Хроника цензурных репрессий 1940-1960-х годов
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2004
О «черном августе» 1946-го написано уже немало…1 Как известно, жертвами идеологической проработки на самом верху были назначены Ахматова и Зощенко. Московская ордынщина посчитала, что двух литературных журналов для опального и всегда находившегося под подозрением Ленинграда слишком много — и одного вполне довольно. Между прочим, в самом начале века в Петербурге одновременно выходило свыше десятка толстых литературных журналов, не говоря уже о массе иллюстрированных еженедельников. Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», принятое 14 августа, вместе с докладом Жданова, положило начало новой эпохи оледенения… Власть дала ясно понять, что она не потерпит никаких «идеологических шатаний»; затем был развязан жесточайший террор в отношении литературы и искусства. Нужно было дать «урок» творческой интеллигенции, почувствовавшей некоторое ослабление идеологической узды во время войны и в первый послевоенный год. Многие писатели разделяли иллюзию тех лет, надеясь на смягчение тоталитарного режима: «…после войны всё будет по-другому…».
К семилетию 1946-1953 гг. вполне и даже в еще большей степени применимы слова А. И. Герцена, назвавшего «мрачное семилетие» (или «эпоху цензурного террора»)1848-1855 гг. «моровой полосой в истории России». В отчете отдела агитации и пропаганды Смольного за 1946 г. «с удовлетворением» отмечалось: «В свете решений ЦК ВКП(б) была пересмотрена деятельность Союза писателей, его секций. Ленинградские писатели единодушно осудили порочную практику редакций журналов «Звезда» и «Ленинград», приведшую к аполитичности, к проникновению на страницы этих журналов пошлых и враждебных советской идеологии произведений. Из членов Ленинградской писательской организации были исключены пошляки Зощенко и Ахматова <…> Коммунисты Ленинграда правильно оценили постановление ЦК, понимая, что значение этого документа выходит за пределы литературы. Собрания показали, что писатели Зощенко и Ахматова и ранее вызывали справедливое негодование многих коммунистов, что никакой опоры в массах эти несоветские писатели не имели. <…> Вредное влияние Зощенко и Ахматовой успешно преодолевается, и идеологически чуждые и ошибочные произведения на страницах «Звезды» больше не появляются». 2
Еще бы… Каждая страничка журнала просматривалась буквально на просвет. Для него были выработаны особые условия прохождения в цензурных и партийных инстанциях. Поскольку «ленинградским товарищам», допустившим такой «идеологический провал», больше не доверяли, в главные редакторы «Звезды» определен был А. М. Еголин, ортодоксальный критик и литературовед, занимавший высокий пост заместителя начальника Управления пропаганды и агитации ЦК. Ему ведь «и карты в руки»: именно он, вместе со своим непосредственным начальником, «выдающимся советским философом», академиком Г. Ф. Александровым, готовил материалы к постановлению ЦК и докладу Жданова. Сам Еголин в Ленинград почти не приезжал, а все материалы и верстки журналов доставлялись ему в Москву «спецпочтой». Таким образом, журнал проходил как минимум тройную цензуру: Ленгорлита, Обкома и ЦК партии. Справившись с поставленной задачей, окрасив «Звезду» в единственный разрешенный цвет — серый (впрочем, и другие журналы не отличались тогда разнообразием оттенков), Еголин через год передал бразды правления журналом критику В. П. Друзину; с 1957 г. пост главного редактора в течение 30 лет занимал прозаик Г. К. Холопов.
«Звезда», надо сказать, издавна, буквально с момента своего возникновения в 1924 г., постоянно вызывала неудовольствие властей и следовавшие затем строжайшие цензурные санкции — еще в 1920-1930-е гг., о чем мне уже приходилось писать в журнале.3 Менее известна цензурная судьба журнала в 1940-1960-е гг. Обнаруженные недавно документы Ленгорлита и других инстанций позволяют сейчас восполнить в какой-то мере этот пробел в его истории.
