пироповых гранатов являются породы близлежащего Анабарского щита”. Находки были переданы ею руководителю партии № 26 Центральной экспедиции ВСЕГЕИ Наталье Николаевне Сарсадских, посетившей вместе со своей помощницей Ларисой Попугаевой рентгеновскую установку базы партии В. Ф. Медведева (НИИГА) в тот полевой период 1952 года. Учитывая найденный геологами НИИГА в верховьях реки Мархи алмаз, были скорректированы и районы исследований партии ВСЕГЕИ, перенесенные выше по Мархе до ее притоков — Далдын и Сытыкан. Одновременно пиропы были определены другой партией Центральной экспедиции (геолог Е. И. Кортунова, минералог П. Г. Гусева). В то же время пиропы были найдены геологами партии Иркутского геологического управления под руководством М. М. Одинцова, но находка пиропа не была связана с найденным здесь же алмазом, а пироп был определен как “родолит” — железистая разновидность пиропа, и источник его опять же был отнесен на Анабарский щит. Наталья Николаевна пишет: “Совсем недавно я узнала еще об одной находке пиропа. Тоже в 1953 году коллектор партии № 128, работавшей на реках Вилюй и Малая Ботуобия, Н. Давыдов нашел кроваво-красные зерна какого-то минерала. Он показал их Г. Х. Файнштейну, который, как он сам пишет, отнесся к ним равнодушно и не отдал их на окончательное определение минералогам. Только теперь (то есть около 1997 года! — Э. Э.), считая, что это был пироп, он рассказал о своей находке. Почему это произошло? Да потому, что Г. Х. Файнштейн не допускал, что могут быть какие-то другие спутники алмаза, кроме тех, которые он сам признавал”.
Тогда-то и было предложено то, что получило название пиропового метода поисков, позднее принятого на вооружение геологами Сибири. Он был отнюдь не нов, этот метод: поиски месторождений по минералам-спутникам или индикаторам, в частности по пиропам, широко применялись при поисках алмазных месторождений в разных районах мира. Метод поисков алмазоносных кимберлитовых трубок по минералам-спутникам был разработан и широко применялся в Южной Африке. Следуя цепочкам пиропов в пробах из речных отложений, здесь в начале ХХ века были найдены такие знаменитые алмазные месторождения, как кимберлитовые трубки “Премьер”, “Ягерсфонтейн” и другие. Именно по пиропам была найдена кимберлитовая трубка “Мвадуи” в Танганьике. Так что в лучшем случае приходится говорить не об открытии нового метода поисков, а о “внедрении” известного метода в новых районах, в частности на Сибирской платформе. Но это “внедрение” произвело поистине революционное действие. Амакинка, получив право вести поиски вне поля выхода пород трапповой формации, изменила направление работ. В результате этого только за два года было открыто более тридцати кимберлитовых трубок.
Здесь надо особо подчеркнуть научную смелость Ягны Львовны Стахевич. Она никогда не считала себя просто минералогом, честно делающим свое дело. Кто знает, может быть, в это время она особенно остро ощущала себя потомком бесстрашной народоволки Веры Фигнер, родством с которой она так гордилась. Среднего роста, сухопарая и подвижная, она была из породы легко увлекающихся людей, у которых бывает сотня идей на дню. Зачастую девяносто девять из них ничего не значат, но зато сотая ведет прямо к цели. Как многие люди этого типа, она не различала значимости каждого из своих детищ и с одинаковым энтузиазмом приставала со всеми ними к начальству, изрядно ему этим надоедая. За ярость в отстаивании своих идей ее прозвали “Тигрой Львовной”.
Ягна Стахевич назвала пиропы пиропами по наитию, на свой страх и риск. И когда она обратилась с этим к научному руководителю экспедиции Михаилу Израилевичу Рабкину, он со свойственной настоящему ученому осторожностью сказал: “Пользоваться названием пироп было бы крайностью, правильнее сказать, что это — гранат пироп-альмандинового ряда. Такие гранаты характерны для метаморфических пород фундамента, выходящих на поверхность на соседнем Анабарском массиве”. Осторожность исключала какую-либо поисковую ценность определения. Именно точность названия определяла его ценность для поисковых работ, так как определяла потенциальный объект поисков — кимберлитовые трубки. Тот же осторожный подход, та же ошибка была общей и для большинства сибирских геологов. Достаточно сказать, что Н. Н. Сарсадских, просматривая шлихи, привезенные Ларисой Попугаевой из поля в 1953 году (за год до открытия кимберлитов), тоже определила пиропы как гранаты, “принадлежащие альмандин-пироповому ряду”, и не отличила обычный ильменит для базальтов трапповой формации от пикроильменита, специфически характерного для кимберлитов.
