Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2004
Перевод Лариса Степанова
ДОМЕНИКО ПАСКУА
ЛЕНИНГРАДСКАЯ СИМФОНИЯ
Русский композитор уже которые сутки не выходил из дома, он заперся в четырех стенах и писал первую часть симфонии. То был рассказ о мрачных, суровых днях Ленинграда, зажатого в кольцо немецкой блокады, но эпопея этих скорбных дней повергла его в такую бездну мрака, из которой он уже не в силах был выбраться. И он решил, что будет пробираться лесом, пока не выйдет в чистое поле и не взглянет в лицо смерти. Когда тебя охватывает настоящий страх, — ты спасаешься от него бегством.
Мне предстояло мчаться через поля сражений, быть под открытым небом, не покидая стен моей крепости.
Женщина хотела остановить мою тягу к завоеваниям, но раз уж я здесь, мне дороги воспоминания о них.
Тело неподвижно, но я могу шевельнуть головой и показать, что жив. Заметит ли кто-нибудь?
…В этом разоренном, пропахшем смертью пространстве есть место только для моей смертной муки…
Что пользы сетовать и клясться, что начнешь жить совсем иначе, если никто уже не поднимет тебя с земли, к которой ты так жадно стремился. Я невредим, но даже если у меня хватит сил освободиться от доспехов, дорогу к дому мне уже не найти.
Над изуродованными телами встает рассвет.
Небо такое серое, что кажется объятой мраком равниной. Застывший в молчании смерти воздух и удушливый смрад. Бездыханные мужчины, поубивавшие друг друга, обезображенные ранами, кровью, грязью. Кругом только земля, дым, камни, железо, обрывки одежды. Настал день. Легкий снег ложится на гниющие поля.
Я родом из дальних стран, где песок пустыни обжигает. Где дома из сухой земли, не знающей дождей. Мой край, где не движется время, раскинулся вдоль рек, которым недостает сил добраться до моря.
Что делать здесь такому, как я. Эти лохмотья могли защитить от солнца, но не спасают от холода.
…пока меня не замело снегом, встану и побегу прочь от этих полей одиночества…
Я задыхаюсь от смрада. Моя жертва никого не спасет. Сколько еще понадобится жизней, кроме моей. Я не хочу умирать ради того, чтобы вскармливать войну, я хочу жить, чтобы побороть ее. Но нет у меня оружия — такого, как я хочу. Вот если бы оно было…
А эти огненные одежды, зачем они мне?
Я невредимый и сам излучаю свет. Я не вижу сожженной земли, только заснеженные поля.
Там кто-то шевельнулся в тяжелых латах, блеснул отраженной белизной снега, я пойду к нему и спасу.
Я бегу по обезображенным телам, их лица говорят мне то, что я, кажется, уже слыхал.
Я умру в этом поле, все мы умрем. Даже не будет времени для раздумий. Я здесь за тем, чтобы умереть, никто не остановил меня. Кто все решил за меня, почему никто не остановил?
Я больше не увижу тебя. Зачем же причинять тебе лишнюю боль? Кому это нужно? Назад мне уже не вернуться… Только и остается, что думать о тебе…
Страх убивает меня еще до начала битвы. Мой самурайский меч не прибавляет мне храбрости. Моему господину не нужен такой воин. Его земли не принадлежат мне, но верность ему еще может победить страх. Закрою глаза и не буду чувствовать боли.
“Ты видишь меня? Слышишь меня?”
“Я не понимаю твоего языка, но я слышу тебя”.
“Я пришел, чтобы спасти тебя, увести отсюда…”
“…Я ждал такого, как ты, но нам не хватит сил уйти отсюда…”
“Мы сможем, поверь”.
“Я чувствую только угрызения совести. Жажда власти привела меня туда, где никто не позволит мне спастись. Ты тоже…”
“Я не претендую на это, я только предлагаю помощь.
Моя одежда сшита из лоскутов; я должен был умертвить себя и спасти свой народ, но вот я здесь, чтобы спасти тебя… Наверное, это неспроста, как ты считаешь?”
“…а где же твоя одежда?”
“Она не пострадала от взрыва, но осталась там, в поле, да и я цел, совершенно голый под снегом, но мне не холодно и не страшно…”
“Ты долго не выдержишь, у тебя застынет кровь”.
“Помоги мне, заберем одежду у тех, кому она больше не нужна…”
“…если ты поможешь мне освободиться от доспехов, я смогу встать…”
“…береги силы, чтобы выбраться отсюда…”
Свою землю я могу только оплакивать. Поля мои — это бесформенные тени.
Мой царь оставил меня умирать в поле, где когда-то я познал радость жизни. Без тела я вижу все гораздо яснее. За пределами этой равнины я могу бегать по тем зеленеющим полям и ходить тропинками мира.
Надев на себя одежду товарищей, павших в битве, оба воина, голодные и усталые, ушли с поля, с ними был третий, но видеть его они не могли.
Они пробирались лесом, питались ягодами и искали жилье, где могли бы обрести покой и отдых. Долго шли они, пока не услышали голос, который окликал их издалека.