Несмотря на суровые превентивные меры, журнал даже в страшное семилетие (1946-1953) умудрялся допускать отдельные «просчеты»: предугадать все извивы политики и идеологии редакция все же не могла… В ту пору вожди и герои, еще вчера прославляемые в печати, могли быть по указанию сверху, буквально на следующий день, объявлены «нелицами» и подлежать «распылению», если вспомнить подобные же манипуляции чиновников «Министерства правды» в романе Оруэлла «1984». Так случилось, в частности, с А. А. Кузнецовым и П. С. Попковым, руководителями города в период блокады, осужденными и расстрелянными в 1950 г. по инспирированному «Ленинградскому делу». 4 Естественно, уничтожению подлежали все издания, в которых публиковались их речи и выступления или хотя бы упоминались их имена. Под нож пошли десятки книг. Партийные власти пошли даже на такую крайнюю меру, как конфискация двух номеров «Звезды»(1947, № 3; 1948, сдвоенный № 10-11). В протоколе заседания бюро Ленинградского горкома ВКП(б) от 17 февраля 1950 г. «Об изъятии политически вредных книг и брошюр из библиотек Ленинграда» зафиксирован такой «криминал» в № 10-11: «На с. 164 в статье «Тема нашего искусства» есть упоминание о выступлении Кузнецова, посвященном восстановлению промышленности Ленинграда».5 Оба номера были изъяты из всех библиотек и уничтожены; лишь крупнейшим («Публичке», например) было позволено сохранить по одному экземпляру, поместив их, естественно, в «спецхран».
В 1949 г. в 1-м номере начала печататься повесть Юрия Германа «Подполковник медицинской службы», положившая начало известному циклу произведений писателя о врачах в годы Отечественной войны. Однако — редчайший случай в журнальной практике — публикация была оборвана чуть ли не на полуслове: во втором номере, как и во всех других, обещанного «продолжения» читатель не увидел. Вместо него в 3-м номере появилось покаянное письмо писателя. Вот что он вынужден был написать: «Моя повесть «Подполковник медицинской службы», напечатанная в журнале «Звезда» (№ 1 за 1949 г.), была подвергнута принципиальной и справедливой читательской критике. Было указано (интересно, кем же именно? — А. Б.), что главный герой повести доктор Левин живет замкнувшимся в своем ограниченном мирке, целиком погружен в свои страдания, что такой человек не имеет права называться положительным героем. Душевное самокопание ущербного героя, сложность его отношения к людям — всё это вместе взятое создало неверную картину жизни госпиталя гарнизона. Осознав эти ошибки, я не считаю возможным печатать продолжение повести в журнале «Звезда», так как она нуждается в коренной переработке с первой главы до последней». Письмо Германа сопровождалось таким примечанием: «Редакция журнала «Звезда» считает своей ошибкой опубликование в № 1 за 1949 г. первых глав повести Ю. Германа «Подполковник медицинской службы», в которой главный герой изображается отрешенным от жизни, ущербным болезненно-раздражительным индивидуалистом, и прекращает печатание этого произведения».
Искусство выкручивания рук доведено было тогда до совершенства, и кто сейчас бросит камень и в писателя, и в редакцию? В интервью, данном в 1992 г. Льву Сидоровскому, Алексей Герман вспомнил об этой давней истории: «Отец часто попадал в беду, и одна из них была связана с книжкой «Подполковник медицинской службы». В ней отец в страшном сорок девятом, несмотря на предупреждения, что не сносить ему головы, открыто поднял (может быть, единственный из русских писателей) голос против официального в стране антисемитизма. И был страшно наказан: его исключали из Союза писателей, описывали имущество, он ждал ареста…».6
Истинная причина прекращения публикации повести в 1949 г. заключалась, конечно, вовсе не в злокозненности и «ущербности» главного героя повести доктора Левина, а исключительно в его неудобной и подозрительной фамилии, да и отчество малость подкачало — «Маркович». Как известно, в конце 1948 г. по указке сверху началась антисемитская кампания, получившая эвфемистическое название «борьбы с безродными космополитами». Разумеется, люди с сомнительными фамилиями стали вычеркиваться не только из жизни (убийство Михоэлса, расстрел писателей — деятелей Антифашистского еврейского комитета, позднее — «дело врачей» 1953 г., закончившееся, правда, не столь трагически), но даже из литературных текстов. (Слава богу, дело все-таки не дошло до «Анны Карениной», в которой один из главных персонажей носит такую же фамилию; правда, как считают некоторые «толстоведы», она должна произноситься как «Лёвин»). На этом настаивал и В. В. Набоков.7 Полностью повесть Германа была выпущена отдельным изданием только в пору «оттепели», в 1956 г., и тогда писателю позволили сохранить фамилию и отчество героя.