Минералоги НИИГА, в частности Ягна Львовна Стахевич, и минералоги ВСЕГЕИ почти одновременно обратили внимание на необычный характер гранатов в ряде районов Оленекско-Вилюйского водораздела. Они были похожи на пиропы, но в то же время несколько отличались от них. Но Стахевич сделала решительный шаг — заговорила о том, что это — пиропы, самый крайний член в минеральном ряду гранатов. Потребовалась консультация одного из крупнейших геологов-алмазников страны — доцента ЛГУ А. А. Кухаренко, имевшего в своей коллекции естественные пиропы из южноафриканских кимберлитов. Н. Н. Сарсадских, жена Кухаренко, не захотела “использовать семейные связи” и обращаться за консультацией к мужу и попросила сделать это Ларису Попугаеву. Зная обстановку напряженной дискуссии и поиска, в которой обычно живут геологи, практически никогда не делающие различия между своей профессиональной и обыденной жизнью, я позволю себе не поверить этому признанию. Несомненно, между Александром Александровичем и Натальей Николаевной было много разговоров о том, пироп это или не пироп. Но, скорее всего, просить Кухаренко дать официальное заключение сочли более удобным через Ларису. Еще до Попугаевой к Кухаренко обратилась минералог Тунгусско-Ленской экспедиции ВСЕГЕИ Л. Г. Гусева, определявшая шлихи, взятые на реке Марха. По оптическим константам они оказались аналогичными африканским пиропам, так что когда после Гусевой к Кухаренко с тем же вопросом пришла Попугаева, он молча положил на стол южноафриканский образец.
Тут, возможно, самое время рассказать о Ларисе Анатольевне Попугаевой, женщине-геологе, открывшей первую в России кимберлитовую трубку, названную “Зарницей”. Она закончила Ленинградский государственный университет в 1950 году и поступила на работу геологом в Центральную экспедицию ВСЕГЕИ. Она для меня, как и для многих, была только именем — Лариса Попугаева, женщина из легенды. Поэтому я привожу здесь воспоминания минералога-алмазника Инны Федоровны Гориной, близко знавшей ее в студенческие годы, а позднее — и в решающем 1954 году — году открытия первой трубки. “Судьба всегда во всякие ключевые моменты точно подбирает знаковые персонажи. Лариса тоже была, несомненно, знаковой фигурой. Красивая, обаятельная, похожая сразу на всех тогдашних кинозвезд и при ангельской внешности и хрупкости подчеркнуто грубоватая, голос с хрипотцой от курева. Романтична, целеустремленна, дотошно трудолюбивая и настойчивая. Училась лучше всех. Смешно звучит повторенное Сарсадских обвинение работников Амакинки в том, что она даже по компасу ходить не может. И еще к ее “знаковости” — отец расстрелян в 1937 г.”.
Обстановку в том решающем году Инна Федоровна характеризует так: “В 1953 году Сарсадских уже знала, что не сможет поехать в поле в следующий сезон, так как в феврале 1954 года должна была родить. Ничего не планировалось и не финансировалось. Но, постоянно работая в фондах НИИГА, она поняла, что медлить нельзя. И начались бешеные сборы. Финансирование собирали со всех знакомых организаций (этим и объясняется обращение главного геолога экспедиции И. И. Краснова в Амакинку с просьбой выделить лаборанта, которым стал Федор Беликов). Сама кормящая, Наталья Николаевна ехать в поле не могла, и “свет клином сошелся” на Попугаевой. А ведь она тоже была беременна, решила воспользоваться предполагаемыми каникулами в полевых работах, но никого об этом не оповещала. Поэтому и сопротивлялась, и плакала. Но сдалась, в конце концов, и сделала неудачную операцию по удалению плода. Поэтому мужу пришлось сопровождать ее по дороге в поле. Он довез ее до Нюрбы, уехал, но не простил потерянного ребенка, посчитал это предательством, семейная жизнь дала трещину, и через несколько месяцев после смерти Ларисы в 1977 году он женился на другой. Может, эта смерть не родившегося ребенка больше всего другого подействовала на ее здоровье и психику. Все, кто знал ее в последние годы, сходятся на том, что вся ее “послезарничная” жизнь была на сплошном нерве и отчаянье. Она старалась уйти в работу и работала с неистовством и на износ. Все это точило ее здоровье до тех пор, пока она не рухнула в булочной на Петроградской, куда зашла купить чего-нибудь к чаю”.