“Постойте. Подождите меня, не бойтесь, я хочу только помочь вам…”
“Кто ты? Зачем ты идешь за нами? Что тебе нужно от нас?”
“Ничего. Меня зовут Дмитрий, не бойтесь…”
“Где мы?”
“…На русской земле, в нескольких километрах от Ленинграда. Осень, тысяча девятьсот сорок первый год”.
“Кто нас завел сюда, в такую даль?”
“Человеческая алчность не знает границ. А вы кто и откуда?”
“Я сеньор и владелец дальних феодов. Я оставил свои холмы и тех, кто мил моему сердцу, и не знаю теперь, как вернуться домой и забыть все, что я видел…”
“Я воин-смертник. Я поклялся умереть, чтобы освободить свой народ от угнетателей, но убедился, что живя принес бы им больше пользы, чем умерев. Я не хочу возвращаться домой и не хочу забывать все это, я надеюсь найти в себе силы, чтобы остановить людскую злобу и эгоизм. Ты, чужестранец, просвети меня, приведи свои доводы, чтобы я мог понять…”
“Все мои доводы идут от чувств. У меня есть только музыка, чтобы передать то, что видят мои глаза. Я опечален, как и вы. Мою страну захватил иноземец, а мой народ не смог остановить его”.
“Ты живешь в Ленинграде?”
“Да, но мне недолго тут оставаться. Меня эвакуируют с семьей в Куйбышев, там сейчас главный штаб, но сначала, наверное, отвезут в Москву”.
“Что ты собираешься делать?”
“Я ничего не знаю, кроме музыки. Я начал писать симфонию, которую назову именем своего города, я закончил первую часть и не понимаю, как писать дальше.
… Я ищу покоя, брожу по лесам, но — мне мира нет I…”
“Что тебя остановило?”
“При мыслях об этом городе у меня возникает только музыка созерцания, но смерть требует заупокойной мессы. А воли к сопротивлению и надежды во мне не меньше, чем скорби. Как выразить все это? Я — в смятении”.
“Покажи нам свой город. Нам больше нечего терять, мы не боимся захватчиков…”
“Вы увидите только приметы войны… но если хотите, мы можем невидимыми обойти весь город”.
Я наблюдал, как они шли в молчании. Лесные тропинки, расходящиеся во все стороны, занесло снегом. Дмитрий шел уверенно, не плутая — как человек, хорошо знающий эти места. После нескольких часов пути они поднялись на пригорок, откуда был хорошо виден весь город. Прислонились к огромной ели.
Нева разветвлялась на множество рукавов, впадавших в залив.
Туман окутывал пеленою город. Сквозь дымку тумана просвечивала зеркальная поверхность воды, разделяющей город на острова, эта вода отражала слабый свет неба.
Доносились первые медлительные звуки пробуждающегося ото сна города. Надменные купола Исаакиевского собора и домовой церкви императорского дворца, отражая золотые лучи, устремились в небо, которое становилось все светлее и светлее. От этого казалось, что лучи солнца одержали верх над первыми и еще слабыми приметами зимы.
Мосты через Неву стояли торчком, как старинные башни, пропуская суда с высокими мачтами и тугими парусами. А между ними шмыгали плоские суденышки с глухим шумом надрывающихся моторов.
Приземистые бастионы Петропавловской крепости еще не отделились от бесцветной массы тумана.
Я слышал запах моря и покоя.
Здесь не было признаков войны, но это не был мой Петербург, там было еще что-то, чего я не помнил.
Мы стояли в осеннем лесу, запорошенном снегом — предвестником близкой зимы, но город не участвовал в смене времен года, он был вообще вне времени. Сплошная гармония цвета, там не было снега, скрывающего следы войны, никаких признаков разрушений, целехонькие фасады пастельных тонов, колоннады церквей и одинокие колонны площадей.
“Вы видите то же, что и я?”
“Кто это сказал? Где ты прячешься?”
“Вы не можете видеть меня… Я уже не помню, в каком сражении я погиб. Меня зовут Сергей Ильич Максименков, я был солдатом царской армии”.
“Почему ты идешь за нами следом? Тебе нужна наша жизнь?”
“Не бойтесь, я ищу то же, что и вы. Скажите, а что видите вы?”
Дмитрий заговорил с гордостью:
“Я вижу город света и мира. Вижу небо цвета счастливых дней и людей, спящих спокойным сном. Слышу запах моря и вдыхаю его полной грудью… Это не тот город, что я оставил, когда уходил в лес…”
“А ты, сеньор из далеких феодов, что видишь ты?”
“Я вижу женщину, которая ждет меня в доме, залитом солнцем. Я слышу шелест ветра в кронах лип, он доносит до меня звуки музыки, радостную музыку, которой собираются встречать меня. Мне кажется, что я знаю этот город, хотя никогда раньше не видел его”.
“А ты, воин-смертник, что видишь ты?”
“…Врагов, которые мирно гуляют по улицам моего города. Я не боюсь их, а они не боятся меня. Вижу людей, освободившихся от гнета и насилия. Я хочу выбежать на улицы, неся с собой воду из этой реки и свет этого неба…”
“Но почему ты плачешь, Дмитрий?”
I Петрарка, сонет 134 (пер. Вяч. Иванова).