Через два года журнал снова проштрафился: ему, точнее одной лишь публикации в № 5 за 1951 г., полностью посвящена редакционная статья «Правды» под устрашающим названием «Против идеологических извращений в литературе» (1951, 2 июля). Тогда такие установочные статьи приравнивались чуть ли не к постановлению ЦК, недаром она была перепечатана многими литературными журналами. Речь в ней шла о стихотворении украинского поэта Владимира Сосюры «Люби Украину», написанном еще в 1944 г., под которым «…подпишется любой недруг украинского народа из националистического лагеря, скажем Петлюра, Бандера и т. п.». «В стихотворении Сосюры, — говорилось далее, — нет образа, бесконечно дорогого для каждого патриота, — образа нашей социалистической Родины, Советской Украины <…>. Не такую Украину воспевает в своем стихотворении В. Сосюра. Его волнует извечная Украина с ее цветами, кудрявыми вербами, пташками, днепровскими волнами». Приводя далее отдельные строфы стихотворения (вполне, надо сказать, невинные), «Правда» напомнила журналу «урок» 1946 г.: «Стихотворение В. Сосюры напечатано в журнале «Звезда» в переводе поэта А. Прокофьева, который к тому же является членом редколлегии журнала и отвечает за отдел поэзии <…> Опубликовав идейно порочное стихотворение «Люби Украину», редакция журнала показывает, что она не сделала необходимых выводов из решений ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам».
В годы хрущевской «оттепели» идеологический диктат несколько смягчается: во всяком случае, в архиве Леноблгорлита не обнаружено сколько-нибудь значительных документов, касающихся «Звезды», если не считать нескольких нарушений ею так называемой «государственной» тайны (публикация военных, экономических и других сведений), уловленных цензорами на стадии предварительного контроля. Ситуация резко меняется под занавес краткосрочной «оттепели», в 1963-1964 гг., что вызвано известными разгромными речами и выступлениями Хрущева на встречах с художественной интеллигенцией, объединенными в его книге «Высокое призвание литературы и искусства» (М.: Изд-во «Правда», 1963). В июне 1963 г. состоялся пленум ЦК «Очередные задачи идеологической работы партии». Естественно, цензура тотчас же сделала стойку…
Первой ее жертвой стала «повесть в новеллах» М. Алексеева «Хлеб — имя существительное», предназначенная для № 1 «Звезды» за 1964 г. Редколлегия, судя по всему, посчитала полученную рукопись большой удачей для журнала — в последнем номере за 1963 г. она поместила анонс, в котором говорилось: «Отлично написанные характеры, выразительный язык, идейная глубина и целеустремленность повести — все это, по мнению редакции журнала «Звезда», делает повесть М. Алексеева достойной высокой награды — Ленинской премии». И действительно, новеллы Алексеева написаны живо и даже, по тем временам, довольно смело, — в духе нашумевшей за несколько лет до этого очерковой книги Валентина Овечкина «Районные будни». Но случилось по-другому… В начале января 1964 г., когда верстка номера уже давно должна была пройти предварительную цензуру и «подписана к печати», цензор В. Ф. Липатов резко воспротивился ее публикации и не подписал верстку январского номера. «Во многих новеллах этой повести, — доносил он начальнику Ленгорлита Арсеньеву, — содержится критика на колхозное строительство (так! — А. Б.) в прошлом и настоящем, на мероприятия властей и партийных органов, описывается в мрачных тонах жизнь крестьянина. Такой подбор и изложение негативного материала перерастает рамки критики и в целом начинает работать не на нас, а против нас. Резко отрицательный материал содержится в новелле «Председателевка» (с. 22-28). Здесь и описание того, как огульно раскулачивали крестьян в период коллективизации, и как колхозникам навязывают против воли их председателей, и о номенклатурных работниках всех масштабов <…> В новеллах «Астрономы» и «Вечный депутат» рисуется картина страшного голода в деревне 1933 г. (приводит обширные цитаты) <…> Новелла «Исповедь отца Леонида» (с. 48-51) с проповедью необходимости веры для человека, с поповскими рассуждениями о диалектике конечного и бесконечного, с доказательствами того, что религия будет еще долго на свете, так как молодежь не получает нужной духовной пищи и т. д. — очень сомнительная по своей ценности и может принести не пользу, а только большой вред <…>».