Итак, метод поисков алмазных месторождений по пиропам, предложенный Ягной Стахевич, не родился. Открытие кимберлитов было упущено, и прошло еще два года, прежде чем Россия стала алмазной державой, а за НИИГА прочно (и справедливо!) укрепилась репутация организации, пропустившей алмазы Сибири. Эту славу окончательно закрепила другая история, произошедшая в
1953 году не в полевых условиях, а в городе, в петрографической лаборатории НИИГА. В то время, как Яралинская экспедиция начинала съемку площадей Оленек-Вилюйского водораздела, другие партии НИИГА кончали обзорную геологическую съемку масштаба 1:1 000 000 в бассейне среднего течения Оленека. Маршруты на “миллионке” длинные, линии маршрутов отстоят друг от друга на 10 километров. Надо было быстро реагировать на все вновь найденные факты. К счастью, геология была достаточно однообразна. Начальник одной из партий Константин Сергеевич Забурдин был старым полярником, много лет проработавшим в районе. Он прекрасно знал особенности здешних принадлежащих к разным толщам известняков. Когда же в обрыве на реке Омоноос он встретил необычные для него темно-зеленые обломки породы, он отдал их на описание в петрографическую лабораторию института. Описывал шлифы Владимир Черепанов. Глубоко знающий свое дело и творчески относящийся к нему петрограф страдал многодневными запоями. Он отметил необычность состава пород и впервые в отечественной геологии, описывая шлиф, написал новое название породы “кимберлит”. Костя Забурдин был практик. Название было для него ново, и он пошел проконсультироваться к начальнику петрографической лаборатории, будущему заместителю директора по науке Михаилу Григорьевичу Равичу. Здесь суд был короток. Михаил Григорьевич прекрасно знал, что слово “кимберлит” в отчете вызовет массу вопросов — почему не прореагировали сразу, почему не взяли дополнительные пробы и т. д. Куда спокойнее было просто назвать породу “брекчией основного состава”. Звучало почти правдой и в то же время не вызывало ненужных вопросов. Так он и рекомендовал сделать Забурдину. “А Черепанов пусть идет и проспится!” Так и было сделано. Разговор никем не зафиксирован, но название, как назло, сохранилось не только в одном из тысяч отчетов, мирно хранящихся в фондах института, но перешло на типографски изданный лист государственной геологической карты масштаба 1:1 000 000. Тут оно красуется и поныне, относясь к показанному вне масштаба темно-зеленому пятну посредине огромного сиреневого поля кембрийских известняков к востоку от Анабарского щита. Сегодня это пятно называется кимберлитовой трубкой “Ленинград”. Это — одна из двух трубок, породы которых прямо обнажаются в речных обрывах. Остальные скрыты под покровом почв и оползнями, развитыми в условиях вечной мерзлоты.
Чтобы закончить историю о Черепанове, надо сказать, что после описания кимберлитов в шлифе с Оленека он, буквально сидя дома, на основе обобщения аналитических материалов открыл крупную бороносную провинцию в районе Норильска на северо-западе Сибирской платформы. Можно ожидать, что придет время, и Норильск будет производить не только платину, медь, кобальт, никель, но и бор. Если это когда-нибудь произойдет, то будет результатом открытия Володи Черепанова. Уволенный из НИИГА (повод найти было легко), он был приглашен на работу во ВСЕГЕИ — нашлись люди, хорошо знавшие его талант. И здесь впервые в Ленинграде за несколько лет он создал петрографическую лабораторию, оборудованную по последнему слову техники. Но его здоровье было подорвано, и в начале 1984 года он умер от сердечного приступа.
СВЕТ “ЗАРНИЦЫ”
К полевому сезону 1954 года метод поисков по пиропам применялся уже в большинстве партий Амакинской экспедиции. Он же должен был использоваться отрядом, посланным ВСЕГЕИ для прослеживания источников минералов, найденных в шлиховых пробах 1953 года. Дальнейшее было делом техники.