В целях, так сказать, «объективности» повесть поручено было прочитать также цензору Т. И. Панкрееву, который 8 января полностью солидаризовался со своим коллегой: «Повесть, на мой взгляд, ни в какой мере не способствует укреплению колхозного строя. Наоборот, она может сыграть роль «ушата холодной воды», обрушенного на головы людей, воодушевленных решениями декабрьского пленума ЦК (он был посвящен очередному подъему сельского хозяйства. — А. Б.). История деревни «Выселки», описанная в повести, это история катастрофического разорения крестьян. Коллективизация, как утверждает автор, вызвала «море людских слез» (с. 37) <…>. «Выселки» рисуются страшной глухоманью… Между тем, они находятся в Саратовской области, в непосредственной близости от величайших в мире гидроэлектростанций (курсив наш. — А. Б.). И в этих-то условиях автор позволяет «героям» своей повести полемизировать с важнейшими ленинскими положениями о строительстве коммунизма. Чего стоит, например, хотя бы такая возмутительная реплика: «Выходит, наши выселки есть советская власть минус электрификация» (с. 53). Видимо, не случайно и то, что вопреки установившейся у нас транскрипции слова «Советская власть» везде пишутся с маленькой буквы (с. 38, 53, 76) <…> Партийные органы в повести выглядят в роли душителей народной демократии (например, решение о выборах председателей колхозов) либо в роли главных очковтирателей. Ну и не мудрено, что для такой роли автор подобрал секретарю РК КПСС довольно символичную фамилию «Бивень»» <…>. И, наконец, последний убийственный довод, столь часто используемый цензурой, — отсутствие «оптимизма»: «Слов нет, тяжело пришлось женщинам, потерявшим мужей в годы войны. Глубокие душевные раны у многих из них еще не зарубцевались по сей день. Но по прочтении повести невольно возникает вопрос: зачем ворошить прошлое, травить эти кровоточащие раны, не лучше ли помочь людям преодолеть постигшее их горе? Мрачная концовка делает произведение в целом глубоко пессимистическим. Считаю, что подписывать к печати повесть М. Алексеева нельзя. О ее содержании необходимо информировать вышестоящие партийные органы».8
Оба отзыва, написанные, как заметит читатель, весьма коряво, по жанру и стилистике скорее напоминающие политические доносы, поставили под удар январский номер 1964 г. Подписанный к печати только 21 января, он, по-видимому, вышел с опозданием на месяц. Повесть все же появилась в нем: редакции, вероятно, удалось отстоять ее в партийных инстанциях, за которыми всегда оставалось последнее слово (к сожалению, в бывшем партархиве не удалось найти документальных следов этой истории: зачастую все решалось по телефону или при личных встречах). Конечно же, кое-чем пришлось пожертвовать… Убрано было «море слез» в период коллективизации, исчезла, разумеется «возмутительная реплика» деда Капли (вариант деда Щукаря) насчет электрификации, в которой цензор увидел пародирование сакрализованной ленинской формулы коммунизма. «Символичная фамилия» секретаря райкома «Бивень» заменена его чином — «Первый», строчная буква в опять-таки сакральном сочетании «Советская власть» заменена прописной, сделаны кое-какие купюры и т. д. В связи с этим, как можно понять, редакция отказалась от своего первоначального замысла — выдвижения повести на соискание Ленинской премии. Хотя она и вышла в Москве миллионным тиражом в конце года (в серии «Роман-газета») и много раз издавалась впоследствии, Алексеев премию не получил; он, правда, был награжден спустя 12 лет (1976 г.), но другой премией (Государственной) и за другое произведение — роман «Ивушка неплакучая».
В 1964 г. — последнем году «оттепели» — внимание цензоров снова привлек Юрий Герман. Дело в том, что по установленным еще с 1920-х гг. правилам малейшее упоминание о деятельности «наших славных органов» и созданной ими системе лагерей могло проникнуть в печать только с благословения их самих. Дабы уберечь журнал от неприятностей, главный редактор журнала 14 сентября 1964 г. напрямую, минуя цензуру, обратился к начальнику Ленинградского управления КГБ В. Т. Шумилову. Имеет смысл полностью привести сейчас этот «документ эпохи»:
«Уважаемый Василий Тимофеевич!
В 10, 11 и 12 номерах журнала «Звезда» публикуется новый роман Ю. Гер-мана «Я отвечаю за всё». Это завершающая часть трилогии, начатой романами «Дело, которому ты служишь» и «Дорогой мой человек» (произведениями, завоевавшими признание критики и читателей). Один из главных положительных героев романа — чекист Август Штуб, человек, в полную меру сил противостоящий нарушениям социалистической законности. Тов. Герман заверил редакцию, что по всем главам романа, связанным так или иначе с работой органов госбезопасности, он консультировался с ответственными работниками Управления КГБ и сделанные ими замечания учел.
В настоящее время 10-й номер журнала находится уже в Горлите, но товарищи из Горлита хотели бы иметь официальную визу Вашего Управления. Редколлегия журнала полагает, что: а) в части, касающейся разведывательной работы Штуба в тылу врага, никакие секретные методы не раскрываются, ибо там сказано об этом гораздо меньше, чем в десятках книг, уже выпущенных Воениздатом на эту тему («Библиотека военных приключений»); б) в части, касающейся работы Инны Горбанюк врачом в системе ГУЛАГа, также нет ничего, выходящего за пределы острой критики, какой партия подвергла клику Берия (на эту тему опять-таки во многих произведениях советской литературы последних лет сказано гораздо больше — достаточно прочесть одни только 7-е номера за 1964 г. «Октября», «Нового мира», «Москвы»); в) в части, касающейся непосредственно работы Штуба на посту нач. областного управления НКВД, создан образ честного коммуниста, чекиста школы Дзержинского; этот образ противопоставлен бериевским выкормышам и является успехом писателя. Именно Штуб хранил честь чекистского имени даже в самые трудные годы.
В связи с изложенным редколлегия «Звезды» очень просит Вас по возможности ускорить прочтение корректуры 10-го номера и дать необходимую для Горлита визу: задержка хотя бы на один день грозит срывом графика журнала, уже готового к печати. Сейчас нам каждый час дорог.
Главный редактор журнала «Звезда» Г. Холопов».
В свою очередь начальник Леноблгорлита также обратился в КГБ:
«4 сентября 1964 г. «Сов. секретно».
Начальнику Ленинградского управления КГБ тов. Шумилову В. Т.
В представленном в Ленобгорлит романе Ю. Германа «Я отвечаю за всё» (журнал «Звезда», № 10) содержатся сведения о деятельности органов Госбезопасности, агентурной разведке в предвоенные годы и в период Великой Отечественной войны (2-я глава). В третьей главе романа раскрывается режим лагерей для политических и уголовных заключенных и противозаконные действия лагерного руководства.
Исходя из вышеизложенного, прошу Вас ознакомиться с версткой романа и дать свое заключение о целесообразности публикации указанных сведений.
Начальник Управления Ю. Арсеньев».
«С текстом корректуры первой части романа Ю.Германа «Я отвечаю за всё», касающегося органов КГБ, согласны», — отвечал начальник ленинградского КГБ Холопову, добавив при этом: «Для того, чтобы ускорить рассмотрение последующих частей романа, просим выслать их нам своевременно».9
Однако, судя по всему, другие части романа Германа (он печатался с № 10 по № 12 журнала за 1964 г. и с очень показательным, почти полугодовым перерывом, в № 5 и № 6 за 1965-й) проходили с гораздо большими затруднениями. Так, в докладной записке цензора Березиной на имя начальника Лен-облгорлита, датируемой маем 1966 г., говорилось: «Серьезной переработке были подвергнуты главы романа Германа «Я отвечаю за всё» (№№ 5-6, 1965 г.), в которых речь шла о деятельности органов КГБ в годы культа личности Сталина, о многочисленных репрессиях, о тех зверствах и истязаниях, которым подвергались заключенные старые большевики со стороны работников КГБ. Эти главы были посланы в органы КГБ, по указанию которых текст был переработан».10
Это и понятно: после свержения Хрущева начинался медленный попятный процесс ресталинизации, «лагерную тему», как и вообще тему репрессий, велено было свернуть. «Июльские номера журналов» за 1964 г., на которые в качестве «прецедента» ссылается главный редактор журнала («Октябрь» напечатал «Повесть о пережитом» Б. А. Дьякова, «Новый мир» — роман Ю. А. Домбровского «Хранитель древностей», «Москва» — повесть А. И. Алдан-Семенова «Барельеф на скале»), оказались фактически последними, в которых присутствует эта, табуированная затем, тема. Доводы идеологических контролеров были стандартны: «Сколько можно? Партия сама осудила культ личности на ХХ съезде КПСС, и хватит».