Лариса Попугаева поехала с лаборантом Федором Алексеевичем Беликовым в поле, и они начали промывку шлихов на реке Далдын и ее притоках. Они следили за распределением минералов-спутников алмазов в пробах, взятых вдоль по течению ручьев, пока минералы не исчезли. Тогда в поисках этих минералов они стали брать пробы на склоне и вышли на элювиальные, то есть практически не смещенные, выходы разложенных выветриванием кимберлитов. Это и была первая в Сибири кимберлитовая трубка.
Говоря о том, что к моменту выезда отряда Попугаевой в поле поиск трубки стал чисто технической задачей, я ничуть не умаляю трудностей и значения находки первой кимберлитовой трубки. Просто район ее возможного расположения и метод поисков были уже определены. Оставалось же самое важное — то, что обычно и представляется непосвященным людям как романтика работы геолога, — это проход по тайге, взятие проб, внимательный их просмотр и принятие решения — когда надо выходить из русла ручья на склон.
Это прекрасно передано Федором Беликовым: “Следующий день мы провели на этой сопке, а на другой вышли к небольшой низменности, поросшей невысокими и редкими лиственницами. К обеду прошел дождь. У нас был брезент, и мы залезли под него. Чтобы согреться, я решил разжечь костер и нагреть большой камень, чтобы он накалился и послужил нам печкой. Разжег костер, пригласил Ларису погреться на камне под брезентом. Она села и вдруг как вскочит, схватившись за лупу: └Смотри, Федюня, голубая глина и вся в пиропах!””
Интересно отметить, что сама Л. А. Попугаева поначалу не посчитала найденный участок “алмазным месторождением”. В записке, оставленной на этом месте, она писала об “остатках очень богатого ильменито-пиропового и, возможно, алмазного месторождения”. Уверенности, однако, в том, что среди минералов во взятых пробах присутствует алмаз, не было. И Лариса решила посетить ближайшую базу Яралинской экспедиции НИИГА, чтобы проверить это на рентгеновской установке.
Инна Федоровна Горина вспоминает: “Так вот, в Яралинке мы с ней тепло встретились. Нас роднило все: и Университет, и общая кафедра, и один главный учитель — Кухаренко, и общее алмазное дело, которому нас учил Александр Александрович. Вот только не осталось у меня в памяти чувства триумфа у Ларисы, была у нее еще неуверенность, ей очень важно было подтвердить алмаз на нашем рентгене”. Она дорого заплатила за этот визит…
Значение этой находки было исключительно велико. Именно она привела к открытию всех коренных алмазных месторождений Сибири. Правильнее всего значение находки было оценено начальником алмазной лаборатории М. А. Гневушевым, который и предложил дать трубке вошедшее в историю название “Зарница”, по определению означающее “отдаленная мгновенная вспышка на небосклоне, отблеск молнии дальней грозы”. Действительно, открытие этой первой трубки как зарница озарило открытие богатых алмазами трубок Мира и Айхала, Удачной и Сытыканской и других кимберлитовых трубок, составивших славу алмазной промышленности России. Лишь последующим опробованием 1955—1958 годов и позже 1977—1982 годов было установлено промышленное содержание алмазов в “Зарнице”, и в 1983 году она была зачислена наконец в разряд месторождений. “Зарница” стала одной из многочисленных алмазоносных трубок, составлявших резерв страны. Ее разработка началась только в 2000 году, в начале XXI века.
Признание кимберлитовых трубок основным потенциальным источником алмазов Сибири и “легализация” метода их поисков по минералам-спутникам, открытие “Зарницы” сделало находки всех последующих трубок рутинным процессом. Недаром после того, как НИИГА срочно решил вернуться в район найденного Забурдиным выхода туфов, описанных Черепановым как кимберлиты, стало почти нормой, что партия, ведущая геологическую съемку в районе среднего течения реки Оленек, находила в год от трех до пяти кимберлитовых трубок. Большая их часть содержала мало алмазов, но это уже был вопрос удачи. Известно ведь, что из ста кимберлитовых трубок лишь единицы содержат алмазы в промышленных количествах. Рутинность, обеспечившая успех дальнейших открытий, не умаляет их трудности. Но это были уже трудности технические. Принципиальная основа открытия была сделана.