Вместе с наступлением «застоя» вполне закономерно оживляется и затихшая на время, в годы «оттепели», ленинградская цензура. Простор для ее деятельности расширяется. Приведем фрагменты обширной, на семи листах, докладной записки упоминавшейся уже А. Березиной, курировавшей, как можно понять, «Звезду». Адресована она начальнику Ленгорлита, снабдившему ее таким примечанием: «Направлена справка в ОК КПСС. Начальник Леноблгорлита Арсеньев. 27. 05.1966»:11
«В 1965-1966 гг. в контролируемых материалах «Звезды» были заверстаны произведения, которые по согласованию с Обкомом КПСС были либо полностью отклонены, как идейно порочные, либо переработаны. В необходимых случаях по некоторым материалам получены консультации и разрешения органов КГБ.
В ряде материалов были сделаны отдельные вмешательства перечневого 12 или политическо-идеологического характера.
Так, в № 4 за 1966 г. был заверстан рассказ Федора Абрамова «На задворках», который построен исключительно на отрицательном материале. В рассказе идет речь о быте нашей советской деревни, однако автор показывает только теневые стороны этого быта, его «задворки»… В рассказе нет ни одного положительного персонажа. Все они либо пьяницы, либо взяточники, как председатель сельсовета, председатель колхоза, начальник лесопункта и пр. Офицер Советской Армии показан подлецом, соблазняющим школьницу и скрывается (так! — А. Б.). По согласованию с ОК КПСС рассказ был из номера изъят, как идейно порочный».
Заметим, что «Звезда» первой стала печатать рассказы и очерки Федора Абрамова, обратившегося от критики и литературоведения к художественному творчеству. В № 1 за 1961 г. журнал опубликовал цикл рассказов «На Северной земле» («В Питер за сарафаном», «Собачья гордость» и др.), в № 4 за 1962-й — рассказ «Последняя охота» и т. д. Однако публикация его цикла «деревенских» рассказов «Вокруг да около» («Нева», 1963, № 1) вызвала обвинения писателя в «очернительстве» и прочих грехах. Инспирировано даже было, как мы знаем «открытое письмо односельчан писателю Ф. А. Абрамову «К чему зовет земляк?», перепечатанное из «Правды Севера» газетой «Вечерний Ленинград» (1963, 29 июня). На заседании Идеологической комиссии ЦК «Об итогах встречи с деятелями литературы и искусства» 16 мая 1964 г. председатель ее, секретарь ЦК Л. Ф. Ильичев, указал: «В лучших произведениях о жизни тружеников села определяющим является утверждающее начало. И тем они отличаются, скажем, от очерков, печально известных очерков, не знаю, какими идейными соображениями продиктованных, очерков Абрамова, да, я думаю, даже и повести «Матренин двор» <Солженицына>».13 Понятно, что это вызвало настороженное, мягко говоря, отношение местных цензурных инстанций к писателю, отлученному затем на несколько лет от печатного станка.14
«Существенной переработке, — продолжает цензор, — были подвергнуты следующие материалы:
Михаил Жестев. «Глинские пороги». № 9, 1965 г. По согласованию с ОК КПСС из очерка были изъяты многочисленные отрывки, в которых принижалась роль партийных органов на селе, проводилась мысль об их ненужности <…> (Далее идет приведенный выше пассаж, касающийся романа Ю. Германа. — А. Б.)
В различных материалах журнала были изъяты следующие сведения, которые не подлежат открытому опубликованию:
Сведения о спецпереселенцах и сам термин «спецпереселенцы» — Г. Холопов. «Докер». Роман.
Сведения об аэродромах, наличии авиационных заводов на Урале и даже данные, которые в совокупности дают возможность определить конкретное лицо военнопленного страны, воевавшей против СССР, — Эльмар Грин. «Жил-был Матти».
Обнародован факт чрезвычайного происшествия в армии — предание суду военнослужащего — Ставский. «Из военных дневников».15
Упоминание Синявского А. — Дм. Молдавский. «Об однотомнике Пастернака».16
Употребляется термин «Германия» — Марк Еленин. «Тысячи отчаянных километров». Повесть».
Последнее «вмешательство» выглядит, надо сказать, особенно абсурдистски: слово «Германия» применительно к послевоенным событиям было изъято из лексики — требовалось писать «ГДР» или «ФРГ». Не избежал, как мы видим, «внимания» цензора даже сам главный редактор журнала Г. К. Холопов. Его роман «Докер», печатавшийся в № 2 за 1965 г., проходил с большим трудом; он вызвал претензии начальника ленинградского КГБ, приславшего в Ленгорлит такой отзыв о романе (видимо, ему он был послан для «предварительной консультации»):
«»Сов. секретно». 14 января 1965 г.
<…> В период коллективизации семьи раскулаченных направляются на спецпоселения<…>. В романе «Докер» Г. Холопова все спецпоселенцы выглядят пострадавшими незаслуженно. Видимо, было бы более правильно показать и тех, кто активно боролся против Советской власти. По нашему мнению, автор создал художественное произведение, в котором сгустил мрачные краски, односторонне отразил события этого периода. Следовало бы порекомендовать Г. Холопову более объективно отобразить сложность того периода.
Начальник Управления КГБ при СМ СССР по Ленинградской области В. Шумилов».17
Роман в результате такого «совета» был изрядно «пощипан», кое-что пришлось смягчить. Затем он не раз печатался отдельной книгой, но, судя по всему, также в несколько урезанном виде.
Приведенными выше сюжетами двадцатилетней истории «Звезды» (1946-1966)18 не исчерпывается, конечно, число репрессивных акций по ее адресу… На самом деле, сохранившихся материалов, хотя многие документы Ленгорлита были уничтожены накануне его ликвидации на рубеже 1980-1990-х гг., гораздо больше. Кроме того, все эти эксцессы, если применить несколько подзатасканную метафору, — «лишь видимая часть айсберга»… Во-первых, нужно иметь в виду так называемую «самоцензуру», со временем вошедшую в плоть и кровь авторов, во что бы то ни стало желающих увидеть свой текст в подсоветской печати; во-вторых, цензуру редакторскую, по словам Н. Я. Ман-дельштам во «Второй книге», «перекусывающую каждую ниточку». Многие произведения отсекались именно на этой стадии, не доходя до собственно цензуры в лице Главлита, а именно — тот идеологический, на редакторском жаргоне, «непроходняк», который был заведомо обречен на гибель… К тому же представление такого материала на предмет разрешения в цензурные органы (не говоря уже о других — еще более зловещих) могло создать мнение об опять-таки «идеологическом несоответствии» редакторов занимаемой должности, причем со всеми вытекающими «оргвыводами», и бросить тень на сам журнал, за которым тянулся шлейф 1946 года.
Конечно же, «Звезда» не была исключением: и другие «толстые» литературные журналы контролировались очень жестко, особенно «Новый мир» в эпоху Твардовского. Но в интересующем нас случае ситуация осложнялась еще и тем, что пресловутое постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» 1946 г., несмотря на все «потепления», дамокловым мечом постоянно нависало над журналом. Даже в разгар «оттепели», в декабре 1956 г., идеологи из ЦК одернули К. Симонова, который, выступая на одном из совещаний, осмелился сказать, что «наряду с верными» в постановлении «содержатся неверные положения, ориентировавшие нашу литературу и критику на путь лакировки и сглаживания жизненных конфликтов». «Основное содержание постановлений ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» и о репертуаре драматических театров — утверждалось в записке Отдела культуры ЦК КПСС с примечательным названием «О некоторых вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части писателей», — совершенно правильно и в важнейших своих положениях сохраняет свое значение. Борьба за высокую идейность литературы, против аполитичности, безыдейности, пессимизма <…> — все это было и остается важнейшей задачей деятелей литературы и искусства».19
Постановление 1946 г. действовало в течение более 40 лет и отменено «как ошибочное», «искажающее ленинские принципы работы с художественной интеллигенцией» («Правда», 1988, 22 октября), только в самом конце «перестройки». До этого на все доводы и аргументы редакторов «Звезды», пытавшихся отстоять тот или иной «сомнительный», с официальной точки зрения, текст, следовал исчерпывающий и не оставлявший никаких надежд ответ: «Постановления ЦК пока еще никто не отменял».