И еще одна группа действующих лиц в полной мере оценила значимость открытия — чиновники Амакинской экспедиции. Острым чутьем опытных администраторов-аппаратчиков они учуяли значение грядущего события еще в момент, когда Попугаева с Беликовым взяли пробы по никому дотоле неизвестному ручью, названному ими Шестопаловкой по имени начальника Центральной экспедиции (сегодня это ручей Дьяха). Прозревая большую поживу, они выслали навстречу победителям гонцов, чтобы доставить Попугаеву в целости на жертвенный алтарь — на ковер начальства Амакинки, в Нюрбу. По воспоминаниям Беликова, первый гонец появился еще в середине полевого сезона, когда, придя из маршрута, Попугаева увидела рядом с их палаткой палатку неизвестного отряда, посланного якобы для проверки найденного ими алмаза. Позже, специально для препровождения Попугаевой в Амакинку за ней был послан на лодках специальный отряд во главе со старшим геологом В. Д. Скульским и даже была устроена слежка с вертолета.
А потом началась встреча победителей. Каким привычным административным ханжеством веет от укоров амакинского начальства героям: “Как же вы могли зайти по дороге сюда в Нюрбу, на базу к коллегам — в Яралинскую экспедицию, и рассказать им о своих находках, сделанных “на территории контролируемой Амакинской экспедицией”, и — страшно подумать — одному из этих чужаков (геологу НИИГА Д. С. Соловьеву) кусочек породы, найденный на трубке, подарить? Единственный кусочек, в котором Н. Н. Сарсадских безошибочно узнала кимберлит, увидев его в Ленинграде.
В 1986 году по устным легендам я описал, как руководство Амакинской экспедиции вымогало у нашедшей трубку Ларисы Попугаевой заявление о переходе в Амакинку, датированное маем того же года, то есть до находки. Тогда мне была неизвестна статья Ришата Юзмухаметова “Кража века”, опубликованная 29 сентября 1992 года в газете “Мирнинский Рабочий”. Сегодня тот же автор с финансовой помощью Удачнинского горно-обогатительного комбината опубликовал небольшую книгу “Звездный час и трагедия Ларисы Попугаевой”, в которой документально описал эту совершенно уголовную историю. Нет, Попугаеву не сажали в лагерь, ей не грозил расстрел, как это было с ее отцом в 1937-м. Времена были другие. Ее лишь шантажировали, вымогая заявление о переходе в Амакинскую экспедицию, с целью присвоить ее открытие, напоминая о репрессированном отце, ее пытались обвинить в незаконном вывозе алмазов. Не давали выехать из Нюрбы в Ленинград и даже отправить телеграмму в собственную организацию. Терявшаяся в догадках руководительница Попугаевой, Н. Н. Сарсадских, позже писала: “Шло время, мне нужно было писать отчет по теме и я стала писать в Нюрбу, в Москву, вплоть до ЦК КПСС, чтобы вернули сотрудника и полевые материалы”. Надо ли говорить, что ответа не было. Пропал человек, исчезли материалы. Интересное совпадение — фильм о героической находке “Зарницы” назывался “Неотправленное письмо”. Имелось в виду письмо, которое героиня фильма не смогла отправить из тайги своим родным. Реальность была куда прозаичней и отвратительней. По распоряжению начальника Амакинской экспедиции М. Н. Бондаренко Ларисе не давали отправить письмо из Нюрбы. А пока ей “выкручивали руки”, а она “целыми днями ревела”, руководство Амакинки стряпало протоколы заседаний научно-технического совета, парадно докладывающие министерству о сделанной Амакинской экспедицией находке не одного, а аж двух перспективных алмазоносных районов и разработке эффективного метода поиска алмазов по пиропам в шлиховых пробах.
Омерзительно переписывать детали всей этой бюрократической операции и описывать моральные пытки, которым подвергалась победительница. Можно только пожалеть, что прекрасно журналистски документированная брошюра Ришата Юзмухаметова осталась (и, увы, по-видимому, останется) практически неизвестной широкому читателю. По-моему, это документ не меньшей силы, чем “лагерная” литература В. Шаламова или “Один день Ивана Денисовича” А. Солженицына. Лариса держалась полтора месяца. Но, в конце концов, подписала заявление о своем переходе в Амакинку, датированное началом полевого сезона. Дело было сделано, и ее выпустили в Ленинград, вернув собранные образцы.