1 См., например, специальный, посвященный 50-летию со дня выхода постановления, номер «Звезды» (1996, № 8). Для него, в частности, подготовлены и опубликованы покойным председателем петербургского «Мемориала» В. В. Иофе хроника августовских событий и «Стенограмма общего собрания писателей, работников литературы и издательств», проведенного в Смольном 16 августа.
2 ЦГА ИПД (Центр. гос. архив историко-политических документов, бывший Партийный архив). Ф. 25. оп. 2. Д. 688. Л 12.
3 См.: «Звезда» в годы Большого террора: хроника цензурных репрессий // Звезда. 1993. № 11. С.170-181.
4 См. подробнее: «Ленинградское дело». Л., Лениздат, 1990.
5 ЦГА ИПД. Ф. 24. Оп. 49. Д. 451. Л. 59.
6 Сидоровский Л. Когда был журналистом. СПб., 2001. С. 108. См. также об этом инциденте: Татьяна Львова. К истории одного письма Ю. П. Германа // Нева. 2002. № 11. С. 227-231; Левин М. И. Дни нашей жизни. Книга о Юрии Германе и его друзьях. М., 1984. С. 324.
7 Набоков В. В. Лекции по русской литературе. М., 2001. С. 290.
8 Здесь и далее цитируется по сборнику: Цензура в СССР. Документы 1917-1991 гг. Сост. А. В. Блюма. Комментарии А. В. Блюма и В. Г. Воловникова. Бохум (ФРГ), Институт русской и советской культуры им. Ю. М. Лотмана, 1999. С. 416-419.
9 Цитируемые документы хранятся в Центр. гос. архиве литературы и искусства (здесь и далее ЦГАЛИ СПб.), в фонде Леноблгорлита. Ф. 359. Оп. 2. Д. 135. Лл. 135, 143-144.
10 Там же. Ф. 359. Оп. 2. Д. 89. Л. 7.
11 Там же. Лл. 5-11.
12 Имеются в виду сведения военного или экономического характера, попавшие в особый «Перечень сведений, не подлежащих оглашению в открытой печати».
13 Культура и власть от Сталина до Горбачева. Идеологические комиссии ЦК КПСС. 1958-1964. Документы. М., 1998. С. 512.
14 Из последних публикаций, посвященных цензурными мытарствам писателя, укажем статью А. И. Рубашкина «Двадцать лет спустя. Уроки Федора Абрамова» // Звезда. 2003. № 6. С. 193-195.
15 Ставский (Кирпичников) Владимир Петрович (1900-1943) — писатель и журналист, после смерти Горького — генеральный секретарь СП СССР в 1937-1941 гг. Был военным корреспондентом, погиб на фронте.
16 Статья опубликована в № 10 за 1965 г. Критик не мог обойти имени А. Д. Синявского (1925-1997), автора вступительной статьи к вышедшему в 1965 г. в Большой серии «Библиотеки поэта» однотомнику Пастернака «Стихотворения и поэмы». Как известно, в 1965 г. А. Д. Синявский вместе с Ю. М. Даниэлем был арестован, а в феврале 1966-го осужден на семь лет лишения свободы по обвинению в антисоветской деятельности. С 1973 г. жил во Франции, профессор Сорбонны. Упоминать его имя в печати запрещалось на протяжении четверти века.
17 ЦГАЛИ СПб. Ф. 359. Оп. 3. Д. 86. Л. 8.
18 Автор ограничился сейчас этим периодом. Впереди — двадцать лет «зрелого застоя», когда цензурная судьба журнала становится еще более сложной, особенно после пражских событий 1968 г., о чем автор собирается написать специальную статью. Пока же советуем читателям обратиться к чрезвычайно интересным и насыщенным воспоминаниям Г. Ф. Николаева «Освобождение «Звезды». Штрихпунктирные заметки» (Звезда. 2001. № 1. С. 112-154). Многолетний сотрудник журнала и первый выбранный его главный редактор (1988), автор поведал о закулисной стороне журнального дела, о тех сложных и драматических ситуациях, которые возникали в среде редакции в те годы.
19 История советской политической цензуры: Документы и комментарии. М., 1997. С. 124.