Обстановку в Нюрбе в тот период ярко характеризует Р. Юзмухаметов. Он пишет: “По Нюрбе Бондаренко ходил в штанах с лампасами, в каракулевой папахе и генеральской шинели. Он действительно был здесь генералом, хозяином. Ему ничего не стоило запретить принимать на почте телеграмму от Попугаевой, а авиаторам — вывезти ее из Нюрбы. Лариса оказалась здесь в настоящей блокаде”.
Несколько лет спустя постановлением Якутского обкома партии Бондаренко был снят с работы за многочисленные нарушения. Не помогло и родство с тогдашним министром геологии П. Я. Антроповым. Бондаренко был уверен в его поддержке и своей безнаказанности. По-видимому, он и по натуре был склонен к самоуправству. Тот же Р. Юзмухаметов говорит о “скандальных историях, связанных с его предыдущей работой в Варшаве и Москве”.
Перлюстрация писем рассматривается в правовом обществе как уголовное преступление. Тем более уголовными действиями являлись откровенный шантаж и вымогательство заявления о переходе в АмГРЭ. А контроль над почтой был, в общем-то, обычным делом администрации всех отдаленных районов. Не пропустить письмо, адресованное высокому правительственному или партийному начальству, считалось естественной прерогативой местной власти. А. В. Толстов в своем эссе “Геологи Эбеляха”, опубликованном в 1999 году, прямо говорит, что все письма с жалобами на начальство в самые высокие инстанции, вплоть до ЦК КПСС, отправлялись с Эбеляха только с нарочными. А потом возвращались… “первому секретарю райкома партии, регулярно заезжавшему в поселок Амакинский, для выяснения личности автора письма”. Можно не сомневаться, что когда личность была установлена, она “репрессировалась” в административном порядке. Жизни ей в поселке больше не было. Я прекрасно помню, что такой порядок был и на Камчатке, где письма, адресованные в Центральный комитет партии или Совет Министров, просто не пропускались почтой. Их надо было отправлять с нарочными на материк.
История с “Зарницей” наложила неизгладимый отпечаток на всех участников. Руководство Амакинской экспедиции, закрепив за собой права на открытие алмазных месторождений Сибири, больше не нуждалось в Попугаевой — лишние свидетели всегда нежелательны, и она получила разрешение на переход обратно в Центральную экспедицию ВСЕГЕИ, где ей, “предательнице”, не было места.
На фоне этой истории совершенно непристойно выглядит роскошно, подчеркнуто парадно изданная книга об алмазах Сибири с цветными иллюстрациями (Бобриевич и др., 1959). Все официальные участники открытия получили Государственную премию. По слухам, в первоначальных списках людей, представленных на государственную премию, присутствовало и имя Л. А. Попугаевой. Но — как это часто бывает — в последний момент ее фамилия была снята. Не была упомянута и Н. Н. Сарсадских. Попытка последней обратиться в Министерство геологии для восстановления истинного авторства открытия окончилась плачевно: она в слезах вышла из кабинета министра. Было ясно, что действия амакинского начальства получили благословение “сверху”. Рассказывает Н. Н. Сарсадских: “Мне и другим членам экспедиции объявили благодарность и премировали месячным окладом. Более того, нас представили к Ленинской премии за 1957 год. Но на последнем этапе все у того же министра геологии наши фамилии были вычеркнуты. Видимо, в качестве компенсации в этом же году Ларису наградили орденом Ленина, а меня — орденом Трудового Красного Знамени”.
Но совершенно в духе всех преступлений продолжалось уничтожение следов истории открытия. Только так, к примеру, можно понимать передвижку заявочного столба, поставленного Попугаевой и Беликовым на трубке “Зарница” (хоть на 200 метров, но столб-то не там стоит!). И просто поразительная злопамятность: в 1955 году Сарсадских не давали отчетов в фондах Амакинки, а когда она вместе с известным уральским геологом-алмазником В. С. Трофимовым должна была поехать на Далдын, то, упреждая их визит, полетела телеграмма В. М. Бондаренко: “Сарсадских вылетела без разрешения месторождение не допускать”. Просто и категорично. И на памятнике в городе Мирный, на котором были перечислены имена всех исследователей, участвовавших в поисках алмазов еще в 1957 году, не было ни одного имени ленинградских геологов…
Во ВСЕГЕИ Ларису больше не взяли. С момента ее приезда драма приобрела оттенок личных столкновений, столь характерных для советских НИИ. Наталья Николаевна обвиняла Попугаеву в предательстве, считая, что переходом в Амакинку Лариса хотела лишить Центральную экспедицию славы открытия. Напрасно Лариса пыталась объясниться, писала письма Наталье Николаевне о том, что ее “заставили”. Сарсадских стояла на своем, даже в 2003 году заявляя, что └я бы не сдалась!””. Ох, Наталья Николаевна, не знаю, не знаю… Обстановку в какой-то мере передает рассказ Юзмухаметова о рисунке, сделанном на заседании ученого совета В. Л. Масайтисом: заплаканная Попугаева на трибуне с покрасневшим, как пироп, носом. Под рисунком подпись: “Пиропонос”. Эта ирония, совершенно неуместная перед лицом настоящей драмы, отражает в какой-то мере и отношение к Попугаевой, которой отводилась лишь роль поставщика пиропов. В конце концов Н. Н. Сарсадских вместе с Л. А. Попугаевой написали в 1955 году совместный отчет и статью о новых находках ультраосновных пород на Сибирской платформе. Это и была вершина признания их свершения в тот период.
К сожалению, Н. Н. Сарсадских не поверила Ларисе, считая, что предали ее лично и всю Центральную экспедицию. Она вспоминает, что когда Лариса обратилась с просьбой о приеме обратно на работу в экспедицию, “Гончаров, ее начальник, вызвал меня и сообщил. Я ответила: Хотите устроить Попугаеву — пожалуйста. Но тогда я должна буду уволиться… И он ее не взял”. Когда человек, оскорбленный и обиженный Системой, чувствует свое бессилие в борьбе с чиновным хамством, он часто перестает видеть истинных виновников несправедливости и переносит свой гнев на себе подобных. Власти этим ловко пользовались, сталкивая частные интересы людей и целых организаций, перенося конфликт в сферу личных отношений. Попугаева перешла на работу в трест Ювелирпром. И здесь эта творческая личность сделала много славных дел. Но с геологией было покончено. История с “Зарницей” наложила на нее глубокий отпечаток: она старалась не вспоминать о ней и называла ее “Задницей”, а при упоминании о советской власти начинала материться. Со времени находки “Зарницы” прошло 50 лет, после смерти Попугаевой — 27. Уже новый министр геологии “исправил историю”, но в 2001 году статья в “Мирнинском Рабочем” снова и снова сталкивает двух славных участниц открытия первого в стране алмазного месторождения.
В конце концов, в 1970 году (!!!) Попугаева защитила диссертацию по докладу о результатах работ по поискам кимберлитов на Сибирской платформе. Пришло воздаяние и к Наталье Николаевне Сарсадских. Еще в 1958 году, когда Попугаеву наградили орденомЛенина, ее наградили орденом Трудового Красного Знамени, то есть ее награда была на ступень ниже, чем у Ларисы. Это еще более подогрело обиду Сарсадских, которую по сути вместе со всей Центральной экспедицией просто обокрали. Частичное восстановление справедливости пришло позже. По ее словам, “после выступлений журналистов в Ленинград приехала заведующая Музеем развития алмазодобывающей промышленности Якутии Татьяна Вечерина. Она беседовала со мной и после этого написала в министерство ходатайство о выдаче мне диплома первооткрывателя. И получила положительный ответ со словами “историю надо исправлять”. Легкость, с которой министерство изменило свою позицию, скорее всего, объясняется тем, что министр был уже давно другой. Но каково выражение! Ментальность явно осталась той же самой: историю исправлять — им не привыкать, и они всегда готовы к этому.
Судьба выбрала на роль первооткрывателя Ларису. Даже сейчас Наталья Николаевна с ревностью перечисляет все места, где ее обошли, и, что особенно характерно, говорит не о настоящих виновниках происшествия — министре, Бондаренко и их банде, а всё о той же сопернице.
В 1994 году в честь 40-летнего юбилея открытия “Зарницы” в Якутии состоялся “Праздник признания и покаяния”. На “Зарнице” по случаю юбилея восстановили заявочный столб и на прибитом к нему щите воспроизвели текст записки, оставленной Попугаевой и Беликовым 21 августа 1954 года. И вот они стоят рядом на фотографии — Наталья Николаевна, Беликов, Юзмухаметов и дочь Ларисы Попугаевой. Сама Попугаева уже умерла, как умер в нищете питерский мусорщик Федор Алексеевич Беликов, нет и другого участника открытия — верного спутника маршрутов Попугаевой с Беликовым, собаки Пушок. Это — о ПРИЗНАНИИ.
А насчет ПОКАЯНИЯ неубедительно. Может, просто слово такое модное. Кому каяться-то и в чем? Вообще, умилительна эта манера: называть площадь, на которой стояла главная гильотина страны, Площадью Согласия, а годовщину ликвидации российской демократии и узурпации власти узаконить как праздник “День Примирения”.
Наградой всем истинным первооткрывателям является обычно молчаливое признание коллег. Лариса Попугаева настолько подходила на роль первооткрывателя, настолько вошла в легенду, что сейчас в алмазном поселке Удачный собираются возводить ей памятник. Ее именем названы улицы в алмазных городах Удачном, Айхале и Мирном. Первый минерал, открытый во ВСЕГЕИ после смерти Владимира Черепанова, коллеги назвали “черепановит”. Но это все потом, потом…
При рассмотрении истории открытия российских алмазных месторождений за драматическими перипетиями судеб и отношений как-то отошло на второй план главное — почему это замечательное открытие было задержано на годы, если не на десятилетия, и по какой причине это произошло. Вначале был проигнорирован точный прогноз, сделанный скромным и малозаметным Г. Г. Моором. На втором этапе, когда уже развернулись массовые поиски, главным препятствием явилось отсутствие четкой модели алмазных месторождений. Свидетельство этому можно найти в изданном весной 1955 года приказе начальника Треста № 2 Главсибгеологии А. Л. Куницына, признававшем заслуги Сарсадских и Попугаевой. Главному геологу Амакинской экспедиции и будущему лауреату Ленинской премии за первооткрывательство алмазных месторождений Р. Юркевичу поручалось разрешить геологам работать вне области развития пород трапповой формации и в ходе работ прослеживать распространение минералов-спутников алмазов (в том числе и пиропа). Этот приказ показывает, что все эти годы, с момента своего основания, геологи Амакинки не учитывали (и не желали учитывать!) известную всему миру ассоциативную связь алмазных месторождений с кимберлитами, а ориентировались на бесплодные породы трапповой формации. По предположению Сарсадских, Куницын поплатился за этот приказ тем, что Трест № 2 был вскоре после этого закрыт. А ведь еще в 1938 году А. П. Буровым на основании ознакомления с иностранной литературой по южноафриканским кимберлитам была составлена инструкция по поискам алмазов! В ней неоднократно упоминается о пиропах. Но она так и потонула в министерских архивах.
Та же традиционность (если не сказать — косность) мышления проявлялась и на более низком, но подчас решающем, уровне начальников поисковых партий, чей опыт и авторитет были неоспоримыми. В алмазах таким человеком был в первую очередь Григорий Хаимович Файнштейн. Легендарный начальник поисковых партий и тоже будущий лауреат Ленинской премии за открытие российских алмазов, он прошел все этапы поисковых работ на алмазы, начиная с Урала. Это он нашел богатую алмазами знаменитую Соколиную косу на Вилюе и настаивал на поисковых работах по россыпям, на поисках алмаза по алмазу, а не по минералам-спутникам. А в числе спутников числил минералы, характерные для Урала и районов развития траппов. Естественно, что на всех уровнях принятия решения о направлении и стратегии поисковых работ его авторитет был очень высок. Поэтому-то он и был одним из препятствий для перехода к поиску коренных месторождений в кимберлитах и использованию кимберлитовых минералов как главных поисковых критериев. Кстати, третьим из группы официальных лауреатов-первооткрывателей был начальник Амакинки П. М. Бондаренко — тот самый, в штанах с лампасами.
I Кимберлиты (по близлежащему городу Кимберли) — алмазоносные породы, впервые описанные в 1871 году в Южной Африке.
II Здесь и в ряде других мест я опускаю промежуточные переименования исследовательских групп, связанные с их многочисленными административными тасовками.